Виктор Пронин. Каждый день самоубийство

   – Может, у Наташи в комнате кто был? Она, к примеру, раньше впустила...
   Сутарихина отрицательно покачала головой.
   – Не было у нее никого. Чай мы пили вечером. И потом опять я к ней в комнату заходила, не помню уж и зачем...
   – А если вспомнить?
   – Господи! – Сутарихина досадливо махнула рукой. – Чаю она мне купила где-то в центре. Вот за чаем я и зашла. – Женщина поднялась, подошла к шкафчику, достала из него несколько пачек индийского чая и положила перед Деминым. – Вот. Сказывала, что в Елисеевском магазине брала. Проверить можно. Там ведь тоже не всегда хороший чай бывает, а вчера был. Поезжайте, вам-то уж директор полный отчет даст – чем вчера торговали, что попридержали!
   – Верю, Вера Афанасьевна, – улыбнулся Демин. – А ночью никто не мог зайти? Вдруг еще у кого ключи есть?
   Сутарихина, не говоря ни слова, поднялась и вышла из комнаты. Вернувшись через минуту, она положила на стол перед Деминым небольшой ломик с раздвоенным концом.
   – Вот. Гвоздодер. Кроме замка, мы запираем дверь еще и на гвоздодер. Хоть бульдозером открывай – ничего не получится.
   – А из жильцов... Никто не мог впустить постороннего?
   – Нет! – нетерпеливо сказала Сутарихина. – У меня такой сон... У меня и нет его, сна-то. Забудешься на часок-второй и опять лежишь, в потолок смотришь, годы тасуешь... Кто воды выйдет попить, или, прости господи, по нужде в отхожее место прошлепает, или эти, Пересоловы, перекур на кухне устроят... Все слышу.
   – Наташа эту ночь хорошо спала?
   – Плохо, – озабоченно сказала Сутарихина, вытерев слезы уголком передника. – Как чувствовала. Я уж подумала, может, чаем ее крепким напоила... А потом звонок был. Телефонный. Трубку поднял Анатолий. Да, Толька первым подошел, это младший, он как раз на кухне сидел. Как я поняла, Наташу спрашивали. Толя положил трубку на тумбочку и пошел к ее двери. Постучал несколько раз на особый манер... Это у нас знак такой – к телефону, дескать, иди.
   – О чем был разговор?
   – А не было разговора. Да – нет, да – нет... А потом Наташенька... Оставьте, говорит, меня в покое. Вот и все.
   Демин, казалось, был весьма озадачен. Поднявшись, он взял в руки гвоздодер, подбросил, как бы прикидывая его надежность, и осторожно положил между чашками.
   – Спасибо, Вера Афанасьевна. Похоже, мы с вами еще свидимся... Подумайте, может, чего вспомните.
   – Вспомню – скажу, таить не стану, – суховато ответила Сутарихина.
   Оробевшие братья Пересоловы маялись на кухне, курили, не решаясь ни заглянуть в комнату к Селивановой, ни уйти к себе. Время от времени они лишь молча переглядывались, как бы говоря: «Вот так-то, брат, такие дела пошли»... И не чувствуя себя хозяевами здесь, в своей квартире, курили как гости – выпуская дым в открытую форточку и стряхивая пепел в ладошки.
   – Ну, что скажете, братья-разбойники? – приветствовал их Демин.
   – А что сказать – беда! – ответил, видимо, старший брат. Он был покрупнее, с розовым лицом, слегка, правда, помятым после вчерашнего возлияния, с четко намеченным крепким животиком. Взгляд его маленьких острых глаз был насторожен и подозрителен. Он словно заранее знал, что ему придется доказывать свою невиновность, и уже был готов ко всему этому.
   – Давайте знакомиться, – Демин протянул руку. – Валентин.
   – Василий. – И рука у старшего брата оказалась сильная, плотная. – А его Анатолькой дразнят. – Он показал на младшего брата.
   – Пусть Анатолька, – согласился Демин, пожимая руку младшему. Тот польщенно улыбался, смущался, чувствуя на себе внимание чужого, незнакомого человека. «По всем показателям младший, – подумал Демин. – И послабее, и, судя по всему, у брата на побегушках. Ладошка пожиже, характер, видно, тоже. Типичный характер младшего брата». – Ну а теперь, ребята, расскажите, что у вас тут произошло.
   Анатолий быстро взглянул на Василия, как бы спрашивая разрешения заговорить, но, поскольку тот сделал вид, что не заметил беспокойства брата, сник и промолчал.
   – Это, как я полагаю, вы должны рассказать, что произошло, – значительно и в то же время с подковыркой сказал Василий. – Мы спали, ничего не видели, не слышали, мы люди простые...
   – Я вижу. Потому и пришел к вам.
   – Зря пришли, – сказал Василий, глядя в пол.
   – Кто из вас этой ночью подзывал Селиванову к телефону?
   – Я звал, – неуверенно сказал Анатолий и опять посмотрел на брата. Василий оставался невозмутимым, но в его спокойствии сквозило недовольство, неодобрение поспешности Анатолия. Василий, видимо, был из тех, кто стремится всегда «поставить себя», чтоб сразу оградить от пренебрежения и дать понять, что он за себя постоять сумеет, не позволит помыкать собой.
   – В котором часу это было?
   – После двенадцати, – ответил Василий.
   – В котором часу это было? – повторил Демин, глядя в глаза Анатолию.
   – Он же сказал...
   – Я слышал. Но я спрашиваю не у него. Вы подзывали Селиванову к телефону, вам и вопрос.
   – Минут пятнадцать второго, – негромко ответил Анатолий.
   – Вы не спали? Почему?
   – Засиделись...
   – А Селиванова спала?
   – Нет... Вышла сразу, будто ждала этого звонка.
   Демин заметил, как у Василия шевельнулись, дрогнули желваки. Ему не нравилось, как разговаривали с его братом, не нравилось, что он сам оказался в стороне как второстепенный, незначительный участник событий.
   – О чем говорили? – спросил Демин.
   – Я не слушал, – ответил Анатолий и покраснел.
   – Ну а все же?
   – Говорит ведь человек – не слушал! – вмешался Василий. – Придумывать ему, что ли? Мы тут такого напридумаем...
   Демин помолчал, разглядывая Василия с недоумением.
   – Вы упрекнули меня в том, что я не могу рассказать вам, как погибла Наташа, – заговорил Демин размеренно. – А теперь, когда я выясняю обстоятельства ее гибели, вы вдруг затеяли какие-то игры... Что, собственно, вам не нравится? Я вам не нравлюсь?
   – Нет, почему же... – смутился Василий.
   – А раз так, то будьте добры, пройдите к себе в комнату. И посидите там, пока я поговорю со свидетелем, – жестко сказал Демин.
   – Это что же получается...
   – Я тороплюсь и вас прошу поторопиться. Закон запрещает допрашивать свидетелей пачками. Свидетелей должно допрашивать по одному. Чтобы они не мешали друг другу, не сбивали друг друга с толку и не вмешивались в расследование. Иначе их показания потеряют всякий смысл и юридическую достоверность. Статья сто пятьдесят восьмая Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации.
   Василий, прищурившись, протяжно посмотрел на Демина, как бы желая показать, что тот сильно рискует, разговаривая с ним таким тоном. Потом усмехнулся, нарочито медленно подошел к форточке, положил на согнутый палец окурок и щелчком отправил его на улицу. Неторопливыми, дразнящими действиями он будто хотел подчеркнуть свое достоинство, независимость в поступках.
   – Ладно, – сказал он, не то смягчаясь, не то озлобливаясь. – Скажи только...
   – Потом, – перебил его Демин.
   – Я смотрю, с людьми вы разговариваете...
   – По закону, – Демин плотно закрыл дверь за Василием и сел на табуретку напротив Анатолия. – Тяжело быть младшим братом?
   – Бывает, – смутился Анатолий. – Васька ничего парень, с ним жить можно... Он боится, что мы из-за всей этой истории попадем в передрягу, да потом и не выберемся из нее.
   – Авось не попадете, – успокоил его Демин. – Итак, мы остановились на том, что ты позвал Наташу к телефону. Сам остался у двери. Это ясно. О чем она говорила? С кем? Как? Каким тоном?
   Анатолий помялся, искоса поглядывая на дверь, за которой только что скрылся Василий, и наконец заговорил, сжав коленями сцепленные пальцы:
   – Чудной какой-то разговор был... Наташа больше молчала. Иногда будто успокаивала кого-то... Ничего, мол, не волнуйся, я слушаю, я у телефона... Видно было, что ей неприятен этот разговор и она побыстрее хочет закончить его... Потом сказала: «Давай вываливай, что там у тебя еще припасено, вываливай все сразу». А минут через пять снова звонок. Наташа еще не ушла к себе и трубку подняла сама. И, не слушая, сразу выдала... Ты, говорит, все сказала, и я все сказала. И бросила трубку.
   – Значит, разговор был с женщиной?
   – Почему? – удивился Анатолий.
   – Но ведь ты сам только что произнес ее слова: «Ты все сказала...»
   – Вообще-то да, – Анатолий был озадачен. – Получается, что с женщиной... Я и не подумал.
   – Твой брат ее не любил?
   – Не то чтобы не любил... Остерегался. Он будто какую-то опасность в ней чуял... Иногда даже робел... – Анатолий вздохнул, оглянулся на дверь, стараясь не встретиться взглядом с Деминым. Но все-таки поднял глаза и посмотрел жалко и беспомощно... – Я как-то подкатился к ней... Ну а почему бы и нет? Я неженатый, она тоже свободная... Девушка красивая... С красивыми всегда все и случается – и хорошее и плохое... А с дурнушками – никогда ничего. Живут всю жизнь спокойно, сплетничают, завидуют, толстеют... и все...
   – Влюбился? – спросил Демин.
   – А куда деваться? Тут никуда не денешься! Под одной крышей живем, как семья, можно сказать. Не очень дружная, но семья...
   – И ничего не вышло?
   – Не вышло. – Анатолий растерянно улыбнулся. – Сказала она мне вроде того, что, мол, надо свой шесток знать... Да я и сам понимал, что Наташа – не моего пошиба девка. А чем, думаю, черт не шутит, и попер... В общем, получил от ворот поворот. А Васька как узнал, что она меня отшила, обидно ему показалось. Будто она и его мордой в грязь ткнула...
   Демин представил себе эту жизнь в коммунальной квартире, где бок о бок живут чужие друг другу люди, словно сведенные вместе ради жестокого опыта – узнать, что из этого получится. Их различие, неприятие друг друга, все их столкновения, привязанности, чувства, ссоры заносятся в какие-то ведомости, отчеты, сводки. А люди живут, привыкнув, а может, попросту смирившись, и уже готовы показаться друг другу сонными, с помятыми лицами, не в самых лучших нарядах, а то и вовсе без нарядов... А эти их мимолетные, равнодушные и напряженные встречи в тесном, заставленном дряхлыми вещами коридоре, пропахшем жареной картошкой, луком, обувью, мылом. И вот здесь появляется Селиванова – яркая, нарядная, словно бы из другого мира, появляется только для того, чтобы переночевать и снова уйти в сверкающий красками, чувствами, возможностями мир, который был недоступен и поэтому особенно привлекателен для остальных жильцов...
   Демин представил, каким жалким и обойденным судьбой чувствовал себя Анатолий, когда, придя вечером со смены и отмыв руки от въевшегося черного мазута, надев свежую сорочку, которую сам накануне выстирал, повязав случайный, несуразный галстук, толкался в коридоре, надеясь встретиться с ней, переброситься словом, улыбкой, посторониться, пропуская ее – о боже! – в туалет или в ванную, и ждал, ждал, ждал хоть какого-нибудь поощряющего жеста, взгляда...
   Конечно, ей льстила его робость, преданность, какой бы она ни была. Это всегда лестно. Влюбленность, даже прячущаяся, униженная, дает женщине силы радоваться жизни и любить. Любить кого-то другого. Но она не откажется иметь поклонника, готового на любую услугу...
   – Послушай, Толя, – обратился к парню Демин, – а скажи, Селиванова не давала тебе никаких поручений?
   – Поручений? А почему вы решили, что она...
   – Нет-нет, погоди. Я ничего не решал. Возможно, она тебя предупредила, чтобы ты никому не говорил, поскольку это для нее очень важно. Понимаешь? Я не настаиваю, что дело было именно так, но в порядке бреда могу я предположить? Могу. Так вот, теперь можешь говорить откровенно. Моя задача – найти причину самоубийства, если это действительно самоубийство, найти людей, которые довели ее до состояния, когда смерть кажется лучшим выходом...
   – Понимаю, – перебил Анатолий. – Поручения были. Несложные, нетрудные... Просила она меня не то два, не то три раза коробки отвезти по одному адресу.
   – Коробки? Какие?
   – Дорогие игрушки. Японские, западногерманские. В комиссионках по полторы тыщи. По две. По три...
   – А куда отвозил?
   – Мужику одному...
   – Адрес помнишь?
   – Нет, но показать могу. И как звать его, помню – Григорий Сергеевич. Маленький, шустрый, суетливый какой-то.... Все лебезит, а потом вдруг возьмет и похамит. Манера такая. Дескать, я вон какими делами ворочаю, а ты, мразь вонючая, получай трояк за услуги. И уж радости у него при виде этих коробок! А как-то рюмочку поднес. Оказалось – самогонка. Тыщами ворочает, а самогоночкой балуется. Но как я понял, держит ее для угощения не очень почетных гостей. Стоит у него в шкафчике и кое-что поприличнее.
   Демин ссутулился на кухонной табуретке, зажав, как и Анатолий, ладони коленями. Значит, появляется некий гражданин по имени Григорий Сергеевич, самодовольный человечек, балующийся самогонкой и импортными магнитофонами. А Селиванова? При чем тут Селиванова? Запуталась девчонка? Или запутали?
   – Послушай, Толя, а кто привозил коробки сюда? Наташа?
   – Не знаю, не видел.
   – А этого любителя сивухи узнаешь?
   – Хоть в двенадцать ночи. Почти лысый, животик выпирает, брюхатенький мужичок, и моргает, будто веки у него снизу вверх ходят, как у петуха.
   Внезапно дверь распахнулась, и на кухню вошел Василий. Лицо его от возмущения пошло красными пятнами, а дышал он так, будто на пятый этаж бегом взбежал.
   – Что?! – заорал он, остановившись перед Деминым. – Расколол парня, да?! Расколол! Так я и знал! Ах, твою мать, ты ведь упекаешь его! Толька! Я ли тебе, дураку, не говорил? Посидеть захотелось?
   – Заткнись, – тихо сказал Анатолий.
   – Что?! А ну повтори!
   – Я сказал, чтобы ты заткнулся.
   – Расколол? – повернулся Василий опять к Демину. – Доволен?!
   – Очень, – Демин поднялся. – Да, я доволен разговором с вашим братом. Он оказался честным и порядочным человеком. Как я понял, эти качества не вы ему привили. Может, лучше сказать иначе – вы из него эти качества еще не вытравили. Трусоват твой старшой-то, – с улыбкой сказал Демин Анатолию. – Ишь запаниковал как... Ну ладно, братишки, не скучайте. Из дому не уходите пока, вдруг понадобитесь...
   – А ему, – агрессивно начал Василий, кивнув головой на младшего брата, – сухари сушить?
   – Можно повременить, – улыбнулся Демин.
   – Мои показания вас не интересуют?
   – Вы хотите сказать что-нибудь существенное?
   – Да нет... Я вообще...
   – А-а, – разочарованно протянул Демин. – Вообще мы поговорим как-нибудь после.

* * *

   Обыск в комнате Селивановой еще продолжался. Криминалист в творческом волнении расставлял на столе американские сигареты, японский зонтик, бутылку шотландского виски, стакан с тяжелым литым дном. Понятые сидели на диванчике, им давно наскучили нехитрые обязанности, и слесарь с дворничихой вполголоса толковали о ремонте парового отопления, о лифте, о начальнике жэка, которому ничего не стоит человека обидеть, о каком-то хаме, повадившемся выкидывать мусор из окна...
   – Странная была студентка эта Селиванова, тебе не кажется? – участковый кивнул на раскрытый шкаф, в котором висели две шубейки, небрежно брошенные, лежали две пары заморских сапог, песцовая шапка...
   – Благосостояние растет, – пожал плечами Демин.
   – Больно темпы высоки, – хмуро сказал оперативник. – Если все начнут такими темпами свое благосостояние повышать, мы не будем поспевать на выбросы.
   – Какие выбросы? – спросил Демин.
   – Из окон.
   – С твоим юмором не здесь надо работать.
   – А где? – засмеялся оперативник. – По-моему, он как раз на месте.
   – Что отпечатки? – спросил Демин у криминалиста.
   – Вроде чужих нету. Наверняка отвечу вечером.
   – А виски?
   – Бутылка открыта совсем недавно. Вечером, если не утром.
   – Снимки есть?
   – Сколько угодно. – Оперативник протянул Демину большую папку с фотографиями.
   Да, Селиванова любила сниматься, явно нравилась себе, и не только себе, это тоже было ясно. Белокурые волосы, пухлые, почти детские губы, слегка капризный, уверенный в неотразимости взгляд. Вот на фотографии Селиванова хохотала во весь рот, и Демин мог убедиться, что у нее красивые, ровные зубы. На одном только снимке девушка была совершенно иной: угрюмый взгляд, не то беспомощная, не то нагловатая улыбка, какая бывает у людей, застигнутых на некрасивом поступке. Разглядывая этот снимок, Демин не мог отделаться от впечатления, что эта ее ухмылка предназначалась для него – настолько прямой взгляд был у Селивановой на фотографии. Ясно, что так девушка смотрела на человека с фотоаппаратом. На оборотной стороне снимка стояла дата. Только дата, больше ни слова, ни буквы. Снимок был сделан два месяца назад. Снимок говорил и о том, что была у девушки Наташи другая жизнь, не только та, о которой знала сердобольная Сутарихина.
   Демин отобрал из пачки несколько снимков и сунул их в карман.
   – А вот это, Валя, тебе не покажется интересным? – Оперативник положил перед Деминым коробку, наполненную всевозможными женскими побрякушками, колечками, квитанциями, нитками. – Посмотри, здесь почти десяток этикеток из «Березки»... Ну, из магазинов, которые за валюту торгуют...
   Демин взял коробку, вытряхнул ее содержимое на диван. Несколько минут внимательно перебирал, рассматривал бумажки, этикетки, квитанции. Они рассказывали еще об одной стороне жизни Селивановой.
   – Ну вот, это уже интересно, – проговорил он. – Квитанция на денежный перевод. Мамаша высылает Наташе двадцать пять рублей и заранее извиняется, что больше выслать не может. Слышишь, Гена, – подозвал он участкового. – Картошку купили родители Наташи. На зиму запаслись. И эта покупка серьезно вышибла их из колеи...
   – Ну и что?
   – Это говорит о том, что благополучия Наташа достигла своими силами. Старики ее, как я понял, не самые состоятельные в Воронеже люди. Покупка нескольких мешков картошки всерьез нарушает их финансовые обстоятельства. А у девушки Наташи две шубы... Если я не ошибаюсь, стоимостью порядка полутора тысяч рублей каждая.
   – Мать честная! – в волнении зажала рот руками дворничиха, услышав эту невероятную, с ее точки зрения, сумму. – Это где же взять их?! Такие-то деньги...
   – Дочку красивую надо иметь, мамаша! – засмеялся криминалист. – Нынче красивые дочки в цене!
   – Нет уж, сынок, – строго проговорила женщина. – Тогда уж и денег мне этих не надо. Господь с ними, с деньгами-то. Не ужилась, видно, девка с деньгами в одной комнате, выжили они ее, в окно вытолкнули, во как! С деньгами большими не каждый уживется, они, деньги-то, с норовом, кто послабее – переломить могут!
   – Верно говоришь, мать! В одной комнате действительно трудно с деньгами ужиться, тут квартира нужна попросторнее. Это ты верно подметила. За такие слова и кадра не жалко. – Он резко повернулся и щелкнул аппаратом так неожиданно, что женщина не успела убрать с лица осуждающее выражение.
   – Тьфу, черт настырный! – шутливо выругалась дворничиха. – Хоть бы причесаться дал.
   Демин открыл окно и посмотрел вниз. В нескольких метрах раскачивались верхушки высоких деревьев, внизу на асфальте все еще лежали кирпичи, припорошенные мокрым снегом. Выбросилась Селиванова рано утром, почти ночью, в темноте. Надо же, нашлась у девчонки бутылка виски... А не будь ее, кто знает, и сейчас была бы жива. Выпила примерно стакан. Количество вполне достаточное, чтобы любая неприятность превратилась в трагедию. Говорят, правда, что пьяному море по колено... Не знаю, подумал Демин, не знаю... Большинство преступлений совершается в пьяном состоянии, не потому, что кое-кому становится безразличной собственная судьба... Скорее наоборот – обостряется чувствительность, преувеличенно воспринимается любое брошенное слово, безобидное замечание кажется смертельным оскорблением, вполне терпимое положение воспринимается как безвыходное.
   Ну что ж, доложим начальству все как есть, думал Демин, перелистывая маленькую записную книжечку Селивановой. Книжечка была необычная, узкая, длинная, в алом сафьяновом переплете, с прекрасной бумагой. Такую не купишь в канцелярском магазине, скорее всего тоже из «Березки». И еще одно заметил Демин – книжка была совсем новая, и два десятка телефонов, занесенные в нее, очевидно, переписывались из старого блокнота.

* * *

   Дверь в комнату резко, без стука открылась – на пороге стояла бледная Сутарихина.
   – Там звонят, – проговорила она шепотом. – По телефону... Наташу просят... Я сказала, чтоб подождали...
   – Валера! – Демин повернулся к одному из оперативников. – Быстро в соседнюю квартиру. Позвони оттуда – пусть засекут телефон. Пусть...
   – Знаю! – крикнул оперативник уже из дверей.
   – Вера Александровна, – негромко сказал Демин, – возьмите трубку и скажите, чтоб подождали.
   – Господи, как же это? – Глаза старой женщины наполнились слезами. – А ну как не смогу?
   – Сможете! – жестко сказал Демин. – Идите!
   Своей резкостью он хотел возмутить женщину и тем придать ей силы. Сутарихина испуганно взглянула на него и вышла в коридор. Видя, что она не решается взять трубку, Демин сам взял ее и прислушался. «Соседка пошла звать...» – услышал он низкий женский голос. «Придет, никуда не денется», – произнес тот же голос через несколько секунд. После этого раздался смех, какой-то угрюмый, торжествующий смех человека, который добился своего, сумел доказать свою силу. «Ничего, побесится, перестанет... Через это надо пройти. Ну что там?!» – Последние слова прозвучали четче, ближе других. Видно, неизвестная собеседница выкрикнула их прямо в трубку.
   Демин передал трубку Сутарихиной.
   – Алло! Алло! – зачастила женщина. – Вы меня слышите? Алло!
   Участковый восторженно ткнул Демина в бок – во, мол, дает бабка, время тянет, как опытный оперативник.
   – Алло! – надрывалась Сутарихина. – Девушка!
   – Да слышу, слышу! Чего вы орете, как будто вас...
   – Подождите минутку... Алло!
   В конце коридора, насупившись, стояли братья Пересоловы, и во всем их облике было неодобрение. Демин навис над Сутарихиной, пытаясь разобрать, что говорит сипловатая собеседница. Понятые робко выглядывали из комнаты Селивановой – они, кажется, так и не поняли, что происходит.
   – Хорошо, я позвоню через пять минут, – сказала женщина и, не дослушав Сутарихину, повесила трубку.
   – Низкий нагловатый голос? – вдруг спросил молчавший до сих пор младший Пересолов.
   – Да, наверное, его можно назвать таким, – озадаченно проговорил Демин. – Ты ее знаешь?
   – Она звонит иногда... не так чтобы часто, но и не первый раз. Кстати, этой ночью она звонила. Ее зовут Ирина.
   – А отчество как, фамилия? – спросил Демин.
   – Не знаю, Наташа не говорила.
   – Напрасно, – проворчал Демин.
   – Я могу подойти к телефону... Она иногда передает через меня кое-что для Селивановой... То есть передавала.
   Демин задумчиво посмотрел на младшего Пересолова, на Сутарихину, в глазах у которой засветилась надежда на избавление от такой неприятной роли.
   – Хорошо. Подойдешь ты.
   Несмотря на то, что звонка все ожидали, прозвенел он неожиданно и как-то резко. Анатолий взял трубку, настороженно посмотрел на нее, не поднося к уху, будто опасался этой трубки...
   – Да, – наконец проговорил он недовольно. Трубку Анатолий держал чуть поодаль, чтобы Демин мог слышать слова.
   – Кто это? – опять прозвучал хрипловатый женский голос.
   – А кто нужен?
   – Толя, ты?
   – Ну?
   – Толик, будь добр, кликни Натали, а?
   – А что я буду за это иметь?
   Демин молча пожал парню локоть – правильно, мол, так держать. Тяни время, разговаривай, не торопись.
   – Что будешь иметь? – переспросила женщина. – Это ты уже с Натали договаривайся! – Она хрипло засмеялась.
   – С ней договоришься, как же! Держи карман шире...
   – Можно, Толя, можно. Заверяю тебя, что с ней несложно договориться. Видно, ты не с того конца начал.
   – С какого конца надо начинать?
   – Ха, я бы тебе сказала, но рядом люди... Они могут меня неправильно понять. Но ты меня, надеюсь, понял.
   На лбу у парня выступили маленькие капельки пота. Демин только сейчас представил себе, каково Анатолию было вести этот вроде бы такой шутливый разговор. Но Анатолий неплохо держался. Ворчливостью и недовольством он скрывал свое состояние.
   – Ну что замолчал? Смотался бы за соседкой!
   – А кто зовет?
   – Ты что, ошалел? Скажи – Ирина к телефону зовет.
   – А отчество? – уныло спросил Анатолий.
   – Перебьется и без отчества.
   – Ладно, подожди... – пробурчал Анатолий и передал трубку Демину. Некоторое время в трубке не раздавалось ни звука. Потом вдруг четко и громко прозвучали слова: «Конечно, придет, никуда не денется». Все тот же низкий женский голос. И Демин даже на расстоянии чувствовал, что принадлежит он человеку хваткому, самоуверенному, привыкшему поступать по-своему.
   В дверях появился оперативник.
   – Все в порядке, – проговорил он шепотом. – Засекли.
   – Спроси, может, чего передать Наташе, – сказал Демин, отдавая трубку Анатолию.
   – Алло! Ира! Может, что передать?
   – Слушай, ну и копуха она стала! Как у нее настроение?
   – По-моему, неважное.
   – Я думаю! – удовлетворенно засмеялась женщина. – Толя, скажи ей, чтоб сегодня обязательно была в «Интуристе». Понял? Она знает. И еще скажи, чтоб не валяла дурака. А то я очень обидчивая стала в последнее время. Так и скажи. Добро? Ну будь!
   Анатолий положил трубку и некоторое время стоял молча. Потом вопросительно посмотрел на Демина.
   – Кто это?
   – А черт ее знает! – с неожиданной злостью сказал Анатолий. – Ира, и все. Судя по голосу, эта Ира немало выпила на своем веку. И не только водки.
   – Что же еще она, по-твоему, пила?
   – Крови она достаточно попила у людей. По голосу чувствую, по тону. Этакой хозяйкой себя воображает. Нравится ей быть хозяйкой, давать распоряжения, проверять исполнение, поощрять и наказывать.
   – Ладно, – тихо проговорил Демин, и в голосе в первый раз за все утро прозвучала угроза. – Ладно. Пусть так. Что у тебя? – повернулся он к оперативнику.
   – Из автомата звонила. С улицы Горького.
   – Ладно, – повторил Демин. – Пусть так. Хозяйка так хозяйка. Я не против. Будем заканчивать. Подписываем протоколы, собираем манатки, опечатываем жилплощадь и отбываем. А вас я попрошу вот о чем, – Демин повернулся к жильцам. – Сегодня на все телефонные звонки, если кто будет Селиванову спрашивать, отвечайте, что нету. Нету, и все тут. И весь разговор. Пусть думают, что хотят. Такая к вам просьба. Завтра скрывать будет сложно, да и ни к чему, наверно... А сегодняшний день попытаемся использовать.
   Он оглянулся в последний раз, словно проверяя, не забыли ли чего, и вдруг его взгляд упал на новенький с блестящими пряжками портфель – явно чужой в этом полутемном коридоре, на пыльном полу, между старой кухонной тумбочкой и продавленным креслом. Демин поднял его, внимательно осмотрел.
   – Чей это? – спросил он, уже догадываясь об ответе.
   – Наташин, – ответил Анатолий. – Она часто оставляет его в коридоре. А утром брала – и сразу в институт.
   Демин, не говоря ни слова, внес портфель в комнату Селивановой и вытряхнул на диван. Из него высыпались тетради, конспекты, зеркальце, косметическая сумочка, несколько шариковых ручек. Раскрыв одну из книг, Демин увидел, что это не учебник.
   – Ну да, конечно, – сказал он. – Иначе быть не могло. Только Булгаков. Что еще может читать девушка, у которой на столе виски, а в шкафу пара шуб.
   – Ты чего ворчишь, Валя? – спросил участковый.
   – Булгакова читала девушка Наташа. Понял?
   – Ну и что?
   – Ничего. Просто было странно найти в ее портфеле что-нибудь другое.
   – Ты против Булгакова?
   – Я за Булгакова. Знаешь, сколько просят спекулянты за этот томик? – Демин взял книгу за уголок и потряс ее в воздухе, словно бы для того, чтобы участковый мог определить ее стоимость. – Сто рублей за книгу.
   – Но, может быть, это не ее книга, не исключено, что она взяла ее у кого-то почитать?
   – Да какое это имеет значение?! Ты видишь, что в этой комнате все вещи, от виски до сапог, поют в один голос? И он напоминает мне голос той дамы, которая звонила недавно.
   В этот момент из книги, которую держал Демин, выпал небольшой синий листок бумаги и, раскачиваясь из стороны в сторону, полетел на пол. Демин поднял его, внимательно осмотрел, и его хмурое лицо осветилось чуть ли не счастливой улыбкой.
   – Ну вот, – сказал он, – и эта бумажка тянет все тем же сипловатым голосом. Лира. Самая настоящая итальянская лира, которую гражданка Селиванова использовала в качестве книжной закладки. Правда, стоит она пятак, не больше. Но это ерунда... Меня настораживает странный хор вещей, предметов, ночных телефонных звонков, непонятных поручений... Верно, Толя? – подмигнул Демин младшему Пересолову. – Уж поскольку я освободил тебя сегодня от работы... Ты не против, если мы немножко покатаемся?
   – Да нет... Можно. – Он оглянулся, посмотрел на Василия, но тот молчал с каменным лицом, как бы сняв с себя всякую ответственность за брата.
   – Тогда одевайся. Поехали! А снег, снег-то валит... Эх, Наташа, такого снега лишить себя, такой погоды! Зачем было так торопиться, не понимаю.

* * *

   И опять машина мчалась по заснеженным улицам, неутомимо работали «дворники», сгребая с ветрового стекла мокрое месиво, чертыхался водитель, глядя, как скользят на переходах прохожие, как шарахаются они в сторону, увидев возникшую рядом машину, и молчал, вжавшись в сиденье, Демин, из-под полуприкрытых век сонно поглядывая на дорогу, на размытые контуры домов, на тусклые, словно плавающие в снегу огни светофоров.