Страница:
– Э-э-э… – протестующе протянул дед Матвей и начал было вставать с грубо вытесанной лавки, на которую едва успел присесть.
– Сядь! – рявкнул «благородие». – Досмотр хозяйства! А кто уклоняется… – Он махнул рукой в сторону ближайшей сосны. – …согласно предписанию. Доступно излагаю? – повторил он.
5. «Истанбул», история вопроса
6. Учет и контроль как основа феодальной экономики
7. Конкурентная борьба с применением артиллерии
– Сядь! – рявкнул «благородие». – Досмотр хозяйства! А кто уклоняется… – Он махнул рукой в сторону ближайшей сосны. – …согласно предписанию. Доступно излагаю? – повторил он.
5. «Истанбул», история вопроса
Официально считалось, что легкий ракетный крейсер «Истанбул» – водоизмещение 2270 тонн, длина 102 метра, экипаж 289 человек – находился в День Станции в районе боевого дежурства, в северо-западной части Балтийского моря.
На деле же крейсер двигался в обход Скандинавии, направляясь в Баренцево море – очередное усиление эскадры Исламского Союза. Двигался, естественно, под прикрытием «зонтика», невидимый для радаров и спутников, и соблюдая полное радиомолчание – обнаружить корабль можно было лишь вблизи и лишь визуальными средствами разведки.
А затем случилось то, что случилось, – страшный катаклизм потряс недра планеты, пришла в движение дремавшая в глубинах магма – и на поверхности океаны откликнулись, отозвались гигантскими цунами…
«Истанбул» исчез. К эскадре в Баренцевом море легкий крейсер не присоединился, на Балтику не вернулся, на связь больше не выходил. Поначалу исчезновение боевого корабля прошло почти незамеченным. Правительства – там, где уцелели правительства – подсчитывали потери более крупные: сотни смытых в океан городов и поселков, десятки взорвавшихся АЭС, сотни миллионов погибших людей…
Позже, когда хаос не то чтобы превратился в порядок, но стал более управляемым, про «Истанбул» вспомнили. Восемь пусковых установок, тридцать две тактические ядерные ракеты, способные пролететь пол-Европы, два реактора последнего поколения, основной и резервный… О таком не резон забывать.
Крейсер считался непотопляемым. Конструкторы и строители кораблей часто именно так характеризуют свои детища и всегда что-либо не учитывают. Создатели «Титаника» не учли айсберг, который ну никак не мог дрейфовать в таких низких широтах в такое время года – однако дрейфовал…
Конструкторы «Истанбула» оказались более предусмотрительными. Считалось, что никакая естественная причина не могла отправить легкий крейсер на дно, да и людям, оснащенным самым современным оружием, пришлось бы для этого изрядно потрудиться. Гарантией непотопляемости «Титаника» считались одиннадцать водонепроницаемых отсеков – как выяснилось, лишь относительно водонепроницаемых: переборки между ними не доходили до палубы. На «Истанбуле» счет действительно герметичных отсеков шел уже на сотни. Любой, даже самый малый отсек – боевой, технический, жилой – при тревоге автоматически задраивался (а при отказе автоматики – вручную) и был снабжен автономными системами жизнеобеспечения, позволяющими оказавшимся на дне людям дожидаться спасения в течение месяца. Фактически по этому параметру «Истанбул» можно было назвать подводной лодкой – неспособной, правда, к самостоятельному всплытию.
И все-таки крейсер затонул.
Кораблестроители вновь просчитались, но грех их винить. Никак они не могли предусмотреть гигантскую, невиданную в истории человечества волну, набравшую разбег в Северной Атлантике и втиснувшуюся в акваторию Северного моря, породившую там водовороты непредставимых размеров, швыряющие корабли на скалы. Да и само появление новых скал в районе спокойного мореплавания лишь в кошмарном сне могло привидеться проектировщикам: ну кто мог предположить, что мирно дремавшая Скандинавская платформа вспомнит вдруг свою геологическую юность и сдвинется к юго-западу, вздыбливая литораль Северного моря?
Крейсер искали старательно: оружие, реакторы, компьютеры и оборудование должны были уцелеть в герметичных отсеках и представляли немалую ценность. Вычислили точку наиболее вероятного нахождения корабля в момент катастрофы, начали поиск в постепенно расширявшемся круге… Беда в том, что границы этого круга очень скоро соприкоснулись с новорожденной Шетландской впадиной, на дне которой продолжались активные вулканические процессы. Поиски в других секторах круга результатов не принесли – судя по всему, бурное течение Нового Гольфстрима утянуло корабль в такие бездны, где какие-либо спасательные работы по определению исключались…
Все заинтересованные стороны вздохнули с облегчением. Было их три: командование объединенного ВМФ Исламского Союза, объявивший о независимости Бернийский имамат и Исламская республика Эльскандия, многими признаваемая правопреемницей развалившегося Северного султаната, – и каждая утешалась тем, что лишний ядерный козырь не достался конкурентам.
Геллуэй ни на одну из сторон не работал, он вообще был профессионалом другого профиля – хоть и специализировался по исследованию погибших судов, но лежащих не в морских глубинах, а на новой суше. Однако именно он случайно натолкнулся на аварийную капсулу «Истанбула», некий гибрид спасательный шлюпки и батискафа, способный покинуть не просто тонущее судно – уже затонувшее и лежащее на большой глубине.
Капсула нашлась там, где она, по всем расчетам, не могла найтись, и была заполнена мертвецами – тридцать девять мумифицированных тел в герметичном гробу: страшный удар о скалы титанопластовый корпус капсулы выдержал, люди оказались сделаны из менее прочного материала… Мертвец в роскошном капитанском мундире сжимал в руке водонепроницаемый футляр, а в нем хранился чип с судовым журналом.
Возможно, военные моряки, что как раз в это время вели активные поиски «Истанбула», заплатили бы за чип определенную сумму. Но куда с большей вероятностью попросту конфисковали бы его, все-таки собственность ВМФ… Геллуэй не стал проверять их щедрость, сразу сообразив – вот его шанс. В мечтах тот виделся Геллуэю несколько иначе: как сейф с затонувшей яхты богатенького верхолаза, например. Но и тридцать две ядерные боеголовки – очень неплохой куш в мире, где сила оружия стала куда действеннее, чем сила денег и сила законов…
Конечно же, судовой журнал был зашифрован. Взломавший код машинист по прозвищу Спичка давно кормит червей в земле, а координаты места, где лежит «Истанбул», хранятся лишь в голове Геллуэя. Приблизительные координаты, увы, – аппаратура крейсера, способная определять его положение с точностью до метров, стала бесполезной, потеряв связь с навигационными спутниками, и штурману пришлось воспользоваться дедовскими методами…
Но в любом случае и ВМФ, и Эльскандия, и посланцы имама Берни искали очень далеко от истинного положения крейсера. Секретность, окружавшая последний поход «Истанбула», сыграла свою роль – последние тридцать часов ракетоносец двигался в направлении, почти противоположном предписанному: проблемы с основным реактором заставили командира корабля повернуть на исламскую базу ВМФ в Киль-Кале. Радиомолчание крейсер по-прежнему соблюдал… А когда грянуло, все призывы гибнущего корабля о помощи остались без ответа, командир до самой своей смерти не знал причин отказа связи: спутники, оказавшиеся в непосредственной близости от гигантского энергетического столба, вставшего над планетой, сгорели или попадали, угодившие на дальнюю периферию выплеска энергии – превратились в мертвые куски железа, бесцельно кружащие по орбитам.
Труднее всего оказалось найти покупателя на боеголовки и разработать схему обмена их на деньги, а не на порцию свинца… Геллуэй нашел, Геллуэй разработал, и казалось, что все продумано, просчитано и взвешено, ничто не помешает взять главный приз и закончить свои дни в покое и довольстве, а не сдохнуть в очередном рейде по проклятым болотам…
Так лишь казалось.
В игру вступили новые игроки. Кто именно, не так уж важно, Геллуэй не желал ломать голову над этим вопросом. Может, кому-то удалось найти другую спасательную капсулу «Истанбула»? Командир, как следовало из записей, был уверен, что в его капсуле собрались все уцелевшие, но вдруг? Или Спичка перед смертью как-то исхитрился скопировать судовой журнал? Или покупатели неведомым образом сумели вычислить район предстоящих поисков – и решили сыграть на опережение, выслали свою группу?..
Не важно. Случатся вдруг пленные, можно будет допросить, хотя много ли знают простые исполнители… Брать кого-то в плен Геллуэй не был настроен. Он мчался к «Истанбулу» с одним намерением: убивать. Убивать всех, кто там окажется, кто посмел протянуть свои грязные лапы к его мечте, такой близкой, такой реальной…
…Следы неведомого транспортного средства (действительно не похожие ни на что известное Геллуэю) порой исчезали, на особо топких местах жидкий ил давно восстановил свою нарушенную гладкую поверхность. Но там, где посуше, громадные колеи – почти в человеческий рост глубиной – можно было разглядеть издалека, хоть с километрового расстояния. «Гепарды» со следа не сбивались.
Передовая машина выскочила на гребень очередной гряды, и Геллуэй увидел то, что видел до сих пор лишь на снимках, на изученных до мельчайших деталей схемах и чертежах, а еще чаще в сновидениях, – «Истанбул»…
Крейсер лежал на киле с боковым креном около двадцати градусов. Вернее, так лежала его передняя часть. Оторвавшаяся корма в двадцати метрах, и крен ее значительно сильнее… Примерно такая картина и ожидалась после изучения корабельного журнала.
Но кое-что стало для Геллуэя полной неожиданностью.
На деле же крейсер двигался в обход Скандинавии, направляясь в Баренцево море – очередное усиление эскадры Исламского Союза. Двигался, естественно, под прикрытием «зонтика», невидимый для радаров и спутников, и соблюдая полное радиомолчание – обнаружить корабль можно было лишь вблизи и лишь визуальными средствами разведки.
А затем случилось то, что случилось, – страшный катаклизм потряс недра планеты, пришла в движение дремавшая в глубинах магма – и на поверхности океаны откликнулись, отозвались гигантскими цунами…
«Истанбул» исчез. К эскадре в Баренцевом море легкий крейсер не присоединился, на Балтику не вернулся, на связь больше не выходил. Поначалу исчезновение боевого корабля прошло почти незамеченным. Правительства – там, где уцелели правительства – подсчитывали потери более крупные: сотни смытых в океан городов и поселков, десятки взорвавшихся АЭС, сотни миллионов погибших людей…
Позже, когда хаос не то чтобы превратился в порядок, но стал более управляемым, про «Истанбул» вспомнили. Восемь пусковых установок, тридцать две тактические ядерные ракеты, способные пролететь пол-Европы, два реактора последнего поколения, основной и резервный… О таком не резон забывать.
Крейсер считался непотопляемым. Конструкторы и строители кораблей часто именно так характеризуют свои детища и всегда что-либо не учитывают. Создатели «Титаника» не учли айсберг, который ну никак не мог дрейфовать в таких низких широтах в такое время года – однако дрейфовал…
Конструкторы «Истанбула» оказались более предусмотрительными. Считалось, что никакая естественная причина не могла отправить легкий крейсер на дно, да и людям, оснащенным самым современным оружием, пришлось бы для этого изрядно потрудиться. Гарантией непотопляемости «Титаника» считались одиннадцать водонепроницаемых отсеков – как выяснилось, лишь относительно водонепроницаемых: переборки между ними не доходили до палубы. На «Истанбуле» счет действительно герметичных отсеков шел уже на сотни. Любой, даже самый малый отсек – боевой, технический, жилой – при тревоге автоматически задраивался (а при отказе автоматики – вручную) и был снабжен автономными системами жизнеобеспечения, позволяющими оказавшимся на дне людям дожидаться спасения в течение месяца. Фактически по этому параметру «Истанбул» можно было назвать подводной лодкой – неспособной, правда, к самостоятельному всплытию.
И все-таки крейсер затонул.
Кораблестроители вновь просчитались, но грех их винить. Никак они не могли предусмотреть гигантскую, невиданную в истории человечества волну, набравшую разбег в Северной Атлантике и втиснувшуюся в акваторию Северного моря, породившую там водовороты непредставимых размеров, швыряющие корабли на скалы. Да и само появление новых скал в районе спокойного мореплавания лишь в кошмарном сне могло привидеться проектировщикам: ну кто мог предположить, что мирно дремавшая Скандинавская платформа вспомнит вдруг свою геологическую юность и сдвинется к юго-западу, вздыбливая литораль Северного моря?
Крейсер искали старательно: оружие, реакторы, компьютеры и оборудование должны были уцелеть в герметичных отсеках и представляли немалую ценность. Вычислили точку наиболее вероятного нахождения корабля в момент катастрофы, начали поиск в постепенно расширявшемся круге… Беда в том, что границы этого круга очень скоро соприкоснулись с новорожденной Шетландской впадиной, на дне которой продолжались активные вулканические процессы. Поиски в других секторах круга результатов не принесли – судя по всему, бурное течение Нового Гольфстрима утянуло корабль в такие бездны, где какие-либо спасательные работы по определению исключались…
Все заинтересованные стороны вздохнули с облегчением. Было их три: командование объединенного ВМФ Исламского Союза, объявивший о независимости Бернийский имамат и Исламская республика Эльскандия, многими признаваемая правопреемницей развалившегося Северного султаната, – и каждая утешалась тем, что лишний ядерный козырь не достался конкурентам.
Геллуэй ни на одну из сторон не работал, он вообще был профессионалом другого профиля – хоть и специализировался по исследованию погибших судов, но лежащих не в морских глубинах, а на новой суше. Однако именно он случайно натолкнулся на аварийную капсулу «Истанбула», некий гибрид спасательный шлюпки и батискафа, способный покинуть не просто тонущее судно – уже затонувшее и лежащее на большой глубине.
Капсула нашлась там, где она, по всем расчетам, не могла найтись, и была заполнена мертвецами – тридцать девять мумифицированных тел в герметичном гробу: страшный удар о скалы титанопластовый корпус капсулы выдержал, люди оказались сделаны из менее прочного материала… Мертвец в роскошном капитанском мундире сжимал в руке водонепроницаемый футляр, а в нем хранился чип с судовым журналом.
Возможно, военные моряки, что как раз в это время вели активные поиски «Истанбула», заплатили бы за чип определенную сумму. Но куда с большей вероятностью попросту конфисковали бы его, все-таки собственность ВМФ… Геллуэй не стал проверять их щедрость, сразу сообразив – вот его шанс. В мечтах тот виделся Геллуэю несколько иначе: как сейф с затонувшей яхты богатенького верхолаза, например. Но и тридцать две ядерные боеголовки – очень неплохой куш в мире, где сила оружия стала куда действеннее, чем сила денег и сила законов…
Конечно же, судовой журнал был зашифрован. Взломавший код машинист по прозвищу Спичка давно кормит червей в земле, а координаты места, где лежит «Истанбул», хранятся лишь в голове Геллуэя. Приблизительные координаты, увы, – аппаратура крейсера, способная определять его положение с точностью до метров, стала бесполезной, потеряв связь с навигационными спутниками, и штурману пришлось воспользоваться дедовскими методами…
Но в любом случае и ВМФ, и Эльскандия, и посланцы имама Берни искали очень далеко от истинного положения крейсера. Секретность, окружавшая последний поход «Истанбула», сыграла свою роль – последние тридцать часов ракетоносец двигался в направлении, почти противоположном предписанному: проблемы с основным реактором заставили командира корабля повернуть на исламскую базу ВМФ в Киль-Кале. Радиомолчание крейсер по-прежнему соблюдал… А когда грянуло, все призывы гибнущего корабля о помощи остались без ответа, командир до самой своей смерти не знал причин отказа связи: спутники, оказавшиеся в непосредственной близости от гигантского энергетического столба, вставшего над планетой, сгорели или попадали, угодившие на дальнюю периферию выплеска энергии – превратились в мертвые куски железа, бесцельно кружащие по орбитам.
Труднее всего оказалось найти покупателя на боеголовки и разработать схему обмена их на деньги, а не на порцию свинца… Геллуэй нашел, Геллуэй разработал, и казалось, что все продумано, просчитано и взвешено, ничто не помешает взять главный приз и закончить свои дни в покое и довольстве, а не сдохнуть в очередном рейде по проклятым болотам…
Так лишь казалось.
В игру вступили новые игроки. Кто именно, не так уж важно, Геллуэй не желал ломать голову над этим вопросом. Может, кому-то удалось найти другую спасательную капсулу «Истанбула»? Командир, как следовало из записей, был уверен, что в его капсуле собрались все уцелевшие, но вдруг? Или Спичка перед смертью как-то исхитрился скопировать судовой журнал? Или покупатели неведомым образом сумели вычислить район предстоящих поисков – и решили сыграть на опережение, выслали свою группу?..
Не важно. Случатся вдруг пленные, можно будет допросить, хотя много ли знают простые исполнители… Брать кого-то в плен Геллуэй не был настроен. Он мчался к «Истанбулу» с одним намерением: убивать. Убивать всех, кто там окажется, кто посмел протянуть свои грязные лапы к его мечте, такой близкой, такой реальной…
…Следы неведомого транспортного средства (действительно не похожие ни на что известное Геллуэю) порой исчезали, на особо топких местах жидкий ил давно восстановил свою нарушенную гладкую поверхность. Но там, где посуше, громадные колеи – почти в человеческий рост глубиной – можно было разглядеть издалека, хоть с километрового расстояния. «Гепарды» со следа не сбивались.
Передовая машина выскочила на гребень очередной гряды, и Геллуэй увидел то, что видел до сих пор лишь на снимках, на изученных до мельчайших деталей схемах и чертежах, а еще чаще в сновидениях, – «Истанбул»…
Крейсер лежал на киле с боковым креном около двадцати градусов. Вернее, так лежала его передняя часть. Оторвавшаяся корма в двадцати метрах, и крен ее значительно сильнее… Примерно такая картина и ожидалась после изучения корабельного журнала.
Но кое-что стало для Геллуэя полной неожиданностью.
6. Учет и контроль как основа феодальной экономики
– Как это нет фамилии? – удивился «благородие». – Мало ли что немая, но грамоте-то обученная? Пусть на бумажке фамилию напишет.
Анжела замычала что-то протестующее. Дед Матвей пояснил:
– Она и сама-то не знает. Под бомбежку баба попала, контузило и всю память отшибло. Имя кое-как вспомнила, и все. Где жила, чем занималась, родня жива ли, – ничего, сталбыть, припомнить не может.
– Нет фамилии – нет и человека! – наставительно сказал «благородие». – Сейчас придумаем…
Думал он недолго, секунды две. И в размышлениях своих не перетрудился. Объявил:
– Будешь отныне Анжелой Беспрозваной! Пиши, Сидор: Анжела Беспрозваная, пятьдесят один год и два месяца, НДР.
Возраст он сочинил так же легко и просто, как и фамилию. Бомбежка не повод для нарушения порядка.
– Беспрозваная – с одним «эн» или с двумя? – спросил Сидор.
– Без разницы. Пиши с одним, бумагу сэкономишь.
Писарь по имени Сидор заводил пером по бумаге. Вернее, не совсем по бумаге и не совсем пером. Книга состояла из листов белого пластика, на котором ни карандаш, ни ручка следов бы не оставили, да и на самокрутки он не годился ввиду полной несгораемости. Чувствителен был материал лишь к свету с определенной длиной волны, и писарь выводил свои записи лазерным стилом.
– Разрешите спросить, ваше благородие, что значит эндээр? – поинтересовался дед.
Под левым глазом у него набухал здоровенный синяк – напоминание о том, кому здесь вообще-то полагается задавать вопросы.
– Спроси, старинушка, спроси. Разрешаю, – глумливо произнес «благородие».
– Э-э-э… м-м… Сталбыть, спрашиваю: что значит эндээр-то?
– То и значит – сколько поле ни засевай, ни черта не вырастет. Неспособная к деторождению.
Алька и старик уже были учтены и переписаны, получив аббревиатуры ГСС и ОГСС соответственно. Годен и ограниченно годен к строевой службе. Дед – поплатившись за вопрос подбитым глазом – изумленно спросил: на какой такой службе его собираются использовать? Танкистом али летчиком? «Благородие» пообещал службу легкую: кашеварить, например. Или по минному полю шагать впереди взвода.
Альку значение дурацких аббревиатур совершенно не занимало. Он напряженно гадал о другом, о главном: рассказал или нет Ибрагим чужакам про Настену? Специально бы говорить не стал, понятно, но мало ли… Вдруг «благородию» и его присным жены Ибрагимовы приглянулись? Староваты, конечно, но вдруг? Ибрагим при таком раскладе вполне мог сказать: есть, мол, тут совсем неподалеку помоложе да посимпатичнее… Своя рубашка ближе к телу.
Тогда «благородие» попросту играет с ними, как сытый кот с мышью. А может, и не играет, может, просто привык над людьми куражиться, а про девушку Ибрагим промолчал?
Пока Алька себя накручивал, писарь закончил выводить последнюю запись, а к навесу подошел тот парень, что шарился в хибарке. Ничего докладывать не стал, лишь пожал демонстративно плечами.
– Ну и ладно, – добродушно проронил «благородие». – Рад, селяне, что отнеслись вы с пониманием, миссии нашей не препятствовали, ничего не утаили… Потому что все утаенное и затем обнаруженное подлежит немедленной конфискации. Поросенка прятать вздумаете – заберем поросенка. Мешок соли утаите – заберем. Бочку керосина припрячете – зимой при лучине сидеть будете. Ну и, понятное дело, людей лишних, не учтенных сразу же забираем. Но у вас-то все чин по чину, правильные селяне, порядок понимаете…
Он говорил совсем уж благодушно, а потом словно взорвался:
– Кто в той халупе живет?! Почему не сказали?! Молчать!!! Ты отвечай! – Он ткнул пальцем в Альку. – Быстро, не задумываясь!
– В какой халупе… – не понял Алька. – Мы тут только…
– Вон в той, парень, вон в той, куда тропочка мимо кустов бузины ведет… Кто живет? Живо!
Отсюда, из-под навеса, ни тропку, ни строение увидеть не было никакой возможности. Значит, «благородие» рассмотрел все еще при подъезде, хоть и с той стороны углядеть что-то сквозь стену подлеска непросто. Глазастый, однако…
– Никто там не живет… – сказал Алька. – Банька там у нас.
– Банька… – презрительно скривил губы «благородие». – Да лучше полгода грязным ходить, чем в таком клоповнике мыться… Ильгис, проверь.
Камуфляжник неторопливо, вразвалочку пошагал к баньке. Алька почувствовал нешуточное облегчение. Ничего, похоже, Ибрагим не сказал, и «благородие» стреляет наугад, в расчете на случайную добычу. Это хорошо, это просто здорово, но все-таки немного обидно, что их хитроумный план, рассчитанный на неприятный поворот событий, не пригодился…
«Благородие» меж тем заговорил иным тоном, деловым, без угроз и подначек:
– Значит, так, селяне. Как я вижу, соток двадцать вы тут под картошку поднимете. Урожай будет мешков пятьдесят, не больше. Паршивая земля, истощенная… Удобрений в этом году не получите, все до грамма расписано. Своими силами обходитесь, золу подсыпайте, дерьмо собственное… Налог с вас будет, как со всех, – пятина. Пятая часть, значит. Как урожай выкопаете, десять мешков к Ибрагимке на себе доставите, а мы оттуда на баркасе до замка довезем. Если вдруг неурожай – лето жаркое, без дождей, или еще что – идите в замок, пишите челобитную его сиятельству, бланк и образец в канцелярии выдадут. Не будет за вами провинностей числиться – скостим за этот год налог, на другой доплатите недоимку с процентами. Кроме того, общественные работы. В июле, по низкой воде, мост будем через Плюссу восстанавливать…
Тут «благородие» узрел изумление на лицах слушателей, осекся, махнул рукой.
– Э-э-э, да вы тут совсем дикие, жизни не знаете, сидите в лесу, как Робинзон на острове… Ладно, спрашивайте без разрешений, только быстро и по делу.
Дед быстро спросил о главном:
– Это с чего ж мы, твое благородие, картофь свою кровную отдавать должны? Ты, сталбыть, лес тут корчевал? Сажал ее, картофь, своим потом поливаючи? Или, может, ты зимой…
«Благородие» перебил, произнося слова негромко, раздельно и отчего-то очень страшно:
– Как ты меня назвал? Повтори.
Он не сделал никакого угрожающего жеста, не потянулся к лежащему под рукой автомату, но Алька понял: сейчас он убьет деда. И они останутся втроем.
– Ваше… ваше благородие… – торопливо поправился дед Матвей, тоже углядевший что-то совсем нехорошее во взгляде собеседника. – Извиняйте, невзначай вырвалось…
– Вот так. И только так. Теперь отвечаю: вы живете на чужой земле. На самовольно захваченной чужой земле. А за все в жизни надо платить. Не только за землю. Защита тоже кое-чего стоит. Его сиятельство давно всем самочинщикам амнистию выписал: живите, землю поднимайте, хозяйство крепите… Ну и налог, конечно, платите, и предписания соблюдайте. А если беспредельщики из-за Плюссы придут? Картошечку заберут, тебя, старинушка, на месте кончат, а парня с бабой – в шахты, сланец рубить. А нынче шахтеры не те, что в старые времена, когда их большими деньгами в шахту заманивали. Нынче у шахтера один путь – вниз, под землю. Под солнышко даже трупом не вернется. Пока норму наверх выдают, им жратву и воду вниз спускают, да теплогенераторы. А не отгрузят – шиш, друг друга жрите. И ведь жрут, по слухам. Что тебе, парень, больше по нраву: картошечкой поделиться с тем, кто тебя охраняет, или в шахтеры пойти? Можешь не отвечать, вопрос риторический. Короче говоря, не нравятся порядки здешние – собирайте манатки и ищите лучшей доли. Его сиятельство никого силком не удерживает.
– А кто это – его сиятельство? И «замок» его где? – торопливо спросил Алька, чувствуя, что время свободных вопросов истекает.
– Его сиятельство – господин барон Гильмановский, глава волостной администрации. Ну а замком мы администрацию зовем… Где ж обитать барону, как не в замке?
– Настоящий барон? – подивился дед. – Из тех, допрежних?
– Не из тех, но самый доподлинный. Удостоен за заслуги перед императорским домом. Бумага из Цюриха, от наследника престола выправлена, на стене висит, в рамке и с золотой печатью. И герб от геральдической комиссии – вот, видал?
Он ткнул себя пальцем в грудь, где была пришита эмблема – баронский герб, как выяснилось. Изображал он вставшего на дыбки медведя, сжимавшего в одной лапе большой циркуль, а в другой автомат «абакан». Над зверем нависала небольшая золотая корона, а вокруг кресты на лазоревом фоне да снизу надпись латиницей, мелкие буквы, не разобрать.
Замки и бароны в представлении Альки ассоциировались с другим миром, пусть жестоким, но ярким: дамы в декольтированных платьях, штандарты над ажурными башнями, роскошные рыцарские турниры… А тут… Репьи в конских хвостах и ватник с обрезанными рукавами. Не то. Подделка.
– Ну ладно, селяне, – сказал «благородие», поднимаясь. – Не буду дольше отвлекать от трудов праведных. Работайте, бога не забывайте.
Неожиданно подмигнул Альке, произнес с улыбкой:
– А ты парень, я гляжу, крепкий, не увечный. Зазорно такому в земле ковыряться. Осенью будет смотр, если приглянешься его сиятельству – к нам в дружину попадешь, может, вместе станем…
Он не договорил. К навесу быстро, чуть ли не трусцой, подошел тот же камуфляжник, Ильяс, кажется, или Ильгис, Алька уже не помнил… Не то Ильяс, не то Ильгис с размаху шлепнул что-то на стол-чурбак. Заявил торжествующе:
– Девку прячут, крысеныши! Или бабу молодую! Гляньте, вашбродие!
«Благородие», явно ничего не понимая, уставился на обмылок, лежавший на столе. И Алька ничего не понял, да и остальные, наверное. Мыло как мыло, сероватое, с дурным запахом, но лучше уж таким мыться, чем…
– А-га-а-а-а… – протянул «благородие», не то сообразив, не то разглядев.
Брезгливо, кончиками пальцев, поднял обмылок, начал отлеплять-разматывать с него волос – длинный, русый, ничего общего не имевший с прическами «селян»: Алька раз в месяц брил голову, у деда вокруг лысины рос венчик седых волос, а шевелюра Анжелы канула в той же бомбежке, что и память.
Волос принадлежал Настене.
Все вроде предусмотрели, все следочки ее здешнего житья попрятали, а на такой малости погорели…
Анжела замычала что-то протестующее. Дед Матвей пояснил:
– Она и сама-то не знает. Под бомбежку баба попала, контузило и всю память отшибло. Имя кое-как вспомнила, и все. Где жила, чем занималась, родня жива ли, – ничего, сталбыть, припомнить не может.
– Нет фамилии – нет и человека! – наставительно сказал «благородие». – Сейчас придумаем…
Думал он недолго, секунды две. И в размышлениях своих не перетрудился. Объявил:
– Будешь отныне Анжелой Беспрозваной! Пиши, Сидор: Анжела Беспрозваная, пятьдесят один год и два месяца, НДР.
Возраст он сочинил так же легко и просто, как и фамилию. Бомбежка не повод для нарушения порядка.
– Беспрозваная – с одним «эн» или с двумя? – спросил Сидор.
– Без разницы. Пиши с одним, бумагу сэкономишь.
Писарь по имени Сидор заводил пером по бумаге. Вернее, не совсем по бумаге и не совсем пером. Книга состояла из листов белого пластика, на котором ни карандаш, ни ручка следов бы не оставили, да и на самокрутки он не годился ввиду полной несгораемости. Чувствителен был материал лишь к свету с определенной длиной волны, и писарь выводил свои записи лазерным стилом.
– Разрешите спросить, ваше благородие, что значит эндээр? – поинтересовался дед.
Под левым глазом у него набухал здоровенный синяк – напоминание о том, кому здесь вообще-то полагается задавать вопросы.
– Спроси, старинушка, спроси. Разрешаю, – глумливо произнес «благородие».
– Э-э-э… м-м… Сталбыть, спрашиваю: что значит эндээр-то?
– То и значит – сколько поле ни засевай, ни черта не вырастет. Неспособная к деторождению.
Алька и старик уже были учтены и переписаны, получив аббревиатуры ГСС и ОГСС соответственно. Годен и ограниченно годен к строевой службе. Дед – поплатившись за вопрос подбитым глазом – изумленно спросил: на какой такой службе его собираются использовать? Танкистом али летчиком? «Благородие» пообещал службу легкую: кашеварить, например. Или по минному полю шагать впереди взвода.
Альку значение дурацких аббревиатур совершенно не занимало. Он напряженно гадал о другом, о главном: рассказал или нет Ибрагим чужакам про Настену? Специально бы говорить не стал, понятно, но мало ли… Вдруг «благородию» и его присным жены Ибрагимовы приглянулись? Староваты, конечно, но вдруг? Ибрагим при таком раскладе вполне мог сказать: есть, мол, тут совсем неподалеку помоложе да посимпатичнее… Своя рубашка ближе к телу.
Тогда «благородие» попросту играет с ними, как сытый кот с мышью. А может, и не играет, может, просто привык над людьми куражиться, а про девушку Ибрагим промолчал?
Пока Алька себя накручивал, писарь закончил выводить последнюю запись, а к навесу подошел тот парень, что шарился в хибарке. Ничего докладывать не стал, лишь пожал демонстративно плечами.
– Ну и ладно, – добродушно проронил «благородие». – Рад, селяне, что отнеслись вы с пониманием, миссии нашей не препятствовали, ничего не утаили… Потому что все утаенное и затем обнаруженное подлежит немедленной конфискации. Поросенка прятать вздумаете – заберем поросенка. Мешок соли утаите – заберем. Бочку керосина припрячете – зимой при лучине сидеть будете. Ну и, понятное дело, людей лишних, не учтенных сразу же забираем. Но у вас-то все чин по чину, правильные селяне, порядок понимаете…
Он говорил совсем уж благодушно, а потом словно взорвался:
– Кто в той халупе живет?! Почему не сказали?! Молчать!!! Ты отвечай! – Он ткнул пальцем в Альку. – Быстро, не задумываясь!
– В какой халупе… – не понял Алька. – Мы тут только…
– Вон в той, парень, вон в той, куда тропочка мимо кустов бузины ведет… Кто живет? Живо!
Отсюда, из-под навеса, ни тропку, ни строение увидеть не было никакой возможности. Значит, «благородие» рассмотрел все еще при подъезде, хоть и с той стороны углядеть что-то сквозь стену подлеска непросто. Глазастый, однако…
– Никто там не живет… – сказал Алька. – Банька там у нас.
– Банька… – презрительно скривил губы «благородие». – Да лучше полгода грязным ходить, чем в таком клоповнике мыться… Ильгис, проверь.
Камуфляжник неторопливо, вразвалочку пошагал к баньке. Алька почувствовал нешуточное облегчение. Ничего, похоже, Ибрагим не сказал, и «благородие» стреляет наугад, в расчете на случайную добычу. Это хорошо, это просто здорово, но все-таки немного обидно, что их хитроумный план, рассчитанный на неприятный поворот событий, не пригодился…
«Благородие» меж тем заговорил иным тоном, деловым, без угроз и подначек:
– Значит, так, селяне. Как я вижу, соток двадцать вы тут под картошку поднимете. Урожай будет мешков пятьдесят, не больше. Паршивая земля, истощенная… Удобрений в этом году не получите, все до грамма расписано. Своими силами обходитесь, золу подсыпайте, дерьмо собственное… Налог с вас будет, как со всех, – пятина. Пятая часть, значит. Как урожай выкопаете, десять мешков к Ибрагимке на себе доставите, а мы оттуда на баркасе до замка довезем. Если вдруг неурожай – лето жаркое, без дождей, или еще что – идите в замок, пишите челобитную его сиятельству, бланк и образец в канцелярии выдадут. Не будет за вами провинностей числиться – скостим за этот год налог, на другой доплатите недоимку с процентами. Кроме того, общественные работы. В июле, по низкой воде, мост будем через Плюссу восстанавливать…
Тут «благородие» узрел изумление на лицах слушателей, осекся, махнул рукой.
– Э-э-э, да вы тут совсем дикие, жизни не знаете, сидите в лесу, как Робинзон на острове… Ладно, спрашивайте без разрешений, только быстро и по делу.
Дед быстро спросил о главном:
– Это с чего ж мы, твое благородие, картофь свою кровную отдавать должны? Ты, сталбыть, лес тут корчевал? Сажал ее, картофь, своим потом поливаючи? Или, может, ты зимой…
«Благородие» перебил, произнося слова негромко, раздельно и отчего-то очень страшно:
– Как ты меня назвал? Повтори.
Он не сделал никакого угрожающего жеста, не потянулся к лежащему под рукой автомату, но Алька понял: сейчас он убьет деда. И они останутся втроем.
– Ваше… ваше благородие… – торопливо поправился дед Матвей, тоже углядевший что-то совсем нехорошее во взгляде собеседника. – Извиняйте, невзначай вырвалось…
– Вот так. И только так. Теперь отвечаю: вы живете на чужой земле. На самовольно захваченной чужой земле. А за все в жизни надо платить. Не только за землю. Защита тоже кое-чего стоит. Его сиятельство давно всем самочинщикам амнистию выписал: живите, землю поднимайте, хозяйство крепите… Ну и налог, конечно, платите, и предписания соблюдайте. А если беспредельщики из-за Плюссы придут? Картошечку заберут, тебя, старинушка, на месте кончат, а парня с бабой – в шахты, сланец рубить. А нынче шахтеры не те, что в старые времена, когда их большими деньгами в шахту заманивали. Нынче у шахтера один путь – вниз, под землю. Под солнышко даже трупом не вернется. Пока норму наверх выдают, им жратву и воду вниз спускают, да теплогенераторы. А не отгрузят – шиш, друг друга жрите. И ведь жрут, по слухам. Что тебе, парень, больше по нраву: картошечкой поделиться с тем, кто тебя охраняет, или в шахтеры пойти? Можешь не отвечать, вопрос риторический. Короче говоря, не нравятся порядки здешние – собирайте манатки и ищите лучшей доли. Его сиятельство никого силком не удерживает.
– А кто это – его сиятельство? И «замок» его где? – торопливо спросил Алька, чувствуя, что время свободных вопросов истекает.
– Его сиятельство – господин барон Гильмановский, глава волостной администрации. Ну а замком мы администрацию зовем… Где ж обитать барону, как не в замке?
– Настоящий барон? – подивился дед. – Из тех, допрежних?
– Не из тех, но самый доподлинный. Удостоен за заслуги перед императорским домом. Бумага из Цюриха, от наследника престола выправлена, на стене висит, в рамке и с золотой печатью. И герб от геральдической комиссии – вот, видал?
Он ткнул себя пальцем в грудь, где была пришита эмблема – баронский герб, как выяснилось. Изображал он вставшего на дыбки медведя, сжимавшего в одной лапе большой циркуль, а в другой автомат «абакан». Над зверем нависала небольшая золотая корона, а вокруг кресты на лазоревом фоне да снизу надпись латиницей, мелкие буквы, не разобрать.
Замки и бароны в представлении Альки ассоциировались с другим миром, пусть жестоким, но ярким: дамы в декольтированных платьях, штандарты над ажурными башнями, роскошные рыцарские турниры… А тут… Репьи в конских хвостах и ватник с обрезанными рукавами. Не то. Подделка.
– Ну ладно, селяне, – сказал «благородие», поднимаясь. – Не буду дольше отвлекать от трудов праведных. Работайте, бога не забывайте.
Неожиданно подмигнул Альке, произнес с улыбкой:
– А ты парень, я гляжу, крепкий, не увечный. Зазорно такому в земле ковыряться. Осенью будет смотр, если приглянешься его сиятельству – к нам в дружину попадешь, может, вместе станем…
Он не договорил. К навесу быстро, чуть ли не трусцой, подошел тот же камуфляжник, Ильяс, кажется, или Ильгис, Алька уже не помнил… Не то Ильяс, не то Ильгис с размаху шлепнул что-то на стол-чурбак. Заявил торжествующе:
– Девку прячут, крысеныши! Или бабу молодую! Гляньте, вашбродие!
«Благородие», явно ничего не понимая, уставился на обмылок, лежавший на столе. И Алька ничего не понял, да и остальные, наверное. Мыло как мыло, сероватое, с дурным запахом, но лучше уж таким мыться, чем…
– А-га-а-а-а… – протянул «благородие», не то сообразив, не то разглядев.
Брезгливо, кончиками пальцев, поднял обмылок, начал отлеплять-разматывать с него волос – длинный, русый, ничего общего не имевший с прическами «селян»: Алька раз в месяц брил голову, у деда вокруг лысины рос венчик седых волос, а шевелюра Анжелы канула в той же бомбежке, что и память.
Волос принадлежал Настене.
Все вроде предусмотрели, все следочки ее здешнего житья попрятали, а на такой малости погорели…
7. Конкурентная борьба с применением артиллерии
Одного взгляда хватило, чтобы понять две вещи, обе до крайности неприятные.
Во-первых, конкурентов оказалось значительно больше, чем он рассчитывал. Численность своего отряда Геллуэй полагал оптимальной для выполнения задачи и надеялся, что чужаков будет примерно столько же: десяток, много полтора. Просчитался… На крейсере и вокруг него находилось, пожалуй, не менее тридцати человек, но едва ли все враги разгуливали на виду, кто-то из них оставался во внутренних помещениях корабля, кто-то – в большом разборном ангаре, установленном неподалеку, кто-то – в незнакомом Геллуэю средстве передвижения, в «грязеходе», как он называл его в мыслях.
Во-вторых, сразу стало ясно – стрелять в сторону крейсера нельзя. В крайнем случае аккуратнейшим образом, из легкого стрелкового…
Неизвестно, к какой цели стремились конкуренты, но явно не к той, что Геллуэй: демонтировать и тайно вывозить боеголовки они не собирались. Пусковые установки не находились под палубой крейсера, как полагается, – незваные гости вытащили их наружу, использовав самодельный подъемный механизм из системы блоков и корабельной лебедки.
Мало того – установки не просто извлекли, но и выровняли, компенсировав крен при помощи импровизированной сварной конструкции, и заново подключили к ним кабеля и шланги.
Мало того – пеналы с ракетами находились на пусковых. Все восемь штук. Не учебные макеты, и не обычные ракеты, не снабженные ядерной боеголовкой, – и то, и другое имелось на «Истанбуле», но ярко-белая окраска пеналов не позволяла Геллуэю усомниться: товар, за которым он шел, готов улететь неведомо куда.
На прежнем «Истанбуле», плававшем по морям, такое не дозволялось даже на маневрах и учениях. Тренировались на макетах, учебные стрельбы проводили осколочно-фугасными и лишь при красной тревоге, при непосредственной подготовке к ядерному удару ракеты в белых пеналах могли оказаться на пусковых…
Геллуэй не мог понять, что тут затевается. Конкуренты вознамерились спровоцировать атомную войну? Кого? С кем? Решились шантажировать какой-нибудь Анклав или государство? Приставив к виску этакий ядерный «дыродел», можно выторговать немало… Или в самом деле собрались кого-то либо что-то уничтожить?
Сейчас чужаки активно работали с антеннами крейсера. Причем большую грибовидную, расположенную на корме корабля, они уже выровняли и, судя по ее вращению, запустили в рабочий режим – «зонтик» вновь прикрывает «Истанбул».
Размышлять над увиденным Геллуэй не стал. Выкрикнул в микрофон:
– Атакуем по плану «В-2»!
Дождался, пока Апач включит связь, и повторил ту же фразу для второго «Гепарда» – план «В-2» соблюдение режима радиомолчания не предусматривал.
Обе машины рванулись вперед – на форсаже, завывая турбодвигателями.
И почти сразу по ним открыли огонь.
…Все, кому доводилось иметь дело с Геллуэем (вернее, те, кто имел дело и остался в живых), единодушно считали: он законченный псих. Пятнадцать лет работал в СБА, причем не на теплом месте где-нибудь в Анклаве – мотался по всему миру, сопровождая геологов, пытающихся разыскать хоть какие-то неразведанные, случайно пропущенные запасы нефти. Поиски проходили в местах самых диких, населенных людьми порой до крайности неприятными и негостеприимными. Собачья была у Геллуэя служба, но оплачивалась хорошо. А потом случилось Черное Лето мировой экономики, банки полопались вместе с надеждами Геллуэя на обеспеченную старость, и крыша у парня поехала… Свою мечту – дожить остаток жизни богатым человеком – он теперь превращает в реальность крайне жестко, убивая даже тогда, когда без этого вполне можно обойтись…
Но профессионализм и умение тщательно готовить и просчитывать операции Геллуэй, при всей своей отмороженности, не потерял. Со стороны могло показаться, что он впал в бешенство при виде чужаков, тянущих лапы к вожделенному сокровищу, что бросился на них как бык на красную тряпку, – очертя голову, без плана и подготовки, практически на верную гибель…
На деле же Геллуэй действовал не наобум: в то, что придется драться за крейсер, не верил – однако же имел план и для такого поворота событий.
«Истанбул» он знал прекрасно, мог с завязанными глазами пройти по крейсеру от камбуза до мостика – пройти любым путем, хоть самым коротким, хоть самым безопасным… Своих соратников Геллуэй заставил изучить внутренности корабля не менее дотошно, причем не только на схемах и планах – на виртуальном макете, закачанном в «балалайки».
Геллуэй и его люди были готовы ко всему. Даже к маловероятной возможности боя во внутренних помещениях крейсера с численно превосходящим противником. Но это на крайний случай – если не сработает план «В-2», главная роль в котором отводилась ломщику Апачу и процессору, снятому со спасательной капсулы «Истанбула».
Процессор ничего особенного из себя не представлял, выполняя простейшие функции навигации, связи и жизнеобеспечения капсулы. Однако с него можно было дистанционно войти в локальную сеть «Истанбула». Пусть ненадолго – сеть быстро разберется, что коды доступа давненько не возобновлялись, и попытается заблокировать канал. Но по меньшей мере два информационных пакета в сеть «Истанбула» уйдут – и тут уж Апачу все карты в руки.
Беда в том, что дистанция доступа ограничивалась прямой видимостью и уже за ближайшей возвышенностью связь прекращалась – спутник, обеспечивающий ее на дальних расстояниях, канул в День Станции. Ломщику приходилось работать с «Гепарда», ведущего бой.
…На стрельбу из полутора десятков стволов Геллуэй почти не обращал внимания – защита кабины и двигателя выдержит и пулю, и легкую гранату из подствольника, а резиноподобный материал «юбки» аппарата обладал свойством сам затягивать небольшие пробоины.
Во-первых, конкурентов оказалось значительно больше, чем он рассчитывал. Численность своего отряда Геллуэй полагал оптимальной для выполнения задачи и надеялся, что чужаков будет примерно столько же: десяток, много полтора. Просчитался… На крейсере и вокруг него находилось, пожалуй, не менее тридцати человек, но едва ли все враги разгуливали на виду, кто-то из них оставался во внутренних помещениях корабля, кто-то – в большом разборном ангаре, установленном неподалеку, кто-то – в незнакомом Геллуэю средстве передвижения, в «грязеходе», как он называл его в мыслях.
Во-вторых, сразу стало ясно – стрелять в сторону крейсера нельзя. В крайнем случае аккуратнейшим образом, из легкого стрелкового…
Неизвестно, к какой цели стремились конкуренты, но явно не к той, что Геллуэй: демонтировать и тайно вывозить боеголовки они не собирались. Пусковые установки не находились под палубой крейсера, как полагается, – незваные гости вытащили их наружу, использовав самодельный подъемный механизм из системы блоков и корабельной лебедки.
Мало того – установки не просто извлекли, но и выровняли, компенсировав крен при помощи импровизированной сварной конструкции, и заново подключили к ним кабеля и шланги.
Мало того – пеналы с ракетами находились на пусковых. Все восемь штук. Не учебные макеты, и не обычные ракеты, не снабженные ядерной боеголовкой, – и то, и другое имелось на «Истанбуле», но ярко-белая окраска пеналов не позволяла Геллуэю усомниться: товар, за которым он шел, готов улететь неведомо куда.
На прежнем «Истанбуле», плававшем по морям, такое не дозволялось даже на маневрах и учениях. Тренировались на макетах, учебные стрельбы проводили осколочно-фугасными и лишь при красной тревоге, при непосредственной подготовке к ядерному удару ракеты в белых пеналах могли оказаться на пусковых…
Геллуэй не мог понять, что тут затевается. Конкуренты вознамерились спровоцировать атомную войну? Кого? С кем? Решились шантажировать какой-нибудь Анклав или государство? Приставив к виску этакий ядерный «дыродел», можно выторговать немало… Или в самом деле собрались кого-то либо что-то уничтожить?
Сейчас чужаки активно работали с антеннами крейсера. Причем большую грибовидную, расположенную на корме корабля, они уже выровняли и, судя по ее вращению, запустили в рабочий режим – «зонтик» вновь прикрывает «Истанбул».
Размышлять над увиденным Геллуэй не стал. Выкрикнул в микрофон:
– Атакуем по плану «В-2»!
Дождался, пока Апач включит связь, и повторил ту же фразу для второго «Гепарда» – план «В-2» соблюдение режима радиомолчания не предусматривал.
Обе машины рванулись вперед – на форсаже, завывая турбодвигателями.
И почти сразу по ним открыли огонь.
…Все, кому доводилось иметь дело с Геллуэем (вернее, те, кто имел дело и остался в живых), единодушно считали: он законченный псих. Пятнадцать лет работал в СБА, причем не на теплом месте где-нибудь в Анклаве – мотался по всему миру, сопровождая геологов, пытающихся разыскать хоть какие-то неразведанные, случайно пропущенные запасы нефти. Поиски проходили в местах самых диких, населенных людьми порой до крайности неприятными и негостеприимными. Собачья была у Геллуэя служба, но оплачивалась хорошо. А потом случилось Черное Лето мировой экономики, банки полопались вместе с надеждами Геллуэя на обеспеченную старость, и крыша у парня поехала… Свою мечту – дожить остаток жизни богатым человеком – он теперь превращает в реальность крайне жестко, убивая даже тогда, когда без этого вполне можно обойтись…
Но профессионализм и умение тщательно готовить и просчитывать операции Геллуэй, при всей своей отмороженности, не потерял. Со стороны могло показаться, что он впал в бешенство при виде чужаков, тянущих лапы к вожделенному сокровищу, что бросился на них как бык на красную тряпку, – очертя голову, без плана и подготовки, практически на верную гибель…
На деле же Геллуэй действовал не наобум: в то, что придется драться за крейсер, не верил – однако же имел план и для такого поворота событий.
«Истанбул» он знал прекрасно, мог с завязанными глазами пройти по крейсеру от камбуза до мостика – пройти любым путем, хоть самым коротким, хоть самым безопасным… Своих соратников Геллуэй заставил изучить внутренности корабля не менее дотошно, причем не только на схемах и планах – на виртуальном макете, закачанном в «балалайки».
Геллуэй и его люди были готовы ко всему. Даже к маловероятной возможности боя во внутренних помещениях крейсера с численно превосходящим противником. Но это на крайний случай – если не сработает план «В-2», главная роль в котором отводилась ломщику Апачу и процессору, снятому со спасательной капсулы «Истанбула».
Процессор ничего особенного из себя не представлял, выполняя простейшие функции навигации, связи и жизнеобеспечения капсулы. Однако с него можно было дистанционно войти в локальную сеть «Истанбула». Пусть ненадолго – сеть быстро разберется, что коды доступа давненько не возобновлялись, и попытается заблокировать канал. Но по меньшей мере два информационных пакета в сеть «Истанбула» уйдут – и тут уж Апачу все карты в руки.
Беда в том, что дистанция доступа ограничивалась прямой видимостью и уже за ближайшей возвышенностью связь прекращалась – спутник, обеспечивающий ее на дальних расстояниях, канул в День Станции. Ломщику приходилось работать с «Гепарда», ведущего бой.
…На стрельбу из полутора десятков стволов Геллуэй почти не обращал внимания – защита кабины и двигателя выдержит и пулю, и легкую гранату из подствольника, а резиноподобный материал «юбки» аппарата обладал свойством сам затягивать небольшие пробоины.