Виктор Власов. Последний рассвет

   Вспоминая словесные стычки почитаемого отца и любимого дядюшки, юноша не заметил, как жаровня опустела.
   Он переоделся и вышел в сад. Выбежал на площадку в то время, когда страж глядел на восточные ворота, в которые мастер Шуинсай провожал гостей.
   Йиро поделил ребят на группы. Помощник Шуинсая повёл их к дому из кипарисовых стволов – складу оружия, окружённому вертикально вкопанными плитами с выступами, на которых тренировали навыки скалолазания. Под широким тростниковым навесом одни стреляли из трубок дротиками, из луков юми, другие метали сюрикэны и кинжалы в деревянные мишени, третьи сбивали кулаки о грубые мешки, набитые рисом или песком.
   Свою первую группу он загнал на Колонны Чести и Гордости – длинные толстые шершавые столбы, по которым необходимо взбираться вверх и доставать подтянутый по верёвочному карнизу на самую верхушку хрупкий предмет, затем в целости возвращать его вниз. На ноги ученикам Йиро собственноручно вешал тяжёлые камни – их нельзя было уронить, к рукам тоже привязывал груз. Никому пока не удавалось сохранить «грузы чести и гордости» выше средней отметки в десять футов.
   Вторая его группа висела вниз головой, зажав сгибом ног металлическую перекладину, напрягали мышцы пресса: разгибаясь, зачерпывали ковшом воду из одного ведра, а сгибаясь, выливали в другое, привязанное выше.
   На скользких камнях горного ручейка третьи тренировали равновесие, но течение оказывалось настолько сильным, что они без конца соскальзывали, падали в воду.
   Шиничиро давно присоединился к тем подопечным Йиро, кто карабкался по стене – изображал усердного ученика, пытающегося преодолеть нежелание тренироваться на солнце, – раскручивал «кошку» за «хвост» и забрасывал как можно выше. Но крючковатая железяка соскальзывала.
   – Что с вами делать, если не дурачиться?! – думал он.
   На площадке, истоптанной, запятнанной кровью, не приходило в голову юноше никаких ярких строк, чтобы слагать прекрасное стихотворение. В резких выкриках помощников мастеров, шорохах обуви и шелесте одежды учеников, в глухих ударах, стуке, лязге оружия – музыка мира точно пропадала. Вызывающая блаженный трепет, небывалый интерес и сильное желание творить, она требовалась юноше, как воздух и вода, как соль; без вдохновения, приходящего свыше, Шиничиро не мог упражняться, хоть заколоти бамбуком до смерти. Как жаль, что бива нельзя брать на тренировки, её музыка воодушевила бы не только самого юношу, но и других, нуждающихся в наитии.
   – Опоздал, Шини-кун? Скоро палка треснет на твоей спине!
   – Ты, явно, только из кухни, лентяй, а Йиро покрывает.
   К нему, сыну мастера, не всегда относились доброжелательно. Чуть свет, начиналась тренировка, а Шини часто появлялся позже или приходил последним изо дня в день, и такая его привычка воспринималась окружающими как пренебрежение, неуважение к учителю. Иногда опаздывал намного. Думал, что опоздание – привилегия, которой обладал только он. Мастер, конечно, наказывал бамбуком, заставлял бегать круги с тяжёлыми камнями подмышками, отжиматься на мелководье реки.
   – Анта, кто тебя так отделал?
   Трое прилежных учеников никак не могли свыкнуться с мыслью, что кто-то воспринимал тренировку несерьёзно, считал необязательной.
   – Кто вас троих просто бы сломал! – фыркнул Шиничиро.
   – Шиничиро, перестань, а то снова завяжется драка. Не слушай их. Они пытаются тебя рассердить. – Морико нежно коснулась его плеча. Она прекрасно метала сюрикэны, и явно симпатизировала сыну мастера. Стройная, с тихим приятным голосом, ласково улыбаясь, девушка глядела на Шини. Морико всячески подбадривала юношу, пыталась оградить, но тот будто не слышал, и вечно поступал наоборот. Оскорбления и насмешки задевали его за живое, но он держался так, что прочим казалось: их упрёки ему – не больше, чем стрёкот кузнечиков и перекликание чёрных дроздов на изгородях.
   – Опаздывать нельзя слабакам, вроде вас! – усмехнулся Шиничиро. И демонстративно растянув шнур «кошки» на вытянутых руках, плюнул на штанину крайнего нарывавшегося.
   – Дай ему, Монтаро! – как-то нерешительно предложил Маса.
   Парень сорвался с места, занеся кулак для удара, Шини нагнулся, и, подцепив шнуром ноги, дёрнул. Тот свалился плашмя. Двое других решили вместе проучить юношу, но Йиро, перегородив им путь, пригрозил отправкой в свинарник, мол, давно никто не чистил. Поднявшись, Монтаро шмыгал носом, вытирая кровь. Бросив злой взгляд через плечо, пошёл к бочке с водой.
   Мериться силами без команды мастера строжайше запрещалось, не совладавший с гневом – сходит с Пути Воина. Возвращать таких следовало немедленно. Бамбуковой палкой.
   Благо, отец не увидел…
   Выйдя в светло-синем кимоно и широких штанах, мастер Шуинсай позвал учеников рассаживаться на энгава. Начался большой пятичасовой перерыв, в который из подсобного помещения дома Зотайдо выставлялись огромные подносы с нигири и чашками густого супа из перепелиных яиц и соба.
   В минуты отдыха и насыщения ученики слушали вдохновляющие речи, интересные истории мастера. Они расположились под крышей веранды, утонувшей в тени сада, на больших циновках. Медленно лакомясь долгожданным обедом, ребятня внимала таинственно-тихому, ровному, как морская гладь, голосу Шуинсая.
   Теории, равно как и практики, на тренировках в додзё Ампаруа – достаточно. Ценность философии любого искусства боя – в преодолении человеческих слабостей. Ежедневные тренировки воспитывали терпение, закаляли характер, приучали к боли, к преодолению усталости. Они позволяли справиться с трудностями и в жизни, делая человека «несгибаемым перед невзгодами». Слушая мастера Шуинсая, можно было позволить себе удивительную вещь, которую не разрешал Лао. Обычно в первых рядах учеников собирались те, кто любил задавать вопросы или спорить. Там находился и Шиничиро.
   – Для мастера главное – техника! – предположил он, когда Шуинсай начал о ней говорить. – И для учеников тоже.
   – Вместе с ловкостью и силой, – резонно поправил Йиро, доев рисовый колобок. Он поднял голову и слегка улыбнулся в надежде на похвалу мастера – учитель часто хвалил своего помощника.
   – Замолчи, не умничай, – прошипел Шиничиро, попытавшись рукой достать того через спины двух рядом сидящих. Морико легонько шлёпнула пальцами по губам и задержала руку. – Получишь!
   Шуинсай, скинув с лица привычную строгость, осклабился, покачал пальцем.
   – Дух воина един с Небом и Землёй. Прежде чем пойти путём Неба, надо пройти по пути Земли – научиться элементарному, базовой технике. Так, прежде чем стать гениальным художником, надо научиться держать в руках кисть, рисуя чаши и вазы. Дальше – больше, под наблюдением, конечно, мастера. И лишь затем вам позволительно идти по пути Неба – творить. Главное же для мастера – не техника, техникой он уже по определению владеет в совершенстве, а Дух – внутреннее состояние, вера в свою правоту, в реальность замысла… Вы меня понимаете, дети?
   – Не лезь, коль не знаешь! – приметил Шиничиро, ехидно глядя в лицо нахмурившегося Йиро.
   – Сейчас напомню, что тебе полагается за утреннее, – зло бросил тот. Шини надулся, притих.
   Морико тоже, заглядывая в недовольное лицо Шиничиро, беззвучно, но выразительно призывала заткнуться.
   – Искусство джиу-джитсу возникло неспроста: самураи всегда выходят в доспехах, и вынуждены бороться, ловя момент, чтобы ударить кинжалом в незащищённое место. Вы преподаёте удары. Как пробить доспех или сломать бревно голой рукой? – спросил кто-то взрослый на задних рядах из группы Чонг-Ву.
   – Нравятся фокусы? Тогда научитесь использовать энергию жизни, и вы голыми руками пробьёте самурайский доспех, прочные доски, и даже камни замковых стен, – лицо мастера было нестрогим, добрым.
   – Энергия жизни слаба, – заявил тот же голос. – Твёрдое и крепкое умирает, мягкое и слабое живёт… – так гласит теория. – Но в бою трудно сохранять бесстрастность и не поддаться гневу или страху! Это мешает – победив одного врага, нельзя мгновенно переключить внимание, чтобы отразить выпад другого!
   – Умение мгновенно успокаиваться и сосредотачиваться на главном, чего так долго и настойчиво добиваются наставники буси-до, на самом деле зависит только от одного – от правильного дыхания… Знаете что, я открою вам тайну: вдыхайте пламя! Солнце – сосредоточение грубой огненной силы, которая одновременно и мягкая, тёплая, когда тебе прохладно, приятная взгляду, как шафранные отблески на воде рисового поля… В сражении вы – средоточие энергетики мироздания, проводник силы солнца. Раскройте себя, воины Аматерасу! Позвольте ярому солнцу излиться через вас на голову врага! Твёрдые духом, вы станете мягкими телом!
   – Раскрыться – это как? – вопрос задан снова с тылов.
   – Простые примеры: разящий меч держит рука, заключающая в себе твёрдость и мягкость одновременно. Второй: во время урагана крепкий дуб сопротивляется и ломается, ива же изгибается и – выживает! Бойцу Зотай-до нельзя закрепощаться, необходимо полностью расслабиться, и только осознанная цель должна направлять текущую через ваше тело силу мироздания, ведь на самом деле ваше тело – не ваше. От природы оно суть один из многочисленных органов мироздания – и только!.. Как сказали бы мастера дзэн, надо «опорожнить свою чашу», и тогда вы готовы к атаке с любого направления! Для успеха каждый приём должен сочетать взрывную силу, чёткость движений и умение уйти от атаки противника, сохраняя неразличение, недеяние…
   Мощная волна уверенности исходила из уст Шуинсая, ученики улавливали эту энергию, в их умах вспыхивали искры озарения.
   – Почему, почему? – заголосили все хором.
   – Наша жизнь – песчинка в равнодушном океане бесконечности. Будь то воин с огромным опытом боёв, или простой человек, никто не лишается воли: дрожь колотит нас, но отступает, когда мы прощаемся с жизнью и начинаем жить по законам битвы. Для омрачённого иллюзиями смертности существа ужасна встреча с врагом в открытом пространстве, когда негде укрыться и переждать. Небо и земля темнеют даже в полдень, ты не видишь того, что разворачивается прямо перед глазами, не можешь ни рвануться вперёд, ни податься назад, ты словно зачарован сплошной линией ещё не окровавленных наконечников копий. Просветлённый же наслаждается ароматом сакуры, словно настала пора ханами.
   Ученики заворожённо слушали, забывая про еду. Царила тишина. Порой, когда говорил мастер, никто не решался даже двигать челюстями – из-за хруста в ушах можно упустить важное.
   Из глубины своего деятельного сердца, из истинного творческого воодушевления речами отца, Шиничиро черпал строки. В моменты повествования он слышал музыку мира. И сиюминутное стихотворение рождалось в сердце во имя любви к отцу. Некоторые строки он забывал, но, стоило послушать вдохновенные речи, живо восстанавливал утраченное. Новое стихотворение он перекладывал на музыку, которую сочинял в себе, перебирая пальцами шёлковые нити-струны бива. Юноша не имел возможности записать стихи или музыку дома – отец категорически не признавал в нём музыканта, поэтому всякий раз, когда их скапливалось множество, не укладывавшееся в памяти, бежал к другу, и запечатлевал тушью на дощечках.
 
   В южные ворота додзё Ампаруа въехала верхом на игреневом коне сестра императора в сопровождении элитной охраны, самураев, обученных Кендзо. Суа возжелала немедленно начать занятия по системе мастерства зотай-до. Тем не менее она заявила, что Кендзо настолько поработал над её техникой, что помощники Лао и Шуинсая ей не соперники. Противоречила самой себе: женщина!
   Йиро не выдал возмущения – недоверчиво опустив брови, поёжился, будто от сквозняка. Сказанное Суа, хотя и глупость, но больно укололо его самолюбие. Она – девушка с амбициями, пусть крепкого сложения и кое-что усвоившая в искусстве единоборств, но ведь – девица благородной крови! И через загорелый лоб Чонг-Ву тоже легла глубокая морщина недовольства, но кореец при этом испытал смешанное чувство – удивления и восторга. Он ещё не встречал столь смелых, уверенных в себе девушек. Кореец, плотно сложив губы, вперил испытующий серо-зелёный взгляд в её белую напудренную щёку.
   – Скорее покончим с вашим неверием в мои силы и начнём тренировку, мастер Шуинсай, – настояла Суа, соскочив с коня. Её угольно-чёрные волосы, перехваченные оранжево-синей лентой, были собраны в пучок. В причёске сверкала яркая головка шпильки. Приспущенный ворот простого кимоно являл любопытным взорам гордый изгиб шеи принцессы Суа-химэ.
   Перехватив смущённый взгляд Шиничиро, Суа украдкой улыбнулась. Он смотрел на неё нарочито безразлично, так, будто не узнал. Синяк на правой скуле набирал фиолетовой яркости.
   – Йиро, готовься к спаррингу, – приказал Шуинсай, указав на площадку. – Победит оставшийся на ногах, проиграет сдавшийся или не способный продолжать бой.
   – У сэмпэя Кендзо проигрывает тот, у кого сломана кость!.. – заметила Суа.
   Йиро и девушка вошли в тень смотровой вышки, поклонились друг другу.
   – Здесь не додзё уважаемого Кендзо, – ответил Шуинсай, сощурившись. – Начали!
   Охрана сестры императора выстроилась в два ряда, ученики Шуинсая окружили площадку.
   Йиро ошибся. Он стоял расслабленно, опустив руки, запрокинув голову, на его самодовольном лице ни тени смущения, на губах улыбка превосходства. Переместив вес тела на левую ногу, слегка поднял правую и снова опустил на носок, едва касаясь земли. Суа быстро отступила, приготовившись защититься, но Йиро играл с ней. Сменив стойку, девушка поманила его пальцами, хитро скосила глаза.
   – Довольно играть, – проговорил он. Сделав шаг вперёд, оторвал правую ногу от земли, повернувшись боком, намекнул на короткий удар по коленке. Суа подняла бедро. А хитрый Йиро, отклонившись назад, высоко вскинул ногу в надежде с одного удара в голову лишить противника сознания. Суа, с подшагом резко присев, поймала его ногу на блок и кулаком зарядила в пах. Вмиг с лица Йиро слетел азарт тщеславного победителя, он замер с выразительной гримасой, схватился за промежность обеими руками и сел на корточки.
   – Встань, попрыгай на пятках! – крикнул ему Шуинсай. – Успокоение, расслабленность и несерьёзное восприятие любого противника – крайне опасны, – назидательно подметил мастер. Взгляд его, пытливый и внимательный, обратился к Суа. Он кивнул, позвал Чонг-Ву. – Давай ты. Пример моего преуспевающего ученика лучше не повторять.
   Охрана закатилась смехом, десятник шикнул, угомонил их. Ученики из додзё смотрели на понурого Йиро с жалостью: побеждён женщиной, фу-у! – его авторитет отныне позорно раздавлен.
   По команде мастера завязалась схватка Суа и Чонг-Ву: сначала нападал он, отыскивая слабое место в защите девушки, затем перешла к нападению она. Её предплечья, белевшие в широких рукавах ярко-голубого кимоно, покрылись бледными синяками – Суа защищалась, не щадя рук. Никто никого!
   Затем, по команде, они продолжили борьбу в партере, каждый пытаясь поймать другого на болевой приём. Подняли облако пыли, упираясь в захватах, кряхтя, и, казалось, давились собственным гневом. И вот Чонг-Ву оказался над ней. Вывернувшись, она резко вскочила, ударив затылком ему в подбородок. Кореец схватил девушку за талию, ударил ногой в изгиб колена, она вскрикнула, разжав его пальцы своими, схватила за запястья. Оттолкнувшись ногами, перекрутилась, точно волчок, перевернулась. Суставы рук в запястье Чонг-Ву потянуло на излом, не поддаться – значит получить серьёзную травму! Ничего другого не оставалось, Чонг-Ву свалился на спину, Суа перебралась ему на грудь. Злая, яростная, её овальное лицо багрового цвета, на шее – вздутые вены, большие округлившиеся, точно у птицы, карие глаза влажно сверкают. Тыльной стороной ладони припечатала корейцу по горлу, выгнула спину, с криком вытащив шпильку из распавшейся причёски. Самурай-диверсант испуганно зажмурился, вскинув руки. Шуинсай насторожился: иногда гнев порабощал учеников, они не контролировали себя. Взрослый мужчина, воин, Чонг-Ву неподвижно лежал под едва созревшей девчонкой, опасливо жмурясь.
   – Стоп! – Шуинсай всё понял. Четыре года в руках Кендзо…
   Медленно Чонг-Ву открыл глаза и поднялся – сокрушённый, с тоскливым видом. Суа окинула присутствующих довольным взглядом. Дыхание восстанавливалось, жгучий румянец покидал лицо, но блеск в её глазах стал жёстче. Приняв шёлковый бледно-красный платок из руки десятника, отёрла кровь с верхней губы. Выждав паузу, в которую Чонг-Ву поклонился ей, уточнила:
   – Нет сомнений?
   – Никаких, – холодно ответил Шуинсай. – Чувствуется приобретённый опыт от Кендзо-сама. Ваше искусство достаточного уровня, и мне придётся превзойти себя, чтобы вывести его на новый… – поклонился мастер, коснувшись руками колен…
   – «Уступить натиску, чтобы устоять, идти на перемены, чтобы остаться самим собой «, – с намёком процитировала Суа. – звучит старомодно, надеюсь, покажете и расскажете мне что-то новое, УЧИТЕЛЬ.
   Ярость холодного пламени и обжигающая прохлада воды прекрасно уживались в ней.
   Ладони вытянутых рук Шуинсая скользнули вниз по коленям, и, застыв на несколько секунд в согбенном положении, он поднял глаза:
   – Ваше божественное происхождение не должно помешать достижению совершенства.
   – В додзё и на занятии, где бы оно ни происходило, я не сестра императора, не несчастная суженая старого кагэма – Белого Тигра, а ваша ученица, – поклонилась Суа в ответ, и волосы прикрыли её горящее румянцем лицо.

Глава 4

   Вечерело. Предзакатные сумерки окутали Эдо бледной алой дымкой. Похолодало. Голоса птиц зазвучали тоскливее и реже, стихло стрекотание цикад, сменившись быстрыми пересвистами «ночников», зелёно-жёлтых маленьких птиц с вытянутым клювом. Тэбу, или «ночники», свистящие перепела, которых легко приручали местные, готовились ко сну, затаиваясь в густых придорожных хаги около обводнённых рисовых полей. В прохладных вечерних сумерках фосфором отсвечивали их гладкие зелёно-золотистые крылья.
   Всадники мчались по дорогам вдоль полей и домов, объявляли о возвращении сёгуна. Крестьяне, нагруженные кладью, останавливались, вытягивали шеи, высматривая колышущееся знамя. Дети и взрослые, слыша быструю поступь конницы, падали ниц, не поднимая голов. Садились на землю даже кони и коровы, им накрывали глаза.
   Мотохайдуса испугало полученное от дозорных известие о стремительном возвращении из воинской ставки в столицу императора Нинтоку Тоды сёгуна Ёсисады Хадзиме. Советник императора откинул свиток на край стола, вскочил, словно ужаленный, приказал немедленно сообщить ближайшим важным персонам, послал нарочного в замок Ёсисады – созвать музыкантов, подготовить пиротехнику к салюту, слугам сёгуна было велено раскурить благовония, накрыть столы, готовить деликатесы. Служанки Хадзиме плавно засеменили взад и вперёд, точно яркие рыбки кои в пруду. Кашевары раскрывали жаровни, разжигали огонь, подгоняя помощников. Нагревался огромный котёл, приготовлялось всё необходимое для принятия ванны, выкладывали пахучие мыла – для японца, независимо от положения и достатка, нет большей радости, чем нежиться в глубокой деревянной кадке, наполненной горячей водой. Толстый евнух, явившийся в покоях Ёсисады, созвав наложниц, осматривал их, точно привередливый покупатель, выбирающий тёлочек для любимого бычка. Он тонко недовольно попискивал, находя недостатки в причёске и макияже. Девушек, не прошедших придирчивый осмотр, отдавал в умелые руки прислужниц, которые тотчас исправляли недочёт.
   Мотохайдус в паланкине выехал из дворца на горбу четвёрки неутомимых «породистых» носильщиков, сделал полукруг по широкому вечернему саду, по красно-лиловым камням, усыпанным жёлтыми и алыми лепестками кетмий, на которых двое передних «рысаков» чуть не поскользнулись, перескочив через декоративный источник. У раскрытых главных ворот царило невероятное оживление: сюда со всей столицы сбежались вассалы Ёсисады, имперские чиновники, их слуги, охрана, подоспели музыканты, которые налаживали струны кото, репетируя триумфальное шествие главнокомандующего под аркой ворот.
   Разноцветные гифу, бумажные фонарики в форме яйца, с кистями, поднятые на бамбуковых шестах, украсили ворота и сад, пропахший ароматным запахом смолистых гринделий.
   Белый конь Ёсисады спускался с холма, бойко стуча копытами. Следом скакал знаменосец, высоко держа златотканый мон пирамидальной формы, за ним спешила кавалерия, на их нагрудниках и хаори изображался символ сёгуна – вписанный в круг тигр-альбинос вгрызается в оленя.
   По небу плыли большие серые тучи, надвигались на горную линию, тянущуюся вдоль побережья. Башнеподобное облако раскроило карминный свет заходящего солнца на длинные прямые полосы. Высоко над землёй ветер дул яростнее. В кустарниках он свистел, в лесах поднимал рёв, пенил потемневшие воды океана и какие бы музыканты ни брали высокие лады, но вся музыка их кото свелась на нет.
   Погода резко испортилась, словно изменилась под стать настроению Ёсисады, который, перекинув ноги, спрыгнул с инкрустированного золотом седла на крупный гравий, зашагал навстречу толпе быстро и раздражённо. Позвякивали металлические пластины доспеха, хрустела земля под его поступью, порывами ветра подбрасывало шёлковую бело-золотую накидку. Начался дождь, хатамото наперегонки рванули навстречу господину с зонтиками. Растолкав слуг, наклоняя головы, спесивые самураи раболепно заглядывали в неподвижное лицо. Они сбивчиво, торопливо перечисляли решённые задачи, поставленные им перед уходом, принижали заслуги отсутствующих, хвалили друг друга. Чиновники докладывали о состоянии провинций: благодаря их рвению подданные зажили счастливей и стали меньше нуждаться.
   Опустивший брови хмурый сёгун явно пребывал не в духе. За время, проведённое под покровительством Ёсисады Хадзиме, вассалы узнали, чем грозило его молчание.
   Прикрыв главнокомандующего армии Небесного государя от дождя многочисленными зонтами, сановники Эдо призвали на помощь присущие им красноречие – расписывали его достоинства, восхищались, что одарён он больше всех генералов киотского Гонары, и что замыслы имел великие, превозносили замечательный характер их единственного… Тот угрюмо отмалчивался.
   – Пустоголовые! Рано вам радоваться! – наконец рявкнул потерявший терпение Ёсисада Хадзиме, пнув бронзовый треножник с душистым горевшим маслом. Оно разлилось по темневшему от дождя гравию дорожки, слуги сразу принялись убирать треножники и шесты с бумажными фонариками. Мотохайдус живо разогнал музыкантов.
   На широкий гладкий бледный лоб вползли глубокие морщины, взгляд разъярённого Белого Тигра не сулил добра – пристальный, жуткий. Расширялись ноздри прямого носа, вздымался нагрудник, губы, сложены змеёй, готовой взвиться, ужалить… Свои неудачи и дурное расположение духа Ёсисада Хадзиме всегда вымещал на подчинённых – они привыкли; но сейчас Белый Тигр действительно пугал. Держать над ним зонты стало небезопасно, убрать – тоже.
   – Вы – бесполезные бездарные паразиты империи! – сказал он громким голосом. В небе сверкнули бледно-голубые длинные молнии, разорвав на миг свинцовые облака. Ударил гром, подчеркнув значимость сказанных слов. Вассалы замерли, покорно склонив головы, трепеща перед Хадзиме, точно мыши перед питоном. Глубоко вздохнув, сёгун проговорил царственно-строго, глубоким бархатным басом:
   – Следующий поход никто из вас не пропустит. Вы докажете свою необходимость нашему Тэнно. И МНЕ!
   Во дворце сёгуна собрались хатамото. Императора не было – Их величество почивали. Ёсисада Хадзиме начал совещание.
   – Приступаем ко вторжению в Кансай. Империя не будет знать границ! Ни Ода, ни остальные претенденты не смогут защититься в этот раз. Кто они, чтобы тягаться с моим императором?! Никакого мира!
   Помимо бесстрашия, чувства долга и полководческого таланта, природа наделила его тщеславием.
   – Мото-сан, как идёт подготовка синоби? Наставники не знают сна?
   Советник открыл рот, но молчал, опасливо глядя на вассалов. Ни к чему лишние уши…
   Хадзиме расхаживал по залу совещаний взад-вперёд размашистым шагом, казалось, не замечая никого. В задумчивых изумрудно-серых глазах прыгали искры от огней жаровен, освещающих помещение. Капли пота блестели на шее, на бледно-розовых щеках, на косом белом шраме, уходящим под хаори. Махнув рукой в чёрной перчатке, украшенной золотистыми узорами, сёгун дал понять Мотохайдусу, что он может говорить, не опасаясь чиновников.
   Кампаку пожал плечами: лично он не доверился бы этим…
   – Зотайдо Лао руководит подготовкой отряда диверсантов. Прекрасно обучены, готовы доказать преданность Тэнно. Ждут своего часа, ждут момента, когда вы удовлетворённо улыбнётесь и вздохнёте полной грудью, вакагими. Наставник додзё Ампаруа Шуинсай поймал вражеского лазутчика из семьи Кога во дворце… Осталось допросить и выведать информацию…
   – А после допроса отрубить голени и предплечья, чтобы превратить этого негодяя хинина в человека-свинью, чтобы передвигался на четвереньках и жрал с пола до конца его жалкой жизни… – возвысил гневный голос один из хатамото, знаменитый сумотори.