Вилар Симона. Чужак

   — Где Дир? — долетел его дикий крик. — Князь где?
   — Бей русь-киевлян! Руби находников!
   А потом поволокло едким дымом. Отовсюду кричали: «Горим! Горим!»
   Кто-то подхватил Карину под локоть, стал увлекать сквозь толпу, расталкивая метавшихся в дыму людей. Торир. Страшный, оскаленный из-под личины, рубил топором всех, кого видел. Только кровь летела да стоны раздавались.
   Уже на воздухе, на дворе, оттолкнул ее. И Карина услышала знакомый, хриплый от напряжения голос:
   — Прочь беги! Уходи из града. Обречен он, как и все, кто в нем.
   Он кинулся вон, но она машинально побежала следом. А Торир вдруг вскочил на какую-то колоду, засвистел громко, так, что свист сквозь шум суматохи полетел. И тотчас через толпу, давя и опрокидывая людей, вынесся к нему игреневый Малага. Торир схватился за его загривок, с ходу взмыл в седло. И тут же рубанул сверху кого-то. Кричал с диким рыком:
   — Бей Дировых псов! Не прощать пожара градского, не прощать смерти Судислава! Бей!..
   Карина пробиралась сквозь мечущуюся толпу. Споткнулась, упала. В отблеске огней совсем рядом увидела знакомого уного, его застывшие открытые глаза. И завизжала, словно только теперь испугалась. Бросилась бежать, налетела на стену сруба, присела под ним прямо на мокрый снег.
   Вокруг творилось что-то невообразимое. Откуда-то набежали ратники-радимичи, много, словно только и выжидали, чтобы с киевлянами схватиться. И еще кто-то был. Карина не могла понять, откуда взялось столько верховых с горящими факелами в руках. Кидали огонь на высокие кровли, дымом густым потянуло. Сквозь его завитки то там, то тут мелькали языки пламени. В отблеске огней картина бойни казалась особенно страшной.
   В суматохе все же можно было различить группу дружинников-киевлян. Они отбивались умело, стояли плечом к плечу, спиной к спине, бились так, что только тела падали, а киевляне даже теснили нападающих. И руководил ими Олаф.
   — Князя ищите! Дира Киевского!
   Из своего укрытия Карина видела, как этот варяг схватился с десятником Давило. Летели удары, трещали щиты. Потом вдруг сцепились, словно обнявшись. И осел Давило, упал на колени. Звенья кольчуги посыпались, а из спины вылезло длинное лезвие меча Олафа.
   Тот отпихнул поверженного ногой. Вновь закричал:
   — Дир! Где Дир?
   И кинулся, побежал куда-то. Тут же его воины, как потерявшие пастуха овцы, бросились, кто куда, нарушили строй. На них наскакивали, теснили. Рубили жестоко.
   А откуда-то вновь и вновь в толпу врывались неизвестные вооруженные всадники. Рубили, жгли, кричали:
   — За нас Перун! Помоги, Громовержец, сожги, уничтожь град предателей земли радимичей. Жги!
   Перед Кариной в отблеске пожара неожиданно возник карлик-скоморох; Она испугалась его, закричала. — Чего орешь, дура! Убирайся из града.
   И даже пнул, принуждая встать.
   Она метнулась, не то бежала, не то шла, цепляясь за бревенчатые стены. В дыму, среди рвущегося в небо пламени, различила фигуры волхвов — в белых одеждах, с развевающимися гривами волос, с бородами едва не до колен, словно призраки. Волхвы шли, окруженные кольцом воинов, делали мечущимся людям знаки. Вокруг них, под защитой воинов, уже собирались дети, бабы с младенцами на руках, отроки, мужики в длинных распоясанных рубахах. И под руководством волхвов все двигались в одном направлении, в сторону градских ворот.
   Карина попыталась было примкнуть к ним, но тут что-то случилось. Выскочившая из-за угла большая группа киевлян наскочила на беженцев, сцепилась с охранниками волхвов. Люди стали разбегаться. А распаленные киевские дружинники наседали, кричали:
   — Бей радимичей! Мсти за Дира!
   Карина вновь кинулась прочь, металась среди переходов. Огибая какое-то строение, едва не налетела на Олафа, который почти тащил ослабевшего Дира. Они не обратили внимания на возникшую рядом бабу, зато, когда по проулку их догнал воин с мечом, Олаф отреагировал мгновенно. Увернулся, отбил выпад, сам нанес единственный поражающий удар.
   Почему-то Карина поплелась следом. Словно искала их защиту. Олаф еще дважды ловко отбивался от нападавших. С последним ему пришлось туго. Оставив сразу осевшего Дира, ловко рубился, тесня врага. И будто только тут заметил рядом девку.
   — Князя помогай тащить, дура!
   Он толкнул ее к Диру, но тут при отблеске пожара все же разглядел.
   — Ах ты, тварь… Из-за тебя все.
   Она попятилась, видя, как он заносит руку для удара. «Вот и все», — пронеслось в голове, а сама, словно зачарованная, следила, как сверкнул алым его клинок.
   Но меч не успел опуститься — из дыма неожиданно возник всадник, сбил Олафа, так что тот только охнул, отлетев и выронив меч. А всадник, страшный, в сверкающем личиной шлеме, уже грохотал копытами совсем рядом. Карина признала Торира. Но он будто и не видел ее. Глядел на медленно поднимавшегося Дира. Карина даже подумала: вот сейчас убьет наворопник князя.
   Но Торир осадил коня. Смотрел сверху вниз на князя.
   — Гляди, Дир. — Он указал на зарево вокруг. — Гляди и знай: так исчезнет все, что своим назовешь. Ничего не будет у тебя, голым останешься, зря жизнь проживешь. И тогда я приду убить тебя. Слышишь меня, выродок?!
   Дир глядел на страшного всадника растерянно. Где-то в стороне кричал Олаф:
   — Дир, я сейчас, Дир!..
   Но Торир уже развернул Малагу, поехал прочь. Дир ошалело глядел ему вслед. Карина тоже. Потом опомнилась, побежала следом.
   — А я? Как же я?
   Вокруг гудело пламя. Мимо молодой женщины с визгом пронеслась большая свинья, сбив ее с ног. Поднявшись, скользя, Карина продолжала бежать. Но уже потеряла Торира из виду. Зато смогла, наконец, определить, где находится — почти у самых градских ворот. Надо было выбираться отсюда, во что бы то ни стало.
   У башен ворот она попала в поток беженцев, в их толчее протиснулась в распахнутые створки частокола. Давка там была страшная, а в толпе на мосту вообще прижали к перилам так, что едва не задохнулась. И ощутила в себе тугую ноющую боль. Но не о том сейчас думалось. Отталкивая кого-то, цепляясь за перила, она все же перебралась на другую сторону. И поняла, куда бежит толпа.
   На освещенном заревом пожара открытом пространстве околоградья стояли волхвы, глядели на пожар. Рядом собрались воины из радимичских родов, в меховых накидках, в шлемах, с длинными копьями. Покинувшие град люди толпились вокруг них, смотрели, как горит город, многие бабы голосили, но те же волхвы успокаивали толпу, даже оказывали помощь, поили чем-то, давали одежду.
   «А ведь Копысь уничтожили по их повелению», — поняла Карина. И отчего-то ей стало грустно. Не было желания идти под покровительство тех, кто затеял все это. И ее варяг был едва ли не устроителем всего.
   Тут она вновь увидела его. Торир сидел на коне подле волхвов, ярко освещенный заревом пожара. Он что-то говорил волхвам, потом развернул Малагу, поехал прочь. Ехал легко и спокойно, словно и не после боя. Закрытое личиной лицо повернул в сторону горящего града. Отсвечивающая огнем личина казалась жуткой маской с дырами прорезей для глаз.
   Карина смотрела на него и в какой-то миг даже возненавидела. Но на один миг. А потом вдруг вспомнила, как они встретились, как он спас ее, каким ласковым был. И защемило, забилось глупое сердце.
   — Торир! — закричала она. — Торша мой!
   Сзади гудело пламя, впереди гомонила толпа, слышалось торжественное обрядовое пение волхвов, славивших покровителя Перуна. Вряд ли Торир различил голос Карины сквозь шум. Он ехал прочь, двигался по склону в сторону закованного льдом пустынного Днепра, похожего сейчас на ледяную равнину. Вот он въехал на лед, придержал коня, переходя с рыси на шаг, двинулся в сторону противоположного берега.
   Карина не знала, зачем бежит следом. При каждом шаге ощущала ноющую боль в пояснице, но не замедлила шагов, звала его. Больше всего она боялась сейчас, что Торир уедет и никогда больше не сведет их Доля^[58].
   Двигаясь в обход градской насыпи, она не успевала догнать его, поэтому и стала пробираться по самому крутому склону, надеясь так оказаться на круче, под которой варягу предстоит проехать. И она лезла по глубокому снегу, увязая по колено, порой отирая пригоршнями снега пылающее лицо. Снег опасно сползал, она цеплялась за него, не обращая внимания на боль в теле.
   Варяг ехал по льду медленно и осторожно. Карина же, наоборот, спешила.
   — Торир! Любый, не оставляй меня! Не смей!..
   Ее волосы разметались, она досадливо отстраняла их, поскальзывалась, падала на четвереньки, вновь вставала и торопилась.
   — Торир!
   О пресветлые боги! Он все же услышал ее, оглянулся. Попридержал коня.
   — Торир, я здесь!
   Снег предательски полз под ногами. А сердцем уже овладела внезапная радость. Засмеялась счастливо, видя, как он развернул Малагу, едет к ней. Кажется, что-то кричал, махнул рукой. Жест такой, словно приказывал вернуться. Ну, уж нет!
   И тут снег обрушился, и она потеряла равновесие. Скользила, падала, перекувырнулась через голову. Упала.
   Сильно ударившись боком, Карина охнула. Какое-то время она лежала неподвижно, оглушенная болью. Потом попыталась привстать. И сцепила зубы, чтобы не взвыть, завалилась, как в судороге, на спину. Стон рванулся, когда словно заступом ударило в низ живота, будто стальными когтями рвануло поясницу.
   Под головой загудела земля. Не земля — лед твердый. Кто-то был рядом, но она в первый миг ничего не соображала. Было так больно… Застонала, когда сильные руки приподняли ее.
   — Карина! Проклятье!.. Голубка моя, что с тобой? Ты сильно ушиблась? Да слышишь ли ты меня?
   Давно он не говорил с ней так ласково… взволнованно, заботливо. Ей даже легче стало.
   — Уехать сам хотел… Меня бросить.
   Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась гримасой.
   — Что с тобой?
   Он ощупывал ее бока, руки, плечи, но она уже поняла, что с ней. Он же поднял ее на руки, понес.
   — Сейчас волхвам тебя отвезу. Они подлечат.
   — Нет!
   Она еще на что-то надеялась.
   — Я просто сильно ушиблась. Видишь, могу подняться.
   Карина панически боялась, что он оставит ее у волхвов. Лучше потерпеть, уехать с ним подальше, так чтобы ему не было смысла возвращаться, даже когда поймет, что с ней.
   Она смогла держаться за луку седла, когда он посадил ее верхом. Даже боль показалась не такой сильной, если бы… Она ощутила, как по ногам потекло теплое. А Торир говорил, ведя на поводу Малагу:
   — Ну что же ты наделала, моя своевольная, неразумная девочка? Пошто меня не слушаешь? Я ведь переговорил с волхвами, приняли бы тебя. А ты….
   Она только глядела вперед, закусив губу. Темный, поросший лесом противоположный берег приближался, а зарево сзади становилось все меньше. Карина смогла вытерпеть всю переправу, даже когда варяг вошел поддеревья противоположной стороны.
   И тут на время притупившаяся боль рванула с новой силой. Так люто, что Карина выгнулась, застонала. По ногам текла кровь, и каждый шаг коня отдавался во всем теле.
   Торир кинулся к ней и тут все заметил.
   — Да ты вся в крови! — И она решилась:
   — Торир… Помоги мне. Отвези к женщине. К повитухе. Я…
   Боль нашла такая, что она не смогла больше сдерживаться. Закричала, стала падать. Почувствовала, как Торир подхватил ее. И все. Глухая темнота накрыла, словно спасая.

ГЛАВА 4

   — А ну-ка, милок, выйди, — сказала старуха. — Негоже мужику быть там, где баба от плода избавляется.
   Глаза у старухи светлые, под черным платом почти белесыми казались. Жутковатый взгляд и властный.
   Торир послушно вышел. Он и сам уже понял, что с Кариной. Так испугался за нее, что и сам не ожидал. А это неладно. Он не должен ни к кому привязываться. Он — волк-одиночка. И в том деле, какое он себе избрал, не должно быть места ни привязанности, ни доверию.
   Возле Торира возникла фигурка хроменькой девушки, служки знахаркиной. Она провела его к небольшому хлеву, где едва хватило места разместить Малагу. Варяг медленно расседлал коня, засыпал овса в мешок и подвесил к его морде. Сам двигался медленно, устало. Так всегда бывает после боя, да еще начинаешь ощущать боль от ушибов, ран, порезов. Знахаркина девушка обрабатывала его увечья при свете масляной плошки, шептала заговоры. Да, досталось ему сегодня: порез над коленом кровоточил, саднили многочисленные ушибы, особенно те, где от ударов кольчуга вдавилась сквозь стеганую рубаху в тело, и теперь жгло как огнем. Тогда, в пылу схватки, он ничего не замечал, но волхвы предусмотрительно посоветовали, чтобы ехал за реку, в жилище Енеи-знахарки. Пусть посланец там немного отойдет да переждет, пока волнения улягутся. А вышло, что он знахарке свою бабу привез, просил уже не за себя, а за нее. Пусть только поможет ей — молил. С ним же и ее хроменькая управится. Он что… Он в порядке.
   И вот теперь, после перевязки, не отдыхать и отсыпаться пошел, а сидит у знахаркиной избушки на колоде, вздрагивает, словно не рабу приблудную привез, а едва ли не жену, с которой из брачной чаши перед народом пил.
   Жену… Торир презрительно хмыкнул. Вспомнил, как давеча разозлился, увидев ее, бегущую за ним, распатланную, кричащую. Ведь уже сговорился насчет нее с волхвами, что примут ее, не обидят. Волхвы не возражали, а, узнав, за кого просит, даже отозвались о вдове Боригора уважительно. А она все планы его спутала, за ним пошла. Ему-то она зачем? Только обуза. Но и услада… такая услада, что и передать трудно. Оттого и развернул назад Малагу. Думал, если не брать с собой, то хоть проститься по-людски. А получилось, что взял. Да и как не взять, если она едва не расшиблась у него на глазах. Ах, глупая Карина, глупая… Хотя волхвы-то ее разумницей считают. Да и для их плана с Копысью она весьма пригодилась.
   К разгрому Копыси они подготовились заранее. Но надо было, чтобы заваруха в самом граде началась, вроде, как и без участия служителей. Ведь известен закон волхвов — в дела мирские не вмешиваться. А если и вмешиваться, то только при самой крайней нужде. Вот и требовался повод. А пока они как следует, подготовились: с местными князьями-старшинами сговорились, рать по округам собрали, благо желающих поквитаться с дировскими псами было предостаточно. Повод же… Поводом послужила Карина. Хотя волхвы и сомневались, что такая, как она, послушается. Ведь всем ведомо — Карина княгиней была, самого Боригора в кулачке держала. Но Торир не сомневался — не подведет его чернокосая красавица. Так и вышло. Правда, карлик Горух говорил, что пришлось припугнуть строптивую бабу для острастки.
   Из знахаркиной избы донесся стон. Потом вскрик. Опять стон. Слышалось и бормотание Енеи. Что-то стукало, звякало металлическим холодом. Торира передернуло. Встал, начал ходить по двору, описывая круги до плетня и обратно. Порой видел в темном небе отсветы зарева: за рекой по-прежнему догорала Копысь. Но это осталось в прошлом. Он уже на этом берегу, в краю дреговичей. Казалось бы, об этом думать должен, а он все о Карине, о бабе беременной волнуется. Даже не от него, а невесть от кого понесла. Сказала же Енея, что срок большой. Значит, никак не его дитя, а спросить — так не сознается. И ведь наверняка думала, как принято это у баб, нагулыша своего на него повесить.
   Уже совсем светать стало, когда скрипнула дверь, появилась худая сутулая фигура знахарки.
   — Все, хоробр. Что можно было сделать — сделано. И если огнея-лихорадка не сожрет твою милую да не изойдет она кровищей — жива останется.
   В полумраке избы пахло утробно, кровью пахло. Карина бессильно покоилась на лежанке. Лицо белое, коса до пола свесилась, к вискам прилипли мокрые прядки. Знобило ее, дрожью било. Енея ей на живот куски льда укладывала, читала вполголоса заговор-заклинание.
   В беспамятстве Карина пробыла почти сутки. То огнем горела, то дрожала вся. А то стихала так, что Торир в волнении склонялся над ней, прислушиваясь — дышит ли?
   Она пришла в себя тихо. Он только заметил, что глядит на него лучистыми глазами.
   — Торша… Прости меня. И спасибо, что не оставил, сокол мой ясный.
   А к ночи опять вся горела. Бредила. Однако еще через пару дней кровотечение у Карины прекратилось. Енею это успокоило. Сказала варягу:
   — Она у тебя сильная. Вычухается.
   Но ехать Торир решил, только когда знахарка окончательно убедилась, что Карина идет на поправку. Она теперь много спала, с охотой ела. Торир с грустью глядел на ее осунувшееся лицо. О том, от кого она носила, так и не спросил. Наоборот, ласков был, внимателен. Но однажды, когда молодая женщина забылась сном в полуденный час, пошел седлать Малагу, вывел коня к изгороди.
   Старая Енея вышла проводить.
   — Зря ты так торопишься ехать, витязь. Тебе и самому исцелиться не мешало бы.
   Он поначалу не понял. Ведь все ссадины и порезы его зажили, затянулись. Но старуха не то имела в виду.
   — Душа у тебя больна, не тело. Вижу — Чернобог^[59] заразил тебя ненавистью да лютою, злом исходишь. А она, — указала Енея на избу, где осталась Карина, — она исцеление твое.
   Лицо варяга стало еще более замкнутым. Молча расплатился с Енеей кунами^[60]. Знахаркам положено платить. Правда, на Карине было богатое серебряное монисто, но у Торира рука не поднялась обобрать ее. Заплатил из собственного кошеля. Велел Енее оберегать и лечить Карину, сколько понадобится. Та лишь кивнула. Больше не уговаривала чужака задержаться. А он уехал и все думал о сказанном знахаркой. Но только крепче сжимал челюсти.
   «Пусть все остается как есть Моя злость — моя же сила. Пока не отомщу — жизнь не будет иметь смысла. Карина же… Видно, не судьба. А такая, как она, не пропадет».
   До первого в землях дреговичей капища он доехал по указаниям Енеи. Послушал, о чем ему местные волхвы поведали. Узнал, что в этом краю киевские князья большую силу набрали. Уже лет десять-двенадцать, как с дреговичей дань берут. Дреговичи по натуре народ спокойный, покладистый. Говорят, что в жилах у них течет не кровь — вода болотная. Да и сами они живут среди болот, ездят среди болот, охотятся на болотах. Даже само название их — дреговичи— от древнего «дрегва», то есть «батого», происходит. Однако, несмотря на всю их миролюбивость и неспешность, долгое время их никому под себя взять не удавалось. Слыли они неуязвимыми, так как их земли и леса непроходимы для чужих, только местные знали проходы среди заводей и топей. Но тут уж князьям-варягам не откажешь в сообразительности. В самую глубь земли дреговичей, в болота, они не полезли. Попросту вошли на ладьях в устье великой реки Припяти, текущей на меже земель племени, и заняли их торговые погосты. Дреговичи хоть и жили в глуши, но на торги-мены к речному пути сходились, без этого ни одному племени не прожить. Вот Аскольд с Диром, завладев торговыми местами дрегвы, год их пограбили, второй, а потом и мировую предложили. Не будут, дескать, они более чинить обид племенам болотным, а даже берутся оборонять их от исконных врагов — диких древлян, живущих за Припятью, Но с условием, что дреговичи власть Киева признают, на полюдье примут, и дань обязуются платить. Дань поначалу назначили легкую, но с каждым годом увеличивали. И покорная дрегва терпела. Славянские люди вообще быстро ко всему привыкают. А самые бойкие из дреговичей даже на торги в стольный град полян стали ездить. Болотные жители не бедны — и туры могучие в их краю водятся, и пушной зверь, и медведи бродят борти в их лесах сочатся медом. И это не говоря уже о руде болотной, которая всегда в цене и из которой кузнецы-умельцы куют все — от земельных лемехов до добрых мечей-кладенцов. Так что было чем полян порадовать. Аскольд же с Диром слова не нарушили: поставили на берегах границы — Припяти — добротные грады-крепости, охраняли дреговичей от набегов древлян. Насколько могли, охраняли. Ибо древляне яростны и напористы. Для них разбой — один из главных промыслов. Они даже окрестности Киева грабить решались.
   Вот в таком краю оказался теперь Торир, наворопник Олегов. Сумел заинтересовать волхвов на капище, и они, когда пришло время, дали ему проводника — к Припяти вывести. Но время это настало не сразу. Весна с таяньем снегов задержала его надолго, да и когда в путь тронулся, передвигался по болотному краю не так скоро, как рассчитывал. В землях дрегвы и пешему пройти трудно, не то, что коннику проехать.