Вильмонт Екатерина Николаевна. Нашла себе блондина!

   И пришла… на похороны Медеи. Она с собой покончила из-за любви. Бросил ее тот тип, а она, дурочка, жизни себя лишила.
   Я во всем себя обвиняла, ведь если бы я чаще с ней виделась, ходила бы к ней, может, она все рассказала бы мне и ей стало бы легче или мы бы вдвоем что-нибудь придумали… Хотя что придумаешь, если человек жить не хочет? Ну еще дядю Гию я тоже во всем винила. Но когда увидела его на кладбище, все ему простила. Он и сам как мертвый был. Тоже небось казнился… А через год они с тетей Нуцей из Москвы за границу уехали, и с тех пор я ничего о них не знаю. Но вспоминаю всегда с таким теплом.. Золотые они люди были, несмотря ни на что.
   А еще я другой урок из этой истории извлекла – мужиков надо бояться и не доверять им, даже самым лучшим.
   Все знакомые девчонки давно уж с мужиками путались, а я все в девицах ходила. Решение приняла – пересплю только с законным мужем! А парней, которые ко мне подъезжали, шугала. И на следующий год поступила-таки в МГУ, добилась своего! И еще одно поняла – чтобы мечта исполнилась, надо потрудиться. Я, конечно, об этом знала и от Милочки, и из книг, но мне до всего надо самой дойти, только тогда я в это по-настоящему поверю…
 
   На стипендию прожить и тогда невозможно было, а мать меня уж и кормить перестала даже. Но я не растерялась и стала подрабатывать. Я неплохо умела шить, ничего особенного, но чистенько, а в доме моды нагляделась, нахваталась и открыла, можно сказать, производство на дому. Машинка у матери была, а в восьмидесятые годы, чтоб одеться, надо было на уши встать. Я покупала платки, большие пестрые платки, и с русским узором, и с абстрактным, и шила из них что-то вроде пончо, вот берешь два платка одинаковых, уголок к утолку, и делаешь два боковых шва, а уголки оставляешь незашитыми, получается горловина, один уголок на грудь отгибается, второй на спину как воротник Вот и вся премудрость.
   И шерстяные платки в дело шли, и шелковые, и таким это стало пользоваться успехом, только успевай строчить. Я недорого сбывала, но на кусок хлеба зарабатывала. Правда, своим девчонкам с геофака я не продавала, мне товар сбывать племянница соседки, тети Зины, помогала, она училась в ГИТИСе. Ну ей, конечно, процент тоже шел… Так что я была при деле.
   А потом мать моя заболела и в две недели сгорела. Цирроз печени. И осталась я совсем одна на белом свете. Но, между прочим, в двух комнатах! И решила сменять их на однокомнатную квартиру. Но тут тетя Зина уперлась и ни в какую. Она, оказывается, до сих пор пережить не могла, что Милочкина комната нам досталась, а не ей. А тут еще Райка, племянница, чем-то не угодила, вот она и вызверилась на нас обеих и донос написала, что мы спекулянтки, на дому мастерскую открыли, одним словом, склока коммунальная в чистом виде. Но Райка успела меня предупредить, я все платки из дому унесла, а машинка швейная старенькая, подольская, ведь не криминал. Обыска у меня, правда, не делали. Когда участковый пришел, никакой мастерской не обнаружил, а только девчонку-студентку, одинокую, хорошенькую… Он, надо сказать, был неплохой дядька, мать мою знал как облупленную и меня пожалел, не стал дела заводить, только посоветовал поменять скорее квартиру. А Зинаиде дал по мозгам. Да еще и объяснил, что я молодая перспективная, замуж выйду, детей кучу нарожаю, так что ей покоя не будет и неизвестно ведь еще, какой муж окажется… Знаете, я, наверное, первый раз в жизни так подробно о себе рассказываю, сама не знаю почему, но вот говорю и понимаю, сколько хороших людей на моем пути встречалось, хотя и гадов тоже хватало. Сейчас любят говорить, что у нас хороших людей не осталось, только не правда это… Просто теперь гадом быть вроде не зазорно, некоторые даже гордятся, мол, смотрите все, какой я гад. Ну да ладно. На первых порах Зина-то присмирела, а потом стала пакостить как могла. Глупо, мелко, но жизнь мне отравляла. Я, например, наварю себе кастрюлю борща на неделю, чтоб не думать, а прихожу домой – кастрюля, чисто вымытая, на полочке стоит, как и не было борща. Я к ней, куда борщ девала, а она на меня глаза таращит, ты что, мол, какой-такой борщ?
   Сама же вчера кастрюлю мыла, неужто не помнишь? Ну и все в таком роде, даже вспоминать смешно… Тогда я участковому пожаловалась, а он и говорит:
   – Татьяна, не стану я такой хренотой заниматься, других дел по горло, ищи обмен.
   Наконец нашла я обмен, две свои большие комнаты на крохотную однокомнатную сменяла, да еще и с доплатой, материно кольцо, еще моим папкой подаренное, продать пришлось. Уж как я счастлива была, не передать!
   Тринадцать метров комната и шесть кухня, а прихожей практически не было, но зато – сама себе хозяйка! И вот я в девятнадцать лет начала жить одна на новом месте.
   Близких – никого. Но мне вроде и не надо. Кругом у нас все девчонки влюблялись, а я как каменная. Но один раз позвала меня к себе, на день рождения девчонка с курса.
   Она славная была, Сашей ее звали. Почему, думаю, не пойти? Сшила я ей в подарок пончо, красивое, клетчатое, нарядилась, глаза накрасила и пошла. Жила Сашка в хорошем доме ;на Сивцевом Вражке. Захожу в лифт, за мной мужчина какой-то. Спрашиваю, на какой ему этаж, оказалось, на девятый, как и мне. А он и говорит:
   – Вы, девушка, случайно не к Саше на день рождения идете?
   – Да, как вы догадались?
   – А я ее папа.
   Вдруг лифт крякнул и застрял. Намертво! И остались мы вдвоем. Я испугалась, а потом подумала: хорошо, что я тут не одна, одной страшнее было бы. Нажимает он на кнопку диспетчерской, а там глухо, никто не отзывается.
   Сашкин папа стучит. Зовет хоть кого, но все зря.
   – Черт бы побрал эти современные лифты, – ворчит он. И продолжает стучать и кричать. Хоть бы хны.
   Наконец все ж таки кто-то услыхал, обещал позвонить в диспетчерскую, а потом даже передал, что надо подождать, механик скоро будет.
   – Ну что ж, раз такое дело, давайте знакомиться.
   Меня зовут Никита Алексеевич. А вас?
   – Таня.
   – Вы очень красивая, Таня.
   Я глаза на него подняла и обомлела. Уж не знаю, как это называется, то ли любовь с первого взгляда, то ли солнечный удар, то ли сексуальный шок, если говорить современным языком, только я вдруг забыла, что передо мной отец Сашки, то есть старик по моим понятиям, иными словами, мужчина за сорок. Но какой! Высокий, широкоплечий, загорелый, глаза большие, светло-серые, с темным ободком, волосы светлые. Меня аж затрясло.
   Вот стыдоба, думаю, только б он ничего не заметил…
   В этот момент в сумочке у Тани зазвонил мобильник. Как всегда, на самом интересном месте, с досадой подумала я.
   – Алло! – закричала Таня, видимо, было плохо слышно. И заговорила по-английски.
   Как ни стыдно в наше время в этом признаться, но английского я не знаю. И потому понять, о чем говорила Таня, не могла. Но, наблюдая за выражением ее лица, догадалась – она чем-то не на шутку встревожена. Наконец она отключила телефон и залпом допила стоявший перед нею бокал вина.
   – Извините, – сказала она, переведя дух. – Нигде не спрячешься, везде достанут. Фу, черт, придется завтра уехать.
   – Уехать? Совсем?
   – Совсем. Так все складывается… А жаль, мы хорошо с вами общались… Хотя, может, я вам и надоела до смерти?
   А вы умеете слушать, это редко бывает. Хотите, я вам свою дочку покажу? – Она вытащила из сумочки записную книжку в кожаном переплете. Но это оказалась не книжка, а маленький, карманный фотоальбом. В нем пять фотографий. И на всех девочка лет семи, совершенно на Таню не похожая, черненькая, с черными глазами, кудрявенькая.
   – Какая хорошенькая! Как ее зовут?
   – Кристина. А знаете, какая она умная? У нее блестящие способности к математике.
   В голосе Тани слышалась естественная материнская гордость, но и, кроме того, печаль.
   – Таня, она что, живет не с вами? – осторожно спросила я.
   – Как вы догадались? Да, она живет с отцом, мы редко видимся…
   Судя по фону, на котором были сделаны снимки, Кристина жила в очень неплохих условиях.
   – Она живет не в Москве?
   – Нет, – покачала головой Таня. – В Италии. Ее отец итальянец. Вот такие дела. А можно я задам вам один вопрос?
   – Конечно!
   – Вы писательница?
   – Откуда вы знаете? – удивилась я.
   – Я слышала вашу фамилию, когда мы только приехали, а потом увидала тут у одной девочки книжку. Детский детектив. «День большого вранья». Это вы написали, да? Вы детская писательница? Интересно было бы почитать, обожаю детские книжки… Наверное, поэтому вы и слушаете так внимательно? У вас ко мне профессиональный интерес? – В голосе Тани слышался некоторый вызов.
   – Понимаете, мне трудно отделить человеческий интерес от профессионального. – И я попыталась ей объяснить, что одно без другого у меня не бывает.
   Она слушала рассеянно, видимо, думала о своих делах. Я замолчала. Мне безумно хотелось узнать, что же было дальше, но она явно не желала продолжать рассказ, тем более что и время уже было позднее.
   – А у вас нет с собой никакой вашей книжки?
   – Нет, я не думала, что это кому-то тут понадобится, – засмеялась я. – Но если вам интересно, дам вам свой телефон, приходите в гости в Москве.
   – Вы серьезно?
   – Ну разумеется.
   – Обязательно приду.
   – Таня, а что, если я использую кое-что из ваших рассказов? Я сейчас собираюсь писать новую книгу…
   – Детскую?
   – Да нет, взрослую.
   Она задумчиво на меня посмотрела.
   – А что? Пишите! Мне не жалко!
   – Таня, но ведь то, что вы рассказали, только завязка для романа, а что было дальше? – взмолилась я. – Хоть вкратце, совсем схематично расскажите…
   Она лукаво посмотрела на меня.
   – Зачем? Дальше вы сами придумайте! Может, у вас лучше получится!
 
   Утром она уехала. Мы сердечно простились, обменялись телефонами. Она еще потребовала, чтобы я написала названия всех моих взрослых книг.
   – Обязательно куплю и прочитаю от корки до корки! – пообещала она на прощание. – Надеюсь, у вас в книгах хороший конец?

Часть вторая
ЛЮБОВЬ

Глава 1
САШКИН ПАПА

   …Вот стыдоба, думаю, только б он ничего не заметил. А у самой сердце в пятки, по спине холодный пот, ноги дрожат.
   – Танечка, у вас что, клаустрофобия? Вам нехорошо? Вы что-то побледнели, – забеспокоился он.
   А я обрадовалась. Какая отмазка клевая!
   – Да, – шепчу еле слышно, – клаустрофобия…
   – Э, да вы сейчас упадете. Держитесь за меня, вот так, не бойтесь, Танечка, нас скоро вызволят отсюда, и воздух тут проходит, видите вон ту щелку…
   Он меня за плечи держит, обнимает, можно сказать, и говорит что-то ласковое, успокаивает, а я чувствую, что умираю от счастья и любви. И пахнет от него так приятно, хорошим одеколоном, немножко табаком и чуточку бензином, и руки у него такие сильные, красивые… Господи, думаю, только бы подольше тут с ним побыть.
   – Ну, вам легче стало? Умница. Вот что, Таня, расскажите-ка о себе, в разговорах время быстрее пролетит. Вы что, с Сашкой вместе учитесь?
   – Да.
   – Колотом хотите стать?
   – Да.
   – Не очень подходящая профессия для женщины, я уж и Сашке говорил, но она уперлась. Упрямая, вся в меня, – смеется он. – А вы москвичка?
   – Да.
   – Значит, живете не в общежитии, да?
   – Да.
   – С родителями?
   – Да. Ой, нет, я одна живу, родителей у меня нет.
   – Ох, простите, я же не знал. Сашка о вас никогда не рассказывала. Вы давно дружите?
   – Да нет, не очень. Я даже удивилась, когда она меня пригласила.
   – Ну а парень у тебя есть? – вдруг спросил он каким-то другим голосом.
   И тут я сразу поняла, что именно для этого человека себя и берегла.
   – Нет, – говорю, – и не было никогда.
   И осмелилась даже на него глаза поднять.
   – Не верю, – говорит, – за такой красавицей парни должны табунами бегать…
   – И бегают, только мне на них наплевать!
   – Ух ты, как глаза-то сверкают, – улыбнулся он. – Ничего, Таня, все еще у тебя будет, и принц на белом коне. Вы же все о принце мечтаете, даже самые умные.
   Тут наконец явился механик и в два счета нас освободил.
   – Ну вот и кончилось наше заточение, – смеется он. – Жива?
   – Жива!
   Поднялись мы с ним на два пролета, он ключом дверь открывает.
   – Александра, я тут твою гостью выловил! – кричит он.
   – Папа, мы уж волновались! Ой, Танечка, привет!
   Квартира у них большущая. Никита Алексеевич ушел куда-то. Сашка меня к гостям потащила, там много знакомых, конечно, но и незнакомые лица тоже попадались. Музыка играла, стол шикарный, но пока все вокруг толклись, не садились. Сашка мой подарок развернула, на себя надела, вроде ей понравилось Я села в уголочек, чтобы в себя прийти, а ко мне парень какой-то сразу клеиться начал. Оказалось, Сашкин школьный приятель, на филфаке учится. Только я его в упор не вижу. И тут стало мне интересно на Сашкину мать посмотреть.
   – Саш, может, помочь надо, а? Ну на кухне там или что?
   – Да нет, Танечка, все готово уже, только маму еще ждем.
   – А мамы что, дома нет? – удивилась я.
   – Нет, она вот-вот появится. Тань, обрати внимание вон на того парня, в синем свитере.
   – А что?
   – Он тебе нравится?
   – Ничего, видный.
   – Видный! Да он красавец настоящий, будущий киноактер, талант… Я по нему просто умираю… – шепчет Сашка.
   А я сижу и думаю, что это все значит? Мы с ней сроду не откровенничали. А тут она меня мало что на день рождения пригласила, так еще и про своего парня рассказывает. Пригляделась я к нему. Ничего себе, красивый, но с Никитой Алексеевичем не сравнить. На Сашку поглядывает, улыбается ей нежненько, но и других девчонок вниманием не обделяет.
   – Саш, а твои родители… они кто? – набралась я наконец то ли храбрости, то ли наглости.
   – Папа у меня сценарист, а мама – киновед.
   Киношники, одним словом. Зато тетка у меня, сестра отца, геологиня, профессорша, такой клевый бабец!
   Она в Питере живет, преподает в университете. Я по ее стопам решила пойти, меня от киношников уже тошнит.
   – А парня себе киношного выбрала, – засмеялась я.
   – Ну и что? Профессия одно, а любовь другое.
   И потом…
   Но тут вдруг Сашка вскочила с воплем:
   – Мама пришла, садимся за стол!
   Она побежала встречать маму а я лихорадочно соображала: Сашкина фамилия Вдовина. Значит, скорее всего Никита Алексеевич тоже Вдовин. Никита Вдовин. Никогда раньше я в кино не обращала внимания на сценаристов, но киношники вообще казались мне почти небожителями, хотя в доме Медеи я встречала и киношников.
   Но вот, наконец, все собрались и уселись за большой роскошный стол. Чего там только не было… Никита Алексеевич сидел с другой стороны стола и время от времени я ловила на себе его взгляд, как мне казалось, вполне равнодушный. От этого болело сердце. А потом, примерно через час, они с женой ушли, оставив молодежь на свободе. За все время он ни разу ко мне не обратился, не улыбнулся.. Что ж, все правильно, думала я. Кто я такая для него? Сопливая девчонка, сокурсница его дочери, только и всего. Но он же назвал меня красавицей… Ну и что? Просто хотел подбодрить, боялся, что я грохнусь в лифте в обморок, возись потом со мной. Тут что угодно запоешь. А как у него вдруг голос изменился, когда он спросил, есть ли у меня парень… Подумаешь, остался в закрытой кабине с молодой девчонкой, вот в штанах у него и зашевелилось… Большое дело! Такой же кобель, как и все, только что породистый… Так я себя уговаривала, полагаясь на свой богатый жизненный опыт, а сердце все равно болело, и на вечеринке этой мне быстро стало тошно. Как только родители ушли, сразу началось: потушили свет, кто-то визжит, кто-то хохочет-заливается, что-то падает.. Я под шумок вышла в прихожую, ищу свой плащ, а за мной Сашка выбежала.
   – Тань, ты чего? Линять надумала?
   – Саш, мне пора, ехать далеко, и еще я обещала соседке с собакой погулять, она болеет…
   – Ты разве с соседями живешь?
   – Нет, это соседка по площадке.
   – Да ладно, Тань, не вредничай, посиди еще, потом тебя кто-нибудь из ребят проводит.
   – Это вряд ли, они скоро уж лыка вязать не будут и мне еще их провожать придется. Я уж поеду. Спасибо, Саш, мне у тебя понравилось. Ты тоже ко мне в гости приходи, я буду рада…
   – Тань, а можно я у тебя одну вещь спрошу?
   – Спрашивай!
   – Тань, ты сможешь мне дать ключ от своей квартиры? Не сейчас, конечно, но вообще, в принципе?
   Ах вот зачем меня позвали!
   – Трахаться с этим киношником?, – напрямик спросила я.
   – Ну ясное дело, зачем же еще, – засмеялась она. – Так дашь или не дашь?
   – Не дам! – отрезала я. – Мой дом – не бардак!
   – Тань, ты чего? У нас же любовь…
   – Если он тебя любит, пускай сам думает, где тебя трахнуть. Но я тебе не советую! Поматросит и бросит! Все, пока!
   Я выбежала на улицу, стою, продышаться не могу от обиды и себя ругаю: дура набитая, ты что думала, тебя за красивые глаза в гости позвали ни с того ни с сего? А теперь еще и врага себе нажила, и Никиту Алексеевича никогда больше не увижу… Я чуть в голос не завыла, хоть обратно беги, ключи предлагай… Но, конечно, никуда не побежала, а медленно побрела к метро. Неужто это любовь на меня свалилась, любовь с первого взгляда? А он мне в отцы годится, у него жена есть, красивая, кстати, хоть и старая, конечно. Одета, дай бог на Пасху, элегантная, ухоженная. И дом у них – полная чаша, домработница есть.
   Оказывается, это она стол приготовила, а я-то, дура, хотела на кухню попасть, на Сашкину мать поглядеть. Поглядела… Сашке девятнадцать стукнуло, значит, уж точно лет двадцать они с Никитой Алексеевичем женаты. Валюша, Валечка, Валентина Ивановна. Киновед. У них интересы общие, всегда есть о чем поговорить, а я? Какой ему во мне интерес? Только что я молоденькая еще, свежая, но у них в кино таких до фига и больше, и в сто раз красивее меня. Нет, Танька, ничего тебе тут не светит…
   Прихожу домой – и первым делом к соседке. Я и вправду с ее собакой гуляю, пока у нее ангина. Собака красивая, породы колли, Митчеллом зовут, а сокращенно Митькой. Хожу я с Митькой по скверу и реву. Чего реву и сама не знаю, то ли от любви, то ли от обиды, но все-таки больше от любви… И от безнадеги.
   Но ничего, время, как говорится, лечит. Сашка на меня вроде зла не держит, здоровается. Я тоже здороваюсь, но стараюсь держаться подальше. Прошла, наверное, неделя, я успокоилась, даже самой смешно, какая я дура была… И вот как-то прихожу я домой поздно вечером с целой сумкой платков, мне одна женщина с фабрики их таскала по дешевке. Устала, далеко мотаться пришлось. Вот хорошо, думаю, сейчас поем – и в койку!
   И тут телефон звонит, а время уж двенадцатый час.
   Снимаю трубку, а там молчат. Кричу:
   – Алло, говорите, вас не слышно.
   – Здравствуйте, Таня.
   Я так и села. Сразу голос узнала, но ушам своим не поверила.
   – Это кто? – спрашиваю.
   – Таня, это Никита Алексеевич, мы с вами на той неделе в лифте застряли… помните?
   Не сказал «Я Сашкин отец», мгновенно сообразила я, значит, с ней этот звонок не связан.
   – Да, здравствуйте, – говорю, а голос какой-то деревянный, как и не мой вроде.
   – Вы, наверное, удивлены, Танечка?
   – Ну вообще-то да.
   – Таня, у меня к вам предложение.
   – Какое?
   – Давайте встретимся, хотите завтра в кино пойти на «Покаяние», слыхали про такой фильм?
   – Да, конечно, слыхала… – И не соврала, тогда про этот фильм все говорили, но почти никто еще не видел. – Хочу, да, спасибо.
   – Но это дневной просмотр, Таня, вы сможете?
   – Смогу, конечно смогу!
 
   Короче говоря, договорились мы встретиться в полтретьего у метро «Университет», он обещал за мной на машине заехать. Когда я трубку повесила, думала, с ума сойду. Что ж это такое? И как он меня нашел? И еще как это понимать? Он меня на свидание пригласил или просто в кино? В голове туман, в сердце маета, в ногах слабость… И такая потребность хоть с кем-то поделиться, но не с кем, хоть волком вой. И вдруг я подумала, что могу позвонить Райке. Она учится в ГИТИСе на отделении музкомедии и в таких вещах, наверное, разбирается, но одно я понимала четко: называть Никиту Алексеевича я права не имею. Посмотрела на часы – без четверти двенадцать. Собралась с духом и позвонила, решив, если подойдет не Райка, брошу трубку. Но подошла Райка, и голос у нее совсем не заспанный был.