Страница:
— Боюсь, я не знаю вашего имени, — сказал он, обращаясь к человеку из прошлого. — Меня зовут Кроудон.
Он встал и, выполняя инструкции психологов, протянул руку приветственным жестом XX века.
— Я Джон Цзе, — ответил Джон, вставая и пожимая протянутую руку. — Это не совсем то, что пророчила правоверная наука моего времени. Но мне это нравится. Я ждал именно этого. Какой у вас век, Кроудон? Двадцать первый?
Кроудон был озадачен. Он ожидал растерянности и не сомневался, что объясниться с пришельцем окажется трудно, а то и совсем невозможно. Однако все получалось что-то уж слишком легко.
— Двадцать второй, — ответил он. — А точнее, сейчас двадцать седьмое марта две тысячи сто семьдесят восьмого года… тринадцать часов тридцать минут. — Помолчав, он спросил: — А вы пси-человек?
— Я физик-ядерщик, — ответил Джон. — Массачусетский технологический институт. Однако я издаю журнал, посвященный вопросам пси. Рассказы и статьи. Я и сам ставил кое-какие опыты на машинах Иеронима, — добавил он.
Первые его слова настолько оглушили Кроудона, что остального он просто не расслышал. Обиходные выражения одного столетия могут стать нецензурными в следующем. После атомной катастрофы 1987 года слова «физик-ядерщик» и "ядерная физика" стали грязнейшими ругательствами.
Разумеется, все знали, что на свете существуют такие вещи, как ядерная физика. Ею даже пользовались. Но в мире, который психологи-практики создали заново из хаоса ядерных разрушений, люди избегали столь непристойных слов, как «физика». А «физик-ядерщик» — это было даже хуже, чем "специалист по реакторам". Сам Кроудон называл себя натурфилософом. Ради интересов общества приходится делать то, что делает он, но зачем давать своей профессии похабные названия?
Разумеется, этого вульгарного сквернослова следует как можно скорее отправить в его собственный век. Но это потребует нескольких часов подготовки. Ведь прежде его помощники должны будут проверить аппаратуру, которая занимает десяток комнат вокруг благопристойно пустого кабинета и целомудренно скрыта от посторонних глаз за стенами, точно водопроводные и канализационные трубы. Да и не повредил ли приборы чудовищный разряд энергии, столь бессмысленно вырвавший Джона Цзе из далекого прошлого, которое ему вовсе не следовало покидать?
Но как бы то ни было, он очутился тут. И его надо представить Координатору. Резиденция Координатора находилась весьма далеко от этих промышленных трущоб, куда были изгнаны мощные натурфилософские установки. Кроудон сказал Джону, что им нужно отправиться в другое место, они встали и вышли из кабинета (расположенного на первом этаже) в тихий переулок. Кроудон грустно оглянулся на здание, которое они только что покинули. По виду этого здания, казалось, никак нельзя было догадаться ни о его назначении, ни о том, что оно скрывало внутри. Пришельцу из другой эпохи и в голову не пришло бы заподозрить что-нибудь неладное — этот, во всяком случае, не заподозрил. Но он-то, Кроудон, знает все и несет на себе печать отверженности.
Кроудон уже успел набрать вызов с указанием места назначения, и менее чем через минуту перед ними остановился пустой автомобиль, запеленговавший его передатчик. Дверца распахнулась, и Кроудон сделал Джону знак садиться. Как только он сам сел рядом с Джоном, дверца захлопнулась и автомобиль тронулся в путь.
Джон нашел, что салон удобен и просторен. Двигался автомобиль бесшумно, и нигде не было заметно никаких признаков мотора — ни приборной доски, ни рычагов.
— Какая энергия его движет, Кроудон? — спросил Джон. — Какой у него мотор?
Это не было вопиющей непристойностью, но все-таки подобные вещи незнакомым людям не говорят. Кроудон растерянно уставился на него, не зная, что ответить.
— Пси, конечно! — безапелляционно заявил Джон, восторженно улыбаясь.
У Кроудона полегчало на душе.
— Да, мы, в сущности, так это и воспринимаем, — сказал он.
Эвфуизмы — вещь путаная, но, как бы то ни было, прикладная психология охватывает широкую область — например, оформление в соответствии со вкусами потребителя. Да и сами психологи прибегают к помощи натурфилософии, хотя лишь малых, низших ее отраслей — так сказать, кибернетических приспособлений.
Джон погрузился в блаженную задумчивость. Несомненно, этот мир победоносного пси сознательно отыскал в прошлом его — пророка, уже тогда провозглашавшего истину.
— Вы искали в прошлом именно меня? — спросил он.
"Только этого не хватало!" — подумал Кроудон. Он и так уже мучился из-за своей неудачи, а тут еще приходилось объяснять, что это перемещение во времени было досадной ошибкой.
— Не совсем, — объяснил он Джону. — Мне был нужен пси-человек по фамилии Скиннер. Мы считаем его провозвестником нашей цивилизации. После атомной катастрофы (он поперхнулся на этих мерзких словах) пси-практики сплотили остатки человечества воедино. Они основали нашу цивилизацию, заложили основы нашей культуры. Мы все почитаем Скиннера как первого создателя их искусства. И я не понимаю, — добавил он как мог мягче, — каким образом селектор сфокусировался на вас.
— Я находился в Гарварде, где ожидал одного правоверного ученого в его кабинете, — ответил Джон. — Насколько мне известно, вокруг на много миль не было ни одного пси-человека. Но подумайте вот о какой возможности: предположим, решающий фактор тут — симпатия, эмпатия [симпатия — здесь внутреннее сродство; эмпатия — излучение духовной энергии]. Предположим, что вокруг меня существует, выражаясь условно, симпатически-эмпатическое поле. Это могло сбить фокусировку вашей машины…
Кроудон смотрел на него в полном недоумении. Хотя он и сам был натурфилософом, слова этого (брр!) физика из прошлого были ему абсолютно непонятны. Большая часть физических книг была сожжена после катастрофы, а остальные хранились в закрытых фондах из-за своего нецензурного содержания. О подобных вещах можно было говорить только эвфуизмами. "Ну-ка, ну-ка, — подумал он. — Эмпатия… это что-то связанное с дисбалансом, кажется так? Или это энтропия? Но что тогда симпатия?" Кроудон решил не тратить времени на бессмысленные головоломки.
— Право, не знаю, — произнес он вслух. — Мы, разумеется, проведем расследование. И тщательно взвесим ваше предположение.
Кроудон был достаточно сведущ в психологии, о чем свидетельствовали его заключительные слова.
Но Джон думал уже о другом.
— Этот пси-человек, которого вы искали… — начал он.
— Скиннер, — подсказал Кроудон.
— Так что же сделал Скиннер? — спросил Джон.
Кроудон досадливо поглядел на него.
— Работал с голубями [Скиннер — американский профессор, психолог, ставивший опыты над голубями; см. его статью "Обучающиеся машины" в журнале "Сайентифик америкэн" за 1961 год о применении теории обучения к голубям], — ответил он коротко.
Глаза Джона остекленели. Перед ним распахнулись новые горизонты. Значит, в его время большинство исследователей ней шло неверным путем! Они работали со столь сложным объектом, как человек. Но наука всегда начинала с простейшего и лишь затем переходила к сложному. Перед его умственным взором встало сияющее видение — голуби-телепаты! Но если возможно телепатическое общение с голубями, то почему не с амебами? И в случае успеха — ясновидение, телекинез, телепортация… весь этот мир, который сейчас его окружает. Но тут ему пришлось отвлечься от своих грез — автомобиль остановился перед длинным рядом металлических дверей в глухой стене.
— Тут мы выходим, — объяснил Кроудон. — Телепортация в резиденцию Координатора.
Кроудон не был психологом и не осознавал полностью всей эвфуистичности своего мира. Для него слово «телепортация» было названием крупнейшей корпорации его страны. «Телепортации» принадлежала сеть автоматических транспортных туннелей с ракетами дальнего следования, охватывавшая весь его мир. Пассажир так же не думал о силах, приводящих систему в действие, как не думал он о канализационной сети, скрытой под мостовыми городов. Он просто входил в полутемное купе, садился в мягкое кресло в коконе из упругой пластической массы и терпеливо переносил неприятные ощущения, возникавшие при ускорении и торможении. Кроудон и не подозревал, что когда-то это название было значащим словом.
На Джона телепортация произвела наиболее сильное впечатление из всего, что он успел увидеть за время своего визита в грядущее. Ускорение он воспринял не как физическую, а как психическую нагрузку. Когда он вышел из купе в приемную Координатора (координаторам полагались личные телепортационные станции), он был вне себя от восторга. И даже на несколько секунд утратил дар речи.
Войдя в кабинет раньше Джона, Кроудон шепотом предупредил Координатора, что Джон — физик-ядерщик и отчаянно сквернословит. Координатор был человек с широкими взглядами, весьма тактичный и, разумеется, психолог. Он держался с Джоном безупречно и даже находил в себе силы сочувственно улыбаться в ответ на то, что, на его взгляд, было непристойным бредом. И время от времени произносил ничего не значащие, но любезные слова. Мысли же его были заняты совсем другим: он соображал, что можно сделать со столь странным существом. Когда же Джон выразил желание отправиться с помощью телепортации на Марс, Координатор окончательно убедился, что перед ним сумасшедший.
— Телепортация не обслуживает Марс, — сказал он после неловкой паузы.
Затем Координатор отвел Кроудона в сторону и сказал вполголоса:
— Либо этот человек и раньше был помешанным, либо шок вызвал у него тяжелое душевное расстройство. Отвезите его в Классификацию к психологу-клиницисту. Я позвоню и предупрежу, чтобы кто-нибудь задержался, — добавил он, взглянув на часы. — Потом отправьте его назад в его собственное время.
"И мне, право, все равно, попадет он туда или нет", — с горечью подумал Координатор.
Телепортация доставила упоенного восторгом Джона в Классификацию, где хорошенькая служительница (на самом деле это была медсестра) надела ему на голову шапочку, обвешанную проводами, и попросила покрепче сжать металлические ручки кресла.
— Ну, а теперь расслабьтесь, — сказала она и вышла в соседнее помещение настроить лучеуловитель.
Через пять минут она вернулась и проводила Джона в кабинет, почти совсем пустой. Только письменный стол, кресло перед ним и человек за столом. Психологу пришлось задержаться после работы, чтобы принять Джона.
— Э… гм… мистер Джон, — сказала сестра, — это… э… пси-человек Миллер. Он вам поможет, — добавила она мягко.
Психолог Миллер сделал Джону знак сесть в кресло у стола. Он очень устал и даже поддерживал голову ладонью, пока проглядывал энцефалограмму Джона через окошечко в крышке стола. "Как облечь все это в слова?" — недоумевал он.
— У вас бывают периоды возбуждения, — сказал он наконец. — Вы всегда уверены в себе. Вы многословны. Ваши убеждения (он содрогнулся) идут вразрез с общим направлением вашей культуры.
Это было лишь бессмысленное хождение вокруг да около, и он решил не продолжать.
— На вашем месте я бы обратился к врачу, — сказал он. — Есть… а… э-э… некоторые указания на гормональный дисбаланс. Вот примите штучку, — и он протянул своему посетителю прозрачный тюбик с сахарными таблетками.
Джон застыл в благоговейном изумлении. Этот человек, только прижав руку ко лбу и сосредоточившись, сумел узнать так много! Глаза Джона увлажнились при этом доказательстве могущества силы пси. Он взял предложенную таблетку и рассеянно разжевал ее. Его охватило ощущение блаженного покоя.
— Примите и вы, — предложил он Миллеру.
— Почему бы и нет? — сказал Миллер и проглотил двойную дозу эвфорина. День и без того выдался тяжелый, а тут еще это…
Заключительная часть визита Джона в грядущее прошла словно в блаженном сне. Телепортация, автомобиль, кабинет Кроудона — и вот он уже в той самой комнате его собственного мира, из которой его так внезапно вырвали. Он выбежал на улицу — скорее на самолет, на поезд, скорее, скорее! Лишь бы почувствовать под пальцами клавиатуру пишущей машинки и начать редакционную статью, уже рождавшуюся слово за словом.
Он писал:
"Мы живем в мире, который ученые-ортодоксы отказываются видеть, а увидев, отказываются признать, отказываются поверить собственным глазам.
И все же за последние сто лет и в этой среде находились мужественные ученые, удостоверявшие пси-свойства многих одаренных людей. Они видели неопровержимые доказательства левитации и телепатии.
Теперь благодаря тому, что мне пришлось пережить, я узнал, что сейчас среди нас есть человек, уже сумевший установить телепатический контакт с голубями.
Мы живем на исходе бесплодной эры в истории человечества, но семена грядущего уже прорастают в земле. Это именно то грядущее, которое предсказывали те из нас, кто лишен предвзятости, кто истинно восприимчив. Мертвящая рука научной ортодоксальности не в силах надолго задержать…"
Джон ПИРС
Он встал и, выполняя инструкции психологов, протянул руку приветственным жестом XX века.
— Я Джон Цзе, — ответил Джон, вставая и пожимая протянутую руку. — Это не совсем то, что пророчила правоверная наука моего времени. Но мне это нравится. Я ждал именно этого. Какой у вас век, Кроудон? Двадцать первый?
Кроудон был озадачен. Он ожидал растерянности и не сомневался, что объясниться с пришельцем окажется трудно, а то и совсем невозможно. Однако все получалось что-то уж слишком легко.
— Двадцать второй, — ответил он. — А точнее, сейчас двадцать седьмое марта две тысячи сто семьдесят восьмого года… тринадцать часов тридцать минут. — Помолчав, он спросил: — А вы пси-человек?
— Я физик-ядерщик, — ответил Джон. — Массачусетский технологический институт. Однако я издаю журнал, посвященный вопросам пси. Рассказы и статьи. Я и сам ставил кое-какие опыты на машинах Иеронима, — добавил он.
Первые его слова настолько оглушили Кроудона, что остального он просто не расслышал. Обиходные выражения одного столетия могут стать нецензурными в следующем. После атомной катастрофы 1987 года слова «физик-ядерщик» и "ядерная физика" стали грязнейшими ругательствами.
Разумеется, все знали, что на свете существуют такие вещи, как ядерная физика. Ею даже пользовались. Но в мире, который психологи-практики создали заново из хаоса ядерных разрушений, люди избегали столь непристойных слов, как «физика». А «физик-ядерщик» — это было даже хуже, чем "специалист по реакторам". Сам Кроудон называл себя натурфилософом. Ради интересов общества приходится делать то, что делает он, но зачем давать своей профессии похабные названия?
Разумеется, этого вульгарного сквернослова следует как можно скорее отправить в его собственный век. Но это потребует нескольких часов подготовки. Ведь прежде его помощники должны будут проверить аппаратуру, которая занимает десяток комнат вокруг благопристойно пустого кабинета и целомудренно скрыта от посторонних глаз за стенами, точно водопроводные и канализационные трубы. Да и не повредил ли приборы чудовищный разряд энергии, столь бессмысленно вырвавший Джона Цзе из далекого прошлого, которое ему вовсе не следовало покидать?
Но как бы то ни было, он очутился тут. И его надо представить Координатору. Резиденция Координатора находилась весьма далеко от этих промышленных трущоб, куда были изгнаны мощные натурфилософские установки. Кроудон сказал Джону, что им нужно отправиться в другое место, они встали и вышли из кабинета (расположенного на первом этаже) в тихий переулок. Кроудон грустно оглянулся на здание, которое они только что покинули. По виду этого здания, казалось, никак нельзя было догадаться ни о его назначении, ни о том, что оно скрывало внутри. Пришельцу из другой эпохи и в голову не пришло бы заподозрить что-нибудь неладное — этот, во всяком случае, не заподозрил. Но он-то, Кроудон, знает все и несет на себе печать отверженности.
Кроудон уже успел набрать вызов с указанием места назначения, и менее чем через минуту перед ними остановился пустой автомобиль, запеленговавший его передатчик. Дверца распахнулась, и Кроудон сделал Джону знак садиться. Как только он сам сел рядом с Джоном, дверца захлопнулась и автомобиль тронулся в путь.
Джон нашел, что салон удобен и просторен. Двигался автомобиль бесшумно, и нигде не было заметно никаких признаков мотора — ни приборной доски, ни рычагов.
— Какая энергия его движет, Кроудон? — спросил Джон. — Какой у него мотор?
Это не было вопиющей непристойностью, но все-таки подобные вещи незнакомым людям не говорят. Кроудон растерянно уставился на него, не зная, что ответить.
— Пси, конечно! — безапелляционно заявил Джон, восторженно улыбаясь.
У Кроудона полегчало на душе.
— Да, мы, в сущности, так это и воспринимаем, — сказал он.
Эвфуизмы — вещь путаная, но, как бы то ни было, прикладная психология охватывает широкую область — например, оформление в соответствии со вкусами потребителя. Да и сами психологи прибегают к помощи натурфилософии, хотя лишь малых, низших ее отраслей — так сказать, кибернетических приспособлений.
Джон погрузился в блаженную задумчивость. Несомненно, этот мир победоносного пси сознательно отыскал в прошлом его — пророка, уже тогда провозглашавшего истину.
— Вы искали в прошлом именно меня? — спросил он.
"Только этого не хватало!" — подумал Кроудон. Он и так уже мучился из-за своей неудачи, а тут еще приходилось объяснять, что это перемещение во времени было досадной ошибкой.
— Не совсем, — объяснил он Джону. — Мне был нужен пси-человек по фамилии Скиннер. Мы считаем его провозвестником нашей цивилизации. После атомной катастрофы (он поперхнулся на этих мерзких словах) пси-практики сплотили остатки человечества воедино. Они основали нашу цивилизацию, заложили основы нашей культуры. Мы все почитаем Скиннера как первого создателя их искусства. И я не понимаю, — добавил он как мог мягче, — каким образом селектор сфокусировался на вас.
— Я находился в Гарварде, где ожидал одного правоверного ученого в его кабинете, — ответил Джон. — Насколько мне известно, вокруг на много миль не было ни одного пси-человека. Но подумайте вот о какой возможности: предположим, решающий фактор тут — симпатия, эмпатия [симпатия — здесь внутреннее сродство; эмпатия — излучение духовной энергии]. Предположим, что вокруг меня существует, выражаясь условно, симпатически-эмпатическое поле. Это могло сбить фокусировку вашей машины…
Кроудон смотрел на него в полном недоумении. Хотя он и сам был натурфилософом, слова этого (брр!) физика из прошлого были ему абсолютно непонятны. Большая часть физических книг была сожжена после катастрофы, а остальные хранились в закрытых фондах из-за своего нецензурного содержания. О подобных вещах можно было говорить только эвфуизмами. "Ну-ка, ну-ка, — подумал он. — Эмпатия… это что-то связанное с дисбалансом, кажется так? Или это энтропия? Но что тогда симпатия?" Кроудон решил не тратить времени на бессмысленные головоломки.
— Право, не знаю, — произнес он вслух. — Мы, разумеется, проведем расследование. И тщательно взвесим ваше предположение.
Кроудон был достаточно сведущ в психологии, о чем свидетельствовали его заключительные слова.
Но Джон думал уже о другом.
— Этот пси-человек, которого вы искали… — начал он.
— Скиннер, — подсказал Кроудон.
— Так что же сделал Скиннер? — спросил Джон.
Кроудон досадливо поглядел на него.
— Работал с голубями [Скиннер — американский профессор, психолог, ставивший опыты над голубями; см. его статью "Обучающиеся машины" в журнале "Сайентифик америкэн" за 1961 год о применении теории обучения к голубям], — ответил он коротко.
Глаза Джона остекленели. Перед ним распахнулись новые горизонты. Значит, в его время большинство исследователей ней шло неверным путем! Они работали со столь сложным объектом, как человек. Но наука всегда начинала с простейшего и лишь затем переходила к сложному. Перед его умственным взором встало сияющее видение — голуби-телепаты! Но если возможно телепатическое общение с голубями, то почему не с амебами? И в случае успеха — ясновидение, телекинез, телепортация… весь этот мир, который сейчас его окружает. Но тут ему пришлось отвлечься от своих грез — автомобиль остановился перед длинным рядом металлических дверей в глухой стене.
— Тут мы выходим, — объяснил Кроудон. — Телепортация в резиденцию Координатора.
Кроудон не был психологом и не осознавал полностью всей эвфуистичности своего мира. Для него слово «телепортация» было названием крупнейшей корпорации его страны. «Телепортации» принадлежала сеть автоматических транспортных туннелей с ракетами дальнего следования, охватывавшая весь его мир. Пассажир так же не думал о силах, приводящих систему в действие, как не думал он о канализационной сети, скрытой под мостовыми городов. Он просто входил в полутемное купе, садился в мягкое кресло в коконе из упругой пластической массы и терпеливо переносил неприятные ощущения, возникавшие при ускорении и торможении. Кроудон и не подозревал, что когда-то это название было значащим словом.
На Джона телепортация произвела наиболее сильное впечатление из всего, что он успел увидеть за время своего визита в грядущее. Ускорение он воспринял не как физическую, а как психическую нагрузку. Когда он вышел из купе в приемную Координатора (координаторам полагались личные телепортационные станции), он был вне себя от восторга. И даже на несколько секунд утратил дар речи.
Войдя в кабинет раньше Джона, Кроудон шепотом предупредил Координатора, что Джон — физик-ядерщик и отчаянно сквернословит. Координатор был человек с широкими взглядами, весьма тактичный и, разумеется, психолог. Он держался с Джоном безупречно и даже находил в себе силы сочувственно улыбаться в ответ на то, что, на его взгляд, было непристойным бредом. И время от времени произносил ничего не значащие, но любезные слова. Мысли же его были заняты совсем другим: он соображал, что можно сделать со столь странным существом. Когда же Джон выразил желание отправиться с помощью телепортации на Марс, Координатор окончательно убедился, что перед ним сумасшедший.
— Телепортация не обслуживает Марс, — сказал он после неловкой паузы.
Затем Координатор отвел Кроудона в сторону и сказал вполголоса:
— Либо этот человек и раньше был помешанным, либо шок вызвал у него тяжелое душевное расстройство. Отвезите его в Классификацию к психологу-клиницисту. Я позвоню и предупрежу, чтобы кто-нибудь задержался, — добавил он, взглянув на часы. — Потом отправьте его назад в его собственное время.
"И мне, право, все равно, попадет он туда или нет", — с горечью подумал Координатор.
Телепортация доставила упоенного восторгом Джона в Классификацию, где хорошенькая служительница (на самом деле это была медсестра) надела ему на голову шапочку, обвешанную проводами, и попросила покрепче сжать металлические ручки кресла.
— Ну, а теперь расслабьтесь, — сказала она и вышла в соседнее помещение настроить лучеуловитель.
Через пять минут она вернулась и проводила Джона в кабинет, почти совсем пустой. Только письменный стол, кресло перед ним и человек за столом. Психологу пришлось задержаться после работы, чтобы принять Джона.
— Э… гм… мистер Джон, — сказала сестра, — это… э… пси-человек Миллер. Он вам поможет, — добавила она мягко.
Психолог Миллер сделал Джону знак сесть в кресло у стола. Он очень устал и даже поддерживал голову ладонью, пока проглядывал энцефалограмму Джона через окошечко в крышке стола. "Как облечь все это в слова?" — недоумевал он.
— У вас бывают периоды возбуждения, — сказал он наконец. — Вы всегда уверены в себе. Вы многословны. Ваши убеждения (он содрогнулся) идут вразрез с общим направлением вашей культуры.
Это было лишь бессмысленное хождение вокруг да около, и он решил не продолжать.
— На вашем месте я бы обратился к врачу, — сказал он. — Есть… а… э-э… некоторые указания на гормональный дисбаланс. Вот примите штучку, — и он протянул своему посетителю прозрачный тюбик с сахарными таблетками.
Джон застыл в благоговейном изумлении. Этот человек, только прижав руку ко лбу и сосредоточившись, сумел узнать так много! Глаза Джона увлажнились при этом доказательстве могущества силы пси. Он взял предложенную таблетку и рассеянно разжевал ее. Его охватило ощущение блаженного покоя.
— Примите и вы, — предложил он Миллеру.
— Почему бы и нет? — сказал Миллер и проглотил двойную дозу эвфорина. День и без того выдался тяжелый, а тут еще это…
Заключительная часть визита Джона в грядущее прошла словно в блаженном сне. Телепортация, автомобиль, кабинет Кроудона — и вот он уже в той самой комнате его собственного мира, из которой его так внезапно вырвали. Он выбежал на улицу — скорее на самолет, на поезд, скорее, скорее! Лишь бы почувствовать под пальцами клавиатуру пишущей машинки и начать редакционную статью, уже рождавшуюся слово за словом.
Он писал:
"Мы живем в мире, который ученые-ортодоксы отказываются видеть, а увидев, отказываются признать, отказываются поверить собственным глазам.
И все же за последние сто лет и в этой среде находились мужественные ученые, удостоверявшие пси-свойства многих одаренных людей. Они видели неопровержимые доказательства левитации и телепатии.
Теперь благодаря тому, что мне пришлось пережить, я узнал, что сейчас среди нас есть человек, уже сумевший установить телепатический контакт с голубями.
Мы живем на исходе бесплодной эры в истории человечества, но семена грядущего уже прорастают в земле. Это именно то грядущее, которое предсказывали те из нас, кто лишен предвзятости, кто истинно восприимчив. Мертвящая рука научной ортодоксальности не в силах надолго задержать…"
Джон ПИРС
НЕ ВИЖУ ЗЛА
Когда мы с Виком Тэтчером проходили курс в Дальнезападном университете, многие аспиранты тех не столь тучных времен кое-как перебивались, читая лекции студентам. Многие, но не Вик. Он зарабатывал куда больше, изготовляя диатермические аппараты для частнопрактикующих врачей, но главное — конструируя для преуспевающих медиков-шарлатанов внушительные, сложнейшие и совершенно бесполезные приборы, с мигающими лампочками, зуммерами и прочими загадочными атрибутами. Он нравился мне тогда, нравится и сейчас. Меня радовало, что он сумел добиться большего количества жизненных благ, чем кто-либо другой из нас всех. Однако многие наши однокашники, которые нравились мне не меньше, всегда относились к нему гораздо хуже, чем я. Я приписывал это зависти или чрезмерной щепетильности.
Поэтому прежде, когда я заезжал в наш Дальнезападный и болтал с Грегори и другими ребятами, меня всегда злило, если они упоминали про Вика в своем обычном тоне, и я им это высказывал. Но в прошлый раз, когда я там был, я промолчал. Мне не хотелось даже вспоминать о моей последней встрече с Виком, а уж тем более говорить о ней. Я прекрасно знал, что сказали бы по этому поводу мои друзья, и не мог придумать никакого ответа. К тому же у меня не было ни малейшего желания сообщать о моей собственной роли в этой истории.
Встретились мы с Виком тогда по чистой случайности. Он не знал, что я должен прочитать доклад об игровых машинах на съезде радиоинженеров Тнхоокеанского побережья, а я не знал, что он в то время находился в Калифорнии. Однако о моем докладе упомянули газеты, и Вик позвонил мне в гостиницу. И следующий день я неожиданно и с немалой для себя выгодой провел в большой киностудии в Калвер-Сити — описать это место так, как оно того заслуживает, мне, разумеется, не по силам. «Мегалит» как раз заинтересовался телевидением. Вик возглавлял научно-исследовательское бюро компании, я оказался там в качестве эксперта-консультанта по теории связи, а развертывалось действие в конференц-зале.
Должен заметить, что зал этот был самым обыкновенным и от всех прочих конференц-залов отличался лишь одним: стол, кресла и ковер были не только солидными и дорогими, по и практичными. Люди, сидевшие за столом, казались умными и деловитыми. Вик, высокий, темноволосый, усатый, как две капли воды походил на энергичного гения науки. Мистер Брейден, который восседал на председательском месте с секретаршей возле локтя, лучился спокойной силой и знанием дела. Внешность остальных в моей памяти не сохранилась. Вик начал с того, что представил меня собравшимся.
— Я счастлив сообщить, что доктор Каплинг по моей просьбе согласился приехать на несколько дней к нам в Калифорнию, — сказал он. — Я пригласил бы и Норберта Винера с Клодом Шенноном, но, к сожалению, Норберт сейчас во Франции, ну, а сотрудники лабораторий Белла, как известно, не консультируют другие фирмы.
Вик улыбнулся, и мистер Брейден улыбнулся ему в ответ, включив в эту улыбку и меня.
— Как поживает доктор Шеннон, доктор Каплинг? — спросил меня мистер Брейден. — Вик много рассказывал мне о его работах, как и о ваших, разумеется.
Я довольно неопределенно ответил, что Клод чувствует себя прекрасно, а сам тем временем пытался отгадать, в качестве кого я, собственно, фигурирую на этом совещании и что именно говорил про меня Вик мистеру Брейдену.
— Конечно, я не посвятил доктора Каплинга в сущность нашей работы, — объяснил Вик. — Ты, несомненно, понимаешь, Джон, — продолжал он, повернувшись ко мне, — что она имеет значительную коммерческую ценность, и мы вынуждены держать ее в секрете.
Мистер Брейден одобрительно кивнул.
— Однако, — продолжал Вик, — я считаю, что нам следует получить подтверждение доктора Каплинга относительно основных наших предпосылок.
Следующие полчаса оставили у меня ощущение сонного бреда. Как известно всем, кто читал статью, недавно помещенную в одном из наших самых залихватских журналов, теория связи — или, как ее еще называют, теория информации — нашпигована весьма учеными и завораживающими терминами и понятиями, которые легко создают впечатление невероятной философской глубины. Энтропия, эргодический источник, многомерное пространство сообщений, биты, многосмысленность, процесс Маркова — все эти слова звучат весьма внушительно, в каком бы порядке их ни расположили. Если же расположить их в правильном порядке, они обретают определенное теоретическое содержание. И настоящий специалист порой может с их помощью найти решение повседневных практических задач.
Мистер Брейден, несомненно, знал все эти термины и даже настолько набил руку, что нанизывал их в осмысленной последовательности. Его слова обладали определенной логикой, но я был не в силах понять, какое отношение могло иметь то, что он говорил, к конкретным проблемам телевидения или кино. Однако формулировал он свои вопросы так, что мне удавалось отвечать ему соответствующим образом, хотя в точение всей нашей беседы я никак не мог разобраться, действительно ли мы обмениваемся мыслями или просто играем в испорченный телефон на высоком логическом уровне.
Да, соглашался я, любой электрический сигнал может быть представлен в виде точки в многомерном пространстве сообщений. Да, сигналы одного какого-то типа будут занимать лишь ограниченный участок этого пространства. Например, звуковые сигналы английской речи займут чрезвычайно ограниченный участок, добавил я в виде пояснения. Звуковые сигналы немецкой речи займут другой ограниченный участок пространства сообщений — возможно, недалеко от участка, занятого английскими звуковыми сигналами: «недалеко» в смысле, определяемом теорией линейных пространств.
Музыка будет занимать еще одну очень ограниченную часть такого пространства сообщений. Шумы будут распределяться по этому пространству без каких-либо определенных закономерностей.
Да, в принципе возможно создать прибор, который будет пропускать только ограниченную систему сигналов, занимающих определенную область в многомерном пространстве сообщений. Я хотел было прибавить, что заданный род сигналов, например музыка, скажем музыка Бетховена, весьма вероятно, расположится по пространству сообщений, подобно спутанному клубку спагетти, в миллиардах измерений, и что мне было бы любопытно взглянуть на машину, которая окажется в состоянии рассортировать эти сигналы.
Вик понял, какие слова вертелись у меня на языке.
— Конечно, доктор Каплинг знает, насколько трудно это осуществить, мистер Брейден, — объявил он и с победоносной улыбкой добавил, обращаясь ко мне: — Но тебе не известна наша методика, Джон.
Мистер Брейден обвел взглядом всех присутствующих.
— Боюсь, нам пора переходить к следующему вопросу, — сказал он. — Мы очень благодарны вам, доктор Каплинг, за вашу любезную помощь, — продолжал он, вставая и пожимая мне руку. — Вик будет еще некоторое время занят, но Ларри Холт покажет вам студию.
Сидевший в конце стола худощавый невысокий человек с остреньким лицом поспешно вскочил и пошел со мной к двери, до которой меня проводил и Вик. Когда я уже выходил, Вик протянул мне чек и сказал Ларри:
— Доктор Каплинг, вероятно, предпочтет получить деньги немедленно. Они ему понадобятся для покрытия расходов на обратном пути в восточные штаты.
Я взглянул на чек — это был чек на две тысячи долларов.
Ларри повез меня в банк на «кадиллаке» с откидным верхом.
— Приходится обзаводиться, — ответил он, когда я выразил восхищение машиной.
В банке он удостоверил мою личность, и дальше я вынужден был разгуливать с двумя тысячами долларов наличными в кармане — довольно нелепое ощущение. На обратном пути Ларри рассказывал мне о киностудиях, мимо которых мы проезжали, а по возвращении в «Мегалит» взял на себя роль гида. Я запомнил лишь малую часть того, что мне довелось увидеть на огромной территории студии, — потемневшие от непогоды города, закрытые водоемы и гигантские, похожие на суперсараи здания, в которых ютились всевозможные одомашненные цивилизации. В конце концов я впал в такое ошеломленное состояние, что не способен был больше удивляться, и дальнейшее окуталось туманом, однако Ларри, несомненно, знал там всех и вся, и, по-видимому, мое знакомство с тайнами кино было исчерпывающим. Мы даже позавтракали с настоящей кинозвездой, хотя и не первой величины, и я обнаружил, что испытываю удовольствие, когда меня называют «доктором» люди, которые считают науку колдовством, а не тяжелым будничным трудом.
В начале третьего Ларри повел меня за угол колоссального здания, к длинной невысокой пристройке, довольно неказистой, без окон и лишь с двумя-тремя дверями. В одну из них мы вошли, и в великолепном кабинете я увидел Вика, который ухмылялся самым гнусным образом. От энергичного гения науки не осталось и следа. Его лицо словно сделалось шире, глаза весело блестели.
— Спасибо, Ларри, — сказал он, взмахом руки выпроваживая моего проводника за дверь. Затем, откинувшись на спинку кресла, он улыбнулся мне через стол и спросил: — Ну, Джонни, как тебе понравилась киностудия?
— Что все это, черт подери, означает, Вик? — осведомился я. — Да, кстати, спасибо за чек.
— Таков порядок, — ответил он. — Вспомни, пожалуйста, что тебе пришлось специально приехать в Калифорнию. И, значит, кто-то должен был читать за тебя лекции. К тому же Брейден не почувствовал бы к тебе должного уважения, дай я тебе меньше.
— Но что это все-таки означает, Вик? — не отступал я.
— Это, — объявил он, — особая программа исследований. «Мегалит» намерен заняться телевидением, и магия науки дает нам возможность на самом старте далеко обойти наших конкурентов.
— Но при чем тут теория связи и многомерное пространство сообщений? — спросил я.
— Не торопись, Джонни, сейчас ты все увидишь сам. На завтра я наметил показать наши результаты Брейдену и устрою для тебя предварительный просмотр.
Вик взял телефонную трубку.
— Я буду в лаборатории, Нелли, — сказал он, а затем встал, открыл внутреннюю дверь — и мы очутились в сказочной лаборатории.
Не такой, какими бывают настоящие лаборатории, а такой, какой ожидает увидеть лабораторию нормальный президент акционерной компании. Обычно лабораторные столы делаются из расчета, что на них будут работать, а не любоваться ими. То же относится и к прочему лабораторному оборудованию. Но эту лабораторию создавал художник. Она была просторной и незагроможденной. В одном углу хранились новехонькие блестящие инструменты. Вдоль стен располагались красивые приборы — все в изобилии снабженные счетчиками и всяческими рукоятками, а также бесчисленными мигающими лампочками. В дальнем конце, залитый ровным светом флуоресцентных ламп, стоял человек в белоснежном халате. Перед ним сверкала коллекция каких-то деталей, а сам он с напряженным вниманием вглядывался в бледно-зеленую кривую на экране осциллографа.
— Мистер Смит! — окликнул Вик, и человек в белом халате обернулся. — Сегодня у нас в гостях мистер Каплинг.
Вик снова стал энергичным гением науки. Он объяснил мне:
— В нашей лаборатории мы обходимся без званий. Мы стараемся поддерживать дух дружеского равенства.
Мистер Смит протянул мне руку, которую я пожал. Это был тщедушный субъект с желтыми от табака пальцами. Вик продолжал объяснять — теперь и он, как прежде Брейден, с большой логичностью говорил неизвестно о чем.
— Смит, — сказал он, — работает над диграммером. Для того чтобы вести исследования пространства сообщений, мы должны изучать последовательные ряды конкретных сигналов. Чтобы показать, как это может быть достигнуто, Смит и сконструировал свой прибор, который ведет статистическую запись сигналов в двумерном пространстве.
И далее в том же духе, пока я не выслушал полного и точного описания диграммера, так и не получив никакого представления о том, зачем он был изготовлен. Я поблагодарил Смита, и мы ушли.
— Что это все-таки значит? — спросил я. — Ведь тут нет ничего нового: в лабораториях Белла это было сделано давным-давно. Да и Смит — кто он такой? По-моему, он простой радиотехник.
— Конечно, — ответил Вик. — Но диграммер все-таки очень хорош. А видел бы ты проигрыватель, который он собрал для меня! Ну, теперь сюда — тебе следует ознакомиться и с этим.
Поэтому прежде, когда я заезжал в наш Дальнезападный и болтал с Грегори и другими ребятами, меня всегда злило, если они упоминали про Вика в своем обычном тоне, и я им это высказывал. Но в прошлый раз, когда я там был, я промолчал. Мне не хотелось даже вспоминать о моей последней встрече с Виком, а уж тем более говорить о ней. Я прекрасно знал, что сказали бы по этому поводу мои друзья, и не мог придумать никакого ответа. К тому же у меня не было ни малейшего желания сообщать о моей собственной роли в этой истории.
Встретились мы с Виком тогда по чистой случайности. Он не знал, что я должен прочитать доклад об игровых машинах на съезде радиоинженеров Тнхоокеанского побережья, а я не знал, что он в то время находился в Калифорнии. Однако о моем докладе упомянули газеты, и Вик позвонил мне в гостиницу. И следующий день я неожиданно и с немалой для себя выгодой провел в большой киностудии в Калвер-Сити — описать это место так, как оно того заслуживает, мне, разумеется, не по силам. «Мегалит» как раз заинтересовался телевидением. Вик возглавлял научно-исследовательское бюро компании, я оказался там в качестве эксперта-консультанта по теории связи, а развертывалось действие в конференц-зале.
Должен заметить, что зал этот был самым обыкновенным и от всех прочих конференц-залов отличался лишь одним: стол, кресла и ковер были не только солидными и дорогими, по и практичными. Люди, сидевшие за столом, казались умными и деловитыми. Вик, высокий, темноволосый, усатый, как две капли воды походил на энергичного гения науки. Мистер Брейден, который восседал на председательском месте с секретаршей возле локтя, лучился спокойной силой и знанием дела. Внешность остальных в моей памяти не сохранилась. Вик начал с того, что представил меня собравшимся.
— Я счастлив сообщить, что доктор Каплинг по моей просьбе согласился приехать на несколько дней к нам в Калифорнию, — сказал он. — Я пригласил бы и Норберта Винера с Клодом Шенноном, но, к сожалению, Норберт сейчас во Франции, ну, а сотрудники лабораторий Белла, как известно, не консультируют другие фирмы.
Вик улыбнулся, и мистер Брейден улыбнулся ему в ответ, включив в эту улыбку и меня.
— Как поживает доктор Шеннон, доктор Каплинг? — спросил меня мистер Брейден. — Вик много рассказывал мне о его работах, как и о ваших, разумеется.
Я довольно неопределенно ответил, что Клод чувствует себя прекрасно, а сам тем временем пытался отгадать, в качестве кого я, собственно, фигурирую на этом совещании и что именно говорил про меня Вик мистеру Брейдену.
— Конечно, я не посвятил доктора Каплинга в сущность нашей работы, — объяснил Вик. — Ты, несомненно, понимаешь, Джон, — продолжал он, повернувшись ко мне, — что она имеет значительную коммерческую ценность, и мы вынуждены держать ее в секрете.
Мистер Брейден одобрительно кивнул.
— Однако, — продолжал Вик, — я считаю, что нам следует получить подтверждение доктора Каплинга относительно основных наших предпосылок.
Следующие полчаса оставили у меня ощущение сонного бреда. Как известно всем, кто читал статью, недавно помещенную в одном из наших самых залихватских журналов, теория связи — или, как ее еще называют, теория информации — нашпигована весьма учеными и завораживающими терминами и понятиями, которые легко создают впечатление невероятной философской глубины. Энтропия, эргодический источник, многомерное пространство сообщений, биты, многосмысленность, процесс Маркова — все эти слова звучат весьма внушительно, в каком бы порядке их ни расположили. Если же расположить их в правильном порядке, они обретают определенное теоретическое содержание. И настоящий специалист порой может с их помощью найти решение повседневных практических задач.
Мистер Брейден, несомненно, знал все эти термины и даже настолько набил руку, что нанизывал их в осмысленной последовательности. Его слова обладали определенной логикой, но я был не в силах понять, какое отношение могло иметь то, что он говорил, к конкретным проблемам телевидения или кино. Однако формулировал он свои вопросы так, что мне удавалось отвечать ему соответствующим образом, хотя в точение всей нашей беседы я никак не мог разобраться, действительно ли мы обмениваемся мыслями или просто играем в испорченный телефон на высоком логическом уровне.
Да, соглашался я, любой электрический сигнал может быть представлен в виде точки в многомерном пространстве сообщений. Да, сигналы одного какого-то типа будут занимать лишь ограниченный участок этого пространства. Например, звуковые сигналы английской речи займут чрезвычайно ограниченный участок, добавил я в виде пояснения. Звуковые сигналы немецкой речи займут другой ограниченный участок пространства сообщений — возможно, недалеко от участка, занятого английскими звуковыми сигналами: «недалеко» в смысле, определяемом теорией линейных пространств.
Музыка будет занимать еще одну очень ограниченную часть такого пространства сообщений. Шумы будут распределяться по этому пространству без каких-либо определенных закономерностей.
Да, в принципе возможно создать прибор, который будет пропускать только ограниченную систему сигналов, занимающих определенную область в многомерном пространстве сообщений. Я хотел было прибавить, что заданный род сигналов, например музыка, скажем музыка Бетховена, весьма вероятно, расположится по пространству сообщений, подобно спутанному клубку спагетти, в миллиардах измерений, и что мне было бы любопытно взглянуть на машину, которая окажется в состоянии рассортировать эти сигналы.
Вик понял, какие слова вертелись у меня на языке.
— Конечно, доктор Каплинг знает, насколько трудно это осуществить, мистер Брейден, — объявил он и с победоносной улыбкой добавил, обращаясь ко мне: — Но тебе не известна наша методика, Джон.
Мистер Брейден обвел взглядом всех присутствующих.
— Боюсь, нам пора переходить к следующему вопросу, — сказал он. — Мы очень благодарны вам, доктор Каплинг, за вашу любезную помощь, — продолжал он, вставая и пожимая мне руку. — Вик будет еще некоторое время занят, но Ларри Холт покажет вам студию.
Сидевший в конце стола худощавый невысокий человек с остреньким лицом поспешно вскочил и пошел со мной к двери, до которой меня проводил и Вик. Когда я уже выходил, Вик протянул мне чек и сказал Ларри:
— Доктор Каплинг, вероятно, предпочтет получить деньги немедленно. Они ему понадобятся для покрытия расходов на обратном пути в восточные штаты.
Я взглянул на чек — это был чек на две тысячи долларов.
Ларри повез меня в банк на «кадиллаке» с откидным верхом.
— Приходится обзаводиться, — ответил он, когда я выразил восхищение машиной.
В банке он удостоверил мою личность, и дальше я вынужден был разгуливать с двумя тысячами долларов наличными в кармане — довольно нелепое ощущение. На обратном пути Ларри рассказывал мне о киностудиях, мимо которых мы проезжали, а по возвращении в «Мегалит» взял на себя роль гида. Я запомнил лишь малую часть того, что мне довелось увидеть на огромной территории студии, — потемневшие от непогоды города, закрытые водоемы и гигантские, похожие на суперсараи здания, в которых ютились всевозможные одомашненные цивилизации. В конце концов я впал в такое ошеломленное состояние, что не способен был больше удивляться, и дальнейшее окуталось туманом, однако Ларри, несомненно, знал там всех и вся, и, по-видимому, мое знакомство с тайнами кино было исчерпывающим. Мы даже позавтракали с настоящей кинозвездой, хотя и не первой величины, и я обнаружил, что испытываю удовольствие, когда меня называют «доктором» люди, которые считают науку колдовством, а не тяжелым будничным трудом.
В начале третьего Ларри повел меня за угол колоссального здания, к длинной невысокой пристройке, довольно неказистой, без окон и лишь с двумя-тремя дверями. В одну из них мы вошли, и в великолепном кабинете я увидел Вика, который ухмылялся самым гнусным образом. От энергичного гения науки не осталось и следа. Его лицо словно сделалось шире, глаза весело блестели.
— Спасибо, Ларри, — сказал он, взмахом руки выпроваживая моего проводника за дверь. Затем, откинувшись на спинку кресла, он улыбнулся мне через стол и спросил: — Ну, Джонни, как тебе понравилась киностудия?
— Что все это, черт подери, означает, Вик? — осведомился я. — Да, кстати, спасибо за чек.
— Таков порядок, — ответил он. — Вспомни, пожалуйста, что тебе пришлось специально приехать в Калифорнию. И, значит, кто-то должен был читать за тебя лекции. К тому же Брейден не почувствовал бы к тебе должного уважения, дай я тебе меньше.
— Но что это все-таки означает, Вик? — не отступал я.
— Это, — объявил он, — особая программа исследований. «Мегалит» намерен заняться телевидением, и магия науки дает нам возможность на самом старте далеко обойти наших конкурентов.
— Но при чем тут теория связи и многомерное пространство сообщений? — спросил я.
— Не торопись, Джонни, сейчас ты все увидишь сам. На завтра я наметил показать наши результаты Брейдену и устрою для тебя предварительный просмотр.
Вик взял телефонную трубку.
— Я буду в лаборатории, Нелли, — сказал он, а затем встал, открыл внутреннюю дверь — и мы очутились в сказочной лаборатории.
Не такой, какими бывают настоящие лаборатории, а такой, какой ожидает увидеть лабораторию нормальный президент акционерной компании. Обычно лабораторные столы делаются из расчета, что на них будут работать, а не любоваться ими. То же относится и к прочему лабораторному оборудованию. Но эту лабораторию создавал художник. Она была просторной и незагроможденной. В одном углу хранились новехонькие блестящие инструменты. Вдоль стен располагались красивые приборы — все в изобилии снабженные счетчиками и всяческими рукоятками, а также бесчисленными мигающими лампочками. В дальнем конце, залитый ровным светом флуоресцентных ламп, стоял человек в белоснежном халате. Перед ним сверкала коллекция каких-то деталей, а сам он с напряженным вниманием вглядывался в бледно-зеленую кривую на экране осциллографа.
— Мистер Смит! — окликнул Вик, и человек в белом халате обернулся. — Сегодня у нас в гостях мистер Каплинг.
Вик снова стал энергичным гением науки. Он объяснил мне:
— В нашей лаборатории мы обходимся без званий. Мы стараемся поддерживать дух дружеского равенства.
Мистер Смит протянул мне руку, которую я пожал. Это был тщедушный субъект с желтыми от табака пальцами. Вик продолжал объяснять — теперь и он, как прежде Брейден, с большой логичностью говорил неизвестно о чем.
— Смит, — сказал он, — работает над диграммером. Для того чтобы вести исследования пространства сообщений, мы должны изучать последовательные ряды конкретных сигналов. Чтобы показать, как это может быть достигнуто, Смит и сконструировал свой прибор, который ведет статистическую запись сигналов в двумерном пространстве.
И далее в том же духе, пока я не выслушал полного и точного описания диграммера, так и не получив никакого представления о том, зачем он был изготовлен. Я поблагодарил Смита, и мы ушли.
— Что это все-таки значит? — спросил я. — Ведь тут нет ничего нового: в лабораториях Белла это было сделано давным-давно. Да и Смит — кто он такой? По-моему, он простой радиотехник.
— Конечно, — ответил Вик. — Но диграммер все-таки очень хорош. А видел бы ты проигрыватель, который он собрал для меня! Ну, теперь сюда — тебе следует ознакомиться и с этим.