Ван Вэй тоже был вынужден покинуть Чанъань. В поездках по стране он сменил много должностей, изредка посещая столицу.
   После смерти жены в 734 г. Ван Вэй остался один. Детей у него не было; брат и сестра, о которых он заботился в свои молодые годы, давно выросли. Одиночество и разочарование в государственной деятельности скрашивали друзья.
   Ван Вэй уже широко известен не только как поэт, но и как выдающийся художник, основатель монохромной пейзажной живописи, так называемой «южной школы». Выполнял росписи тушью на шелку и на стенах. Несколько произведений сохранились в копиях в Пекинском музее Гугун и в частной коллекции в Японии.
   В 745 г. после трёхлетнего траура по умершей матери Ван Вэй вступил в должность старшего секретаря гражданской палаты, а затем секретаря императорского двора. Он принимал у себя знаменитых чаньских наставников и монахов, участвовал в религиозно-философских диспутах, решал конкретные проблемы, связанные с монастырской собственностью (например, пожертвовал буддийскому храму своё имение в уезде Ланьтянь). Для себя Ван Вэй избрал прозвище Мо-цзе, которое вместе с его собственной фамилией Ван давало китайскую транскрипцию санскритского Вималакирти – знаменитого буддийского проповедника.
   В 755 г. императорский фаворит военачальник Ань Лушань поднял мятеж. Император бежал и отрёкся от престола в пользу своего сына; мятежники вошли в Чанъань. Ван Вэя заключили в буддийский храм Путисы, где он, повинуясь конфуцианскому долгу, пытался совершить самоубийство, к счастью, неудачно.
   Поэту разрешили свидания с друзьями, от которых он узнавал последние новости. Близкий друг Ван Вэя поэт Пэй Ди рассказал о вакханалии, устроенной мятежниками в императорском дворце. Согнав на празднество придворных музыкантов, их заставили петь. Но те лишь рыдали, а один из них бросил на землю лютню и, повернувшись лицом на запад, куда убежал император, громко застонал. По приказанию Ань Лушаня его растерзали. Потрясенный Ван Вэй тут же сложил стихотворение и прочел его другу. Экспромт получил известность, дошел он и до нового императора – Суцзуна, который через три года подавил мятеж и вошел в столицу.
   Ван Вэй в заключении провёл два года, пока его не принудили выполнять обязанности чиновника. Поэту грозило суровое наказание, но благодаря экспромту, а также заступничеству своего брата Ван Цзиня, занимавшего высокий пост, он был временно понижен в должности, а затем и полностью прощен. В 758 г. Ван Вэй получил назначение на должность шаншу ючэна – заместителя министра, но служебная карьера уже не интересовала его.
   Вскоре Ван Вэй ушел в отставку и поселился в загородном доме на реке Ванчуань в горах Чжуннань, где вел простую и строгую жизнь отшельника. Все свободное время он отдавал поэзии, музыке, живописи; многие из шедевров его пейзажной лирики были созданы именно в эти годы. В их числе знаменитый цикл «Река Ванчуань» из двадцати стихотворений.
   Ван Вэй ездил по буддийским монастырям, навещал старых друзей-монахов, заводил новых и неизменно посвящал им в память о встрече стихотворения. В последние годы жизни он стремился жить в соответствии с буддийскими идеалами, но так и не принял монашеского пострига.
   Ван Вэй скончался в 761 г. в возрасте шестидесяти лет. Был похоронен недалеко от буддийского монастыря Цзин-юаньсы (Чистый Источник) под Чанъанью.
   Поэтическое наследие Ван Вэя составляет около четырёхсот стихотворений, собранных по приказу императора Ван Цзиня после смерти поэта – большая часть написанного (не менее 1000 стихотворений) погибла во время мятежа. Ему же приписывается и знаменитый трактат «Тайны живописи» – одно из основополагающих сочинений по теории живописи, оказавшее большое влияние на последующее развитие теории и практики живописи в Китае.
   Воздействие пейзажной поэзии Ван Вэя на творчество его современников и поэтов последующих поколений было огромным. В историю китайской классической поэзии Ван Вэй вошел как певец «гор и вод», «полей и садов». Китайская поэзия природы стала феноменом мирового значения, одним из высших достижений не только китайской, но и мировой поэзии.
   Ван Вэя на русский язык переводили академики Н.И. Конрад и В.М. Алексеев, Б.Б. Бахтин, А.И. Гитович, Ю.К. Щуцкий, Л.З. Эйдлин, А.В. Матвеев, В.В. Мазепус, А.Г. Сторожук, Л.Н. Меньшиков, В.Н. Маркова.

ХАКИМ АБУЛЬКАСИМ ФИРДОУСИ
(между 934–941 – между 1020–1030)

 
И мне не хватит дней, быть может,
Другой придет и эту книгу сложит.
 
 
К тому ж казна не помогает мне.
Увы, оценят ли мой труд в стране? —
 
   Так вопрошал Абулькасим Фирдоуси самого себя и небеса. Ответом стала поэма «Шахнаме» («Книга царей») и бессмертие.
   Бессмысленно сравнивать великих, но бесспорно, насколько Азия больше Европы, настолько и Фирдоуси крупнее любого европейского поэта.
   Ежегодно 25 апреля в Иране, Таджикистане и Афганистане отмечают Международный день памяти поэта, лейтмотивом которого становятся два бейта (двустишия) поэмы.
 
Все в мире покроется пылью забвенья,
Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:
 
 
Лишь дело героя да речь мудреца
Проходят столетья, не зная конца.
 
   В 55 тысячах подобных (и бесподобных!) бейтов причудливо переплелись в извечной борьбе темы жизни и смерти, любви и ненависти, славы и позора. «Объем» поэмы в четыре раза превышает «Илиаду» и «Одиссею» Гомера вместе взятые.
   Настоящее имя Абулькасима Туси точно неизвестно: Абулькасим – дословно: «Отец Касима». Туси – город области Хорасан в Восточной Персии, в пригороде которого родился будущий поэт. Фирдоуси – псевдоним и означает: «Райский». Полное имя поэта Хаким Абулькасим Мансур Хасан Фирдоуси Туси.
   Фирдоуси родился между 934 и 941 гг… в семье разорившегося аристократа-землевладельца. У родителей хватило средств, чтобы дать сыну приличное образование. Поэт свободно владел арабским и персидским языками, знал литературный язык домусульманского Ирана – пехлеви, однако это не обогатило его материально. Нужда вечно сопутствовала ему.
   Молодость Фирдоуси пришлась на период, когда аристократия Ирана, освободившись от ига арабского господства, в отдаленных частях халифата снова захватила власть в свои руки. Возросший интерес к древним иранским преданиям и летописям породил идею создания хроники правящей династии Саманидов, ведущей свое происхождение от домусульманских царей Ирана. Много говорили о «национальной идее» и сплочении иранских племен в борьбе за сильное государство.
   Молодой поэт Дакики взялся за грандиозный труд написания «Книги царей». Написав около 1000 строк, он умер, не закончив книги.
   Узнав об этом, Фирдоуси в 976 г. приступил к продолжению поэмы. Знание языков и древней истории позволило ему использовать множество источников: легенд о первых шахах Ирана, сохраненных в «Книге владык» («Хвадайна-мак»); сказаний о богатырях-героях; хроник и легенд, связанных с пребыванием в Иране Александра Македонского. Существовала и прозаическая «Шахнаме», написанная в Тусе в 957 г. по приказу и под наблюдением одного из крупных деятелей того времени Абу Мансура.
   В 35—40-летнем возрасте, совершив путешествие в Бухару и в другие места и собрав сведения о прошлом иранских народов, Фирдоуси приступил к изложению «Шахнаме» стихами. Бейты Дакики он также включил в поэму.
   Описав историю правления пятидесяти иранских шахов-царей, т. е. всю доисламскую историю Ирана (а точнее, всех обширных территорий, где тогда обитали персоязычные племена) со дня сотворения мира, через 35 лет поэт завершил свой грандиозный труд. Фирдоуси, как бог, вдохнул жизнь в мертвую хронику и сотворил вечно живой шедевр. Чудо, что Фирдоуси смог завершить поэму, т. к. к концу работы старый поэт едва не умер с голоду.
   Одна лишь надежда, что Саманиды щедро вознаградят его, давала силы жить и творить. В то же время говорят, что Фирдоуси хотел все полученные деньги употребить на строительство плотины для крестьянских полей. Это легенда, но она много говорит о характере поэта.
   За годы создания поэмы Саманидское государство под ударами народных движений и кочевников распалось. В 998 г. тюрки захватили Бухару и низложили власть Саманидов. Правителем стал 27-летний султан Махмуд Газневид (998– 1030).
   Попытки Фирдоуси найти покупателя для своей поэмы среди мелкой аристократии не увенчались успехом. По совету доброжелателей Фирдоуси понес свое творение султану. Как водится, первыми его встретили во дворце прикормленные поэты и члены дивана (совет при султане для рассмотрения важнейших государственных дел). Они устроили ему, как школяру, постыдное испытание на мастерство и авторство. Прочитав первые строки стиха, они требовали от Фирдоуси продолжения. Фирдоуси посрамил их, но ничего этим не доказал.
   Поэт не учел одного (да, собственно, другого выбора у него и не было): то, что нужно было Саманидам, Газневидам было как в горле кость. «Шахнаме» воспевала древность Ирана, что не могло понравиться халифату и мусульманскому духовенству, в котором султан искал опору. К тому же Махмуд вел свое происхождение от турецкого раба Саманидов и по сочинению Фирдоуси не имел ни малейшего права на власть в Иране. Да и само содержание поэмы в корне противоречило деспотичной и захватнической политике султана. Никак не могло понравиться Махмуду сочувственное изображение народных восстаний, которые он сам жестоко подавлял. Да и вообще, «Шахнаме» возвеличивала все иранское героическое прошлое, резко противопоставляя ему все туранское (тюркское).
   Разумеется, тюрок Махмуд отнёсся к поэме резко отрицательно и вместо обещанных автору золотых динаров (по одному за каждый бейт) прислал «жалкую подачку» – три мешка низкопробных серебряных дирхем. «Дар» султана доставили автору «Шахнаме» в час, когда он пребывал в бане. Обиженный Фирдоуси раздал подарки гонцам и банщику.
   По другой версии, Махмуд Газневид вовсе отказался принять дар и оскорбил поэта. Фирдоуси в ответ написал острую сатиру на султана. Взбешенный Махмуд приказал бросить дерзкого поэта под ноги боевому слону. Фирдоуси успел сбежать, долго скитался по городам, пока не остановился в Багдаде.
   Создав на чужбине свою вторую поэму «Юсуф и Зулейка», Фирдоуси получил за нее небольшое вознаграждение, на которое смог вернуться на родину в город Тус, где и умер в полной нищете между 1020 и 1030 гг.
   Мусульманское духовенство запретило хоронить его, как еретика, на мусульманском кладбище. Великий поэт и мыслитель нашел вечный покой в своем саду.
   Красивая легенда венчала это печальное событие. Мол, султан услышал стихи Фирдоуси, восхитился, раскаялся и направил поэту караван с богатой наградой. Когда караван входил в одни ворота города – в другие похоронная процессия выносила тело усопшего поэта. Власть всегда щедра к умершим. Дочь Фирдоуси на деньги султана построила рибат – дом для сирых и убогих.
   За тысячу лет поэма «Шахнаме» и ее фрагменты издавались тысячи раз на многих языках народов мира на различных сортах писчей бумаги, на коже, гравировались на металле, вырезались на дереве, ткались на коврах.
   Влияние «Шахнаме» на литературу дари-фарси (то есть созданную на персидских и таджикских языках) колоссально. Все дальнейшее развитие эпоса в ираноязычных странах так или иначе связано с этой поэмой. В народе ее излагали особые сказители.
   В Европе изучение Фирдоуси началось в конце XVIII в. – появились первые критические издания персидского текста, ряд полных и сокращенных переводов на английском, французском, итальянском, русском и других языках.
   Старейшие списки поэмы хранятся в Лондоне (рукопись второй половины XIII в.) и Санкт-Петербурге (1333).
   На русском языке одна из частей поэмы впервые вышла в XIX в. в переводе В.А. Жуковского. Переводили Фирдоуси С.И. Соколов, М.Л. Лозинский, В.В. Державин, С.И. Липкин.
   В 1934 г. иранское правительство отпраздновало тысячелетний юбилей Фирдоуси. Тогда же был открыт роскошный мавзолей поэта в Тусе, построенный по чертежам архитектора Бихзада в стиле домусульманского Ирана.

ОМАР ХАЙЯМ
(1048–1131)

   Мало кто из поэтов почти не занимался своими стихами, и мало кто достиг таких высот, как иранский поэт Омар Хайям, «палаточный мастер» Гияс ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури. Стихи рождались у него ночами – когда поэт наблюдал за звездами, во время его раздумий над проблемами бытия, во сне. Они прилетали к нему из ада и рая, побывав и там, и там. Из души излетали и «для души» писались.
 
«Ад и рай – в небесах» – утверждают ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи:
Ад и рай – не круги во дворце мирозданья,
Ад и рай – это две половины души.
 
   Когда в прошлом веке решили перенести прах Хайяма на новое место, увидели серый скелет, лежащий прямо в земле. Едва прикоснулись к нему, и он рассыпался. Прах собрали и захоронили. «В этой тленной Вселенной в положенный срок превращаются в прах человек и цветок». Прах – любимое слово Хайяма, он на нем, как на абсолютно черном фоне, рисовал пленительными красками цветы жизни.
   Прежде чем стать бессмертным, Хайям прожил 83 года.
   Родился он 18 мая 1048 г. в Нишапуре, расположенном на востоке Ирана, в древней культурной провинции Хорасан. Семья располагала достаточными средствами, чтобы предоставить сыну возможность многолетней серьезной учебы. Омар учился сначала в Нишапурском медресе, затем в Балхе и Самарканде.
   Имея феноменальную память, изучил в короткий срок математику, геометрию, физику, астрономию, философию, теософию, корановедение, историю, правоведение и весь комплекс филологических дисциплин, входящих в понятие средневековой образованности. В совершенстве овладел арабским языком, основами стихосложения, прекрасно знал родную поэзию и арабскую литературу. Был искусен в астрологии и врачевании, был докой в теории музыки. Познакомился с трудами Архимеда, Евклида, Аристотеля. Знал на память Коран и мог растолковать любой его аят. К нему частенько обращались за консультациями даже ведущие теологи Востока.
   Приоритетом в юности Хайяма стала математика. В двадцать один год он написал «Трактат о доказательствах проблем алгебры», принесший ему славу выдающегося ученого. Его приблизили к себе правители, понимавшие, что власть должна освещаться «звездами».
   Бухарский принц Хакан Шамс ал-Мулк (1068–1079) юного математика «сажал рядом с собой на трон».
   В 1074 г. Хайяма пригласили на службу к султану Малик-шаху (1072–1092) в город Исфахан, столицу сельджукской державы, простиравшейся от Средиземного моря до границ Китая. Годы правления Малик-шаха были отмечены созидательной государственной деятельностью и широкими просветительскими преобразованиями. Основная заслуга в этом принадлежала везиру Низам ал-Мулку (1018–1092). 30 лет поддерживал везир в государстве относительный порядок и спокойствие, необходимые для труда земледельцев и ремесленников, для развития торговли и науки; прокладывал новые дороги, поддерживал каналы, строил караван-сараи и базары. В Исфахане, Багдаде, Басре, Нишапуре, Балхе, Мерве, Герате Низам ал-Мулк открыл учебно-научные академии. В исфаханскую академию он пригласил известных ученых из других городов, в т. ч. и Авиценну (980—1037).
   Хайям стал почетным приближенным султана. Везир назначил ему годовое жалование в 10 000 золотых динаров и предложил управлять дворцовой обсерваторией. Султан поставил перед ученым задачу – разработать новый, более точный календарь, пригодный в повседневной жизни.
   В обсерватории Хайям и его сподвижники собрали наиболее точные в то время инструменты – астролябии и квадранты. Точность расчетов ученого стала легендарной, она многократно превышала традиционную. Пятилетние научные наблюдения позволили Хайяму к марту 1079 г. разработать новый календарь, получивший название «Маликшахово летоисчисление». Он был на семь секунд точнее ныне действующего григорианского календаря (разработанного в XVI в.). Хайям составил также «Астрономические таблицы Маликшаха».
   Как астролог, Хайям входил в число надимов – советников Малик-шаха. А еще он был и метеоролог.
   В своих математических трудах Хайям за много веков до европейских ученых открыл бином Ньютона, разработал алгебру, неевклидову геометрию, математическую теорию музыки.
   Хайям занимался и проблемами философии, перевел ряд сочинений Авиценны с арабского языка на фарси. Всего до нашего времени сохранилось пять философских сочинений Хайяма, кратких, лаконичных, занимающих иногда несколько страниц. В них, как и в его стихах, совсем нет воды.
   Свои взгляды, заметно расходившиеся с официальной мусульманской догматикой, Хайям излагал эзоповым языком. В стихах же он был вызывающе дерзок, что воспринималось исламистами часто как кощунство.
   В 1092 г. был убит Низам ал-Мулк, а вскоре при невыясненных обстоятельствах скончался и Малик-шах. Говорили, что это дело рук радикальных исмаилитов. В сельджукских владениях тут же воцарился хаос. Преемники Малик-шаха раздробили государство на множество мелких владений, и могуществу его наступил конец.
   Положение Омара Хайяма при дворе Туркан-хатун, вдовы Малик-шаха, пошатнулось. Султанша, никогда не благоволившая к Низам ал-Мулку, не испытывала доверия и к его любимцам. Правда, в 1094 г. султанша и ее сын султан Махмуд I умерли от оспы. Хайям некоторое время оставался придворным астрологом и врачом при новом султане Берк-яруке.
   Тем временем Исфахан потерял свое положение царской резиденции и главного научного центра. Обсерватория пришла в запустение и закрылась. Столицу перенесли в Хорасан, в город Мерв. Омар Хайям вернулся в Нишапур. Здесь он преподавал в медресе, имел небольшой круг близких учеников, изредка принимал ученых, участвовал в научных диспутах, написал трактат «Об искусстве определения количества золота и серебра в сплавах из них».
   В эти годы Хайям стал резок и замкнут, «был скуп в сочинении книг и преподавании». Очевидно, его блестящие знания, намного опередившие его эпоху, читатели и ученики могли усваивать лишь в малых долях.
   Сохранились исполненные горечи слова мыслителя:
   «.Большинство тех, которые в настоящее время имеют вид ученых, переодевают ложь в истину, не выходят из границ обмана и бахвальства, заставляя служить знания, которыми они обладают, корыстным и недобрым целям. А если встречается человек, достойный по своим изысканиям истины и любви к справедливости, который стремится отбросить суетность и ложь, оставить хвастовство и обман, – то он делается предметом насмешки и ненависти».
   Опасаясь мести духовенства, «чтобы сохранить глаза, уши и голову, шейх Омар Хайям предпринял хадж». Путешествие к святым местам в Мекку длилось тогда годами. На какое-то время Омар Хайям поселился в Багдаде, где преподавал в академии Низамийе.
   По возвращении из хаджа Хайям обосновался в уединенном доме в деревушке под Нишапуром. Он не был женат, не имел детей. Жил замкнуто, каждую минуту ожидая репрессий.
   Наиболее вероятной датой кончины Хайяма принято считать 4 декабря 1131 г. Поэт в этот день читал «Книгу исцеления» Авиценны. Дойдя до раздела «Единое и множественное», он вложил зубочистку между двумя листами и попросил позвать необходимых людей, чтобы сделать завещание. Весь день он не ел и не пил. После вечерней молитвы поклонился до земли и сказал: «О Боже, ты знаешь, что я познал тебя по мере моей возможности. Прости меня, мое знание тебя – это мой путь к тебе». И умер.
   Похоронили его в саду под грушевыми и абрикосовыми деревьями.
   Ныне над могилой Омара Хайяма в Нишапуре возвышается величественный надгробный памятник – одно из лучших мемориальных сооружений в современном Иране, воздвигнутый в 1934 г. на средства, собранные почитателями творчества Хайяма в разных странах.
   Скажете: где тут поэт? Какая часть поэта в этом универсальном гении? Поэзия и наука была сутью его жизни, и именно душа мыслителя, состоящая из этих двух великих половин, сделала его великим во всем.
   Что же касается его стихов, они до сих пор «жалят как змея». Хайям никогда не писал хвалебных од правителям. Рубаи же считались тогда чем-то вроде частушек. Хайям записывал их на полях своих трудов и в глазах современников не был поэтом.
   В Европе Хайяма-поэта «открыл» в 1859 г. Эдвард Фицджеральд. «Старик Хайям звенит, как настоящий металл», – воскликнул он. До конца XIX столетия его перевод выдержал 25 изданий. Во время Первой мировой войны рубайат был карманной книгой английских солдат.
   В 1928 г. перевел Хайяма на русский язык И. Тхоржевский. Затем последовали переводы Г. Плисецкого, В. Державина, О. Румера, Л. Некоры, Н. Стрижкова, Б. Голубева и др. Наиболее полным и совершенным признается перевод Германа Плисецкого.

СААДИ ШИРАЗИ
(между 1203 и 1210–1292)

   В России поэта прописал Есенин: «Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь, подожди ты, бога ради, обучусь когда-нибудь!» Полное имя его – Мушрифаддин ибн Муслихиддин Абдулла из Шираза; Саади – прозвание (техаллус).
   Как-то Саади поджидал в книжной лавке продавца. Зашел человек и попросил «чего-нибудь из Саади». На вопрос поэта, что ему нравится у Саади, посетитель ответил: «Да он забавный парень!» Саади подарил ему книгу и отказался от денег: «Я – Саади, и выше "забавного парня" для меня награды нет!»
   Прежде чем стать «забавным парнем», поэту пришлось поскитаться по свету. Мало найдешь поэтов, кому выпало в жизни столько мытарств и кто в странствиях не опустился, а возвысился, не стал скупым на слова мизантропом, а остался шутником, изрекающим истины:
 
Умен ты или глуп, велик ты или мал,
Не знаем мы, пока ты слова не сказал.
 
   А еще он говорил: «Тот, кто не желает поднять упавшего, пусть страшится упасть сам, ибо, когда он упадет, никто не протянет ему руку». Не правда ли, мысль иная, чем у Ницше: «Падающего – толкни», да и учит иному. После его стихов тянет не к суициду, а к радостям земной жизни.
   Биография поэта до обидного малоизвестна, но ее можно восстановить по историям, рассыпанным в его произведениях, иногда как жемчуг, а чаще как зерна.
   Саади родился около 1205 г. в Ширазе (Южный Иран). Три равных периода по тридцать лет составили его жизнь – школьный, скитальческий и шейхский, а знания и странствования помогли стать «мужем истины».
   Прозвище «Саади» (т. е. Саадов) произошло от имени фарсского атабека (князя) Саада ибн-Зенги (1195–1226), при дворе которого служил муллой рано умерший отец поэта. Атабек принял участие в судьбе сироты. Когда тот подрос, отправил его в Багдадское медресе, основанное Низам-аль-Мульком.
   Юноша много учился у суфийских шейхов, проникался их аскетическими идеалами, стал членом суфийского братства. На всю жизнь он остался верен своим учителям и их идеям, а еще музыке, от которой те тщетно пытались исцелить его.
   Саади рано начал писать жизнерадостные стихи. Но в учебу и поэзию ворвалась проза жизни: лавина монгольского нашествия с востока буквально стирала Древний Восток с лица земли. В 1226 г. Саад ибн-Зенги был убит. Саади бежал в одежде дервиша и на тридцать лет покинул родину. Куда только не бросала его судьба! Сколько он сносил халатов, знают, наверное, только сбитые пары обуви. Побывал он и в далеком туркестанском городе Кашгаре, и на малоизвестном острове Киш в Персидском заливе. Но в каком бы направлении он ни шел, обязательно заворачивал в Мекку. По подсчетам, Саади был там не менее 14 раз.
   Приключения начались в Индии, где в Суменате он попал в плен к огнепоклонникам и, чтобы выжить, принял их веру.
   Но как только подвернулся удобный случай, бежал, убив камнем стражника.
   В Дамаске и Баальбеке ему, как блестящему знатоку классического арабского языка, предложили стать муллой-проповедником. Достойное было место, но «охота к перемене мест» повлекла его в дальнейшие приключения. Уединившись в пустыне под Иерусалимом, он, было, предался святой жизни, как был схвачен крестоносцами и отправлен на сирийское прибрежье, где в Триполи был принужден в кандалах рыть окопы для крепости. Там его увидел один знакомый ростовщик из Алеппо и выкупил за 10 золотых динаров. Свободным Саади был лишь по пути от стен крепости до дома ростовщика. На правах «хозяина» тот тут же женил поэта на своей безобразной и сварливой дочери.
   Спасаясь от «радостей» семейной жизни, Саади сбежал в Северную Африку. Через какое-то время он оставил и ее, пересек всю Малую Азию и очутился в родном Ширазе (1256), в единственном оазисе мирной жизни той эпохи. Позади (и вокруг) были разоренные, выжженные монголами города и селения. Преемник Саада его сын атабек Абу-Бекр Кутлуг (1226–1260) откупился золотом от вторжения чингисхановских орд и тем спас Фарс, целую область Ирана, от уничтожения, а своих подданных от смерти и рабства.
   Саади остался в Ширазе навсегда. Поселился он в подгорном монастыре на окраине Шираза, где стал вести уединенную жизнь, посвятив себя литературному творчеству. Изредка его посещали князья, вельможи и лучшие люди города. Как член суфийского ордена Накшбандийя, он поддерживал тесную связь со «столпом века» шейхом Шахбуддином Сухраварди, основателем собственной школы, и одним из величайших суфиев всех времен Наджмуддином Кубра.