Разрывъ съ дѣдомъ обозначалъ возвращеніе къ старой вольной жизни. Онъ уже не будетъ уходить изъ Пальмара до зари, чтобы до ночи оставаться на озерѣ. Весь день былъ въ его распоряженіи въ этой деревушкѣ, гдѣ изъ мужчинъ оставались только священникъ, школьный учитель и начальникъ морскихъ карабинеровъ, который прогуливался съ своими свирѣпыми усами и краснымъ носомъ алкоголика на берегу канала, между тѣмъ, какъ женщины пряли въ дверяхъ, оставляя улицу въ распоряженіе дѣтишекъ.
Освободившись отъ труда, Тонетъ возобновилъ старыя дружбы. У него было два товарища, родившіеся по сосѣдству: Нелета и Піавка.
Дѣвочка не имѣла отца. Ея мать была торговкой угрями въ городѣ. Въ полночь она нагружала свои корзины на баркасъ, именуемый «телѣгой угрей». По вечерамъ она возвращалась въ Пальмаръ, рыхлая и тучная, утомленная дневнымъ путешествіемъ, ссорами и торгомъ на рынкѣ. Бѣдная женщина ложилась до наступленія ночи, чтобы встать съ первыми звѣздами и такая ненормальная жизнь не позволяла ей заботиться о дочери. Дѣвочка росла на попеченіи сосѣдокъ и главнымъ образомъ матери Тонета, часто дававшей ей поѣсть и обращавшейся съ ней, какъ съ новой дочкой. Дѣвочка была однако менѣе послушна, чѣмъ Подкидышъ, и предпочитала сопровождать Тонета въ его экскурсіяхъ, вмѣсто того, что по цѣлымъ часамъ сидѣть и учиться вязать сѣти.
Піавка носилъ ту же кличку, какъ его отецъ, самый знаменитый пьяница во всей Альбуферѣ, маленькій старичокъ, высохшій отъ долголѣтняго пьянства. Оставшись вдовцомъ, съ однимъ только сыномъ, маленькимъ Піавочкой, онъ отдался алкоголю, и народъ видя, какъ онъ жадно и безпокойно посасываетъ вино, сравнилъ его съ піавкой, создавъ такимъ образомъ его кличку.
По цѣлымъ недѣлямъ онъ пропадалъ изъ Пальмара. Порой бывало извѣстно, что онъ бродилъ по деревушкамъ материка, прося милостыню у богатыхъ крестьянъ Катаррохи и Массонасы и высыпаясь въ амбарахъ. Когда онъ долгое время проживалъ въ Пальмарѣ, по ночамъ исчезали изъ каналовъ сѣти, верши опорожнялись до прихода ихъ хозяевъ, и не одна сосѣдка, считая своихъ утокъ, съ крикомъ и плачемъ удостовѣрялась въ пропажѣ одной изъ нихъ. Карабинеръ громко кашлялъ и такъ близко подходилъ къ Піавкѣ, какъ будто хотѣлъ ткнутъ ему въ глаза свои большіе усы. Пьяница протестовалъ, призывая въ свидѣтели святыхъ, за неимѣніемъ болѣе достовѣрныхъ поручителей. Просто это интриги! Людиотятъ его погубить, какъ будто недостаточно онъ уже несчастенъ и бѣденъ, обитая въ худшей хатѣ деревушки! И чтобы успокоить свирѣпаго представителя закона, не разъ выпивавшаго рядомъ съ нимъ и только не признававшаго своихъ друзей за стѣнами трактира, онъ перекочевывалъ на друтой берегъ Альбуферы, не возвращаясь въ Пальмаръ впродолженіи нѣсколькихъ недѣль.
Сынъ его отказывался слѣдовать за нимъ во время этихъ экспедицій. Родившись въ собачьей конурѣ, гдѣ никогда не видно было хлѣба, онъ съ дѣтскихъ лѣтъ пріучился самъ доставать себѣ пищу и вмѣсто того, чтобы сопровождать отца, старался, напротивъ, уйти отъ него, чтобы не дѣлиться съ нимъ плодами своей хитрости и ловкости.
Когда рыбаки садились за столъ, они видѣли, какъ взадъ и впередъ передъ дверью хаты ходитъ чья‑то меланхолическая тѣнь. Она, наконецъ, останавливалась у одного изъ косяковъ двери, склонивъ голову и глядя исподлобья, какъ молодой быкъ, готовый къ нападенію.
Это былъ Піавочка, который обнаруживалъ свой голодъ съ лицемѣрнымъ выраженіемъ смиренія и стыдливости, тогда какъ въ его плутовскихъ глазахъ блистало желаніе завладѣть всѣмъ, что онъ видѣлъ.
Появленіе его произіводило впечатлѣніе! Бѣдный мальчуганъ! И ловя на лету полуобглоданную кость лысухи, кусокъ линя или черстваго хлѣба, онъ набивалъ себѣ желудокъ, переходя отъ двери къ двери. Когда собаки съ глухимъ лаемъ подбѣгали къ одному изъ трактировъ Пальмара, Піавочка также бѣжалъ туда, какъ будто былъ посвященъ въ тайну. То были охотники, стряпавшіе рисъ съ говядиной, люди изъ Валенсіи, пріѣхавшіе на озоро, чтобы съѣсть знаменитое блюдо: «чеснокъ и перецъ». Когда пріѣзжіе, усѣвшись передъ столикомъ трактира, принимались между ѣдой защищаться отъ натиска голодныхъ собакъ, имъ помогалъ мальчикъ въ лохмотьяхъ, которому и удавалось путемъ улыбокъ и отпугиванія злыхъ собакъ остаться хозяиномъ остатковъ сковороды. Отъ карабинера онъ получилъ старую солдатскую шляпу, полицейскій подарилъ ему брюки утонувшаго въ тростникахъ охотника. Его всегда босыя ноги были настолько же сильны, насколько слабы были его руки, никогда не дѣйствовавшія ни шестомъ, ни весломъ.
Грязный, голодный Піавка, на каждомъ шагу бѣшено чесавшій голову подъ грязной шляпой, пользовался большимъ авторитетомъ среди дѣтворы. Тонетъ былъ сильнѣе его, легко расправлялся съ нимъ и всетаки считалъ себя ниже и слѣдовалъ всѣмъ его указаніямъ.
Это былъ авторитетъ человѣка, умѣвшаго существовать за собственный счетъ, не нуждаясь ни въ чьей помощи. Дѣтишки смотрѣли на него съ нѣкоторой завистью, такъ какъ ему не приходилось бояться отцовскихъ выговоровъ и у него не было никакихъ обязанностей. Къ тому же его выходки очаровывали, и малыши, получавшіе дома за малѣйшую неосмотрительность хорошую пощечину, считали себя настоящими мужчинами, сопровождая этого мошенника, который на все смотрѣлъ, какъ на свое, и пользовался всѣмъ: не было такого оставленнаго въ баркахъ предмета, который онъ не дѣлалъ своею собственностью.
Онъ объявилъ открытую войну всѣмъ обитателямъ воздуха, такъ какъ ихъ легче было ловить, нежели обитателей озера. Удивительно умнымъ способомъ собственнаго изобрѣтенія охотился онъ за такъ называемыми мавританскими воробьями, опустошающими Альбуферу. Крестьяне боятся ихъ, какъ злой чумы, такъ какъ они поѣдаютъ значительную часть риса. Лучшимъ его временемъ было лѣто, когда было изобиліе маленькихъ озерныхъ чаекъ, которыхъ онъ ловилъ сѣтью.
Внукъ дядюшки Голубя помогалъ ему при этой работѣ. Они были на половинныхъ началахъ, важно заявлялъ Тонетъ, и оба мальчика по цѣлымъ часамъ подстерегали на берегу озера птицъ, дергая за веревочку и уловляя въ сѣти неосторожныхъ. Наловивъ порядочную добычу, Піавка смѣлый путникъ, отправлялся по дорогѣ въ Валенсію съ сѣтью черезъ плечо, а въ ней чайки махали своими темными крылышками и съ отчаяніемъ выставляли бѣлое брюшко. Маленькій разбойникъ ходилъ по ближайшимъ къ рыбному рынку улицамъ, выкрикивая своихъ птицъ и городскіе мальчики сбѣгались, чтобы купить чаекъ, привязать къ ихъ лапкамъ веревку, и заставитъ ихъ летать на перекресткахъ.
На обратномъ пути между компаньонами начинались пререканія, приводившія къ полному коммерческому разрыву. Съ такимъ жуликомъ положительно нельзя сводить счеты! Тонетъ билъ, билъ Піавку, но не получалъ ни одного очаво изъ полученныхъ за продажу денегь. Легковѣрный, подчиняясь его хитрости, онъ однако снова приходилъ къ нему въ хату, полуразрушенную и безъ дверей, гдѣ тотъ спалъ одинъ большую часть года.
Когда Піавкѣ исполнилось одиннадцать лѣтъ, онъ пересталъ водиться съ своими прежними друзьями. Его инстинктъ паразита побуждалъ его посѣщать церковь, ибо это былъ лучшій путь втереться въ домъ священника.
Въ такой деревушкѣ, какъ Пальмаръ, попъ былъ бѣденъ, какъ любой рыбакъ, но Піавка испытывалъ невольную тягу къ вину въ церковныхъ сосудахъ: о немъ говорили въ трактирѣ съ большимъ восторгомъ, какъ онъ самъ слышалъ. Къ тому же лѣтомъ, когда оэеро, казалось, кипѣло подъ лучами солнца, маленькая церковка казалась ему заколдованнымъ дворцомъ съ ея сумеречнымъ свѣтомъ, проникавшимъ сквозь зеленыя окна, ея стѣнами, выштукатуренными въ бѣлый цвѣтъ, и поломъ изъ красныхъ кирпичей, дышавшимъ влагой болотистой почвы.
Дядюшка Голубь, презиравшій маленькаго разбойника за его ненависть къ труду рыбака, вознегодовалъ, когда узналъ о его новой привязанности. Ахъ, бродяга, бродяга! И какъ онъ умѣетъ выбрать себѣ занятіе!
Когда священникъ отправлялся въ Валенсію, Піавка носилъ за нимъ до барки корзину, наполненную бѣльемъ и платьемъ и шелъ по берегу прощаясь съ нимъ съ такой нѣжностью, словно больше не увидитъ его. Онъ помогалъ служанкѣ въ хозяйствѣ, приносилъ дрова изъ Деесы, воду изъ ключей, бившихъ на днѣ озера, и испытывалъ сладкую дрожь, какъ сластолюбивый котъ, когда въ маленькомъ помѣщеніи, служившемъ ризницей, одинъ, въ безмолвіи, уничтожалъ остатки обѣда священника. По утрамъ, звоня въ колоколъ, пробуждавшій деревушку, онъ испытывалъ гордость своимъ положеніемъ. Удары, которыми священникъ оживлялъ его энергію, казались ему знаками отличія, возносившими его высоко надъ товарищами.
Порою страсть къ этой нелегкой жизни подъ сѣнью церкви ослабѣвала, уступая мѣсто тоскѣ по старой бродячей жизни. Тогда онъ отыскивалъ Нелету и Тонета и они вмѣстѣ устраивали прежнія игры, бѣгали по берегу, до самой Деесы, представлявшейся этимъ простоватымъ товарищамъ концомъ свѣта.
Однажды осенью подъ вечеръ мать Тонета послала ихъ въ лѣсъ за дровами. Вмѣсто того, чтобы надоѣдать ей, возясь въ хатѣ, они могли бы быть полезными, притащивъ нѣсколько охапокъ сучьевъ, такъ какъ зима была недалека.
Они отправились втроемъ. Дееса цвѣла и благоухала, какъ садъ. Подъ нѣжными лучами почти лѣтняго солнца кустарники покрывались цвѣтами и надъ ними блестѣли насѣкомыя, словно золотыя почки, порхая съ глухимъ стрекотомъ. Вѣковыя покривившіяся сосны тгржественно шумѣли верхушками и подъ ихъ сводами распространялся нѣжный полумракъ, словно въ огромномъ соборѣ. Порой между двумя стволами просачивался лучъ солнца, какъ будто проходя черезъ окно.
Каждый разъ, когда Тонетъ и Нелета проникали въ Деесу, они чувствовали себя во власти одного и того же настроенія. Они испытывали страхъ, не зная, передъ чѣмъ. Они точно находились въ волшебномъ замкѣ великана, который вотъ – вотъ можетъ появиться.
Они шли по извилистымъ лѣснымъ тропинкамъ, то спрятанные кустарникомъ, волновавшимся надъ ихъ головами, то вдругъ, всходя на самую высокую дюну, съ которой сквозь колоннаду стволовъ открывался видъ на огромное зеркало озера, испещренное барками, маленькими, какъ мухи. Ноги ихъ тонули въ землѣ, покрытой корой затвердѣвшаго навоза. При шумѣ ихъ шаговъ, при малѣйшемъ ихъ крикѣ кустарники содрагались отъ бѣшеной скачки незримыхъ звѣрей. То были кролики, которые убѣгали. Издали доносился звонъ колокольчиковъ стадъ коровъ, пасшихся по направленію къ морю.
Дѣти казались опьяненными тишиной и благоуханіемъ яснаго вечера. Когда они посѣщали лѣсъ въ зимніе дни, то все – и сухіе, голые кустарники и холодный вѣтеръ, дувшій съ моря такъ, что рукамъ становилось морозно, наконецъ весь трагическій видъ Деесы при сѣромъ освѣщеніи затянутаго тучами неба – все заставляло ихъ быстро набрать сучьевъ на самой опушкѣ, чтобы потомъ безъ передышки бѣжать до самаго Пальмара.
Но въ этотъ вечеръ они шли храбро впередъ, желая исходить весь лѣсъ, хотя бы имъ пришлось дойти до края свѣта.
Ихъ путь былъ полонъ неожиданностей. Нелета съ инстинктами женщины, которая стремится быть какъ можно красивѣе, вмѣсто того чтобы искать сухіе сучья, рвала вѣтки мирта и украшала ими свои нечесаные волосы. Потомъ срывала вѣтки мяты и другихъ душистыхъ растеній, покрытыхъ цвѣтами, пряный запахъ которыхъ опьянялъ ее. Тонетъ собиралъ лѣсные колокольчики и, свивъ изъ нихъ вѣнокъ, клалъ его на ея лохматую головку. Со смѣхомъ указывалъ онъ, какъ она похожа на головки, нарисованныя надъ алтарями въ церкви Пальмара. Піавка искалъ своей мордочкой паразита чего‑нибудь съѣдобнаго въ этой сіявшей и благоухавшей природѣ. Онъ проглатывалъ красныя ягоды дикой вишни и съ силой, которая могла быть объяснена только голодомъ, вырывалъ изъ земли капустныя пальмы, ища горькій стволъ, подъ мясистыми волокнами котораго находились нѣжныя сладкія сѣмена. Въ лѣсныхъ просѣкахъ, низменностяхъ, лишенныхъ деревьевъ, такъ какъ въ продолженіи зимы ихъ покрывала вода, порхали стрекозы и бабочки. Бѣгая, дѣти получали царапины въ ноги отъ кустарниковъ, уколы отъ остраго, какъ копья, камыша, но они смѣялись надъ болью и шли дальше, восхищенные красотой лѣса. На тропинкахъ встрѣчали они короткихъ, толстыхъ и блестящихъ червяковъ, словно живые цвѣты, двигавшіеся ло землѣ волнообразными нервными движеніями. Они поднимали пальцами этихъ гусеницъ, глядя на нихъ, какъ на таинственныя существа, природы которыхъ они не въ силахъ разгадать, и снова клали на землю, слѣдя на четверенькахъ за ихъ волнообразными движеніями, пока они не скрывались въ кустахъ. Они бѣгали за стрекозами и всѣ трое смотрѣли съ восхищеніемъ на нервный полетъ самыхъ обычныхъ, красныхъ, а также на другихъ, одѣтыхъ какъ волшебницы, съ серебряными крылышками, зеленой спинкой и золотой грудкой.
Бродя на авось, въ самой серединѣ лѣса, куда они никогда не заходили, они замѣтили вдругъ, какъ измѣнился пейзажъ. Они проникли въ кусты, росшіе въ ущельяхъ, и вдругъ очутились въ темномъ сумракѣ. Съ каждымъ шагомъ слышался все ближе безпростанный ревъ. То было морк, бившееся о берегъ по ту сторону цѣпи дюнъ, замыкавшихъ горизонтъ.
Сосны не были здѣсь такими прямыми и важными, какъ ближе къ озеру. Стволы ихъ покривились, сучья были почти бѣлыми и верхушки опускались внизъ. Всѣ деревья склонились въ одномъ направленіи, точно въ глубокомъ безмолвіи вечера пронесся невидимый морской вѣтеръ. Во время бурь онъ яростно налеталъ на эту часть лѣса, придавая ей мрачный видъ.
Дѣти повернули назадъ. Они много слыхали объ этой части Деесы, самой дикой и опасной. – Безмолвіе и неподвижность кустовъ нагоняли на нихъ страхъ. Тамъ скользили большія змѣи, преслѣдуемыя сторожами Деесы, и паслись дикіе быки, уединявшіеся отъ стада, заставляя охотниковъ заряжать ружья крупной солью, чаюбы, не убивая, вспугнуть ихъ.
Піавка, лучше другихъ знавшій Деесу, велъ своихъ товарищей къ озеру, но встрѣчавшіяся на дорогѣ капустныя пальмы заставляли его сбиваться съ дороги.
Наступала ночь. Нелета начинала безпокоиться, видя, какъ въ лѣсу становится темно. Оба мальчика смѣялись. Сосны образовывали огромный домъ, въ которомъ было темно, какъ въ ихъ хатахъ, когда солнце еще не совсѣмъ зашло, тогда какъ за лѣсомъ было еще свѣтло. Нечего спѣшить! И они продолжали искать капустныя пальмы. Дѣвочка успокаиваласъ, когда Тонетъ угощалъ ее сладкими сѣменами и отставала, высасывая ихъ. Когда на поворотѣ тропинки, она увидѣла себя одинокой, она поспѣшила присоединиться къ мальчикамъ.
Теперъ въ самомъ дѣлѣ наступила ночь… Таково было мнѣніе Піавки, знавшаго Деесу. Вдали уже не слышались колокольчики стада. Надо поскорѣе выбраться изъ лѣса, собравъ предварительно сучья, а то дома влетитъ. И они принялись искать сухіе сучья у корней сосенъ, въ кустахъ. Быстро собрали три маленькія связки и отправились ощупью въ темнотѣ. Еще нѣсколько шаговъ и наступилъ полный мракъ. Въ той сторонѣ, гдѣ должна была лежать Альбуфера, виднѣлось словно зарево потухавшаго пожара, тогда какъ въ лѣсу стволы и кусты едва выступали на темномъ фонѣ, какъ еще болѣе темныя тѣни.
Піавка терялъ прежнее спокойствіе. Онъ не зналъ, куда шелъ. Сбившись съ тропинки, они спотыкались о колючій кустарникъ, рвавшій ихъ ноги. Нелета вздыхала отъ страха, вскрикнула и упала… Ударившись о корни сосны, перерѣзавшіе дорогу, она ранила себѣ ногу. Піавка настаивалъ на продолженіи пути, на томъ, чтобы бросить на произволъ судьбы неповоротливую дѣвочку, умѣющую только нюни распускатъ. Дѣвочка тихо плакала, словно боясь нарушить безмолвіе лѣса, и привлечь вниманіе ужасныхъ звѣрей, населявшихъ темноту, а Тонетъ потихонько грозилъ Піавкѣ сказочнымъ количествомъ щелчковъ и пощечинъ, если онъ не останется съ ними въ качествѣ проводника.
Шли они медленно, ощупывая ногами почву. Уже не встрѣчались имъ кустарники. Подъ ними была вязкая тродинка. Однако на всѣ замѣчанія Тонетъ уже не получалъ отвѣта отъ спутника, которыи шелъ впереди.
– Піавка! Піавка!
Шорохъ ломающихся сучьевъ и задѣтыхъ во время бѣга кустарниковъ былъ единственнымъ отвѣтомъ: точно спасался дикій звѣрь. Тонетъ въ бѣшенствѣ закричалъ: Ахъ, разбойникъ! Онъ бѣжалъ, чтобы скорѣе выйти изъ лѣса, не хотѣлъ итги съ товарищами, что бы не помогать Нелетѣ. Когда дѣти остались вдвоемъ, они сразу почувствовали, какъ ихъ покидаютъ послѣдніе остатки сдокойствія. Такой опытный бродяга, какъ Піавка, былъ для нихъ большой помощью. Испуганная Нелета, забывая всякое благоразуміе, громко плакала, и ея рыданія раздавались въ безмолвіи лѣса, казавшагося безпредѣльнымъ. Страхъ подруги вновь возбудилъ энергію Тонета. Обнявъ одной рукои дѣвочку, онъ поддерживалъ и ободрялъ ее, спрашивалъ, можетъ ли она итти, хочетъ ли она слѣдовать за нимъ все дальше, хотя бѣдный мальчикъ и не зналъ, куда.
Долго они стояли, прижавшись другъ къ другу: она – рыдая, онъ охваченный страхомъ безвѣстнос, стараясь однако его пересилить.
Что‑то липкое и холодное пронеслось мимо нихъ, коснувшись лица. Быть можетъ, летучая мышь: и это прикосновеніе, бросавшее ихъ въ дрожь, вывело ихъ изъ печальнаго бездѣйствія. Снова они принялись быстро шагать, падая и снова поднимаясь, натыкаясь на кустарникъ, сталкиваясь съ деревьями, пугаясь шумовъ, которые побуждали ихъ ускорять бѣгство. Оба думали объ одномъ и томъ же, но скрывали свою мысль изъ инстинктивной боязни увеличить страхъ. Въ ихъ памяти вставалъ образъ Санчи. Проходили цѣлымъ роемъ легенды озера, слышанныя ночью у очага хаты, и дотрогиваясь руками до стволовъ, они думали что прикасаются къ чешуйчатой холодной кожѣ огромныхъ гадовъ. Крики лысухъ, доносившіеся издали изъ тростника на озерѣ, казались имъ жалобнымъ стономъ убиваемыхъ. Ихъ безумное бѣгство сквозь кустарники, трескъ сучьевъ, шорохъ травы пробуждали въ темныхъ кустахъ таинственныя существа, которыя убѣгали, шурша сухими листьями.
Они дошли до большой просѣки, совершенно не представляя себѣ, въ какомъ мѣстѣ безграничнаго лѣса они находятся. Здѣсь, на открытомъ мѣстѣ было не такъ темно. Наверху простиралось темно – голубое небо кое – гдѣ свѣтло блестѣвшее, словно большое полотно, растянутое надъ темной массой лѣса, окружавшаго равнину. Дѣти остановились на этомъ свѣтломъ и спокойномъ островкѣ. У нихъ не было больше силъ продолжать путь. Они дрожали отъ страха передъ темной чащей деревьевъ, двигавшихся во всѣ стороны, какъ море волнующихся тѣней. Они сѣли, тѣсно обнявшись. словно прикосновеніе ихъ тѣлъ вливало въ нихъ бодрость. Нелета перестала плакать. Побѣжденная печалью и утомленіемъ, она склонила головку на плечо друга и тихо вздыхала. Тонетъ озирался кругомъ, точно больше лѣсного мрака его безпокоилъ этотъ сумеречный свѣтъ, въ которомъ ему то и дѣло мерешился силуэтъ дикаго звѣря, врага заблудившихся дѣтей. Въ безмолвіи раздавалось кукованіе кукушки, лягушки въ ближнемъ болотѣ, умолкшія при ихъ появленіи, снова обрѣтали мужество и затягивали свою пѣснь, надоѣдливые большіе москиты жужжали вокругъ ихъ головъ, обозначаясь въ полумракѣ въ видѣ темной стрекочущей тучи.
Дѣти постепенно успокоились. Здѣсь было совсѣмъ недурно. Можно было переночевать. Теплота ихъ плотно прижавшихся тѣлъ, казалось, вливала въ нихъ новую жизнь, заставляя забывать о своемъ страхѣ и безумномъ бѣгствѣ сквозь чащу лѣса.
Надъ верхушками сосенъ, по направленію къ морю, показалась свѣтлая полоса. Казалось, звѣзды гаснутъ, погружаясь въ молочныя волны. Возбужденныя таинственностью лѣса, дѣти съ тревогой смотрѣли на это явленіе, точно кто‑то прилетѣлъ къ нимъ на помощь, окруженный свѣтлымъ ореоломъ. Вѣтки сосенъ съ ихъ кружевной зеленой тканью выдѣлялись чернымъ рисункомъ на свѣтломъ фонѣ. Надъ сводами лѣса вспыхнуло что‑то блестящее, въ видѣ сначала маленькой слегка изогнутой линіи, похожей на серебряную бровь, потомъ свѣтящаго полукруга и наконецъ огромнаго лица, нѣжнаго цвѣта меда, распространявшаго между ближайшими звѣздами свое сіяніе. Казалосъ, луна улыбается дѣтямъ, взиравшимъ на нее съ благоговѣніемъ маленькихъ дикарей.
Лѣсъ измѣнился, какъ только показался полнощекій ликъ луны, отъ которой тростники заблестѣли, какъ серебряные хлысты. У корней каждаго дерева простиралаоь безпокойная черная тѣнь. Казалось, лѣсъ растетъ, удваивается, словно на свѣтящейся землѣ выростаетъ другой призрачный лѣсъ.
Дикіе соловьи озера, такъ страстно любящіе свободу, что умираютъ, если ихъ посадить въ клѣтку, запѣли во всѣхъ концахъ просѣки и даже москиты жужжали нѣжнѣе въ насыщенномъ свѣтомъ уголкѣ.
Приключеніе начинало казаться обоимъ дѣтямъ интереснымъ.
Нелета уже не чувствовала боли въ ногѣ и спокойно говорила на ухо своему спутнику. Преждевременно развившійся инстинктъ женщины, хитрость брошенной, бродячей кошечки давала ей большое преимущество передъ Тонетомъ. Они останутся въ лѣсу! Не правда‑ли? Завтра, вернувшись домой, они найдутъ предлогъ объяенить свое приключеніе. Піавка пусть за все отвѣчаетъ! Они переночуютъ здѣсь и увидятъ то, чего никогда еще не видали. Они будутъ спать вмѣстѣ, будутъ какъ мужъ и жена. И въ своей наивности они дрожа произносили эти слова, еще тѣснѣе прижимаясь другъ къ другу, какъ будто инстинктъ имъ подсказывалъ, что пробуждавшаяся нѣжность требуетъ, чтобы они какъ можно яснѣе ощущали теплоту своихъ тѣлъ.
Тонетъ испытывалъ странное необъяснимое опьяненіе. Никогда еще тѣло подруги, которую онъ такъ часто билъ во время грубыхъ игръ, не обладало такой пріятной теплотой, которая, казалось, распространялась по его жиламъ и ударяла ему въ голову, возбуждая такое же волненіе, какъ чарка вина, которой его угощалъ въ трактирѣ дѣдъ. Онъ смотрѣлъ безцѣльно передъ собой, но все его вниманіе было поглощено головкой Нелеты, тяжело лежавшей на его плечѣ, и нѣжнымъ дыханіемъ ея рта, обдававшимъ его шею, точно ее щекочетъ чья‑то бархатная рука. Оба молчали и безмолвіе только увеличивало чары минуты. Нелета открыла свои зеленые глаза, въ глубинѣ которыхъ луна отражалась, какъ капля росы, и принявъ болѣе удобную позу, снова закрыла ихъ.
– Тонетъ… Тонетъ! – шептала она, какъ во снѣ, прижимаясь къ товарищу.
Сколько могло быть времени? Мальчикъ чувствовалъ, какъ смыкались глаза не столько оть сна, сколько отъ страннаго опьяненія, которое, казалось, подавляло его. Изъ всѣхъ шороховъ лѣса онъ слышалъ только жужжанье москитовъ, летавшихъ, какъ облака, надъ грубой кожей дѣтей озера. Это былъ странный концертъ, который усыплялъ ихъ, укачивая на волнахъ перваго сна. Одни пѣли, какъ писклявыя скрипки, до безконечности растягивая одну ноту, другіе, болѣе важные, пробовали цѣлую гамму, а огромные и жирные издавали глухой дрожащій звукъ, словно низкіе контрабасы или далекій бой часовъ. На слѣдующее утро сжигая ихъ лица, разбудило ихъ солнце, и лай собаки стражника, которая приблизила свою морду вплотную къ ихъ головамъ. Они находались на самой границѣ Деесы и до Пальмара было всего нѣсколько шаговъ.
Мать Тонета всегда добрая и грустная, побѣжала за нимъ съ весломъ въ рукѣ, чтобы вознаградить себя за безпокойную ночь, и слегка побила его, несмотря на его быстроту. До пріѣзда матери Нелеты въ «телѣгѣ угрей», она на всякій случай побила и ея дочку, чтобы та не пропадала больше въ лѣсу.
Послѣ этого приключенія, вся деревня, точно по молчаливому соглашенію, называла Тонета и Нелету женихомъ и невѣстой. Словно связанные навсегда той ночью, проведенной въ лѣсу въ тѣсныхъ объятіяхъ, они искали другъ друга, и любили другъ друга, не высказывая своего чувства словами, какъ будто между ними было условлено, что они должны принадлежать другъ другу.
Съ этимъ приключеніемъ кончилось ихъ дѣтство. Кончилась бѣготня, веселая, беззаботная жизнь безъ всякихъ обязанностей.
Нелета стала вести ту же жизнь, что и мать: каждую ночь она отправлялась въ Валенсію съ корзинами угрей и возвращалась только на слѣдующій вечеръ. Тонетъ, видѣвшій ее только на мгновеніе при наступленіи ночи, работалъ съ отцомъ въ полѣ или ловилъ рыбу съ нимъ и съ дѣдомъ. Дядюшка Тони, ранѣе столь добрый, теперь, когда сынъ выросъ, былъ также требователенъ, какъ и дядюшка Голубь, и Тонетъ, какъ примирившееся животное, исполнялъ нехотя свою работу. Его отецъ, этотъ упрямый герой земли, былъ непреклоненъ въ своихъ рѣшеніяхъ. Когда наступило время посѣва или жатвы риса, мальчикъ цѣлый день проводилъ на поляхъ Салера. Остальную часть года онъ ловилъ рыбу, иногда съ отцомъ, иногда съ дѣдомъ, допускавшимъ его, какъ товарища, въ свою барку, каждый разъ ругая однако собачью судьбу, по волѣ которой въ его семьѣ родятся такіе бродяги.
Теперъ мальчикъ работалъ отъ скуки. Въ деревушкѣ не оставалось никого, съ кѣмъ онъ могъ бы водиться. Нелета была въ Валенсіи, а товарищи по играмъ, выросшіе, какъ и онъ самъ, обязанные зарабатывать себѣ насущный хлѣбъ, выѣзжали въ озеро вмѣстѣ съ отцами. Оставался Піавка, но мошенникъ послѣ приключенія въ Деесѣ удалялся отъ Тонета, вспоминая встрепку, которой тотъ заплатилъ за измѣну, совершенную имъ той ночью.
Какъ будто это событіе предрѣшило его будущее, бродяга искалъ себѣ прибѣжище въ домѣ священника, въ качествѣ его слуги, и спалъ какъ ообака за дверью, не думая объ отцѣ, который лишь изрѣдка появлялся въ заброшенной хатѣ, черезъ крышу которой падалъ дождь, какъ на открытомъ полѣ.
Старый Піавка нашелъ себѣ, наконецъ, промыселъ. Когда онъ бывалъ трезвъ, онъ посвящалъ себя охотѣ за выдрами. Ихъ число не доходило и до дюжины, такъ какъ ихъ испоконъ вѣка упорно преслѣдовали.
Однажды вечеромъ, переваривая вино на берегу, онъ замѣтилъ на водѣ круги, кипѣніе и большіе пузыри. Ктото нырялъ, между сѣтями, замыкавшими каналъ, ища въ нихъ рыбу. Спустившись въ воду, съ шестомъ, который ему одолжили, онъ сталъ охотиться за темнымъ животнымъ, бѣгавшимъ по дну, пока ему не удалось убить его и взять,
То была знаменитая – выдра, о которой въ Пальмарѣ говорили, какъ о фантастическомъ существѣ, одна изъ тѣхъ выдръ, которыми когда‑то кишѣло озеро, и которыя разрывали сѣти, такъ что было невозможно ловить рыбу.
Старый бродяга считалъ себя теперь первымъ человѣкюмъ Альбуферы. Рыбачья община Пальмара обязана была по старымъ законамъ, занесеннымъ въ книги, хранившіяся у присяжнаго, выдавать за каждую пойманную выдру по одному дуро. Старикъ взялъ награду, но на этомъ не остановился. Животное было настоящимъ кладомъ! Онъ отправился показывать его въ гавани Катарохи и Сильи, и дошелъ въ своемъ тріумфальномъ шествіи вокругъ озера до Суеки и Кульеры.
Со всѣхъ сторонъ его звали. Не было трактира, гдѣ бы его не принимали съ распрастертыми объятіями. Сюда, Піавка! Пусть покажетъ звѣря, котораго убилъ! И бродяга послѣ нѣсколькихъ стакановъ вина любовно вынималъ изъ подъ плаща бѣдное животное, мягкое и вонючее, позволяя любоваться его шкурой, даже дотронуться до нея, – но только съ большой осторожностью! – чтобы удостовѣриться въ ея мягкости.
Никогда руки отца не обнимали съ такой мягкостью и нѣжностью маленькаго сына, когда онъ родился на свѣтъ, какъ это животное! Прошло нѣсколько дней, народу надоѣла выдра, никто не давалъ за нея даже и чарки водки, не было ни одного трактира, который не старался бы отдѣлаться отъ Піавки, какъ отъ зачумленнаго, ввиду нестерпимой вони, поднимавшейся изъ – подъ плаща отъ разлагавшагося животнаго. Прежде чѣмъ бросить животное, онъ извлекъ изъ него новую прибыль, запродавъ въ мастерскую для набивки чучелъ и объявилъ всему міру о своемъ новомъ призваніи. Онъ будетъ охотиться за выдрами.
Освободившись отъ труда, Тонетъ возобновилъ старыя дружбы. У него было два товарища, родившіеся по сосѣдству: Нелета и Піавка.
Дѣвочка не имѣла отца. Ея мать была торговкой угрями въ городѣ. Въ полночь она нагружала свои корзины на баркасъ, именуемый «телѣгой угрей». По вечерамъ она возвращалась въ Пальмаръ, рыхлая и тучная, утомленная дневнымъ путешествіемъ, ссорами и торгомъ на рынкѣ. Бѣдная женщина ложилась до наступленія ночи, чтобы встать съ первыми звѣздами и такая ненормальная жизнь не позволяла ей заботиться о дочери. Дѣвочка росла на попеченіи сосѣдокъ и главнымъ образомъ матери Тонета, часто дававшей ей поѣсть и обращавшейся съ ней, какъ съ новой дочкой. Дѣвочка была однако менѣе послушна, чѣмъ Подкидышъ, и предпочитала сопровождать Тонета въ его экскурсіяхъ, вмѣсто того, что по цѣлымъ часамъ сидѣть и учиться вязать сѣти.
Піавка носилъ ту же кличку, какъ его отецъ, самый знаменитый пьяница во всей Альбуферѣ, маленькій старичокъ, высохшій отъ долголѣтняго пьянства. Оставшись вдовцомъ, съ однимъ только сыномъ, маленькимъ Піавочкой, онъ отдался алкоголю, и народъ видя, какъ онъ жадно и безпокойно посасываетъ вино, сравнилъ его съ піавкой, создавъ такимъ образомъ его кличку.
По цѣлымъ недѣлямъ онъ пропадалъ изъ Пальмара. Порой бывало извѣстно, что онъ бродилъ по деревушкамъ материка, прося милостыню у богатыхъ крестьянъ Катаррохи и Массонасы и высыпаясь въ амбарахъ. Когда онъ долгое время проживалъ въ Пальмарѣ, по ночамъ исчезали изъ каналовъ сѣти, верши опорожнялись до прихода ихъ хозяевъ, и не одна сосѣдка, считая своихъ утокъ, съ крикомъ и плачемъ удостовѣрялась въ пропажѣ одной изъ нихъ. Карабинеръ громко кашлялъ и такъ близко подходилъ къ Піавкѣ, какъ будто хотѣлъ ткнутъ ему въ глаза свои большіе усы. Пьяница протестовалъ, призывая въ свидѣтели святыхъ, за неимѣніемъ болѣе достовѣрныхъ поручителей. Просто это интриги! Людиотятъ его погубить, какъ будто недостаточно онъ уже несчастенъ и бѣденъ, обитая въ худшей хатѣ деревушки! И чтобы успокоить свирѣпаго представителя закона, не разъ выпивавшаго рядомъ съ нимъ и только не признававшаго своихъ друзей за стѣнами трактира, онъ перекочевывалъ на друтой берегъ Альбуферы, не возвращаясь въ Пальмаръ впродолженіи нѣсколькихъ недѣль.
Сынъ его отказывался слѣдовать за нимъ во время этихъ экспедицій. Родившись въ собачьей конурѣ, гдѣ никогда не видно было хлѣба, онъ съ дѣтскихъ лѣтъ пріучился самъ доставать себѣ пищу и вмѣсто того, чтобы сопровождать отца, старался, напротивъ, уйти отъ него, чтобы не дѣлиться съ нимъ плодами своей хитрости и ловкости.
Когда рыбаки садились за столъ, они видѣли, какъ взадъ и впередъ передъ дверью хаты ходитъ чья‑то меланхолическая тѣнь. Она, наконецъ, останавливалась у одного изъ косяковъ двери, склонивъ голову и глядя исподлобья, какъ молодой быкъ, готовый къ нападенію.
Это былъ Піавочка, который обнаруживалъ свой голодъ съ лицемѣрнымъ выраженіемъ смиренія и стыдливости, тогда какъ въ его плутовскихъ глазахъ блистало желаніе завладѣть всѣмъ, что онъ видѣлъ.
Появленіе его произіводило впечатлѣніе! Бѣдный мальчуганъ! И ловя на лету полуобглоданную кость лысухи, кусокъ линя или черстваго хлѣба, онъ набивалъ себѣ желудокъ, переходя отъ двери къ двери. Когда собаки съ глухимъ лаемъ подбѣгали къ одному изъ трактировъ Пальмара, Піавочка также бѣжалъ туда, какъ будто былъ посвященъ въ тайну. То были охотники, стряпавшіе рисъ съ говядиной, люди изъ Валенсіи, пріѣхавшіе на озоро, чтобы съѣсть знаменитое блюдо: «чеснокъ и перецъ». Когда пріѣзжіе, усѣвшись передъ столикомъ трактира, принимались между ѣдой защищаться отъ натиска голодныхъ собакъ, имъ помогалъ мальчикъ въ лохмотьяхъ, которому и удавалось путемъ улыбокъ и отпугиванія злыхъ собакъ остаться хозяиномъ остатковъ сковороды. Отъ карабинера онъ получилъ старую солдатскую шляпу, полицейскій подарилъ ему брюки утонувшаго въ тростникахъ охотника. Его всегда босыя ноги были настолько же сильны, насколько слабы были его руки, никогда не дѣйствовавшія ни шестомъ, ни весломъ.
Грязный, голодный Піавка, на каждомъ шагу бѣшено чесавшій голову подъ грязной шляпой, пользовался большимъ авторитетомъ среди дѣтворы. Тонетъ былъ сильнѣе его, легко расправлялся съ нимъ и всетаки считалъ себя ниже и слѣдовалъ всѣмъ его указаніямъ.
Это былъ авторитетъ человѣка, умѣвшаго существовать за собственный счетъ, не нуждаясь ни въ чьей помощи. Дѣтишки смотрѣли на него съ нѣкоторой завистью, такъ какъ ему не приходилось бояться отцовскихъ выговоровъ и у него не было никакихъ обязанностей. Къ тому же его выходки очаровывали, и малыши, получавшіе дома за малѣйшую неосмотрительность хорошую пощечину, считали себя настоящими мужчинами, сопровождая этого мошенника, который на все смотрѣлъ, какъ на свое, и пользовался всѣмъ: не было такого оставленнаго въ баркахъ предмета, который онъ не дѣлалъ своею собственностью.
Онъ объявилъ открытую войну всѣмъ обитателямъ воздуха, такъ какъ ихъ легче было ловить, нежели обитателей озера. Удивительно умнымъ способомъ собственнаго изобрѣтенія охотился онъ за такъ называемыми мавританскими воробьями, опустошающими Альбуферу. Крестьяне боятся ихъ, какъ злой чумы, такъ какъ они поѣдаютъ значительную часть риса. Лучшимъ его временемъ было лѣто, когда было изобиліе маленькихъ озерныхъ чаекъ, которыхъ онъ ловилъ сѣтью.
Внукъ дядюшки Голубя помогалъ ему при этой работѣ. Они были на половинныхъ началахъ, важно заявлялъ Тонетъ, и оба мальчика по цѣлымъ часамъ подстерегали на берегу озера птицъ, дергая за веревочку и уловляя въ сѣти неосторожныхъ. Наловивъ порядочную добычу, Піавка смѣлый путникъ, отправлялся по дорогѣ въ Валенсію съ сѣтью черезъ плечо, а въ ней чайки махали своими темными крылышками и съ отчаяніемъ выставляли бѣлое брюшко. Маленькій разбойникъ ходилъ по ближайшимъ къ рыбному рынку улицамъ, выкрикивая своихъ птицъ и городскіе мальчики сбѣгались, чтобы купить чаекъ, привязать къ ихъ лапкамъ веревку, и заставитъ ихъ летать на перекресткахъ.
На обратномъ пути между компаньонами начинались пререканія, приводившія къ полному коммерческому разрыву. Съ такимъ жуликомъ положительно нельзя сводить счеты! Тонетъ билъ, билъ Піавку, но не получалъ ни одного очаво изъ полученныхъ за продажу денегь. Легковѣрный, подчиняясь его хитрости, онъ однако снова приходилъ къ нему въ хату, полуразрушенную и безъ дверей, гдѣ тотъ спалъ одинъ большую часть года.
Когда Піавкѣ исполнилось одиннадцать лѣтъ, онъ пересталъ водиться съ своими прежними друзьями. Его инстинктъ паразита побуждалъ его посѣщать церковь, ибо это былъ лучшій путь втереться въ домъ священника.
Въ такой деревушкѣ, какъ Пальмаръ, попъ былъ бѣденъ, какъ любой рыбакъ, но Піавка испытывалъ невольную тягу къ вину въ церковныхъ сосудахъ: о немъ говорили въ трактирѣ съ большимъ восторгомъ, какъ онъ самъ слышалъ. Къ тому же лѣтомъ, когда оэеро, казалось, кипѣло подъ лучами солнца, маленькая церковка казалась ему заколдованнымъ дворцомъ съ ея сумеречнымъ свѣтомъ, проникавшимъ сквозь зеленыя окна, ея стѣнами, выштукатуренными въ бѣлый цвѣтъ, и поломъ изъ красныхъ кирпичей, дышавшимъ влагой болотистой почвы.
Дядюшка Голубь, презиравшій маленькаго разбойника за его ненависть къ труду рыбака, вознегодовалъ, когда узналъ о его новой привязанности. Ахъ, бродяга, бродяга! И какъ онъ умѣетъ выбрать себѣ занятіе!
Когда священникъ отправлялся въ Валенсію, Піавка носилъ за нимъ до барки корзину, наполненную бѣльемъ и платьемъ и шелъ по берегу прощаясь съ нимъ съ такой нѣжностью, словно больше не увидитъ его. Онъ помогалъ служанкѣ въ хозяйствѣ, приносилъ дрова изъ Деесы, воду изъ ключей, бившихъ на днѣ озера, и испытывалъ сладкую дрожь, какъ сластолюбивый котъ, когда въ маленькомъ помѣщеніи, служившемъ ризницей, одинъ, въ безмолвіи, уничтожалъ остатки обѣда священника. По утрамъ, звоня въ колоколъ, пробуждавшій деревушку, онъ испытывалъ гордость своимъ положеніемъ. Удары, которыми священникъ оживлялъ его энергію, казались ему знаками отличія, возносившими его высоко надъ товарищами.
Порою страсть къ этой нелегкой жизни подъ сѣнью церкви ослабѣвала, уступая мѣсто тоскѣ по старой бродячей жизни. Тогда онъ отыскивалъ Нелету и Тонета и они вмѣстѣ устраивали прежнія игры, бѣгали по берегу, до самой Деесы, представлявшейся этимъ простоватымъ товарищамъ концомъ свѣта.
Однажды осенью подъ вечеръ мать Тонета послала ихъ въ лѣсъ за дровами. Вмѣсто того, чтобы надоѣдать ей, возясь въ хатѣ, они могли бы быть полезными, притащивъ нѣсколько охапокъ сучьевъ, такъ какъ зима была недалека.
Они отправились втроемъ. Дееса цвѣла и благоухала, какъ садъ. Подъ нѣжными лучами почти лѣтняго солнца кустарники покрывались цвѣтами и надъ ними блестѣли насѣкомыя, словно золотыя почки, порхая съ глухимъ стрекотомъ. Вѣковыя покривившіяся сосны тгржественно шумѣли верхушками и подъ ихъ сводами распространялся нѣжный полумракъ, словно въ огромномъ соборѣ. Порой между двумя стволами просачивался лучъ солнца, какъ будто проходя черезъ окно.
Каждый разъ, когда Тонетъ и Нелета проникали въ Деесу, они чувствовали себя во власти одного и того же настроенія. Они испытывали страхъ, не зная, передъ чѣмъ. Они точно находились въ волшебномъ замкѣ великана, который вотъ – вотъ можетъ появиться.
Они шли по извилистымъ лѣснымъ тропинкамъ, то спрятанные кустарникомъ, волновавшимся надъ ихъ головами, то вдругъ, всходя на самую высокую дюну, съ которой сквозь колоннаду стволовъ открывался видъ на огромное зеркало озера, испещренное барками, маленькими, какъ мухи. Ноги ихъ тонули въ землѣ, покрытой корой затвердѣвшаго навоза. При шумѣ ихъ шаговъ, при малѣйшемъ ихъ крикѣ кустарники содрагались отъ бѣшеной скачки незримыхъ звѣрей. То были кролики, которые убѣгали. Издали доносился звонъ колокольчиковъ стадъ коровъ, пасшихся по направленію къ морю.
Дѣти казались опьяненными тишиной и благоуханіемъ яснаго вечера. Когда они посѣщали лѣсъ въ зимніе дни, то все – и сухіе, голые кустарники и холодный вѣтеръ, дувшій съ моря такъ, что рукамъ становилось морозно, наконецъ весь трагическій видъ Деесы при сѣромъ освѣщеніи затянутаго тучами неба – все заставляло ихъ быстро набрать сучьевъ на самой опушкѣ, чтобы потомъ безъ передышки бѣжать до самаго Пальмара.
Но въ этотъ вечеръ они шли храбро впередъ, желая исходить весь лѣсъ, хотя бы имъ пришлось дойти до края свѣта.
Ихъ путь былъ полонъ неожиданностей. Нелета съ инстинктами женщины, которая стремится быть какъ можно красивѣе, вмѣсто того чтобы искать сухіе сучья, рвала вѣтки мирта и украшала ими свои нечесаные волосы. Потомъ срывала вѣтки мяты и другихъ душистыхъ растеній, покрытыхъ цвѣтами, пряный запахъ которыхъ опьянялъ ее. Тонетъ собиралъ лѣсные колокольчики и, свивъ изъ нихъ вѣнокъ, клалъ его на ея лохматую головку. Со смѣхомъ указывалъ онъ, какъ она похожа на головки, нарисованныя надъ алтарями въ церкви Пальмара. Піавка искалъ своей мордочкой паразита чего‑нибудь съѣдобнаго въ этой сіявшей и благоухавшей природѣ. Онъ проглатывалъ красныя ягоды дикой вишни и съ силой, которая могла быть объяснена только голодомъ, вырывалъ изъ земли капустныя пальмы, ища горькій стволъ, подъ мясистыми волокнами котораго находились нѣжныя сладкія сѣмена. Въ лѣсныхъ просѣкахъ, низменностяхъ, лишенныхъ деревьевъ, такъ какъ въ продолженіи зимы ихъ покрывала вода, порхали стрекозы и бабочки. Бѣгая, дѣти получали царапины въ ноги отъ кустарниковъ, уколы отъ остраго, какъ копья, камыша, но они смѣялись надъ болью и шли дальше, восхищенные красотой лѣса. На тропинкахъ встрѣчали они короткихъ, толстыхъ и блестящихъ червяковъ, словно живые цвѣты, двигавшіеся ло землѣ волнообразными нервными движеніями. Они поднимали пальцами этихъ гусеницъ, глядя на нихъ, какъ на таинственныя существа, природы которыхъ они не въ силахъ разгадать, и снова клали на землю, слѣдя на четверенькахъ за ихъ волнообразными движеніями, пока они не скрывались въ кустахъ. Они бѣгали за стрекозами и всѣ трое смотрѣли съ восхищеніемъ на нервный полетъ самыхъ обычныхъ, красныхъ, а также на другихъ, одѣтыхъ какъ волшебницы, съ серебряными крылышками, зеленой спинкой и золотой грудкой.
Бродя на авось, въ самой серединѣ лѣса, куда они никогда не заходили, они замѣтили вдругъ, какъ измѣнился пейзажъ. Они проникли въ кусты, росшіе въ ущельяхъ, и вдругъ очутились въ темномъ сумракѣ. Съ каждымъ шагомъ слышался все ближе безпростанный ревъ. То было морк, бившееся о берегъ по ту сторону цѣпи дюнъ, замыкавшихъ горизонтъ.
Сосны не были здѣсь такими прямыми и важными, какъ ближе къ озеру. Стволы ихъ покривились, сучья были почти бѣлыми и верхушки опускались внизъ. Всѣ деревья склонились въ одномъ направленіи, точно въ глубокомъ безмолвіи вечера пронесся невидимый морской вѣтеръ. Во время бурь онъ яростно налеталъ на эту часть лѣса, придавая ей мрачный видъ.
Дѣти повернули назадъ. Они много слыхали объ этой части Деесы, самой дикой и опасной. – Безмолвіе и неподвижность кустовъ нагоняли на нихъ страхъ. Тамъ скользили большія змѣи, преслѣдуемыя сторожами Деесы, и паслись дикіе быки, уединявшіеся отъ стада, заставляя охотниковъ заряжать ружья крупной солью, чаюбы, не убивая, вспугнуть ихъ.
Піавка, лучше другихъ знавшій Деесу, велъ своихъ товарищей къ озеру, но встрѣчавшіяся на дорогѣ капустныя пальмы заставляли его сбиваться съ дороги.
Наступала ночь. Нелета начинала безпокоиться, видя, какъ въ лѣсу становится темно. Оба мальчика смѣялись. Сосны образовывали огромный домъ, въ которомъ было темно, какъ въ ихъ хатахъ, когда солнце еще не совсѣмъ зашло, тогда какъ за лѣсомъ было еще свѣтло. Нечего спѣшить! И они продолжали искать капустныя пальмы. Дѣвочка успокаиваласъ, когда Тонетъ угощалъ ее сладкими сѣменами и отставала, высасывая ихъ. Когда на поворотѣ тропинки, она увидѣла себя одинокой, она поспѣшила присоединиться къ мальчикамъ.
Теперъ въ самомъ дѣлѣ наступила ночь… Таково было мнѣніе Піавки, знавшаго Деесу. Вдали уже не слышались колокольчики стада. Надо поскорѣе выбраться изъ лѣса, собравъ предварительно сучья, а то дома влетитъ. И они принялись искать сухіе сучья у корней сосенъ, въ кустахъ. Быстро собрали три маленькія связки и отправились ощупью въ темнотѣ. Еще нѣсколько шаговъ и наступилъ полный мракъ. Въ той сторонѣ, гдѣ должна была лежать Альбуфера, виднѣлось словно зарево потухавшаго пожара, тогда какъ въ лѣсу стволы и кусты едва выступали на темномъ фонѣ, какъ еще болѣе темныя тѣни.
Піавка терялъ прежнее спокойствіе. Онъ не зналъ, куда шелъ. Сбившись съ тропинки, они спотыкались о колючій кустарникъ, рвавшій ихъ ноги. Нелета вздыхала отъ страха, вскрикнула и упала… Ударившись о корни сосны, перерѣзавшіе дорогу, она ранила себѣ ногу. Піавка настаивалъ на продолженіи пути, на томъ, чтобы бросить на произволъ судьбы неповоротливую дѣвочку, умѣющую только нюни распускатъ. Дѣвочка тихо плакала, словно боясь нарушить безмолвіе лѣса, и привлечь вниманіе ужасныхъ звѣрей, населявшихъ темноту, а Тонетъ потихонько грозилъ Піавкѣ сказочнымъ количествомъ щелчковъ и пощечинъ, если онъ не останется съ ними въ качествѣ проводника.
Шли они медленно, ощупывая ногами почву. Уже не встрѣчались имъ кустарники. Подъ ними была вязкая тродинка. Однако на всѣ замѣчанія Тонетъ уже не получалъ отвѣта отъ спутника, которыи шелъ впереди.
– Піавка! Піавка!
Шорохъ ломающихся сучьевъ и задѣтыхъ во время бѣга кустарниковъ былъ единственнымъ отвѣтомъ: точно спасался дикій звѣрь. Тонетъ въ бѣшенствѣ закричалъ: Ахъ, разбойникъ! Онъ бѣжалъ, чтобы скорѣе выйти изъ лѣса, не хотѣлъ итги съ товарищами, что бы не помогать Нелетѣ. Когда дѣти остались вдвоемъ, они сразу почувствовали, какъ ихъ покидаютъ послѣдніе остатки сдокойствія. Такой опытный бродяга, какъ Піавка, былъ для нихъ большой помощью. Испуганная Нелета, забывая всякое благоразуміе, громко плакала, и ея рыданія раздавались въ безмолвіи лѣса, казавшагося безпредѣльнымъ. Страхъ подруги вновь возбудилъ энергію Тонета. Обнявъ одной рукои дѣвочку, онъ поддерживалъ и ободрялъ ее, спрашивалъ, можетъ ли она итти, хочетъ ли она слѣдовать за нимъ все дальше, хотя бѣдный мальчикъ и не зналъ, куда.
Долго они стояли, прижавшись другъ къ другу: она – рыдая, онъ охваченный страхомъ безвѣстнос, стараясь однако его пересилить.
Что‑то липкое и холодное пронеслось мимо нихъ, коснувшись лица. Быть можетъ, летучая мышь: и это прикосновеніе, бросавшее ихъ въ дрожь, вывело ихъ изъ печальнаго бездѣйствія. Снова они принялись быстро шагать, падая и снова поднимаясь, натыкаясь на кустарникъ, сталкиваясь съ деревьями, пугаясь шумовъ, которые побуждали ихъ ускорять бѣгство. Оба думали объ одномъ и томъ же, но скрывали свою мысль изъ инстинктивной боязни увеличить страхъ. Въ ихъ памяти вставалъ образъ Санчи. Проходили цѣлымъ роемъ легенды озера, слышанныя ночью у очага хаты, и дотрогиваясь руками до стволовъ, они думали что прикасаются къ чешуйчатой холодной кожѣ огромныхъ гадовъ. Крики лысухъ, доносившіеся издали изъ тростника на озерѣ, казались имъ жалобнымъ стономъ убиваемыхъ. Ихъ безумное бѣгство сквозь кустарники, трескъ сучьевъ, шорохъ травы пробуждали въ темныхъ кустахъ таинственныя существа, которыя убѣгали, шурша сухими листьями.
Они дошли до большой просѣки, совершенно не представляя себѣ, въ какомъ мѣстѣ безграничнаго лѣса они находятся. Здѣсь, на открытомъ мѣстѣ было не такъ темно. Наверху простиралось темно – голубое небо кое – гдѣ свѣтло блестѣвшее, словно большое полотно, растянутое надъ темной массой лѣса, окружавшаго равнину. Дѣти остановились на этомъ свѣтломъ и спокойномъ островкѣ. У нихъ не было больше силъ продолжать путь. Они дрожали отъ страха передъ темной чащей деревьевъ, двигавшихся во всѣ стороны, какъ море волнующихся тѣней. Они сѣли, тѣсно обнявшись. словно прикосновеніе ихъ тѣлъ вливало въ нихъ бодрость. Нелета перестала плакать. Побѣжденная печалью и утомленіемъ, она склонила головку на плечо друга и тихо вздыхала. Тонетъ озирался кругомъ, точно больше лѣсного мрака его безпокоилъ этотъ сумеречный свѣтъ, въ которомъ ему то и дѣло мерешился силуэтъ дикаго звѣря, врага заблудившихся дѣтей. Въ безмолвіи раздавалось кукованіе кукушки, лягушки въ ближнемъ болотѣ, умолкшія при ихъ появленіи, снова обрѣтали мужество и затягивали свою пѣснь, надоѣдливые большіе москиты жужжали вокругъ ихъ головъ, обозначаясь въ полумракѣ въ видѣ темной стрекочущей тучи.
Дѣти постепенно успокоились. Здѣсь было совсѣмъ недурно. Можно было переночевать. Теплота ихъ плотно прижавшихся тѣлъ, казалось, вливала въ нихъ новую жизнь, заставляя забывать о своемъ страхѣ и безумномъ бѣгствѣ сквозь чащу лѣса.
Надъ верхушками сосенъ, по направленію къ морю, показалась свѣтлая полоса. Казалось, звѣзды гаснутъ, погружаясь въ молочныя волны. Возбужденныя таинственностью лѣса, дѣти съ тревогой смотрѣли на это явленіе, точно кто‑то прилетѣлъ къ нимъ на помощь, окруженный свѣтлымъ ореоломъ. Вѣтки сосенъ съ ихъ кружевной зеленой тканью выдѣлялись чернымъ рисункомъ на свѣтломъ фонѣ. Надъ сводами лѣса вспыхнуло что‑то блестящее, въ видѣ сначала маленькой слегка изогнутой линіи, похожей на серебряную бровь, потомъ свѣтящаго полукруга и наконецъ огромнаго лица, нѣжнаго цвѣта меда, распространявшаго между ближайшими звѣздами свое сіяніе. Казалосъ, луна улыбается дѣтямъ, взиравшимъ на нее съ благоговѣніемъ маленькихъ дикарей.
Лѣсъ измѣнился, какъ только показался полнощекій ликъ луны, отъ которой тростники заблестѣли, какъ серебряные хлысты. У корней каждаго дерева простиралаоь безпокойная черная тѣнь. Казалось, лѣсъ растетъ, удваивается, словно на свѣтящейся землѣ выростаетъ другой призрачный лѣсъ.
Дикіе соловьи озера, такъ страстно любящіе свободу, что умираютъ, если ихъ посадить въ клѣтку, запѣли во всѣхъ концахъ просѣки и даже москиты жужжали нѣжнѣе въ насыщенномъ свѣтомъ уголкѣ.
Приключеніе начинало казаться обоимъ дѣтямъ интереснымъ.
Нелета уже не чувствовала боли въ ногѣ и спокойно говорила на ухо своему спутнику. Преждевременно развившійся инстинктъ женщины, хитрость брошенной, бродячей кошечки давала ей большое преимущество передъ Тонетомъ. Они останутся въ лѣсу! Не правда‑ли? Завтра, вернувшись домой, они найдутъ предлогъ объяенить свое приключеніе. Піавка пусть за все отвѣчаетъ! Они переночуютъ здѣсь и увидятъ то, чего никогда еще не видали. Они будутъ спать вмѣстѣ, будутъ какъ мужъ и жена. И въ своей наивности они дрожа произносили эти слова, еще тѣснѣе прижимаясь другъ къ другу, какъ будто инстинктъ имъ подсказывалъ, что пробуждавшаяся нѣжность требуетъ, чтобы они какъ можно яснѣе ощущали теплоту своихъ тѣлъ.
Тонетъ испытывалъ странное необъяснимое опьяненіе. Никогда еще тѣло подруги, которую онъ такъ часто билъ во время грубыхъ игръ, не обладало такой пріятной теплотой, которая, казалось, распространялась по его жиламъ и ударяла ему въ голову, возбуждая такое же волненіе, какъ чарка вина, которой его угощалъ въ трактирѣ дѣдъ. Онъ смотрѣлъ безцѣльно передъ собой, но все его вниманіе было поглощено головкой Нелеты, тяжело лежавшей на его плечѣ, и нѣжнымъ дыханіемъ ея рта, обдававшимъ его шею, точно ее щекочетъ чья‑то бархатная рука. Оба молчали и безмолвіе только увеличивало чары минуты. Нелета открыла свои зеленые глаза, въ глубинѣ которыхъ луна отражалась, какъ капля росы, и принявъ болѣе удобную позу, снова закрыла ихъ.
– Тонетъ… Тонетъ! – шептала она, какъ во снѣ, прижимаясь къ товарищу.
Сколько могло быть времени? Мальчикъ чувствовалъ, какъ смыкались глаза не столько оть сна, сколько отъ страннаго опьяненія, которое, казалось, подавляло его. Изъ всѣхъ шороховъ лѣса онъ слышалъ только жужжанье москитовъ, летавшихъ, какъ облака, надъ грубой кожей дѣтей озера. Это былъ странный концертъ, который усыплялъ ихъ, укачивая на волнахъ перваго сна. Одни пѣли, какъ писклявыя скрипки, до безконечности растягивая одну ноту, другіе, болѣе важные, пробовали цѣлую гамму, а огромные и жирные издавали глухой дрожащій звукъ, словно низкіе контрабасы или далекій бой часовъ. На слѣдующее утро сжигая ихъ лица, разбудило ихъ солнце, и лай собаки стражника, которая приблизила свою морду вплотную къ ихъ головамъ. Они находались на самой границѣ Деесы и до Пальмара было всего нѣсколько шаговъ.
Мать Тонета всегда добрая и грустная, побѣжала за нимъ съ весломъ въ рукѣ, чтобы вознаградить себя за безпокойную ночь, и слегка побила его, несмотря на его быстроту. До пріѣзда матери Нелеты въ «телѣгѣ угрей», она на всякій случай побила и ея дочку, чтобы та не пропадала больше въ лѣсу.
Послѣ этого приключенія, вся деревня, точно по молчаливому соглашенію, называла Тонета и Нелету женихомъ и невѣстой. Словно связанные навсегда той ночью, проведенной въ лѣсу въ тѣсныхъ объятіяхъ, они искали другъ друга, и любили другъ друга, не высказывая своего чувства словами, какъ будто между ними было условлено, что они должны принадлежать другъ другу.
Съ этимъ приключеніемъ кончилось ихъ дѣтство. Кончилась бѣготня, веселая, беззаботная жизнь безъ всякихъ обязанностей.
Нелета стала вести ту же жизнь, что и мать: каждую ночь она отправлялась въ Валенсію съ корзинами угрей и возвращалась только на слѣдующій вечеръ. Тонетъ, видѣвшій ее только на мгновеніе при наступленіи ночи, работалъ съ отцомъ въ полѣ или ловилъ рыбу съ нимъ и съ дѣдомъ. Дядюшка Тони, ранѣе столь добрый, теперь, когда сынъ выросъ, былъ также требователенъ, какъ и дядюшка Голубь, и Тонетъ, какъ примирившееся животное, исполнялъ нехотя свою работу. Его отецъ, этотъ упрямый герой земли, былъ непреклоненъ въ своихъ рѣшеніяхъ. Когда наступило время посѣва или жатвы риса, мальчикъ цѣлый день проводилъ на поляхъ Салера. Остальную часть года онъ ловилъ рыбу, иногда съ отцомъ, иногда съ дѣдомъ, допускавшимъ его, какъ товарища, въ свою барку, каждый разъ ругая однако собачью судьбу, по волѣ которой въ его семьѣ родятся такіе бродяги.
Теперъ мальчикъ работалъ отъ скуки. Въ деревушкѣ не оставалось никого, съ кѣмъ онъ могъ бы водиться. Нелета была въ Валенсіи, а товарищи по играмъ, выросшіе, какъ и онъ самъ, обязанные зарабатывать себѣ насущный хлѣбъ, выѣзжали въ озеро вмѣстѣ съ отцами. Оставался Піавка, но мошенникъ послѣ приключенія въ Деесѣ удалялся отъ Тонета, вспоминая встрепку, которой тотъ заплатилъ за измѣну, совершенную имъ той ночью.
Какъ будто это событіе предрѣшило его будущее, бродяга искалъ себѣ прибѣжище въ домѣ священника, въ качествѣ его слуги, и спалъ какъ ообака за дверью, не думая объ отцѣ, который лишь изрѣдка появлялся въ заброшенной хатѣ, черезъ крышу которой падалъ дождь, какъ на открытомъ полѣ.
Старый Піавка нашелъ себѣ, наконецъ, промыселъ. Когда онъ бывалъ трезвъ, онъ посвящалъ себя охотѣ за выдрами. Ихъ число не доходило и до дюжины, такъ какъ ихъ испоконъ вѣка упорно преслѣдовали.
Однажды вечеромъ, переваривая вино на берегу, онъ замѣтилъ на водѣ круги, кипѣніе и большіе пузыри. Ктото нырялъ, между сѣтями, замыкавшими каналъ, ища въ нихъ рыбу. Спустившись въ воду, съ шестомъ, который ему одолжили, онъ сталъ охотиться за темнымъ животнымъ, бѣгавшимъ по дну, пока ему не удалось убить его и взять,
То была знаменитая – выдра, о которой въ Пальмарѣ говорили, какъ о фантастическомъ существѣ, одна изъ тѣхъ выдръ, которыми когда‑то кишѣло озеро, и которыя разрывали сѣти, такъ что было невозможно ловить рыбу.
Старый бродяга считалъ себя теперь первымъ человѣкюмъ Альбуферы. Рыбачья община Пальмара обязана была по старымъ законамъ, занесеннымъ въ книги, хранившіяся у присяжнаго, выдавать за каждую пойманную выдру по одному дуро. Старикъ взялъ награду, но на этомъ не остановился. Животное было настоящимъ кладомъ! Онъ отправился показывать его въ гавани Катарохи и Сильи, и дошелъ въ своемъ тріумфальномъ шествіи вокругъ озера до Суеки и Кульеры.
Со всѣхъ сторонъ его звали. Не было трактира, гдѣ бы его не принимали съ распрастертыми объятіями. Сюда, Піавка! Пусть покажетъ звѣря, котораго убилъ! И бродяга послѣ нѣсколькихъ стакановъ вина любовно вынималъ изъ подъ плаща бѣдное животное, мягкое и вонючее, позволяя любоваться его шкурой, даже дотронуться до нея, – но только съ большой осторожностью! – чтобы удостовѣриться въ ея мягкости.
Никогда руки отца не обнимали съ такой мягкостью и нѣжностью маленькаго сына, когда онъ родился на свѣтъ, какъ это животное! Прошло нѣсколько дней, народу надоѣла выдра, никто не давалъ за нея даже и чарки водки, не было ни одного трактира, который не старался бы отдѣлаться отъ Піавки, какъ отъ зачумленнаго, ввиду нестерпимой вони, поднимавшейся изъ – подъ плаща отъ разлагавшагося животнаго. Прежде чѣмъ бросить животное, онъ извлекъ изъ него новую прибыль, запродавъ въ мастерскую для набивки чучелъ и объявилъ всему міру о своемъ новомъ призваніи. Онъ будетъ охотиться за выдрами.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента