Вишняков Михаил
Забайкальские болтомохи

   Михаил Вишняков
   Забайкальские болтомохи
   Михаил Евсеевич Вишняков родился в 1945 году в Читинской области. Автор двенадцати книг стихотворений, изданных в Иркутске и Москве. Известен также как публицист, переводчик "Слова о полку Игореве", поэт-песенник, прозаик. Член союза писателей России.
   Живет в Чите. Работает пресс-секретарем губернатора Читинской области.
   Откуда пошли забайкальские болтомохи
   Жил-был в Чите, в главном городе Забайкалья, поэт Михаил Вишняков. Умный не умник, дурной не дурак, в общем, как все поэты в России - неделю стихи пишут, в субботу в баню ходят, отмываются, в воскресенье деньги за стихи получают. Нагребут тысяч в мешок, домой несут. А в том мешке дырка есть; пока доберутся до квартиры, деньги-то пачка за пачкой порастеряются. За такое растяпство поэты своих жен ругают: почему иголку не купили, дырку не зашили? Жены поэтические встают в оборонительную диспозицию и возмущаются:
   - писаки! А вы на иголку заработали?
   В общем, дожил тот поэт Вишняков до сорока лет. Стихов много написал, семь штук книжек издал, а на иголку так и не заработал. Загорюнился, очкастый, голову повесил. Да нет, не в петлю веревочную, а на плечо жены. Та и сказала:
   - Герой ты мой лирический! Не кручинься, не помирай раньше времени, а купи себе ружье да поезжай в тайгу. Добудь соболя да волка - вот и разбогатеем.
   Недаром же в польском народе говорят: "На красивую жену смотреть хорошо, с доброй - жить хорошо". Послушался наш Михаил Вишняков доброго совета. Купил ружье и поехал на промысел в свою родную деревню Сухайку.
   Только добрался - маленьким сделался. Идет по улице мимо одной неказистой избушки, видит: сидит у раскрытого окна шорник и сапожник дед Миша Заусан, знаменитый болтомошник и балагур.
   - Дед, а дед, - обращается малый.
   - На кол одет, пенькой подвязан, богу обязан, - отвечает старик, глаз щурит, солнце ресницами защемляет и нитку тянет из золотого луча.
   Присел малец на завалинку, рот раскрыл, смотрит как зачарованный. Перестал Миша Заусан нитку тянуть, взял сапог, забивает в подошву гвозди березовые, из чурочки колотые, да поет:
   Эх, Семеновна,
   с горы катилася,
   юбка в клеточку
   заворотилася!
   Тут давай подходить к Мише Заусану деревенские старики: Илья-кузнец да Меркуха-конюх, Миша Палка да Ларион-уставщик, да Корней Большой, самый столетний-престолетний дед в Сухайке. Пришли - расселись. Давай загибать про конскую масть да нонешнюю власть, про четверть вина да зачем мужику жена. Загнут в Сухайке - в Шилке распрямить не могут, а в Чите примутся, только поломают. Пустят завиральню - в Сретенске паром всколыхнется, трос лопнет.
   Чего-чего только не наслушался наш поэт от народных сказителей, от природных златоустов и памятчиков. Выбрался из деревни, зашел в Шилке на вокзал, а там сидят на лавках не то лекторы ученые, не то урки заключенные: языки вытянули и за карманы привязали. Еще в тридцать седьмом году, при культе личности, привязали им, чтоб лишнего не болтали. С той поры мужики молчат, только руками маячат: мол, люди добрые, развяжите.
   Развязал поэт языки этим молчунам - десять дней и ночей рассказывали они оч-чень разные истории.
   Так и пошло: куда ни поедет Вишняков, везде встретится ему смехотворец да шутник, балясник да зубоскал, да свистун, да ошаульник добрый. В охотничьих зимовьях на Чикое и Газимуре, по Нерче и Онону, Хилку и Ингоде стал собирать поэт блестки словесные, болтомохи интересные.
   Собрал - стал печатать в газетах. Народ читает - на ус мотает.
   Слава о забайкальских болтомохах пошла по всей Сибири, а после того как один кооператор продал по несколько тысяч за штуку да другой перепродал в Париж - по всему миру разнеслась. Вот американский президент на днях звонит через спутник японскому императору-микадо.
   - Дорогой, - говорит, - Микадо Микадович, ну хоть убей меня, не могу выступать в сенате, пока ради настроения не прочитаю новую забайкальскую болтомоху. Выручай, - говорит, - паря!
   - Сложное дело, - отвечает император Японии, - ну уж ладно, ради дружбы попробую позвонить на читинское радио, попрошу поменять новую запись болтомох на семнадцать японских компьютеров. Может, согласятся эти гураны...
   Вот какова цена узорчатому да переливчатому слову забайкальцев, истинных авторов вишняковских болтомох.
   А еще говорят, на днях видели в магазине жену поэта - покупала и купила-таки иголку! Слава тебе, Господь наш милостивый, теперь зашьет мешок - и хоть один поэт в России будет жить по-человечески.
   "Ба-абушка-а..."
   Нерчинский браконьер Проня Унтиков отыскал медвежью берлогу. Собрался с духом, навострил уши топориком, стал подбираться. От кустика до кустика, от сосны до березы. Миновал старый пень, перешагнул через валежину. Еще два-три шага - и вот чело берлоги. Закуржавела дыра, вмерзли в край рыжие иглы лиственницы, листочки осины краснеют, трепещут, как маленькие флажки от нутряного дыхания берлоги.
   Прислушался Проня - тихо внутри, прислушался сильнее - уловил сладкое посапывание и храп далекий-далекий. Перекрестился и заглянул в берлогу. Вот те раз! Прямо у входа сидит на горшке медвежонок и еще лапой за ухом чешет. Проня без всякого нахальства, негромко и уважительно спросил:
   - Эй, малый, папка дома?
   - Не-е, - покачал головой медвежонок.
   - А мамка?
   - Нету, - ответил медвежонок.
   - Ах ты, шпана сопливая! - расхрабрился Проня и поддал пинком медвежонка вместе с горшком.
   - Ба-абушка-а! - заплакал малыш. - Меня дядя чужой обижает!
   Проня ты, Проня Унтиков! Нам остается снять шапку, перекреститься: бабушка - это, брат, такая ба-абушка-а, что семь волков на деревья влезли, до сих пор там сидят, вывод делают: нет, не надо обижать маленьких медвежат.
   Про солдата Гаученова, Брылену Чечилу и
   командира ракетной части
   Не в чеченском царстве, не в якутском государстве, не в Туле в гостях, а в Чите в ракетных частях служил солдат Иван Гаученов. Служба не дружба: что прикажет командир, то и делал - в караул ходил, плац подметал, из ракеты куда надо стрелял, куда надо нацеливался. За дисциплину и исполнительность дали солдату Гаученову увольнение в город. Солдат, известное дело, шилом бреется, самогоном греется, ему собраться недолго: пуговицы почистил, ремень подтянул, улыбку до ушей раскатал и - ш-шагом арш! - за ворота части. А командир вослед:
   - Смотри, - грит, - Гаученов, живет тут Брылена Чечила, не попадись к ней на зубок.
   - Ракетчики - народ стратегический, - бодро ответил Гаученов, - куда нацелены, туда и летят.
   - Ну-ну, смотри: не та беда, что штанина подмочена, а та, что скособочена, - остерег командир.
   Приехал Гаученов в город, там-сям погулял, "Сникерс" съел, на девушек нагляделся. Ко времени в часть поехал. Только сошел с автобуса, а Брылена Чечила тут как тут. Баба злющая, снизу копырялка, сверху ковырялка, своего мужа в гроб свела, за чужих принялась.
   - Служивый, - говорит, - пойдем ко мне, я ничего не ищу, а рюмкой угощу. Гребень гребок, подушку под бок, два-ста бодаста, а триста игристо. - повела плечом Брылена Чечила и рукавом махнула.
   - Командир заругает, - пробовал возразить солдат Гаученов.
   - Ты, матушка, грози, а ты, девушка, гуляй, - продолжала Брылена Чечила. - Эх, рюмка - ком, пошла кувырком! - свистнула, кавалерский знак каблучком начертила, она ж колдовка была.
   Затуманился ум солдатика, пошел, как на веревочке, не в часть, а в чужую усадьбу.
   Брылена Чечила вдова богатая, у ней двор что кащеево царство, оградой обнесен, внутри псы сторожевые по кругу бегают, замки электронные гудят. В зале стол накрыт со всякой всячиной: водка русская, вина заморские, рюмки хрусталем играют.
   Солдат, он хотя и в гимнастерке, а тот же мужик: за чаркой чарка, как в пасть овчарке. За-ради чести еще по двести, а там со свистом мелькнуло триста, за мать-старушку - чекушку с кружкой. А там Иваныч иль пан Иван, коль дело на ночь, буцк на диван!
   Проснулся утром солдат Гаученов, жуть взяла - вся память в забыль ушла, только гул в голове, как от ракетного двигателя. Эхма, наша тьма, все легло на донышке, словно ночь у вдовушки...
   - А ну-ка, служивый, - подступила к нему Брылена Чечила, - скажи-ка мне, что по пьяному делу наворочал?
   - Я? Наворочал?
   - Ты, солдатик, ты! Амбар набекрень сдвинул - раз! Петуха Клёву пытался на кошке женить - два! Меня, вдову честную, хотел раздеть, голышом на ракету водрузить и пульнуть в акваторию Тихого океана - три!
   - Не может быть, - начал оправдываться Гаученов.
   - Да-а, не может? А кто грозился все ракеты СНГ на дрова распилить и в поленницу сложить, а?
   - Уй-ю-юй! - ужаснулся солдат.
   - Это все мелочи житейские, простительные. Но то, что ты кричал: самого министра обороны разжалую в сержанты и отправлю в Борзю склад с портянками охранять, - это уже политика.
   - О-ё-ё, мамочка родная! - схватился за сердце солдат. Уж если до министра добуровился, значит, много чего было. - Чё делать-то теперь? спросил.
   - Отрабатывать будешь, - приговорила Брылена Чечила.
   Превратился солдат Гаученов в дармового работника. Амбар перебрал по бревнышку, крышу на доме починил, теплицу покрыл. Три недели с утра до вечера ломил как угорелый, а бабе все мало, и работе конца не видно.
   В это время командир части, мужик разумный и неторопливый, рассудил: солдат Гаученов не мог исчезнуть по своей воле. Что-то случилось. уж не попал ли к Брылене Чечиле? Сел командир на броневик, подъехал к усадьбе, стучится.
   - Кто стучится и что надо? - грозно отозвалась вдова.
   - Командир части. Отдать солдата Гаученова.
   - Знать не знаю, я вдова бедная, беззащитная, никому ничего не даю.
   - Не отдашь добром - ракетой шарахну, - начал стращать командир. - От тебя и твоей усадьбы только чечилики полетят!
   - "Раке-етой"! - взорвалась Брылена Чечила. - Как выскочу из-за печки, как выпрыгну из окошка, схвачу полено - все твои ракеты переколочу! А ядерные головки скручу, в мясорубке изверчу да Саддаму Хусейну продам! Вон отсюда!
   Командир плюнул на сварливую бабу, уехал ни с чем.
   После этого случая совсем распоясалась Брылена Чечила: заставила, сквернавка, солдата каждый вечер баню топить. Намоется, напарится, сядет телевизор смотреть. А волосы назад кресла откинет и чтоб расчесывал да, как эстрадной артистке, в тридцать три кудели закосмачивал. От проклятая работа! Была бы зажигалка, поджег бы солдат Гаученов эту копну с оческами!
   Не знамо, чем бы дело кончилось, да помог петух, которого Гаученов намеревался женить на кошке. Чем-то понравилась ему пушистая зеленоглазка, давай ухаживать за ней да гонять по двору. Кошка с испугу прыгнула на сруб колодца, Клёва за ней, кошка на бадейку, петух туда же! Качнулась бадейка, загрохотала вниз - ворот-то не был защелкнут, - игривая парочка и утопла.
   Утром пошла Брылена Чечила за водой, а из колодца дух смертный идет изгажен колодец. Рассердилась злая баба, приказала солдату Гаученову новый колодец копать. Взял солдатик лом да лопату, место выбрал под тенистой березкой, сел и задумался. Не зря же в Кадале говорят: не зверь во зверях ежик, не машина в машинах - "Запорожец", не одессит в Одессе, если из Биробиджана, не мужик в мужиках, когда баба помыкает.
   Тут-то, под тенистой березой, и прошла солдатская забыль. Вспомнил всё про всё, надумал бежать от Брылены Чечилы через подкоп. Для виду яму колодезную на метр заглубил и вбок пошел. Землю наверх корзиной вытаскивает да в старый колодец высыпает. Пять ли, шесть ли дней копал - просвет увидел. Ну, думает, сейчас вернусь, все Брылене Чечиле выскажу, чтоб ее кондрашка хватила! Вылез назад, подошел к окошку.
   - Эй, ты! Гидра чичелистая! Колдобина волосатая! - кричит. - Ракета прогорелая, прощай!
   - Что?! - вскинулась бабища, злющая, аж зубы сплющила, кинулась из дому, да поздно. Солдат Гаученов нырнул в колодец, а там в подкоп.
   Ползет и за собой землю обрушивает. Добрался до просвета, ткнул лопаткой перед собой, провал образовался. Пробрался туда солдат - от это да! от это не везло да вдруг привалило! - в домашнем подполье оказался. Тут под рукой всякие банки-склянки, варенья-соленья, водочки-коньячки!
   Свинтил одну пробку, несколько глотков сделал. Свернул одну крышку огурчики соленые, другую - помидорчики перченые! Радостно стало солдату Гаученову, даже частушку замурлыкал:
   Эх, огурчики,
   помидорчики,
   Сталин Кирова убил
   в коридорчике!
   В это время наверху сапоги затопали, каблучки зацокали, густой бас раздался:
   - Здравствуй, Оленька! Слава богу, ученья закончились, отстрелялись на отлично, министр благодарность объявил. Собирай на стол, милая, а я в подполье спущусь за огурчиками.
   Открыл крышку подполья командир.
   - Га-га-га... - захлебнулся от нехватки воздуха, - ...ученов?
   - Так точно! - отрапортовал солдат.
   - Откуда и куда? - ошалело выпалил командир.
   - Из увольнения в часть возвращаюсь! - выпучив глаза, брякнул солдат Гаученов.
   - Из увольнения? - осип до кислой хрипоты командир. - А па-ачему дорога в часть через мое подполье проходит, а?
   Ухватил за шкирку солдатика, выволок наверх, кровью налился. Молодец Ольга Николаевна, жена командирская, не в пример Брылене Чечиле женщина красивая и обходительная. Схватила доску-хлеборезку расписную - тресь по макушке Гаученова:
   - Чтоб не лазил в подполье, не воровал огурчики!
   Потом повернулась к мужу и той же хлеборезкой - тюк по лысине благоверного:
   - Чтоб не ревновал честную жену!
   Очнулись командир ракетной части и солдат Гаученов, лежат они рядом на зеленой траве у крылечка, солнце в небе играет, сладкие запахи тайги и цветущего лета плывут над ними, бабочки порхают, божья коровка по травинке ползет. Где-то там ракеты в шахтах стоят, пульты гудят, телефоны звонят, Брылена Чечила ярится, а тут мир, покой, облегчение души... Эх и хороша ты, жизнь мужская, служилая и дружеская! А что шишки на макушках, так у кого их не бывало, да и нас не миновало...
   "Будь здоров, кенгуру!"
   - А и добрый казак ты, Афанасий!
   - Добрый и ты, Грицай!
   Так оценили друг друга два мужика, два свата-родственника, сидевшие в обнимку за свадебным столом в центре просторной горницы.
   - Гарно живешь, - добавил Грицай.
   - Браво живу, паря, - согласился Афанасий Путинцев.
   И действительно: дом-пятистенок Путинцевых срублен из прожаренной в смоле даурской лиственницы, ставни и наличники изукрашены резьбой с петухами и подсолнухами - мало у кого в Акше хватило сил и на домовитость, и на красоту. Афанасий же два года с нанятым плотником каждые субботу-воскресенье резали, выпиливали и выжигали деревянное узорочье, карусель кружевную.
   Сам Афанасий - мужик не гнутый грозой, налитый ядреным хмелем здоровья, наделенный от Бога силушкой и голосом: захохочет - телевизор у соседей глохнет, крякнет на Ононе - таймени от испуга на отмель выбрасываются. В старину про таких в Акше говорили: семерные сани, шкворни кованые, столбчатая плеть.
   Гарная жена и Галя Путинцева. Родом с Украины, брови - как сабли запорожских казаков, плечи - лебеди белые, грудь высокая, истомой не тронутая. Залетела в Сибирь - не померзла яблоневым цветом, еще ярче разгорелись щеки да стать выходилась полная, зрелая.
   Дюжих ребят вырастили Путинцевы - пять плугов чубатых, пять лемехов плечистых! Глядел, бывало, на них Афанасий, думал: эти пойдут пахать обильный урожай приспеет в Акше!
   Так и сбылось: старший сын Николай неожиданно привел в дом невестку. Что тут делать, женить надо парня. На свадьбу всю родню пригласили Путинцевы. С далекой Полтавщины приехал Галин брат, дядя Грицай, хохол здоровенный, как сам Афанасий, только кулак покрупнее, пожалуй, такой, что нельзя властям показывать: хватит еще трясучка кого-нибудь из столоначальников.
   Вот и сидят Афанасий с Грицаем за столом свадебным, новую родню и гостей заправили как следует да и сами по доброй четверти горилки ухайдакали. Пляшет молодежь на веранде и во дворе, женщины, бабы и бабешки шепчутся о своем, блюда-тарелки меняют, ребятня глазастая бегает.
   Хорошая свадьба идет.
   - А скажи-ка, Грицай, почему вас хохлами зовут? - спрашивает Афанасий. - Не в обиду тебе говорю, а ради интереса.
   - У старых козаков оселедец на голове был такой...
   - Селедка, что ли? - удивляется Афанасий.
   - Та ни, оселедец - чупрына на башке, хохол по-вашему, - пытается объяснить Грицай, но слабое знание русского языка мешает ему. - Козаки запорожские носили такой клок волос, хохол по-вашему...
   - А-а, - протягивает Афанасий, как ветер в печной трубе.
   - А як вас клычуть? Як вас обзывают? - в свою очередь спрашивает Грицай. - Та и я не в обиду кажу тебе, а с интересом.
   - Гураны! - гордо отвечает Афанасий.
   - Ще це вона таке, гураны? - спрашивает Грицай.
   - Ну... гуран - это самец косули, козел лесной.
   - Козел! - хохочет Грицай. - Забудай тебя козел. Гарно клычуть.
   Тут к Афанасию с Грицаем подсаживается новый родственник, поджарый, но ухватистый на слово Данила Кухтерин. Он уловил конец разговора и удачно прицепился:
   - Не-е, это не от козла пошло, это наши охотники на косулю шапки такие шили, арогды назывались: на макушке уши, как у гурана, для маскировки, чтоб скрадывать легче. А расейские, которые впервые попадали в Сибирь, из-за этих шапок и прозвали нас, старожилых сибиряков, гуранами. Но мы это с гордостью понимаем, да, Афанасий?
   - Гуран - это, брат ты мой, во! - Афанасий показывает кулак, утверждая крепость и силу сибирскую.
   - Давай по чарци за это, - предлагает Грицай.
   - Давай, - соглашается Афанасий, наливает три стопки.
   Они поднимают дружно, чокаются.
   - Будь здоров, хохол, - ввертывает Данила.
   - Хай живе... - Грицай мучительно вспоминает незнакомое прозвище и неожиданно выпаливает: - ...кенгуру!
   - Кто? - потемнел лицом Афанасий. - Как ты нас назвал?
   - Сам же казав - кенгуру, - уточнил Грицай с удовольствием.
   - Мы?! Кенгуру?! Эти пузатые чучела австралийские?! Это, это... задохнулся от обиды Афанасий, вздыбился над столом и ахнул со всей силушки Грицая.
   Добрый казак был Грицай, полетел - восемь стульев сшиб, остановился только у крашеной перегородки. Тряхнул головой, вытрусил из очей красные искры, подошел к Афанасию и звезданул свата в лоб. Добрый казак был и Афанасий, полетел - девять стульев сгрудил в другую сторону.
   - Гур-ран! - ревет Афанасий.
   - Кенгур-ру! - обзывается по незнанию Грицай.
   Ой и хорошо, что Путинцевы нарастили дюжих ребят. Сбежались молодцы, насели на батьку и Грицая впятером, сила силу ломит - остановили побоище. Поник Афанасий, а Грицай, как Тарас Бульба, изронил со слезой на глазах:
   - Ото добрячи хлопцы у тих кенгуранов наросли.
   А тут и Данила спохватился, принес баян, развернул меха и затянул "Распрягайте, хлопци, коней...". тут и гости подтянулись, и могучая песня полилась над Акшой. И не стало ни хохлов, ни гуранов, одна согласная сила, широта, могущество повели свадьбу дальше по широкой реке народной жизни...
   Петух на протезах
   Деду Бронникову при рождении дали имя по святцам, в честь святого мученика Калистрата. Но забайкальский народ, особенно такие забузовщики и заварганщики, которые живут в Борзе, все переделает на свой склад и лад. Вот и потеряли люди-чудаки целый слог "кал", остался только Истрат. Ну и что вы скажете: Истрат да Истрат - не хуже какого-нибудь Пилендея или Феострупа!
   Дед Истрат Бронников проживает в своем частном доме при въезде в Борзю со стороны Александровского Завода. Его старуха, с нежным именем Ангелина, под стать своему старику: такая закудрявистая бабулька, что еще командарм Блюхер, приезжавший в Забайкалье воевать с японцами при Халхин-Голе, на балу для офицерских жен изрек: "Вы, Ангелина, как мина, не один кавалер подорвется!"
   Действительно, Ангелина Бронникова всю жизнь раззадоривала Истрата на какое-нибудь закудрявистое дело. Кто первый в Борзе изготовил самодельный телефон от печной лежанки до бани? Кто вместо собаки установил в будке лающий магнитофон? Как научил экспортную партию попугаев, поставляемых в Китай, вместо того, чтобы кричать: "Да здравствует Мао!" - каркать: "Привет, Линь Бяо!"
   Вот и в этот раз бабушка Ангелина, гостившая у внуков в Оловянной, услышала, что один тамошний житель продает петуха, который не кукарекает. Последние денежки потратила, но купила оригинальную птицу. Пусть Истрат не мается от безделья, а занимается с Петей музыкальным образованием!
   В первый же день проживания у Бронниковых Петя показал, какой он петушатник: двор по кругу обошел, борова клюнул, своих куриц на поленницу загнал и такой осмотр устроил, что и соседские клухи переполошились. Конечно, было отчего: выглядел Петя роскошно - гребень как маков цвет, крылья багряно-иззолоченные с бирюзовым отливом, в каждом хвостовом пере червонная заря играет! А уж побежит за курицей, так даже хмурый мэр Борзи восхитится: "Этот - догонит!"
   И все же одно дело - поющий петух, совсем другое - немой. Чего-чего только не придумывал дед Истрат: водкой и касторкой из пипетки в клюв капал, аспириновым порошком кормил, в бане парил, голодом морил, ястребиным чучелом пугал, в горле курочьим пером щекотал - не поет, забияка!
   Загоревал дед Истрат, хоть самому кукарекай. А что, подумал однажды, личный пример много значит в обучении. Принес Петю в дом, снял со стены портрет еще молодой Ангелины, поставил его перед печкой. Волосы на макушке натопорщил, брови пучком, усы торчком, руками, как крыльями, замахал, заголосил:
   - Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!
   Петя от неожиданности навострился, на портрет Ангелины посмотрел. А дед Истрат снова:
   - Ку-ка-реку! Ку-ка-реку! - да плечо Ангелины на портрете погладил.
   И дрогнуло что-то в горле певуна, вырвалось "ку!", хриплое, сдавленное, как стон.
   - Ку-ка-реку! - взгорланил от радости дед Истрат.
   "Ку!" - подтянул Петя.
   - Ку-ка-реку!
   "Ку..."
   Еще немного, и обучился бы Петя, да принес леший не вовремя бабку Ангелину, ходившую в магазин. Посмотрела почтенная Ангелина Алексеевна на концерт перед своим портретом, завихорилась, как Бабулька-Ягулька, и пометелила позорщиков своей молодости - Петю в окно вместе с форточкой, Истрата в дверь вместе с осколками трехлитровой банки из-под молока.
   Нервное потрясение во время творческо-музыкального урока дало неожиданный результат: вечером весь околоток услышал из курятника Бронниковых совсем уж неожиданное:
   "Ре-ку-кака! - запел Петя наоборот. - Ре-ку-кака!"
   И пошла перебранка по всей Борзе:
   "Ку-ка-реку!" - утверждают местные топтуны.
   "Ре-ку-кака!" - не соглашается Петя.
   Настоящий переполох учинился: петухи горлопанят, собаки лают, коровы мычат, электричество гаснет, местное радио передает прощальную музыку, милиция с мигалкой носится, а никто ничего понять не может. Даже пограничники из Забайкальска запрос прислали: что за диверсия в Борзе?
   Первой не вытерпела бабка Ангелина. Пошла в курятник с топориком, хотела пригрозить Пете, да куда там - хитрый рекукакашник взлетел на крышу сарая, попробуй достань его оттуда!
   - Да чтоб тебя мотоцикл переехал! - брякнула в сердцах бабка Ангелина.
   И то правда, говорят же в Красном Чикое: "Всем известно, как мы поем, да не все знают, как волком воем". Назавтра пьяный мотоциклист налетел на Петю и передавил колесами обе ноги. Охнул дед Истрат, подхватил бедную птицу, принес в дом. Забегала бабка Ангелина, достала ножницы, остригла перо на местах переломов, перебинтовала петушиные ноженьки. Уж как только не выхаживали, чем только не лечили Петю, но, видимо, не срастаются косточки у петухов, отпали голени до колен, как сухие веточки.
   Кручина нашла на деда Истрата. Сидит на лавочке, глядит на своего любимца, переживает: певун в самом зрелом возрасте, красавец и молодец, и петь научился, а инвалидность все дело портит. Тут проходил мимо районный хирург. Дед Истрат хотел спросить, нельзя ли Пете чем-то помочь? Но тот торопился:
   - В Читу еду, новая партия протезов пришла, - объяснил.
   Протезы! Это слово ввинтилось в мозг деда Истрата. Вскочил с лавочки и на несколько дней залез в хозяйственный сарайчик. Пилил что-то, паял, клепал, сверлил. Наконец торжественно вынес на свет настоящие петушиные протезы - изящные латунные трубочки с когтями-опорами, с винтами крепления, с никелированными ободками. Тут же, в присутствии и при личной консультации бабки Ангелины, Петя был обут. Он некоторое время стоял, недоумевая, что за диво. Покивал головой, пошевелил перьями, шагнул - и плюхнулся в пыль.
   - Ничего, Петя, мужики пьяные тоже падают, но ведь встают, - не огорчился дед Истрат. - Давай снова.
   Целую неделю шли тренировки. Истрат соорудил вокруг Пети проволочную поддержку и добился первых шагов. Постепенно птица приловчилась к равновесию, начались пробные забеги. На восемнадцатый день тренировок, звеня и сверкая латунно-никелированными ногами, Петя догнал первую курицу. А там дело пошло; правда, иногда бежит-бежит, винт на протезе расхлябается, бряк! - и авария. Лежит бегун, глазом на Истрата косит: мол, что ж ты, старый хрыч, слабое крепление сделал?
   Слава о знаменитом петухе на протезах пошла по всей Борзе. Это, конечно, заело кое-кого. Выискался с другого конца Борзи некий любитель бойцовских петухов, дед Лунев. Приехал на своем "Запорожце" с компанией подвыпивших дружков.
   - Тоже мне броненосец объявился! - закричал. - Да мой Бардадым разнесет твоего колченогого по перышку! Давай бой устроим!
   - Вот твоему Бардадыму! - показал кукиш дед Истрат. - Бой так бой. В следующее воскресенье, при людях-свидетелях.
   Объективности ради надо сказать, что луневский Бардадым был страшенным созданием природы: черный как ночь, клюв совсем не петушиный, а коршунячий, ноги мощные, грудь, что панцирь королевской черепахи, буграми бугрится.