Страница:
Виталий Гладкий
Зверь по имени Кот
Глава 1
Тинг
По обочине скверно заасфальтированной дороги в сторону уже виднеющегося на горизонте города шел (вернее, брел) худощавый мужчина в изрядно помятой, но чистой хлопчатобумажной робе синего цвета. Серые глаза путника пугали полной неподвижностью: он смотрел, почти не мигая. Его аскетическое лицо казалось совершенно бесстрастным, а движения были замедленными и немного неуклюжими – как у заводной механической куклы. Создавалось впечатление, что если хорошо прислушаться, то можно услышать, как внутри у мужчины поскрипывают несмазанные шарниры.
Мужчина был далеко не стар, но его короткие темно-русые волосы уже окропила седина, а морщины, изрезавшие лоб глубокими бороздами, подсказывали проницательному наблюдателю, что ему довелось много страдать, и что жизненный путь мужчины был извилист и тернист.
Подтверждением этому выводу служили два шрама. Первый (не очень заметный) на правом виске – светлая полоска на фоне волос, будто по виску чиркнули наждачным кругом. И второй – рваный – на лбу. Наверное, хирург, который зашивал рану, был слабо квалифицированным или отнесся к своей работе небрежно.
Мужчина шел, глядя прямо перед собой и совершенно не обращая внимания на редкие машины, проезжающие мимо. Впрочем, их было немного: дорога не основная, практически проселочная, поэтому движение по ней слабое.
Какой-то чересчур сердобольный водитель маршрутного такси решительно притормозил возле мужчины, надеясь, что тот воспользуется оказией, но путник даже не посмотрел в его сторону. Недовольно фыркнув и пробормотав под нос «Блин!..», шофер надавил на педаль газа сильнее, чем следовало, и шины «Газели» прошлифовали асфальт, оставив в знойном воздухе запах горелой резины.
Маршрутка умчалась, и некоторое время шоссе оставалось пустынным, пока на горизонте не появилась милицейская «Лада» девятой модели с мигалками на крыше. Наверное, сидевшим в машине сотрудникам ДПС мужчина показался подозрительным, потому что «девятка» съехала на обочину, преградив путнику дорогу.
– Эй, гражданин, остановитесь! – приказал старший сержант, вылезая из кабины.
Мужчина послушно исполнил приказание. Он стоял перед сержантом едва не навытяжку: руки по швам, подбородок поднят, а в глазах пустота и безразличие – как у видавшего виды бойца, которому все равно, что наступать, что отступать, лишь бы команда была, на поясе – подсумок с полным боекомплектом, а в вещмешке – сухой паек.
– Предъявите документы! – потребовал сержант.
Похоже, вполне мирный с виду путник вызвал в нем некие, скорее всего неосознанные, опасения, потому что сержант вплотную к нему не подошел и держался насторожено, следя за каждым его движением.
– Документы? – с недоумением переспросил мужчина. – Я не понимаю…
– А что тут непонятного? Паспорт, удостоверение какое-нибудь… на худой конец справка, или что там у вас есть.
Упоминание справки наводило на однозначную мысль: сержант уже почти уверился, что перед ним бывший зэк, который совсем недавно вышел на свободу.
– Нет у меня… ничего нет… – Мужчина виновато потупился.
– То есть, как это – нет?! – возмутился сержант. – Почему – нет?
Впрочем, его возмущение несколько наигранно. Редко кто из законопослушных граждан, проживающих в провинциальном городе, где служил сержант, носил в кармане паспорт или какое-нибудь другое удостоверение личности – чай, не Москва. И это ему было хорошо известно. Но сержант, не будучи новичком в дорожно-постовой службе, привык доверять интуиции. Мужчина был НЕ ТАКОЙ как все.
Его нельзя было назвать бомжем, но и на работягу он не смахивал. Однако крепкие жилистые руки мужчины подсказывали искушенному наблюдателю, что им хорошо знаком физический труд. Этот вывод подтверждала и крепкая, худощавая фигура путника – на его теле нельзя было найти ни единого грамма лишнего жира.
«Точно, бывший зэк…» – совсем уверился в своей правоте сержант и почувствовал себя гораздо раскованней. Он вдруг вырос в собственных глазах до начальственного размера, и в его голосе прорезались нотки барского превосходства, совсем не свойственные менту столь ничтожно низкого звания.
– Ну… не знаю, – тихо ответил мужчина. – Не помню… ничего не помню! – Последнюю фразу он произнес с надрывом.
– Что, и фамилию не помните?!
– И фамилию…
– Гражданин по фамилии Никто, и звать его Никак… – Сержант хищно ухмыльнулся. – Знакомая ситуация…
– Меня зовут… – Мужчина на какой-то миг запнулся, будто сомневаясь, стоит ли раскрывать перед сержантом свое инкогнито; но затем все-таки продолжил: – Меня зовут Тинг.
– Чево?! – удивился сержант. – Ну-ка, повтори.
– Тинг, – не очень уверенно повторил мужчина.
– Это не имя, а кликуха, парень, – недобро оскалился сержант. – Ты мне тут зубы не заговаривай, – перешел он на «ты». – В какой зоне сидел?
– В зоне?.. – На темном, будто высеченном из гранита лице мужчины появилось недоуменное выражение. – Что такое зона?
– Слушай, ты!.. – рассердился сержант. – Кончай дуру гнать! Иначе пожалеешь.
– Что там, Серега? – подал голос его напарник, младший сержант, который сидел за рулем.
Нужно было отдать должное младшему сержанту: несмотря на вполне мирный вид мужчины, он не расслабился ни на миг – сидел в салоне «Лады», держа автомат под рукой, чтобы можно было применить оружие в любой момент. Наверное, его совсем недавно приняли в ДПС, а потому он все еще наблюдал окружающий мир в двух тонах – белом и черном. Как и положено по служебной инструкции.
– Наш клиент, – уверенно ответил старший сержант. – Руки на капот! – скомандовал он внезапно затвердевшим голосом и достал пистолет. – Ноги поставь шире! – Сержант подтолкнул Тинга в спину и тот послушно исполнил приказание.
Сержант быстро и сноровисто обыскал Тинга, и на его курносом конопатом лице явственно проступило разочарование – карманы мужчины оказались пусты. В них не было даже клочка бумажки.
– Где взял эти шмотки? – спросил он недовольным голосом.
Недовольство старшего сержанта имело веское основание: время патрулирования подошло к концу, а они с напарником даже не смогли насшибать денежек хотя бы на пару бутылок пива. Сегодня им почему-то попадались одни бомжи, у которых за душой ни гроша.
– Мне дали… – ответил Тинг, хмуря густые брови.
– Кто дал?
– Не знаю…
– Ты опять за свое?! – взвился сержант. – Ну и наглый тип… Все, баста! Надоело! Не хочешь здесь колоться, в дежурной части тебя поставят на рога. Там ты вспомнишь даже имя своей прабабки. Садись в машину, клиент. Покатаемся.
– Зачем в машину? – Тинг резко развернулся. – Я не хочу в машину!
На его неподвижной физиономии, напоминавшей маску, что-то изменилось. В глазах появились опасные огоньки, черты лица заострились, и оно приобрело хищное выражение. Пораженный такой внезапной метаморфозой, сержант быстро сделал два шага назад и нацелил пистолет прямо в грудь Тинга.
– Но-но, не балуй! – прикрикнул он начальственным тоном. – Иначе получишь свинцовую примочку. Ты арестован. Давай без глупостей. Садись, мне тут недосуг разводить с тобой базар-вокзал.
Мужчина даже не шелохнулся. Набычившись, он молча смотрел на сержанта нехорошим взглядом, и тот неожиданно почувствовал, как рука с пистолетом начала неметь. Это было странное ощущение. Пальцы вдруг налились свинцовой тяжестью и стали совсем непослушными, а вся рука до плеча словно превратилась в холодный камень.
– Т-ты… Ты это чего?! – воскликнул испуганный сержант, пытаясь разогнуть руку.
Но она не повиновалась мысленным приказам. Мало того, сержанту начало казаться, что если он надавит на нее другой рукой, то кисть с пистолетом отломится.
Неизвестно, чем закончилось бы это наваждение, продлись оно чуть дольше, но тут мягко скрипнули тормоза, и позади милицейской «девятки» остановился огромный черный джип с тонированными стеклами. Внимание Тинга переключилось на заграничного монстра, и потрясенный до глубины души сержант облегченно вздохнул, ощутив, как кровь прокатилась по замерзшим жилам правой руки горячей животворящей волной.
Из джипа вышли двое – рослые, крепкие парни характерного вида. Этот «вид» за годы «демократизации» России и ее окрестностей уже набил оскомину простым обывателям, а в особенности – бизнесменам. В общем, это были так называемые братки – коротко остриженные головы, свинячьи глазки, груда мышц и минимум интеллекта.
– Слышь, сержант, – сказал один из них (наверное, старший), – отдай нам этого пацана. Он наш.
– Не понял…Что значит – отдай? С какой стати?! – Сержант неизвестно почему вдруг ощетинился.
Видимо, в нем сработал инстинкт хорошего сторожевого пса, который не может позволить волкам хозяйничать в овчарне, вверенной ему под охрану. Что бы там ни говорили, а стражи порядка и бандиты – два полюса одного магнита. Им никогда не сойтись вместе. Даже продажный мент ненавидит тех, у кого он в роли шестерки. А что касается уголовников и прочих нечистых на руку граждан, то те и вовсе презирают «оборотней» в милицейских погонах. Для них такой мент хуже мусора на городской помойке.
– Вот тебе сто баксов – и мы разошлись, – сказал старший из братков барским тоном, достав из кармана портмоне. – И вам мороки меньше, и нам услугу сделаешь.
Лучше бы он не говорил про услугу. Сто долларов в хозяйстве, конечно, пригодятся, да еще как, в особенности человеку, у которого нищенская зарплата, но брезгливые нотки в голосе братка неожиданно разбудили в сержанте чувство собственного достоинства. Человек, вообще, странное и весьма противоречивое существо, в особенности облеченный властью. И когда ему попадает вожжа под хвост, его трудно остановить.
– Гражданин, спрячьте свои деньги, – процедил сквозь зубы сержант, лицо которого пошло красными пятнами от едва сдерживаемого бешенства. – Этот человек задержан до выяснения личности. И он поедет с нами. Садись в машину! – приказал он Тингу.
Пока шел разговор, с Тингом произошла странная метаморфоза. Несколько минут назад он казался совсем лишенный каких бы-то ни было эмоций. Но теперь Тинг неожиданно съежился, подогнул плечи, и в его взгляде появился испуг вперемешку со страданиями. Казалось, еще немного – и он расплачется.
– Сержант, ты делаешь большую ошибку, – с едва уловимой угрозой сказал старший из братков. – Лады, даю двести – и мы разбегаемся, довольные друг другом.
– Нет! – отрезал закусивший удила сержант. – Заводи мотор! – рявкнул он своему подчиненному.
Отложив автомат в сторону, тот послушно исполнил приказание.
Лучше бы он этого не делал. Исполнительность младшего сержанта подвела его в самый неподходящий момент. Старший из братков едва заметно кивнул головой, и тут же выхватил пистолет. Его примеру не замедлил последовать и другой, с виду немного заторможенный малый с большими оттопыренными ушами – как у Чебурашки.
Оба пистолета загрохотали в унисон. Прошитый тремя или четырьмя пулями старший сержант упал, как подкошенный. Его напарнику досталась лишь одна пуля; он даже успел схватить автомат и вывалиться из кабины, но тут же и затих в неудобной позе.
– Классная машинка! – восхитился ушастый, с завистью глядя на пистолет старшего. – Мне бы такую.
– А то… – гордо ответил бандит. – «Вальтер» Р88, 9 миллиметров. Пятнадцать патронов в обойме – это тебе не лобио кушать. Презент. Фрицы подарили.
– Да-а, конечно… – Ушастый сокрушенно вздохнул. – Вы все по заграницам шастаете, а мы тут дерьмо разгребаем.
– Не пыли, пехота. И учи язык. Немой ты за границей на хрен никому не нужен.
– Я учу.
– Знаю, как и где ты учишь. Телки, кабаки, казино, виски… Смотри, если доложат боссу о твоих похождениях, даже я не смогу тебя спасти. Понял, красавец?
– Понял, понял… – пробурчал ушастый. – Учту. Ментов добьем?
– Зачистка обязательна. Займись. И давай пошустрее. Нам нужно смываться. Скоро сюда подъедет фура. Вон, видишь, на горизонте маячит.
Ушастый деловито подошел к лежавшему на асфальте старшему сержанту и выстрелил ему в голову. Затем он обошел «девятку» кругом, чтобы проделать такую же операцию и с его напарником.
Есть такое выражение – родиться в рубашке. Похоже, младший сержант и впрямь был счастливчиком. Пуля из «вальтера» попала ему в предплечье, и потерял он сознание скорее с испугу, нежели от болевого шока. Пока бандиты разговаривали, сержант очнулся, и теперь лишь притворялся мертвым, наблюдая за ними сквозь неплотно сомкнутые веки.
Ему очень хотелось, чтобы о нем забыли; сержант неистово желал слиться с дорогой, стать серым тонким блином, неотличимым от асфальтового покрытия, как это мог делать робот из американского фильма «Терминатор-2». Увы, если его бессмертная душа уже впиталась в битум, спряталась под слоем гравийной подсыпки, то бренное тело по-прежнему лежало на виду, под колесами «девятки».
Когда началась зачистка, он едва не обезумел от ужаса. Смерть легка и практически безболезненна, когда она приходит внезапно. Но если человек видит ее неотвратимое приближение, страшнее муки трудно придумать. В древнегреческих мифах даже олимпийские боги (да что там боги – сам владыка Зевс!) не знали своей судьбы. И это говорит о многом. Такие знание – неподъемный груз для любого мыслящего существа.
Сержант не был героем. По своей природе люди большей частью аморфны и не способны в одночасье стать сильной личностью. Такой вариант может случиться только в одном случае – когда человека загоняют в угол и ему уже нечего терять.
Так случилось и с младшим сержантом. Когда он увидел, как добили его товарища и что смерть в виде лопоухого отморозка уже приближается к нему, страх куда-то испарился, и сержант срезал бандита одной короткой очередью. Второй среагировал молниеносно: он выхватил из-за пояса «вальтер», и успел выстрелить за долю секунды перед тем, как свинцовая мясорубка перемолола ему внутренности.
Наверное, старшего из братков когда-то неплохо учили, возможно, в каком-нибудь спецназе. Один-единственный выстрел навскидку нашел свою цель. И опять младшему сержанту повезло – пуля «вальтера» лишь скользнула по черепу, погрузив его в беспамятство.
Пока шла вся эта баталия, Тинг лежал на заднем сиденье «девятки» и его тело сотрясала крупная дрожь. Удивительно, но он упал на сиденье едва бандиты выхватили оружие, хотя и не мог их видеть, так как сидел к ним спиной. Когда все затихло, Тинг осторожно выбрался из машины. Увидев трупы бандитов, он радостно улыбнулся. Но его улыбка была похожа на оскал зверя.
Шум мощного мотора тяжело груженой фуры нарастал; она шла на подъем, и ее еще не было видно. Бросив последний взгляд на разбросанные по дороге тела, Тинг побежал в лесные заросли, подступившие почти к самой дороге. Вскоре о его присутствии в лесном массиве известили неусыпные стражи птичьего сообщества – сороки, которые долго провожали беглеца недовольным стрекотом.
Мужчина был далеко не стар, но его короткие темно-русые волосы уже окропила седина, а морщины, изрезавшие лоб глубокими бороздами, подсказывали проницательному наблюдателю, что ему довелось много страдать, и что жизненный путь мужчины был извилист и тернист.
Подтверждением этому выводу служили два шрама. Первый (не очень заметный) на правом виске – светлая полоска на фоне волос, будто по виску чиркнули наждачным кругом. И второй – рваный – на лбу. Наверное, хирург, который зашивал рану, был слабо квалифицированным или отнесся к своей работе небрежно.
Мужчина шел, глядя прямо перед собой и совершенно не обращая внимания на редкие машины, проезжающие мимо. Впрочем, их было немного: дорога не основная, практически проселочная, поэтому движение по ней слабое.
Какой-то чересчур сердобольный водитель маршрутного такси решительно притормозил возле мужчины, надеясь, что тот воспользуется оказией, но путник даже не посмотрел в его сторону. Недовольно фыркнув и пробормотав под нос «Блин!..», шофер надавил на педаль газа сильнее, чем следовало, и шины «Газели» прошлифовали асфальт, оставив в знойном воздухе запах горелой резины.
Маршрутка умчалась, и некоторое время шоссе оставалось пустынным, пока на горизонте не появилась милицейская «Лада» девятой модели с мигалками на крыше. Наверное, сидевшим в машине сотрудникам ДПС мужчина показался подозрительным, потому что «девятка» съехала на обочину, преградив путнику дорогу.
– Эй, гражданин, остановитесь! – приказал старший сержант, вылезая из кабины.
Мужчина послушно исполнил приказание. Он стоял перед сержантом едва не навытяжку: руки по швам, подбородок поднят, а в глазах пустота и безразличие – как у видавшего виды бойца, которому все равно, что наступать, что отступать, лишь бы команда была, на поясе – подсумок с полным боекомплектом, а в вещмешке – сухой паек.
– Предъявите документы! – потребовал сержант.
Похоже, вполне мирный с виду путник вызвал в нем некие, скорее всего неосознанные, опасения, потому что сержант вплотную к нему не подошел и держался насторожено, следя за каждым его движением.
– Документы? – с недоумением переспросил мужчина. – Я не понимаю…
– А что тут непонятного? Паспорт, удостоверение какое-нибудь… на худой конец справка, или что там у вас есть.
Упоминание справки наводило на однозначную мысль: сержант уже почти уверился, что перед ним бывший зэк, который совсем недавно вышел на свободу.
– Нет у меня… ничего нет… – Мужчина виновато потупился.
– То есть, как это – нет?! – возмутился сержант. – Почему – нет?
Впрочем, его возмущение несколько наигранно. Редко кто из законопослушных граждан, проживающих в провинциальном городе, где служил сержант, носил в кармане паспорт или какое-нибудь другое удостоверение личности – чай, не Москва. И это ему было хорошо известно. Но сержант, не будучи новичком в дорожно-постовой службе, привык доверять интуиции. Мужчина был НЕ ТАКОЙ как все.
Его нельзя было назвать бомжем, но и на работягу он не смахивал. Однако крепкие жилистые руки мужчины подсказывали искушенному наблюдателю, что им хорошо знаком физический труд. Этот вывод подтверждала и крепкая, худощавая фигура путника – на его теле нельзя было найти ни единого грамма лишнего жира.
«Точно, бывший зэк…» – совсем уверился в своей правоте сержант и почувствовал себя гораздо раскованней. Он вдруг вырос в собственных глазах до начальственного размера, и в его голосе прорезались нотки барского превосходства, совсем не свойственные менту столь ничтожно низкого звания.
– Ну… не знаю, – тихо ответил мужчина. – Не помню… ничего не помню! – Последнюю фразу он произнес с надрывом.
– Что, и фамилию не помните?!
– И фамилию…
– Гражданин по фамилии Никто, и звать его Никак… – Сержант хищно ухмыльнулся. – Знакомая ситуация…
– Меня зовут… – Мужчина на какой-то миг запнулся, будто сомневаясь, стоит ли раскрывать перед сержантом свое инкогнито; но затем все-таки продолжил: – Меня зовут Тинг.
– Чево?! – удивился сержант. – Ну-ка, повтори.
– Тинг, – не очень уверенно повторил мужчина.
– Это не имя, а кликуха, парень, – недобро оскалился сержант. – Ты мне тут зубы не заговаривай, – перешел он на «ты». – В какой зоне сидел?
– В зоне?.. – На темном, будто высеченном из гранита лице мужчины появилось недоуменное выражение. – Что такое зона?
– Слушай, ты!.. – рассердился сержант. – Кончай дуру гнать! Иначе пожалеешь.
– Что там, Серега? – подал голос его напарник, младший сержант, который сидел за рулем.
Нужно было отдать должное младшему сержанту: несмотря на вполне мирный вид мужчины, он не расслабился ни на миг – сидел в салоне «Лады», держа автомат под рукой, чтобы можно было применить оружие в любой момент. Наверное, его совсем недавно приняли в ДПС, а потому он все еще наблюдал окружающий мир в двух тонах – белом и черном. Как и положено по служебной инструкции.
– Наш клиент, – уверенно ответил старший сержант. – Руки на капот! – скомандовал он внезапно затвердевшим голосом и достал пистолет. – Ноги поставь шире! – Сержант подтолкнул Тинга в спину и тот послушно исполнил приказание.
Сержант быстро и сноровисто обыскал Тинга, и на его курносом конопатом лице явственно проступило разочарование – карманы мужчины оказались пусты. В них не было даже клочка бумажки.
– Где взял эти шмотки? – спросил он недовольным голосом.
Недовольство старшего сержанта имело веское основание: время патрулирования подошло к концу, а они с напарником даже не смогли насшибать денежек хотя бы на пару бутылок пива. Сегодня им почему-то попадались одни бомжи, у которых за душой ни гроша.
– Мне дали… – ответил Тинг, хмуря густые брови.
– Кто дал?
– Не знаю…
– Ты опять за свое?! – взвился сержант. – Ну и наглый тип… Все, баста! Надоело! Не хочешь здесь колоться, в дежурной части тебя поставят на рога. Там ты вспомнишь даже имя своей прабабки. Садись в машину, клиент. Покатаемся.
– Зачем в машину? – Тинг резко развернулся. – Я не хочу в машину!
На его неподвижной физиономии, напоминавшей маску, что-то изменилось. В глазах появились опасные огоньки, черты лица заострились, и оно приобрело хищное выражение. Пораженный такой внезапной метаморфозой, сержант быстро сделал два шага назад и нацелил пистолет прямо в грудь Тинга.
– Но-но, не балуй! – прикрикнул он начальственным тоном. – Иначе получишь свинцовую примочку. Ты арестован. Давай без глупостей. Садись, мне тут недосуг разводить с тобой базар-вокзал.
Мужчина даже не шелохнулся. Набычившись, он молча смотрел на сержанта нехорошим взглядом, и тот неожиданно почувствовал, как рука с пистолетом начала неметь. Это было странное ощущение. Пальцы вдруг налились свинцовой тяжестью и стали совсем непослушными, а вся рука до плеча словно превратилась в холодный камень.
– Т-ты… Ты это чего?! – воскликнул испуганный сержант, пытаясь разогнуть руку.
Но она не повиновалась мысленным приказам. Мало того, сержанту начало казаться, что если он надавит на нее другой рукой, то кисть с пистолетом отломится.
Неизвестно, чем закончилось бы это наваждение, продлись оно чуть дольше, но тут мягко скрипнули тормоза, и позади милицейской «девятки» остановился огромный черный джип с тонированными стеклами. Внимание Тинга переключилось на заграничного монстра, и потрясенный до глубины души сержант облегченно вздохнул, ощутив, как кровь прокатилась по замерзшим жилам правой руки горячей животворящей волной.
Из джипа вышли двое – рослые, крепкие парни характерного вида. Этот «вид» за годы «демократизации» России и ее окрестностей уже набил оскомину простым обывателям, а в особенности – бизнесменам. В общем, это были так называемые братки – коротко остриженные головы, свинячьи глазки, груда мышц и минимум интеллекта.
– Слышь, сержант, – сказал один из них (наверное, старший), – отдай нам этого пацана. Он наш.
– Не понял…Что значит – отдай? С какой стати?! – Сержант неизвестно почему вдруг ощетинился.
Видимо, в нем сработал инстинкт хорошего сторожевого пса, который не может позволить волкам хозяйничать в овчарне, вверенной ему под охрану. Что бы там ни говорили, а стражи порядка и бандиты – два полюса одного магнита. Им никогда не сойтись вместе. Даже продажный мент ненавидит тех, у кого он в роли шестерки. А что касается уголовников и прочих нечистых на руку граждан, то те и вовсе презирают «оборотней» в милицейских погонах. Для них такой мент хуже мусора на городской помойке.
– Вот тебе сто баксов – и мы разошлись, – сказал старший из братков барским тоном, достав из кармана портмоне. – И вам мороки меньше, и нам услугу сделаешь.
Лучше бы он не говорил про услугу. Сто долларов в хозяйстве, конечно, пригодятся, да еще как, в особенности человеку, у которого нищенская зарплата, но брезгливые нотки в голосе братка неожиданно разбудили в сержанте чувство собственного достоинства. Человек, вообще, странное и весьма противоречивое существо, в особенности облеченный властью. И когда ему попадает вожжа под хвост, его трудно остановить.
– Гражданин, спрячьте свои деньги, – процедил сквозь зубы сержант, лицо которого пошло красными пятнами от едва сдерживаемого бешенства. – Этот человек задержан до выяснения личности. И он поедет с нами. Садись в машину! – приказал он Тингу.
Пока шел разговор, с Тингом произошла странная метаморфоза. Несколько минут назад он казался совсем лишенный каких бы-то ни было эмоций. Но теперь Тинг неожиданно съежился, подогнул плечи, и в его взгляде появился испуг вперемешку со страданиями. Казалось, еще немного – и он расплачется.
– Сержант, ты делаешь большую ошибку, – с едва уловимой угрозой сказал старший из братков. – Лады, даю двести – и мы разбегаемся, довольные друг другом.
– Нет! – отрезал закусивший удила сержант. – Заводи мотор! – рявкнул он своему подчиненному.
Отложив автомат в сторону, тот послушно исполнил приказание.
Лучше бы он этого не делал. Исполнительность младшего сержанта подвела его в самый неподходящий момент. Старший из братков едва заметно кивнул головой, и тут же выхватил пистолет. Его примеру не замедлил последовать и другой, с виду немного заторможенный малый с большими оттопыренными ушами – как у Чебурашки.
Оба пистолета загрохотали в унисон. Прошитый тремя или четырьмя пулями старший сержант упал, как подкошенный. Его напарнику досталась лишь одна пуля; он даже успел схватить автомат и вывалиться из кабины, но тут же и затих в неудобной позе.
– Классная машинка! – восхитился ушастый, с завистью глядя на пистолет старшего. – Мне бы такую.
– А то… – гордо ответил бандит. – «Вальтер» Р88, 9 миллиметров. Пятнадцать патронов в обойме – это тебе не лобио кушать. Презент. Фрицы подарили.
– Да-а, конечно… – Ушастый сокрушенно вздохнул. – Вы все по заграницам шастаете, а мы тут дерьмо разгребаем.
– Не пыли, пехота. И учи язык. Немой ты за границей на хрен никому не нужен.
– Я учу.
– Знаю, как и где ты учишь. Телки, кабаки, казино, виски… Смотри, если доложат боссу о твоих похождениях, даже я не смогу тебя спасти. Понял, красавец?
– Понял, понял… – пробурчал ушастый. – Учту. Ментов добьем?
– Зачистка обязательна. Займись. И давай пошустрее. Нам нужно смываться. Скоро сюда подъедет фура. Вон, видишь, на горизонте маячит.
Ушастый деловито подошел к лежавшему на асфальте старшему сержанту и выстрелил ему в голову. Затем он обошел «девятку» кругом, чтобы проделать такую же операцию и с его напарником.
Есть такое выражение – родиться в рубашке. Похоже, младший сержант и впрямь был счастливчиком. Пуля из «вальтера» попала ему в предплечье, и потерял он сознание скорее с испугу, нежели от болевого шока. Пока бандиты разговаривали, сержант очнулся, и теперь лишь притворялся мертвым, наблюдая за ними сквозь неплотно сомкнутые веки.
Ему очень хотелось, чтобы о нем забыли; сержант неистово желал слиться с дорогой, стать серым тонким блином, неотличимым от асфальтового покрытия, как это мог делать робот из американского фильма «Терминатор-2». Увы, если его бессмертная душа уже впиталась в битум, спряталась под слоем гравийной подсыпки, то бренное тело по-прежнему лежало на виду, под колесами «девятки».
Когда началась зачистка, он едва не обезумел от ужаса. Смерть легка и практически безболезненна, когда она приходит внезапно. Но если человек видит ее неотвратимое приближение, страшнее муки трудно придумать. В древнегреческих мифах даже олимпийские боги (да что там боги – сам владыка Зевс!) не знали своей судьбы. И это говорит о многом. Такие знание – неподъемный груз для любого мыслящего существа.
Сержант не был героем. По своей природе люди большей частью аморфны и не способны в одночасье стать сильной личностью. Такой вариант может случиться только в одном случае – когда человека загоняют в угол и ему уже нечего терять.
Так случилось и с младшим сержантом. Когда он увидел, как добили его товарища и что смерть в виде лопоухого отморозка уже приближается к нему, страх куда-то испарился, и сержант срезал бандита одной короткой очередью. Второй среагировал молниеносно: он выхватил из-за пояса «вальтер», и успел выстрелить за долю секунды перед тем, как свинцовая мясорубка перемолола ему внутренности.
Наверное, старшего из братков когда-то неплохо учили, возможно, в каком-нибудь спецназе. Один-единственный выстрел навскидку нашел свою цель. И опять младшему сержанту повезло – пуля «вальтера» лишь скользнула по черепу, погрузив его в беспамятство.
Пока шла вся эта баталия, Тинг лежал на заднем сиденье «девятки» и его тело сотрясала крупная дрожь. Удивительно, но он упал на сиденье едва бандиты выхватили оружие, хотя и не мог их видеть, так как сидел к ним спиной. Когда все затихло, Тинг осторожно выбрался из машины. Увидев трупы бандитов, он радостно улыбнулся. Но его улыбка была похожа на оскал зверя.
Шум мощного мотора тяжело груженой фуры нарастал; она шла на подъем, и ее еще не было видно. Бросив последний взгляд на разбросанные по дороге тела, Тинг побежал в лесные заросли, подступившие почти к самой дороге. Вскоре о его присутствии в лесном массиве известили неусыпные стражи птичьего сообщества – сороки, которые долго провожали беглеца недовольным стрекотом.
Глава 2
Ксана
На общей кухне, как обычно, стоял гвалт. В свое время в доме находилось общежитие какого-то заводика местной промышленности, который благополучно отдал концы еще в семидесятые годы. Завод ликвидировали, а часть бесквартирных работяг (тогда еще совсем молодых) так и остались доживать свой век в общаге. В конечном итоге, на каждом из четырех этажей небольшого по размерам одноподъездного дома образовалось коммунальные сообщества с единой кухней, туалетом на пять «посадочных» мест и душевой с двумя кабинками плюс пространство размером 3х4 метра с ржавой ванной для постирушек.
Сегодня сцепились тетка Матрена и «мадам» Николенко. Тетке уже стукнуло шестьдесят с хвостиком, но она совсем не походила на старуху и с виду напоминала перезревшее и немного утратившее сочность яблоко, завалявшееся под опавшей осенней листвой. Ее толстые румяные щеки действовали на худосочную мадам Николенко словно красная тряпка на быка.
Тетка была низкого роста, плотно сбита и напоминала колобок, а рослая Николенко представляла собой анемичный женский тип с бледной и дряблой кожей, не подверженной загару. По ней можно было изучать строение скелета. Прозвище Мадам она получила за приверженность к «дворянским» манерам (а точнее – за манерность), что не мешало ей вполне квалифицированно и, главное, эффективно, давать отпор тетке Матрене.
Настоящее имя Матрены было Маэнлеста. Ее родители, твердокаменные большевики, таким образом выразили свою фанатическую любовь к теоретикам и практикам социализма Марксу, Энгельсу, Ленину и Сталину. Их совершенно не смущал тот факт, что они всю жизнь стояли в очереди на квартиру, да так и умерли в коммуналке, не дождавшись много раз обещанного коммунистами светлого будущего. (Правда, место на центральном городском кладбище они все же получили бесплатно, так как умерли в самом начале «перестройки». В те времена новые капиталистические веяния до погоста еще не добрались.)
Конечно, в имени Маэнлеста явно слышалось что-то интригующее, иноземное, но для восприятия простого советского человека это был явный перебор – как, например, Виолетта Кривенькая или Джордж Пидкуймуха.
Кто и когда назвал Маэнлесту простым народным именем Матрена, история коммунальной квартиры умалчивает. Но сама тетка претензий на этот счет не предъявляла. Скорее, наоборот: она ненавидела свое настоящее имя. И попрекала родную мать за то, что ее так назвали, до самой гробовой доски.
– …И муж у вас был первостатейной скотиной! – Несмотря на то, что мадам Николенко пылала праведным гневом, обращалась она к тетке Матрене только на «вы», хотя и была моложе ее всего лишь на десять лет. – Мне ли этого не знать… – При этих словах на ее тонких сухих губах зазмеилась ехидная многозначительная улыбка.
– Она помнит моего мужа! – возопила тетка Матрена. – Ах ты!.. – Тут у нее не хватило общепринятых слов и выражений (они были на кухне не одни), и всё остальное (непечатное) она досказала мысленно, беззвучно брызжа слюной. – То-то, я замечала, как он все посматривал в твою сторону. Извращенец! Нашел на кого зенки пялить – кожа да кости. Красотка… Тьху! – Тетка Матрена плюнула, да так удачно, что ее слюна попала на халат Мадам.
– Еще раз плюнете, получите по тыкве, – с отменной вежливостью сказала мадам Николенко и твердой рукой взялась за ручку тяжелой чугунной сковородки.
– Да будет вам… чертовы бабы! – поспешил вмешаться Симон Симонович Семибаба, или Сим Симыч. – Нету от вас покоя ни днем ни ночью! Чешут языками, как крупной наждачной шкуркой по голой заднице. От ваших ежедневных разборок скоро наступит разжижение мозгов. – С этими словами он решительно встал между женщинами – на всякий случай.
Впрочем, тетка Матрена уже отступила на запасные позиции – поближе к выходу. Она знала, что слова у мадам Николенко никогда не расходятся с делом. Несмотря на свою худосочность, Мадам обладала твердым «нордическим» характером и бесстрашием бойца спецназа.
После вмешательства Сим Симыча перепалка сошла на нет. Лишь тетка Матрена что-то бурчала себе под нос, ковыряясь в посудном шкафу. Что касается мадам Николенко, то она с невозмутимым видом продолжала поджаривать на сковородке молочную колбасу, чтобы накормить своего сожителя Федюню, которого все звали Приблудой.
Он появился неизвестно откуда и уже никто не помнил точно, когда именно. Так случается с приблудным котенком: идешь в магазин за продуктами – коврик перед входной дверью квартиры пуст, а возвращаешься – вот он, красавчик, сидит взъерошенный, весь в репейниках, и так жалобно смотрит, что рука не поднимается взять его за шкирку и выбросить вон из подъезда.
Мадам Николенко, при всем том, имела добрую, сострадательную натуру. Она приютила Федюню, отмыла, приодела, накормила, и теперь он с утра до вечера валялся на диване перед включенным телевизором, внимая бесконечным сериалам и разным дурацким шоу. А мадам Николенко работала за двоих и терпеливо сносила капризный характер сожителя. Похоже, Федюнина лень компенсировалась его мужскими достоинствами…
Появление на кухне Ксаны заметил лишь Сим Симыч. Она тенью проскользнула к газовой плите и поставила на огонь старенькую джезву, чтобы сварить кофе. На Ксану не обратила должного внимания даже хлопотавшая возле второй плиты мадам Николенко – словно девушка была пустым местом.
Впрочем, почти так оно и было. В глазах жильцов коммунальной квартиры (особенно женского пола) Ксана находилась на уровне парии[1]. Она никогда не вступала в бесконечные кухонные разговоры, а заигрывания мужчин игнорировала. «Здрасте», «До свидания», «Извините…», «Разрешите…» – вот набор слов, которым обычно пользовалась Ксана, общаясь со своими соседями. Тихую и вежливую девушку даже прозвали «монашкой».
Никто не знал, где она работает и на какие шиши существует. Жила и одевалась Ксана скромно, питалась еще скромнее: по утрам кофе с гренками, а вечером – бутерброд с колбасой или сыром и чай. Обедала она, наверное, на работе. Часто моталась по командировкам. Обычно по субботам и воскресеньям Ксана куда-то уезжала – скорее всего, к хахалю; такой вывод сделала тетка Матрена. Так что своим присутствием она не очень надоедала жильцам коммунальной квартиры.
И тем не менее, выглядела она просто здорово: стройная мускулистая фигура, легкая, плавная походка и густые каштановые волосы, которые можно было показывать в рекламе шампуня. Ее несколько бледноватое, но симпатичное лицо всегда было бесстрастным и как бы отрешенным. А серо-стальные глаза смотрели так остро и временами беспощадно, что молодые люди, пытавшиеся завязать с ней знакомство, тут же тушевались.
Наверное, потому за свои двадцать пять лет Ксана так ни разу и не услышала сыгранный для нее свадебный марш Мендельсона. Мало того, у нее не было даже бой-френда, вопреки мнению тетки Матрены. Парням она казалась более неприступной, чем Эверест.
В коммуналке Ксана не была старожилом. Она появилась здесь пять лет назад, когда умерла ее бездетная тетка, дальняя родственница, которая завещала свою комнату племяннице.
Этот факт неприятно поразил жильцов коммуналки, которые втайне имели виды на добавочную жилплощадь. Все были уверены, что Ивановна (так звали Ксанину тетку) одна как перст. А кое-кто, в частности, тетка Матрена, когда Ивановна заболела неизлечимой болезнью, даже втайне справлялся у ее лечащего врача, сколько она еще протянет, чтобы вовремя подсуетиться с документами и найти в мэрии нужного человека, готового за мзду подписать что угодно, даже контракт с самим дьяволом. Все дело заключалось лишь в цене.
Так что первое время отношение к девушке было скорее враждебным, нежели нормальным. Но косые взгляды и попытки затеять ссору, что называется, на ровном месте, Ксану не волновали. Она лишь скромно улыбалась, опускала глаза и уходила в свою комнатушку. Разочарованным женщинам оставалось лишь глухо роптать и часами перемывать ей косточки, придумывая разные небылицы, от чего Ксане было ни холодно ни жарко. Постепенно неприятие новой жилички сошло на нет, и девушка наконец заняла свою нишу в коммунальном общежитии.
– Как жизнь? – доброжелательно поинтересовался Сим Симыч.
– Бьет ключом, – ответила Ксана.
– Хе-хе… – хохотнул Сим Симыч. – Понял. А как насчет замужества?
– Глухо. Кому нужна бедная бесприданница?
– И то верно, – согласился Сим Симыч. – Сейчас девкам подавай богатых женихов. А разве миллионеров на всех напасешься?
– Вот и я об этом. А хотелось бы… – Ксана улыбнулась.
– Хе-хе… – поддержал ее Сим Симыч. – Конешно… Но ты не теряй надежды. Кто ищет, тот завсегда найдет.
Сим Симыч был единственным из жильцов коммуналки, с кем Ксана снисходила до разговора. Может потому, что он с первого дня начал относиться к ней по-доброму, почти по-отечески (Сим Симычу стукнуло семьдесят). Он ни на что не претендовал и был своего рода коммунальным арбитром.
Ксана пила кофе не торопясь, мелкими глоточками. Она сидела в креслице возле журнального столика. Напротив находился зеркальный шкаф-купе, и девушка могла наблюдать себя во всех подробностях. Похоже, ей не очень нравилось собственное отражение, потому что она время от времени кривилась, будто в чашке находился не слегка подслащенный ароматный напиток, а горькая полынная настойка.
Из теткиных вещей в комнате осталась лишь большая икона в потемневшем от времени серебряном окладе. При переезде Ксана выбросила все старье, сделала капитальный ремонт и завезла новую мебель – недорогую, но красивую и удобную. Икону Ксана оставила только потому, что она оказалась старинной и, как потом выяснилось, была написана каким-то очень известным мастером.
С Богом у девушки отношения были сложными; ее нельзя было назвать ни верующей, ни атеисткой. Скорее всего, она могла считаться «посторонней» – сторонилась и тех, и других, благоразумно полагая, что в этой жизни нельзя быть до конца уверенным ни в чем. Ксана верила лишь в амулеты и обереги; то есть, можно было причислить ее к язычникам.
Допив кофе, девушка быстро собралась и вышла на улицу. Коммунальная квартира с ее постоянным гвалтом и интригами тяготила Ксану. Оказавшись в тенистом скверике перед домом, она глубоко, всей грудью вдохнула свежий утренний воздух и поспешила на трамвайную остановку.
Сегодня сцепились тетка Матрена и «мадам» Николенко. Тетке уже стукнуло шестьдесят с хвостиком, но она совсем не походила на старуху и с виду напоминала перезревшее и немного утратившее сочность яблоко, завалявшееся под опавшей осенней листвой. Ее толстые румяные щеки действовали на худосочную мадам Николенко словно красная тряпка на быка.
Тетка была низкого роста, плотно сбита и напоминала колобок, а рослая Николенко представляла собой анемичный женский тип с бледной и дряблой кожей, не подверженной загару. По ней можно было изучать строение скелета. Прозвище Мадам она получила за приверженность к «дворянским» манерам (а точнее – за манерность), что не мешало ей вполне квалифицированно и, главное, эффективно, давать отпор тетке Матрене.
Настоящее имя Матрены было Маэнлеста. Ее родители, твердокаменные большевики, таким образом выразили свою фанатическую любовь к теоретикам и практикам социализма Марксу, Энгельсу, Ленину и Сталину. Их совершенно не смущал тот факт, что они всю жизнь стояли в очереди на квартиру, да так и умерли в коммуналке, не дождавшись много раз обещанного коммунистами светлого будущего. (Правда, место на центральном городском кладбище они все же получили бесплатно, так как умерли в самом начале «перестройки». В те времена новые капиталистические веяния до погоста еще не добрались.)
Конечно, в имени Маэнлеста явно слышалось что-то интригующее, иноземное, но для восприятия простого советского человека это был явный перебор – как, например, Виолетта Кривенькая или Джордж Пидкуймуха.
Кто и когда назвал Маэнлесту простым народным именем Матрена, история коммунальной квартиры умалчивает. Но сама тетка претензий на этот счет не предъявляла. Скорее, наоборот: она ненавидела свое настоящее имя. И попрекала родную мать за то, что ее так назвали, до самой гробовой доски.
– …И муж у вас был первостатейной скотиной! – Несмотря на то, что мадам Николенко пылала праведным гневом, обращалась она к тетке Матрене только на «вы», хотя и была моложе ее всего лишь на десять лет. – Мне ли этого не знать… – При этих словах на ее тонких сухих губах зазмеилась ехидная многозначительная улыбка.
– Она помнит моего мужа! – возопила тетка Матрена. – Ах ты!.. – Тут у нее не хватило общепринятых слов и выражений (они были на кухне не одни), и всё остальное (непечатное) она досказала мысленно, беззвучно брызжа слюной. – То-то, я замечала, как он все посматривал в твою сторону. Извращенец! Нашел на кого зенки пялить – кожа да кости. Красотка… Тьху! – Тетка Матрена плюнула, да так удачно, что ее слюна попала на халат Мадам.
– Еще раз плюнете, получите по тыкве, – с отменной вежливостью сказала мадам Николенко и твердой рукой взялась за ручку тяжелой чугунной сковородки.
– Да будет вам… чертовы бабы! – поспешил вмешаться Симон Симонович Семибаба, или Сим Симыч. – Нету от вас покоя ни днем ни ночью! Чешут языками, как крупной наждачной шкуркой по голой заднице. От ваших ежедневных разборок скоро наступит разжижение мозгов. – С этими словами он решительно встал между женщинами – на всякий случай.
Впрочем, тетка Матрена уже отступила на запасные позиции – поближе к выходу. Она знала, что слова у мадам Николенко никогда не расходятся с делом. Несмотря на свою худосочность, Мадам обладала твердым «нордическим» характером и бесстрашием бойца спецназа.
После вмешательства Сим Симыча перепалка сошла на нет. Лишь тетка Матрена что-то бурчала себе под нос, ковыряясь в посудном шкафу. Что касается мадам Николенко, то она с невозмутимым видом продолжала поджаривать на сковородке молочную колбасу, чтобы накормить своего сожителя Федюню, которого все звали Приблудой.
Он появился неизвестно откуда и уже никто не помнил точно, когда именно. Так случается с приблудным котенком: идешь в магазин за продуктами – коврик перед входной дверью квартиры пуст, а возвращаешься – вот он, красавчик, сидит взъерошенный, весь в репейниках, и так жалобно смотрит, что рука не поднимается взять его за шкирку и выбросить вон из подъезда.
Мадам Николенко, при всем том, имела добрую, сострадательную натуру. Она приютила Федюню, отмыла, приодела, накормила, и теперь он с утра до вечера валялся на диване перед включенным телевизором, внимая бесконечным сериалам и разным дурацким шоу. А мадам Николенко работала за двоих и терпеливо сносила капризный характер сожителя. Похоже, Федюнина лень компенсировалась его мужскими достоинствами…
Появление на кухне Ксаны заметил лишь Сим Симыч. Она тенью проскользнула к газовой плите и поставила на огонь старенькую джезву, чтобы сварить кофе. На Ксану не обратила должного внимания даже хлопотавшая возле второй плиты мадам Николенко – словно девушка была пустым местом.
Впрочем, почти так оно и было. В глазах жильцов коммунальной квартиры (особенно женского пола) Ксана находилась на уровне парии[1]. Она никогда не вступала в бесконечные кухонные разговоры, а заигрывания мужчин игнорировала. «Здрасте», «До свидания», «Извините…», «Разрешите…» – вот набор слов, которым обычно пользовалась Ксана, общаясь со своими соседями. Тихую и вежливую девушку даже прозвали «монашкой».
Никто не знал, где она работает и на какие шиши существует. Жила и одевалась Ксана скромно, питалась еще скромнее: по утрам кофе с гренками, а вечером – бутерброд с колбасой или сыром и чай. Обедала она, наверное, на работе. Часто моталась по командировкам. Обычно по субботам и воскресеньям Ксана куда-то уезжала – скорее всего, к хахалю; такой вывод сделала тетка Матрена. Так что своим присутствием она не очень надоедала жильцам коммунальной квартиры.
И тем не менее, выглядела она просто здорово: стройная мускулистая фигура, легкая, плавная походка и густые каштановые волосы, которые можно было показывать в рекламе шампуня. Ее несколько бледноватое, но симпатичное лицо всегда было бесстрастным и как бы отрешенным. А серо-стальные глаза смотрели так остро и временами беспощадно, что молодые люди, пытавшиеся завязать с ней знакомство, тут же тушевались.
Наверное, потому за свои двадцать пять лет Ксана так ни разу и не услышала сыгранный для нее свадебный марш Мендельсона. Мало того, у нее не было даже бой-френда, вопреки мнению тетки Матрены. Парням она казалась более неприступной, чем Эверест.
В коммуналке Ксана не была старожилом. Она появилась здесь пять лет назад, когда умерла ее бездетная тетка, дальняя родственница, которая завещала свою комнату племяннице.
Этот факт неприятно поразил жильцов коммуналки, которые втайне имели виды на добавочную жилплощадь. Все были уверены, что Ивановна (так звали Ксанину тетку) одна как перст. А кое-кто, в частности, тетка Матрена, когда Ивановна заболела неизлечимой болезнью, даже втайне справлялся у ее лечащего врача, сколько она еще протянет, чтобы вовремя подсуетиться с документами и найти в мэрии нужного человека, готового за мзду подписать что угодно, даже контракт с самим дьяволом. Все дело заключалось лишь в цене.
Так что первое время отношение к девушке было скорее враждебным, нежели нормальным. Но косые взгляды и попытки затеять ссору, что называется, на ровном месте, Ксану не волновали. Она лишь скромно улыбалась, опускала глаза и уходила в свою комнатушку. Разочарованным женщинам оставалось лишь глухо роптать и часами перемывать ей косточки, придумывая разные небылицы, от чего Ксане было ни холодно ни жарко. Постепенно неприятие новой жилички сошло на нет, и девушка наконец заняла свою нишу в коммунальном общежитии.
– Как жизнь? – доброжелательно поинтересовался Сим Симыч.
– Бьет ключом, – ответила Ксана.
– Хе-хе… – хохотнул Сим Симыч. – Понял. А как насчет замужества?
– Глухо. Кому нужна бедная бесприданница?
– И то верно, – согласился Сим Симыч. – Сейчас девкам подавай богатых женихов. А разве миллионеров на всех напасешься?
– Вот и я об этом. А хотелось бы… – Ксана улыбнулась.
– Хе-хе… – поддержал ее Сим Симыч. – Конешно… Но ты не теряй надежды. Кто ищет, тот завсегда найдет.
Сим Симыч был единственным из жильцов коммуналки, с кем Ксана снисходила до разговора. Может потому, что он с первого дня начал относиться к ней по-доброму, почти по-отечески (Сим Симычу стукнуло семьдесят). Он ни на что не претендовал и был своего рода коммунальным арбитром.
Ксана пила кофе не торопясь, мелкими глоточками. Она сидела в креслице возле журнального столика. Напротив находился зеркальный шкаф-купе, и девушка могла наблюдать себя во всех подробностях. Похоже, ей не очень нравилось собственное отражение, потому что она время от времени кривилась, будто в чашке находился не слегка подслащенный ароматный напиток, а горькая полынная настойка.
Из теткиных вещей в комнате осталась лишь большая икона в потемневшем от времени серебряном окладе. При переезде Ксана выбросила все старье, сделала капитальный ремонт и завезла новую мебель – недорогую, но красивую и удобную. Икону Ксана оставила только потому, что она оказалась старинной и, как потом выяснилось, была написана каким-то очень известным мастером.
С Богом у девушки отношения были сложными; ее нельзя было назвать ни верующей, ни атеисткой. Скорее всего, она могла считаться «посторонней» – сторонилась и тех, и других, благоразумно полагая, что в этой жизни нельзя быть до конца уверенным ни в чем. Ксана верила лишь в амулеты и обереги; то есть, можно было причислить ее к язычникам.
Допив кофе, девушка быстро собралась и вышла на улицу. Коммунальная квартира с ее постоянным гвалтом и интригами тяготила Ксану. Оказавшись в тенистом скверике перед домом, она глубоко, всей грудью вдохнула свежий утренний воздух и поспешила на трамвайную остановку.