Страница:
А вот Парис страдал: казалось, его любимая женщина ускользала от него. Он уже понял, что ее нельзя купить, ее можно лишь завоевать – но и однажды завоеванная, она не желала принадлежать лишь победителю. Словно в отместку за то, что он ввел ее в высший парижский свет, Айседора начинала вести себя, как самая отъявленная представительница богемы – она отчаянно флиртовала, ее поведение было на грани приличий, а танцы – на грани риска. Она изменяла Парису даже в его собственном замке. Все чаще и чаще между Парисом и Айседорой вспыхивали ссоры, которые заканчивались сначала короткими, а потом и длительными расставаниями: она уезжала на гастроли, он – в деловые поездки. Айседора любила Париса, но он был слишком ревнив, слишком избалован и слишком консервативен для того, чтобы она могла забыть всю свою жизнь ради него одного.
В январе 1913 года, когда она снова была в России, Айседору начали преследовать страшные видения: похоронный марш, детские гробы в снегу, предчувствие смерти. Айседора срочно покинула Россию и вместе с детьми прибыла в Версаль. Парис в это время был в Париже и попросил Айседору с детьми приехать к нему. Айседора была счастлива – она была уверена: отныне все будет хорошо. После встречи детей с гувернанткой отправили в Версаль – Айседора помахала им рукой. По дороге на набережной Сены автомобиль заглох. Шофер вышел из машины, чтобы завести мотор, – и тут автомобиль начал движение. Ручку дверцы заклинило. Машина пробила заграждение и упала в воду. Когда машину подняли, все пассажиры были мертвы. Вспоминают, что мертвая Дейдре обнимала Патрика, словно стараясь защитить его – ее руки еле разомкнули.
Парижане усыпали белыми цветами весь сад у ее дома, сочувствующие толпами стояли у ограды. На похоронах Айседора не плакала. Ее горе было столь сильным, что слезы не могли облегчить его: она была на грани помешательства. Она умоляла Париса подарить ей нового ребенка, чтобы найти в нем утешение, но он лишь в ужасе отказался – они горевали слишком по-разному, чтобы могли обрести успокоение друг в друге. Элеонора Дузе пригласила ее к себе, но и в Италии Айседора не смогла успокоиться. Однажды она увидела своих детей, купающихся в морских волнах, – Айседора кинулась за ними и едва не утонула, пытаясь выловить из морских волн привидевшихся детей, но ее спас молодой незнакомец. «Спасите меня, спасите мой рассудок, подарите мне ребенка!» – прошептала Айседора. Малыш, родившийся 1 августа 1914 года, прожил всего лишь несколько часов.
От потери детей она так никогда и не оправилась. Со временем у Айседоры появились приемные дочери – пять любимых учениц из школы в Грюневальде. Но ни Патрика, ни Дейдре они заменить не смогли.
Начавшаяся Первая мировая война превратила прежний спокойный европейский мир в руины, и Айседора оплакивала его, как и себя. Ей казалось, что мир вокруг рушится и она гибнет вместе с ним. В помещении ее бывшей школы открыли госпиталь, а всех учениц Зингер перевез в Америку. Айседора почти не выступала, заменяя прежние репетиции алкоголем: циничные журналисты даже заменили ее фамилию на Drunken – «пьяная». Роман с врачом из госпиталя закончился болезненным разрывом, отъезд в Америку лишь отнял последние силы и принес полное разочарование. Ее танцы уже никому не были нужны – повсюду хватало «босоножек», которые и раздевались смелее, и танцевали не так «заумно». Единственным светлым пятном был роман с самой знаменитой лесбиянкой того времени – Мерседес де Акоста. Мерседес была нежной, понимающей, чуткой и ценила искусство Айседоры. Хотя их любовные отношения быстро закончились, переписка продолжалась всю жизнь Айседоры, а незадолго до своей смерти Дункан посвятила Мерседес целую любовную поэму.
Несколько лет прошли как в угаре – постоянные гастроли, попытки заработать, отчаяние и случайные любовные связи. Снова оказавшись в Нью-Йорке, она опять встретилась с Зингером – они вместе съездили на Кубу, но вскоре оба поняли, что их прежнее чувство невозможно вернуть и что расстаться было бы лучшим решением. Страстный роман с пианистом Вальтером Руммелем закончился фарсом – он так же страстно влюбился в одну из учениц Айседоры. Спасение – как и раньше, как и всегда в будущем – она нашла в работе.
В 1921 году комиссар просвещения Луначарский официально предложил Айседоре открыть в Москве свою школу танцев, обещая всяческую поддержку. Айседора, которая горячо приветствовала и революцию, и рождение нового государства, с радостью согласилась. В поездке ее сопровождала приемная дочь Ирма Дункан, бывшая Ирма Эрих-Гримме – одна из тех пяти удочеренных ею учениц, самая любимая из них. Перед отъездом знакомые наперебой отговаривали их, предсказывая всяческие ужасы: от группового изнасилования пограничниками до голодной смерти в разрушенной Москве. А одна гадалка предсказала Айседоре, что та выйдет в России замуж: Дункан только рассмеялась – она никогда не собиралась замуж!
Дункан приехала в Москву, одетая в белый атласный жилет с красным кантом и кожаную куртку – этот костюм «а-ля большевик» от Поля Пуаре будет вскоре пользоваться бешеной популярностью. «Захваченная коммунистической идеологией, Айседора Дункан приехала в Москву. Малинововолосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная сердцем, осмеянная и загрязненная кутилами всех частей света и прозванная «Дунькой», в Москве она открыла школу пластики для пролетарских детей», – напишет о ней художник Юрий Анненков. Ей выделили особняк балерины Александры Балашовой на Пречистенке – по иронии судьбы, в Париже Балашова поселилась в бывшем особняке самой Дункан на Rue de la Pompe. Узнав об этом «обмене», Айседора назвала его «кадрилью».
В этом же особняке Дункан познакомилась с Сергеем Есениным: источники расходятся в описании подробностей того зимнего вечера, соглашаясь лишь в одном: это была странная, страстная, неоднозначная любовь с первого взгляда. Уже через несколько дней Есенин переехал к Айседоре на Пречистенку. Ей было сорок три, а ему – двадцать семь, они общались через переводчика, у них все было разное – культура, воспитание, привычки. Даже любили друг друга они по-разному: Айседора видела в нем скорее сына, чем мужа, а он любил больше ее славу, чем ее саму. Когда Есенин впадал в буйство и истерики, она терпеливо выносила его брань и побои – так же, как потом его раскаяние и нежность. Многочисленные друзья Есенина беззастенчиво жили за ее счет, ее же во всеуслышание поливая грязью. Злые языки без устали проходились на их счет: частушка «Куда Есенина понес аэроплан? В Афины древние, к развалинам Дункан» была одной из самых безобидных. А она, впервые за несколько лет, была счастлива – страсть Есенина дарила ей новую молодость, новые надежды. Много лет спустя она напишет, что три года в России были счастливейшими в ее жизни.
Есенин обожал ее танцы – особенно с длинным красным шарфом, – называл Айседору «добрейшей душой», преклонялся перед ее образованностью и мировой славой – но при этом то пытался сбежать от нее, то устраивал бешеные сцены ревности. «У меня была страсть, большая страсть. Это длилось целый год», – признавался он в письме. Айседоре посвящено одно из самых знаменитых его стихов: «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», заканчивающееся пронзительным «Дорогая, я плачу, прости… прости…». К ней же обращены некоторые строфы его поэмы «Черный человек»: «И какую-то женщину,/ сорока с лишним лет,/ Называл скверной девочкой и своею милою».
Весной 1922 года Айседора решила провезти Есенина по миру – ей нужны были деньги, ему новые впечатления. Опасаясь бюрократических проблем, 2 мая 1922 года они поженились: в браке оба взяли себе фамилию Есенины-Дункан, а Айседора убавила себе в брачном свидетельстве несколько лет. Сбылось предсказание: она, всю жизнь боровшаяся за собственную свободу, в сорок пять лет вышла замуж.
Они побывали в Германии (где им пришлось повторить церемонию бракосочетания – советские документы не признавались в Европе), Франции, США. Есенин, переживавший, что его – великого поэта – воспринимают лишь как «молодого мужа знаменитости», очень нервничал, сильно пил, устраивал скандалы. Выступления Айседоры не имели успеха – американцы не разделяли ее симпатий к «коммунистической заразе». Публика была разгневана тем, что во время выступления Айседора пела «Интернационал» и призывно размахивала со сцены красным шарфом. В Индианаполисе мэр города заявил, что Айседора может быть арестована за свое поведение на сцене и за свой сценический костюм. К тому же Есенин все время ввергал ее в новые траты – новые костюмы, разбитые витрины, ужины для его друзей. А он презрительно писал: «Изидора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки. Все ее банки и замки, о которых она нам пела в России, – вздор. Сидим без копеечки».
Когда они вернулись в Россию, он остался в Москве, а она снова поехала на гастроли – на этот раз по югу России. В Ялте ее настигла телеграмма: «Я люблю другую. Женат. Счастлив. Есенин». Больше Айседору ничто не держало в Стране Советов. Оставив школу на Ирму, Айседора уехала во Францию.
Она словно пыталась нагнать потерянную молодость – случайные романы, скандалы с прессой, обвинявшей ее в коммунистической пропаганде, частые переезды, безденежье. Она начала писать мемуары, в которых словно спорила сама с собой – прежней, наивной. Весть о самоубийстве Есенина застала ее в Париже. Несмотря на все трудности их отношений, она заявила лишь: «Между мной и Есениным никогда не было ссор. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием».
Последним возлюбленным Айседоры стал в Ницце молодой русский пианист Виктор Серов. С ним Айседора могла говорить не только о музыке, но и о России, обо всем, что пережила там. Ей было сорок девять, она готовила новую программу – и в то же время ее мучило отчаяние, бессильная ревность, страх надвигающейся старости, усталость и тоска. Она даже пыталась покончить с собой, хотя и неудачно.
Через несколько дней, 14 сентября 1927 года, она в компании случайного знакомого – молодого итальянского механика Бенуа Фальчетто по прозвищу Бугатти – собралась на прогулку в его автомобиле. Ее старинная подруга Мэри Дести просила Айседору отложить поездку, но та ответила: «Я не отказалась бы от нее, даже зная, что она будет последней в моей жизни!»
Накинув на шею длинный красный шарф, Айседора села в машину. «Прощайте, друзья, я иду к славе!» Машина тронулась. Длинный шарф намотался концом на ось автомобиля. Через несколько мгновений Айседора Дункан была мертва.
Прах Айседоры захоронили на кладбище Пер-Лашез, рядом с ее матерью и детьми.
Марлен Дитрих. Победительница
Марлен Дитрих – исключительный пример того, что называется self-made woman.
Она создала себя от начала и до конца: имя, лицо, фигуру, биографию, славу… Однажды Марлен призналась, что когда она впервые увидела свое новое лицо, то была очарована его изысканной красотой. С тех пор Марлен воевала с самим Временем за право сохранить эту красоту – и выиграла эту битву, сумев на десятилетия продлить свою молодость и скрыть конец своей жизни от посторонних глаз. Она проиграла только однажды, когда ее единственная дочь поведала всему миру о главной неудаче великой Марлен – о неудаче ее материнства. Но в жизни у Марлен было столько побед, что это единственное поражение ей давно простили…
И сама Марлен, и ее дочь утверждали – в противоречии с общепринятым мнением, – что настоящая фамилия актрисы была Дитрих. Ее отец Луи Эрих Отто Дитрих происходил из знатной прусской семьи потомственных военных; он был очень хорош собой и уже в молодости приобрел славу изрядного ловеласа. Кроме женщин, Дитрих любил выпить в хорошей компании, охоту, шахматы и хорошую литературу. В обычной жизни он был очень молчалив. В двадцать восемь лет он неожиданно женился на двадцатилетней дочери богатого ювелира Вильгельмине Элизабет Жозефине Фелдинг. Жозефина была женщиной сильной и властной, но она настолько преклонялась перед своим аристократом-мужем, что готова была терпеть его постоянное молчание и бесконечные измены. В 1898 году молодые переехали в фешенебельный пригород Берлина Шенеберг, где вскоре родился их первый ребенок – дочь Элизабет, или просто Лизель. Дитрих был разочарован: он мечтал о сыне. Но и вторая попытка завести наследника не увенчалась успехом: 27 декабря 1901 года у них родилась еще одна девочка, названная Мария Магдалена – в семье ее звали Лена. А еще через три года Жозефина взяла детей и сбежала от Дитриха, устав и от его измен, и от его постоянного молчания… Он погиб, когда Лене было девять лет. Второй муж Жозефины, капитан фон Лош, тоже погиб на Первой мировой…
Но, несмотря на постоянные финансовые трудности, Жозефина смогла дать обеим дочерям прекрасное образование. Она привила им чувство ответственности, умение владеть собой, бороться до конца и не распускаться, добившись желаемого. Лизель и Лена прекрасно разбирались в литературе, говорили на английском и французском, интересовались философией, усиленно занимались гимнастикой и музыкой. Успехи Лены в игре на скрипке были столь выдающимися, что ей прочили блестящее будущее. Тринадцатилетняя Лена даже придумала себе звучный псевдоним, соединив оба своих имени и взяв фамилию отца, которая звучала громко и значительно: Dietrich по-немецки значит «отмычка». Так на свет появилась Марлен Дитрих, которой суждено было открывать любые сердца. Много лет спустя Жан Кокто напишет, что это имя поначалу звучит как ласка, а заканчивается как удар хлыста.
Однако с мечтами о музыкальной карьере пришлось расстаться: слишком усердными занятиями Марлен повредила себе сухожилие левой руки. Но умение пригодилось: в тяжелые военные годы Марлен зарабатывала, играя на скрипке по кинотеатрам. Потом она стала брать уроки вокала, что позволило ей устроиться в одно из берлинских кабаре, а в 1922 году и в труппу известного в Берлине театра Макса Рейнхарда «Дойчес театр». Актриса из Марлен вышла неважная, она несколько лет перебивалась эпизодами, подрабатывая сразу в нескольких театрах. Но, несмотря на то, что Марлен работала как ломовая лошадь, успех к ней не спешил. Она снималась в фильмах, но из полутора десятка эпизодов внимания публики не привлек ни один. Зато на пробах к фильму «Трагедия любви» ее собственное внимание привлек помощник режиссера Рудольф Зибер – яркий нордический красавец с русскими корнями; правда, у него в это время был роман с дочерью режиссера фильма Евой Май. Марлен пустила в ход все свое умение, чтобы получить желанного красавца, и 17 мая 1923 года – всего через полгода после знакомства – они поженились. В тот же день Ева пыталась покончить с собой; через год ее новая попытка завершилась успехом.
Но Марлен не было никакого дела до несчастий других. Она обожала «своего Руди», слушалась его во всем и родила ему 13 декабря 1924 года дочь, которую назвали Мария Элизабет. Но потом ей опять пришлось идти на заработки – снова эпизоды в кино, маленькие рольки в театрах, рекламные съемки в нижнем белье… Но она не затерялась в пестрой богемной толпе послевоенного Берлина: экстравагантные наряды Марлен – странные шляпки, монокль, яркое боа, ядовито-зеленые перчатки – выделяли ее из любой толпы. В выборе гардероба ей помогал Руди, отличавшийся экстравагантным вкусом и любивший, когда на его жену глазели. Партнерша Марлен в одном из шоу, звезда гомосексуального Берлина Клер Вальдофф обучила ее не только умению владеть голосом, который от природы у Марлен был слабый, но и приемам обольщения – вне зависимости от пола и возраста обольщаемого, – и особой манере держаться на публике. Наконец, ее час пробил: в 1929 году на одном из выступлений ее заметил известный режиссер Йозеф фон Штернберг. Он как раз искал актрису на главную роль в своем первом звуковом фильме «Голубой ангел» – и Марлен Дитрих оказалась как раз тем, что он искал: взрывной смесью распущенности и самодостаточности. Как писал сам Штернберг: «Я увидел на сцене женщину, чье лицо обещало все. Это была Марлен Дитрих. Честь ее открытия приписывается мне, но это неправда. Я не археолог, откопавший кости и части таза… Я учитель – я взял прекрасную женщину, обучил ее, умело вывел на люди, усилил ее очарование, скрыл ее несовершенства…» Марлен сразу честно призналась ему, что не умеет играть; но Штернберга это не интересовало: если Марлен будет его слушаться, он сделает из нее звезду, имя которой будут учить наизусть поклонники по обе стороны океана.
По легенде, Марлен отдалась Штернбергу в первую же ночь. А вернувшись домой, призналась Руди: «Ты знаешь, я действительно люблю тебя! Я не забыла о тебе даже в самые счастливые мгновения!» При этом с мужем Марлен не жила с рождения дочери; ей была интереснее ее работа, а Руди утешился с домработницей, русской эмигранткой Тамарой Матуль, или Тамми. Так что отношения жены с Штернбергом Руди мог только приветствовать: он действительно мог прославить Марлен.
И Штернберг сдержал слово: он создал Марлен Дитрих из ничего, научив ее двигаться, улыбаться, петь перед камерой, а главное – он научил камеру любить Марлен. После премьеры «Голубого ангела» 1 апреля 1930 года Марлен Дитрих стала звездой национального масштаба. История о несчастной любви учителя к кафешантанной певичке Лоле, которую играла Дитрих, пользовалась неимоверной популярностью, песенки из фильма распевали по всей Европе, а ноги Марлен, которые она щедро демонстрировала на экране, были сочтены национальным достоянием. Вскоре стало известно, что ноги Марлен Дитрих были застрахованы Ллойдом на миллион марок. Изысканный шарм с налетом гомоэротики (самый известный кадр в фильме – Марлен в мужском смокинге и цилиндре вытягивает свои потрясающие ноги, обтянутые сетчатыми чулками) в один день сделал Марлен женщиной, которую желали все мужчины.
Ей было 28 лет; узнав об успехе фильма, она сказала: «Как поздно!» Но все только начиналось.
На новоявленную звезду тут же обратил внимание Голливуд. С одобрения мужа Марлен подписала контракт и переехала в США.
Здесь за Марлен взялись специалисты студии «Парамаунт», в короткий срок превратившие ее из пышнотелого «немецкого ангелочка» в «роковую женщину», образец рафинированной элегантности. Марлен пришлось похудеть на пятнадцать килограммов, ей изменили форму бровей – теперь они изящными полукругами парили над ставшими огромными глазами, – подкорректировали оттенок волос, заставили удалить коренные зубы, благодаря чему выделились скулы и лицо стало загадочно-трагичным. Марлен все время сосала лимон, отчего ее щеки втягивались еще больше. Чтобы подчеркнуть новые линии лица, выработали освещение – сверху и немного сбоку. Не обладая от природы совершенной красотой, перед камерой Марлен, обученная Штернбергом, казалась совершенством. «Своей легендарной славой актриса прежде всего обязана магическому сочетанию света и киноленты из целлулоида», – замечает биограф Марлен Хельмут Каразек.
Штернберг настолько упорно работал над созданием нового образа Марлен, что от него со скандалом сбежала жена. Он лепил Марлен, будто куклу из воска, обучил ее всему, что знал о кино, и она полностью доверилась ему. Съемочная группа поражалась работоспособности, энергии и невероятной дисциплинированности Марлен, а она быстро завоевала расположение своим веселым нравом и ярким чувством юмора.
Первый американский фильм Марлен и Штернберга назывался «Марокко», ее партнером был известнейший Гэри Купер. Штернберг снова эксплуатирует однажды найденный образ Марлен: она играет певичку, сексуальную и свободную, которая разрывается между двумя мужчинами, а сделав выбор, в мужском костюме отправляется вслед за любимым на войну в африканских песках. Штернберг признавался критике: «Я видел, как она носит мужской костюм, высокую шляпу и подобные вещи, еще в Берлине, и именно такой я показал ее. Предметы мужского туалета она носила с большим шармом, и я не только хотел слегка коснуться ее сексуальных ориентиров, но также продемонстрировать, что ее чувственная притягательность обусловлена не только строением ее ног». Премьера фильма прошла с небывалым успехом; Голливуд буквально взорвался любовью к Марлен Дитрих. Ее ноги сравнивали по выразительности с руками Элеоноры Дузе (в Голливуде Дитрих так и звали – the Legs, Ноги), а пресса писала, что Штернберг «всколыхнул океан, и из вод вышла женщина, которой суждено было очаровать мир». Марлен даже выдвинули на «Оскара» – правда, премию ей не дали. Марлен купила дом в Беверли-Хиллз и перевезла из Германии мужа и дочь. Штернберг было предложил ей выйти за него замуж, но Марлен только ответила: «Ты, кажется, забыл, что я уже замужем». С Руди она никогда не разведется; он на всю жизнь останется ее лучшим другом. Брак для Марлен превратился в очень удобную ширму, за которой она скрывалась от надоедливых поклонников, блюстителей нравов и одиночества. Она до конца его дней будет оплачивать все счета Руди, содержать дочь и Тамми, а также всех своих оставшихся в Германии родственников и много кого еще. Ей казалось, что, раз она зарабатывает так много, – она обязана делиться.
Штернберг сделал Марлен самой высокооплачиваемой актрисой Голливуда. В следующие пять лет он выпускает еще несколько фильмов с обожаемой Марлен: «Обесчещенная», «Шанхайский экспресс», «Белокурая Венера», «Красная императрица», «Дьявол – это женщина». Везде Марлен играла одно и то же: искушенная, сексуальная, загадочная и независимая женщина, которая постоянно демонстрирует ноги и часто одевается в мужские костюмы. Образ был цельным, как была цельной сама Марлен; но фантазия режиссера явно истощалась. Неудивительно, что фильмы, поначалу необыкновенно успешные, стали приносить все меньше и меньше – Марлен Дитрих вместе с Кэтрин Хепберн и Джоан Кроуфорд даже возглавила список «звезд – губительниц кассовых сборов». Боссы «Парамаунт» были вынуждены расторгнуть контракт со Штернбергом.
Немецкая пресса, продолжающая заинтересованно следить за успехами первой германской звезды мирового масштаба, радостно сообщила: «Наши аплодисменты Марлен Дитрих, которая наконец-то уволила еврейского режиссера Йозефа фон Штернберга, всегда заставлявшего ее играть проституток и иных порочных женщин, но ни разу не предложившего ей роли, которая была бы достойна этой великой гражданки и представительницы Третьего рейха… Марлен следовало бы вернуться на родину и принять на себя роль руководительницы германской киноиндустрии, перестав быть инструментом в руках злоупотребляющих ее славой голливудских евреев». Эмиссары Гитлера неоднократно предлагали Марлен вернуться на родину, суля в буквальном смысле золотые горы. Однажды Дитрих, которой это порядком надоело, явилась в посольство Германии. Посол был в восторге и в очередной раз пообещал ей торжественный въезд в Берлин. «Неужели на лошади?» – поинтересовалась Марлен и заявила, что она готова подумать о возвращении – но только если вместе с нею вернется и будет работать Штернберг. Посол онемел; Марлен развернулась и ушла. В 1937 году она приняла американское гражданство – как ни тяжело ей было. В Германии остались ее мать и сестра, в Германии ее сочли предательницей…
Зато американская пресса с восхищением следила за «новой американской патриоткой» – за ее семьей, поклонниками, нарядами. «Звезда», прославившаяся умением носить на экране мужскую одежду, продолжала это делать и в обычной жизни. Она давно поняла, что Настоящая Женщина в мужском костюме выглядит неимоверно привлекательно. Пресса сходила с ума от туалетов Марлен; особенно неистовствовали американские журналисты, когда Марлен, собиравшейся весной 1933 года в турне по Европе, французские власти под угрозой ареста официально запретили появляться на улицах в мужской одежде. Тем не менее она спокойно разгуливала по Парижу в любимых широких брюках, и ни один полицейский не посмел ее остановить. В Лондоне ее выселяли последовательно из нескольких отелей, а в Монте-Карло Марлен, одетую в брюки, не пустили в казино…
На съемках Марлен приходилось теперь обходиться без Штернберга – и она безжалостно гоняла всю съемочную группу, заставляя снимать все так, как того хотелось ей. На площадку приносили огромное зеркало, чтобы Марлен всегда могла видеть себя; она контролировала свет, следила за монтажом, руководила режиссерами и сама накладывала грим. Хичкок, у которого Марлен Дитрих в 1950 году снялась в картине «Боязнь сцены», заметил, что «она профессиональная актриса, профессиональный оператор и профессиональный модельер». Фасоны своих сценических нарядов Марлен придумывала сама: на многочасовых примерках она, неподвижно стоя часами в одной и той же позе, командовала, какую ткань выбрать, куда пришить блестку, где заложить складку… Эдит Хед, знаменитая художница по костюмам, говорила: «Платья не творятся для Дитрих, они творятся вместе с ней». Для своих портных Дитрих «была и кошмаром, и праздником».
В январе 1913 года, когда она снова была в России, Айседору начали преследовать страшные видения: похоронный марш, детские гробы в снегу, предчувствие смерти. Айседора срочно покинула Россию и вместе с детьми прибыла в Версаль. Парис в это время был в Париже и попросил Айседору с детьми приехать к нему. Айседора была счастлива – она была уверена: отныне все будет хорошо. После встречи детей с гувернанткой отправили в Версаль – Айседора помахала им рукой. По дороге на набережной Сены автомобиль заглох. Шофер вышел из машины, чтобы завести мотор, – и тут автомобиль начал движение. Ручку дверцы заклинило. Машина пробила заграждение и упала в воду. Когда машину подняли, все пассажиры были мертвы. Вспоминают, что мертвая Дейдре обнимала Патрика, словно стараясь защитить его – ее руки еле разомкнули.
Парижане усыпали белыми цветами весь сад у ее дома, сочувствующие толпами стояли у ограды. На похоронах Айседора не плакала. Ее горе было столь сильным, что слезы не могли облегчить его: она была на грани помешательства. Она умоляла Париса подарить ей нового ребенка, чтобы найти в нем утешение, но он лишь в ужасе отказался – они горевали слишком по-разному, чтобы могли обрести успокоение друг в друге. Элеонора Дузе пригласила ее к себе, но и в Италии Айседора не смогла успокоиться. Однажды она увидела своих детей, купающихся в морских волнах, – Айседора кинулась за ними и едва не утонула, пытаясь выловить из морских волн привидевшихся детей, но ее спас молодой незнакомец. «Спасите меня, спасите мой рассудок, подарите мне ребенка!» – прошептала Айседора. Малыш, родившийся 1 августа 1914 года, прожил всего лишь несколько часов.
От потери детей она так никогда и не оправилась. Со временем у Айседоры появились приемные дочери – пять любимых учениц из школы в Грюневальде. Но ни Патрика, ни Дейдре они заменить не смогли.
Начавшаяся Первая мировая война превратила прежний спокойный европейский мир в руины, и Айседора оплакивала его, как и себя. Ей казалось, что мир вокруг рушится и она гибнет вместе с ним. В помещении ее бывшей школы открыли госпиталь, а всех учениц Зингер перевез в Америку. Айседора почти не выступала, заменяя прежние репетиции алкоголем: циничные журналисты даже заменили ее фамилию на Drunken – «пьяная». Роман с врачом из госпиталя закончился болезненным разрывом, отъезд в Америку лишь отнял последние силы и принес полное разочарование. Ее танцы уже никому не были нужны – повсюду хватало «босоножек», которые и раздевались смелее, и танцевали не так «заумно». Единственным светлым пятном был роман с самой знаменитой лесбиянкой того времени – Мерседес де Акоста. Мерседес была нежной, понимающей, чуткой и ценила искусство Айседоры. Хотя их любовные отношения быстро закончились, переписка продолжалась всю жизнь Айседоры, а незадолго до своей смерти Дункан посвятила Мерседес целую любовную поэму.
Несколько лет прошли как в угаре – постоянные гастроли, попытки заработать, отчаяние и случайные любовные связи. Снова оказавшись в Нью-Йорке, она опять встретилась с Зингером – они вместе съездили на Кубу, но вскоре оба поняли, что их прежнее чувство невозможно вернуть и что расстаться было бы лучшим решением. Страстный роман с пианистом Вальтером Руммелем закончился фарсом – он так же страстно влюбился в одну из учениц Айседоры. Спасение – как и раньше, как и всегда в будущем – она нашла в работе.
В 1921 году комиссар просвещения Луначарский официально предложил Айседоре открыть в Москве свою школу танцев, обещая всяческую поддержку. Айседора, которая горячо приветствовала и революцию, и рождение нового государства, с радостью согласилась. В поездке ее сопровождала приемная дочь Ирма Дункан, бывшая Ирма Эрих-Гримме – одна из тех пяти удочеренных ею учениц, самая любимая из них. Перед отъездом знакомые наперебой отговаривали их, предсказывая всяческие ужасы: от группового изнасилования пограничниками до голодной смерти в разрушенной Москве. А одна гадалка предсказала Айседоре, что та выйдет в России замуж: Дункан только рассмеялась – она никогда не собиралась замуж!
Дункан приехала в Москву, одетая в белый атласный жилет с красным кантом и кожаную куртку – этот костюм «а-ля большевик» от Поля Пуаре будет вскоре пользоваться бешеной популярностью. «Захваченная коммунистической идеологией, Айседора Дункан приехала в Москву. Малинововолосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная сердцем, осмеянная и загрязненная кутилами всех частей света и прозванная «Дунькой», в Москве она открыла школу пластики для пролетарских детей», – напишет о ней художник Юрий Анненков. Ей выделили особняк балерины Александры Балашовой на Пречистенке – по иронии судьбы, в Париже Балашова поселилась в бывшем особняке самой Дункан на Rue de la Pompe. Узнав об этом «обмене», Айседора назвала его «кадрилью».
В этом же особняке Дункан познакомилась с Сергеем Есениным: источники расходятся в описании подробностей того зимнего вечера, соглашаясь лишь в одном: это была странная, страстная, неоднозначная любовь с первого взгляда. Уже через несколько дней Есенин переехал к Айседоре на Пречистенку. Ей было сорок три, а ему – двадцать семь, они общались через переводчика, у них все было разное – культура, воспитание, привычки. Даже любили друг друга они по-разному: Айседора видела в нем скорее сына, чем мужа, а он любил больше ее славу, чем ее саму. Когда Есенин впадал в буйство и истерики, она терпеливо выносила его брань и побои – так же, как потом его раскаяние и нежность. Многочисленные друзья Есенина беззастенчиво жили за ее счет, ее же во всеуслышание поливая грязью. Злые языки без устали проходились на их счет: частушка «Куда Есенина понес аэроплан? В Афины древние, к развалинам Дункан» была одной из самых безобидных. А она, впервые за несколько лет, была счастлива – страсть Есенина дарила ей новую молодость, новые надежды. Много лет спустя она напишет, что три года в России были счастливейшими в ее жизни.
Есенин обожал ее танцы – особенно с длинным красным шарфом, – называл Айседору «добрейшей душой», преклонялся перед ее образованностью и мировой славой – но при этом то пытался сбежать от нее, то устраивал бешеные сцены ревности. «У меня была страсть, большая страсть. Это длилось целый год», – признавался он в письме. Айседоре посвящено одно из самых знаменитых его стихов: «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», заканчивающееся пронзительным «Дорогая, я плачу, прости… прости…». К ней же обращены некоторые строфы его поэмы «Черный человек»: «И какую-то женщину,/ сорока с лишним лет,/ Называл скверной девочкой и своею милою».
Весной 1922 года Айседора решила провезти Есенина по миру – ей нужны были деньги, ему новые впечатления. Опасаясь бюрократических проблем, 2 мая 1922 года они поженились: в браке оба взяли себе фамилию Есенины-Дункан, а Айседора убавила себе в брачном свидетельстве несколько лет. Сбылось предсказание: она, всю жизнь боровшаяся за собственную свободу, в сорок пять лет вышла замуж.
Они побывали в Германии (где им пришлось повторить церемонию бракосочетания – советские документы не признавались в Европе), Франции, США. Есенин, переживавший, что его – великого поэта – воспринимают лишь как «молодого мужа знаменитости», очень нервничал, сильно пил, устраивал скандалы. Выступления Айседоры не имели успеха – американцы не разделяли ее симпатий к «коммунистической заразе». Публика была разгневана тем, что во время выступления Айседора пела «Интернационал» и призывно размахивала со сцены красным шарфом. В Индианаполисе мэр города заявил, что Айседора может быть арестована за свое поведение на сцене и за свой сценический костюм. К тому же Есенин все время ввергал ее в новые траты – новые костюмы, разбитые витрины, ужины для его друзей. А он презрительно писал: «Изидора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки. Все ее банки и замки, о которых она нам пела в России, – вздор. Сидим без копеечки».
Когда они вернулись в Россию, он остался в Москве, а она снова поехала на гастроли – на этот раз по югу России. В Ялте ее настигла телеграмма: «Я люблю другую. Женат. Счастлив. Есенин». Больше Айседору ничто не держало в Стране Советов. Оставив школу на Ирму, Айседора уехала во Францию.
Она словно пыталась нагнать потерянную молодость – случайные романы, скандалы с прессой, обвинявшей ее в коммунистической пропаганде, частые переезды, безденежье. Она начала писать мемуары, в которых словно спорила сама с собой – прежней, наивной. Весть о самоубийстве Есенина застала ее в Париже. Несмотря на все трудности их отношений, она заявила лишь: «Между мной и Есениным никогда не было ссор. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием».
Последним возлюбленным Айседоры стал в Ницце молодой русский пианист Виктор Серов. С ним Айседора могла говорить не только о музыке, но и о России, обо всем, что пережила там. Ей было сорок девять, она готовила новую программу – и в то же время ее мучило отчаяние, бессильная ревность, страх надвигающейся старости, усталость и тоска. Она даже пыталась покончить с собой, хотя и неудачно.
Через несколько дней, 14 сентября 1927 года, она в компании случайного знакомого – молодого итальянского механика Бенуа Фальчетто по прозвищу Бугатти – собралась на прогулку в его автомобиле. Ее старинная подруга Мэри Дести просила Айседору отложить поездку, но та ответила: «Я не отказалась бы от нее, даже зная, что она будет последней в моей жизни!»
Накинув на шею длинный красный шарф, Айседора села в машину. «Прощайте, друзья, я иду к славе!» Машина тронулась. Длинный шарф намотался концом на ось автомобиля. Через несколько мгновений Айседора Дункан была мертва.
Прах Айседоры захоронили на кладбище Пер-Лашез, рядом с ее матерью и детьми.
Марлен Дитрих. Победительница
Она создала себя от начала и до конца: имя, лицо, фигуру, биографию, славу… Однажды Марлен призналась, что когда она впервые увидела свое новое лицо, то была очарована его изысканной красотой. С тех пор Марлен воевала с самим Временем за право сохранить эту красоту – и выиграла эту битву, сумев на десятилетия продлить свою молодость и скрыть конец своей жизни от посторонних глаз. Она проиграла только однажды, когда ее единственная дочь поведала всему миру о главной неудаче великой Марлен – о неудаче ее материнства. Но в жизни у Марлен было столько побед, что это единственное поражение ей давно простили…
И сама Марлен, и ее дочь утверждали – в противоречии с общепринятым мнением, – что настоящая фамилия актрисы была Дитрих. Ее отец Луи Эрих Отто Дитрих происходил из знатной прусской семьи потомственных военных; он был очень хорош собой и уже в молодости приобрел славу изрядного ловеласа. Кроме женщин, Дитрих любил выпить в хорошей компании, охоту, шахматы и хорошую литературу. В обычной жизни он был очень молчалив. В двадцать восемь лет он неожиданно женился на двадцатилетней дочери богатого ювелира Вильгельмине Элизабет Жозефине Фелдинг. Жозефина была женщиной сильной и властной, но она настолько преклонялась перед своим аристократом-мужем, что готова была терпеть его постоянное молчание и бесконечные измены. В 1898 году молодые переехали в фешенебельный пригород Берлина Шенеберг, где вскоре родился их первый ребенок – дочь Элизабет, или просто Лизель. Дитрих был разочарован: он мечтал о сыне. Но и вторая попытка завести наследника не увенчалась успехом: 27 декабря 1901 года у них родилась еще одна девочка, названная Мария Магдалена – в семье ее звали Лена. А еще через три года Жозефина взяла детей и сбежала от Дитриха, устав и от его измен, и от его постоянного молчания… Он погиб, когда Лене было девять лет. Второй муж Жозефины, капитан фон Лош, тоже погиб на Первой мировой…
Но, несмотря на постоянные финансовые трудности, Жозефина смогла дать обеим дочерям прекрасное образование. Она привила им чувство ответственности, умение владеть собой, бороться до конца и не распускаться, добившись желаемого. Лизель и Лена прекрасно разбирались в литературе, говорили на английском и французском, интересовались философией, усиленно занимались гимнастикой и музыкой. Успехи Лены в игре на скрипке были столь выдающимися, что ей прочили блестящее будущее. Тринадцатилетняя Лена даже придумала себе звучный псевдоним, соединив оба своих имени и взяв фамилию отца, которая звучала громко и значительно: Dietrich по-немецки значит «отмычка». Так на свет появилась Марлен Дитрих, которой суждено было открывать любые сердца. Много лет спустя Жан Кокто напишет, что это имя поначалу звучит как ласка, а заканчивается как удар хлыста.
Однако с мечтами о музыкальной карьере пришлось расстаться: слишком усердными занятиями Марлен повредила себе сухожилие левой руки. Но умение пригодилось: в тяжелые военные годы Марлен зарабатывала, играя на скрипке по кинотеатрам. Потом она стала брать уроки вокала, что позволило ей устроиться в одно из берлинских кабаре, а в 1922 году и в труппу известного в Берлине театра Макса Рейнхарда «Дойчес театр». Актриса из Марлен вышла неважная, она несколько лет перебивалась эпизодами, подрабатывая сразу в нескольких театрах. Но, несмотря на то, что Марлен работала как ломовая лошадь, успех к ней не спешил. Она снималась в фильмах, но из полутора десятка эпизодов внимания публики не привлек ни один. Зато на пробах к фильму «Трагедия любви» ее собственное внимание привлек помощник режиссера Рудольф Зибер – яркий нордический красавец с русскими корнями; правда, у него в это время был роман с дочерью режиссера фильма Евой Май. Марлен пустила в ход все свое умение, чтобы получить желанного красавца, и 17 мая 1923 года – всего через полгода после знакомства – они поженились. В тот же день Ева пыталась покончить с собой; через год ее новая попытка завершилась успехом.
Но Марлен не было никакого дела до несчастий других. Она обожала «своего Руди», слушалась его во всем и родила ему 13 декабря 1924 года дочь, которую назвали Мария Элизабет. Но потом ей опять пришлось идти на заработки – снова эпизоды в кино, маленькие рольки в театрах, рекламные съемки в нижнем белье… Но она не затерялась в пестрой богемной толпе послевоенного Берлина: экстравагантные наряды Марлен – странные шляпки, монокль, яркое боа, ядовито-зеленые перчатки – выделяли ее из любой толпы. В выборе гардероба ей помогал Руди, отличавшийся экстравагантным вкусом и любивший, когда на его жену глазели. Партнерша Марлен в одном из шоу, звезда гомосексуального Берлина Клер Вальдофф обучила ее не только умению владеть голосом, который от природы у Марлен был слабый, но и приемам обольщения – вне зависимости от пола и возраста обольщаемого, – и особой манере держаться на публике. Наконец, ее час пробил: в 1929 году на одном из выступлений ее заметил известный режиссер Йозеф фон Штернберг. Он как раз искал актрису на главную роль в своем первом звуковом фильме «Голубой ангел» – и Марлен Дитрих оказалась как раз тем, что он искал: взрывной смесью распущенности и самодостаточности. Как писал сам Штернберг: «Я увидел на сцене женщину, чье лицо обещало все. Это была Марлен Дитрих. Честь ее открытия приписывается мне, но это неправда. Я не археолог, откопавший кости и части таза… Я учитель – я взял прекрасную женщину, обучил ее, умело вывел на люди, усилил ее очарование, скрыл ее несовершенства…» Марлен сразу честно призналась ему, что не умеет играть; но Штернберга это не интересовало: если Марлен будет его слушаться, он сделает из нее звезду, имя которой будут учить наизусть поклонники по обе стороны океана.
По легенде, Марлен отдалась Штернбергу в первую же ночь. А вернувшись домой, призналась Руди: «Ты знаешь, я действительно люблю тебя! Я не забыла о тебе даже в самые счастливые мгновения!» При этом с мужем Марлен не жила с рождения дочери; ей была интереснее ее работа, а Руди утешился с домработницей, русской эмигранткой Тамарой Матуль, или Тамми. Так что отношения жены с Штернбергом Руди мог только приветствовать: он действительно мог прославить Марлен.
И Штернберг сдержал слово: он создал Марлен Дитрих из ничего, научив ее двигаться, улыбаться, петь перед камерой, а главное – он научил камеру любить Марлен. После премьеры «Голубого ангела» 1 апреля 1930 года Марлен Дитрих стала звездой национального масштаба. История о несчастной любви учителя к кафешантанной певичке Лоле, которую играла Дитрих, пользовалась неимоверной популярностью, песенки из фильма распевали по всей Европе, а ноги Марлен, которые она щедро демонстрировала на экране, были сочтены национальным достоянием. Вскоре стало известно, что ноги Марлен Дитрих были застрахованы Ллойдом на миллион марок. Изысканный шарм с налетом гомоэротики (самый известный кадр в фильме – Марлен в мужском смокинге и цилиндре вытягивает свои потрясающие ноги, обтянутые сетчатыми чулками) в один день сделал Марлен женщиной, которую желали все мужчины.
Ей было 28 лет; узнав об успехе фильма, она сказала: «Как поздно!» Но все только начиналось.
На новоявленную звезду тут же обратил внимание Голливуд. С одобрения мужа Марлен подписала контракт и переехала в США.
Здесь за Марлен взялись специалисты студии «Парамаунт», в короткий срок превратившие ее из пышнотелого «немецкого ангелочка» в «роковую женщину», образец рафинированной элегантности. Марлен пришлось похудеть на пятнадцать килограммов, ей изменили форму бровей – теперь они изящными полукругами парили над ставшими огромными глазами, – подкорректировали оттенок волос, заставили удалить коренные зубы, благодаря чему выделились скулы и лицо стало загадочно-трагичным. Марлен все время сосала лимон, отчего ее щеки втягивались еще больше. Чтобы подчеркнуть новые линии лица, выработали освещение – сверху и немного сбоку. Не обладая от природы совершенной красотой, перед камерой Марлен, обученная Штернбергом, казалась совершенством. «Своей легендарной славой актриса прежде всего обязана магическому сочетанию света и киноленты из целлулоида», – замечает биограф Марлен Хельмут Каразек.
Штернберг настолько упорно работал над созданием нового образа Марлен, что от него со скандалом сбежала жена. Он лепил Марлен, будто куклу из воска, обучил ее всему, что знал о кино, и она полностью доверилась ему. Съемочная группа поражалась работоспособности, энергии и невероятной дисциплинированности Марлен, а она быстро завоевала расположение своим веселым нравом и ярким чувством юмора.
Первый американский фильм Марлен и Штернберга назывался «Марокко», ее партнером был известнейший Гэри Купер. Штернберг снова эксплуатирует однажды найденный образ Марлен: она играет певичку, сексуальную и свободную, которая разрывается между двумя мужчинами, а сделав выбор, в мужском костюме отправляется вслед за любимым на войну в африканских песках. Штернберг признавался критике: «Я видел, как она носит мужской костюм, высокую шляпу и подобные вещи, еще в Берлине, и именно такой я показал ее. Предметы мужского туалета она носила с большим шармом, и я не только хотел слегка коснуться ее сексуальных ориентиров, но также продемонстрировать, что ее чувственная притягательность обусловлена не только строением ее ног». Премьера фильма прошла с небывалым успехом; Голливуд буквально взорвался любовью к Марлен Дитрих. Ее ноги сравнивали по выразительности с руками Элеоноры Дузе (в Голливуде Дитрих так и звали – the Legs, Ноги), а пресса писала, что Штернберг «всколыхнул океан, и из вод вышла женщина, которой суждено было очаровать мир». Марлен даже выдвинули на «Оскара» – правда, премию ей не дали. Марлен купила дом в Беверли-Хиллз и перевезла из Германии мужа и дочь. Штернберг было предложил ей выйти за него замуж, но Марлен только ответила: «Ты, кажется, забыл, что я уже замужем». С Руди она никогда не разведется; он на всю жизнь останется ее лучшим другом. Брак для Марлен превратился в очень удобную ширму, за которой она скрывалась от надоедливых поклонников, блюстителей нравов и одиночества. Она до конца его дней будет оплачивать все счета Руди, содержать дочь и Тамми, а также всех своих оставшихся в Германии родственников и много кого еще. Ей казалось, что, раз она зарабатывает так много, – она обязана делиться.
Штернберг сделал Марлен самой высокооплачиваемой актрисой Голливуда. В следующие пять лет он выпускает еще несколько фильмов с обожаемой Марлен: «Обесчещенная», «Шанхайский экспресс», «Белокурая Венера», «Красная императрица», «Дьявол – это женщина». Везде Марлен играла одно и то же: искушенная, сексуальная, загадочная и независимая женщина, которая постоянно демонстрирует ноги и часто одевается в мужские костюмы. Образ был цельным, как была цельной сама Марлен; но фантазия режиссера явно истощалась. Неудивительно, что фильмы, поначалу необыкновенно успешные, стали приносить все меньше и меньше – Марлен Дитрих вместе с Кэтрин Хепберн и Джоан Кроуфорд даже возглавила список «звезд – губительниц кассовых сборов». Боссы «Парамаунт» были вынуждены расторгнуть контракт со Штернбергом.
Немецкая пресса, продолжающая заинтересованно следить за успехами первой германской звезды мирового масштаба, радостно сообщила: «Наши аплодисменты Марлен Дитрих, которая наконец-то уволила еврейского режиссера Йозефа фон Штернберга, всегда заставлявшего ее играть проституток и иных порочных женщин, но ни разу не предложившего ей роли, которая была бы достойна этой великой гражданки и представительницы Третьего рейха… Марлен следовало бы вернуться на родину и принять на себя роль руководительницы германской киноиндустрии, перестав быть инструментом в руках злоупотребляющих ее славой голливудских евреев». Эмиссары Гитлера неоднократно предлагали Марлен вернуться на родину, суля в буквальном смысле золотые горы. Однажды Дитрих, которой это порядком надоело, явилась в посольство Германии. Посол был в восторге и в очередной раз пообещал ей торжественный въезд в Берлин. «Неужели на лошади?» – поинтересовалась Марлен и заявила, что она готова подумать о возвращении – но только если вместе с нею вернется и будет работать Штернберг. Посол онемел; Марлен развернулась и ушла. В 1937 году она приняла американское гражданство – как ни тяжело ей было. В Германии остались ее мать и сестра, в Германии ее сочли предательницей…
Зато американская пресса с восхищением следила за «новой американской патриоткой» – за ее семьей, поклонниками, нарядами. «Звезда», прославившаяся умением носить на экране мужскую одежду, продолжала это делать и в обычной жизни. Она давно поняла, что Настоящая Женщина в мужском костюме выглядит неимоверно привлекательно. Пресса сходила с ума от туалетов Марлен; особенно неистовствовали американские журналисты, когда Марлен, собиравшейся весной 1933 года в турне по Европе, французские власти под угрозой ареста официально запретили появляться на улицах в мужской одежде. Тем не менее она спокойно разгуливала по Парижу в любимых широких брюках, и ни один полицейский не посмел ее остановить. В Лондоне ее выселяли последовательно из нескольких отелей, а в Монте-Карло Марлен, одетую в брюки, не пустили в казино…
На съемках Марлен приходилось теперь обходиться без Штернберга – и она безжалостно гоняла всю съемочную группу, заставляя снимать все так, как того хотелось ей. На площадку приносили огромное зеркало, чтобы Марлен всегда могла видеть себя; она контролировала свет, следила за монтажом, руководила режиссерами и сама накладывала грим. Хичкок, у которого Марлен Дитрих в 1950 году снялась в картине «Боязнь сцены», заметил, что «она профессиональная актриса, профессиональный оператор и профессиональный модельер». Фасоны своих сценических нарядов Марлен придумывала сама: на многочасовых примерках она, неподвижно стоя часами в одной и той же позе, командовала, какую ткань выбрать, куда пришить блестку, где заложить складку… Эдит Хед, знаменитая художница по костюмам, говорила: «Платья не творятся для Дитрих, они творятся вместе с ней». Для своих портных Дитрих «была и кошмаром, и праздником».