Страница:
Во избежание новых попыток волков пробраться в фанзу с задней стороны мы развели там второй маленький огонёк и поддерживали его всё время. Но из-за этого уже не было возможности подбрасывать по временам больше топлива в костёр спереди, чтобы видеть силуэты волков и вернее целиться в них. Пришлось изредка стрелять в темноту, целясь ниже светящихся глаз, крупной дробью, сберегая патроны с картечью.
Наконец, уже в половине третьего, когда рассвет был близок, мы разожгли костёр остатками топлива, и я сделал два выстрела один за другим по волкам, собравшимся кучкой вокруг одного, вероятно издыхавшего. Всем, очевидно, хорошо попало, так как они отбежали и больше не появлялись.
Но вот стало светать. Из темноты мало-помалу выступали холмики, ближайшие фанзы, отвал белого кварца у одной из шахт, а звёзды меркли и исчезали. Кони успокоились. Мы насыпали в кормушки по хорошей порции сухарей и повесили их на морды. У нас осталось ещё немного холодного чая, который поставили на догоравший огонь. После такой тревожной ночи подкрепиться чашкой горячего чая было очень приятно.
Как только совсем рассвело, мы возобновили раскопку. Канавку, доведённую накануне до боковой стенки фанзы под окошком, мы повернули вдоль неё, к передней стенке, и сразу же откопали ещё десяток кусков кварца с золотом и, наконец, в самом углу у передней стенки нашли глиняный горшочек с узким горлышком. Он лежал на боку, а горлышко было закрыто кожаной пробкой, залитой воском. Горшочек был очень тяжёлый.
– Вот это самый настоящий клад! – воскликнул я, когда Лобсын отгрёб разрыхлённую землю и вынул горшочек.
Я поднял его: на воске пробки видна была печать с китайским иероглифом. Горшочек весил около десяти фунтов.
– Не будем открывать его здесь, – предложил Лобсын. – В нём, конечно, чистое золото, которое чиновник получил от рудокопов и не мог увезти в город, опасаясь, что по дороге туда дунгане остановят его и золото отберут.
– Нужно ещё покопать, – предложил я, – чтобы потом не каяться.
Мы продолжили канавку вдоль передней стенки, но ничего не обнаружили. Точно так же раскопка в другом углу комнаты и в двух местах среди неё не дала ничего, кроме мелкого щебня, такого же, как и вообще в почве холмов.
– Ну, каково, Фома? – спросил Лобсын, закончив последнюю ямку и бросив лопатку. – Видишь, я тебя не обманул. Старый китаец оставил здесь золото, а в книжке правильно записал, где оно закопано. Теперь у тебя будут деньги, чтобы купить хорошего товара и отправить меня с караваном.
– А у тебя будут деньги, чтобы купить хороших верблюдов и нанять себе в помощь погонщика, – сказал я.
– Мне не нужно это золото! – возразил Лобсын. – У меня хорошая юрта, немного скота, жена. Я буду водить твой караван, ты будешь платить мне больше за работу, и я буду жить ещё лучше, чем до сих пор. Ведь ты меня из нищего и бродяги человеком сделал, и всем, что у меня есть, я тебе обязан.
Очень удивил меня Лобсын своим бескорыстием и обрадовал своей преданностью. Но я не мог согласиться взять себе всё золото и заявил ему решительно:
– Половина этого клада принадлежит тебе. Ты купишь хороших верблюдов, коней, быков, баранов и сделаешься большим баем. У тебя будет несколько хороших юрт…
– И как только наш князь Кобук-бейсе, – прервал меня Лобсын, – узнает об этом богатстве, он всё отнимет, а меня посадит в тюрьму при монастыре. Ты не знаешь этого человека. Я не могу сразу разбогатеть, а богатым бездельником быть не хочу.
– Чего же ты хочешь, Лобсын?
– Я люблю водить караваны по нашим степям и горам, люблю быть хозяином каравана, смотреть новые места, новые города, людей.
– Понимаю! Ты хочешь, чтобы твоё богатство объявилось не сразу, а получалось мало-помалу при торговле. Хорошо. Твоё золото я буду хранить у себя и отдавать тебе понемногу, когда захочешь. Ты согласен?
– Если ты так хочешь, Фома, чтобы половина клада была за мной – считай меня своим компаньоном по караванной торговле и распоряжайся золотом, как торговым капиталом. Будем вдвоём работать, как раньше. Никогда у нас ссоры не было, жили мы с тобой дружно, друг другу помогали, так и будем дальше, чтобы это золото нас не разделило. Не то я буду жалеть, что нашёл книжку и затеял это дело.
Рассуждения Лобсына были разумны. Я уже знал условия жизни в провинции Синьцзян, слышал о произволе китайских амбаней и монгольских князей. Я, как русский подданный, имел защиту в лице консула, а Лобсын был вполне во власти своего князя. Если бы Лобсын покупкой скота и вещей обнаружил, что у него завелись деньги, князь начал бы вымогать их под разными предлогами и разными мерами. Сообщить китайской или монгольской власти о нашей находке мы не намеревались, так как это вызвало бы просто конфискацию золота. Ведь мы не знали, являлся ли китаец, зарывший золото, чиновником, собиравшим его у рудокопов для сдачи в казну, или же арендатором рудника, получавшим золото от своих рабочих. В первом случае золото принадлежало китайскому государству, а во втором – китайцу, жившему и умершему у отца Лобсына. Не мог бы выяснить это и амбань Чугучака, и в лучшем случае, при вмешательстве консула, он завёл бы переписку с Пекином для решения этого вопроса, что затянулось бы на несколько лет.
Поэтому наиболее благоразумным было не говорить никому о находке и использовать её мало-помалу и осмотрительно.
Закончив раскопки, мы заровняли канавки, вырытые в фанзе, оседлали лошадей, куски кварца и горшочек разложили по нашим заседёльным сумам и уехали назад. Через час мы остановились на реке Ангырты, отпустили голодных коней на корм, развели огонь, сварили чай, плотно позавтракали, а затем по очереди поспали часа по два.
Хорошо отдохнувши, около полудня мы поехали дальше. Лобсын направился не по прежней дороге, а вверх по Ангырты.
– Мы разве не заедем ночевать на твою летовку? – спросил я.
– Нет, едем прямо в Чугучак. В юрте мы бы сняли сумы, ребятишки любопытные, увидели бы кварц с золотом, пошли бы расспросы, где были, откуда накопали. А степное ухо, Фома, сам знаешь, длинное. Сегодня сказал в одной юрте или одному встречному человеку, а завтра будут знать на сто вёрст кругом, что Лобсын и Фома нашли золото в Джаире. Меня потребует князь к себе, а тебя – амбань через консула, чтобы выяснить, где и что нашёл. Ведь копать золото без разрешения нельзя.
Пришлось признать, что Лобсын поступил правильно, не заезжая к своим. В Чугучаке мы могли лучше сохранить тайну о находке.
Речка Ангырты, вверх по которой мы поехали через северную цепь Джаира, сначала извивалась по ущелью между рощами тополей, тальника и разных кустов, окаймлёнными зарослями чия. Мы миновали уединённую зимовку киргизов в виде глинобитной фанзы среди огороженной лужайки. Возле фанзы высилась пирамида из чёрных кусков, вылепленных из овечьего и козьего навоза; это был запас топлива на зиму, заготовленный заботливым хозяином.
Теперь здесь было пусто, хозяева ушли на летовку выше в горы, фанза проветривалась, дверь её была открыта.
Дальше кусты и рощи по речке поредели, ущелье перешло в долину. На одном из её склонов я заметил странные углубления вроде небольших пещерок и ниш, которые тянулись друг над другом в несколько ярусов на протяжении сотни шагов.
– Что это, тоже зимовки? – удивился я.
Лобсын засмеялся.
– Таких нор в Джаире много найдёшь, но никто в них не живёт.
– Кто же вырыл их? Люди или звери?
– Кто их знает. Камень какой-то гнилой, должно быть. В норах, если потрогать его, он рассыпается, а ветер выметает мелочь. В таких норах бараны и козы зимой от пурги укрываются.
Я рассматривал с удивлением эти странные впадины в жёлто-розовом камне склона. Они походили на ячеи, которые жуки выгрызают в старом дереве, но были гораздо больше. В одних человек мог свободно сидеть, в других даже стоять сгорбившись. Иногда две или три ниши находились рядом, разделённые только каменным столбиком, а в глубине соединялись, и человек мог бы расположиться на ночлег, вытянувшись во всю длину. И всего удивительнее было то, что на самом склоне в трещинах камня укрепились мелкие кустики, пучки травы, какие-то цветочки, а в нишах их совершенно не было. Нельзя было поверить, что ни люди не вырубили, ни животные не вырыли эти норы в сплошном твёрдом камне.[4]
Часа два мы ехали по долине Ангырты, поднялись в её верховьях на ровную поверхность Джаира, описанную выше, спустились с неё в долину северного склона и выехали по ней опять на степь Долон-турген между Джаиром и Уркашаром. Заночевали на речке Ушеты в чёрных ветреных холмах и на следующий день к вечеру прибыли в Чугучак.
Всю дорогу меня мучил вопрос, где спрятать наш клад в Чугучаке. Нанятая мною фанза во дворе лавочника плохо запиралась, не имела окна, и днём пришлось бы держать дверь открытой. Во дворе бегали дети, ходили разные люди. Кварц с золотом нужно было истолочь и промыть, делать это на людном дворе, добывая воду для промывки из колодца, было невозможно. Нужно было спешно искать себе более уединённую и удобную квартиру. Выручил случай. Едва мы въехали во двор, расседлали лошадей и зашли в фанзу, пришёл хозяин дома и сказал:
– Тебя три раза спрашивал новый приказчик, ему по спешному делу нужно видеть тебя.
Я, конечно, сейчас же пошёл на свою старую квартиру, оставив Лобсына караулить фанзу. Во дворе старой квартиры застал суету. Тюковали товар, чинили верблюжьи сёдла. Под навесом стояло десятка два верблюдов. Приказчик при виде меня обрадовался.
– Слава богу, что вы объявились, Фома Капитонович! – воскликнул он. – Не хотите ли вернуться на свою квартиру? Я не нашёл надёжного помощника и сам поведу караван, месяца два буду в отсутствии, а при складе некого оставить. Вы поживёте тут, пока я не вернусь назад, и склад будет под надзором. На вас я могу положиться!
Забыл, негодяй, как он спешно выселил меня 10 дней тому назад из квартиры, хотя мог дать мне время для приискания новой. Но я не хотел припомнить обиду, потому что предложение меня очень устраивало. Поэтому я сказал ему:
– Ладно, могу вернуться на старое пепелище. Только склад ваш принимать не стану. Вы его заприте и запечатайте, я буду жить как караульный.
Он поморщился.
– Я рассчитывал, что вы могли бы пока и продавать товар посетителям. Два месяца лавка будет на запоре. Хозяевам убыток!
– Нет уж, увольте! Принимать от вас наличность, потом сдавать вам. Опять будете перемеривать весь товар. Слуга покорный!
Он начал уговаривать меня, но я не уступил, и ему пришлось согласиться.
– Если так, приходите завтра с утра, я в обед хочу уехать, – закончил он разговор.
На следующий день я вернулся утром на свою старую квартиру. Караван уже начали вьючить. Приказчик при мне запер склад и, кроме замков, привесил на скобах ещё верёвочки и припечатал их на бумажках своей печатью. Распрощались дружески, караван ушёл, а через четверть часа Лобсын привёл наших коней, навьючив на них моё скудное имущество.
Мы заперли ворота и расположились во дворе. Двор имел ту особенность, что через него протекал маленький арык, т. е. ручей, отведённый из русла одной из горных речек, которые стекают с гор Тарбагатая и орошают весь оазис Чугучака – его улицы, окружающие сады и огороды, а также пашни окрестностей города. Таким образом, вода для промывки золота была под рукой, и мы могли, не торопясь, и без свидетелей выполнить эту работу. Но нужно было раздобыть ещё большую ступку, чтобы размельчить куски золотоносного кварца. Я нашёл её у хозяина постоялого двора по соседству, который употреблял её, чтобы дробить горох. В Китае лошадей и мулов кормят не овсом, а полевым горохом, который дробят и распаривают горячей водой.
Мы спокойно устроились в моей бывшей квартире при складе. Сначала вскрыли горшочек, привезённый с золотого рудника. В нём оказалось мелкое золото, добытое китайскими рудокопами из кварцевых жил Чий-Чу. Они размалывали кварц в больших чашах, составленных из нескольких обделанных глыб твёрдого гранита. Я забыл упомянуть раньше, что на первом руднике мы видели такую чашу. Она имела около двух аршин в диаметре и по окружности борт высотой в четверть. Размол мелких кусков кварца выполнял каменный вал диаметром в пол аршина и длиной в аршин, который катался в чаше вокруг вертикальной оси. Он был прикреплён к этой оси одним концом, а к другому концу его, в который была вставлена деревянная жердь, припрягали лошадь или осла. Бегая по кругу вокруг чаши, животное приводило в движение вал, который катился вокруг оси и давил кварц. В чашу по жёлобу поступала вода и затем вместе с кварцевым песком и золотом выливалась через отверстие в борту на наклонную плоскость, представлявшую то, что называется вашгердом золотоискателей, на котором под постоянно текущей водой более тяжёлые частицы золота остаются у верхнего края, а более лёгкий кварцевый песок сносится дальше.
На руднике Чий-Чу мы видели такую же каменную чашу, состоящую из четырёх больших камней; возле неё лежал и вал с остатком деревянной оси, а в стороне возвышался порядочный холм из желтоватого кварцевого песка, перемытого на этой примитивной золотоизвлекательной фабрике.
Нам, конечно, не нужна была такая фабрика, чтобы перемолоть 18 кусков кварца, которые мы откопали в фанзе. Раздробить их в песок мы могли в большой чугунной ступке, а промыть возле арыка в простом медном тазу, приводя таз с водой и кварцевым песком во вращательное движение и сливая осторожно воду с кварцем и оставляя золото на дне.
Этим мы и занимались несколько дней. Лобсын толок кварц в ступке, а я промывал его у арыка, так как ещё в детстве в Южном Алтае видел, как промывают в тазу золотоносный песок вольные старатели, и сам принимал в этом участие.
В квартире приказчик оставил большой безмен, так что мы могли свесить своё богатство. В горшочке оказалось тринадцать с четвертью фунтов золота, а из кварца мы добыли ещё семь фунтов с лишком, так что в общем клад составил почти двадцать один фунт с половиной золота довольно высокой пробы, судя по его цвету. За него можно было выручить почти 10 тысяч рублей. Половины этой суммы было достаточно, чтобы купить или выстроить себе домик и склад в пригороде Чугучака и иметь оборотный капитал для закупки товаров, а на вторую половину, причитавшуюся Лобсыну, купить десяток хороших верблюдов, две-три лошади и начать вдвоём караванную торговлю в Монголии.
За время отсутствия приказчика нужно было организовать всё это. В Чугучаке я знал китайского купца, который тайком покупал золото от золотоискателей, работавших в Тарбагатае. Я посетил его и условился, что буду приносить золото небольшими порциями, чтобы получать деньги на расходы.
Вблизи двора, в котором мы жили, был пустырь достаточной площади с несколькими большими деревьями и полуразвалившейся фанзой. Его владелец, проживавший в городе, согласился продать его недорого, а консул провёл эту покупку. Я нанял нескольких рабочих и построил домик, службы и склад, всё это, конечно, без затей, из сырцового кирпича с простой крышей, так что к половине лета всё было готово. Лобсын уехал на свою летовку и, не торопясь, при случае покупал хороших верблюдов; изредка приезжал ко мне за деньгами.
Когда вернулся приказчик со своим караваном, я переселился в свой дом, а затем съездил в Семипалатинск, где продал в отделении Сибирского банка часть оставшегося золота, закупил разных товаров за наличные, поэтому с большой скидкой, и обозом увёз их в Чугучак. К этому времени, в половине августа, летние жары спали. Верблюды в начале лета линяют, слабеют, и хорошие хозяева берегут их, так как в это время спины у них легко портятся при перевозке тяжестей; в половине августа они уже покрыты новой шерстью.
Верблюды, закупленные Лобсыном, отдохнули, подкормились. Мы снарядили караван из семи хороших верблюдов и в конце августа, наняв ещё погонщика монгола, отправились втроём в глубь Монголии. Мы не стали сбывать товар русским и китайским фирмам в городах и крупных монастырях, а повели торговлю непосредственно с монголами на их кочевьях и в небольших монастырях. Через два с половиной месяца мы вернулись в Чугучак, распродав весь товар и закупив вместо него на местах частью за деньги, частью в обмен шерсть, кожи, цыновки. Сырьё я отправил обозом в Семипалатинск, где нашёл посредника, скупавшего это сырьё для отправки в Россию.
Вот я и описал своё первое путешествие не по торговым делам. И невольно поставил себе вопрос: для чего и для кого я сделал это описание? Должен признаться, что мысль об этом подал мне Сергей Васильевич, консул Соков. Давно уже, после первой нашей с Лобсыном поездки на Алтай к запрещённому руднику, о которой я ему рассказал подробно за стаканом чая, он оказал мне:
«А почему бы вам, Фома Капитонович, не записывать свои дорожные впечатления? Вы так хорошо умеете рассказывать о них, что вас хочется слушать ещё и ещё и задавать вопросы о том или другом из ваших приключений. Попробуйте записывать на стоянках по вечерам при свете костра или днём во время днёвки всё, что видели по дороге в новых местах, что наблюдали, какая местность, каких людей встречали, что испытывали по поводу той или другой встречи или события в пути. А вернувшись домой и перечитывая эти беглые записи в карманной книжке, вспоминать всё день за днём, что видели и слышали, о чём думали при разных приключениях, и записать подробнее. И на старости лет вам самим будет интересно перечитывать свои описания и вспоминать о былом или даже обработать эти записи, как следует, и напечатать описание своих путешествий. Ведь этот край, где мы живём – мало известный, никем как следует не описанный, а вы изъездили его уже вдоль и поперёк и знаете его хорошо».
Уговорил он-таки меня, и я начал вести записи во время переездов с места на место, а зимой и весной, сидя в лавке, куда за целый день зайдёт только десяток покупателей, я эти записи пополнял и переписывал в тетрадку. Так и накопились с годами десятка три тетрадок, и на старости лет, когда я перестал искать приключений и клады древностей, я их решил обработать, переписать и пополнить.
Воскресшие рудокопы старого рудника
Наконец, уже в половине третьего, когда рассвет был близок, мы разожгли костёр остатками топлива, и я сделал два выстрела один за другим по волкам, собравшимся кучкой вокруг одного, вероятно издыхавшего. Всем, очевидно, хорошо попало, так как они отбежали и больше не появлялись.
Но вот стало светать. Из темноты мало-помалу выступали холмики, ближайшие фанзы, отвал белого кварца у одной из шахт, а звёзды меркли и исчезали. Кони успокоились. Мы насыпали в кормушки по хорошей порции сухарей и повесили их на морды. У нас осталось ещё немного холодного чая, который поставили на догоравший огонь. После такой тревожной ночи подкрепиться чашкой горячего чая было очень приятно.
Как только совсем рассвело, мы возобновили раскопку. Канавку, доведённую накануне до боковой стенки фанзы под окошком, мы повернули вдоль неё, к передней стенке, и сразу же откопали ещё десяток кусков кварца с золотом и, наконец, в самом углу у передней стенки нашли глиняный горшочек с узким горлышком. Он лежал на боку, а горлышко было закрыто кожаной пробкой, залитой воском. Горшочек был очень тяжёлый.
– Вот это самый настоящий клад! – воскликнул я, когда Лобсын отгрёб разрыхлённую землю и вынул горшочек.
Я поднял его: на воске пробки видна была печать с китайским иероглифом. Горшочек весил около десяти фунтов.
– Не будем открывать его здесь, – предложил Лобсын. – В нём, конечно, чистое золото, которое чиновник получил от рудокопов и не мог увезти в город, опасаясь, что по дороге туда дунгане остановят его и золото отберут.
– Нужно ещё покопать, – предложил я, – чтобы потом не каяться.
Мы продолжили канавку вдоль передней стенки, но ничего не обнаружили. Точно так же раскопка в другом углу комнаты и в двух местах среди неё не дала ничего, кроме мелкого щебня, такого же, как и вообще в почве холмов.
– Ну, каково, Фома? – спросил Лобсын, закончив последнюю ямку и бросив лопатку. – Видишь, я тебя не обманул. Старый китаец оставил здесь золото, а в книжке правильно записал, где оно закопано. Теперь у тебя будут деньги, чтобы купить хорошего товара и отправить меня с караваном.
– А у тебя будут деньги, чтобы купить хороших верблюдов и нанять себе в помощь погонщика, – сказал я.
– Мне не нужно это золото! – возразил Лобсын. – У меня хорошая юрта, немного скота, жена. Я буду водить твой караван, ты будешь платить мне больше за работу, и я буду жить ещё лучше, чем до сих пор. Ведь ты меня из нищего и бродяги человеком сделал, и всем, что у меня есть, я тебе обязан.
Очень удивил меня Лобсын своим бескорыстием и обрадовал своей преданностью. Но я не мог согласиться взять себе всё золото и заявил ему решительно:
– Половина этого клада принадлежит тебе. Ты купишь хороших верблюдов, коней, быков, баранов и сделаешься большим баем. У тебя будет несколько хороших юрт…
– И как только наш князь Кобук-бейсе, – прервал меня Лобсын, – узнает об этом богатстве, он всё отнимет, а меня посадит в тюрьму при монастыре. Ты не знаешь этого человека. Я не могу сразу разбогатеть, а богатым бездельником быть не хочу.
– Чего же ты хочешь, Лобсын?
– Я люблю водить караваны по нашим степям и горам, люблю быть хозяином каравана, смотреть новые места, новые города, людей.
– Понимаю! Ты хочешь, чтобы твоё богатство объявилось не сразу, а получалось мало-помалу при торговле. Хорошо. Твоё золото я буду хранить у себя и отдавать тебе понемногу, когда захочешь. Ты согласен?
– Если ты так хочешь, Фома, чтобы половина клада была за мной – считай меня своим компаньоном по караванной торговле и распоряжайся золотом, как торговым капиталом. Будем вдвоём работать, как раньше. Никогда у нас ссоры не было, жили мы с тобой дружно, друг другу помогали, так и будем дальше, чтобы это золото нас не разделило. Не то я буду жалеть, что нашёл книжку и затеял это дело.
Рассуждения Лобсына были разумны. Я уже знал условия жизни в провинции Синьцзян, слышал о произволе китайских амбаней и монгольских князей. Я, как русский подданный, имел защиту в лице консула, а Лобсын был вполне во власти своего князя. Если бы Лобсын покупкой скота и вещей обнаружил, что у него завелись деньги, князь начал бы вымогать их под разными предлогами и разными мерами. Сообщить китайской или монгольской власти о нашей находке мы не намеревались, так как это вызвало бы просто конфискацию золота. Ведь мы не знали, являлся ли китаец, зарывший золото, чиновником, собиравшим его у рудокопов для сдачи в казну, или же арендатором рудника, получавшим золото от своих рабочих. В первом случае золото принадлежало китайскому государству, а во втором – китайцу, жившему и умершему у отца Лобсына. Не мог бы выяснить это и амбань Чугучака, и в лучшем случае, при вмешательстве консула, он завёл бы переписку с Пекином для решения этого вопроса, что затянулось бы на несколько лет.
Поэтому наиболее благоразумным было не говорить никому о находке и использовать её мало-помалу и осмотрительно.
Закончив раскопки, мы заровняли канавки, вырытые в фанзе, оседлали лошадей, куски кварца и горшочек разложили по нашим заседёльным сумам и уехали назад. Через час мы остановились на реке Ангырты, отпустили голодных коней на корм, развели огонь, сварили чай, плотно позавтракали, а затем по очереди поспали часа по два.
Хорошо отдохнувши, около полудня мы поехали дальше. Лобсын направился не по прежней дороге, а вверх по Ангырты.
– Мы разве не заедем ночевать на твою летовку? – спросил я.
– Нет, едем прямо в Чугучак. В юрте мы бы сняли сумы, ребятишки любопытные, увидели бы кварц с золотом, пошли бы расспросы, где были, откуда накопали. А степное ухо, Фома, сам знаешь, длинное. Сегодня сказал в одной юрте или одному встречному человеку, а завтра будут знать на сто вёрст кругом, что Лобсын и Фома нашли золото в Джаире. Меня потребует князь к себе, а тебя – амбань через консула, чтобы выяснить, где и что нашёл. Ведь копать золото без разрешения нельзя.
Пришлось признать, что Лобсын поступил правильно, не заезжая к своим. В Чугучаке мы могли лучше сохранить тайну о находке.
Речка Ангырты, вверх по которой мы поехали через северную цепь Джаира, сначала извивалась по ущелью между рощами тополей, тальника и разных кустов, окаймлёнными зарослями чия. Мы миновали уединённую зимовку киргизов в виде глинобитной фанзы среди огороженной лужайки. Возле фанзы высилась пирамида из чёрных кусков, вылепленных из овечьего и козьего навоза; это был запас топлива на зиму, заготовленный заботливым хозяином.
Теперь здесь было пусто, хозяева ушли на летовку выше в горы, фанза проветривалась, дверь её была открыта.
Дальше кусты и рощи по речке поредели, ущелье перешло в долину. На одном из её склонов я заметил странные углубления вроде небольших пещерок и ниш, которые тянулись друг над другом в несколько ярусов на протяжении сотни шагов.
– Что это, тоже зимовки? – удивился я.
Лобсын засмеялся.
– Таких нор в Джаире много найдёшь, но никто в них не живёт.
– Кто же вырыл их? Люди или звери?
– Кто их знает. Камень какой-то гнилой, должно быть. В норах, если потрогать его, он рассыпается, а ветер выметает мелочь. В таких норах бараны и козы зимой от пурги укрываются.
Я рассматривал с удивлением эти странные впадины в жёлто-розовом камне склона. Они походили на ячеи, которые жуки выгрызают в старом дереве, но были гораздо больше. В одних человек мог свободно сидеть, в других даже стоять сгорбившись. Иногда две или три ниши находились рядом, разделённые только каменным столбиком, а в глубине соединялись, и человек мог бы расположиться на ночлег, вытянувшись во всю длину. И всего удивительнее было то, что на самом склоне в трещинах камня укрепились мелкие кустики, пучки травы, какие-то цветочки, а в нишах их совершенно не было. Нельзя было поверить, что ни люди не вырубили, ни животные не вырыли эти норы в сплошном твёрдом камне.[4]
Часа два мы ехали по долине Ангырты, поднялись в её верховьях на ровную поверхность Джаира, описанную выше, спустились с неё в долину северного склона и выехали по ней опять на степь Долон-турген между Джаиром и Уркашаром. Заночевали на речке Ушеты в чёрных ветреных холмах и на следующий день к вечеру прибыли в Чугучак.
Всю дорогу меня мучил вопрос, где спрятать наш клад в Чугучаке. Нанятая мною фанза во дворе лавочника плохо запиралась, не имела окна, и днём пришлось бы держать дверь открытой. Во дворе бегали дети, ходили разные люди. Кварц с золотом нужно было истолочь и промыть, делать это на людном дворе, добывая воду для промывки из колодца, было невозможно. Нужно было спешно искать себе более уединённую и удобную квартиру. Выручил случай. Едва мы въехали во двор, расседлали лошадей и зашли в фанзу, пришёл хозяин дома и сказал:
– Тебя три раза спрашивал новый приказчик, ему по спешному делу нужно видеть тебя.
Я, конечно, сейчас же пошёл на свою старую квартиру, оставив Лобсына караулить фанзу. Во дворе старой квартиры застал суету. Тюковали товар, чинили верблюжьи сёдла. Под навесом стояло десятка два верблюдов. Приказчик при виде меня обрадовался.
– Слава богу, что вы объявились, Фома Капитонович! – воскликнул он. – Не хотите ли вернуться на свою квартиру? Я не нашёл надёжного помощника и сам поведу караван, месяца два буду в отсутствии, а при складе некого оставить. Вы поживёте тут, пока я не вернусь назад, и склад будет под надзором. На вас я могу положиться!
Забыл, негодяй, как он спешно выселил меня 10 дней тому назад из квартиры, хотя мог дать мне время для приискания новой. Но я не хотел припомнить обиду, потому что предложение меня очень устраивало. Поэтому я сказал ему:
– Ладно, могу вернуться на старое пепелище. Только склад ваш принимать не стану. Вы его заприте и запечатайте, я буду жить как караульный.
Он поморщился.
– Я рассчитывал, что вы могли бы пока и продавать товар посетителям. Два месяца лавка будет на запоре. Хозяевам убыток!
– Нет уж, увольте! Принимать от вас наличность, потом сдавать вам. Опять будете перемеривать весь товар. Слуга покорный!
Он начал уговаривать меня, но я не уступил, и ему пришлось согласиться.
– Если так, приходите завтра с утра, я в обед хочу уехать, – закончил он разговор.
На следующий день я вернулся утром на свою старую квартиру. Караван уже начали вьючить. Приказчик при мне запер склад и, кроме замков, привесил на скобах ещё верёвочки и припечатал их на бумажках своей печатью. Распрощались дружески, караван ушёл, а через четверть часа Лобсын привёл наших коней, навьючив на них моё скудное имущество.
Мы заперли ворота и расположились во дворе. Двор имел ту особенность, что через него протекал маленький арык, т. е. ручей, отведённый из русла одной из горных речек, которые стекают с гор Тарбагатая и орошают весь оазис Чугучака – его улицы, окружающие сады и огороды, а также пашни окрестностей города. Таким образом, вода для промывки золота была под рукой, и мы могли, не торопясь, и без свидетелей выполнить эту работу. Но нужно было раздобыть ещё большую ступку, чтобы размельчить куски золотоносного кварца. Я нашёл её у хозяина постоялого двора по соседству, который употреблял её, чтобы дробить горох. В Китае лошадей и мулов кормят не овсом, а полевым горохом, который дробят и распаривают горячей водой.
Мы спокойно устроились в моей бывшей квартире при складе. Сначала вскрыли горшочек, привезённый с золотого рудника. В нём оказалось мелкое золото, добытое китайскими рудокопами из кварцевых жил Чий-Чу. Они размалывали кварц в больших чашах, составленных из нескольких обделанных глыб твёрдого гранита. Я забыл упомянуть раньше, что на первом руднике мы видели такую чашу. Она имела около двух аршин в диаметре и по окружности борт высотой в четверть. Размол мелких кусков кварца выполнял каменный вал диаметром в пол аршина и длиной в аршин, который катался в чаше вокруг вертикальной оси. Он был прикреплён к этой оси одним концом, а к другому концу его, в который была вставлена деревянная жердь, припрягали лошадь или осла. Бегая по кругу вокруг чаши, животное приводило в движение вал, который катился вокруг оси и давил кварц. В чашу по жёлобу поступала вода и затем вместе с кварцевым песком и золотом выливалась через отверстие в борту на наклонную плоскость, представлявшую то, что называется вашгердом золотоискателей, на котором под постоянно текущей водой более тяжёлые частицы золота остаются у верхнего края, а более лёгкий кварцевый песок сносится дальше.
На руднике Чий-Чу мы видели такую же каменную чашу, состоящую из четырёх больших камней; возле неё лежал и вал с остатком деревянной оси, а в стороне возвышался порядочный холм из желтоватого кварцевого песка, перемытого на этой примитивной золотоизвлекательной фабрике.
Нам, конечно, не нужна была такая фабрика, чтобы перемолоть 18 кусков кварца, которые мы откопали в фанзе. Раздробить их в песок мы могли в большой чугунной ступке, а промыть возле арыка в простом медном тазу, приводя таз с водой и кварцевым песком во вращательное движение и сливая осторожно воду с кварцем и оставляя золото на дне.
Этим мы и занимались несколько дней. Лобсын толок кварц в ступке, а я промывал его у арыка, так как ещё в детстве в Южном Алтае видел, как промывают в тазу золотоносный песок вольные старатели, и сам принимал в этом участие.
В квартире приказчик оставил большой безмен, так что мы могли свесить своё богатство. В горшочке оказалось тринадцать с четвертью фунтов золота, а из кварца мы добыли ещё семь фунтов с лишком, так что в общем клад составил почти двадцать один фунт с половиной золота довольно высокой пробы, судя по его цвету. За него можно было выручить почти 10 тысяч рублей. Половины этой суммы было достаточно, чтобы купить или выстроить себе домик и склад в пригороде Чугучака и иметь оборотный капитал для закупки товаров, а на вторую половину, причитавшуюся Лобсыну, купить десяток хороших верблюдов, две-три лошади и начать вдвоём караванную торговлю в Монголии.
За время отсутствия приказчика нужно было организовать всё это. В Чугучаке я знал китайского купца, который тайком покупал золото от золотоискателей, работавших в Тарбагатае. Я посетил его и условился, что буду приносить золото небольшими порциями, чтобы получать деньги на расходы.
Вблизи двора, в котором мы жили, был пустырь достаточной площади с несколькими большими деревьями и полуразвалившейся фанзой. Его владелец, проживавший в городе, согласился продать его недорого, а консул провёл эту покупку. Я нанял нескольких рабочих и построил домик, службы и склад, всё это, конечно, без затей, из сырцового кирпича с простой крышей, так что к половине лета всё было готово. Лобсын уехал на свою летовку и, не торопясь, при случае покупал хороших верблюдов; изредка приезжал ко мне за деньгами.
Когда вернулся приказчик со своим караваном, я переселился в свой дом, а затем съездил в Семипалатинск, где продал в отделении Сибирского банка часть оставшегося золота, закупил разных товаров за наличные, поэтому с большой скидкой, и обозом увёз их в Чугучак. К этому времени, в половине августа, летние жары спали. Верблюды в начале лета линяют, слабеют, и хорошие хозяева берегут их, так как в это время спины у них легко портятся при перевозке тяжестей; в половине августа они уже покрыты новой шерстью.
Верблюды, закупленные Лобсыном, отдохнули, подкормились. Мы снарядили караван из семи хороших верблюдов и в конце августа, наняв ещё погонщика монгола, отправились втроём в глубь Монголии. Мы не стали сбывать товар русским и китайским фирмам в городах и крупных монастырях, а повели торговлю непосредственно с монголами на их кочевьях и в небольших монастырях. Через два с половиной месяца мы вернулись в Чугучак, распродав весь товар и закупив вместо него на местах частью за деньги, частью в обмен шерсть, кожи, цыновки. Сырьё я отправил обозом в Семипалатинск, где нашёл посредника, скупавшего это сырьё для отправки в Россию.
Вот я и описал своё первое путешествие не по торговым делам. И невольно поставил себе вопрос: для чего и для кого я сделал это описание? Должен признаться, что мысль об этом подал мне Сергей Васильевич, консул Соков. Давно уже, после первой нашей с Лобсыном поездки на Алтай к запрещённому руднику, о которой я ему рассказал подробно за стаканом чая, он оказал мне:
«А почему бы вам, Фома Капитонович, не записывать свои дорожные впечатления? Вы так хорошо умеете рассказывать о них, что вас хочется слушать ещё и ещё и задавать вопросы о том или другом из ваших приключений. Попробуйте записывать на стоянках по вечерам при свете костра или днём во время днёвки всё, что видели по дороге в новых местах, что наблюдали, какая местность, каких людей встречали, что испытывали по поводу той или другой встречи или события в пути. А вернувшись домой и перечитывая эти беглые записи в карманной книжке, вспоминать всё день за днём, что видели и слышали, о чём думали при разных приключениях, и записать подробнее. И на старости лет вам самим будет интересно перечитывать свои описания и вспоминать о былом или даже обработать эти записи, как следует, и напечатать описание своих путешествий. Ведь этот край, где мы живём – мало известный, никем как следует не описанный, а вы изъездили его уже вдоль и поперёк и знаете его хорошо».
Уговорил он-таки меня, и я начал вести записи во время переездов с места на место, а зимой и весной, сидя в лавке, куда за целый день зайдёт только десяток покупателей, я эти записи пополнял и переписывал в тетрадку. Так и накопились с годами десятка три тетрадок, и на старости лет, когда я перестал искать приключений и клады древностей, я их решил обработать, переписать и пополнить.
Воскресшие рудокопы старого рудника
Зимой я съездил опять в Семипалатинск и отвёз туда скупленное в Монголии сырьё, получил за него деньги, продал часть ещё оставшегося золота, закупил разных товаров и привёз их в Чугучак. Теперь амбар на моём дворе был наполнен, и я мог торговать понемногу в нашем пригороде. Лобсын был у меня агентом, объезжал зимовки киргизов и калмыков в Джаире, Барлыке и Уркашаре, показывал образцы товаров и сообщал, что всё это можно купить у меня в амбаре.
Но пора, наконец, сообщить, какой облик имеет этот мой приятель и компаньон, выращенный мною из беглого ламского воспитанника, нищенствовавшего в Чугучаке.
Ему было лет 13, когда я взял его к себе, весной 1875 г. Он был одет в лохмотья, сам грязный, исхудалый донельзя. Он сидел вместе с стариком китайцем у ворот консульской усадьбы, читал молитвы и протягивал руку прохожим. В сильные морозы приходил иногда в мой амбар погреться. Я стал его расспрашивать, узнал, почему и как он сбежал из монастыря в долине Кобу, обнаружил, что он ещё не испорчен нищенством, сметлив, услужлив, и решил приютить его. Вымыл, одел, приучил к работе в амбаре, доставать тюки, разворачивать их, отмерять аршином. Покупателей было немного, и я стал учить его русскому языку, а сам практиковался с ним по-монгольски. Он откормился у меня, подрос, и в конце лета я взял его с собой подручным в торговом караване. Эта работа ему понравилась, и он оказался прекрасным помощником, привязался ко мне, как к родному отцу, а я его также полюбил.
Через несколько лет он сам начал водить караван, выучился русской грамоте и счёту, отлично вёл торговлю с монголами, часто заменял мне проводника. Я узнал, где живёт его отец, съездил к нему и помирил с сыном. С тех пор Лобсын стал самостоятельным, вернулся в улус, женился, но каждый год осенью обязательно работал в моём торговом караване вместе со мной или же вёл часть его по моему поручению в другие места. В остальное время года также нередко посещал меня.
Ростом он был повыше меня, плечистый, сильный, а лицом даже менее монголистый, чем я, – унаследовал от бабушки тангутскую кровь и потому имел мало выдающиеся скулы, почти прямой нос и довольно густые волосы, небольшие усы и бородку.
Так вот, в половине весны следующего года после описанной находки золота Лобсын приехал ко мне и говорит:
– Знаешь, Фома, я узнал ещё одно место, где можно накопать много золота.
– Ишь ты, жадный какой стал! – смеюсь. – У меня ещё много твоей доли осталось. Что тебе ещё нужно?
– Если хочешь знать, не в золоте самом дело, а в поисках его. Опять поедем с тобой налегке, новые места увидим, людей посмотрим и поищем.
– Шатун ты этакий! Не сидится тебе в юрте. Жену, ребят имеешь, юрту хорошую, скотину всякую. Жил бы себе припеваючи.
– Скучно жить так, без дела. Видно, душа у меня бродяги. Потому и по зимовкам езжу без особой надобности.
– Ну, подожди, осенью опять с караваном поедем.
– С караваном это не то, работа всё одна и та же, а дороги и места уже знакомые. А вот налегке с тобой, как прошлый раз, куда-нибудь по новым местам и подальше.
– А новый клад этот далеко зарыт?
– Далеко, в Алтайских горах.
– Опять план с описанием раздобыл?
– Нет, не план, а в разговоре узнал. К отцу приехал за подаяньем старый лама и разговорился. Отец ему сказал про золотые рудники в Джаире, и он тут вспомнил; вот, говорит, недалеко от моего монастыря на речке Алтын-Гол в Алтае богатый золотой рудник имеется. Прежде в нём золото добывали, но богдыхан запрет положил, и наш князь рудокопов прогнал, строгий караул поставил, чтобы никто не мог брать это богдыханское золото.
– Как же мы туда полезем, если рудник караулят?
– Ловкий человек обойдёт караул. Вот мы с тобой не испугались волков, которые караулили золото в Чий-Чу, а добыли его. Поедем, Фома, попытаемся.
– Сколько же времени нам понадобится?
– В месяц, пожалуй, не обернёмся. Клади шесть недель. Станет тепло, съездим, новые места увидим. Ты в Алтайских горах не бывал, а я их мало-мало знаю.
– Если так далеко – нужно взять палатку, запас всякий, значит, целый вьюк и верблюда.
– Нет, верблюда не нужно, время будет тёплое, спину ему испортим. И в случае погони с завьюченным верблюдом далеко не уйдёшь. Возьмём пару вьючных коней и поедем налегке.
Уговорил-таки Лобсын меня. Вспомнил я, как скучно в Чугучаке летом – духота, пыль, работы почти нет, торговля плохая, а у кочевников на летовках ни денег, ни сырья ещё нет на обмен. Порешили – в половине мая поедем.
– Заготовь чаю, сахару, сухарей себе на два месяца, – наказал Лобсын. – Я привезу баурсаки, масло, пенки сушёные (чура), мясо вяленое. И вот ещё – сшей два чёрных халата себе и мне.
– На меху или на вате? – рассмеялся я. – На что они, время будет тёплое!
– Нет, халаты самые лёгкие из миткаля, что ли, но с колпаком для головы. И разрисуй их красками, как полагается для представлений на празднике Цам.
Я вспомнил, что во время этого праздника ламы маскируются, изображают фантастических животных, свирепых божеств и дают большие представления для развлечения богомольцев, стекающихся на праздник и жертвующих монастырям продукты и деньги.
Лобсын рассказал, как нужно разрисовать халаты, но на мой вопрос, для чего они понадобятся нам, ответил с усмешкой:
– Там узнаешь! Может, и не понадобятся. А на всякий случай нужно иметь их.
В половине мая у меня было всё готово. Я нашёл надёжного старика, который должен был поселиться в моём домике и караулить двор и склад. Товар в складе и дом были застрахованы, а оставшееся золото зарыто в укромном месте на дворе, так что в случае пожара в моё отсутствие я не рисковал потерять свои богатства. В назначенный день приехал Лобсын и привёл двух верховых и двух вьючных коней и собачку-караульщика.
Мы выехали ранним утром по большой дороге на восток вверх по долине реки Эмель. Как и в первую поездку, слева от нас тянулся крутой южный склон Тарбагатая, а справа подальше цепь Барлыка. Но мы ехали в этот раз ближе к подножию Тарбагатая по дороге на перевал через этот хребет. Степь уже зеленела молодой скудной травкой и полынью, среди которых алели, словно пятна крови, чашечки мелкого степного мака. Хохлатые жаворонки то и дело взлетали впереди нас и заливались в синеве неба под лучами солнца, поднявшегося из-за тёмных мрачных отрогов Уркашара, разрезанных крутыми ущельями.
В одном из логов, которые тянулись с Тарбагатая и которые пересекала дорога, я увидел небольшое глинобитное здание и возле него лужу воды, окружённую грязью, истоптанной копытами многих животных. Людей и домашних животных не было видно.
– Что это за дом? – спросил я.
– Это аршан, целебный источник, – сказал Лобсын. – Сюда из Чугучака в жаркие дни приезжают лечиться больные.
– Что, в этой грязной луже купаются или воду из неё пьют! – воскликнул я с ужасом.
– Нет, там в домике яма есть вроде колодца. Зайдём, поглядим.
Но пора, наконец, сообщить, какой облик имеет этот мой приятель и компаньон, выращенный мною из беглого ламского воспитанника, нищенствовавшего в Чугучаке.
Ему было лет 13, когда я взял его к себе, весной 1875 г. Он был одет в лохмотья, сам грязный, исхудалый донельзя. Он сидел вместе с стариком китайцем у ворот консульской усадьбы, читал молитвы и протягивал руку прохожим. В сильные морозы приходил иногда в мой амбар погреться. Я стал его расспрашивать, узнал, почему и как он сбежал из монастыря в долине Кобу, обнаружил, что он ещё не испорчен нищенством, сметлив, услужлив, и решил приютить его. Вымыл, одел, приучил к работе в амбаре, доставать тюки, разворачивать их, отмерять аршином. Покупателей было немного, и я стал учить его русскому языку, а сам практиковался с ним по-монгольски. Он откормился у меня, подрос, и в конце лета я взял его с собой подручным в торговом караване. Эта работа ему понравилась, и он оказался прекрасным помощником, привязался ко мне, как к родному отцу, а я его также полюбил.
Через несколько лет он сам начал водить караван, выучился русской грамоте и счёту, отлично вёл торговлю с монголами, часто заменял мне проводника. Я узнал, где живёт его отец, съездил к нему и помирил с сыном. С тех пор Лобсын стал самостоятельным, вернулся в улус, женился, но каждый год осенью обязательно работал в моём торговом караване вместе со мной или же вёл часть его по моему поручению в другие места. В остальное время года также нередко посещал меня.
Ростом он был повыше меня, плечистый, сильный, а лицом даже менее монголистый, чем я, – унаследовал от бабушки тангутскую кровь и потому имел мало выдающиеся скулы, почти прямой нос и довольно густые волосы, небольшие усы и бородку.
Так вот, в половине весны следующего года после описанной находки золота Лобсын приехал ко мне и говорит:
– Знаешь, Фома, я узнал ещё одно место, где можно накопать много золота.
– Ишь ты, жадный какой стал! – смеюсь. – У меня ещё много твоей доли осталось. Что тебе ещё нужно?
– Если хочешь знать, не в золоте самом дело, а в поисках его. Опять поедем с тобой налегке, новые места увидим, людей посмотрим и поищем.
– Шатун ты этакий! Не сидится тебе в юрте. Жену, ребят имеешь, юрту хорошую, скотину всякую. Жил бы себе припеваючи.
– Скучно жить так, без дела. Видно, душа у меня бродяги. Потому и по зимовкам езжу без особой надобности.
– Ну, подожди, осенью опять с караваном поедем.
– С караваном это не то, работа всё одна и та же, а дороги и места уже знакомые. А вот налегке с тобой, как прошлый раз, куда-нибудь по новым местам и подальше.
– А новый клад этот далеко зарыт?
– Далеко, в Алтайских горах.
– Опять план с описанием раздобыл?
– Нет, не план, а в разговоре узнал. К отцу приехал за подаяньем старый лама и разговорился. Отец ему сказал про золотые рудники в Джаире, и он тут вспомнил; вот, говорит, недалеко от моего монастыря на речке Алтын-Гол в Алтае богатый золотой рудник имеется. Прежде в нём золото добывали, но богдыхан запрет положил, и наш князь рудокопов прогнал, строгий караул поставил, чтобы никто не мог брать это богдыханское золото.
– Как же мы туда полезем, если рудник караулят?
– Ловкий человек обойдёт караул. Вот мы с тобой не испугались волков, которые караулили золото в Чий-Чу, а добыли его. Поедем, Фома, попытаемся.
– Сколько же времени нам понадобится?
– В месяц, пожалуй, не обернёмся. Клади шесть недель. Станет тепло, съездим, новые места увидим. Ты в Алтайских горах не бывал, а я их мало-мало знаю.
– Если так далеко – нужно взять палатку, запас всякий, значит, целый вьюк и верблюда.
– Нет, верблюда не нужно, время будет тёплое, спину ему испортим. И в случае погони с завьюченным верблюдом далеко не уйдёшь. Возьмём пару вьючных коней и поедем налегке.
Уговорил-таки Лобсын меня. Вспомнил я, как скучно в Чугучаке летом – духота, пыль, работы почти нет, торговля плохая, а у кочевников на летовках ни денег, ни сырья ещё нет на обмен. Порешили – в половине мая поедем.
– Заготовь чаю, сахару, сухарей себе на два месяца, – наказал Лобсын. – Я привезу баурсаки, масло, пенки сушёные (чура), мясо вяленое. И вот ещё – сшей два чёрных халата себе и мне.
– На меху или на вате? – рассмеялся я. – На что они, время будет тёплое!
– Нет, халаты самые лёгкие из миткаля, что ли, но с колпаком для головы. И разрисуй их красками, как полагается для представлений на празднике Цам.
Я вспомнил, что во время этого праздника ламы маскируются, изображают фантастических животных, свирепых божеств и дают большие представления для развлечения богомольцев, стекающихся на праздник и жертвующих монастырям продукты и деньги.
Лобсын рассказал, как нужно разрисовать халаты, но на мой вопрос, для чего они понадобятся нам, ответил с усмешкой:
– Там узнаешь! Может, и не понадобятся. А на всякий случай нужно иметь их.
В половине мая у меня было всё готово. Я нашёл надёжного старика, который должен был поселиться в моём домике и караулить двор и склад. Товар в складе и дом были застрахованы, а оставшееся золото зарыто в укромном месте на дворе, так что в случае пожара в моё отсутствие я не рисковал потерять свои богатства. В назначенный день приехал Лобсын и привёл двух верховых и двух вьючных коней и собачку-караульщика.
Мы выехали ранним утром по большой дороге на восток вверх по долине реки Эмель. Как и в первую поездку, слева от нас тянулся крутой южный склон Тарбагатая, а справа подальше цепь Барлыка. Но мы ехали в этот раз ближе к подножию Тарбагатая по дороге на перевал через этот хребет. Степь уже зеленела молодой скудной травкой и полынью, среди которых алели, словно пятна крови, чашечки мелкого степного мака. Хохлатые жаворонки то и дело взлетали впереди нас и заливались в синеве неба под лучами солнца, поднявшегося из-за тёмных мрачных отрогов Уркашара, разрезанных крутыми ущельями.
В одном из логов, которые тянулись с Тарбагатая и которые пересекала дорога, я увидел небольшое глинобитное здание и возле него лужу воды, окружённую грязью, истоптанной копытами многих животных. Людей и домашних животных не было видно.
– Что это за дом? – спросил я.
– Это аршан, целебный источник, – сказал Лобсын. – Сюда из Чугучака в жаркие дни приезжают лечиться больные.
– Что, в этой грязной луже купаются или воду из неё пьют! – воскликнул я с ужасом.
– Нет, там в домике яма есть вроде колодца. Зайдём, поглядим.