Страница:
Владимир Стейгонович Боже, Екатерина Владимировна Боже
Говорят, что здесь бывали… Знаменитости в Челябинске: Очерки
Культурные ландшафты Урала / Перекрестки судеб
Серия «Культурные ландшафты Урала» названа так не случайно. Урал – это горы и степи, озера, реки и леса, это уникальная в своей полифоничности природа, путешествия среди которой чреваты чем угодно, но только не однообразием и скукой. Надеемся, что таковой же будет и наша серия. Культура Урала – это не скучно. Это ландшафт, который таит в себе бесконечную силу, глубину и мудрость.
Добро пожаловать!
Редакционный совет серии
«КУЛЬТУРНЫЕ ЛАНДШАФТЫ УРАЛА»:
Владимир Рушании (председатель редакционного совета), историк, ректор ЧГАКИ
Владимир Боже (зам. председателя редакционного совета), историк
Марина Загидуллина, филолог, профессор кафедры теории массовых коммуникаций ЧелГУ
Александр Попов, писатель
Константин Рубинскии, поэт, драматург
Гаяз Самигулов, историк, доцент кафедры Древней истории и этнологии Евразии ЮУрГУ
Кирилл Шишов, писатель
Составление книги – Илона Устьянцева
Добро пожаловать!
Редакционный совет серии
«КУЛЬТУРНЫЕ ЛАНДШАФТЫ УРАЛА»:
Владимир Рушании (председатель редакционного совета), историк, ректор ЧГАКИ
Владимир Боже (зам. председателя редакционного совета), историк
Марина Загидуллина, филолог, профессор кафедры теории массовых коммуникаций ЧелГУ
Александр Попов, писатель
Константин Рубинскии, поэт, драматург
Гаяз Самигулов, историк, доцент кафедры Древней истории и этнологии Евразии ЮУрГУ
Кирилл Шишов, писатель
Составление книги – Илона Устьянцева
От составителя
Из чего строится любой город? Разве только из камня? В каком пространстве-времени он существует? Где его границы и горизонты? Из каких встреч и судеб соткана его аура и его тайна?
Оказывается, Челябинск много чего повидал на своем веку. Знаем ли сегодня мы – простые его обитатели, – что с концертами здесь побывали Сергей Прокофьев и Александр Вертинский, а на арене челябинского цирка выступал сам Иван Поддубный… Что Петр Столыпин, навестив однажды челябинскую «переселенку», устроил разнос врачебному начальству города, а знаменитый предсказатель Вольф Мессинг проводил сеансы не где-нибудь, а в концертном зале челябинской филармонии? Оказывается, всё это было, и было еще больше, и было не так давно – на расстоянии всего-то двух-трех поколений от нас.
И своей книгой авторы дают нам возможность задуматься об этом. Извлекая Челябинск из плоскости линейного времени, они выводят город и его обитателей в измерение мифа, на свободный простор мифотворчества. «Знаменитости в Челябинске» – это не просто собрание текстов на заявленную тему. Это своего рода культурная и даже, возможно, философская провокация. Провокация в том смысле, что при первом приближении связь героев книги с Челябинском далеко не всегда очевидна.
И все же, без ложной скромности: перед нами захватывающее чтение. Перелистывая очередной очерк, жаждешь продолжения, и рука тянется к биографии Комиссаржевской, письмам Турчаниновой, и хочется перечитать записки Раневской, пересмотреть «Веселых ребят» с Любовью Орловой… Увидеть всех этих людей свежим взглядом, почти «по-родственному». Представить их – на фоне Челябинска. Взглянуть на Челябу – их глазами. Глазами Руслановой, Козина, Пастернака…
Действительно, есть особого рода магия в том, чтобы рассматривать любой город (Челябинск – лишь повод) в подобном ракурсе. Город – как перекресток судеб, как виртуальная точка схождения бесконечно непохожих человеческих вселенных.
Чтобы поддержать эту авторскую ноту, в конце книги мы даем приложение – несколько современных «апокрифов» о «великих в Челябинске» прекрасно дополняют основной массив текстов, раздвигая смысловые горизонты нашего издания.
Илона Устьянцева
Оказывается, Челябинск много чего повидал на своем веку. Знаем ли сегодня мы – простые его обитатели, – что с концертами здесь побывали Сергей Прокофьев и Александр Вертинский, а на арене челябинского цирка выступал сам Иван Поддубный… Что Петр Столыпин, навестив однажды челябинскую «переселенку», устроил разнос врачебному начальству города, а знаменитый предсказатель Вольф Мессинг проводил сеансы не где-нибудь, а в концертном зале челябинской филармонии? Оказывается, всё это было, и было еще больше, и было не так давно – на расстоянии всего-то двух-трех поколений от нас.
И своей книгой авторы дают нам возможность задуматься об этом. Извлекая Челябинск из плоскости линейного времени, они выводят город и его обитателей в измерение мифа, на свободный простор мифотворчества. «Знаменитости в Челябинске» – это не просто собрание текстов на заявленную тему. Это своего рода культурная и даже, возможно, философская провокация. Провокация в том смысле, что при первом приближении связь героев книги с Челябинском далеко не всегда очевидна.
И все же, без ложной скромности: перед нами захватывающее чтение. Перелистывая очередной очерк, жаждешь продолжения, и рука тянется к биографии Комиссаржевской, письмам Турчаниновой, и хочется перечитать записки Раневской, пересмотреть «Веселых ребят» с Любовью Орловой… Увидеть всех этих людей свежим взглядом, почти «по-родственному». Представить их – на фоне Челябинска. Взглянуть на Челябу – их глазами. Глазами Руслановой, Козина, Пастернака…
Действительно, есть особого рода магия в том, чтобы рассматривать любой город (Челябинск – лишь повод) в подобном ракурсе. Город – как перекресток судеб, как виртуальная точка схождения бесконечно непохожих человеческих вселенных.
Чтобы поддержать эту авторскую ноту, в конце книги мы даем приложение – несколько современных «апокрифов» о «великих в Челябинске» прекрасно дополняют основной массив текстов, раздвигая смысловые горизонты нашего издания.
Илона Устьянцева
От авторов
Уважаемые друзья! Предлагаемая вашему вниманию книга не совсем обычна. С одной стороны, она посвящена значимым персонажам российской истории, с другой – в публикуемых очерках в обязательном порядке присутствуют факты, свидетельствующие о пребывании этих знаменитых людей в Челябинске. И в этом есть особый глубинный смысл. По нашему горячему убеждению, любой город, являясь частью страны и мира, постоянно испытывает на себе как различные воздействия с их стороны, так в свою очередь и сам оказывает влияние на них. И если мы хотим реконструировать прошлую жизнь, то должны учитывать это.
Попытка делить жизнь на столичную и провинциальную во многом условна. В этом смысле пример Челябинска, являвшегося в течение более 180 лет небольшим уездным городком, показателен. Жители Челябинска на протяжении всей его истории соприкасались и соприкасаются с людьми, если можно так сказать, первого уровня, с теми, кто созидал и созидает российскую историю и культуру. Императоры и патриархи, государственные и политические деятели, выдающиеся актеры, музыканты, писатели, путешественники в своих биографиях имеют челябинские дни, часы, минуты. Без них они были бы немного другими, но и Челябинск без этих людей был бы также другим.
Прочитав эту книгу и узнав, что по челябинской земле ходили Петр Столыпин и Иван Поддубный, Вольф Мессинг и Вера Комиссаржевская, Борис Пастернак и Александр Керенский, вы будете по-другому относиться к своему городу. Город, который видел Константина Бальмонта, Сергея Прокофьева, Анастасию Вяльцеву, как-то язык не поворачивается называть глухой провинцией или захолустной Челябой. Именно для того, чтобы можно было чуть с другой стороны посмотреть на Челябинск, и написана эта книга.
Владимир Боже
Екатерина Боже
Попытка делить жизнь на столичную и провинциальную во многом условна. В этом смысле пример Челябинска, являвшегося в течение более 180 лет небольшим уездным городком, показателен. Жители Челябинска на протяжении всей его истории соприкасались и соприкасаются с людьми, если можно так сказать, первого уровня, с теми, кто созидал и созидает российскую историю и культуру. Императоры и патриархи, государственные и политические деятели, выдающиеся актеры, музыканты, писатели, путешественники в своих биографиях имеют челябинские дни, часы, минуты. Без них они были бы немного другими, но и Челябинск без этих людей был бы также другим.
Прочитав эту книгу и узнав, что по челябинской земле ходили Петр Столыпин и Иван Поддубный, Вольф Мессинг и Вера Комиссаржевская, Борис Пастернак и Александр Керенский, вы будете по-другому относиться к своему городу. Город, который видел Константина Бальмонта, Сергея Прокофьева, Анастасию Вяльцеву, как-то язык не поворачивается называть глухой провинцией или захолустной Челябой. Именно для того, чтобы можно было чуть с другой стороны посмотреть на Челябинск, и написана эта книга.
Владимир Боже
Екатерина Боже
Константин Бальмонт
«Я – для всех и ничей…»
«Какой я сейчас? Да всё тот же. Новые мои знакомые, и даже прежние, смеются, когда я говорю, сколько мне лет, и не верят. Вечно любить мечту, мысль и творчество – это вечная молодость», – писал на исходе седьмого десятка жизни в одном из своих писем знаменитый русский поэт К.Д. Бальмонт. Мало о каком из поэтов серебряного века сохранились столь противоречивые воспоминания. Одним его стихи казались мелодичными, ритмичными, изысканными; другим – яркими, но вычурными и пустыми. В период апогея его славы, пришедшейся на конец XIX – первые годы XX века, в городах и весях Российской империи создавались кружки бальмонтистов и бальмонтисток, боготворивших поэта. Его стихи переписывали и заучивали наизусть. Между тем жизненный путь Константина Бальмонта не был усыпан розами.
Бальмонт или Баламут?
Родился будущий поэт 3 [15] июня 1867 года в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии, в дворянской семье. В автобиографии он писал: «У меня нет точных документов касательно моих предков. Но по семейным преданиям, предками моими были какие-то шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Фамилия Бальмонт очень распространенная в Шотландии». Видеть корни фамилии в Шотландии (по аналогу с фамилией М.Ю. Лермонтова, предком которого считается шотландец Лермонт), по всей видимости, было приятно Бальмонту, и он с удовольствием придерживался этой версии. В наше время не все согласны с таким объяснением происхождения фамилии поэта. По сведениям П. Куприяновского, биографа Бальмонта, прадедом Константина Дмитриевича был херсонский помещик Иван Андреевич Баламут. Его сыну Константину (дед поэта) при записи на военную службу эту фамилию заменили на Бальмонт как более благозвучную. Семья будущего поэта была не чужда литературным занятиям. Писали стихи, но не публиковались его дед и тетки; мать Вера Николаевна сотрудничала с провинциальными газетами.
Годы учебы не были для Константина Бальмонта безоблачными. Он, как и многие из его сверстников, попал под влияние революционных идей. Следствием этого стало исключение из Шуйской гимназии (в 1886 году он окончил Владимирскую гимназию) и Московского университета (1887). Высшего образования он так и не получил.
Годы учебы не были для Константина Бальмонта безоблачными. Он, как и многие из его сверстников, попал под влияние революционных идей. Следствием этого стало исключение из Шуйской гимназии (в 1886 году он окончил Владимирскую гимназию) и Московского университета (1887). Высшего образования он так и не получил.
«Предо мною другие поэты – предтечи…»
Первые стихи Бальмонта появились в 1885 году в журнале «Живописное обозрение». В конце 1880-х поэт в основном занимается переводами западноевропейской литературы (Г. Гейне, Н. Ленау, А. Мюссе и др.). В печати Бальмонт иногда выступал под псевдонимами Гридинский (журнал «Ежемесячные сочинения») и Лионель («Северные цветы»). К 1900 году в Москве складывается кружок символистов (В. Брюсов, Ю. Балтрушайтис, С. Поляков и др.), в деятельности которого немаловажное участие принимает Бальмонт. Из стихотворных сборников поэта наиболее известными были: «В безбрежности» (1895), «Тишина» (1898), «Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903). Пробовал он себя и в качестве детского поэта, выпустив в 1905-м «Фейные сказки», посвященные дочери Нине («Нинике»). Книга оказала заметное влияние на известных детских поэтов К.И. Чуковского и С.Я. Маршака. Всего же за свою жизнь Бальмонт издал 35 книг стихов, 20 книг прозы, множество переводов. Его произведения высоко оценивали современники. Максим Горький называл поэта «гениальным виртуозом формы». После личного знакомства с ним (1901) он написал: «Познакомился с Бальмонтом. Дьявольски интересен и талантлив этот нейрастеник! Настраиваю его на демократический лад…» Валерий Брюсов вторил ему, говоря: «Равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было». В то же время спад в творчестве Бальмонта, пришедшийся на конец первого десятилетия XX века, был встречен его коллегами-литераторами чрезмерно строго. Александр Блок в 1909 году написал о новых его стихах: «Это почти исключительно нелепый вздор… В лучшем случае это похоже на какой-то бред, в котором, при большом усилии, можно уловить (или придумать) зыбкий лирический смысл… есть замечательный русский поэт Бальмонт, а нового поэта Бальмонта больше нет».
«Сильный тем, что влюблен…»
С детских лет Бальмонт был необычайно влюбчив. В автобиографии он писал: «Первая страстная мысль о женщине – в возрасте 5-ти лет, первая настоящая влюбленность – 9-ти лет, первая страсть – 14-ти лет». В более зрелом возрасте в жизни Бальмонта было четыре наиболее близких ему женщины (от них он имел детей): Лариса Гарелина, Екатерина Андреева, Елена Цветковская, Дагмар Шаховская. «Блуждая по несчётным городам, одним я услаждён всегда – любовью», – писал поэт в одном из своих стихотворений.
Брак с Л. Гарелиной (заключен в 1889 году) стал одной из жизненных трагедий поэта и привел к попытке суицида в 1890 году: он бросился на мостовую из окна третьего этажа. Следствием этого стали многочисленные переломы, год постельного режима и легкая хромота на всю жизнь. В этом браке у Бальмонта родился сын Николай (1890–1924), поэт и музыкант.
Супружество с Е. Андреевой (1896) было гораздо более счастливым. Даже после расставания бывшие супруги поддерживали отношения, находясь долгие годы в переписке. И только в 1934 году, когда советским гражданам запретили переписываться с родными и близкими, проживающими за границей, связь эта прервалась. В браке с Андреевой у Бальмонта родилась очень любимая им дочь Нина (1900–1989, в замужестве Бруни).
Третьей (на этот раз гражданской) женой поэта стала Е.К. Цветковская, вместе с которой в 1920 году он покинул Россию и жил до конца своих дней. В этом браке у него родилась дочь Мирра (1907–1970, в замужестве Аутин). Отношения с четвертой (также гражданской) женой Д. Шаховской завязались в Париже. Эстонская баронесса Дагмар Лилиенфельд (Шаховская) родила поэту двух детей: Жоржа (род. в 1922) и Светлану (род. в 1925). По стечению обстоятельств они не могли быть вместе, но поэт поддерживал с Шаховской постоянную переписку. До наших дней дошло 858 писем и открыток, относящихся преимущественно к 1922–1924 годам.
Именно в любви Бальмонт черпал свое вдохновение. В. Брюсов, анализируя его творчество, писал: «Поэзия Бальмонта славит и славословит все обряды любви, всю ее радугу. Бальмонт сам говорит, что, идя по путям любви, он может достигнуть „слишком многого – всего“!»
Брак с Л. Гарелиной (заключен в 1889 году) стал одной из жизненных трагедий поэта и привел к попытке суицида в 1890 году: он бросился на мостовую из окна третьего этажа. Следствием этого стали многочисленные переломы, год постельного режима и легкая хромота на всю жизнь. В этом браке у Бальмонта родился сын Николай (1890–1924), поэт и музыкант.
Супружество с Е. Андреевой (1896) было гораздо более счастливым. Даже после расставания бывшие супруги поддерживали отношения, находясь долгие годы в переписке. И только в 1934 году, когда советским гражданам запретили переписываться с родными и близкими, проживающими за границей, связь эта прервалась. В браке с Андреевой у Бальмонта родилась очень любимая им дочь Нина (1900–1989, в замужестве Бруни).
Третьей (на этот раз гражданской) женой поэта стала Е.К. Цветковская, вместе с которой в 1920 году он покинул Россию и жил до конца своих дней. В этом браке у него родилась дочь Мирра (1907–1970, в замужестве Аутин). Отношения с четвертой (также гражданской) женой Д. Шаховской завязались в Париже. Эстонская баронесса Дагмар Лилиенфельд (Шаховская) родила поэту двух детей: Жоржа (род. в 1922) и Светлану (род. в 1925). По стечению обстоятельств они не могли быть вместе, но поэт поддерживал с Шаховской постоянную переписку. До наших дней дошло 858 писем и открыток, относящихся преимущественно к 1922–1924 годам.
Именно в любви Бальмонт черпал свое вдохновение. В. Брюсов, анализируя его творчество, писал: «Поэзия Бальмонта славит и славословит все обряды любви, всю ее радугу. Бальмонт сам говорит, что, идя по путям любви, он может достигнуть „слишком многого – всего“!»
Константин Бальмонт и Южный Урал
Бальмонт много путешествовал, и современники уверяли, что он посетил больше стран, чем все русские писатели вместе взятые. На его счету было два кругосветных путешествия, он бывал во многих уголках мира – в Египте и Австралии, Америке и Западной Европе. Путешествия давали ему темы для новых произведений, позволяли углубить свои обширные познания в языках. Литератор А.П. Ладинский, вспоминая о Бальмонте, писал, что «Гомера он читал по-гречески, Тацита – по латыни, Сервантеса – по-испански, Гюго – по-французски, Шекспира – по-английски, Стриндберга – по-шведски». Приняв активное участие в первой российской революции (1905), Бальмонт вынужден был уехать из страны и довольно долго жил во Франции (1906–1913). После объявления амнистии в честь празднования 300-летия Дома Романовых поэт вернулся на Родину. В сентябре-декабре 1915 года и с февраля по май 1916 года он совершал поездки по России, во время которых выступал с чтением лекций и стихов. В ходе своего российского тура в 1916 году поэт приехал в Челябинск, где 13 марта в зале Челябинской женской гимназии прочитал лекцию «Лики женщины в поэзии и жизни». Лекцию пришло послушать много челябинцев, особенно молодежи. Публика тепло встретила поэта. При этом первый профессиональный писатель Челябинска критический реалист А. Г. Туркин, не принимавший символизма как литературного течения, отнесся к выступлению Бальмонта негативно, что нашло свое выражение в рецензии, опубликованной им в газете «Голос Приуралья». Главным недостатком поэзии Бальмонта, по мнению рецензента, было несоответствие тем и образов его выступления реалиям жизни. Тихий голос «солнечного Бальмонта», повествующего о «женщинах мгновения» и «женщинах жизни», в военных условиях, когда «рядом поднимались хищные серые будни земли», показался Туркину фальшивым, и он отметил, что его современникам «надо что-то другое».
Бальмонт не успел прочитать эту рецензию, уехал и уже больше никогда на Южный Урал не приезжал. Между тем мысленно он неоднократно стремился оказаться здесь, но связано это было не с тем, что ему приглянулись природа или люди. В Миасском заводе с 1917 по 1920 годы жила его семья – жена Е. А. Андреева и дочь Нина. Поэт несколько раз собирался приехать навестить их, но сделать этого ему не удалось. Обменивались письмами. Трогательно заботились друг о друге. Случалось, что Екатерина Алексеевна, работавшая в библиотеке, отправляла Бальмонту посылки с продуктами. А поэт перед отъездом за границу просил наркома А.В. Луначарского оказать содействие возвращению жены и дочери в Москву.
Уехав в 1920 году за границу, Бальмонт жил вне родины до конца жизни. Тосковал:
Бальмонт не успел прочитать эту рецензию, уехал и уже больше никогда на Южный Урал не приезжал. Между тем мысленно он неоднократно стремился оказаться здесь, но связано это было не с тем, что ему приглянулись природа или люди. В Миасском заводе с 1917 по 1920 годы жила его семья – жена Е. А. Андреева и дочь Нина. Поэт несколько раз собирался приехать навестить их, но сделать этого ему не удалось. Обменивались письмами. Трогательно заботились друг о друге. Случалось, что Екатерина Алексеевна, работавшая в библиотеке, отправляла Бальмонту посылки с продуктами. А поэт перед отъездом за границу просил наркома А.В. Луначарского оказать содействие возвращению жены и дочери в Москву.
Уехав в 1920 году за границу, Бальмонт жил вне родины до конца жизни. Тосковал:
С 1937 года у Бальмонта прогрессирует психическое заболевание, поэт скитается по парижским приютам, в одном из которых (в Нуазиле-Гран) 23 декабря 1942 года его жизнь оборвалась.
«Но пусть пленителен богатый мир окрест,
Люблю я звездную России снежной сказку
И лес, где лик берез, венчальный лик невест…»
Примечание
Впервые очерк опубликован в газете «Вечерний Челябинск» 14 июля 2006 года.
Александр Вертинский
«Мое искусство было отражением моей эпохи…»
Александр Вертинский… Черный Пьеро, трогательный и беззащитный… Не поэт, не певец, не драматический артист, но в то же время и первое, и второе, и третье. Он появился в российской культурной жизни тогда, когда она была наполнена, казалось, до краев гениями и талантами, но не потерялся среди них, а стал одним из узнаваемых лиц эпохи. Он пел на русском языке, но его также с восторгом принимали в Китае и Северо-Американских Соединенных Штатах, в Бессарабии и во Франции. Он не имел никакого музыкального и театрального образования, но поражал своим творческим гением величайших профессионалов. Знаменитый актер Василий Качалов, когда его спросили, в чем, по его мнению, состоит мастерство Вертинского, ответил: «Прежде всего, в выразительности его пения, в блестящем владении искусством интонации, в образности жеста, в умении какими-то своеобразными средствами, главным образом движением пальцев создавать образы, перевоплощаться. Такого умения владеть руками, таких „поющих рук“ я не знаю ни у одного из актеров. Конечно, и мимические его свойства поразительны».
Но это только одна сторона творческой кухни Вертинского, сторона внешняя, но была и внутренняя – мир его чувств, мыслей, переживаний. Услышав «классического» певца Леонида Собинова, он задал себе вопрос: «О чем он поет? Ведь это уже стертые слова! Они ничего не говорят ни уму, ни сердцу». И старался петь по-другому и о другом. Современники называли его «певцом состояний». Как-то Леонид Осипович Утесов сформулировал свое кредо на эстраде, заявив: «Я пою не голосом, а сердцем». Вертинский задолго до него понял, что голос всего лишь инструмент. Эпатируя публику своим внешним обликом, манерой держаться, он в то же время делился с ней самым сокровенным, болью своей души, и публика отвечала ему доверием и привязанностью.
Но это только одна сторона творческой кухни Вертинского, сторона внешняя, но была и внутренняя – мир его чувств, мыслей, переживаний. Услышав «классического» певца Леонида Собинова, он задал себе вопрос: «О чем он поет? Ведь это уже стертые слова! Они ничего не говорят ни уму, ни сердцу». И старался петь по-другому и о другом. Современники называли его «певцом состояний». Как-то Леонид Осипович Утесов сформулировал свое кредо на эстраде, заявив: «Я пою не голосом, а сердцем». Вертинский задолго до него понял, что голос всего лишь инструмент. Эпатируя публику своим внешним обликом, манерой держаться, он в то же время делился с ней самым сокровенным, болью своей души, и публика отвечала ему доверием и привязанностью.
Человек богемы
А начиналось всё в Киеве, где 8 (21) марта 1889 года в семье адвоката Николая Петровича Вертинского родился сын Александр. Судьба его изначально складывалась несчастливо. Когда Саше исполнилось три года, умерла его мать, а еще через два года – отец. Сироту взяла на воспитание тетка по матери. Видимо, она предполагала дать ему достойное образование. Однако учеба в гимназии с ее древними языками, системным изучением различных наук не нашла отклика в душе юного Вертинского. Он пропускает занятия, приходит на уроки неподготовленным и очень скоро оказывается в числе исключенных. При этом он сближается с кружком интеллигенции, собиравшимся на квартире преподавательницы гимназии Софьи Николаевны Зелинской и ее мужа Николая Васильевича Луначарского, брата будущего наркома просвещения.
Встречи с Николаем Бердяевым, Михаилом Кузминым, Марком Шагалом, Натаном Альтманом и другими деятелями российской культуры подтолкнули Вертинского к занятиям литературой и театром. Он начал писать небольшие рассказы, миниатюры для киевских газет, ходить на концерты и спектакли. В поисках заработка продавал открытки, грузил арбузы, был корректором в типографии и даже помощником бухгалтера в гостинице, откуда вскоре был уволен «за неспособностью». Тогда же он становится частью киевской богемной молодежи. Покупает на рынке поношенный фрак и создает свой первый сценический образ – молодого, разочаровавшегося в жизни гения. Тогда же он решает, что место гениев не в Киеве, а в Москве и, скопив 25 рублей, уезжает в древнюю российскую столицу.
Москва пала к ногам юного Вертинского далеко не сразу. В 1913 году он попытался поступить в Московский художественный театр. Пройдя отборочные туры, попал в «пятерку» претендентов. Но на заключительном этапе конкурса начинающего актера забраковал К. С. Станиславский, которому не понравилось, что Вертинский сильно картавил. Осенью того же года Александр поступил в труппу театра М.А. Арцыбушевой, а годом раньше дебютировал в кино.
Началась его артистическая жизнь. В Москве Вертинский сблизился с футуристами, был дружен с В. В. Маяковским. Ему нравилось эпатировать обывателя оригинальным внешним видом (он мог пройтись по улице в куртке с помпонами вместо пуговиц, с набеленным лицом и моноклем в глазу). Не устоял он и перед «проклятием эпохи» (так в начале XX века называли кокаин). Страсть Вертинского к наркотику зашла столь далеко, что у него стали случаться галлюцинации, и он вынужден был начать лечение.
Чтобы вырваться из кокаинового плена, Вертинский уехал на фронт (в разгар Первой мировой войны). Назвав себя «брат Пьеро», он записался на санитарный поезд № 68, курсировавший между Москвой и передовой. Делал перевязки раненым и пел для них.
В 1915 году, вернувшись с фронта после легкого ранения, он начинает регулярную концертную деятельность. Исполняемые им в костюме Пьеро в кабаре и театрах миниатюр «ариетки» («Жамэ», «Сероглазочка», «Маленький креольчик» и др.) неожиданно становятся популярными. Критики недоумевали. Пресса ругала. Но это только увеличивало число поклонников «Русского Пьеро». В 1916 году Вертинский был уже известным артистом. А к 1917 году с гастролями побывал во многих городах и весях Российской империи. Падение Временного правительства совпало с его первым бенефисом. В 1917 году он написал известный романс «Я не знаю, кому и зачем это нужно», посвященный гибели в Москве трехсот юнкеров. В этом романсе были такие строчки:
В конце 1917 года певец уезжает с гастролями на юг России, а затем вместе с остатками Белой армии покидает страну на пароходе, отходящем в Константинополь.
Встречи с Николаем Бердяевым, Михаилом Кузминым, Марком Шагалом, Натаном Альтманом и другими деятелями российской культуры подтолкнули Вертинского к занятиям литературой и театром. Он начал писать небольшие рассказы, миниатюры для киевских газет, ходить на концерты и спектакли. В поисках заработка продавал открытки, грузил арбузы, был корректором в типографии и даже помощником бухгалтера в гостинице, откуда вскоре был уволен «за неспособностью». Тогда же он становится частью киевской богемной молодежи. Покупает на рынке поношенный фрак и создает свой первый сценический образ – молодого, разочаровавшегося в жизни гения. Тогда же он решает, что место гениев не в Киеве, а в Москве и, скопив 25 рублей, уезжает в древнюю российскую столицу.
Москва пала к ногам юного Вертинского далеко не сразу. В 1913 году он попытался поступить в Московский художественный театр. Пройдя отборочные туры, попал в «пятерку» претендентов. Но на заключительном этапе конкурса начинающего актера забраковал К. С. Станиславский, которому не понравилось, что Вертинский сильно картавил. Осенью того же года Александр поступил в труппу театра М.А. Арцыбушевой, а годом раньше дебютировал в кино.
Началась его артистическая жизнь. В Москве Вертинский сблизился с футуристами, был дружен с В. В. Маяковским. Ему нравилось эпатировать обывателя оригинальным внешним видом (он мог пройтись по улице в куртке с помпонами вместо пуговиц, с набеленным лицом и моноклем в глазу). Не устоял он и перед «проклятием эпохи» (так в начале XX века называли кокаин). Страсть Вертинского к наркотику зашла столь далеко, что у него стали случаться галлюцинации, и он вынужден был начать лечение.
Чтобы вырваться из кокаинового плена, Вертинский уехал на фронт (в разгар Первой мировой войны). Назвав себя «брат Пьеро», он записался на санитарный поезд № 68, курсировавший между Москвой и передовой. Делал перевязки раненым и пел для них.
В 1915 году, вернувшись с фронта после легкого ранения, он начинает регулярную концертную деятельность. Исполняемые им в костюме Пьеро в кабаре и театрах миниатюр «ариетки» («Жамэ», «Сероглазочка», «Маленький креольчик» и др.) неожиданно становятся популярными. Критики недоумевали. Пресса ругала. Но это только увеличивало число поклонников «Русского Пьеро». В 1916 году Вертинский был уже известным артистом. А к 1917 году с гастролями побывал во многих городах и весях Российской империи. Падение Временного правительства совпало с его первым бенефисом. В 1917 году он написал известный романс «Я не знаю, кому и зачем это нужно», посвященный гибели в Москве трехсот юнкеров. В этом романсе были такие строчки:
По сохранившимся легендам, Вертинского вызвали в ЧК и потребовали объяснений. «Вы же не можете запретить мне их жалеть!» – будто бы заявил артист. «Надо будет – и дышать запретим!» – ответили не склонные к сантиментам чекисты.
«Но никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне…»
В конце 1917 года певец уезжает с гастролями на юг России, а затем вместе с остатками Белой армии покидает страну на пароходе, отходящем в Константинополь.
Дорога домой
В отрыве от России Вертинский прожил 23 года. В Турции ему посчастливилось купить паспорт на имя греческого гражданина Александра Вертидиса (так звучала фамилия на греческом). В 1922–1934 годах артист жил и выступал в Европе. В Польше он познакомился с еврейской девушкой Рахиль, на которой женился. При регистрации брака в Берлине невесту записали как Ирен Вертидис. Счастливой их семейная жизнь не была, и супруги в скором времени расстались. В 1927 году Вертинский поселился во Франции. Выступал на престижных площадках. Интерес к нему проявили и в Америке, куда он прибыл в 1934 году. В Голливуде певцу предложили снять фильм о его судьбе, но, испытывая трудности с английским, он отказался. Жизнь Вертинского за границей складывалась достаточно удачно: он дружил с певцом Ф. Шаляпиным и актером И. Мозжухиным, обедал с миллионерами, познакомился с Чарли Чаплином, записывался на пластинки. При всем этом он не мог забыть о России, в его репертуаре появляется множество ностальгических песен:
Лидия Владимировна Циргвава родилась в Харбине, ее отец служил в управлении Китайско-Восточной железной дороги. Девочке было десять лет, когда Владимир Константинович умер, и они с матерью переехали в Шанхай. Весной 1940 года состоялось знакомство 17-летней Лили и 51-летнего Вертинского. На склоне лет Вертинского посетило действительно сильное и глубокое чувство. Видеться с возлюбленной он мог только по выходным, а в другие дни писал ей нежные и трогательные письма.
Против их брака была настроена мать избранницы – ее пугала разница в возрасте. Но 26 апреля 1942 года свадьба Вертинских состоялась. Брак был удачным, Вертинские прожили пятнадцать счастливых лет. 28 июля 1943 года у них родилась их первая дочь Марианна; а 19 декабря 1944 года – Анастасия. Впоследствии обе дочери стали известными актрисами.
Уехав из России в гражданскую войну, Вертинский неоднократно пытался вернуться обратно. Но этому всегда что-то препятствовало. В марте 1943 года он направил очередное письмо на имя В.М. Молотова с просьбой о возвращении: «Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное». Через два месяца из СССР пришел положительный ответ и визы для семьи Вертинских. Так Александр Николаевич с женой, дочерью и тещей вернулись на Родину.
В 1935 году Вертинский приехал в Китай. В Шанхае с аншлагами прошли двадцать его концертов (для сравнения: Шаляпин смог дать только два). Там же он стал совладельцем ночного клуба «Гардения» и познакомился со своей второй женой Лидией.
«Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова…
Летний сад, Фонтанка и Нева…»
Лидия Владимировна Циргвава родилась в Харбине, ее отец служил в управлении Китайско-Восточной железной дороги. Девочке было десять лет, когда Владимир Константинович умер, и они с матерью переехали в Шанхай. Весной 1940 года состоялось знакомство 17-летней Лили и 51-летнего Вертинского. На склоне лет Вертинского посетило действительно сильное и глубокое чувство. Видеться с возлюбленной он мог только по выходным, а в другие дни писал ей нежные и трогательные письма.
Против их брака была настроена мать избранницы – ее пугала разница в возрасте. Но 26 апреля 1942 года свадьба Вертинских состоялась. Брак был удачным, Вертинские прожили пятнадцать счастливых лет. 28 июля 1943 года у них родилась их первая дочь Марианна; а 19 декабря 1944 года – Анастасия. Впоследствии обе дочери стали известными актрисами.
Уехав из России в гражданскую войну, Вертинский неоднократно пытался вернуться обратно. Но этому всегда что-то препятствовало. В марте 1943 года он направил очередное письмо на имя В.М. Молотова с просьбой о возвращении: «Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное». Через два месяца из СССР пришел положительный ответ и визы для семьи Вертинских. Так Александр Николаевич с женой, дочерью и тещей вернулись на Родину.
Работа на износ
В России Вертинскому пришлось ко многому привыкать. После возвращения в Москву его прикрепили к Всероссийскому гастрольному концертному объединению (ВГКО). Из многочисленного репертуара артиста существовавший тогда цензурный орган репертком утвердил чуть более тридцати песен, было установлено и количество ежемесячных выступлений – 24 концерта. Началась гастрольная жизнь артиста, которого родина как бы заставила отрабатывать проведенные на чужбине годы. За 14 лет Вертинский не раз объездил страну с севера на юг и с запада на восток. Лидия Вертинская вспоминает: «Это было какое-то сознательное уничтожение артиста и человека. Мы ничего не могли понять… летом, в жару, его посылали на гастроли в Ташкент, а зимой – обязательно куда-нибудь на север, в Норильск или на Камчатку».
Концерты проходили при полных аншлагах, а билеты на них достать было почти невозможно. И это при том, что, несмотря на всероссийскую популярность артиста, он не имел никакого звания. Существовал и негласный запрет на информацию о нем. В то же время Вертинского не тронули в период известных гонений на эстраду в послевоенные годы, после принятия печально знаменитых постановлений ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» и об опере «Великая дружба». Рассказывают, что его «покровителем» был сам «отец народов» И.В. Сталин. Лидия Вертинская вспоминает, что однажды на концерт Александра Николаевича пришла коммунистка Р.С. Землячка, которая уже на следующий день позвонила А.С. Щербакову (ведавшему репертуарным отделом при ЦК) и предложила обязать Вертинского выступать с «более советским» репертуаром. Когда Сталину доложили об этом, он будто бы сказал: «Зачем создавать артисту Вертинскому новый репертуар? У него есть свой репертуар. А кому не нравится – тот пусть не слушает». По слухам, у Сталина даже была пластинка Александра Николаевича. В конце 1940 годов в партии началась борьба с формализмом в искусстве. Поступали нелицеприятные отзывы и о творчестве Вертинского с самыми горячими предложениями, но Сталин по-хозяйски распорядился: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».
Концерты проходили при полных аншлагах, а билеты на них достать было почти невозможно. И это при том, что, несмотря на всероссийскую популярность артиста, он не имел никакого звания. Существовал и негласный запрет на информацию о нем. В то же время Вертинского не тронули в период известных гонений на эстраду в послевоенные годы, после принятия печально знаменитых постановлений ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» и об опере «Великая дружба». Рассказывают, что его «покровителем» был сам «отец народов» И.В. Сталин. Лидия Вертинская вспоминает, что однажды на концерт Александра Николаевича пришла коммунистка Р.С. Землячка, которая уже на следующий день позвонила А.С. Щербакову (ведавшему репертуарным отделом при ЦК) и предложила обязать Вертинского выступать с «более советским» репертуаром. Когда Сталину доложили об этом, он будто бы сказал: «Зачем создавать артисту Вертинскому новый репертуар? У него есть свой репертуар. А кому не нравится – тот пусть не слушает». По слухам, у Сталина даже была пластинка Александра Николаевича. В конце 1940 годов в партии началась борьба с формализмом в искусстве. Поступали нелицеприятные отзывы и о творчестве Вертинского с самыми горячими предложениями, но Сталин по-хозяйски распорядился: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».