«Отличный летний день. Погулял. Принял Григоровича, Горемыкина и Кривошеина. После прогулки в 4 ч. отправился с Мари и Анастасией на моторе на Елагин к Мама. Пил у нее чай с Ксенией. В это время вошел Миша, вернувшийся вчера ночью из Англии тоже чрез Норвегию и Швецию на Торнео. Радостно было встретиться! Вернулся в Ц[арское] С[ело] с ним. Он обедал у нас.
   Вечером читал»[92].
   Следует отметить, что «русский колосс», как называли Россию за рубежом, оказывал магическое воздействие и вселял радужные надежды на союзников по Антанте. На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы Российской империи имели самый большой вес. Несмотря на ее неудачи в Русско-японской войне, мысль о «русском паровом катке» утешала и ободряла Францию и Англию. Численность и потенциал российской армии внушали уважение: 1 423 000 человек в мирное время, еще 3 115 000 при мобилизации составляли вместе с 2 000 000 территориальных войск и рекрутов 6 500 000 человек.
   Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей как бы в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она неудержимо покатится вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших воинов все новыми бойцами. Усилия, предпринятые после войны с Японией, для устранения некомпетентности и коррупции в армии привели, как многие предполагали, к некоторому улучшению положения. «Каждый французский политик находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов потенциальной мощи и богатства», – писал сэр Эдуард Грей еще в апреле 1914 года в Париже, где он вел переговоры по вопросу заключения морского соглашения с русскими. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, – сказал он как-то президенту Пуанкаре, – что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России»[93].
   Однако в этих далеко идущих планах Антанты был элемент некоторого авантюризма. Проблема состояла в том, чтобы заставить русских начать наступление на Германию (как бы с тыла) одновременно с началом военных действий французов и англичан на своем фронте, т.е. как можно ближе к 15-му дню мобилизации. Необходимо было учитывать, что во время мобилизации русского солдата на театр боевых действий надо было перебросить в среднем за тысячу километров, что в четыре раза больше, чем в среднем для германского солдата. В тоже время на тот момент в России на каждый квадратный километр приходилось железных дорог в 10 раз меньше, чем в Германии. К тому же отправка русской армии для участия в сражениях на вражеской территории, учитывая в особенности неудобства, связанные с разными системами колеи железных дорог, являлась весьма рискованным и сложным предприятием. Союзникам по Антанте было известно, но и не только им, что Россия физически не в состоянии закончить мобилизацию и концентрацию своих войск к этому условленному сроку, но для них было важно, чтобы русские начали наступление теми силами, которые окажутся у них в готовности. Франция и Англия были полны решимости принудить Германию вести войну на два фронта с самого начала, стремясь сократить численное превосходство немцев по отношению к своим армиям.
   В начале Первой мировой войны Российская империя, выручая от разгрома французов и английский экспедиционный корпус, предприняла спешное (во многом неподготовленное) наступление в Восточную Пруссию и стала угрожать Берлину.
   В августе 1914 г. Франция находилась в таком опасном положении, что французское правительство со всеми высшими учреждениями вынуждено было перебраться из Парижа в Бордо.
   В дневнике императора Николая II появляются подобные записи, как например, 15 августа 1914 г.: «Вернулись в Царское С[ело] к 7 час. Читал. После обеда рассматривали по карте места боев 13-го и 14-го августа на Австрийском и Германском фронтах»[94].
   На фронте первые победы русской армии чередовались с сокрушительными поражениями. Немцы вынуждены были перекинуть из Франции два корпуса своих войск для отражения русского наступления. Им удалось не только остановить наступление, но и нанести сокрушительные удары по 1-й и 2-й русским армиям, которые понесли весьма большие потери. Военная удача отвернулась от русских войск, и они подверглись тяжким испытаниям. В частности, в рукописных воспоминаниях казачьего начальника В.А. Замбржицкого отмечались за этот период кровопролитные бои 1-й кавалерийской дивизии В.И. Гурко: «Да, подошли к нам минуты испытаний… Это было тогда, когда немцы только что разгромили Самсонова под Сольдау, а затем обрушились на зарвавшуюся вперед армию Ренненкампфа, грозя отрезать ее с тыла. Наша дивизия прикрывала его левый фланг, и нам пришлось выдержать всю силу удара обходных корпусов, предназначавшихся Ренненкампфу, и не будь Гурко, прямо скажу, несдобровать бы всей первой нашей армии… А положение было не то что скверное – отчаянное прямо, и я не представляю себе, как мы оттуда живыми ушли! Как сейчас помню бой у села Петрашка. Навалились на нас 3 немецкие пехотные дивизии и конница, да еще с тяжелой артиллерией. А у нас что? Легкие конные пушечки, так разве ими отобьешься? … А местность то лесистая по краям, все перелески да перелески, того и гляди обойдут немцы. Да по середке открытое поле, и за пригорочком лежат наши казаки, а где разбросались уланы и казаки. Гвоздят немцы по бугру, и все “чемоданы”, все “чемоданы”, так и чешут, так и сносят, так и мнут. Невмоготу терпеть, нет никакой мочи, ну просто не выдерживает сердце. Пригнулись мы, в землю вросли, про себя молитву “Живый в помощи Всевышнего” читаем. Тянет сползти с проклятого бугра, уйти куда-нибудь и бежать, бежать без оглядки назад из этого сплошного ада. А не смеем! Мы-то лежим, а он, Гурко, т.е. стоит во весь рост на этом бугру и хоть бы что! Точно не по нему-то бьют, точно не вокруг него столбом рвутся и воют снаряды, точно не смерть витает, не убитые и раненые валяются и корчатся, а сладкая музыка играет и ангелы песни поют. Стоит это он себе по своей привычке стеком по носку сапога хлоп-хлоп, и нет-нет парой слов перекинется с адъютантом своим Арнгольдом. Далеко видать алые генеральские лампасы… Штаб весь ушел давно, Гурко его назад отослал, а сам с Арнгольдом остался. И пока стоит он здесь, на бугре, не смеем и мы уйти… А там, из-за перелесков, вдруг выносится конная немецкая бригада из двух полков и летит на нас в атаку. Ну, пропали, думаем! Только вижу, махнул рукой Гурко нашему резерву – трем сотням. Те вмиг на коня и марш-марш, на немца колонной поскакали… Господи ты Боже мой, что тут было! … А Гурко стоит все с той же легкой усмешкой, застывший в спокойной, бесстрастной позе. Затаив дыхание, глядим и мы туда, где сейчас решается судьба. Что-то будет? Вдруг видим, немецкая бригада дрогнула, замедляет ход, идет все тише, тише и, сразу повернув, шарахнулась в сторону, уходит от наших казаков… Не приняла боя… Что тут было. Мы как лежали, так всею цепью сразу поднялись и с криками “ура” бросились на немцев. Гусары, уланы, драгуны, казаки – все один перед другим старались отличиться на глазах любимого начальника. Шли в атаку и пешие, и конные, не обращая никакого внимания на огонь… В этот день мы потеряли половину личного и конного состава, но удержали за собой позиции… Армия Ренненкампфа была спасена»[95]. Так, например, вдовствующая императрица Мария Федоровна 19 августа 1914 г. записала в дневнике: «Жуткие сообщения с фронта – потерпели страшное поражение в Восточной Пруссии. Три генерала погибли. Среди них мой дорогой Самсонов! Какой ужас! Приняла Ильина, Мейендорфа и Куломзина. Я нахожусь в совершенном отчаянии!»[96]
   События на фронте менялись как в калейдоскопе с поразительной быстротой. Спустя всего несколько дней в дневнике императора Николая II от 21 августа 1914 г. появляются такие строки: «Днем получил радостнейшую весть о взятии Львова и Галича! Слава Богу! <…> Невероятно счастлив этой победе и радуюсь торжеству нашей дорогой армии!»[97]
   Ценой большой крови русских солдат союзники России по Антанте были спасены от разгрома. Забегая вперед, отметим, что позднее в качестве компенсации Англия подписала с царским правительством тайный международный договор, по которому Черноморские проливы после окончания войны должны были отойти Российской империи. Англичане были заинтересованы в русских армиях по отстаиванию своих позиций на Ближнем Востоке и в Египте от покушений Османской империи. Это был своеобразный приз русских за участие в мировой войне, хотя англичане, возможно, никогда не собиралась выполнять свои обязательства по договору, что в дальнейшем подтвердилось их занятой позицией в дни Февральской революции.
   Многие великие князья оказались в действующей армии. Их супруги и обе императрицы занимались организацией госпиталей, санитарных поездов и помощью фронту. Так, например, великая княгиня Ксения Александровна сообщала об этом в своем письме на фронт от 14 (27) сентября 1914 г. великому князю Николаю Михайловичу: «Спасибо, милый Бимбо, за фотографии. Вижу, что и на войне костюм все тот же: та же рубашка и та же трубка неизменно в зубах!
   Ты жалуешься, что никто не пишет, и я вполне сочувствую, что это несносно, но я не писала до сих пор оттого, что писать в настоящее время весьма трудно (хотя и есть о чем!) и как-то тяжело. Кроме того, у меня мало времени, я только по утрам здесь, а сейчас же после завтрака еду в город, где остаюсь до 61/2 ч. и возвращаюсь довольно рамольной. У нас в доме весь день работают, шьют на раненых и работа кипит. Приходят разные совсем незнакомые дамы и женщины и сидят с 10 ч. до 7 ч. Мы уже отправили множество вещей в разные места, но большей частью все идет на наш санитарный поезд.
   Он уже три раза привозил раненых из разных мест. Последние из Варшавы раненые в боях 26–27 августа.
   [Великий князь] Георгий [Михайлович] открыл лазарет у тебя в доме, на 24 кровати. Пока только 15 человек, все егеря.
   Я бываю там почти каждый день. Что за чудный народ: тихий, трогательный, полный веры в Бога и правоту нашего дела. Мне становится легче в их присутствии и от их рассказов! Но Боже мой! Что это за кошмар, вечный, сплошной кошмар, в котором встаешь и ложишься и от которого никуда не уйдешь.
   Здесь гораздо хуже, чем там. Я так завидую Ольге и не знаю, что бы дала, чтобы быть на ее месте и при деле.
   Я видела множество раненых, и все они делают самое отрадное впечатление и чувствуешь, что с таким народом нельзя не победить! Только увы! Что это нам будет стоить, какие страшные потери еще впереди! …
   Мама была очень простужена и все еще кашляет, но все же ей лучше. Мы все еще живем в Елагине; тут хорошо, а главное – совсем новое место, обстановка, что приятно в настоящее время. Миша, кажется, доволен своим назначением, но не знает еще, когда едет. Вот уже 3 раза, что сообщали выехать (на Кавказ), но его все задерживают здесь. – Надеюсь, справится со своей ордой и что все будет благополучно. Он ведь почти 3 года был вне строя…
   Но теперь пора кончать письмо. Напишу опять, когда-нибудь. Прости за бессодержательность этого письма!
   Я тоскую, и на душе весьма тяжело! Всей душой ненавижу эту войну.
   За чем, за что?! Да еще с такими скотами. – Это не война, а какая-то бойня бессмысленная и жестокая.
   Помоги нам Бог! – Обнимаю тебя. – Если что нужно, напиши.
   Твоя сестрица Ксения.
   Поклоны Никите и Сереже Д.»[98]
   Первые победы русских армий чередовались с провальными поражениями, но оптимизма в успехе окончания войны в пользу России это ни у кого не убавило.
   В качестве примера сошлемся на интересное восприятие обстановки в то время бароном Н.Е. Врангелем (отца вождя Белого движения барона П.Н. Врангеля), который в начале войны оказался во Франции и только что окольными путями вернулся в столицу: «В Петербурге меня прежде всего поразило изобилие гражданского мужского населения. У нас уже были призваны миллионы, а мужчин в городе было столько же, как в мирное время, тогда как в Париже все, что могло, было уже под ружьем. Россия, очевидно, израсходовала лишь малую часть своей наличности, имела неограниченный запас, во Франции запасов уже не было. Одна она неминуемо скоро была бы раздавлена.
   И настроение было иное. Во Франции чувствовалась тревога, в Англии сосредоточенное напряжение – у нас в исходе войны никто не сомневался. Россия, верили, должна победить.
   Недавнее прошлое теперь казалось забытым. Между Царем и народом розни, казалось, больше не было. К великому князю Николаю Николаевичу, популярностью до этого времени не пользовавшемуся, стали относиться с доверием и даже с любовью… На театре войны солдаты и офицеры дрались как львы, единение между ними было полное»[99].
   20 сентября 1914 г. император Николай II отправился в поездку на фронт, о чем сделал запись в дневнике: «Недолго погулял. Принял офицера, унт.-оф. и рядового 41 пех. Селенгинского полка, кот. взяли в бою и привезли мне знамя 2-го Тирольского полка. В 12.30 поехали к молебну. Миша завтракал. В 2.30 простился в поезде со своими дорогими и поехал в действующую армию. Давнишнее мое желание отправиться туда поближе – осуществилось, хотя грустно было покидать свою родную семью! Принял доклад Фредерикса…»[100]
   Первое посещение Ставки Верховного главнокомандующего в Барановичах 21–22 сентября 1914 г. императором Николаем II широко освещала периодическая печать: «В воскресенье 21 сентября, около 6 час. вечера, в Ставку Верховного главнокомандующего прибыл Его Императорское Величество Император Николай Александрович.
   К 6-ти часам все офицеры Штаба Верховного главнокомандующего, среди которых находились Их Императорские Высочества, великие князья Петр Николаевич и Кирилл Владимирович, собрались в церкви Ставки. У входа стал протопресвитер военного и морского духовенства о. Шавельский.
   Ровно в 6 часов послышался шум приближающихся автомобилей; на колокольной вышке начался трезвон. Еще через минуту в храм среди торжественной тишины вошел Государь император в сопровождении Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, министров двора и военного, начальника Штаба Верховного главнокомандующего, генерала Янушкевича и лиц свиты.
   Протопресвитер отец Шавельский встретил Государя императора словом, в котором указал, что Бог дарует русским войскам победы в награду за усердные молитвы царя и народа.
   Приложившись к кресту, Его Императорское Величество изволил стать у правого клироса. Началось молебствие.
   Нельзя не отметить происшедший во время богослужения случай, который произвел сильное впечатление на присутствовавших.
   Церковь освещается электричеством. В самом начале молебна, очевидно, где-то что-то испортилось: электричество потухло, церковь погрузилась в полумрак. Послали на электрическую станцию узнать, в чем дело. Молебствие продолжалось.
   Вдруг в тот момент, когда диакон провозгласил: “И покори под нозе его всякого врага и супостата” – церковь снова ярко засияла – электричество загорелось.
   После богослужения Его Императорское Величество и Их Императорские Высочества приложились к чудотворной иконе явления Божьей Матери преподобному Сергию Радонежскому и отбыли в автомобилях в императорский поезд, куда к царскому столу был приглашен и высший генералитет Штаба Верховного главнокомандующего.
   На следующий день, 22 сентября, в Ставку был вызван генерал Рузский.
   Желающих встретить героя нынешней войны собралось на перекрестке двух шоссе, неподалеку от великокняжеского поезда, довольно много…
   Со стороны царского поезда подошел Верховный главнокомандующий в сопровождении товарища министра внутренних дел ген. Джунковского и дворцового коменданта ген. Воейкова. Почти в ту же минуту вдали на шоссе показался быстро мчавшийся автомобиль.
   Из автомобиля вышли сперва два полковника генерального штаба, за ними – генерал, худощавый, выше среднего роста, с большими серо-седыми нависшими усами. Это был герой взятия Львова, генерал Рузский.
   Не успел он поздороваться с присутствующими, как Верховный главнокомандующий подхватил его под руку и, сказав:
   – Идите! Идите скорее. “Там” ждут! – повел генерала Рузского к императорскому поезду, где к этому времени был сервирован в вагоне-салоне завтрак. К Высочайшему столу, кроме ген. Рузского, были приглашены высшие чины Штаба Верховного главнокомандующего.
   За завтраком состоялось Высочайшее пожалование ген. Рузского званием генерал-адъютанта Его Императорского Величества»[101].
   Эти события нашли краткое отражение в дневниковых записях императора, которые можно сопоставить с сообщениями прессы:
   «21-го сентября. Воскресенье.
   Долго не мог заснуть, т.к. на станциях при остановках бывали резкие толчки. Проснулся серым утром, по временам налетали шквалы с дождем. Зато был обрадован вестью, что натиском наших войск германцы отброшены за границу от Сувалок и Августова. В 5 1/2 прибыл в Барановичи. Николаша вошел в поезд, кот[орый] передвинулся к Ставке Верховного главнокомандующего в сосновом лесу. В церкви железнодорож[ной] бригады был отслужен молебен. В 7 1/2 у меня обедали: Николаша, Петр и Кирилл и несколько главных генералов штаба Верх[овного] глав[нокомандующего]. После обеда пошел в вагон Николаши и выслушал подробный доклад ген. Янушкевича о настоящем положении дел и о новых предположениях. Вернулся к себе в 10 1/2 и пил чай с некоторыми лицами свиты.
   22-го сентября. Понедельник.
   День простоял солнечный. В 10 час. в домике у поезда Николаши генерал-квартирмейстер Данилов докладывал о всем происходившем вчера на обоих фронтах. Погулял в лесу и заходил в землянки казачьих застав против аэропланов. В 11 1/2 принял ген. Рузского, назначил его генерал-адъютантом.
   Он завтракал вместе с другими генералами. Снимался группой со всем штабом Николаши. Сделал хорошую прогулку с Дрентельн[ом] по расположению жел. дор. бригады. Писал Аликс. После чая читал бумаги. Вечером поиграл с Др[ентельном] в домино.
   23-го сентября. Вторник.
   С утра шел дождь. В 10 час. в домике был доклад. Читал до завтрака. В 2 1/2 принял ген. Лагиш[а] и англ. генерала Williams. Сделал хорошую прогулку с Д[рентельном] под дождем. Пожаловал Николаше орд. Св. Георгия 3 ст., а Янушкевичу и Данилову 4 ст. Фредерикс себя чувствовал нехорошо и по совету врачей уехал вечером в Петроград. Поиграл с Д[рентельном] в кости.
   24-го сентября. Среда.
   В 12 1/2 ночи выехал из Ставки и в 9 час. утра прибыл в Ровно. С большою радостью встретил Ольгу и Сандро на станции. Поехал с ними в лазарет, в кот. Ольга ухаживает с начала войны в качестве сестры милосердия, а затем в местный лазарет, где обошел более тяжело раненых. Все нашел в порядке и чистоте. Завтракал с Ольгой, Сандро и Дмитрием у себя и в час с 1/4 уехал в Брест-Литовск. Прибыл сюда в 6 час. Николаша, ген.-адъют. Иванов и прочие начальники ожидали на вокзале. Поговорил с Ивановым и дал ему Георгия 2-й степ. Обедал с Николашей и старшими местными начальниками. Вечером выслушал обычную сводку за вчерашний день, лег пораньше.
   25-го сентября. Четверг.
   В час ночи поезд тронулся на Белосток, куда прибыл рано утром. В 6 1/2 выехал с Сухомлиновым в военном моторе в Осовец; приехал в крепость в 8 час. совершенно неожиданно. Какое-то особое чувство овладело мною при виде разрушения, произведенного бомбардировкой германцами различных зданий и массы воронок в земле. Но крепость сама нисколько не пострадала. Зашел в церковь, пока комендант ген. Шульман собирал часть свободного гарнизона на площадке рядом. Большая часть войск работала на передовых позициях. Поблагодарил их за боевую службу и очень довольный виденным выехал тою же дорогой в Белосток. Утро было холодное, но солнечное. Встретил огромный обоз 11-й Сибирской стрелковой дивизии, шедший вперед к границе. В 11 ч. поехал в Вильну. По всему пути встречал воинские поезда. Приехал в Вильну в 3 часа; большая встреча на вокзале и по улицам стояли войска шпалерами – запасные батальоны, ополчения и к моей радости спешенные эскадроны 2-й гв. кав. див. и конных батарей. Заехал в собор и в военный госпиталь. Оттуда в здание жен. гимн., где был устроен лазарет Красного Креста. В обоих заведениях обошел всех раненых офицеров и нижних чинов. Заехал поклониться иконе Остробрамской Божьей Матери. На вокзале представилось Виленское военное училище. Уехал очень довольный виденным и приемом населением, вместо 6 ч. – в 8 1/2 час. Лег спать пораньше»[102].
   Вскоре на фронт отправился и великий князь Михаил Александрович, который перед своим отъездом посетил вдовствующую императрицу Марию Федоровну. Она с тревогой 23 сентября записала в своем дневнике: «К чаю был Миша. Потом мы прощались, и я благословила его. Очень горестное прощание! Да будет Десница Господня простерта над ним!»[103]
   Через четыре дня пришло известие о смертельном ранении на фронте князя крови императорской Олега Константиновича (1892–1914), сына великого князя Константина Константиновича.
   2 августа 1914 г. Турция заключила с Германией союзный договор, по которому она обязывалась выступить на стороне Берлина. На покрытие военных расходов германская сторона предоставила Стамбулу заем в 100 миллиардов франков. Император Вильгельм II заверял султанское правительство, что он стремится к сохранению территориальной целости Турции и не возражает против ее притязаний прежде всего к России.
   Турция намеревалась захватить у России (в случае победы держав Центрального блока) весь Кавказ и Крымский полуостров. Некоторые влиятельные в стране пантюркисты мечтали о гораздо большем – «о долинах Волги и Камы» с татарским населением[104].
   Российская империя тоже имела давние территориальные притязания к Турции. Прежде всего в высших светских кругах со времен Екатерины II давно обсуждали вопрос об оказании помощи порабощенным христианам Османской империи, возврате и восстановлении святынь православия в лице Константинополя (Стамбула), а также возможности «приобретения» Черноморских проливов, что решило бы проблему беспрепятственного выхода русских кораблей из Черного моря в Средиземноморье.
   27 сентября 1914 г. Турция закрыла свои проливы для торговых кораблей стран Антанты. Без официального объявления военных действий 16 октября объединенная турецко-германская эскадра под командованием немецкого адмирала В. Сушона бомбардировала Одессу и другие черноморские порты России. Была потоплена русская канонерская лодка «Донец». В ответ на враждебные действия 2 ноября 1914 г. войну Турции объявила Россия, 5 ноября – Англия, на следующий день – Франция. В свою очередь Турция объявила «джихад» (священную войну) странам Антанты, включая Россию.
   Турецкий султан-калиф Решад Мехмед V (1844–1918) был провозглашен Верховным главнокомандующим. Однако фактическое руководство турецкой армией было сосредоточено в руках панисламиста военного министра Энвер-паши (1881–1922) и начальника штаба главного командования немецкого генерала Фридриха Бронзарта фон Шеллендорфа в 1914–1918 гг., а также военного адъютанта султана генерал-фельдмаршала барона К. фон дер Гольца (1843–1916).
   Следует заметить, что с началом войны Персия заявила о своем строгом нейтралитете, к которому Российская империя и Великобритания отнеслись с должным уважением.
   Фронтовые управления во время Первой мировой войны в русской армии были созданы для руководства боевыми действиями на важнейших стратегических направлениях.
   На Кавказском театре военных действий, последовательно сменяя друг друга, командовали: генерал от кавалерии, граф И.И. Воронцов-Дашков (30 августа 1914 – 23 августа 1915), генерал от кавалерии великий князь Николай Николаевич (23 августа 1915 – 2 марта 1917), генерал от инфантерии Н.Н. Юденич (3 марта – 3 апреля 1917).
   1 ноября 1914 г. на базе Кавказского военного округа весьма спешно начала развертываться Кавказская армия. Ее командующим был назначен генерал-адъютант, граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, начальником штаба – генерал-лейтенант Николай Николаевич Юденич. Армия занимала полосу фронта от Черного моря до озера Урия протяженностью 720 километров.
   15 ноября 1914 г. разведывательные отряды 1-го Кавказского армейского корпуса, с ходу заняв пограничные горные рубежи, спешно начали выдвижение на Эрзурум. На следующий день границу перешли главные силы корпуса. Спустя два дня контратакованные частями 9-го и 11-го турецких корпусов, они, опасаясь обхода своего правого фланга, по приказу командующего армией отошли к границе. Лишь углубившийся на 20–30 км Эрзурумский отряд, сформированный из подходивших подразделений 4-го Кавказского армейского корпуса, ночной атакой сумел занять высоты в районе Алашкерт. С приходом в конце ноября суровой зимы с многочисленными снегопадами боевые действия практически прекратились[105].