«До чего же люди примитивны, – подумал Муконин. – Стоит случиться какому-нибудь катаклизму, разразиться всенародной бойне, и люди начинают тянуться к храмам, искать убежища у бога. Но такова уж природа человека. Неважно, веришь или не веришь. Когда всем плохо, он приобщается ко всем, начинает молиться вместе со всеми, а вдруг поможет? Здесь не столько чувство стадности, сколько неосознанное признание своей слабости. А если беда случилась именно с ним, если он тонет на корабле или его хотят казнить на эшафоте? Тут уж он сам готов обрести веру, он начинает истово молиться, он забывает, что всю жизнь был атеистом, и бог вдруг в эту последнюю минуту становится единственным и всеобъемлющим пристанищем его души, единственной ускользающей надеждой. Вдруг с невероятной силой проявляется вера в чудо, в спасение. Но Бог словно наказывает обреченного за то, что тот не верил в него на протяжении всей своей жизни. Последняя минута завершается, и смерть все равно приходит, приходит неминуемо, неотвратно».
К маленькой площади по винтовой лестнице от ворот храма спускались эти страждущие. Над перилами стояли и скорбно взирали на них бронзовые члены царской семьи.
– Этот героический ансамбль памятников, – сказал Костя, вернув себе юморной вид торжественного гида, – увековечивает собой царских особ. Жена и дети последнего императора России – все они вместе с отцом были зверски расстреляны в подвале одного из домов Екатеринбурга. Они были убиты новой властью, большевиками.
– Да, я что-то слышала об этом. – Маша повела бровями.
– Раньше Ебургу сия трагическая история делала честь. Людям было жаль бедных детей, они сочувствовали, они скорбели. Они тянулись сюда и покупали разные безделушки с видами Спаса и портретами царской семьи. Но и теперь граждане вновь идут сюда, в этот Божий уголок. Очевидно, они надеются, что их молитвами можно вернуть и возродить обезглавленную Россию.
– А ты не надеешься? – серьезно посмотрела на него Маша.
– Нет, надеюсь, конечно. Но я считаю, что Бог здесь не помощник. Даже если он существует. Что я вполне допускаю.
– Как знать… Пойдем наверх?
Они поднялись по ступенькам, осмотрев на ходу бронзовые фигуры, подошли к воротам и погрузились в храм.
Здесь шла заутреня, а может и обедня. Церковь была битком набита. Вялое туманное свечение лампад озаряло каменные своды. Стена из молящихся преграждала путь. Как волны на море, качались кланяющиеся люди в черных платках или лысыми, пепельными, русыми головами. Из-за этой людской стены, из глубин зала струилось магическое песнопение, в котором скороговорки маститого солиста перетекали в тягучие напевы, сдобренные богобоязненными женскими голосами. Пахло ладаном, тлеющими свечами.
«В церкви смрад и полумрак, – вспомнил Костя любимого поэта, – дьяки курят ладан. Нет, ребята, все не так, все не так, как надо!»
Маша стянула платок с плеч и повязала его на голове, а шапку отдала подержать Косте. Муконин снял и свою шапку. Теперь, с двумя головными уборами в руках, не умеющий креститься, он почувствовал себя неуютно.
Маша перекрестилась и поклонилась.
– Мы с мамой часто ходили в церковь, – шепнула она.
– В этом нет ничего плохого, – изрек Костя.
Получилось как-то громко, сухощавая, сутулая бабушка в черном, стоявшая рядом, оглянулась и неодобрительно посмотрела на него. От этого ее морщинистое лицо исказилось в странной, неприятной гримасе.
Костя сделал виноватый вид.
– Пойдем отсюда, – наклонившись к Маше, он понизил голос.
– Подожди. Еще минутку.
– Ну хорошо, – вздохнул Муконин и попытался перекреститься.
Через минуту они вышли на свежий воздух. Обогнули Храм на Крови и очутились на улице Карла Либкнехта.
– Тут до вокзала, вообще-то, рукой подать. – Костя вспомнил про ее сумку, оставленную в камере хранения. – Пойдем уж и дальше пешком.
– Пожалуй, – согласилась Маша.
– Ты не устала?
– Нисколечко.
– Ну вот и отлично.
И они двинулись вперед.
По дороге вспомнили, что им еще надо в магазин за продуктами, а с сумкой потом неудобно будет, и завернули в супермаркет «Сергеевский».
У входа торчали два алкаша. Один был в потрепанном черном пальто, с отекшим лицом и мутными злыми глазами, другой – в старой серой дубленке с надрезанным рукавом, с фингалами на глазных мешочках.
– Слышь, зема, извини, – тихо пролепетал первый, взглядом бездомной собаки посмотрев на Муконина.
– Денег нет, – буркнул Костя, открыл дверь и пропустил даму вперед. Потом и сам скрылся в магазине, бросив напоследок убийственный взгляд.
Народу там почти не ощущалось. Вялый свет озарял полупустые полки. Они взяли корзинку и двинулись вдоль стеллажей.
– Что бы нам купить? – протянул Костя. – Может, ты сама выберешь?
Но Маша уже сунула в корзинку кулек с творогом. Услышав его слова, она закивала.
И она выбрала. Наполнила корзину всякой всячиной. Пакет молока, кое-какие консервы, копченая селедка, свежемороженые кальмары, трансгенный слепок мяса, похожий на подвальный бурый кирпич, арахисовая халва и три бутылки крепленого кагора. Это было лучшее из того, что лежало или стояло на прилавках и стеллажах.
– Закатим крутой обед, плавно переходящий в ужин, – помечтал Костя.
На кассе сидела сонная бальзаковская дама. Муконин рассчитался бонами. Дама кисло отбила чек. Охранник, молодой парень с бульдожьим лицом, облаченный в черный костюм, внимательно проводил их до выхода тупыми глазками.
«Да уж, будущее наступило, – подумалось ему. – Еще вчера никто не мог представить его Таким. Даже в бреду. А вчера было совсем недавно. Но теперь мы вступили в завтра. Оказались ли готовы? Нет, конечно. Нам было некогда думать об этом или просто лень. Бессмысленно сейчас разбираться, в чем причина. Во всяком случае, каждый сумел перестроиться по-своему. Нечто подобное случилось и в моем детстве, при развале Союза. Только тогда я мало что понимал. Но то были цветочки… Человек никогда не знает, что его ждет. Зато хорошо умеет приспосабливаться. Ведь он в чем-то тот же зверь…»
Прямо на Костю надвигался мерцающий экран, на котором мужчина в зеленом плаще задорно подбрасывал вверх смартфон. Внизу бежали строчки:
Всякого входящего цепляли тихие, но настойчивые фразы:
– Христа ради, помогите бездомной девочке!
– Подайте жертве ядерного Подмосковья!
– Молодой человек, одолжи на хлебушек.
Маша прижалась к Муконину, и они протиснулись в здание.
Тут народу было еще больше. Зал оказался набит людьми под завязку, точно банка селедкой. Все они возбужденно галдели, и этот галдеж походил на одно общее гудение станков на заводе, и от него постепенно глохло в ушах. Лишь монотонный голос дикторши, исходящий откуда-то сверху, выделялся на этом фоне:
– Пассажирский поезд Пермь – Тюмень задерживается. Отправление скоростного поезда Екатеринбург – Омск откладывается на два часа. Почтово-багажный Челябинск – Тюмень ожидается прибытием на второй путь на восьмую платформу…
Костя, протискиваясь сквозь толпу, потянул за собой Машу по направлению к камерам хранения.
Когда они спустились в подвал с камерами, стало немного свободнее. Но здесь оказалось душно и накурено. Мощный бритоголовый детина в спортивном костюме порылся на полках и молча выдал Маше большую дорожную сумку. Костя взялся за лямки, оторвал поклажу от столика камеры хранения.
– Ого! У тебя что тут, кирпичи? – криво улыбнулся он.
– Ну почему же? Просто собрала все самое необходимое, – серьезно ответила Маша.
Он дернул за молнию, на свет показались какие-то пестрые кофточки. Костя умудрился впихать туда пакет с продуктами. Еле затянув молнию, он взвалил сумку на плечо.
– Ладно, давай выбираться обратно.
Путь назад всегда кажется короче. Они быстро вышли из вокзального бедлама и влились в поток, устремляющийся в город.
Около парадного входа в главное здание вокзала стоял красный «Икарус». Передние окна были занавешены плакатами с опознавательными надписями:
– Ой-ой-ой-ой-ой!
Он резко повернул голову. Тонкая фигура в серой ветровке вклинивалась в толпу с Машиной сумочкой в руке. Костя бросил тяжелую ношу к ногам несчастной спутницы.
– Стой здесь! – крикнул он и кинулся вдогонку.
Черная кепка со спущенными ушами, на бегу отметил про себя Муконин. Эта примета должна помочь зацепиться. Врешь, гад, не уйдешь! Посторонись! Фу, какой острый чемоданчик, блин, как больно ударился в бок. Ну ничего. Вон, вон, уже замаячила эта чертова кепка, поплыла, как поплавок по речной ряби.
Костя вскочил на ящики ополоумевшей торговки карасями. Прикрыв нос от жуткого рыбного запаха, зорким взглядом выхватил заветную примету. Жулик рвался к пешеходной дорожке, уходящей вправо от подземного перехода. Там, дальше, можно было смыться во дворы. Костя с треском оттолкнулся от ящика и, чуть не поскользнувшись, но удержавшись на ногах, помчался наперерез.
– Эй, ты, мудила, всю рыбу раскидал, кто платить будет? – послышалось за спиной.
Сменилось несколько мгновений, и Костя нагнал воришку. Почти нагнал. Когда Костя протянул руку, тот все-таки успел сигануть в арку дома. Муконин рванул за ним.
Это был тихий двор, какие встречаются и в центре города, и не в центре. Скорее, дворик, причем глухой. С металлической детской горкой, классическими мусорными контейнерами и облупившейся трансформаторной будкой. Но преступник не спрятался в подъезде, не притаился за будкой, а остановился посреди двора и, набросив женскую сумочку на плечо, щелкнул ножичком. Блеснуло острое лезвие размером со средний палец. Костя остановился в двух шагах, отдышался. Кажется, дело приняло серьезный оборот, сказал он себе. Ну ничего, когда-то я отрабатывал приемчики, здесь главное – внимание.
Тень козырька падала на маленькие глаза, полные ненависти. У парня была заячья губа. Он сделал шаг вперед и угрожающе выставил лезвие перед собой.
– Брось нож и сумку, и я тебя не трону, – спокойно сказал Костя.
Злобная ухмылка исказила и без того уродливый рот.
– Ага, уже разбежался, – проговорил тонкий голос. – Мне так страшно, что жопа слиплась.
– Сейчас слипнется, – проскрипел Костя.
Жулик уже сделал выпад, но Муконин умело увернулся вбок. Лезвие словно просвистело под ухом. Снова выпад. Опять увернулся. Машина сумочка все же соскользнула с плеча звереныша и угодила на бордюр. «По тонкому льду… На острие ножа», – тупо мелькало в голове. «Главное – не ошибиться». С каждым выпадом, казалось, кишки инстинктивно сжимались. Когда «заячья губа» в четвертый раз глупо рассек воздух, Костя исхитрился и резко ухватил его за запястье. Секунда – и ножичек со звоном брякнул об мерзлый асфальт.
Но парень оказался слишком юркий, он выскользнул, как кусок масла (или Костя слегка ослабил зажим?), крутанулся по-киношному и заехал Муконину ногой в печенку. Костя взвыл от боли, отскочил в сторону, быстро собрался и встал в стойку. Преступник застыл в полусогнутом состоянии. Маленькие глаза забегали, некрасивый рот снова ухмыльнулся.
– Сдохнешь, падла! Через месяц-другой – сдохнешь, – прошипел парень.
И тут же резко развернулся и побежал. И скрылся в арке.
Костя стоял опустошенный. Боль отступала. В голове эхом звучали последние слова воришки.
Муконин сделал два шага, наклонился и подобрал сумочку.
Потом побрел восвояси.
Маша так и стояла на том же месте, беспомощно озираясь по сторонам. Завидев его, она просветлела.
– Господи, Костик, ты цел? Ты отобрал? Я так испугалась!
– Ничего, все нормально, – вздохнул он и протянул ей отвоеванный трофей. – Пойдем… Я так проголодался. Надо зайти в какую-нибудь кафешку.
Закинув на плечо дорожную поклажу, он взял Машу под руку. И они пошли к подземному переходу.
Глава шестая
К маленькой площади по винтовой лестнице от ворот храма спускались эти страждущие. Над перилами стояли и скорбно взирали на них бронзовые члены царской семьи.
– Этот героический ансамбль памятников, – сказал Костя, вернув себе юморной вид торжественного гида, – увековечивает собой царских особ. Жена и дети последнего императора России – все они вместе с отцом были зверски расстреляны в подвале одного из домов Екатеринбурга. Они были убиты новой властью, большевиками.
– Да, я что-то слышала об этом. – Маша повела бровями.
– Раньше Ебургу сия трагическая история делала честь. Людям было жаль бедных детей, они сочувствовали, они скорбели. Они тянулись сюда и покупали разные безделушки с видами Спаса и портретами царской семьи. Но и теперь граждане вновь идут сюда, в этот Божий уголок. Очевидно, они надеются, что их молитвами можно вернуть и возродить обезглавленную Россию.
– А ты не надеешься? – серьезно посмотрела на него Маша.
– Нет, надеюсь, конечно. Но я считаю, что Бог здесь не помощник. Даже если он существует. Что я вполне допускаю.
– Как знать… Пойдем наверх?
Они поднялись по ступенькам, осмотрев на ходу бронзовые фигуры, подошли к воротам и погрузились в храм.
Здесь шла заутреня, а может и обедня. Церковь была битком набита. Вялое туманное свечение лампад озаряло каменные своды. Стена из молящихся преграждала путь. Как волны на море, качались кланяющиеся люди в черных платках или лысыми, пепельными, русыми головами. Из-за этой людской стены, из глубин зала струилось магическое песнопение, в котором скороговорки маститого солиста перетекали в тягучие напевы, сдобренные богобоязненными женскими голосами. Пахло ладаном, тлеющими свечами.
«В церкви смрад и полумрак, – вспомнил Костя любимого поэта, – дьяки курят ладан. Нет, ребята, все не так, все не так, как надо!»
Маша стянула платок с плеч и повязала его на голове, а шапку отдала подержать Косте. Муконин снял и свою шапку. Теперь, с двумя головными уборами в руках, не умеющий креститься, он почувствовал себя неуютно.
Маша перекрестилась и поклонилась.
– Мы с мамой часто ходили в церковь, – шепнула она.
– В этом нет ничего плохого, – изрек Костя.
Получилось как-то громко, сухощавая, сутулая бабушка в черном, стоявшая рядом, оглянулась и неодобрительно посмотрела на него. От этого ее морщинистое лицо исказилось в странной, неприятной гримасе.
Костя сделал виноватый вид.
– Пойдем отсюда, – наклонившись к Маше, он понизил голос.
– Подожди. Еще минутку.
– Ну хорошо, – вздохнул Муконин и попытался перекреститься.
Через минуту они вышли на свежий воздух. Обогнули Храм на Крови и очутились на улице Карла Либкнехта.
– Тут до вокзала, вообще-то, рукой подать. – Костя вспомнил про ее сумку, оставленную в камере хранения. – Пойдем уж и дальше пешком.
– Пожалуй, – согласилась Маша.
– Ты не устала?
– Нисколечко.
– Ну вот и отлично.
И они двинулись вперед.
По дороге вспомнили, что им еще надо в магазин за продуктами, а с сумкой потом неудобно будет, и завернули в супермаркет «Сергеевский».
У входа торчали два алкаша. Один был в потрепанном черном пальто, с отекшим лицом и мутными злыми глазами, другой – в старой серой дубленке с надрезанным рукавом, с фингалами на глазных мешочках.
– Слышь, зема, извини, – тихо пролепетал первый, взглядом бездомной собаки посмотрев на Муконина.
– Денег нет, – буркнул Костя, открыл дверь и пропустил даму вперед. Потом и сам скрылся в магазине, бросив напоследок убийственный взгляд.
Народу там почти не ощущалось. Вялый свет озарял полупустые полки. Они взяли корзинку и двинулись вдоль стеллажей.
– Что бы нам купить? – протянул Костя. – Может, ты сама выберешь?
Но Маша уже сунула в корзинку кулек с творогом. Услышав его слова, она закивала.
И она выбрала. Наполнила корзину всякой всячиной. Пакет молока, кое-какие консервы, копченая селедка, свежемороженые кальмары, трансгенный слепок мяса, похожий на подвальный бурый кирпич, арахисовая халва и три бутылки крепленого кагора. Это было лучшее из того, что лежало или стояло на прилавках и стеллажах.
– Закатим крутой обед, плавно переходящий в ужин, – помечтал Костя.
На кассе сидела сонная бальзаковская дама. Муконин рассчитался бонами. Дама кисло отбила чек. Охранник, молодой парень с бульдожьим лицом, облаченный в черный костюм, внимательно проводил их до выхода тупыми глазками.
* * *
Когда Костя и Маша вышли из подземного перехода, то увидели, что количество людей на площади гораздо возросло. Вдоль дорожки, огибающей привокзальную площадь, расположились многочисленные лоточники. Торговали живой рыбой – всякой речной мелочью, пирожками сомнительного вида, дряблой картошкой в ведрах. Правда, у одной бабы с красным пропитым лицом картошка была ядреная, большая, да еще рядом, на ящике, на подстилке, кучками лежали грязная морковка и мелкая отмытая свекла. Людская река, месящая грязь многочисленными ногами, понесла Муконина и Машу, вцепившуюся ему в руку, вдоль лоточников к вокзалу. Встречная река стала спотыкаться о них, мешать движению, то и дело толкать в бока. Костя вытянул спутницу на край дороги, к стоянке маршруток. Два белых «Форда» на биотопливе, из тех, что расплодились в городе перед Русской Хиросимой, плотно забивались в этот момент галдящими пассажирами. Мимо прохаживался мужик в старомодной шапке-ушанке, в черном бушлате, рябой, с бегающими глазками. На шее у него висела большая табличка:ОБМЕН – БОНЫ НА $Чуть поодаль переминалась с ноги на ногу бабушка в коричневом пальто, с барашковым беретом на голове. На ней была другая табличка:
РЕГИСТ-Я
ПРОП В КОМЕНД ЧАС
КОМНАТА ДО 10 ЧЕЛОт людского говора, от шума машин за спиной, от всей этой суеты у Кости зазвенело в ушах.
ОПЛАТА ПОСУТ
«Да уж, будущее наступило, – подумалось ему. – Еще вчера никто не мог представить его Таким. Даже в бреду. А вчера было совсем недавно. Но теперь мы вступили в завтра. Оказались ли готовы? Нет, конечно. Нам было некогда думать об этом или просто лень. Бессмысленно сейчас разбираться, в чем причина. Во всяком случае, каждый сумел перестроиться по-своему. Нечто подобное случилось и в моем детстве, при развале Союза. Только тогда я мало что понимал. Но то были цветочки… Человек никогда не знает, что его ждет. Зато хорошо умеет приспосабливаться. Ведь он в чем-то тот же зверь…»
Прямо на Костю надвигался мерцающий экран, на котором мужчина в зеленом плаще задорно подбрасывал вверх смартфон. Внизу бежали строчки:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ – НОВЫЙ ТАРИФ ДЛЯ ГОСТЕЙ ГОРОДА ДОСТУП В СЕТЬ ИНТЕРНЕТ БЕСПЛАТНО! УНРМОБИУ входа в здание вокзала, как на паперти у церкви, сидели цепочкой попрошайки. Одни безногие или безрукие, другие – целые, но с подбитыми глазами. Были и грязнолицые детишки. У каждого для подаяний на сыром асфальте лежала перевернутая шапка.
Всякого входящего цепляли тихие, но настойчивые фразы:
– Христа ради, помогите бездомной девочке!
– Подайте жертве ядерного Подмосковья!
– Молодой человек, одолжи на хлебушек.
Маша прижалась к Муконину, и они протиснулись в здание.
Тут народу было еще больше. Зал оказался набит людьми под завязку, точно банка селедкой. Все они возбужденно галдели, и этот галдеж походил на одно общее гудение станков на заводе, и от него постепенно глохло в ушах. Лишь монотонный голос дикторши, исходящий откуда-то сверху, выделялся на этом фоне:
– Пассажирский поезд Пермь – Тюмень задерживается. Отправление скоростного поезда Екатеринбург – Омск откладывается на два часа. Почтово-багажный Челябинск – Тюмень ожидается прибытием на второй путь на восьмую платформу…
Костя, протискиваясь сквозь толпу, потянул за собой Машу по направлению к камерам хранения.
Когда они спустились в подвал с камерами, стало немного свободнее. Но здесь оказалось душно и накурено. Мощный бритоголовый детина в спортивном костюме порылся на полках и молча выдал Маше большую дорожную сумку. Костя взялся за лямки, оторвал поклажу от столика камеры хранения.
– Ого! У тебя что тут, кирпичи? – криво улыбнулся он.
– Ну почему же? Просто собрала все самое необходимое, – серьезно ответила Маша.
Он дернул за молнию, на свет показались какие-то пестрые кофточки. Костя умудрился впихать туда пакет с продуктами. Еле затянув молнию, он взвалил сумку на плечо.
– Ладно, давай выбираться обратно.
Путь назад всегда кажется короче. Они быстро вышли из вокзального бедлама и влились в поток, устремляющийся в город.
Около парадного входа в главное здание вокзала стоял красный «Икарус». Передние окна были занавешены плакатами с опознавательными надписями:
ВОЛГОГРАДСКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ № 7, 9, 12Костя засмотрелся на автобус, в задних окнах которого наблюдалось какое-то подозрительное копошение. И вдруг услышал, как Маша под боком вскрикнула:
– Ой-ой-ой-ой-ой!
Он резко повернул голову. Тонкая фигура в серой ветровке вклинивалась в толпу с Машиной сумочкой в руке. Костя бросил тяжелую ношу к ногам несчастной спутницы.
– Стой здесь! – крикнул он и кинулся вдогонку.
Черная кепка со спущенными ушами, на бегу отметил про себя Муконин. Эта примета должна помочь зацепиться. Врешь, гад, не уйдешь! Посторонись! Фу, какой острый чемоданчик, блин, как больно ударился в бок. Ну ничего. Вон, вон, уже замаячила эта чертова кепка, поплыла, как поплавок по речной ряби.
Костя вскочил на ящики ополоумевшей торговки карасями. Прикрыв нос от жуткого рыбного запаха, зорким взглядом выхватил заветную примету. Жулик рвался к пешеходной дорожке, уходящей вправо от подземного перехода. Там, дальше, можно было смыться во дворы. Костя с треском оттолкнулся от ящика и, чуть не поскользнувшись, но удержавшись на ногах, помчался наперерез.
– Эй, ты, мудила, всю рыбу раскидал, кто платить будет? – послышалось за спиной.
Сменилось несколько мгновений, и Костя нагнал воришку. Почти нагнал. Когда Костя протянул руку, тот все-таки успел сигануть в арку дома. Муконин рванул за ним.
Это был тихий двор, какие встречаются и в центре города, и не в центре. Скорее, дворик, причем глухой. С металлической детской горкой, классическими мусорными контейнерами и облупившейся трансформаторной будкой. Но преступник не спрятался в подъезде, не притаился за будкой, а остановился посреди двора и, набросив женскую сумочку на плечо, щелкнул ножичком. Блеснуло острое лезвие размером со средний палец. Костя остановился в двух шагах, отдышался. Кажется, дело приняло серьезный оборот, сказал он себе. Ну ничего, когда-то я отрабатывал приемчики, здесь главное – внимание.
Тень козырька падала на маленькие глаза, полные ненависти. У парня была заячья губа. Он сделал шаг вперед и угрожающе выставил лезвие перед собой.
– Брось нож и сумку, и я тебя не трону, – спокойно сказал Костя.
Злобная ухмылка исказила и без того уродливый рот.
– Ага, уже разбежался, – проговорил тонкий голос. – Мне так страшно, что жопа слиплась.
– Сейчас слипнется, – проскрипел Костя.
Жулик уже сделал выпад, но Муконин умело увернулся вбок. Лезвие словно просвистело под ухом. Снова выпад. Опять увернулся. Машина сумочка все же соскользнула с плеча звереныша и угодила на бордюр. «По тонкому льду… На острие ножа», – тупо мелькало в голове. «Главное – не ошибиться». С каждым выпадом, казалось, кишки инстинктивно сжимались. Когда «заячья губа» в четвертый раз глупо рассек воздух, Костя исхитрился и резко ухватил его за запястье. Секунда – и ножичек со звоном брякнул об мерзлый асфальт.
Но парень оказался слишком юркий, он выскользнул, как кусок масла (или Костя слегка ослабил зажим?), крутанулся по-киношному и заехал Муконину ногой в печенку. Костя взвыл от боли, отскочил в сторону, быстро собрался и встал в стойку. Преступник застыл в полусогнутом состоянии. Маленькие глаза забегали, некрасивый рот снова ухмыльнулся.
– Сдохнешь, падла! Через месяц-другой – сдохнешь, – прошипел парень.
И тут же резко развернулся и побежал. И скрылся в арке.
Костя стоял опустошенный. Боль отступала. В голове эхом звучали последние слова воришки.
Муконин сделал два шага, наклонился и подобрал сумочку.
Потом побрел восвояси.
Маша так и стояла на том же месте, беспомощно озираясь по сторонам. Завидев его, она просветлела.
– Господи, Костик, ты цел? Ты отобрал? Я так испугалась!
– Ничего, все нормально, – вздохнул он и протянул ей отвоеванный трофей. – Пойдем… Я так проголодался. Надо зайти в какую-нибудь кафешку.
Закинув на плечо дорожную поклажу, он взял Машу под руку. И они пошли к подземному переходу.
Глава шестая
Этот черный «Фольксваген» с тонированными окнами Костя приметил еще вчера, когда вернулся от Гани, точнее, от начкома Пухова. Конечно, такой автомобиль мог появиться у кого угодно – раньше его Муконин не наблюдал около подъезда во дворе. Но со вчерашнего дня у Костиного подъезда появился именно этот и никакой больше, что казалось подозрительным. И главное – невозможно было разглядеть, что происходит там, за черными окнами.
Едва они ступили за порог, Костя известил, что ему надо отлучиться. Маша постаралась сохранить беспечный вид, но глаза ее сразу потухли. Дождавшись удобного момента, Костя уединился в комнате. Там он сначала достал конверт с бонами, предназначавшийся Глебу, и спрятал его в нагрудный карман. После чего откопал рыжий парик, который завалялся с давнего новогоднего праздника, и, завернув в него очки с нулевыми линзами, запихнул все за пазуху. Выйдя в прихожую, на шею густо намотал шарф.
Маша выглянула из кухни проводить.
– А у нас будет царский ужин, – с грустинкой известила она. – Фаршированные кальмары.
– Боже, какая роскошь! – искренне обрадовался Костя. – В таком случае я постараюсь вернуться побыстрее.
Ее провожающие глаза, два зеркальных омута, еще долго потом были с ним, и в груди ныло. Забравшись на чердак, он плотно закрыл люк и прислонился к стене. Натянув парик, он пожалел, что не взял с собой зеркальце. Воображая свое лицо со стороны, Костя поправил искусственные космы. Зато старые очки пришлись впору. По чердаку Муконин пробрался в конец дома и спустился в последний подъезд.
Выйдя из дома, Костя быстро засеменил прочь от двора. Ему казалось, он видит затылком тот черный «Фольксваген». Оглядываться нельзя ни в коем случае, твердил он в уме. И только когда вышел на улицу, позволил себе повернуть голову. Все было чисто.
Он размеренно пошел по шумной улице, по направлению к метрополитену. Нахлынуло почему-то странное настроение. Как будто ему стало грустно от видов вечернего Екатеринбурга.
Этот город с широкими мощеными тротуарами, с измятыми, колеистыми дорогами в несколько полос, то поднимающимися в горку, то спускающимися, как будто земля здесь, однажды взбугрившись волнами, так и застыла… Город с воткнутыми кое-где, точно свечи в огромный торт, небоскребами, поблескивающими голубоватой зеркальностью; город с вечными пробками в центре и на узких улочках, – но пробки, правда, напрочь исчезают в комендантский час, – город с рекламными экранами «street vision» и с многоликими вывесками и гирляндами огней; с надписями граффити на бетонных заборах промзон, с вялой и грязной речкой, усыпанной летом пластиковыми бутылками, – стоит лишь немного отойти от центра, – этот город не изменился, с тех пор как стал столицей Уральской Республики. Не изменился внешне, если не считать трехмерную рекламу на проспекте Ленина, все в нем осталось с виду так же помпезно, громоздко, коряво и несуразно.
«Но что-то неуловимое, – думал Костя, – что-то хоть и существенное, но ускользающее, как голуби на площадях, которых ты хочешь поймать, пусть только мысленно, – что-то появилось, дышало в Ебурге, какое-то, может быть, внутреннее изменение». Он никак не мог понять до конца, в чем оно? То ли в самих людях, в прохожих, которые стали скромнее выглядеть и торопливей двигаться, в их лицах, которые стали холодней и суровей? А может быть, в характере рекламных вывесок, в их спешной неаккуратности и строгой патриотичности лозунгов? В незаметно помутневших окнах бесконечных домов, во всеобщей скупости, в обеднении? А может статься, во всем вместе, во всех мелочах, в синтезе создающих какую-то новую ауру, более нелепую, нежели раньше, в те долгие годы молодости и зрелости (или напротив – быстро пролетевшие), за которые Костя так и не смог до конца привыкнуть к этому не родному от рождения городу.
Наступал комендантский час, и автобусы уже уходили с рейсов. Перед метрополитеном Костя завернул в безлюдный уголок и принял прежний вид. Не дай бог еще патруль – придется предъявлять пропуск, где кроме чипа, между прочим, есть уже и новая фотография.
Он добрался на метро до крайней станции. А дальше нужно было идти пешком. Три километра, может быть, чуть больше.
Время приближалось к девятнадцати часам ровно. Костя умел быстро ходить. Через полчаса он был уже в заветной роще. Прикатанная снежная дорожка вела к беседкам. Лес казался сухим и мертвым.
«Нет, она не мертвая, эта роща, – размеренно потекли навеянные местом мысли. – Она просто спит, замерзла и спит. Эти безмолвные тонкие березы, выстроившиеся бесконечными редутами… Если глядеть вперед, вдаль, тебя начинает пугать и манить одновременно. Какая-то бледно-молочная долина, притягивающая тебя и постоянно ускользающая, пока ты погружаешься вглубь. И она на самом деле не безмолвна, она что-то шепчет очень тихо и настороженно, точно рассуждая, добрый гость ты или вредитель. Родной или чужой.
И если ты чувствуешь этот благоговейный, как писали классики, страх и этот тайный магнит одновременно, то, значит, ты и есть родной. Значит, понимаешь родство. Без всяких там ложных патриотизмов. А не чувствуешь – так чужой. Из тех, что березу эту затерли до дыр, бездумно цитируя пафосного поэта деревни Есенина. Впрочем, кто его сейчас вспоминает? Так затерли, что уже и не вспоминают».
Вскоре лес кончился, и Муконину открылась ухоженная зона, за которой раскинулась белоснежная долина – озеро Шарташ. И две деревянных беседки, как два гигантских гриба, или нет, как два открытых шатра, скорбно пустовали там. Возле первой, ближней, беседки стояла синяя «Нива Шевроле», почти джип, но еще не джип. Костя приблизился к автомобилю, открылась водительская дверь, оттуда вылез грузный человек в ветровке, над которой шейным гипсом торчал ворот вязаного свитера, человек ростом с Костю, в брюках цвета хаки. У него было несколько непропорциональное лицо с дугообразными смолистыми бровями, редкие волосы спрятались под кепкой.
Они молча пожали друг другу руки. Генерал Калинов внимательно поглядел на Костю карими глазами.
– Не думал, что нам придется так скоро снова встретиться, – сказал он, когда оба двинулись вдоль дорожки, ведущей к лесу. – Да еще в первый раз в секретном месте. Видать, что-то серьезное случилось? К счастью, я каждый день выхожу в Сеть.
– Да, я рад, что вы приехали, – добродушно сказал Костя.
– Иначе и быть не могло. Говори, не томи, что у тебя произошло?
– Наши враги узнали о «Минипе» и подкупили оборотней.
Они медленно зашли в лес.
– В каком смысле? И кто эти люди?
– Они из вашего же ведомства, – произнося эти слова, Костя достал смартфон и быстро набрал сообщение:
«Осторожно! У меня жучок!» (Чертов приборчик после ночного сна пришлось вернуть на место.) И сунул мобильник под нос генералу. Калинов приостановился, приподнял брови.
– А поконкретней?
– Пожалуйста. Вчера меня арестовали, допрос вел следователь-особист Николай Альбертович, фамилию не знаю. Но ему откуда-то стало известно про «Минипу».
– Ни хрена себе, как все запущено в родном королевстве! – Генерал покачал головой. – Альбертович, Альбертович… Есть только один с таким отчеством… Подожди-ка, а что тебе предъявили?
Костя вкратце рассказал про подставу с пистолетом. Калинов прокашлялся.
– Хкгм. А что, если б ты не стал отбирать пистолет у тех бандюг?
– Думаю, они бы прикинулись полными овечками и все равно сплавили бы ствол. Впрочем, они и так сыграли в поддавки.
– Пожалуй. Что ж, хитрый обсосали план, ублюдки. Судя по всему, сначала эти оборотни нашли киллера для министра Комова, а потом использованное оружие подсунули тебе. И что же они хотят, сведения о «Минипе»?
– Вот именно. Все, что я знаю. От имен и технологии производства до плана и места применения.
– И как же ты выкрутился?
– Пару часов меня продержали в камере, а потом я сдался.
Калинов опять приостановился, искоса глянул на Костю. Муконин быстро изложил все, что он выдал комитетчикам и что уже обсуждалось с Ганей.
Так они не заметили, как вышли из леса в то место, откуда Костя ступил в рощу. Они машинально развернулись и побрели обратно.
– Значит, меня ты выдал за инкогнито. Будто мы общаемся только по телефону, и мой номер не определяется. А деньги я тебе перевожу на виртуальный кошелек. – Генерал принял озабоченный вид. – Хм. А руководитель группы ученых – это какой-то Жорик, да?
Костя кивнул, подозрительно глянув на собеседника. Генерал, как и Ганя, узнав о жучке, играл по-настоящему. Пусть все выглядит правдоподобно, пусть они решат, что Костя их обманул. Иначе ничего не получится.
Но ведь это он, генерал Калинов, предложил самарским сопротивленцам послать в лагерь миротворцев липу о том, что на Урале уже готова «Минипа», и ее хотят применить против миротворцев в Самаре. А теперь именно Косте все это расхлебывать.
– Ну ты мастак. Ну ты и придумал. Ладно, ладно, не тушуйся, за первый сорт сойдет. А вы уж там с Ганей решайте сами, что дальше.
– Мы и решаем. – Костя повел плечом. – Товарищ генерал, вы вроде обмолвились, что знаете этого следователя.
– Альбертович, – протянул Калинов. – Я плохо его знаю. Это ведь не мой отдел, у них – по борьбе с бандитизмом, а у меня – экономический. Ты же в курсе, что костяк Комитета состоит из бывших эмвэдэшников и китайцев. Отдел по обороне и уральско-китайской пехотно-воздушной армии возглавляет бывший замглавы МВД области, отдел по энергетическим преступлениям – генерал Ли Чун, ну и тому подобное. Сам я, как ты знаешь, из местных вояк. А вот отделом по бандитизму рулит бывший глава РУБОПа Свердловской области. И тут вопрос, еще тот вопрос, причастен ли он к проделкам своих подчиненных? Этого Альбертовича и иже с ними.
Калинов говорил басовито, размеренно, спокойно, в своей манере, и эта манера нравилась Косте. С такими людьми не пропадешь, от них исходит надежное тепло.
Едва они ступили за порог, Костя известил, что ему надо отлучиться. Маша постаралась сохранить беспечный вид, но глаза ее сразу потухли. Дождавшись удобного момента, Костя уединился в комнате. Там он сначала достал конверт с бонами, предназначавшийся Глебу, и спрятал его в нагрудный карман. После чего откопал рыжий парик, который завалялся с давнего новогоднего праздника, и, завернув в него очки с нулевыми линзами, запихнул все за пазуху. Выйдя в прихожую, на шею густо намотал шарф.
Маша выглянула из кухни проводить.
– А у нас будет царский ужин, – с грустинкой известила она. – Фаршированные кальмары.
– Боже, какая роскошь! – искренне обрадовался Костя. – В таком случае я постараюсь вернуться побыстрее.
Ее провожающие глаза, два зеркальных омута, еще долго потом были с ним, и в груди ныло. Забравшись на чердак, он плотно закрыл люк и прислонился к стене. Натянув парик, он пожалел, что не взял с собой зеркальце. Воображая свое лицо со стороны, Костя поправил искусственные космы. Зато старые очки пришлись впору. По чердаку Муконин пробрался в конец дома и спустился в последний подъезд.
Выйдя из дома, Костя быстро засеменил прочь от двора. Ему казалось, он видит затылком тот черный «Фольксваген». Оглядываться нельзя ни в коем случае, твердил он в уме. И только когда вышел на улицу, позволил себе повернуть голову. Все было чисто.
Он размеренно пошел по шумной улице, по направлению к метрополитену. Нахлынуло почему-то странное настроение. Как будто ему стало грустно от видов вечернего Екатеринбурга.
Этот город с широкими мощеными тротуарами, с измятыми, колеистыми дорогами в несколько полос, то поднимающимися в горку, то спускающимися, как будто земля здесь, однажды взбугрившись волнами, так и застыла… Город с воткнутыми кое-где, точно свечи в огромный торт, небоскребами, поблескивающими голубоватой зеркальностью; город с вечными пробками в центре и на узких улочках, – но пробки, правда, напрочь исчезают в комендантский час, – город с рекламными экранами «street vision» и с многоликими вывесками и гирляндами огней; с надписями граффити на бетонных заборах промзон, с вялой и грязной речкой, усыпанной летом пластиковыми бутылками, – стоит лишь немного отойти от центра, – этот город не изменился, с тех пор как стал столицей Уральской Республики. Не изменился внешне, если не считать трехмерную рекламу на проспекте Ленина, все в нем осталось с виду так же помпезно, громоздко, коряво и несуразно.
«Но что-то неуловимое, – думал Костя, – что-то хоть и существенное, но ускользающее, как голуби на площадях, которых ты хочешь поймать, пусть только мысленно, – что-то появилось, дышало в Ебурге, какое-то, может быть, внутреннее изменение». Он никак не мог понять до конца, в чем оно? То ли в самих людях, в прохожих, которые стали скромнее выглядеть и торопливей двигаться, в их лицах, которые стали холодней и суровей? А может быть, в характере рекламных вывесок, в их спешной неаккуратности и строгой патриотичности лозунгов? В незаметно помутневших окнах бесконечных домов, во всеобщей скупости, в обеднении? А может статься, во всем вместе, во всех мелочах, в синтезе создающих какую-то новую ауру, более нелепую, нежели раньше, в те долгие годы молодости и зрелости (или напротив – быстро пролетевшие), за которые Костя так и не смог до конца привыкнуть к этому не родному от рождения городу.
Наступал комендантский час, и автобусы уже уходили с рейсов. Перед метрополитеном Костя завернул в безлюдный уголок и принял прежний вид. Не дай бог еще патруль – придется предъявлять пропуск, где кроме чипа, между прочим, есть уже и новая фотография.
Он добрался на метро до крайней станции. А дальше нужно было идти пешком. Три километра, может быть, чуть больше.
Время приближалось к девятнадцати часам ровно. Костя умел быстро ходить. Через полчаса он был уже в заветной роще. Прикатанная снежная дорожка вела к беседкам. Лес казался сухим и мертвым.
«Нет, она не мертвая, эта роща, – размеренно потекли навеянные местом мысли. – Она просто спит, замерзла и спит. Эти безмолвные тонкие березы, выстроившиеся бесконечными редутами… Если глядеть вперед, вдаль, тебя начинает пугать и манить одновременно. Какая-то бледно-молочная долина, притягивающая тебя и постоянно ускользающая, пока ты погружаешься вглубь. И она на самом деле не безмолвна, она что-то шепчет очень тихо и настороженно, точно рассуждая, добрый гость ты или вредитель. Родной или чужой.
И если ты чувствуешь этот благоговейный, как писали классики, страх и этот тайный магнит одновременно, то, значит, ты и есть родной. Значит, понимаешь родство. Без всяких там ложных патриотизмов. А не чувствуешь – так чужой. Из тех, что березу эту затерли до дыр, бездумно цитируя пафосного поэта деревни Есенина. Впрочем, кто его сейчас вспоминает? Так затерли, что уже и не вспоминают».
Вскоре лес кончился, и Муконину открылась ухоженная зона, за которой раскинулась белоснежная долина – озеро Шарташ. И две деревянных беседки, как два гигантских гриба, или нет, как два открытых шатра, скорбно пустовали там. Возле первой, ближней, беседки стояла синяя «Нива Шевроле», почти джип, но еще не джип. Костя приблизился к автомобилю, открылась водительская дверь, оттуда вылез грузный человек в ветровке, над которой шейным гипсом торчал ворот вязаного свитера, человек ростом с Костю, в брюках цвета хаки. У него было несколько непропорциональное лицо с дугообразными смолистыми бровями, редкие волосы спрятались под кепкой.
Они молча пожали друг другу руки. Генерал Калинов внимательно поглядел на Костю карими глазами.
– Не думал, что нам придется так скоро снова встретиться, – сказал он, когда оба двинулись вдоль дорожки, ведущей к лесу. – Да еще в первый раз в секретном месте. Видать, что-то серьезное случилось? К счастью, я каждый день выхожу в Сеть.
– Да, я рад, что вы приехали, – добродушно сказал Костя.
– Иначе и быть не могло. Говори, не томи, что у тебя произошло?
– Наши враги узнали о «Минипе» и подкупили оборотней.
Они медленно зашли в лес.
– В каком смысле? И кто эти люди?
– Они из вашего же ведомства, – произнося эти слова, Костя достал смартфон и быстро набрал сообщение:
«Осторожно! У меня жучок!» (Чертов приборчик после ночного сна пришлось вернуть на место.) И сунул мобильник под нос генералу. Калинов приостановился, приподнял брови.
– А поконкретней?
– Пожалуйста. Вчера меня арестовали, допрос вел следователь-особист Николай Альбертович, фамилию не знаю. Но ему откуда-то стало известно про «Минипу».
– Ни хрена себе, как все запущено в родном королевстве! – Генерал покачал головой. – Альбертович, Альбертович… Есть только один с таким отчеством… Подожди-ка, а что тебе предъявили?
Костя вкратце рассказал про подставу с пистолетом. Калинов прокашлялся.
– Хкгм. А что, если б ты не стал отбирать пистолет у тех бандюг?
– Думаю, они бы прикинулись полными овечками и все равно сплавили бы ствол. Впрочем, они и так сыграли в поддавки.
– Пожалуй. Что ж, хитрый обсосали план, ублюдки. Судя по всему, сначала эти оборотни нашли киллера для министра Комова, а потом использованное оружие подсунули тебе. И что же они хотят, сведения о «Минипе»?
– Вот именно. Все, что я знаю. От имен и технологии производства до плана и места применения.
– И как же ты выкрутился?
– Пару часов меня продержали в камере, а потом я сдался.
Калинов опять приостановился, искоса глянул на Костю. Муконин быстро изложил все, что он выдал комитетчикам и что уже обсуждалось с Ганей.
Так они не заметили, как вышли из леса в то место, откуда Костя ступил в рощу. Они машинально развернулись и побрели обратно.
– Значит, меня ты выдал за инкогнито. Будто мы общаемся только по телефону, и мой номер не определяется. А деньги я тебе перевожу на виртуальный кошелек. – Генерал принял озабоченный вид. – Хм. А руководитель группы ученых – это какой-то Жорик, да?
Костя кивнул, подозрительно глянув на собеседника. Генерал, как и Ганя, узнав о жучке, играл по-настоящему. Пусть все выглядит правдоподобно, пусть они решат, что Костя их обманул. Иначе ничего не получится.
Но ведь это он, генерал Калинов, предложил самарским сопротивленцам послать в лагерь миротворцев липу о том, что на Урале уже готова «Минипа», и ее хотят применить против миротворцев в Самаре. А теперь именно Косте все это расхлебывать.
– Ну ты мастак. Ну ты и придумал. Ладно, ладно, не тушуйся, за первый сорт сойдет. А вы уж там с Ганей решайте сами, что дальше.
– Мы и решаем. – Костя повел плечом. – Товарищ генерал, вы вроде обмолвились, что знаете этого следователя.
– Альбертович, – протянул Калинов. – Я плохо его знаю. Это ведь не мой отдел, у них – по борьбе с бандитизмом, а у меня – экономический. Ты же в курсе, что костяк Комитета состоит из бывших эмвэдэшников и китайцев. Отдел по обороне и уральско-китайской пехотно-воздушной армии возглавляет бывший замглавы МВД области, отдел по энергетическим преступлениям – генерал Ли Чун, ну и тому подобное. Сам я, как ты знаешь, из местных вояк. А вот отделом по бандитизму рулит бывший глава РУБОПа Свердловской области. И тут вопрос, еще тот вопрос, причастен ли он к проделкам своих подчиненных? Этого Альбертовича и иже с ними.
Калинов говорил басовито, размеренно, спокойно, в своей манере, и эта манера нравилась Косте. С такими людьми не пропадешь, от них исходит надежное тепло.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента