Страница:
Англу русские выделили три комнаты, которые топились днем и ночью. Топили так, что во вторую неделю сиденья капитан ходил по дому в матросских исподниках и с тоской ждал «баню».
Баню всегда топили через два дня на третий. Капитана «парили» пучками веток с листьями. Потом, голого, прямо из дикого жара выталкивали на морозный снежный сугроб. Потом поили водкой. К водке подносилась гора мясных и хлебных блюд. Потом капитан просыпался рядом с голой юдинкой.
Все это действо называлось у русских: «Ждать соизволения Великого Государя на посольский прием».
Капитанский камзол уже не налазил на Ричардсона. Тогда вызвали пейсатого юдинца, умеющего шить одежу. Тот сшил новый камзол и новые морские штаны. Ричардсон обнову примерил и стал сыпать на портного португальскими непотребствами. Новая одежа плохо сходилась пуговицами на растолстевшем капитане. Ричардсон было пару раз врезал портняге по сопливому горбатому носу, но майор Ганс Штебин удержал горячую руку англичанина.
– Сшито верно, господин капитан Ричарсон. Когда прибудет за тобой гонец от великого государя Московского, да попадешь ты пред светлые очи царя, одежа тебе сразу будет как раз. В самую пору. Ты лишний жирок в Москве враз сбросишь! Поверь военному человеку! Не спорь со мной, пойдем лучше, выпьем за обнову. Русский обычай исполним – обмоем мундир!
От такой пьяной заботы капитан Ричардсон явно заболел. Раз, прямо днем, ему обнесло голову, он рухнул на пол и сильно расшиб лоб. Вызвали немецкого лекаря. Тот пустил неприятно толстому и потному англичанину кровь, полтазика, и сказал:
– Шнель, шнель фарен нах фатерланд! Нах Энгланд! Лангзам тодт!
Про бегство на родину предков капитан Ричардсон понял и про медленную смерть понял. Лежа в грязной кровати на грязном белье, даже продемонстрировал свое понятие – сложил руки на груди и перестал дышать. Сказал только:
– Прошу изыскать духовное лицо, коему можно мне, английскому дворянину, дать исповедь…
Майор Ганс Штебин тотчас услал гонца в бесконечные русские снежные дали.
Три дня капитан Ричарсон мучился в жаркой комнате, а три ночи его одолевали молодые девки с черными, сальными волосьями. Такое творили носастые бестии с безжизненным и вонючим телом, хоть кончайся. Но творили – и, видать, не безвыгодно. Поутру уходили довольные. Хотя ни денег, ни одежды у капитана за блуд не клянчили. Больного англичанина сей факт не насторожил…
На четвертый день прибыл в острог малый конный отряд рейтаров. Седьмым в отряде был русский, безоружный мужик с густой бородой и синими глазами. Мужика, одетого в длинный, до пяток, черный наряд, ввели в спальню англичанина Ричардсона. Руки у него за спиной крепко держала веревка.
– Вот тебе, капитан, духовное лицо! – торжественно возвестил майор Ганс Штебин. – Исповедуйся! – ухмыльнулся в большие усы, развязал русскому руки, стянутые за спиной, и вышел.
Майор Штебин исповедовал новоявленное миру лютеранство, и свой отряд тоже примучил к лютеранству. Потому и сидел вдали от родной Баварии, на чужих, московских харчах. Кто католическую веру клял, тот права на защиту своей немецкой родины не имел… Лютеранские рейтары на этот закон не обижались. В Московии харчи выдавались наваристые, а денежный куш – звонкий.
По уходу из избы майора рейтаров русский бородатый мужик обошел все три грязные комнатушки, где содержали англицкого капитана. Вернулся к постели приболевшего:
– Как в хлеву живешь!
Сказано было на датском морском жаргоне. Капитан Ричардсон замахал рукой, сразу почуял нижний мочевой позыв, но соскочить с пуховой перины не успел. Так в перину и слил.
Русский мужик крикнул в дверь. Внутрь просунулась голова часового из рейтарской команды. Русский велел бежать за вахмистром, чтобы тот гнал в капитанскую избу самых ядреных юдинских баб. После самолично отнес капитана Ричарсона в баню, отдельно стоящую у пруда, сам баню затопил и, как бы не слыша противного капитанского ора, объявил:
– Три дня здесь проживать будем. Меня кличут Макаркой Стариновым. По удобству твоего языка зови меня «Макара».
Согнанное рейтарами бабское отродье нехристианского обличья и толка отскребло хлебными ножами бревенчатую избу капитана до лесного, первобытного блеска. Перестирали в проруби всю одежу и всю нижнюю рухлядь капитана. Постельное белье сожгли тут же, во дворе.
Все это время Макарка Старинов и капитан Ричардсон, несмотря на дикий мороз, жили в бане. Кормежки там не полагалось. Капитан перемогался только медом, да разной ягодой, моченной в кипятке. Тем же питался и Макар. На удивление капитана, на третий день великих мук живот его спал, дышать стало свободнее.
Когда в баню просунулся немецкий рейтар и лающим голосом сообщил, что «хауз аб гемахт», Старинов взял топор и вышел за рейтаром.
Дом выскребли и вычистили пристойно, но ошиблись, затопив к приходу Макара русскую печь. От печи, почуял тот, несет копотью и легким угаром. Криво и наскоро была сложена старая печь. Макар перехватил топор, замахнулся и два раза ударил туда, где у печи имелись внутренние дымовые колена. Дым пополам с сажей разом заполнил избу.
– Кирпича мне сюда, живо! – прикрикнул Макар на рейтара. – Да глины половину воза!
Пока же вернулись в баню. Капитан Ричардсон, вполне оживший, а главное, почуявший в негаданном русском мужике поддержку себе, болезному, спросил:
– Тебя почто привели связанным?
– Казнят, наверное, – сообщил русский. – Я шеломского воеводу матерно ругал и принародно бил по лицу. За то, что хотел ограбить монастырь, где я был служкою. Теперь – может, повесят, а может – четвертуют…
Привезли глины, кирпичей красных, обожженных. Капитан Ричардсон ходил кругами, с интересом наблюдал, как русский перед вполне решенным своим повешением, ловко и с удовольствием кладет большую, в половину комнаты, печь.
И сложил ведь! За день и ночь, к утру – сложил. При первой топке в печи яростно зашумел огонь, и в комнату поплыло тепло, а не угар.
Майор Ганс Штебин сунулся в избу, потрогал бок печи и непонятно произнес:
– Обмыть надобно.
Капитан Ричарсон замахнулся на него капитанской тростью:
– Только побелили, как это – обмыть?
Все, кто в комнате стоял, засмеялись. И русский тоже засмеялся. Но между смехом пояснил обидчивому англу, что это русский обычай такой – «обмыть». Значит – выпить крепкого зелья.
– А печь пока трогать нельзя. Ни-ни! Сутки станем топить, только потом попользуемся благостным печным теплом… Еще одни сутки перемогёмся в бане. Выдай, не скупись, господин капитан, денег на обмыв.
Ричарсон приметил, что немецкие рейтары, в тепле и в русской неге отпустившие пузищи до переднего причинного места, русского Макарку побаивались. Не то чтобы на колени перед ним бухались, но исполнять евонные приказы бросались бегом.
Неужто на Руси преступивших закон так балуют? Неведомая страна!
Капитан Ричарсон посмотрел в прищуренные глаза Макара Старинова, посмотрел на печь, от чада которой теперь головной болью страдать не придется, и сунул руку в камзольный карман. Вынул серебряный шиллинг из последних трех оставшихся. Однако серебро не положил в руку Макара Старинова, а уронил на дощатый стол.
– Эх, – крутанул головой рейтарский сотник, – загуляем!
Майор Ганс Штебин скосил рот. Рейтары на англицкое серебро точно – загуляют. Серебряный шиллинг – это два ведра водки, да с бочкой пива. А майору – что останется?
– Не мстись, майор, – шепнул Штебину Макар Старинов. – Вином поручи заведовать мне, так что половина его окажется в твоем подвале…
Глава седьмая
Глава восьмая
Баню всегда топили через два дня на третий. Капитана «парили» пучками веток с листьями. Потом, голого, прямо из дикого жара выталкивали на морозный снежный сугроб. Потом поили водкой. К водке подносилась гора мясных и хлебных блюд. Потом капитан просыпался рядом с голой юдинкой.
Все это действо называлось у русских: «Ждать соизволения Великого Государя на посольский прием».
Капитанский камзол уже не налазил на Ричардсона. Тогда вызвали пейсатого юдинца, умеющего шить одежу. Тот сшил новый камзол и новые морские штаны. Ричардсон обнову примерил и стал сыпать на портного португальскими непотребствами. Новая одежа плохо сходилась пуговицами на растолстевшем капитане. Ричардсон было пару раз врезал портняге по сопливому горбатому носу, но майор Ганс Штебин удержал горячую руку англичанина.
– Сшито верно, господин капитан Ричарсон. Когда прибудет за тобой гонец от великого государя Московского, да попадешь ты пред светлые очи царя, одежа тебе сразу будет как раз. В самую пору. Ты лишний жирок в Москве враз сбросишь! Поверь военному человеку! Не спорь со мной, пойдем лучше, выпьем за обнову. Русский обычай исполним – обмоем мундир!
От такой пьяной заботы капитан Ричардсон явно заболел. Раз, прямо днем, ему обнесло голову, он рухнул на пол и сильно расшиб лоб. Вызвали немецкого лекаря. Тот пустил неприятно толстому и потному англичанину кровь, полтазика, и сказал:
– Шнель, шнель фарен нах фатерланд! Нах Энгланд! Лангзам тодт!
Про бегство на родину предков капитан Ричардсон понял и про медленную смерть понял. Лежа в грязной кровати на грязном белье, даже продемонстрировал свое понятие – сложил руки на груди и перестал дышать. Сказал только:
– Прошу изыскать духовное лицо, коему можно мне, английскому дворянину, дать исповедь…
Майор Ганс Штебин тотчас услал гонца в бесконечные русские снежные дали.
Три дня капитан Ричарсон мучился в жаркой комнате, а три ночи его одолевали молодые девки с черными, сальными волосьями. Такое творили носастые бестии с безжизненным и вонючим телом, хоть кончайся. Но творили – и, видать, не безвыгодно. Поутру уходили довольные. Хотя ни денег, ни одежды у капитана за блуд не клянчили. Больного англичанина сей факт не насторожил…
На четвертый день прибыл в острог малый конный отряд рейтаров. Седьмым в отряде был русский, безоружный мужик с густой бородой и синими глазами. Мужика, одетого в длинный, до пяток, черный наряд, ввели в спальню англичанина Ричардсона. Руки у него за спиной крепко держала веревка.
– Вот тебе, капитан, духовное лицо! – торжественно возвестил майор Ганс Штебин. – Исповедуйся! – ухмыльнулся в большие усы, развязал русскому руки, стянутые за спиной, и вышел.
Майор Штебин исповедовал новоявленное миру лютеранство, и свой отряд тоже примучил к лютеранству. Потому и сидел вдали от родной Баварии, на чужих, московских харчах. Кто католическую веру клял, тот права на защиту своей немецкой родины не имел… Лютеранские рейтары на этот закон не обижались. В Московии харчи выдавались наваристые, а денежный куш – звонкий.
По уходу из избы майора рейтаров русский бородатый мужик обошел все три грязные комнатушки, где содержали англицкого капитана. Вернулся к постели приболевшего:
– Как в хлеву живешь!
Сказано было на датском морском жаргоне. Капитан Ричардсон замахал рукой, сразу почуял нижний мочевой позыв, но соскочить с пуховой перины не успел. Так в перину и слил.
Русский мужик крикнул в дверь. Внутрь просунулась голова часового из рейтарской команды. Русский велел бежать за вахмистром, чтобы тот гнал в капитанскую избу самых ядреных юдинских баб. После самолично отнес капитана Ричарсона в баню, отдельно стоящую у пруда, сам баню затопил и, как бы не слыша противного капитанского ора, объявил:
– Три дня здесь проживать будем. Меня кличут Макаркой Стариновым. По удобству твоего языка зови меня «Макара».
Согнанное рейтарами бабское отродье нехристианского обличья и толка отскребло хлебными ножами бревенчатую избу капитана до лесного, первобытного блеска. Перестирали в проруби всю одежу и всю нижнюю рухлядь капитана. Постельное белье сожгли тут же, во дворе.
Все это время Макарка Старинов и капитан Ричардсон, несмотря на дикий мороз, жили в бане. Кормежки там не полагалось. Капитан перемогался только медом, да разной ягодой, моченной в кипятке. Тем же питался и Макар. На удивление капитана, на третий день великих мук живот его спал, дышать стало свободнее.
Когда в баню просунулся немецкий рейтар и лающим голосом сообщил, что «хауз аб гемахт», Старинов взял топор и вышел за рейтаром.
Дом выскребли и вычистили пристойно, но ошиблись, затопив к приходу Макара русскую печь. От печи, почуял тот, несет копотью и легким угаром. Криво и наскоро была сложена старая печь. Макар перехватил топор, замахнулся и два раза ударил туда, где у печи имелись внутренние дымовые колена. Дым пополам с сажей разом заполнил избу.
– Кирпича мне сюда, живо! – прикрикнул Макар на рейтара. – Да глины половину воза!
Пока же вернулись в баню. Капитан Ричардсон, вполне оживший, а главное, почуявший в негаданном русском мужике поддержку себе, болезному, спросил:
– Тебя почто привели связанным?
– Казнят, наверное, – сообщил русский. – Я шеломского воеводу матерно ругал и принародно бил по лицу. За то, что хотел ограбить монастырь, где я был служкою. Теперь – может, повесят, а может – четвертуют…
Привезли глины, кирпичей красных, обожженных. Капитан Ричардсон ходил кругами, с интересом наблюдал, как русский перед вполне решенным своим повешением, ловко и с удовольствием кладет большую, в половину комнаты, печь.
И сложил ведь! За день и ночь, к утру – сложил. При первой топке в печи яростно зашумел огонь, и в комнату поплыло тепло, а не угар.
Майор Ганс Штебин сунулся в избу, потрогал бок печи и непонятно произнес:
– Обмыть надобно.
Капитан Ричарсон замахнулся на него капитанской тростью:
– Только побелили, как это – обмыть?
Все, кто в комнате стоял, засмеялись. И русский тоже засмеялся. Но между смехом пояснил обидчивому англу, что это русский обычай такой – «обмыть». Значит – выпить крепкого зелья.
– А печь пока трогать нельзя. Ни-ни! Сутки станем топить, только потом попользуемся благостным печным теплом… Еще одни сутки перемогёмся в бане. Выдай, не скупись, господин капитан, денег на обмыв.
Ричарсон приметил, что немецкие рейтары, в тепле и в русской неге отпустившие пузищи до переднего причинного места, русского Макарку побаивались. Не то чтобы на колени перед ним бухались, но исполнять евонные приказы бросались бегом.
Неужто на Руси преступивших закон так балуют? Неведомая страна!
Капитан Ричарсон посмотрел в прищуренные глаза Макара Старинова, посмотрел на печь, от чада которой теперь головной болью страдать не придется, и сунул руку в камзольный карман. Вынул серебряный шиллинг из последних трех оставшихся. Однако серебро не положил в руку Макара Старинова, а уронил на дощатый стол.
– Эх, – крутанул головой рейтарский сотник, – загуляем!
Майор Ганс Штебин скосил рот. Рейтары на англицкое серебро точно – загуляют. Серебряный шиллинг – это два ведра водки, да с бочкой пива. А майору – что останется?
– Не мстись, майор, – шепнул Штебину Макар Старинов. – Вином поручи заведовать мне, так что половина его окажется в твоем подвале…
Глава седьмая
Граф Эссекс к январю месяцу избесился напрочь. То королева Елизавета неделю не пускала его погреть ее ложе, то шотландцы вдруг затребовали у графа на триста фунтов стерлингов увеличить денежное содержание на сына Марии Стюарт, короля Шотландии Якова Шестого, который вполне счастливо и безбедно проживал в своих северных пределах.
А граф Эссекс ввязался из-за этого тонкоголового полукровки в смертную авантюру. Он согласился возглавить заговор, чтобы сместить англиканку, королеву Елизавету, с трона, лишить ее основы жизни, а на ее место посадить королем Якова, истого католика.
Папа римский, благословивший заговор, кое-какие деньги на его исполнение платил. Но деньги малые. Граф Эссекс из тех денег сам много тратил, королю Якову доставалась всего треть от римского денежного пенсиона. И эта треть потихоньку уменьшалась стараниями графа и его друзей по заговору.
Уже ходили по Лондону слухи, что граф с трудностями заговора не справился, огромные деньги прокутил, и пора его отправлять на войну с Ирландией – может, убьют. Или сам догадается наскочить на пулю.
Ситуация с папскими финансами на содержание будущего короля Якова могла довести графа не только до Ирландии, а до Тауэра могла довести, если бы некие ласковые люди не подвели к графу Эссексу одного старого морехода, знавшего тайну северного морского прохода в Китай и Индию. И даже продавшего графу верную карту того пути.
Потом мореход исчез, говорили – утонул, пьяный. А вокруг молодого графа Эссекса закрутились католики и требовали немедля искать клятый сибирский проход. У них снова появились немалые деньги, которые можно было расходовать только на экспедицию в Сибирь.
Откуда деньги, про то монахи в кавалерийских сапогах, но в черных сутанах не говорили. У папы римского никогда в подвалах не было больше одного испанского дуката. А тут – сразу полмиллиона!
Деньги на поход в Сибирь графу, конечно, давали в долг. Тот животом чуял, что увязает по горло в своих делах, самому не всегда понятных. Правда, он знал, что выше горла ему утопнуть не дадут, – иначе не за что будет вязать петлю… Квалифицированная казнь в Тауэре обязательно требует горла преступника.
Граф согласился на организацию экспедиции. И отправил три корабля в неизвестные воды.
И тогда немедленно вылезли эти шотландцы! Шотландцы, эти скотские пастухи, мотивировали немедленное повышение содержания Якова тем, что парень вырос, в два раза больше ест и пьет и имеет тягу к порче девичьего шотландского населения. За это тоже приходится дорого платить.
Граф Эссекс бесился, впрочем, не по этим явным причинам. Не из-за внезапной холодности королевы, не из-за денег, истребованных шотландцами на содержание короля. Причина бешенства заключалась в полном и отчаянном отсутствии вестей от экспедиции из трех кораблей, посланных семь месяцев назад на поиски северного морского прохода в Китай. Возглавлял тайную затею адмирал Гуго Виллоби. Этот адмирал дальше Исландии не плавал, но другого авантюриста не нашлось, чтобы безоглядно соваться в неизвестные пределы. Так что Виллоби сгодился. Вторым кораблем командовал капитан Дурфорд и третьим – капитан Ричардсон.
Корабли, по бумагам Адмиралтейства, в данный момент несли патрульную службу, осуществляя блокаду американских колоний Англии. Прямо сказать, кораблям тем давно бы пора сгореть дровами в лондонских каминах – настолько они были староваты для неизвестного плаванья. Десятипушечные двухмачтовые корветы хороши были десять лет назад, при охране берегов острова в момент нашествия на Англию испанской Непобедимой армады… Впрочем, корвет капитана Ричардсона имел еще достаточную прочность.
Исходя из этого принципа, все тайные инструкции и документы от графа получил лишь Ричардсон. Его задачей было уточнить возможность кораблей следовать до устьев сибирских рек и попробовать по ним немного проплыть. А попробовав, вернуться в Англию и доложить результаты тайной экспедиции. Хоть пешком, но вернуться! С докладом!
От адмирала Гуго Виллоби и от капитана Дурфорта ничего тайного не требовалось.
А поскольку молодой граф Эссекс имел счастье быть приемным сыном графа Лейстера, могущественного министра и энергичного фаворита при молодых, самых тяготных годах правления королевы Елизаветы, то он не считал нужным подробно отчитываться перед королевским Адмиралтейством, куда и зачем от брегов Англии направились три корвета. Тем паче, что корабли, хоть и военные, снабжались материалами и провиантом якобы за его, графский счет.
Шестого января, в пятницу, хорошо выпивши, граф Эссекс решил разом избыть из души неугодное сейчас бешенство и с пятью десятками своих людей поздним вечером окружил дом господина Эйнана из Милана. Эйнан из Милана был как раз тот человек, каковой имел все причины быть зарезанным, ибо это он за двадцать золотых соверенов – считай, всего за пять боевых коней – послал к графу Эссексу вечно пьяного старого морехода с картой северного морского пути, якобы идущего мимо земли Сибирь.
– Поскольку за семь месяцев ни одного известия от эскадры адмирала Виллоби нет, – проорал граф Эссекс, побуждая к резне своих людей, – то виноват в их явной погибели жид, давший негодную карту! На приступ! На приступ!
Несколько человек пришли с аркебузами и произвели выстрелы, отбившие куски кирпича от дома Эйнана. По окнам стрелять никто не собирался – в них стояло стекло, а не слюда, и платить аркебузирам пришлось бы дорого.
После выстрелов дверь дома распахнулась. На пороге появился сам Эйнан Миланский, волею судьбы и своего яростного Бога захвативший монополию на всю торговлю картами в Англии.
– Граф Эссекс, – благостно вопросил он, – на каком основании ты ведешь осаду моего жилища?
Вино вдруг осело в ноги графа, и он тупо ответил:
– Хочу и веду.
– А не хочет ли сиятельный вельможа без осады войти в дом бедного иудея, дабы воспринять известие, коего он давно дожидается?
Граф расшеперил глаза, оперся на свою шпагу и задумался. Сзади придвинулись двое трезвых дворян из окружения графа и посоветовали войти, чтобы больше не шуметь. На шум может примчаться королевская рота охраны, и тогда всем осаждающим придется откупаться большими деньгами, чтобы не сидеть в сыром подземелье Тауэра.
Граф с сомнением сунул шпагу в ножны, а длинный стилет – за высокое голенище сапога, и переступил порог осаждаемого дома, предварительно не забыв наложить на себя крест.
Эйнан сам проводил его в гостевую комнату, заставил снять плащ и шляпу, а потом провел в кабинет. Посередине письменного стола лежал мокрый и слегка драный пакет из телячьей кожи. Хозяин дома с поклоном подал гостю пакет и нож для резки бумаг.
Вспоровши кожу, граф кое-как вытащил наружу лист бумаги, повернул его к огню толстой свечи и стал читать:
«Милостливый граф! Исполняя пожелания моего патрона, господина Эйнана, сообщаю следующую печальную весть. Рыбаки из норвегов, из города Тронхейма, будучи по делам на лапландском берегу, нашли там раздавленные остовы двух англицких кораблей и останки членов команды вышеозначенных плавательных средств. Рыбаки сообщили, что корабли прижало льдом к высокому скалистому берегу и раздавило. А те члены экипажей, что спаслись, умерли от голода и болезни названием „цинга“, каковая в северных широтах распространена повсеместно. За то, что я позволил им забрать некоторые вещи членов команды, а также разную мелочь из корабельного обихода, вышеозначенные норвежские рыбаки изволили сообщить мне, что видели в здешних водах еще один корабль, который сумел миновать опасные льды и ушел направлением в русские пределы.
Как доказательство моего верного Вам служения, граф, с сим письмом передаю личные кокарды капитанов погибших судов. Остаюсь вечно вашим покорным слугой, падре Винченто, несущий миссионерское служение в северных приходах нашей Матери – католической Церкви».
– Далеко забралась ваша Мать – Церковь, – сочувственно произнес господин Эйнан, – во льдах, видать, хочет спастись от адского пламени, так?
– Будь у твоих единокровцев земля на самом северном круге, наша ангиликанская церковь и туда бы забралась. Чтобы перелицевать вас в людскую веру, – зло парировал шутку граф Эссекс, злобно ковыряя мокрый кошель и стараясь вытащить серебряные личные кокарды мореходов.
Вытащил. На стол легли кокарды адмирала Гуга Виллоби и молодого капитана Дурфорта. Граф сгреб их в карман камзола, повернулся идти. Эйнан Миланский что-то прошипел вслед насчет денег.
– Будут! – привычно ответил граф на привычную ему просьбу и скорым шагом покинул дом.
Половина его людей уже потихоньку скрылась от греха подальше, а остальные стойко дожидались в стороне от осаждаемого дома. И дождались!
– Чья портерная ближе, где угощают ромом? – весело вопросил граф.
– «У берегового якоря»! – заорали люди.
Тем, кто прибыл верхами, подвели коней. Портерная «У берегового якоря» находилась во владениях графа Саутгемптона, так что граф Эссекс сможет быстро довести до сведения своего тайного коллеги по заговору, что ими выстраданная, спланированная и оплаченная экспедиция продолжается. Ибо клятый католический миссионер, отчего-то пославший письмо не графу, а миланскому меняле, сам того не соображая, именно графу сообщил радостную весть: капитан Ричардсон жив и находится в русских пределах. Первая часть тайной экспедиции прошла успешно! Пускай, что утеряны два корабля, черт с ними! Только капитан Ричардсон знал, зачем они плывут, и только капитан Ричардсон имел необходимые для дела карты и бумаги. И капитан Ричардсон – жив!
А граф Эссекс ввязался из-за этого тонкоголового полукровки в смертную авантюру. Он согласился возглавить заговор, чтобы сместить англиканку, королеву Елизавету, с трона, лишить ее основы жизни, а на ее место посадить королем Якова, истого католика.
Папа римский, благословивший заговор, кое-какие деньги на его исполнение платил. Но деньги малые. Граф Эссекс из тех денег сам много тратил, королю Якову доставалась всего треть от римского денежного пенсиона. И эта треть потихоньку уменьшалась стараниями графа и его друзей по заговору.
Уже ходили по Лондону слухи, что граф с трудностями заговора не справился, огромные деньги прокутил, и пора его отправлять на войну с Ирландией – может, убьют. Или сам догадается наскочить на пулю.
Ситуация с папскими финансами на содержание будущего короля Якова могла довести графа не только до Ирландии, а до Тауэра могла довести, если бы некие ласковые люди не подвели к графу Эссексу одного старого морехода, знавшего тайну северного морского прохода в Китай и Индию. И даже продавшего графу верную карту того пути.
Потом мореход исчез, говорили – утонул, пьяный. А вокруг молодого графа Эссекса закрутились католики и требовали немедля искать клятый сибирский проход. У них снова появились немалые деньги, которые можно было расходовать только на экспедицию в Сибирь.
Откуда деньги, про то монахи в кавалерийских сапогах, но в черных сутанах не говорили. У папы римского никогда в подвалах не было больше одного испанского дуката. А тут – сразу полмиллиона!
Деньги на поход в Сибирь графу, конечно, давали в долг. Тот животом чуял, что увязает по горло в своих делах, самому не всегда понятных. Правда, он знал, что выше горла ему утопнуть не дадут, – иначе не за что будет вязать петлю… Квалифицированная казнь в Тауэре обязательно требует горла преступника.
Граф согласился на организацию экспедиции. И отправил три корабля в неизвестные воды.
И тогда немедленно вылезли эти шотландцы! Шотландцы, эти скотские пастухи, мотивировали немедленное повышение содержания Якова тем, что парень вырос, в два раза больше ест и пьет и имеет тягу к порче девичьего шотландского населения. За это тоже приходится дорого платить.
Граф Эссекс бесился, впрочем, не по этим явным причинам. Не из-за внезапной холодности королевы, не из-за денег, истребованных шотландцами на содержание короля. Причина бешенства заключалась в полном и отчаянном отсутствии вестей от экспедиции из трех кораблей, посланных семь месяцев назад на поиски северного морского прохода в Китай. Возглавлял тайную затею адмирал Гуго Виллоби. Этот адмирал дальше Исландии не плавал, но другого авантюриста не нашлось, чтобы безоглядно соваться в неизвестные пределы. Так что Виллоби сгодился. Вторым кораблем командовал капитан Дурфорд и третьим – капитан Ричардсон.
Корабли, по бумагам Адмиралтейства, в данный момент несли патрульную службу, осуществляя блокаду американских колоний Англии. Прямо сказать, кораблям тем давно бы пора сгореть дровами в лондонских каминах – настолько они были староваты для неизвестного плаванья. Десятипушечные двухмачтовые корветы хороши были десять лет назад, при охране берегов острова в момент нашествия на Англию испанской Непобедимой армады… Впрочем, корвет капитана Ричардсона имел еще достаточную прочность.
Исходя из этого принципа, все тайные инструкции и документы от графа получил лишь Ричардсон. Его задачей было уточнить возможность кораблей следовать до устьев сибирских рек и попробовать по ним немного проплыть. А попробовав, вернуться в Англию и доложить результаты тайной экспедиции. Хоть пешком, но вернуться! С докладом!
От адмирала Гуго Виллоби и от капитана Дурфорта ничего тайного не требовалось.
А поскольку молодой граф Эссекс имел счастье быть приемным сыном графа Лейстера, могущественного министра и энергичного фаворита при молодых, самых тяготных годах правления королевы Елизаветы, то он не считал нужным подробно отчитываться перед королевским Адмиралтейством, куда и зачем от брегов Англии направились три корвета. Тем паче, что корабли, хоть и военные, снабжались материалами и провиантом якобы за его, графский счет.
Шестого января, в пятницу, хорошо выпивши, граф Эссекс решил разом избыть из души неугодное сейчас бешенство и с пятью десятками своих людей поздним вечером окружил дом господина Эйнана из Милана. Эйнан из Милана был как раз тот человек, каковой имел все причины быть зарезанным, ибо это он за двадцать золотых соверенов – считай, всего за пять боевых коней – послал к графу Эссексу вечно пьяного старого морехода с картой северного морского пути, якобы идущего мимо земли Сибирь.
– Поскольку за семь месяцев ни одного известия от эскадры адмирала Виллоби нет, – проорал граф Эссекс, побуждая к резне своих людей, – то виноват в их явной погибели жид, давший негодную карту! На приступ! На приступ!
Несколько человек пришли с аркебузами и произвели выстрелы, отбившие куски кирпича от дома Эйнана. По окнам стрелять никто не собирался – в них стояло стекло, а не слюда, и платить аркебузирам пришлось бы дорого.
После выстрелов дверь дома распахнулась. На пороге появился сам Эйнан Миланский, волею судьбы и своего яростного Бога захвативший монополию на всю торговлю картами в Англии.
– Граф Эссекс, – благостно вопросил он, – на каком основании ты ведешь осаду моего жилища?
Вино вдруг осело в ноги графа, и он тупо ответил:
– Хочу и веду.
– А не хочет ли сиятельный вельможа без осады войти в дом бедного иудея, дабы воспринять известие, коего он давно дожидается?
Граф расшеперил глаза, оперся на свою шпагу и задумался. Сзади придвинулись двое трезвых дворян из окружения графа и посоветовали войти, чтобы больше не шуметь. На шум может примчаться королевская рота охраны, и тогда всем осаждающим придется откупаться большими деньгами, чтобы не сидеть в сыром подземелье Тауэра.
Граф с сомнением сунул шпагу в ножны, а длинный стилет – за высокое голенище сапога, и переступил порог осаждаемого дома, предварительно не забыв наложить на себя крест.
Эйнан сам проводил его в гостевую комнату, заставил снять плащ и шляпу, а потом провел в кабинет. Посередине письменного стола лежал мокрый и слегка драный пакет из телячьей кожи. Хозяин дома с поклоном подал гостю пакет и нож для резки бумаг.
Вспоровши кожу, граф кое-как вытащил наружу лист бумаги, повернул его к огню толстой свечи и стал читать:
«Милостливый граф! Исполняя пожелания моего патрона, господина Эйнана, сообщаю следующую печальную весть. Рыбаки из норвегов, из города Тронхейма, будучи по делам на лапландском берегу, нашли там раздавленные остовы двух англицких кораблей и останки членов команды вышеозначенных плавательных средств. Рыбаки сообщили, что корабли прижало льдом к высокому скалистому берегу и раздавило. А те члены экипажей, что спаслись, умерли от голода и болезни названием „цинга“, каковая в северных широтах распространена повсеместно. За то, что я позволил им забрать некоторые вещи членов команды, а также разную мелочь из корабельного обихода, вышеозначенные норвежские рыбаки изволили сообщить мне, что видели в здешних водах еще один корабль, который сумел миновать опасные льды и ушел направлением в русские пределы.
Как доказательство моего верного Вам служения, граф, с сим письмом передаю личные кокарды капитанов погибших судов. Остаюсь вечно вашим покорным слугой, падре Винченто, несущий миссионерское служение в северных приходах нашей Матери – католической Церкви».
– Далеко забралась ваша Мать – Церковь, – сочувственно произнес господин Эйнан, – во льдах, видать, хочет спастись от адского пламени, так?
– Будь у твоих единокровцев земля на самом северном круге, наша ангиликанская церковь и туда бы забралась. Чтобы перелицевать вас в людскую веру, – зло парировал шутку граф Эссекс, злобно ковыряя мокрый кошель и стараясь вытащить серебряные личные кокарды мореходов.
Вытащил. На стол легли кокарды адмирала Гуга Виллоби и молодого капитана Дурфорта. Граф сгреб их в карман камзола, повернулся идти. Эйнан Миланский что-то прошипел вслед насчет денег.
– Будут! – привычно ответил граф на привычную ему просьбу и скорым шагом покинул дом.
Половина его людей уже потихоньку скрылась от греха подальше, а остальные стойко дожидались в стороне от осаждаемого дома. И дождались!
– Чья портерная ближе, где угощают ромом? – весело вопросил граф.
– «У берегового якоря»! – заорали люди.
Тем, кто прибыл верхами, подвели коней. Портерная «У берегового якоря» находилась во владениях графа Саутгемптона, так что граф Эссекс сможет быстро довести до сведения своего тайного коллеги по заговору, что ими выстраданная, спланированная и оплаченная экспедиция продолжается. Ибо клятый католический миссионер, отчего-то пославший письмо не графу, а миланскому меняле, сам того не соображая, именно графу сообщил радостную весть: капитан Ричардсон жив и находится в русских пределах. Первая часть тайной экспедиции прошла успешно! Пускай, что утеряны два корабля, черт с ними! Только капитан Ричардсон знал, зачем они плывут, и только капитан Ричардсон имел необходимые для дела карты и бумаги. И капитан Ричардсон – жив!
Глава восьмая
Это радостное шумство и пьянство случилось в пятницу и продолжалось до утра субботы. Кончилось бы все крикливым утренним разъездом по домам, не соверши глупость хозяин портерной, вечером шепнувший молодому графу Саутгемптону, что у него в подвале имеется контрабандный ямайский ром.
Ром натворил немалых бед. С утра в субботу молодые лондонские аристократы вместо пива вновь потребовали рома. И ром получили, хотя хозяин питейной лавки валялся в ногах у графа Эссекса, вымаливая прощение за будущие грехи пьющих.
Грехов случилось два.
Сначала простой домовладелец, но известный, как человек пишущий и даже выпускающий книги, Джон Хейуорд, эсквайр, прямо в портерной подсунулся к графу Эссексу с новоизданной книгой об истории правления короля Генриха Четвертого. Печальная история оного монарха началась смещением с престола Ричарда Второго с последующим умерщвлением вышеназванного короля.
Само собой, книга имела отвратительную стилистику, изобиловала испанскими и французскими выражениями. Но зато на фронтипсисе издания имелось типографским способом отпечатанное посвящение графу Эссекскому.
Выпивши вместо пива половину пинты рома, граф проглядел по косой линии посвящение себе и крикнул питейного служку – принести бумагу и чернил.
На четвертинке бумаги граф лично отписал записку королеве Елизавете, что «… он с почтением и уважением дарит этот редкий исторический экземпляр Ее Величеству и нижайше просит восстановить его права на ночные бдения в королевской опочивальне».
– Пойдешь к капитану дворцовой стражи, – поучал граф осчастливленного писателя, – велишь моим именем срочно передать сей опус Ее Величеству!
Джон Хейуорд, эсквайр, тотчас побежал ко дворцу, благо бежать пришлось недолго. Капитан стражи глянул на записку, на книгу и крикнул дворцового рассыльного.
Книга попала на рабочий стол королевы в девять часов утра. В одиннадцать часов джентльмены, сделавшие остановку в портерной «У берегового якоря», сошлись на том, что раз сегодня вечером будет театр, то следует посмотреть пьесу «Ричард Второй», ибо ее давно не смотрели по причине явного запрета.
Это был второй грех, навеянный контрабандным ромом.
В театр «Глобус» из портерной отправились те, кто мог стоять и говорить: граф Эссекс, сэр Чарлз Денверс, сэр Джоселин Перси, сэр Джелли Меррик. Совокупный майорат их семейств составлял едва ли не половину королевского годового дохода. Но уважаемым людям пришлось все же долго просить актерскую артель о постановке «Ричарда Второго», ибо актеры, особенно Вильям Шекспир, явно боялись петли или топора за нарушение королевского указа о запрете пьесы. Дело двинулось, когда сэр Чарлз Денверс вынул из сюртука и грохнул об пол кошель с сорока шиллингами. В кошеле звякнул месячный доход театральной труппы.
И в книге Джона Хейуорда, эсквайра, и в пьесе Вильяма Шекспира, эсквайра, явно сквозила мысль о том, что если король, или даже королева, не соотвествуют чаяниям простых лордов, то его или ее королевское величество надобно с престола сместить и умертвить.
В тот момент, когда тайный советник Ее Величества подходил к двери королевского кабинета, личный секретарь королевы шепнул ему насчет изменения театрального репертуара сегодня вечером и про высочайший статус тех лиц, которые купили запрещенный спектакль.
Войдя в кабинет, сэр Фрэнсис Бэкон увидел Елизавету, держащую в руках ненавистную ей книгу. Поэтому старый дипломат начал разговор первым, понимая, что надобно сейчас направить разряд молнии в малое дерево, дабы он, гибельный разряд, не попал в дерево большое. То есть в пестуемый сэром Бэконом театр «Глобус».
– Ваше Величество удивляет меня, – начал разговор сэр Фрэнсис, – Вы настраиваете свой день с помощью этого негодного для души инструмента. Велите слугам растопить завтра печь этой книгой!
– Эта книга, лорд Бэкон, кое-кому послужит подставкой для ног при стоянии на эшафоте!
Лорд Бэкон, желая вызнать, кого по мнению королевы Елизаветы возведут на эшафот, если не автора этой безделицы, начал ловко и длинно порочить книгу Джона Хейуорда, эсквайра:
– Ваше Величество! На треть сия книжица украдена у Тацита, на треть собрана из глупых хроник прежних государей. Ну и сдобрена бессвязной мыслью неграмотного в политике автора. И даже несведущего в литературных экзерцициях!
– Лорд Бэкон! Вы заблуждаетесь в том предмете, на который направлен мой гнев! Мало того, что книга посвящена подлецу и проходимцу графу Эссексу, так он еще смел написать к вредному опусу сопроводительную записку на мое высочайшее имя!
Фрэнсис Бэкон, достигший к тому времени преклонных годов, но зато знающий, что означает каждый мышиный писк в Англии, ощутил, как у него заколотилось сердце. Не то чтобы он был столбовым участником намечающейся схватки за престол. Нет, лорд стоял далеко в стороне от превратностей королевских судеб. С молодости ему хватило ума, чтобы всегда в подобных политических игрищах поддерживать не столб, а канатную оттяжку. Если вдруг на тебя падет какая политическая каверза, тогда руби ее – и отпрыгивай в сторону. Занятий хватает и в стороне. Например, придумывать острые и отчаянные пьесы для театра «Глобус», подписываться именем «Шекспир» и тихо смеяться, когда этот вполне одаренный знаками лицедейства актер, высоко задрав нос, принимает аплодисменты.
– Вы держите паузу, сэр Бэкон, или готовите для меня очередное словесное утешение? – спросила Елизавета, хлопнув несчастной книгой об стол.
– Разрешите мне присесть, Ваше Величество, – слабеющим голосом попросил сэр Бэкон, – и пусть принесут мне капельку рома и отдельно – стакан воды.
Сейчас стоило разыграть небольшой приступ старческой немощи, поскольку Бэкон вдруг вспомнил, о чем прочитал этой ночью в спешном донесении руководителя своей личной шпионской сети Генри Фулса, опытного «добытчика истины», засевшего сейчас в Милане. «Засада в Милане» позволяла перехватывать все или почти все депеши папы римского, для скорости направляемые в Англию по земле, через Францию.
Генри Фулс цитировал из письма папы некоему высокопоставленному адресату в Лондоне: «А те земли, Сиберию и страну Чин, что Англия возьмет под свое державное управление, не наполнять англиканской ересью. А пусть там пока молятся своим богам. Но присутствие в означенных землях миссионеров Святой Римской веры – обязательно. Содержание тех миссионеров, необходимых им построек, поставка им еды и питья должно, по обычаю, лечь для исполнения на местных туземцев. За такое облегчение финансового бремени наша Церковь требует у Англии лишь внести единоразовый платеж в размере двух миллионов дукатов золотом…»
Письмо не предназначалось главному эмиссару католиков в Лондоне. А тогда – кому предназначалось? Тому, кто мог сейчас же заплатить два миллиона дукатов золотом. Но только королева английская могла наскрести такие деньжищи, да и то в течение года… Но королеве неизвестно про денежные требования папского престола.
А если не королева, тогда – кто? Загадка весьма темного свойства.
Елизавета между тем подошла к шкафчику, глубоко вделанному в стену дворца почти на улицу, достала из холодной глубины квадратную бутыль с напитком цвета жженого сахара и кувшин с водой. Поставленные на стол бутыль и кувшин моментально запотели. Именно такой прохлады жаждал испить Бэкон.
Ром натворил немалых бед. С утра в субботу молодые лондонские аристократы вместо пива вновь потребовали рома. И ром получили, хотя хозяин питейной лавки валялся в ногах у графа Эссекса, вымаливая прощение за будущие грехи пьющих.
Грехов случилось два.
Сначала простой домовладелец, но известный, как человек пишущий и даже выпускающий книги, Джон Хейуорд, эсквайр, прямо в портерной подсунулся к графу Эссексу с новоизданной книгой об истории правления короля Генриха Четвертого. Печальная история оного монарха началась смещением с престола Ричарда Второго с последующим умерщвлением вышеназванного короля.
Само собой, книга имела отвратительную стилистику, изобиловала испанскими и французскими выражениями. Но зато на фронтипсисе издания имелось типографским способом отпечатанное посвящение графу Эссекскому.
Выпивши вместо пива половину пинты рома, граф проглядел по косой линии посвящение себе и крикнул питейного служку – принести бумагу и чернил.
На четвертинке бумаги граф лично отписал записку королеве Елизавете, что «… он с почтением и уважением дарит этот редкий исторический экземпляр Ее Величеству и нижайше просит восстановить его права на ночные бдения в королевской опочивальне».
– Пойдешь к капитану дворцовой стражи, – поучал граф осчастливленного писателя, – велишь моим именем срочно передать сей опус Ее Величеству!
Джон Хейуорд, эсквайр, тотчас побежал ко дворцу, благо бежать пришлось недолго. Капитан стражи глянул на записку, на книгу и крикнул дворцового рассыльного.
Книга попала на рабочий стол королевы в девять часов утра. В одиннадцать часов джентльмены, сделавшие остановку в портерной «У берегового якоря», сошлись на том, что раз сегодня вечером будет театр, то следует посмотреть пьесу «Ричард Второй», ибо ее давно не смотрели по причине явного запрета.
Это был второй грех, навеянный контрабандным ромом.
В театр «Глобус» из портерной отправились те, кто мог стоять и говорить: граф Эссекс, сэр Чарлз Денверс, сэр Джоселин Перси, сэр Джелли Меррик. Совокупный майорат их семейств составлял едва ли не половину королевского годового дохода. Но уважаемым людям пришлось все же долго просить актерскую артель о постановке «Ричарда Второго», ибо актеры, особенно Вильям Шекспир, явно боялись петли или топора за нарушение королевского указа о запрете пьесы. Дело двинулось, когда сэр Чарлз Денверс вынул из сюртука и грохнул об пол кошель с сорока шиллингами. В кошеле звякнул месячный доход театральной труппы.
И в книге Джона Хейуорда, эсквайра, и в пьесе Вильяма Шекспира, эсквайра, явно сквозила мысль о том, что если король, или даже королева, не соотвествуют чаяниям простых лордов, то его или ее королевское величество надобно с престола сместить и умертвить.
* * *
Королева Елизавета, завершившая в ту субботу свой утренний туалет только в одиннадцать часов утра (как и любая женщина, имеющая претензии к своему возрасту), разом взбесилась, увидев на рабочем столе кабинета подлую книгу и приложенную к ней записку своего фаворита, графа Эссекса. Она тотчас велела крикнуть советника по тайным и сложным делам королевства сэра Фрэнсиса Бэкона.В тот момент, когда тайный советник Ее Величества подходил к двери королевского кабинета, личный секретарь королевы шепнул ему насчет изменения театрального репертуара сегодня вечером и про высочайший статус тех лиц, которые купили запрещенный спектакль.
Войдя в кабинет, сэр Фрэнсис Бэкон увидел Елизавету, держащую в руках ненавистную ей книгу. Поэтому старый дипломат начал разговор первым, понимая, что надобно сейчас направить разряд молнии в малое дерево, дабы он, гибельный разряд, не попал в дерево большое. То есть в пестуемый сэром Бэконом театр «Глобус».
– Ваше Величество удивляет меня, – начал разговор сэр Фрэнсис, – Вы настраиваете свой день с помощью этого негодного для души инструмента. Велите слугам растопить завтра печь этой книгой!
– Эта книга, лорд Бэкон, кое-кому послужит подставкой для ног при стоянии на эшафоте!
Лорд Бэкон, желая вызнать, кого по мнению королевы Елизаветы возведут на эшафот, если не автора этой безделицы, начал ловко и длинно порочить книгу Джона Хейуорда, эсквайра:
– Ваше Величество! На треть сия книжица украдена у Тацита, на треть собрана из глупых хроник прежних государей. Ну и сдобрена бессвязной мыслью неграмотного в политике автора. И даже несведущего в литературных экзерцициях!
– Лорд Бэкон! Вы заблуждаетесь в том предмете, на который направлен мой гнев! Мало того, что книга посвящена подлецу и проходимцу графу Эссексу, так он еще смел написать к вредному опусу сопроводительную записку на мое высочайшее имя!
Фрэнсис Бэкон, достигший к тому времени преклонных годов, но зато знающий, что означает каждый мышиный писк в Англии, ощутил, как у него заколотилось сердце. Не то чтобы он был столбовым участником намечающейся схватки за престол. Нет, лорд стоял далеко в стороне от превратностей королевских судеб. С молодости ему хватило ума, чтобы всегда в подобных политических игрищах поддерживать не столб, а канатную оттяжку. Если вдруг на тебя падет какая политическая каверза, тогда руби ее – и отпрыгивай в сторону. Занятий хватает и в стороне. Например, придумывать острые и отчаянные пьесы для театра «Глобус», подписываться именем «Шекспир» и тихо смеяться, когда этот вполне одаренный знаками лицедейства актер, высоко задрав нос, принимает аплодисменты.
– Вы держите паузу, сэр Бэкон, или готовите для меня очередное словесное утешение? – спросила Елизавета, хлопнув несчастной книгой об стол.
– Разрешите мне присесть, Ваше Величество, – слабеющим голосом попросил сэр Бэкон, – и пусть принесут мне капельку рома и отдельно – стакан воды.
Сейчас стоило разыграть небольшой приступ старческой немощи, поскольку Бэкон вдруг вспомнил, о чем прочитал этой ночью в спешном донесении руководителя своей личной шпионской сети Генри Фулса, опытного «добытчика истины», засевшего сейчас в Милане. «Засада в Милане» позволяла перехватывать все или почти все депеши папы римского, для скорости направляемые в Англию по земле, через Францию.
Генри Фулс цитировал из письма папы некоему высокопоставленному адресату в Лондоне: «А те земли, Сиберию и страну Чин, что Англия возьмет под свое державное управление, не наполнять англиканской ересью. А пусть там пока молятся своим богам. Но присутствие в означенных землях миссионеров Святой Римской веры – обязательно. Содержание тех миссионеров, необходимых им построек, поставка им еды и питья должно, по обычаю, лечь для исполнения на местных туземцев. За такое облегчение финансового бремени наша Церковь требует у Англии лишь внести единоразовый платеж в размере двух миллионов дукатов золотом…»
Письмо не предназначалось главному эмиссару католиков в Лондоне. А тогда – кому предназначалось? Тому, кто мог сейчас же заплатить два миллиона дукатов золотом. Но только королева английская могла наскрести такие деньжищи, да и то в течение года… Но королеве неизвестно про денежные требования папского престола.
А если не королева, тогда – кто? Загадка весьма темного свойства.
Елизавета между тем подошла к шкафчику, глубоко вделанному в стену дворца почти на улицу, достала из холодной глубины квадратную бутыль с напитком цвета жженого сахара и кувшин с водой. Поставленные на стол бутыль и кувшин моментально запотели. Именно такой прохлады жаждал испить Бэкон.