Страница:
– Наверно, ты прав, – сникнув и как бы теряя интерес к этой теме, Саня отложил наконец-то газету. – Там они все, как в «Гербалайфе», заточены и проверены на верность и преданность, им даже незачем вешать значки.
– Какие, нахрен, значки? – не понял Федор.
– Ну помнишь, раньше ходили такие пижоны со значками «Я люблю Гербалайф». А эти бы ходили со значками «Я люблю ВВП»! Или нет, более актуально: «Я люблю…»
– Не надо, – переварив быстрее Сани его мысль, усмехнулся Федор, – хотя в этом явно больше креатива.
– Да так, без задней мысли, без прикола. Я даже голосовал за него. – Он встрепенулся, как будто отделение солдат получило команду «Товсь!». – Я недодумавши, и я…
Федор решил успокоить друга и, подойдя, шепнул ему на ухо, показывая пальцем вверх:
– Он знает!
Санька вообще был фантазер, и его постоянно заносило, особенно под влиянием горячительных напитков, а с учетом мистики, сопутствующей работе с усопшими, его сознание плавало и во сне, и наяву. То носки на кладбище носит, то Федора в президентские списки включает – сплошное Fantasy and Mystery! Один раз Федор видел, как Саня разговаривал с чайкой, которая каким-то образом оказалась в их краях. Так вот, он ей объяснял, как добраться до моря. Та сидела на столбе и как бы слушала его; потом, когда он ей разложил все по полочкам, она встрепенулась и улетела. Добралась она или нет – неизвестно, но рванула точно в сторону Питера, то есть к морю. Так что необходимо было принимать превентивные меры. Да и время поджимало.
Засобирались. Надо было как-то оживлять обстановку, тем более что время неумолимо двигалось к двадцати двум, а это новый чекпойнт для родной страны.
По дороге в супермаркет обсуждали выложенное в инете порно Волочковой и возвращение на киносцену Охлобыстина. Первое признали полным провалом, второе – успехом, хотя и с некоторой натяжкой. Коснулись темы отмены техосмотра, но вяло, как бы понимая, что это один из последних патронов в предвыборной обойме политпиара.
Проходя мимо старой, дореволюционной часовни, заприметили мужичка странного вида, который сидел под мраморной доской с надписью: «Произведение искусства. Охраняется государством». Надпись офигенно гармонировала с внешним видом сидящего под ней бедолаги. На нем были армейские сапоги – те, которые еще из прошлых, советских времен, – и камуфляж современного российского офицера, но на погонах не было звездочек; сохранился выцветший след от звезды на каждом из них, только уж слишком большой. Но не это заставило остановить на нем взгляд: на голове у мужичка была кепка-бейсболка солдата армии США, песочный цвет которой явно диссонировал с темнозеленым цветом камуфляжа. Бейсболка была надета задом наперед, так что можно было прочитать фамилию солдата, носившего ее.
Федор, поравнявшись с горемыкой, притормозил и прочитал вслух:
– ALLMIGHTY!
«Что-то знакомое», – мелькнуло в мозгу, но Федор продолжил движение вперед, так как сейчас время было на стороне президента и правительства, и это не давало расслабиться ни на секунду, хотя мысль о переводе на русский язык не покидала его и в магазине.
Выйдя на крыльцо супермаркета, Федор радостно крикнул: «Вспомнил!» – чем распугал суетливых прохожих и доходяг, толкущихся возле торговой точки в час икс.
– Что вспомнил? – спросил Саня. – Забыл что-то купить?
– Нет, вспомнил, что за хрень у него написана на кепке, – сказал Федор. – «Всемогущий» у него написано, по-английски. Это как в фильме «Брюс Всемогущий» – помнишь, был такой, еще Джим Керри в главной роли. Ну? Вспомнил? – не унимался Федор, глядя в глаза товарищу. – Я его три раза смотрел, прикольный фильм.
И Федор лениво, с чувством выполненного долга поплелся в сторону дома. Саня пошел за ним.
Сначала они его услышали. Мужичок пел что-то удивительно знакомое, но на непонятном языке.
Саня спросил:
– Слышишь?
– Да, – сказал Федор.
– Но что он поет? – спросил Саня.
– Блин, очень что-то непонятное, – ответил Федор, но действительно уловил знакомый ритм.
– Господи, это Розенбаум, «Вальс-бостон», – встрепенулся Саня.
– Точняк! – поддержал Федя.
Они подошли к мужику. Он поднял голову, как-то божественно, неестественно по-доброму улыбнулся и сказал:
– Это, братцы, старинный язык, язык древних предков наших. Странная аранжировочка, не правда ли?
Затем, покосившись на пакеты, спросил:
– Успели?
– Да, – сказал Федор, вспоминая, как они с Саней летели, словно велогонщики на «Тур де Франс», сквозь коридор покупателей к кассе, чтобы зафиксировать финиш без семи секунд двадцать два часа.
– Повезло. Повезло! – еще раз твердо произнес Федя, как бы упиваясь своей победой на финише.
– Повезло? – переспросил мужик, усмехнувшись. Затем встал во весь свой явно не гренадерский рост и молвил: – Повезло тебе, Федя, зимой девяносто пятого, а сейчас ты просто успел.
Федор обалдело посмотрел на него. Он даже неприлично икнул от удивления. Затем плюхнулся задом на ограждение; из его рта выдавился какой-то непонятный звук, похожий то ли на «откуда», то ли на «тудыть».
Действительно, тогда ему повезло, еще как повезло! Тогда в Грозном они попали, крупно попали! Их тогда, как учили в танковой школе, отправили кого-то эвакуировать или ремонтировать, – он уже не помнил, ведь таких идиотских приказов тогда раздавалось много и всем, – и он поехал с кучкой солдат-ремонтников в заданный квадрат. Долго блуждали по городу Прибыли на место – а там жопа, просто месиво какое-то. Осмотрелись полными ужаса глазами и только решили двигать оттуда побыстрей – раздалась автоматная очередь, затем выстрелы слились со взрывами, и бойцы рванули кто куда. Федор, отстреливаясь куда попало, пытался залезть под летучку, но споткнулся и упал, врезавшись башкой в диск колеса. Очнулся ночью. Вначале думал, что ослеп, но оказалось, что глаза залиты засохшей кровью. Кое-как разлепив их, Федор увидел ужасную картину Всех, кто выжил в первые минуты, не попав под осколки и пули, порезали как баранов. И тогда он понял, что выжил благодаря тому, что, споткнувшись о чьи-то кишки, долбанулся правой бровью о колесо. Бровь, видимо, ужасно кровоточила, и его, потерявшего сознание, боевики приняли за мертвого, не стали тратить на него патроны. После того случая он месяца три каждый день тер до отупения свои сапоги, пока не договорился с начвещем и не купил у него новые.
Наконец, придя в себя от воспоминаний, он спросил:
– Ты кто? – при этом упершись глазами в бирку на правой стороне его гимнастерки. – «Спас…тель», – вслух прочитал Федор. – А! Спасатель! Ты эмчеэсник, что ли, бывший? А откуда про меня знаешь? Воевали? Или бухали когда вместе?
Эту историю Федор явно никому и никогда не рассказывал; по крайней мере он это точно помнил. Он даже тогда, добравшись до своих, ни хрена толком не сказал, что произошло, да никто и не спрашивал, учитывая, какая вокруг была неразбериха и путаница. Потом, месяца через два, его попросили написать рапорт, но на этом все заглохло, так как комполка погиб, а новый не особо и разбирался с этой историей: у него начались свои истории, явно с более драматическими потерями и последствиями.
Мужик, приобняв сидящего Федора, тихо сказал:
– Ага, бухали.
Тем временем Саня, осмотрев мужика с головы до ног, представился:
– Саня. Старший лейтенант запаса.
Мужик улыбнулся и произнес:
– Коля! – И немного погодя сказал: – Николай, слуга Божий!
Федор, все это время думавший о чем-то своем, встал и произнес:
– Пошли, Коля, слуга чей ты там, помоешься.
До дома шли молча, думая каждый о своем. Лишь заходя в подъезд, Федор обратил внимание на то, что дверь сама отщелкнулась, когда они подошли к ней, даже код не успели набрать. «Странно», – подумал он, но, так как странностей сегодня было до фигища, плюнул и забыл.
Придя домой, Федор отправил Колю в ванную, дав ему Светкин старый халат, который он спер для нее в первой же заграничной поездке с нею в Турцию и который она поэтому принципиально не носила и не взяла с собой, переезжая к матери. Коля, осмотрев текстильный заграничный шедевр, сказал просто и внятно:
– Видать, спертый.
– Конечно! – не сопротивляясь, ответил Федор.
Саня тем временем, напевая мотивчик песни тезки Розенбаума, резал колбасу. Стаканы были уже полны.
– Врежем? – спросил Саня.
– Да уж! – сказал Федор, продолжая думать о чем-то своем.
Когда врезали по второму, из ванной вышел Коля, без халата, обмотанный полотенцем вокруг талии. Выглядел он на троечку, весь в шрамах и язвах, с неестественно короткими кривыми ногами. Заметив на себе удивленные взгляды теперь уже вроде товарищей и посмотрев на свои ноги, сказал:
– Это от этрусков, наших предков. Они же вечно в походах были, спали на лошадях. Помните? Предков своих-то? Как там было на Фестском диске написано: «Место в мире Божьем, что вам послал Господь, окружите тесными рядами, защищайте его днем и ночью. Не место, волю – за мощь его радейте. Где вы будете – чада будут, нивы будут, прекрасная жизнь. Росиюния чарует очи, никуда от нее не денешься. Не есть еще, будем ее мы, в этом мире Божьем».
Парни, не сговариваясь, потянулись к бутылке, опорожнили.
– Это на этрусском ты, Коля, распеваешь песни в современной демократической России, что ли? – начал Федор.
Но Коля не ответил, а лишь, поковырявшись в своих штанах, висевших на стуле, воскликнул:
– Нашел! – и принялся смазывать язву на коленке мазью из импортного тюбика, что не совсем гармонировало с его этрусскими корнями. Заметив на себе любопытные взгляды товарищей, он откомментировал:
– «Неоспорин», хорошее американское средство. Здесь не продают, а зря! Вэл подарил, солдат ихний.
Ребята даже не стали спрашивать, чей – ихний, а молча переглянулись и сели за стол, не забыв пригласить и постояльца к трапезе. Коля, перекрестившись на угол, присел за стол. Сказал сразу и твердо:
– Не пью!
После всех прибабахов, которые сопутствовали появлению и поведению Коли, мужики и не настаивали. Он виделся им каким-то не от мира сего: не то чтобы странным или дебильным, а просто-таки удивительным. Этакий юродивый бомж со знанием истории из первоисточника, древнего языка, про который они и не слышали, в этой идиотской американской кепке, да еще с какой-то мазилкой, которую, как он сказал, у нас не найти. Федор, немного размягчив мозг спиртным, принялся настойчиво вспоминать, где, когда и с кем он мог встретить этого странного идиота, который, являясь человеком без места жительства, не пьет горькую. И где мог с ним бухать, если он не бухает. Федор уж явно бы запомнил типа, который так резво и резко отказался от стопки водки.
– Фигня какая-то, – перетряхивая свои мысли, произнес вслух Федор.
– Вот и я говорю, что фигня. Чего же отказываться: водка она и есть водка, для русского человека утешение и радость, – продолжил разговор Саня.
– Да я не про то, не хочет – не надо; я про…
– Ешкин кот! – Федору не дал закончить Коля, который вскрикнул не то от боли, не то от удивления, расположившись возле зеркала и по-хозяйски щипчиками выдирая густые волосюки из своего здорового носа. – Во какая-то!
Он развернулся и показал здоровый волос, выдернутый из правой носопырки.
– Вот это да, – он протянул волос в сторону сидящих за столом мужиков. – Последний-то раз я их выщипывал лет тридцать назад, в Кабуле на пересылке: ждал назначения и то ли от нечего делать, то ли от переживаний каких занялся носом. Пыльно там очень, – как бы оправдывался Коля.
Федор, взглянув на разомлевшего Саню, понял, что тому сейчас все до фени, но, желая хоть как-то сложить что-нибудь в своей голове, привстав, спросил тихо:
– Коля, а ты кто?
Коля, положив щипчики на столик, улыбнулся во весь свой кривозубый рот и сказал:
– Я Коля, я же представился, еще там, на воле.
– Подожди, – сказал Федор. – Я не про то. Ты, Коля, по жизни-то кто?
Саня, сидевший до этого тихо и мирно жевавший капусту, вдруг, поперхнувшись, ляпнул:
– Архангел он, архангел Николай, вот кто! Ты, Федя, что, не понял, что ли?
Саня ужасно, как показалось Федору, закосел от выпитого, потому что следующая его реплика была нелогичной и неожиданной.
– Коль, а что будет-то со «Спартаком», тренера-то найдут они хорошего, или так и будем проигрывать всем без разбора?
Федор рухнул от услышанного на свой стул, для него это было явным перебором. «В голове бардак, друг – полный мудак!» – влет срифмовалось в мозгах. Далее, глотнув из горлышка, он молча слушал лекцию Коли о том, что архангелов, известных христианскому миру, было трое: Михаил, Гавриил и еще кто-то, а всего их было семеро, и Коля называл еще какие-то имена, которые предположительно принадлежали оставшимся четверым; что у мусульман архангелов было всего двое: Джабраил и Михаил, и еще много чего про то, кто они, эти архангелы, и в чем состоит их миссия… Голова тяжелела, хотелось спать, и, видимо, он постепенно отъехал.
Снилась ему какая-то чушь, что-то совсем бредовое и абстрактное. Традиционно, так сказать. Видно, мозги не уставали за день от всякого рода фантазий и предположений и продолжали будоражить и зажигать сознание и по ночам. Недавно ему приснился очередной такой маразматический сон. Смысл его сводился к следующему. Будто он с дочкой и со Светкой, еще в те времена, когда был при деле, поехал в заграничное турне. Заказали гостиницу, машину, гидов и двинули. Но на границе, по прилете во Францию, случился конфуз: Федор напрочь забыл русский язык и начал разговаривать на французском; говорил, понимал, но вот беда: ни Светка, ни дочь его не могли понять. Как сказал известный персонаж известного фильма: «Картина маслом!» Стоят на улице идиоты и кричат друг на друга; при этом его понимает и сочувствует ему все франкоговорящее население, а она как дура орет на бедного «француза» русским разговорно-матерным. Короче, все в отчаянии, и главное: он-то думает по-русски, а говорит по-французски. Договорились переписываться, благо это каким-то образом сохранилось, успокоились, решили, что это какая-то французская диффузия и что это пройдет, как только они пересекут границу очаровательной, но порядком испортившей всем отдых страны. Рванули на машине в Голландию. И тут случилось страшное: проехав границу, Федор заговорил по-голландски; одновременно кто-то наверху, устраняя первоначальную погрешность с перепиской, лишил Федора и этого способа коммуникации с близкими, и его фламандский почерк был красив и безупречен. Дальше была Чехия с чешским и Венгрия с венгерским. Переругались в хлам, на чем, пересекая границу с Румынией, он и проснулся, сделав вывод, что в принципе они ведь и общаясь на русском в реальной жизни так и не поняли друг друга, а сон привел эту абстракцию из наваждения в реальную жизнь.
Но в этот раз было другое: снились ему какие-то люди, проводящие заседание в заштатном клубе, на манер сборища любителей «Гербалайфа», сопровождающееся криками об успехах привлечения последователей. Федор, почему-то сидевший в президиуме, имел на груди большой круглый значок и пытался, учитывая важность и значимость момента, незаметно прочитать, что на нем написано. Исхитрившись изогнуться, при очередной порции аплодисментов он с удивлением прочитал: «Я люблю ГАЗ». Он начал прокручивать все известные инициалы уважаемых политиков, но на ум ничего не приходило. Потом он задумался о машиностроении, но в конце концов понял, что ГАЗ – это просто газ, дающий многим людям свет и тепло, а он, Федя, любит ГАЗ, потому что газ в его жизни значит что-то большее, чем обычные коммунальные услуги. Уловив это, Федор даже быстренько срифмовал, по заведенной привычке, слоганчик для газовых монополистов: «Мы любим ГАЗ, а он любит НАзС!». «Корявенько, но очень душевно!» – подумал Федор.
Тем временем он обратил внимание на некую женщину, лица которой из президиума разглядеть было невозможно, но четко просматривалась надпись на ее значке: «Я люблю МЕД». Что это значило, врубиться было с ходу тяжело, но в голову лезли вначале мысли о России, партии, родине, далее банальные – про мед как продукт пчеловодства, но так как она была в медицинском халате, Федор в конце концов решил, что имеется в виду медицина, хотя, судя по количеству карат на подвеске, кольцах и часах, медицинская практика для нее не основной вид деятельности.
И что еще важно и удивительно, и что отложилось из сегодняшнего сна, это то, что он как бы наяву видел, лежа на кровати в спальне, что Коля сидит у него в ногах и мирно беседует с эстонским зайцем. Причем заяц ничего ему не отвечал, но по манерам и жестам Коли он понял точно, что это был диалог.
«Что-то новое начало проникать в сознание, – проснувшись, решил Федор, – либо вчерашняя Санькина трепотня накрыла сегодня ночью. Да еще этот Коля-архангел! Видно, сны, характеризующие бытовую сторону сознания, про разных там бабочек, лошадок и варенье, ушли в прошлое, уступив место снам про невозможные превращения. Или просто это наша российская зависть к тем, о ком говорят в народе: “Жизнь удалась”? Сумасшествие какое-то, при чем тут Коля с зайцем?»
Утро было туманным и седым, точно как в русском романсе. Федор, поднявшись с кровати, это понял сразу, так как то, что было за окном, творилось и у него внутри. На ум пришли почему-то английские словеса «inside and outside»; это было явно к чему-то.
Встав с кровати, он поплелся в ванную, где обнаружил развешенное вокруг постиранное обмундирование Коли. Чистя зубы, Федор через зеркало пригляделся к нашивке с именем на гимнастерке, которая сохла, сложенная вдвое, на веревке вдоль ванны. Прочитал вслух:
– СПАСИТЕЛЬ! Твою мать! – вырвалось так, что зубная щетка вылетела и, ударившись о зеркало, срикошетила прямо в унитаз. – Твою мать, – повторил Федор, нагнувшись за щеткой и обнаружив, что ее уже не спасти. – Твою мать, – вслух еще раз вскрикнул он, когда вспомнил про надпись на кепке «ALLMIGHTY».
«Да что это за херня такая, – шарахнуло в мозгах. – Джим Керри! Архангел Коля! Что за бред?» Он присел на край ванны и потянул на себя Колину гимнастерку, разложил на коленях и прочитал снова вслух:
– «СПАС…ТЕЛЬ»!
Слово было без одной буквы, не хватало А; а теперь, как выяснилось, может, не хватало И.
«Надо успокоиться, – дал себе установку Федор, – так может и крыша отъехать окончательно, поэтому надо спокойно разобраться во всем этом, без лишних эмоций». Он достал с полки свои бритвенные причиндалы: станок и помазок, которыми явно кто-то недавно пользовался. «И с этим тоже надо разобраться», – намыливая лицо, решил он. Бреясь, он успокаивался. Вообще уборка растительности, будь то бритье или стрижка, всегда его расслабляла. Делая стрижку в салоне, он постоянно засыпал и, проснувшись, виновато оглядывался вокруг, переживая, не захрапел ли он во время этой процедуры, как идиот, на весь салон. Так повелось давно, и как бы он ни крепился, засыпал постоянно. Сейчас же, водя станком по лицу, он собирал пережитое за последние два дня в единое целое, чтобы понять хотя бы, не сошел ли он с ума от этих бурных и наполненных мистикой посиделок.
Итак, что случилось?
Первое: мужик, который знает то, чего не может знать никогда. Ведет себя, судя по большой стирке, по-хозяйски, а по манере отвечать на прямые вопросы косвенно – как-то странно, и уж явно он чего-то недоговаривает и что-то скрывает.
Второе: Саня, обычно настороженно относившийся к шапочным знакомствам и, как все пьяненькие толстячки, склонный к мелким разборкам, однозначно признал Колин авторитет и напугал неадекватной речью про любимую команду.
Третье: долбаный заяц и идиотский сон!
С этими мыслями отлив и проводив в последний путь любимую зубную щетку, Федор зачем-то перекрестился, глядя на себя в зеркало, и решил выйти из ванной и осмотреться.
Саня и Коля сидели за столом в зале. На столе стоял откуда-то появившийся самовар, а вокруг на тарелках лежали баранки, сухари и пряники. Выражения их лиц напомнили недавно увиденную по телевизору сцену встречи премьера с кем-то из проштрафившихся подчиненных, причем Коля изображал премьера, а Саня – чиновника-бюрократа, попавшегося на распиле бюджетных денег, но твердо знавшего, что всем, кому надо, он дал, и главное сейчас – держать лицо, а там разберутся. Они о чем-то мило беседовали в стиле: «А не знаете ли вы?..» – «Да-да, конечно знаю, уже предусмотрел и, если что, отвечу!» Особенно покоробила полная лояльность друга к чужаку. Федор подумал, что Саньке надо сменить декорацию на фейсе, а сделать это можно, либо дав в глаз, либо сказав какую-нибудь гадость. Остановился на втором варианте.
– Видимо, Санек, Коля пообещал тебе и через тебя всем болельщикам народной команды, что не позднее лета «Спартак» возглавит Моуриньо, а вместе с ним к «Спартаку» присоединятся какие-нибудь Лэмпард с Роналдиньо?
– Да нет, мы с Колей про Китай разговариваем.
Ответ Сани его несколько смутил.
– Что про них говорить, – шаря по столу взглядом в поисках чего-нибудь бодрящего и снимающего абстинентный синдром, брякнул Федор, – их много, и они уже здесь!
Не найдя ничего подходящего и выражая некое удивление представшей его глазам действительностью, Федор стартовал:
– Саня, а у нас…
Саня, не дав ему договорить, принялся рассказывать:
– Федя, понимаешь, Коля совсем не пьет, да и я немного устал. Вот посмотри, Коля с утра помыл всю твою квартиру, я сгонял в супермаркет, купил кое-что к чаю: конфеты шоколадные, сухарики, баранки, пряники свежие, мед хороший купил!
– Ну и?.. – вопросительно посмотрел на Саню Федор.
– А вот смотри, Федя, какой Коля самовар принес! Это он арендовал у тех стариков, которые вчера ментов вызвали, с обещанием вернуть как новый, – продолжал Саня. – Мы тут много о чем разговаривали. Оказывается, Коля знает много интересных вещей; какой он чай заварил, знаешь? С хризантемой китайской. Что и как – не понимаю, но головную боль снимает, да и желание пропадает! А еще он телевизор починил!
– И корову подоил! – продолжил за него Федор.
Он медленно прошелся по комнате, потом заглянул на кухню. Везде все блестело, и даже полузасохшие цветы, оставшиеся от Светки, повеселели. Все говорило о том, что «кина не будет».
– Да-а-а… – протянул Федор. – Что-то в этот раз, Саня, у нас получился какой-то полуфабрикат. И повод есть, и мясо, – стуча себя по карману, продолжил Федор, – а зубы уже стерлись!
– Время такое, Федя, – резюмировал Санек. – Да и здоровье уже не то.
– Ну, чай так чай, для здоровья наливай! – срифмовал Федор и сел за стол.
Федор с детства любил рифмовать слова. Это была игра мысли; таким образом он тренировал, как говорила мама, мозги. Сначала просто интересная детская игра, потом она переросла в привычку. Он даже одно время писал стихи, и, как говорили знакомые, совсем недурные, а однажды, набравшись наглости, отправил лучшее в журнал «Юность», который когда-то в Союзе был стартовой площадкой для молодых, начинающих поэтов. Там, видно, было не до него, и к результату, хотя бы в виде опубликованного четверостишия, это не привело. Но привычка осталась, и он всегда разбрасывался рифмами направо и налево, к месту и – иногда – явно не к месту. Апофеозом его идиотского рифмоплетства стал случай, приведший к уходу из сотовой компании. «Наевшись» чиновничьего бепредела, он на свои деньги сделал дубликат вывески одного «очень уважаемого» государственного учреждения, и после длинных новогодних каникул на дверях госучреждения вместо таблички с названием появилась аналогичная по дизайну, но с надписью: «Мы не сеем, мы не пашем, откатите – мы вам спляшем». Все силовые и не очень структуры города сбились с ног, разыскивая террористов. Заммэра выступил по местному радиоканалу с рассказом об этом аморальном и антигосударственном поступке, который, особенно накануне выборов в местные органы самоуправления, может породить раскол в обществе и привести к анархии и беспорядку. Очередная фанатская потасовка, случившаяся в городе в тот же час, в местных средствах информации была подана как стихийное последствие катаклизма на фоне антинародных и антисоциальных выходок маргиналов, ведущих к дисбалансу общественных сил.
Его никто не сдал, так как вывеску делал старый друг и одноклассник, а водружали ее они с Санькой в ночь на Рождество, решив, что это в некоторой степени символично, хотя прямой связи не придумали. Четыре дня никого это не колыхало, а на пятый перед органом госуправления собрался митинг недовольных оппозиционеров с плакатами антибюрократической и антикоррупционной направленности; и каково же было их удивление, когда они узрели, что здание, у стен которого они решили провести акцию протеста, само себя обозвало, вторя их политическим и социальным требованиям! От офигения они забыли, зачем пришли, и вместо дружного скандирования проржали часа полтора. Местная власть, готовившаяся к очередному разгрому и обличению, вошла в ступор, глядя на дико ржущую оппозицию из окон своих мини-офисов!
Тогда-то все и началось. Местные органы не нашли ничего лучше, как организовать митинг с участием крупных коммерческих структур: дескать, народ, не обращай внимания, мы любим бизнес, и наша любовь взаимна и на века. Федору как гендиректору одной из таких компаний предложили выступить и обличить негодяев, но он категорически отказался, потому что никак не мог написать речь, обличающую самого себя. Всякий раз, пытаясь накропать что-то по поводу случки бизнеса и власти, он начинал истерически хохотать, а когда ему предложили прочитать нечто подготовленное в недрах местной политпропаганды, он сказался больным, потерявшим голос. Власть поставила ему другой диагноз словами заместителя мэра: «Этот человек потерял не голос, а совесть, честь и достоинство» – и настойчиво рекомендовала коммерческой организации провести чистку своих рядов. Акционеры, готовившие бизнес к продаже, решили не ссориться с чиновниками и приговорили его к выходу на пенсию, таким образом породив в нем устойчивое чувство ненависти к угодничеству и лизоблюдству. Но в то же время он понял действительную и необратимую силу слова и большую пользу пропаганды и пиара, если они проводятся точечно и выверенно. Тогда же он с горечью осознал, что те, кто прежде носил его на руках, холил и лелеял, клялся в любви и преданности, сдадут его в любой момент при малейшей угрозе или намеке на угрозу их бизнесу.
– Какие, нахрен, значки? – не понял Федор.
– Ну помнишь, раньше ходили такие пижоны со значками «Я люблю Гербалайф». А эти бы ходили со значками «Я люблю ВВП»! Или нет, более актуально: «Я люблю…»
– Не надо, – переварив быстрее Сани его мысль, усмехнулся Федор, – хотя в этом явно больше креатива.
– Да так, без задней мысли, без прикола. Я даже голосовал за него. – Он встрепенулся, как будто отделение солдат получило команду «Товсь!». – Я недодумавши, и я…
Федор решил успокоить друга и, подойдя, шепнул ему на ухо, показывая пальцем вверх:
– Он знает!
Санька вообще был фантазер, и его постоянно заносило, особенно под влиянием горячительных напитков, а с учетом мистики, сопутствующей работе с усопшими, его сознание плавало и во сне, и наяву. То носки на кладбище носит, то Федора в президентские списки включает – сплошное Fantasy and Mystery! Один раз Федор видел, как Саня разговаривал с чайкой, которая каким-то образом оказалась в их краях. Так вот, он ей объяснял, как добраться до моря. Та сидела на столбе и как бы слушала его; потом, когда он ей разложил все по полочкам, она встрепенулась и улетела. Добралась она или нет – неизвестно, но рванула точно в сторону Питера, то есть к морю. Так что необходимо было принимать превентивные меры. Да и время поджимало.
Засобирались. Надо было как-то оживлять обстановку, тем более что время неумолимо двигалось к двадцати двум, а это новый чекпойнт для родной страны.
По дороге в супермаркет обсуждали выложенное в инете порно Волочковой и возвращение на киносцену Охлобыстина. Первое признали полным провалом, второе – успехом, хотя и с некоторой натяжкой. Коснулись темы отмены техосмотра, но вяло, как бы понимая, что это один из последних патронов в предвыборной обойме политпиара.
Проходя мимо старой, дореволюционной часовни, заприметили мужичка странного вида, который сидел под мраморной доской с надписью: «Произведение искусства. Охраняется государством». Надпись офигенно гармонировала с внешним видом сидящего под ней бедолаги. На нем были армейские сапоги – те, которые еще из прошлых, советских времен, – и камуфляж современного российского офицера, но на погонах не было звездочек; сохранился выцветший след от звезды на каждом из них, только уж слишком большой. Но не это заставило остановить на нем взгляд: на голове у мужичка была кепка-бейсболка солдата армии США, песочный цвет которой явно диссонировал с темнозеленым цветом камуфляжа. Бейсболка была надета задом наперед, так что можно было прочитать фамилию солдата, носившего ее.
Федор, поравнявшись с горемыкой, притормозил и прочитал вслух:
– ALLMIGHTY!
«Что-то знакомое», – мелькнуло в мозгу, но Федор продолжил движение вперед, так как сейчас время было на стороне президента и правительства, и это не давало расслабиться ни на секунду, хотя мысль о переводе на русский язык не покидала его и в магазине.
Выйдя на крыльцо супермаркета, Федор радостно крикнул: «Вспомнил!» – чем распугал суетливых прохожих и доходяг, толкущихся возле торговой точки в час икс.
– Что вспомнил? – спросил Саня. – Забыл что-то купить?
– Нет, вспомнил, что за хрень у него написана на кепке, – сказал Федор. – «Всемогущий» у него написано, по-английски. Это как в фильме «Брюс Всемогущий» – помнишь, был такой, еще Джим Керри в главной роли. Ну? Вспомнил? – не унимался Федор, глядя в глаза товарищу. – Я его три раза смотрел, прикольный фильм.
И Федор лениво, с чувством выполненного долга поплелся в сторону дома. Саня пошел за ним.
Сначала они его услышали. Мужичок пел что-то удивительно знакомое, но на непонятном языке.
Саня спросил:
– Слышишь?
– Да, – сказал Федор.
– Но что он поет? – спросил Саня.
– Блин, очень что-то непонятное, – ответил Федор, но действительно уловил знакомый ритм.
– Господи, это Розенбаум, «Вальс-бостон», – встрепенулся Саня.
– Точняк! – поддержал Федя.
Они подошли к мужику. Он поднял голову, как-то божественно, неестественно по-доброму улыбнулся и сказал:
– Это, братцы, старинный язык, язык древних предков наших. Странная аранжировочка, не правда ли?
Затем, покосившись на пакеты, спросил:
– Успели?
– Да, – сказал Федор, вспоминая, как они с Саней летели, словно велогонщики на «Тур де Франс», сквозь коридор покупателей к кассе, чтобы зафиксировать финиш без семи секунд двадцать два часа.
– Повезло. Повезло! – еще раз твердо произнес Федя, как бы упиваясь своей победой на финише.
– Повезло? – переспросил мужик, усмехнувшись. Затем встал во весь свой явно не гренадерский рост и молвил: – Повезло тебе, Федя, зимой девяносто пятого, а сейчас ты просто успел.
Федор обалдело посмотрел на него. Он даже неприлично икнул от удивления. Затем плюхнулся задом на ограждение; из его рта выдавился какой-то непонятный звук, похожий то ли на «откуда», то ли на «тудыть».
Действительно, тогда ему повезло, еще как повезло! Тогда в Грозном они попали, крупно попали! Их тогда, как учили в танковой школе, отправили кого-то эвакуировать или ремонтировать, – он уже не помнил, ведь таких идиотских приказов тогда раздавалось много и всем, – и он поехал с кучкой солдат-ремонтников в заданный квадрат. Долго блуждали по городу Прибыли на место – а там жопа, просто месиво какое-то. Осмотрелись полными ужаса глазами и только решили двигать оттуда побыстрей – раздалась автоматная очередь, затем выстрелы слились со взрывами, и бойцы рванули кто куда. Федор, отстреливаясь куда попало, пытался залезть под летучку, но споткнулся и упал, врезавшись башкой в диск колеса. Очнулся ночью. Вначале думал, что ослеп, но оказалось, что глаза залиты засохшей кровью. Кое-как разлепив их, Федор увидел ужасную картину Всех, кто выжил в первые минуты, не попав под осколки и пули, порезали как баранов. И тогда он понял, что выжил благодаря тому, что, споткнувшись о чьи-то кишки, долбанулся правой бровью о колесо. Бровь, видимо, ужасно кровоточила, и его, потерявшего сознание, боевики приняли за мертвого, не стали тратить на него патроны. После того случая он месяца три каждый день тер до отупения свои сапоги, пока не договорился с начвещем и не купил у него новые.
Наконец, придя в себя от воспоминаний, он спросил:
– Ты кто? – при этом упершись глазами в бирку на правой стороне его гимнастерки. – «Спас…тель», – вслух прочитал Федор. – А! Спасатель! Ты эмчеэсник, что ли, бывший? А откуда про меня знаешь? Воевали? Или бухали когда вместе?
Эту историю Федор явно никому и никогда не рассказывал; по крайней мере он это точно помнил. Он даже тогда, добравшись до своих, ни хрена толком не сказал, что произошло, да никто и не спрашивал, учитывая, какая вокруг была неразбериха и путаница. Потом, месяца через два, его попросили написать рапорт, но на этом все заглохло, так как комполка погиб, а новый не особо и разбирался с этой историей: у него начались свои истории, явно с более драматическими потерями и последствиями.
Мужик, приобняв сидящего Федора, тихо сказал:
– Ага, бухали.
Тем временем Саня, осмотрев мужика с головы до ног, представился:
– Саня. Старший лейтенант запаса.
Мужик улыбнулся и произнес:
– Коля! – И немного погодя сказал: – Николай, слуга Божий!
Федор, все это время думавший о чем-то своем, встал и произнес:
– Пошли, Коля, слуга чей ты там, помоешься.
До дома шли молча, думая каждый о своем. Лишь заходя в подъезд, Федор обратил внимание на то, что дверь сама отщелкнулась, когда они подошли к ней, даже код не успели набрать. «Странно», – подумал он, но, так как странностей сегодня было до фигища, плюнул и забыл.
Придя домой, Федор отправил Колю в ванную, дав ему Светкин старый халат, который он спер для нее в первой же заграничной поездке с нею в Турцию и который она поэтому принципиально не носила и не взяла с собой, переезжая к матери. Коля, осмотрев текстильный заграничный шедевр, сказал просто и внятно:
– Видать, спертый.
– Конечно! – не сопротивляясь, ответил Федор.
Саня тем временем, напевая мотивчик песни тезки Розенбаума, резал колбасу. Стаканы были уже полны.
– Врежем? – спросил Саня.
– Да уж! – сказал Федор, продолжая думать о чем-то своем.
Когда врезали по второму, из ванной вышел Коля, без халата, обмотанный полотенцем вокруг талии. Выглядел он на троечку, весь в шрамах и язвах, с неестественно короткими кривыми ногами. Заметив на себе удивленные взгляды теперь уже вроде товарищей и посмотрев на свои ноги, сказал:
– Это от этрусков, наших предков. Они же вечно в походах были, спали на лошадях. Помните? Предков своих-то? Как там было на Фестском диске написано: «Место в мире Божьем, что вам послал Господь, окружите тесными рядами, защищайте его днем и ночью. Не место, волю – за мощь его радейте. Где вы будете – чада будут, нивы будут, прекрасная жизнь. Росиюния чарует очи, никуда от нее не денешься. Не есть еще, будем ее мы, в этом мире Божьем».
Парни, не сговариваясь, потянулись к бутылке, опорожнили.
– Это на этрусском ты, Коля, распеваешь песни в современной демократической России, что ли? – начал Федор.
Но Коля не ответил, а лишь, поковырявшись в своих штанах, висевших на стуле, воскликнул:
– Нашел! – и принялся смазывать язву на коленке мазью из импортного тюбика, что не совсем гармонировало с его этрусскими корнями. Заметив на себе любопытные взгляды товарищей, он откомментировал:
– «Неоспорин», хорошее американское средство. Здесь не продают, а зря! Вэл подарил, солдат ихний.
Ребята даже не стали спрашивать, чей – ихний, а молча переглянулись и сели за стол, не забыв пригласить и постояльца к трапезе. Коля, перекрестившись на угол, присел за стол. Сказал сразу и твердо:
– Не пью!
После всех прибабахов, которые сопутствовали появлению и поведению Коли, мужики и не настаивали. Он виделся им каким-то не от мира сего: не то чтобы странным или дебильным, а просто-таки удивительным. Этакий юродивый бомж со знанием истории из первоисточника, древнего языка, про который они и не слышали, в этой идиотской американской кепке, да еще с какой-то мазилкой, которую, как он сказал, у нас не найти. Федор, немного размягчив мозг спиртным, принялся настойчиво вспоминать, где, когда и с кем он мог встретить этого странного идиота, который, являясь человеком без места жительства, не пьет горькую. И где мог с ним бухать, если он не бухает. Федор уж явно бы запомнил типа, который так резво и резко отказался от стопки водки.
– Фигня какая-то, – перетряхивая свои мысли, произнес вслух Федор.
– Вот и я говорю, что фигня. Чего же отказываться: водка она и есть водка, для русского человека утешение и радость, – продолжил разговор Саня.
– Да я не про то, не хочет – не надо; я про…
– Ешкин кот! – Федору не дал закончить Коля, который вскрикнул не то от боли, не то от удивления, расположившись возле зеркала и по-хозяйски щипчиками выдирая густые волосюки из своего здорового носа. – Во какая-то!
Он развернулся и показал здоровый волос, выдернутый из правой носопырки.
– Вот это да, – он протянул волос в сторону сидящих за столом мужиков. – Последний-то раз я их выщипывал лет тридцать назад, в Кабуле на пересылке: ждал назначения и то ли от нечего делать, то ли от переживаний каких занялся носом. Пыльно там очень, – как бы оправдывался Коля.
Федор, взглянув на разомлевшего Саню, понял, что тому сейчас все до фени, но, желая хоть как-то сложить что-нибудь в своей голове, привстав, спросил тихо:
– Коля, а ты кто?
Коля, положив щипчики на столик, улыбнулся во весь свой кривозубый рот и сказал:
– Я Коля, я же представился, еще там, на воле.
– Подожди, – сказал Федор. – Я не про то. Ты, Коля, по жизни-то кто?
Саня, сидевший до этого тихо и мирно жевавший капусту, вдруг, поперхнувшись, ляпнул:
– Архангел он, архангел Николай, вот кто! Ты, Федя, что, не понял, что ли?
Саня ужасно, как показалось Федору, закосел от выпитого, потому что следующая его реплика была нелогичной и неожиданной.
– Коль, а что будет-то со «Спартаком», тренера-то найдут они хорошего, или так и будем проигрывать всем без разбора?
Федор рухнул от услышанного на свой стул, для него это было явным перебором. «В голове бардак, друг – полный мудак!» – влет срифмовалось в мозгах. Далее, глотнув из горлышка, он молча слушал лекцию Коли о том, что архангелов, известных христианскому миру, было трое: Михаил, Гавриил и еще кто-то, а всего их было семеро, и Коля называл еще какие-то имена, которые предположительно принадлежали оставшимся четверым; что у мусульман архангелов было всего двое: Джабраил и Михаил, и еще много чего про то, кто они, эти архангелы, и в чем состоит их миссия… Голова тяжелела, хотелось спать, и, видимо, он постепенно отъехал.
Снилась ему какая-то чушь, что-то совсем бредовое и абстрактное. Традиционно, так сказать. Видно, мозги не уставали за день от всякого рода фантазий и предположений и продолжали будоражить и зажигать сознание и по ночам. Недавно ему приснился очередной такой маразматический сон. Смысл его сводился к следующему. Будто он с дочкой и со Светкой, еще в те времена, когда был при деле, поехал в заграничное турне. Заказали гостиницу, машину, гидов и двинули. Но на границе, по прилете во Францию, случился конфуз: Федор напрочь забыл русский язык и начал разговаривать на французском; говорил, понимал, но вот беда: ни Светка, ни дочь его не могли понять. Как сказал известный персонаж известного фильма: «Картина маслом!» Стоят на улице идиоты и кричат друг на друга; при этом его понимает и сочувствует ему все франкоговорящее население, а она как дура орет на бедного «француза» русским разговорно-матерным. Короче, все в отчаянии, и главное: он-то думает по-русски, а говорит по-французски. Договорились переписываться, благо это каким-то образом сохранилось, успокоились, решили, что это какая-то французская диффузия и что это пройдет, как только они пересекут границу очаровательной, но порядком испортившей всем отдых страны. Рванули на машине в Голландию. И тут случилось страшное: проехав границу, Федор заговорил по-голландски; одновременно кто-то наверху, устраняя первоначальную погрешность с перепиской, лишил Федора и этого способа коммуникации с близкими, и его фламандский почерк был красив и безупречен. Дальше была Чехия с чешским и Венгрия с венгерским. Переругались в хлам, на чем, пересекая границу с Румынией, он и проснулся, сделав вывод, что в принципе они ведь и общаясь на русском в реальной жизни так и не поняли друг друга, а сон привел эту абстракцию из наваждения в реальную жизнь.
Но в этот раз было другое: снились ему какие-то люди, проводящие заседание в заштатном клубе, на манер сборища любителей «Гербалайфа», сопровождающееся криками об успехах привлечения последователей. Федор, почему-то сидевший в президиуме, имел на груди большой круглый значок и пытался, учитывая важность и значимость момента, незаметно прочитать, что на нем написано. Исхитрившись изогнуться, при очередной порции аплодисментов он с удивлением прочитал: «Я люблю ГАЗ». Он начал прокручивать все известные инициалы уважаемых политиков, но на ум ничего не приходило. Потом он задумался о машиностроении, но в конце концов понял, что ГАЗ – это просто газ, дающий многим людям свет и тепло, а он, Федя, любит ГАЗ, потому что газ в его жизни значит что-то большее, чем обычные коммунальные услуги. Уловив это, Федор даже быстренько срифмовал, по заведенной привычке, слоганчик для газовых монополистов: «Мы любим ГАЗ, а он любит НАзС!». «Корявенько, но очень душевно!» – подумал Федор.
Тем временем он обратил внимание на некую женщину, лица которой из президиума разглядеть было невозможно, но четко просматривалась надпись на ее значке: «Я люблю МЕД». Что это значило, врубиться было с ходу тяжело, но в голову лезли вначале мысли о России, партии, родине, далее банальные – про мед как продукт пчеловодства, но так как она была в медицинском халате, Федор в конце концов решил, что имеется в виду медицина, хотя, судя по количеству карат на подвеске, кольцах и часах, медицинская практика для нее не основной вид деятельности.
И что еще важно и удивительно, и что отложилось из сегодняшнего сна, это то, что он как бы наяву видел, лежа на кровати в спальне, что Коля сидит у него в ногах и мирно беседует с эстонским зайцем. Причем заяц ничего ему не отвечал, но по манерам и жестам Коли он понял точно, что это был диалог.
«Что-то новое начало проникать в сознание, – проснувшись, решил Федор, – либо вчерашняя Санькина трепотня накрыла сегодня ночью. Да еще этот Коля-архангел! Видно, сны, характеризующие бытовую сторону сознания, про разных там бабочек, лошадок и варенье, ушли в прошлое, уступив место снам про невозможные превращения. Или просто это наша российская зависть к тем, о ком говорят в народе: “Жизнь удалась”? Сумасшествие какое-то, при чем тут Коля с зайцем?»
Утро было туманным и седым, точно как в русском романсе. Федор, поднявшись с кровати, это понял сразу, так как то, что было за окном, творилось и у него внутри. На ум пришли почему-то английские словеса «inside and outside»; это было явно к чему-то.
Встав с кровати, он поплелся в ванную, где обнаружил развешенное вокруг постиранное обмундирование Коли. Чистя зубы, Федор через зеркало пригляделся к нашивке с именем на гимнастерке, которая сохла, сложенная вдвое, на веревке вдоль ванны. Прочитал вслух:
– СПАСИТЕЛЬ! Твою мать! – вырвалось так, что зубная щетка вылетела и, ударившись о зеркало, срикошетила прямо в унитаз. – Твою мать, – повторил Федор, нагнувшись за щеткой и обнаружив, что ее уже не спасти. – Твою мать, – вслух еще раз вскрикнул он, когда вспомнил про надпись на кепке «ALLMIGHTY».
«Да что это за херня такая, – шарахнуло в мозгах. – Джим Керри! Архангел Коля! Что за бред?» Он присел на край ванны и потянул на себя Колину гимнастерку, разложил на коленях и прочитал снова вслух:
– «СПАС…ТЕЛЬ»!
Слово было без одной буквы, не хватало А; а теперь, как выяснилось, может, не хватало И.
«Надо успокоиться, – дал себе установку Федор, – так может и крыша отъехать окончательно, поэтому надо спокойно разобраться во всем этом, без лишних эмоций». Он достал с полки свои бритвенные причиндалы: станок и помазок, которыми явно кто-то недавно пользовался. «И с этим тоже надо разобраться», – намыливая лицо, решил он. Бреясь, он успокаивался. Вообще уборка растительности, будь то бритье или стрижка, всегда его расслабляла. Делая стрижку в салоне, он постоянно засыпал и, проснувшись, виновато оглядывался вокруг, переживая, не захрапел ли он во время этой процедуры, как идиот, на весь салон. Так повелось давно, и как бы он ни крепился, засыпал постоянно. Сейчас же, водя станком по лицу, он собирал пережитое за последние два дня в единое целое, чтобы понять хотя бы, не сошел ли он с ума от этих бурных и наполненных мистикой посиделок.
Итак, что случилось?
Первое: мужик, который знает то, чего не может знать никогда. Ведет себя, судя по большой стирке, по-хозяйски, а по манере отвечать на прямые вопросы косвенно – как-то странно, и уж явно он чего-то недоговаривает и что-то скрывает.
Второе: Саня, обычно настороженно относившийся к шапочным знакомствам и, как все пьяненькие толстячки, склонный к мелким разборкам, однозначно признал Колин авторитет и напугал неадекватной речью про любимую команду.
Третье: долбаный заяц и идиотский сон!
С этими мыслями отлив и проводив в последний путь любимую зубную щетку, Федор зачем-то перекрестился, глядя на себя в зеркало, и решил выйти из ванной и осмотреться.
Саня и Коля сидели за столом в зале. На столе стоял откуда-то появившийся самовар, а вокруг на тарелках лежали баранки, сухари и пряники. Выражения их лиц напомнили недавно увиденную по телевизору сцену встречи премьера с кем-то из проштрафившихся подчиненных, причем Коля изображал премьера, а Саня – чиновника-бюрократа, попавшегося на распиле бюджетных денег, но твердо знавшего, что всем, кому надо, он дал, и главное сейчас – держать лицо, а там разберутся. Они о чем-то мило беседовали в стиле: «А не знаете ли вы?..» – «Да-да, конечно знаю, уже предусмотрел и, если что, отвечу!» Особенно покоробила полная лояльность друга к чужаку. Федор подумал, что Саньке надо сменить декорацию на фейсе, а сделать это можно, либо дав в глаз, либо сказав какую-нибудь гадость. Остановился на втором варианте.
– Видимо, Санек, Коля пообещал тебе и через тебя всем болельщикам народной команды, что не позднее лета «Спартак» возглавит Моуриньо, а вместе с ним к «Спартаку» присоединятся какие-нибудь Лэмпард с Роналдиньо?
– Да нет, мы с Колей про Китай разговариваем.
Ответ Сани его несколько смутил.
– Что про них говорить, – шаря по столу взглядом в поисках чего-нибудь бодрящего и снимающего абстинентный синдром, брякнул Федор, – их много, и они уже здесь!
Не найдя ничего подходящего и выражая некое удивление представшей его глазам действительностью, Федор стартовал:
– Саня, а у нас…
Саня, не дав ему договорить, принялся рассказывать:
– Федя, понимаешь, Коля совсем не пьет, да и я немного устал. Вот посмотри, Коля с утра помыл всю твою квартиру, я сгонял в супермаркет, купил кое-что к чаю: конфеты шоколадные, сухарики, баранки, пряники свежие, мед хороший купил!
– Ну и?.. – вопросительно посмотрел на Саню Федор.
– А вот смотри, Федя, какой Коля самовар принес! Это он арендовал у тех стариков, которые вчера ментов вызвали, с обещанием вернуть как новый, – продолжал Саня. – Мы тут много о чем разговаривали. Оказывается, Коля знает много интересных вещей; какой он чай заварил, знаешь? С хризантемой китайской. Что и как – не понимаю, но головную боль снимает, да и желание пропадает! А еще он телевизор починил!
– И корову подоил! – продолжил за него Федор.
Он медленно прошелся по комнате, потом заглянул на кухню. Везде все блестело, и даже полузасохшие цветы, оставшиеся от Светки, повеселели. Все говорило о том, что «кина не будет».
– Да-а-а… – протянул Федор. – Что-то в этот раз, Саня, у нас получился какой-то полуфабрикат. И повод есть, и мясо, – стуча себя по карману, продолжил Федор, – а зубы уже стерлись!
– Время такое, Федя, – резюмировал Санек. – Да и здоровье уже не то.
– Ну, чай так чай, для здоровья наливай! – срифмовал Федор и сел за стол.
Федор с детства любил рифмовать слова. Это была игра мысли; таким образом он тренировал, как говорила мама, мозги. Сначала просто интересная детская игра, потом она переросла в привычку. Он даже одно время писал стихи, и, как говорили знакомые, совсем недурные, а однажды, набравшись наглости, отправил лучшее в журнал «Юность», который когда-то в Союзе был стартовой площадкой для молодых, начинающих поэтов. Там, видно, было не до него, и к результату, хотя бы в виде опубликованного четверостишия, это не привело. Но привычка осталась, и он всегда разбрасывался рифмами направо и налево, к месту и – иногда – явно не к месту. Апофеозом его идиотского рифмоплетства стал случай, приведший к уходу из сотовой компании. «Наевшись» чиновничьего бепредела, он на свои деньги сделал дубликат вывески одного «очень уважаемого» государственного учреждения, и после длинных новогодних каникул на дверях госучреждения вместо таблички с названием появилась аналогичная по дизайну, но с надписью: «Мы не сеем, мы не пашем, откатите – мы вам спляшем». Все силовые и не очень структуры города сбились с ног, разыскивая террористов. Заммэра выступил по местному радиоканалу с рассказом об этом аморальном и антигосударственном поступке, который, особенно накануне выборов в местные органы самоуправления, может породить раскол в обществе и привести к анархии и беспорядку. Очередная фанатская потасовка, случившаяся в городе в тот же час, в местных средствах информации была подана как стихийное последствие катаклизма на фоне антинародных и антисоциальных выходок маргиналов, ведущих к дисбалансу общественных сил.
Его никто не сдал, так как вывеску делал старый друг и одноклассник, а водружали ее они с Санькой в ночь на Рождество, решив, что это в некоторой степени символично, хотя прямой связи не придумали. Четыре дня никого это не колыхало, а на пятый перед органом госуправления собрался митинг недовольных оппозиционеров с плакатами антибюрократической и антикоррупционной направленности; и каково же было их удивление, когда они узрели, что здание, у стен которого они решили провести акцию протеста, само себя обозвало, вторя их политическим и социальным требованиям! От офигения они забыли, зачем пришли, и вместо дружного скандирования проржали часа полтора. Местная власть, готовившаяся к очередному разгрому и обличению, вошла в ступор, глядя на дико ржущую оппозицию из окон своих мини-офисов!
Тогда-то все и началось. Местные органы не нашли ничего лучше, как организовать митинг с участием крупных коммерческих структур: дескать, народ, не обращай внимания, мы любим бизнес, и наша любовь взаимна и на века. Федору как гендиректору одной из таких компаний предложили выступить и обличить негодяев, но он категорически отказался, потому что никак не мог написать речь, обличающую самого себя. Всякий раз, пытаясь накропать что-то по поводу случки бизнеса и власти, он начинал истерически хохотать, а когда ему предложили прочитать нечто подготовленное в недрах местной политпропаганды, он сказался больным, потерявшим голос. Власть поставила ему другой диагноз словами заместителя мэра: «Этот человек потерял не голос, а совесть, честь и достоинство» – и настойчиво рекомендовала коммерческой организации провести чистку своих рядов. Акционеры, готовившие бизнес к продаже, решили не ссориться с чиновниками и приговорили его к выходу на пенсию, таким образом породив в нем устойчивое чувство ненависти к угодничеству и лизоблюдству. Но в то же время он понял действительную и необратимую силу слова и большую пользу пропаганды и пиара, если они проводятся точечно и выверенно. Тогда же он с горечью осознал, что те, кто прежде носил его на руках, холил и лелеял, клялся в любви и преданности, сдадут его в любой момент при малейшей угрозе или намеке на угрозу их бизнесу.