Владимир Свиньин. Школа гениев

   – Латынь, капитан. Видите, тут написано «Pulvis Lavalis». Это можно перевести как «Порошок Лаваля». А? Что скажете на это? Похоже, покойный гений увлекался фармакологией?
   Палмер презрительно пожал мощными плечами.
   – Что это за люди? – указал Янг на репродукцию в рамке.
   – Это работа Питера Херста.
   – Художник?
   – О Херсте слышали даже идиоты.
   – Это в Бэрдокке, капитан. Он тоже выпускник «Брэйн старз»?
   – В самую точку.
   – Так что же это за люди?
   – Так сказать, групповой портрет.
   – Вы позволите, я заберу песочные часы и репродукцию? – Янг осторожно вытянул картон из тяжелой рамки. – Вот и отлично! Кстати, капитан, я оставил на федеральном шоссе машину. Вот ее номер. Поручите механику заняться машиной, а я продолжу осмотр.
   Впрочем, ничего нового он не нашел.
   Только в холле из урны извлек распечатанную коробку сигарет «Плизант».
   Она была почти полная, не хватало двух-трех сигарет. «Я только что видел такую».
   Ну да.
   Он вспомнил.
   Наверху. В спальне.
   Снова поднявшись в спальню, он выловил полупустую коробку из россыпи окурков, украшавших ковер. Одну коробку он сунул в пластиковый пакет и спрятал в карман, другую передал Палмеру. «Поищите пальчики, капитан». Вторую он сразу решил передать Черри.

7

   Устроившись в номере отеля «Гелиос», Янг позвонил в муниципальную библиотеку.
   Пару книг, посвященных истории знаменитой школы «Брэйн старз»? Никаких проблем. Признательны за ваш интерес к достижениям Бэрдокка. Книги доставят в течение часа.
   Потом выпил.
   Самую малость.
   В бутылке, упрятанной в мини-бар, виски оказалось на два пальца.
   Эти крошечные бутылочки. Специально для ублюдков. С девятнадцатого этажа хорошо смотрелась городская реклама. Бар «Гении». Этого следовало ожидать. «Исследовательский центр имени Дэвида Килби». Тоже гений, наверное. «У Альбуди». Клуб для светских шлюх? «Почему я так раздражен»? Кинотеатр «Гелиос». Отель «Гелиос». Капитан Палмер имел право на ухмылку: Янг впрямь знал о бэрдоккских гениях ничтожно мало.
   Впрочем, в большой голове капитана Палмера пустот тоже хватало.
   Он, например, не знал о том, что сотрудники ФБНОЛ заметили, что с некоторых пор черный рынок опасных препаратов, по крайней мере в столице штата, начал приобретать некие необычные черты. Неизвестная властная рука как бы сняла конкуренцию отдельных групп в сфере нелегального производства и сбыта. Во всяком случае попадавшие в руки специалистов отдела Си «левые» упаковки стали отвечать некоему стандарту, нисколько не уступающему по части дизайна продукции самых известных промышленных фирм.
   Что же до содержимого…
   Содержимое несомненно относилось к сильнодействующим средствам.
   Поскольку медицинского контроля попадавшие в руки полиции препараты понятно не проходили, случаи передозировок наблюдались неоднократно. Походило на то, что время кустарей-одиночек кануло в Лету. Теперь на черный рынок работали хорошо организованные подпольные лаборатории, обладающие солидными технологическими ресурсами. Вполне возможным выглядело в этом свете предположение о налаживании постоянных связей между «обычным» наркобизнесом и нелегальным (а может быть, и легальным?) фармацевтическим. Об этом, в частности, свидетельствовал некий факт, тоже пока не дошедший до капитана Палмера.
   Агенты отдела Си записал интересный разговор.
   В некоем уединенном столичном баре собиралась богатая, но не всегда респектабельная публика. Неделю назад там тоже сидели интересные люди. Прослушивая пленку, Янг обратил внимание на то, то один из собеседников был абсолютно неизвестен сотрудникам ФБНОЛ.

   «Вы уже слышали об изумрудном кейфе?»
   «Только легенды. А я предпочитаю нечто конкретное».
   «Легенда не приносит столько удовольствия».
   «Вот как? Что же это за штука? С чем ее едят?»
   «Не подшучивайте, друг мой! Речь идет не об еде. Изумрудный кейф – совершенно новое слово в индустрии искусственных удовольствий. Даже не удовольствий, а как бы это сказать… Ну, интеллектуальных развлечений, что ли… И не только развлечений… Дело в том, что изумрудный кейф не затуманивает, а просветляет мозги… До какой степени – этого, правда, заранее сказать нельзя, нужны дополнительные исследования. Но дело стоит этого. Уже сейчас могу сказать с уверенностью: изумрудный кейф – будущее мира. Перед этой штукой не устоит ни гений, ни идиот. Вот почему я и спрашиваю вас: зачем держать под спудом такое богатство? Разве это не преступление перед всеми мыслящими людьми?»
   «Ублажать мыслящих людей, конечно, приятно. Но почему не воспользоваться принятыми путями? Имея патент и монопольное право на производство такого препарата, вы получите те же самые дивиденды, причем без риска попасть в какую-либо историю».
   «И вы это говорите? После скандалов с ЛСД, с талидомидом? Вы что, не знаете, что медицинская цензура сошла с ума? Что бы ей ни показали, она требует немедленного изучения всех возможных побочных явлений. А где взять время на это? К тому же, вы должны понимать: запретный плод не только слаще. Он еще и дороже».

   Один из беседующих был из воротил наркорынка, не раз уже ускользавший из лап ФБНОЛ, а второй сразу попал под наблюдение старшего инспектора Янга. Он даже отправил в Бэрдок своего спецагента Черри. А уж Черри восполнил пробел. Он проследил путь потенциального клиента от подозрительного столичного бара до уютной виллы в Бэрдокке.
   Анри Лаваль.
   Было чему дивиться.

8

   Янг раскрыл рабочий блокнот.
   Итак, главная задача – не потерять след.

   «Анри Лаваль.
   Гений-универсал.
   ФФФ (кто владелец?).
   ШБС.
   Связь с НБ.
   Умер предп. от инсульта».

   Записи понятны были только самому инспектору.
   Аббревиатуры ФФФ, ШБС и НБ раскрывались просто. «Фармацевтическая фирма Фармаури», школа «Брэйн старз», наркобизнес.

   «Уильям Фрост.
   Химик-фармацевт.
   ФФФ.
   ШБС.
   Осужден на 3 года (Черри – изучить постановление суда).
   В наст. время в Куинсвиллской тюрьме (Черри – выяснить детали)».

   «Инга Альбуди.
   Композитор.
   ШБС.
   Лаборатория Фроста на ее вилле ((разговор неизвестных – три года назад).
   В наст. время в клинике Джинтано (диагноз? кто такой Джинтано?).
   Виделась с Лавалем незадолго до его смерти».

   «Рон Куртис.
   Журналист.
   ШБС.
   Вместе с Альбуди – у Лаваля».

   Сам собой обозначился некий треугольник.
 

 
   Правда, из трех его вершин Янг кое-что знал только о верхней.
   Да и то вообще. Если, конечно, не считать подслушанного в баре разговора.
   А вот что касается ФФФ и ШБС… Янг недовольно взвесил на ладони доставленные из библиотеки книги. Они оказались более объемными, чем он надеялся.

Глава вторая. Игрушки доктора Гренвилла

Фрагменты из книги Говарда Ф. Барлоу «Исповедь звезды»

   «…Пятнадцать человек – весь первый набор «Брэйн старз» – собрали в актовом зале. Нет, мы не сидели чинно за столь известным сейчас большим круглым столом. Напротив, мы сторонились друг друга. Рон Куртис расположился на широком подоконнике и демонстративно рассматривал цветные фигурки лепного потолка. Он еще не походил на Оскара Уйальда, хотя кудри уже вились, придавая мальчишке ложноклассический вид. Уильям Фрост, он назвался именно так, небрежно мерил длинными мальчишескими ногами огромный зал. Фроста еще не прозвали Тотом. Возможно, он тогда еще и не слышал про это древнее египетское божество. Анри Лаваль, по-детски надув толстые щеки, не сводил глаз с Инги, отказавшей ему в цветных карандашах. Коринфская невеста, Ингу сразу прозвали так за странную смесь стеснительности и нежности, была погружена в себя. Тихий ребенок. Она не привлекала, как Пат, но с нею хотелось поговорить. О чем? Кто знает? Она нежно хлопала ресницами, а Пат завоевывала. На хлопанье ресниц сразу купился Дэйв Килби. Может потому, что Инга первому ему улыбнулась. Наверное, Пат, с удовольствием выставила бы Коринфскую невесту из «Брэйн старз», но это было невозможно, поэтому она просто перестала замечать невольную соперницу. «Жалко мучить мне тебя, но, ах… – это ведь было написано как раз про Коринфскую невесту, – моего когда коснешься тела, неземной тебя охватит страх…»
   Странно, но я тогда действительно не знал, чем на самом деле заканчивается Баллада о Коринфской невесте.
   А Патриция Хольт никому ничего не подсказывала.
   Широкобедрая, хотя мы были детьми. Яркая, как ее вечно цветущий штат.
 
   …Дверь растворилась.
   – Наши будущие Леонардо!
   Но на Леонардо больше походил сам доктор Гренвилл.
   С ним вошел невысокий смуглый человек, пронзительно глянувший на нас из-под раскосых по-восточному век. Ничего особенного. Похож на преуспевающего латиноса. Мы ведь еще не знали, что на карманные расходы этот человек может выделить сумму, равную годовому доходу Нигерии.
   – Сидней Маури Джинтано, – повел рукой доктор Гренвилл. – Основатель и попечитель школы «Брэйн старз». Он хочет поговорить с вами.
   И ободряюще подмигнув, вышел.
   Прислонившись к косяку дверей Сидней Маури с минуту внимательно рассматривал нас, потом хитро прищурился и подошел к столу:
   – Давайте все сюда!
   Мы нехотя сгрудились у стола.
   – Сколько тебе лет? – мистер Джинтано ткнул пальцем в тщедушного очкарика.
   – Восемь.
   – Как тебя зовут?
   – Дон Реви.
   – Хорошее имя. И взгляд у тебя внимательный. Что ты можешь сказать обо мне, Дон?
   Реви выпалил:
   – Лет пять назад вы переболели малярией.
   Джинтано удивленно повел черными бровями:
   – Малярией? Верно, малыш! А чем я еще болел?
   – Если не считать легкого плоскостопия, вы – здоровяк! – покраснел польщенный Дон Реви.
   – Спасибо, малыш!
 
   …Так мы впервые встретились с человеком, которому, собственно, и обязаны пребыванием в «Брэйн старз».
   «Приманкой действуй, платой и наградой, и поощряй и принуждай!» Сидней Маури Джинтано нисколько не походил на Фауста, но ни в чем ему не уступал. Это точно. «Стадам и людям будет здесь приволье, рай зацветет среди моих полян».
   В тот день мистер Джинтано шутил, смеялся, расспрашивал нас о семьях, о наших пристрастиях. Затем, наконец, стал серьезен и подошел к окну:
   – Что вы скажете о Бэрдокке, ребята? Нравится он вам? Вон те, например, бетонные башни. Вам не кажется, что их не мешало бы снести?
   Я не удержался:
   – Мы можем сделать это.
   И покраснел под взглядом Джинтано.
   – Вот как? – не удивился Джинтано. – Кое что слышал о взрывном деле? – И спросил: – Есть идет? Что бы ты поставил на их место?
   – Зоопарк!
   Джинтано прищурился:
   – Зоопарк… Принято… Другие заявки есть?
   – Лабиринт! – предложил Дэйв Килби. Малый рост не мешал ему. Он вертелся, как капля ртути, пытаясь всех держать в поле зрения. – Настоящий лабиринт. Прямо под школой! Да такой, чтобы в нем заблудился сам Минотавр!
   – Но зачем тебе это?
   Дэйв пожал плотными маленькими плечами:
   – Ну… Просто мне всегда хотелось иметь собственный лабиринт…
   – Что ж, – Сидней Маури понимающе усмехнулся: – Будет и лабиринт… В свое время…
   И повернулся ко мне:
   – И зоопарк для Говарда будет тоже. Только уговор – мы всегда должны действовать заодно. В этой школе вас научат разным премудростям и, надеюсь, научат весьма неплохо. Мне давно сдается, малыши, что конкуренция денежных мешков в нашем мире кончается. Приходит пора куда более жесткой конкуренции – конкуренции интеллектов. Потому-то и создана «Брэйн старз». И теперь главное ваше дело – учиться. И еще помните, помните, помните, – повторил он как заклятие, – самые светлые умы не стоят и гроша, если их не приложить к настоящему делу.
   Он сунул руку в карман, потом вскинул над головой:
   – Как по-вашему, что это?
   – Один доллар! – твердо ответил Дэйв Килби.
   – Деньги, – разочарованно протянул Рон Куртис.
   – Правильно, доллар. Правильно, деньги, – кивнул мистер Джинтано и в упор посмотрел на Куртиса. – Но это так только говорят – деньги. А на самом деле это и есть зоопарк!
   И перевел взгляд на Дэйва:
   – И лабиринт тоже!
 
   …Десять школьных лет.
   Сейчас, когда прошло еще столько же, я понимаю, какими сказочными оказались эти годы. Ведь для доктора Джошуа Гренвилла и мистера Сиднея Маури Джинтано, а значит, для всех нас, не существовало ничего невозможного.
   Все только из первых рук!
   Музыкальные пьесы Инги Альбуди вызывали самую высокую оценку придирчивых музыковедов. Дон Реви в двенадцать лет получил диплом лечащего врача. О результатах исследований по биохимии пятнадцатилетнего Билла Фроста с уважением отзывались нобелевские лауреаты. Каждый отметил свое восхождение теми или иными достижениями. И в центре этого веселого деловитого «зоопарка» всегда находился доктор Джошуа Гренвилл. Сам он как великую удачу рассматривал то, что судьба случайно свела его с мистером Сиднеем Маури Джинтано – богатым и влиятельным бизнесменом, единоличным владельцем концерна «Фармаури», сумевшим подвести прочную материальную базу под сумасшедшие идеи нашего великого педагога.
   Мы изучали развалины храмов майя в Мексике, работали в архивах Капитолия. Слушали лекции Дьюи и Рассела. Норберт Винер вводил нас в кибернетические дебри, Меллер знакомил с генной инженерией. Мы освоили все виды ЭВМ и компьютеров, и видели океан изнутри – сквозь иллюминаторы глубоководного батискафа.
   Каких затрат это стоило, знает лишь мистер Джинтано.
   Но, думаю, он не просчитался.
   Пауль Херст, он же Тигр Херст, Рон Куртис, Коринфская невеста, Дон Реви, Анри Лаваль, кибернетик Дэйв Килби, Широкобедрая и ее мальчики – все мы работали на престиж «Брэйн старз», а значит, на престиж мистера Джинтано.
   Когда наступило время специализации, Херст уехал в Италию. Фрост выбрал практику в Массачузетском технологический институте. Дэйв Килби стал своим человеком в ИБМ, крупнейшей фирме по производству электронно-вычислительной техники.
   Дэйв вообще набирал вес.
   Он успевал все. Он работал больше всех. Иногда, правда, он затмевал даже таких хулиганов как Джек Фостер и Дик Рэнд. Утверждался, а может хотел еще больше понравиться Инге. Однажды пропал в Чайна-тауне. Его не было больше недели. На просьбы начать поиск Сидней Маури покачал головой: «Зачем? Пропасть он не пропадет. Но без вас… заскучает».
   И угадал.
   Просто Килби хотел, чтобы его искали.
   Он пришел сам – грязный, оборванный. И привел с собой двух китайцев. Они кланялись и смешили Ингу. «Мог бы предупредить, – укорила она его. – Я бы выучила язык». – «Но они немые». – «Ты провел неделю с немыми?»
   Дэйв кивнул.
   Удивлять ему нравилось.
   Но он категорически отказался от кругосветного путешествия, которое я совершил на яхте «Игл». Может, догадывался, что в компании с ним я не написал бы до сих пор «Третью молитву».
 
   …Но дело даже не в том, чему нас учили.
   Дело в той атмосфере, в том культе разума, который нас окружал. Мы просто познавали мир. Мы познавали его по-настоящему. В первые годы невозможно было понять, где кончается игра и где начинается работа. Бывало так, что доктор Джошуа Гренвилл появлялся, нагруженный кристаллами, моделями, обрезками всевозможных материалов, глиняными черепками, керамикой, обрывками газет, тряпками. Седой старик, похожий на Леонардо. Впрочем, когда Патриция слишком уж непосредственно прижалась к нему однажды, он усмехнулся: «Я ведь могу не отпустить тебя».
   – Я предлагаю, – говорил доктор Гренвилл, сваливая все принесенное на стол, – каждому пройтись мысленно по всем принесенным мною предметам и связать их в единую, в нерасторжимую цепь. И тем самым обосновать переход от одной вещи к другой. Другими словами: попробуйте найти и выявить связь между всем этим и вашим собственным Я.
   Полчаса…
   Два часа…
   Четыре часа…
   Фрост, пыхтя, выводил на доске цепь химических формул, описывающих внутреннюю связь игрушек доктора Гренвилла. Мимоходом он уверенно снабжал свои формулы уравнениями реакций преобразования. Патриция, закусив нежную губу, трудилась над условным проектом естественноисторического музея. Пауль Херст, уже тогда Тигр с горящими глазами, цветными мелками набрасывал синтетический, как он сам объяснял, портрет мира. Норман Ликуори, юный математик, похожий на мышь – светлые волосы на влажный лоб, очки с просветленной оптикой, высунув от усердия кончик языка, покрывал страницы блокнота строчками, каким-то волшебством превращающимися в сложнейшие математические выкладки.
   Мышь в очках не выглядит глупо, скорее трогательно.
   – Дэйв, а вас совсем не увлекли наши занятия? – доктор Гренвилл подошел к Дэвиду, с отсутствующим взглядом устроившегося у окна.
   Дэйв пожал маленькими сильными плечами:
   – Мне кажется, что задача, поставленная вами, слишком проста.
   – То есть у вас есть простое решение?
   – До тривиальности.
   Дэйв подошел к столу и взял два первых попавших под руку предмета.
   – Я знаю парня, – отчеканил он, – у которого нет ни одной из этих игрушек!
   И сменил предметы:
   – Я знаю другого парня…
   И так далее. Наступила долгая тишина.
   – Что-то тут не так, Дэйв! – наконец неуверенно возразил Куртис. – Ведь твое решение как бы уравнивает все маршруты.
   – Ну и что?
   – Значит, ты решаешь не ту задачу. Разве нет? Вот если бы ты нашел парня, которому действительно нужны сразу все эти вещи…
   – Мне кажется, Рон ближе к истине, – подвел итог доктор Гренвилл. – Говоря языком логики, вместо отношения порядка Дэйв на указанном множестве нашел отношение эквивалентности, причем довольно бессодержательное. А это действительно разные задачи. У вас изобретательный ум, Дэйв, – благожелательно отметил он, – но с таким… скажем так, равнодушием к миру вы слишком часто будете видеть хаос там, где для других людей царит истинная гармония.
   – Но чтобы искать гармонию, нужна цель! – отчеканил маленький Килби. – А вы ее не определили.
   И подвел свой итог:
   – Бесполезный порядок ничем не лучше хаоса.
 
   …Конечно, мы были детьми.
   Но такие споры учили нас видеть мир.
   Сейчас я уже давно не бываю в Бэрдокке. Связь со многими моим соучениками почти утрачена. Больше того, я знаю: судьба некоторым не удалась. Но, скорбя о конкретных людях, я все же продолжаю верить в то, что великие идеи никак не ограничены скупыми рамками отпущенных человеку лет».

Глава третья. Мечта о бессмертии

1

   Рон Куртис любил выходить за рамки.
   В свое время он отказался от кругосветки с Говардом Ф. Барлоу, чтобы совершить собственную – по Гринвичскому меридиану. Почти полгода он провел в сырых подземных переходах пещеры Сан-Пьер. С точностью до нескольких дней предсказал несколько кровавых переворотов в Африке и в Латинской Америке.
   Говард Ф. Барлоу писал в своей нашумевшей книге:

   «…Рон ставил нас в тупик.
   Однажды, поспорив с Анри Лавалем, он десять часов просидел на главной площади столицы штата с плакатиком на груди: «Я не нуждаюсь в ваших подаяниях! Вы будете самыми последними идиотами, если поможете мне! А если вы все-таки окажетесь идиотами, я сегодня же пропью ваши деньги в самом гнусном кабаке Бэрдокка или использую их на жестокое обращение с животными!»
   Прохожие испуганно шарахались.
   Полицейский держался поближе к подозрительному, с иголочки одетому нищему. Кто-то запустил в Рона гнилым помидором. Тем не менее монеты так и летели в поставленную у ног Куртиса модную шляпу. Последнего жертвователя он даже заставил прочесть свой плакатик вслух, но тот лишь удвоил подаяние. Вот с ним, а также с потрясенным Анри, Рон устроил шумную оргию в «Маме Леоне».
   Замечу, что выводы, сделанные Куртисом, оценивали его эксперимент вовсе не с юмористических позиций. «Нежелание задумываться над последствиями наших так называемых „добрых дел“ всегда кем-то используется далеко не в лучших целях…»

   День начался с неожиданности.
   В утренней почте Куртис обнаружил записку. «Снова в миру. Возможно, буду на пиру. Тот». Подпись явно не являлась местоимением. Именем древнеегипетского бога в «Брэйн старз» прозвали Билла Фроста.

   «Снова в миру…»

   Значит, Фрост вышел из Куинсвилла.

   «Буду на пиру…»

   Значит, Фрост появится на назначенной встрече выпускников.
   Но почему возможно? Если Билл в Бэрдокке, он знает о скорой встрече «бэби-старз». Три года назад такая встреча тоже состоялась, но превратилась в прощание с Дэйвом Килби. Инга Альбуди почти не пострадала в той автокатастрофе, но Дэйв погиб.

   «Я нашла того, кого любила, и его я высосала кровь…»

   Странно, что никто не помнил, чем заканчивалась баллада.
   А еще через год скончался мистер Джинтано.

   «Снова в миру…»

   Не худшая новость.
   Жаль, что на одну такую всегда приходится пара похуже.
   Два дня назад позвонил доктор Макклиф. «Рон, – голос главного врача клиники Джинтано звучал хрипловато. – Меня очень беспокоит состояние Инги. Только, пожалуйста, не остри, я говорю о душевном ее состоянии. Тебе следует поговорить с нею. Она только к тебе и прислушивается. Она даже с Херстом не захотела поговорить. Попробуй помочь ей. Инге необходимо лечь к нам на обследование».
   Он помог.
   В тот вечер они даже заехали с ней к Лавалю.
   Анри был взвинчен и высокопарен. Инга никого не слушала. Три сигареты «Плизант» подряд. Она будто впала в сон, а Лаваль говорил и говорил о последних поступлениях в его коллекцию – три глиняных горшка с какого-то русского острова, из-за которого Россия бесконечно спорит с Японией.
   Сунув в карман рукопись, предназначенную для журнала «Джаст», Куртис пересек улицу и заглянул в бар «Меркурий». Прокручивая в голове печальные события последних дней (смерть Анри… обострившаяся болезнь Инги…), он не забывал руководить действиями длиннорукого бармена.
   – Не знаю, где вы научились нашему ремеслу, – благодарно встряхивал миксером Арчи Мейл, – но на вашем месте я не стал бы разбрасываться такими рецептами!
   – Разве мы не друзья?
   Бармен благодарно замер.
   – Разве мы не коллеги в конце концов? Разве в наших ремеслах мало общего? Коктейль в буквальном переводе с французского означает – петушиный хвост. Вы это знаете? А журналистская галиматья, которой я пробавляюсь… Ну, ну, не делайте возмущенного лица, Арчи! В переводе с жаргона французских студентов вся эта моя журналистская галиматья означает все тот же петушиный хвост. Да и делается по тому же рецепту. Щепотка того, щепотка другого. Ну и необычное название.
   Он попробовал разлитую по бокалам смесь:
   – Советую назвать этот петушиный хвост «Проснувшимся Гермесом», Арчи. Уверен, такая штука пробрала бы и Билла Фроста. Он знал толк. По сравнению с ним я всего лишь жалкий подражатель, Арчи. Билл из любой мешанины может создать нечто имманентное!
   И одобрил:
   – Старайтесь, Арчи.
   И подмигнул:
   – Ваши руки – неплохая приставка к миксеру!

2

   Склонность к полноте (весьма и весьма реализованная с годами), склонность к меланхолии (тотальная, надо сказать, и тоже весьма и весьма реализованная), небольшой рост, блестящая, почти потерявшая волосы голова – Эрвин Килби не выглядел весельчаком. Журнал «Джаст» процветал, с Эрвином сотрудничали самые известные авторы страны, но вся фигура главного редактора выражала скорбный протест. Беспощадный рок. Эрвин знал, что стоит на пути добрых дел. Разве не злой рок погубил Дэйва Килби? Разве не тот же беспощадный рок отправил Билла в тюрьму, а Коринфскую невесту в клинику? А теперь еще и Анри…
   Эрвин Килби испытывал отчаяние.
   Множество старинных часов на стенах кабинета подчеркивали неумолимость рока.
   Круглые, квадратные, овальные, маятниковые, пружинные, электрические, деревянные, выполненные из каких-то совсем уж экзотических материалов, даже из титана. Собирать эту коллекцию Эрвин начал лет пятнадцать назад, когда младший брат подарил ему на день рождения настоящий хронометр адмирала Дрейка, купленный на один из своих первых гонораров. Портрет Дэйва висел тут же в окружении часов. Темная прядь, упавшая на глаза… Дэйв любил встряхивать ею… Серые глаза… Внимательные глаза… Вызывающие птичьи усики…
   Каждый день Эрвин с тоской вперял взор в глаза брата.
   Но Дэйв молчал.
   Ему нечего было сказать.
   Он ничем не мог помочь Эрвину.
   Ничего так сильно не боялся Килби-старший как рока.
   Ход времени… Усмешка судьбы… За окнами медленно проносило серые влажные облака… Джулия, длинноногая и уверенная секретарша, чувствовала, что эти серые влажные облака проносит сквозь кабинет шефа… Так не бывает, но рок, рок…
   Только одни часы в кабинете всегда молчали.
   Простые песочные часы на деревянной подставке.
   Их подарил Эрвину Анри Лаваль. И даже вырезал на подставке длинную строку. Может, сам сочинил, может, воспользовался помощью античных философов. Не стихи, нет. Что-то вроде философского постулата.

   Не можешь постичь время, попробуй его на вкус.

   Гений имеет право на странности. Но рок беспощаден и к гениям. Килби-старший со вздохом повернул голову:
   – Что там у вас, Джулия?
   – Это не у меня, шеф. Это у нас.
   – И что там у нас?
   – Мистер Куртис.
   – Почему он не входит? Он, наверное, опечален?
   – Не могу сказать этого, шеф.
   – Как тебя понять, Джулия?
   – Я никогда не видела мистера Куртиса опечаленным.
   – Но в такой день!
   – Наверное, это его стиль, шеф.

3

   – Он в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный собрат и друг, порывистым пером терзает мир, склонившись над столом… Но мыслью он не здесь, там – на краю Вселенной!

   – Ты, кажется, из «Меркурия», – удрученно догадался Килби-старший.
   – Оставь, Эрвин. Я знаю, о чем ты думаешь. Гангрену не вылечишь молитвами. Разве не так?
   Килби-старший скорбно промолчал.
   – Я закончил свои заметки, – коктейль, приготовленный Арчи Мейлом несомненно поднял настроение журналиста. – Может, они не и понравятся нашим подписчикам, но это была последняя идея Анри. Так сказать, его прощальной поклон. Мечта о бессмертии. Это проглотят, правда?
   – Тебе не идет цинизм, Рон.
   – Это не цинизм. Я пытаюсь рассуждать здраво.
   Листки, исписанные круглым отчетливым почерком, легли перед главным редактором журнала «Джаст».
   Да, Куртис оставался Куртисом.
   Там, где другой плакал бы, он смеялся.
   Там, где другой смеялся бы, впадал в сарказм.
   Ну да, эти новые оптимисты от финансов, писал он. Почему-то они решили, что откупиться можно даже от смерти. Наивные люди. Ругать науку за то, что она якобы разрушает гармонию мира, и при этом жадно цепляться за ее достижения! В данном случае за криогенетику.
   Куртис без сожаления высмеивал наивных дельцов.
   Ну да, мечта о бессмертии! Тебя заморозят. Ты уснешь в криогенном гробу и будешь спать долго. Пятьдесят, сто лет. Потом тебя разбудят представители прекрасного будущего мира. Привет, предок! Дельцы от науки, ядовито писал Куртис, научились закачивать специальные растворы в очищенные от крови сосуды своих молчаливых, засыпающих на десятилетия клиентов. Разумеется, пока очень немногие могут платить за столь туманное будущее. Но даже они… На что рассчитывать? – спрашивал Куртис. Неужели там, в прекрасном будущем умное обновленное человечество с распростертыми руками будет встречать старых, обглоданных многочисленными болезнями ублюдков, мораль которых, конечно же, не изменится к лучшему за долгие столетия вынужденного сна? И что они собираются делать в будущем? Лично он, Рон Куртис, сомневается в том, чтобы Альберт Эйнштейн или Норберт Винер легли в криогенный гроб. Я убежден, что гений, проявивший себя сегодня, только сегодня и необходим. При этом – нам, а не далеким потомкам. Любопытно бы увидеть выражение лиц прекрасных людей будущего, когда перед ними из заиндевелых криогенных гробов начнут выпрыгивать их заплесневелые предки…

4

   – Но это же нельзя печатать!
   – Что тебя пугает, Эрвин?
   – Да все! Даже запятые! Это же прямой вызов памяти Сиднея Маури!
   – Настроения швейцара не должны зависеть от того, закрывает он или открывает двери.
   – Но, Рон! Маску шута давно натянул на себя Пауль. Тигру она даже идет.
   Килби-старший сам ужаснулся тому, что произносят его толстые губы. Рыхлое лицо покрылось испариной.
   – Веселый гид в угрюмом царстве. Разве Говард написал это не о тебе?
   – Он тоже не стал оптимистом, – Куртис провел ладонью по кудрям. Иногда он действительно походил на Оскара Уайльда. Поразительно походил, хотя не искал с ним сходства.
   – Не говори! Больше ничего не говори, Рон! – Эрвин вскинул над собой руки. – Вы – дети-звезды! Вы подняли Бэрдокк из небытия, наполнили его жизнью. В тихом сиянии света и славы. Правда?
   – Ты кого-то цитируешь? – удивился Куртис.
   – Вспомни, как сиял Бэрдокк в дни Конгресса по реформам образования! Вспомни всемирный съезд психофармакологов! Крупнейшие ученые, политики, ведущие умы мира. Сколько известных фирм почитает за честь иметь своих представителей в Бэрдокке. Молчи, Рон! Я запрещаю тебе открывать рот! Это ведь ты нашел нелепое и мерзкое сочетание…