– Мой саэгран, я сама хотела доложить вам о постигшей нас неудаче, но причины пока остаются невыясненными. Я отдала приказ сестрам проверить возможные ошибки в подготовке и проведении ритуала. Не позднее вечера сего дня я представлю вам подробный доклад…
– Не утруждайтесь, алаэ, я уже все там осмотрел. Лично, – с деланой заботой в голосе проговорил Остроклюв.
– Но… Что вы осмотрели, мой саэгран? – Эльфийка недоуменно подняла бровь. Неужели действительно не знает? Неллике в этом очень сомневался, ожидая от нее совсем другой реакции. – Последняя жертва не была принята, и мы…
– Не была принята? Что это значит? – Теперь уже настал черед Остроклюву удивляться.
Саэгран невольно перевел взгляд на подозрительно притихшего, словно мышь в норе, Келльне – может, тот хочет что-то добавить? Но страж молчал, должно быть, обдумывая только что услышанное.
– Черный Лебедь не пришел на наш зов, – склонила голову чародейка. – Впервые жертва осталась нетронутой.
– Вы ошибаетесь. – Неллике задумался, взяв длинную паузу. – Этой ночью Черный Лебедь не остался голодным. Выходит, жертва была не одна…
– Не одна?! – Велланте изменилась в лице, ее чувства можно было определить как смесь гнева и страха.
– Вот именно. Но кто тогда принес ту, вторую жертву, которую и избрал Черный Лебедь? Келльне!
– Мой саэгран, – страж выглядел растерянным, – я не могу знать, мои изыскания…
– К Про́клятому твои изыскания! – одернул подчиненного Неллике. Сейчас он чувствовал то же самое, что и на берегу, обнаружив тело эльфа. Нить понимания подоплеки происходящих событий ускользала от Остроклюва, вытекала, словно вода сквозь пальцы, и именно это приводило его в ярость. – Как этот эльф оказался в моем лагере и кто из вас, просвети меня Тиена, вздумал скормить его Черному Лебедю?! Келльне, мое терпение не безгранично!
– Есть одна деталь, мой саэгран. Я полагаю, это может быть важным, – словно бы вспомнив о чем-то, страж поспешно вытащил из сумки на поясе небольшой предмет, блеснувший в тусклом пламени свечей, и протянул своему предводителю. Извлеченной вещью оказался небольшой, в палец толщиной, серебристый медальон на длинной и тонкой цепочке. – Я обнаружил это сегодня утром, сразу после того, как вы покинули берег. Что-то сверкнуло в воде, рядом с телом, я нагнулся посмотреть, и – вот…
Неллике принял из руки стража предмет и осмотрел его. Два серебристых птичьих крыла сходились вместе, переплетаясь перьями и образуя что-то вроде замка́, подобно тому, как эльф может сложить пальцы обеих рук вместе. Ниже крыльев крепилось кольцо, в которое была продета порванная сейчас цепочка из тонких, почти невесомых звеньев того же серебристого с синим отливом цвета, что и сам амулет, – Неллике сразу узнал лунное серебро, очень редкий и благородный металл, который люди и гномы зовут мифрилом. Стоит такая вещь целое состояние, как полный доспех работы Тегли или клинок самой лучшей, закаленной в ледяных водах Стрибора стали. Неудивительно, что страж решил оставить ее себе, попытавшись скрыть находку от своего командира. Только страх и замешательство вынудили сейчас Келльне отдать эту вещь. Итак, одним меньше. Тот, кто запросто позарился на сверкающую безделушку, вряд ли настолько умен, чтобы дурачить его, Остроклюва, столько времени. Если, конечно, все это не часть очередной умелой игры с целью отвести от себя истинные подозрения.
Саэгран провел пальцем по рельефной огранке медальона – тут непременно должен быть секрет, такие вещи не служат украшением, да и обстоятельства, при которых его обнаружили, наталкивают на определенные мысли. Через пару секунд его усилия увенчались успехом – внутри драгоценного изделия раздался глухой щелчок, и створки крыльев плавно разжались, обнаружив тайник. В нем оказалось послание – свиток тончайшего непромокаемого пергамента, испещренный едва различимыми символами, который легко развернулся в руках эльфа. Неллике поднес свиток ближе к свече, внимательно разглядывая. Буквы выглядели привычными, эльфийскими, но вот слова отличались полной бессвязностью.
– Альвин, взгляни на это. – Саэгран протянул найденную записку стражу.
– Мы имеем дело с неким шифром. – Тот весьма озадаченно повертел в руках послание. – Припоминаю, я встречал такое раньше. Позволю себе предположить, что подобная тайнопись известна еще со времен Исхода и зовется «Алтейне», по имени ее создателя. Когда-то ее часто использовали в своих посланиях странствующие барды Дома Поющих Ветвей, отчего даже долго считалось, что это тайный стихотворный язык.
– Ты можешь это прочесть?
– Боюсь, это невозможно, – возразил страж. – Отличительной особенностью данного шифра является наличие ключа, без которого разгадать значение слов не легче, чем отыскать нору Черного Лиса. Ключом может быть как одно-единственное слово, так и целая айла.
– Ты хочешь сказать, что тот, кто знает нужный набор слов, – тут же заинтересовался глава разведчиков Рилле, бросив взгляд на загадочный текст, – может прочесть его столь же легко, как самое обыкновенное письмо?
– Вот именно.
– Но это же значит… – Теперь уже подался вперед Феахе, пытаясь разглядеть послание в руках у Альвина. Само собой, он ничего не понял из всего этого нагромождения перепутанных букв.
– Это значит, – саэгран протянул руку и поспешно забрал свиток; на его худощавое лицо легла зловещая тень, – что среди нас есть тот, кто способен либо написать, либо прочесть подобное. И этот кто-то отнюдь не желает делиться со мной своим знанием.
– Мой саэгран, позвольте мне провести обыск вещей всех стражей, ночевавших сегодня в лагере, – начал Келльне, но Остроклюв лишь усмехнулся. Он прекрасно понимал, где именно надо искать.
– Нет. – Неллике поднялся. – Изыскания насчет озера и покойника-эльфа свернуть, стражам ничего не сообщать. А с этим, – он показал всем свернутый в трубочку пергамент, – я разберусь сам. Все свободны.
Связной выдал себя. Кто-то то ли подкупил его, то ли запугал, но сперва он на мгновение болезненно дернул левым веком и лишь после этого сказал нужные слова. В прозвучавшем пароле был скрытый подтекст – наниматель тайно предупреждал его, что связной представляет опасность. Господин Жаворонок убил его. Обыскав труп на берегу озера, он не нашел послания. Тогда ему оставалось лишь избавиться от тела. Идея запутать, заставить Остроклюва поломать себе голову возникла внезапно. Жаворонок раздел мертвого связного, изувечил ему до неузнаваемости лицо ножом, после чего сымитировал канонические следы трапезы легендарного чудовища. Он полагал, что это испугает Неллике, но даже на миг не мог предположить, что все совпадет настолько странным и попросту невозможным образом: оказалось, что Остроклюв уже несколько дней сам занимался тем, что привечал монстра, скармливая ему людей. И теперь он полагает одно из двух: или что кто-то еще приносит жертвы, намереваясь переманить тварь, или Лебедь сам набросился на неизвестно откуда появившегося в лагере чужака. Хотя нет. Этот вариант отпадает: Неллике не мог не учесть, что труп был раздет. Значит, остается только чья-то жертва. Это приведет его к мысли, что кто-то действует за его спиной. Он снова начнет искать предателя!
Это была первая крупная ошибка господина Жаворонка, и ему было за нее мучительно стыдно перед собой. А теперь еще и медальон, который он – как же так вышло?! – проглядел. Остроклюв перехватил предназначавшееся ему письмо. Хорошо еще, что он ни за что не раскроет шифр. Об этом можно не волноваться, но при этом и он, господин Жаворонок, едва не утратил суть того, что скрывало в себе послание. Судьба вмешалась в планы, подставив ему подножку совпадения и подтолкнув в спину подлым стечением обстоятельств… Тщетно сейчас возносить мольбы и бросать проклятия – Тиена пожелала, чтобы случилось именно так, значит, так ей было угодно. Следовать избранному пути всегда и во всем – вот он, залог обретения ее воли. Он следовал.
Хвала богине, глаза ее слуги успели запечатлеть в памяти текст послания, и теперь он может приступить к исполнению следующей части своего плана. Незнакомец в плаще обернулся и бесшумно зашагал прочь сквозь клочья тумана, обходя заросший камышом берег…
Тем же вечером другой эльф стоял на противоположном берегу того же озера. Его рыжие, слегка вьющиеся волосы волнами ложились на плечи, резкие глаза и острый выступающий подбородок вкупе с опустившимися сумерками делали его похожим на какого-нибудь лесного духа, эвива или кахера. Как и все обитатели лесов, дух этот не был ни злым, ни добрым. Это люди любят навешивать ярлыки, как на бутылки с вином, и видеть вокруг вечную борьбу великого добра с не менее великим злом. Лес же живет совсем по другим законам. Есть охотник, и есть добыча. Есть семья, и есть Дом. Есть пища, и есть тот, кто ею скоро станет. Все просто – проще не бывает. Странно, что это не всем понятно, словно тем зайцам, которые так и норовят уйти прочь с лисьей тропы. Им ли не знать, что лисица хитрее их и только того и ждет.
Но если в исходе противостояния Неллике не сомневался, то во всем остальном сложившаяся ситуация приводила его в тихую ярость – предатель, один из его ближайших соратников, был все еще жив. Эта презренная тварь еще дышала и продолжала путать его планы, отравляя тем самым ему жизнь. Больше всего на свете саэграну хотелось убить всех шестерых, пусть даже пятеро из них окажутся невиновны. Злость эта полыхала в его душе, не находя выхода, ведь внешне он оставался спокоен и вежлив с каждым из них. Останавливало одно – именно такой исход будет означать полную победу его врага. Не того, что затаился рядом, а другого – истинного. Нет, он не безумец, чтобы отрубить себе обе руки, оставшись ни с чем. А значит, назойливую мышь все же придется выманивать из норы, вместо того чтобы обрушить на нее весь холм целиком.
Мотив. Мотив! Только сейчас Остроклюв понял, что начал действовать не с той стороны. Весь день он пытался спровоцировать изменника, заставить его совершить неверный шаг и тем самым выдать себя. Но этот путь зыбок – под подозрение неизбежно попадают другие, не все из стражей действуют безупречно, почти каждому есть, о чем сожалеть и что от него скрывать. У настоящего предателя, в отличие от остальных, должна быть причина. С какой стати кому-то из старших стражей его предавать? Ненависть? Зависть? Личная неприязнь? Смешно. Подобное не возникает на пустом месте, он бы почувствовал изменения в отношении к себе с чьей-либо стороны. Богатство? Власть? Да что вообще мог пообещать эльфу теальский баронишка, судьба которого уже предрешена? Если предатель не полный болван, то пойти на посулы правителя людей он не мог. Любой Дом из Конкра с легкостью может предложить ему больше… Да! Вот же он, ответ!
Остроклюв даже прошептал слова благодарственной молитвы Тиене за ниспосланное разуму просветление. Теперь кое-что вставало на свои места, как нужные куски цветного камня в разбитом панно. Изменник предал его, но вовсе не Танкреду Теальскому. За спиной негодяя стоит кто-то из лордов Конкра. Кто-то, чей посланник и попал на обед к Черному Лебедю этой ночью! Это была вовсе не жертва, хоть отсутствие одежды и нанесенные птицей раны ввели его стражей и его самого в заблуждение.
Усмешка исказила утонувшее в сумерках худое лицо. Понять своего врага – уже наполовину победить его. Эльф поддел ногой одинокий камень и пнул его в застывшую воду. Тот плюхнулся почти беззвучно – странно, по антрацитовой глади и не подумали расходиться круги.
За 7 дней до Лебединой Песни
– Не утруждайтесь, алаэ, я уже все там осмотрел. Лично, – с деланой заботой в голосе проговорил Остроклюв.
– Но… Что вы осмотрели, мой саэгран? – Эльфийка недоуменно подняла бровь. Неужели действительно не знает? Неллике в этом очень сомневался, ожидая от нее совсем другой реакции. – Последняя жертва не была принята, и мы…
– Не была принята? Что это значит? – Теперь уже настал черед Остроклюву удивляться.
Саэгран невольно перевел взгляд на подозрительно притихшего, словно мышь в норе, Келльне – может, тот хочет что-то добавить? Но страж молчал, должно быть, обдумывая только что услышанное.
– Черный Лебедь не пришел на наш зов, – склонила голову чародейка. – Впервые жертва осталась нетронутой.
– Вы ошибаетесь. – Неллике задумался, взяв длинную паузу. – Этой ночью Черный Лебедь не остался голодным. Выходит, жертва была не одна…
– Не одна?! – Велланте изменилась в лице, ее чувства можно было определить как смесь гнева и страха.
– Вот именно. Но кто тогда принес ту, вторую жертву, которую и избрал Черный Лебедь? Келльне!
– Мой саэгран, – страж выглядел растерянным, – я не могу знать, мои изыскания…
– К Про́клятому твои изыскания! – одернул подчиненного Неллике. Сейчас он чувствовал то же самое, что и на берегу, обнаружив тело эльфа. Нить понимания подоплеки происходящих событий ускользала от Остроклюва, вытекала, словно вода сквозь пальцы, и именно это приводило его в ярость. – Как этот эльф оказался в моем лагере и кто из вас, просвети меня Тиена, вздумал скормить его Черному Лебедю?! Келльне, мое терпение не безгранично!
– Есть одна деталь, мой саэгран. Я полагаю, это может быть важным, – словно бы вспомнив о чем-то, страж поспешно вытащил из сумки на поясе небольшой предмет, блеснувший в тусклом пламени свечей, и протянул своему предводителю. Извлеченной вещью оказался небольшой, в палец толщиной, серебристый медальон на длинной и тонкой цепочке. – Я обнаружил это сегодня утром, сразу после того, как вы покинули берег. Что-то сверкнуло в воде, рядом с телом, я нагнулся посмотреть, и – вот…
Неллике принял из руки стража предмет и осмотрел его. Два серебристых птичьих крыла сходились вместе, переплетаясь перьями и образуя что-то вроде замка́, подобно тому, как эльф может сложить пальцы обеих рук вместе. Ниже крыльев крепилось кольцо, в которое была продета порванная сейчас цепочка из тонких, почти невесомых звеньев того же серебристого с синим отливом цвета, что и сам амулет, – Неллике сразу узнал лунное серебро, очень редкий и благородный металл, который люди и гномы зовут мифрилом. Стоит такая вещь целое состояние, как полный доспех работы Тегли или клинок самой лучшей, закаленной в ледяных водах Стрибора стали. Неудивительно, что страж решил оставить ее себе, попытавшись скрыть находку от своего командира. Только страх и замешательство вынудили сейчас Келльне отдать эту вещь. Итак, одним меньше. Тот, кто запросто позарился на сверкающую безделушку, вряд ли настолько умен, чтобы дурачить его, Остроклюва, столько времени. Если, конечно, все это не часть очередной умелой игры с целью отвести от себя истинные подозрения.
Саэгран провел пальцем по рельефной огранке медальона – тут непременно должен быть секрет, такие вещи не служат украшением, да и обстоятельства, при которых его обнаружили, наталкивают на определенные мысли. Через пару секунд его усилия увенчались успехом – внутри драгоценного изделия раздался глухой щелчок, и створки крыльев плавно разжались, обнаружив тайник. В нем оказалось послание – свиток тончайшего непромокаемого пергамента, испещренный едва различимыми символами, который легко развернулся в руках эльфа. Неллике поднес свиток ближе к свече, внимательно разглядывая. Буквы выглядели привычными, эльфийскими, но вот слова отличались полной бессвязностью.
– Альвин, взгляни на это. – Саэгран протянул найденную записку стражу.
– Мы имеем дело с неким шифром. – Тот весьма озадаченно повертел в руках послание. – Припоминаю, я встречал такое раньше. Позволю себе предположить, что подобная тайнопись известна еще со времен Исхода и зовется «Алтейне», по имени ее создателя. Когда-то ее часто использовали в своих посланиях странствующие барды Дома Поющих Ветвей, отчего даже долго считалось, что это тайный стихотворный язык.
– Ты можешь это прочесть?
– Боюсь, это невозможно, – возразил страж. – Отличительной особенностью данного шифра является наличие ключа, без которого разгадать значение слов не легче, чем отыскать нору Черного Лиса. Ключом может быть как одно-единственное слово, так и целая айла.
– Ты хочешь сказать, что тот, кто знает нужный набор слов, – тут же заинтересовался глава разведчиков Рилле, бросив взгляд на загадочный текст, – может прочесть его столь же легко, как самое обыкновенное письмо?
– Вот именно.
– Но это же значит… – Теперь уже подался вперед Феахе, пытаясь разглядеть послание в руках у Альвина. Само собой, он ничего не понял из всего этого нагромождения перепутанных букв.
– Это значит, – саэгран протянул руку и поспешно забрал свиток; на его худощавое лицо легла зловещая тень, – что среди нас есть тот, кто способен либо написать, либо прочесть подобное. И этот кто-то отнюдь не желает делиться со мной своим знанием.
– Мой саэгран, позвольте мне провести обыск вещей всех стражей, ночевавших сегодня в лагере, – начал Келльне, но Остроклюв лишь усмехнулся. Он прекрасно понимал, где именно надо искать.
– Нет. – Неллике поднялся. – Изыскания насчет озера и покойника-эльфа свернуть, стражам ничего не сообщать. А с этим, – он показал всем свернутый в трубочку пергамент, – я разберусь сам. Все свободны.
* * *
Все та же вода, тот же берег. Его звали господином Жаворонком, но это было не настоящее имя. Темная фигура в длинном плаще с накинутым на лицо капюшоном застыла на обрыве, вглядываясь в черноту водной глади. Время клонилось к ночи, и вездесущий туман сливался с густыми, как болотная жижа, сумерками, превращая воздух над озером в непроницаемую хмарь. Тот, кто смотрел вперед, умел ждать. Он делал то, что должен, и не испытывал при этом ни колебаний, ни страха.Связной выдал себя. Кто-то то ли подкупил его, то ли запугал, но сперва он на мгновение болезненно дернул левым веком и лишь после этого сказал нужные слова. В прозвучавшем пароле был скрытый подтекст – наниматель тайно предупреждал его, что связной представляет опасность. Господин Жаворонок убил его. Обыскав труп на берегу озера, он не нашел послания. Тогда ему оставалось лишь избавиться от тела. Идея запутать, заставить Остроклюва поломать себе голову возникла внезапно. Жаворонок раздел мертвого связного, изувечил ему до неузнаваемости лицо ножом, после чего сымитировал канонические следы трапезы легендарного чудовища. Он полагал, что это испугает Неллике, но даже на миг не мог предположить, что все совпадет настолько странным и попросту невозможным образом: оказалось, что Остроклюв уже несколько дней сам занимался тем, что привечал монстра, скармливая ему людей. И теперь он полагает одно из двух: или что кто-то еще приносит жертвы, намереваясь переманить тварь, или Лебедь сам набросился на неизвестно откуда появившегося в лагере чужака. Хотя нет. Этот вариант отпадает: Неллике не мог не учесть, что труп был раздет. Значит, остается только чья-то жертва. Это приведет его к мысли, что кто-то действует за его спиной. Он снова начнет искать предателя!
Это была первая крупная ошибка господина Жаворонка, и ему было за нее мучительно стыдно перед собой. А теперь еще и медальон, который он – как же так вышло?! – проглядел. Остроклюв перехватил предназначавшееся ему письмо. Хорошо еще, что он ни за что не раскроет шифр. Об этом можно не волноваться, но при этом и он, господин Жаворонок, едва не утратил суть того, что скрывало в себе послание. Судьба вмешалась в планы, подставив ему подножку совпадения и подтолкнув в спину подлым стечением обстоятельств… Тщетно сейчас возносить мольбы и бросать проклятия – Тиена пожелала, чтобы случилось именно так, значит, так ей было угодно. Следовать избранному пути всегда и во всем – вот он, залог обретения ее воли. Он следовал.
Хвала богине, глаза ее слуги успели запечатлеть в памяти текст послания, и теперь он может приступить к исполнению следующей части своего плана. Незнакомец в плаще обернулся и бесшумно зашагал прочь сквозь клочья тумана, обходя заросший камышом берег…
Тем же вечером другой эльф стоял на противоположном берегу того же озера. Его рыжие, слегка вьющиеся волосы волнами ложились на плечи, резкие глаза и острый выступающий подбородок вкупе с опустившимися сумерками делали его похожим на какого-нибудь лесного духа, эвива или кахера. Как и все обитатели лесов, дух этот не был ни злым, ни добрым. Это люди любят навешивать ярлыки, как на бутылки с вином, и видеть вокруг вечную борьбу великого добра с не менее великим злом. Лес же живет совсем по другим законам. Есть охотник, и есть добыча. Есть семья, и есть Дом. Есть пища, и есть тот, кто ею скоро станет. Все просто – проще не бывает. Странно, что это не всем понятно, словно тем зайцам, которые так и норовят уйти прочь с лисьей тропы. Им ли не знать, что лисица хитрее их и только того и ждет.
Но если в исходе противостояния Неллике не сомневался, то во всем остальном сложившаяся ситуация приводила его в тихую ярость – предатель, один из его ближайших соратников, был все еще жив. Эта презренная тварь еще дышала и продолжала путать его планы, отравляя тем самым ему жизнь. Больше всего на свете саэграну хотелось убить всех шестерых, пусть даже пятеро из них окажутся невиновны. Злость эта полыхала в его душе, не находя выхода, ведь внешне он оставался спокоен и вежлив с каждым из них. Останавливало одно – именно такой исход будет означать полную победу его врага. Не того, что затаился рядом, а другого – истинного. Нет, он не безумец, чтобы отрубить себе обе руки, оставшись ни с чем. А значит, назойливую мышь все же придется выманивать из норы, вместо того чтобы обрушить на нее весь холм целиком.
Мотив. Мотив! Только сейчас Остроклюв понял, что начал действовать не с той стороны. Весь день он пытался спровоцировать изменника, заставить его совершить неверный шаг и тем самым выдать себя. Но этот путь зыбок – под подозрение неизбежно попадают другие, не все из стражей действуют безупречно, почти каждому есть, о чем сожалеть и что от него скрывать. У настоящего предателя, в отличие от остальных, должна быть причина. С какой стати кому-то из старших стражей его предавать? Ненависть? Зависть? Личная неприязнь? Смешно. Подобное не возникает на пустом месте, он бы почувствовал изменения в отношении к себе с чьей-либо стороны. Богатство? Власть? Да что вообще мог пообещать эльфу теальский баронишка, судьба которого уже предрешена? Если предатель не полный болван, то пойти на посулы правителя людей он не мог. Любой Дом из Конкра с легкостью может предложить ему больше… Да! Вот же он, ответ!
Остроклюв даже прошептал слова благодарственной молитвы Тиене за ниспосланное разуму просветление. Теперь кое-что вставало на свои места, как нужные куски цветного камня в разбитом панно. Изменник предал его, но вовсе не Танкреду Теальскому. За спиной негодяя стоит кто-то из лордов Конкра. Кто-то, чей посланник и попал на обед к Черному Лебедю этой ночью! Это была вовсе не жертва, хоть отсутствие одежды и нанесенные птицей раны ввели его стражей и его самого в заблуждение.
Усмешка исказила утонувшее в сумерках худое лицо. Понять своего врага – уже наполовину победить его. Эльф поддел ногой одинокий камень и пнул его в застывшую воду. Тот плюхнулся почти беззвучно – странно, по антрацитовой глади и не подумали расходиться круги.
За 7 дней до Лебединой Песни
Окраина леса Утгарта, деревушка Тирсби. Баронство Теальское
Под угрюмыми сводами деревенской часовни было непривычно тесно. Люди стояли и сидели на лавках настолько плотно, что детей приходилось брать на руки, дабы вместить всех желающих. Часовня внутри представляла собой вытянутый прямоугольный неф, оканчивающийся скругленной восточной частью – апсидой – и выступающим из нее венцом трех капелл, в каждой из которых во мраке застыли статуи святых: Бриниана Праведника, Трейве Меченосца и Джона Мученика. Под сводами царил сумрак; свет масляных лампад и свечей был не в силах его развеять, а кадильницы и вовсе не горели, лишь тлея и заполняя часовню запахом священного ладана. Два ряда по восемь толстых колонн проходили от врат и притвора до восточного фронтона и пресвитерия, помогая стенам удерживать покатую черепичную крышу, которая регулярно давала течь и требовала ремонта. В Ронстраде храмы чаще всего посвящались Хранну, покровителю королевства, этот не был исключением, поэтому над его входным портиком располагался барельеф в виде меча, направленного клинком вниз и обвитого колючим стеблем розы, а на каменном постаменте алтаря возлежали символы бога-воителя: ритуальный меч, удивительно походивший на настоящий боевой, но вырезанный из вяза, и чаша-потир с клубящейся в ней бледной дымкой; оба предмета тонули в ковре из розовых лепестков.
Немолодой приходской священник из Тирсби, отец Тилл, подчиненный дайканской епархии и тамошнему епископу Генриху де Бизу, служил здесь ежедневные мессы, по мере сил своих неся слово божье в темные крестьянские души, благословляя, охлаждая людские сердца или же, напротив, разгорячая их для праведных деяний. Сейчас же проповедник не выглядел готовым поделиться с деревенскими жителями своим бесстрашием и искренней верой в то, что бог защитит и оборонит, поскольку нельзя разделить с кем-нибудь то, чего не имеешь сам.
Обычно прихожане расходились сразу после вечерней службы, но сейчас люди отчего-то не торопились идти по домам и продолжали сидеть, словно ждали от отца Тилла еще одной проповеди. Священник только что закончил вечерню словами отпуста, прощального благословения, но никто из прихожан не двинулся с места, все по-прежнему молча взирали на застывшую подле дубового пюпитра фигуру в черной рясе. Тот небольшой участок пресвитерия, где лежали на постаменте бессмертные символы Хранна, являлся самым освещенным местом в часовне – лампада, свесившаяся на цепи со сводов, походила на комок света, притягивающий к себе немигающие взгляды, словно насекомых в ночи.
– Дети мои, примите благословение отца нашего Хранна, да защитит он всех вас! Меч и Роза! – Голос священника дрогнул. Невзирая на канон, он решил еще раз попрощаться с прихожанами, ведь как любил поговаривать его преосвященство Генрих Дайканский: «Слишком много благословений быть не может». – Идите, дети мои. Хранн с вами.
– Примите у меня исповедь, отче! – раздался голос Питера Брека по прозвищу Заплата, башмачных дел мастера из деревни. Что-что, но в грехах каяться, было прекрасно видно, он сейчас хотел меньше всего: в той резкости, с которой прозвучало его прошение, нельзя было не уловить страх и острое желание найти повод, чтобы задержаться под священными сводами. Рядом с пожилым мастером сидели его жена, дородная женщина лет сорока, и трое детей. Младшему из мальчишек было не более десяти лет, старшему – почти пятнадцать.
– Помилуйте, разве сегодня воскресный день или Благая Седмица? – Священник сжал корешок Святого Писания так крепко, что у него даже побелели пальцы. – Час вечерни отошел. Идите, дети мои, идите, не призывайте беду…
– Да что ж вы, не видите?! Он же сам боится! – прокричал кто-то у самых врат часовни.
Там находился притвор, небольшая часть церкви, которую нельзя было пересекать неверующим, оглашенным, различным отлученным, вроде цыган, людям, уличенным в преступлениях, подозреваемым в ведовстве и нищим. В темном проеме входной арки, прислонившись спиной к одной из начальных колонн и опираясь на кривой ивовый посох, стояла высокая фигура; на голове ее высилась остроконечная шляпа с широкими полями, которую говорившая даже не подумала снять, когда переступала порог святого места. Отец Тилл недовольно поморщился, не в силах скрыть своих чувств. Так вести себя в божьем храме могла только Полли Уэнелли по прозвищу Кривая Ива. Все знали, что, потеряв мужа под Дайканом, эта молодая женщина утратила и всякий стыд: не расчесывала волосы, намеренно пугала деревенских детей жуткими россказнями, разводила черных котов, говорят, что даже якшалась с лесными духами и промышляла наговорами, в общем – ведьма. И куда только старейшина смотрит?!
– Что ты такое несешь, женщина?! – возмутился рыжебородый Том Греммер, человек набожный и состоятельный: одних коров у него три, а уж коз и баранов – так по десятку. С пятью малыми детьми все хозяйство сам держит – жену-то, говаривают, сгнобил, работать заставлял с утра до ночи, она и сбежала от него, бедняжка, в Страну-Без-Забот, мир ее праху. Впрочем, может, ничего такого и не было, а померла его Хелен от лихорадки болотной. Зависть людская, она и не такое придумает.
– Что я несу? – ядовито скривилась Полли, исказив свое довольно симпатичное лицо. – Да то и несу, что только выйдет из лесу кошмарное лихо, так Храннов хлыщ в свой погреб-то и залезет и там вином монастырским зальется по самые уши! Позабыв, к слову, обо всех вас… его детях…
– Уймись, ведьма! На святого человека клевещешь…
– Клевещу? А вы спросите, отчего его так качает прямо с утра, уж не сам ли Хранн Всеблагой под руку слугу своего подталкивает да духом хмельным из его уст святых-непорочных на люд честной дышит?
– Не богохульствуй! – грозно, как ему самому показалось, пристыдил нахалку святой отец. – Вера моя крепка, как и рука, коей, Хранн свидетель, не дрогнув, отряжу тебе Семнадцать Шипов Розы[7] за такие слова!
– Ишь ты, раскипелся, точно котел на огне! – не унималась Кривая Ива.
Народ в храме зашушукался – в прежние дни мерзавку бы живо поставили на место, но сейчас многим здесь казалось, что есть в ее словах изрядная доля правды.
– Не дрогнув, говоришь, отче?..
– И то верно, – поддержал ведьму Питер, – чудища богомерзкие по окрестностям рыщут, из лесов вышедши, а церковь наша, да простит меня милосердный Хранн, даже грехов добрым чадам своим отпустить не желает, прогоняет из стен своих… Ведь сказано было, что «Дом божий – убежище для любого страждущего»! Где еще укрыться от кошмаров лихих, как не здесь?!
Словно в подтверждение его слов откуда-то с улицы, кажется, со стороны леса, раздался одинокий тоскливый вой. Все до единого прихожане стали торопливо осенять себя знамением Хранна, некоторые дети заплакали, а священник настолько сжался от страха, что почти слился со своим пюпитром. Святое Писание он вжимал в грудь, точно щит.
И только острая на язык ведьма расхохоталась:
– Чего ж вы трясетесь, как огоньки свечей на ветру? Аль нет уже ему веры, защитничку вашему? – Длинный палец с острым ногтем ткнул в святого отца. – А ведь то воют еще не сами Твари-из-Ночи, жуткие и злобные, а простой серый волчище, блуждающий по лесу.
– А тебе что за прок нас стыдить, окаянная? – Мэри, жена Питера, поднялась с лавки и уперла руки в бока. – Неужто сердце твое черствое сжалилось над нами? Хочешь помочь своим колдовством от нечисти коварной? Вот уж не поверю!
– Одумайтесь, дети мои! Ибо сказано в Святом Писании: «И да не примут сил других ваши души, отвернувшись от церкви, – тут же продекламировал отец Тилл, недвусмысленно указывая на ведьмины посулы, – а того, кто ввести вас во грех возжелает, отриньте, ибо яд – слова его!»
В подтверждение своих речей священник высоко поднял над собой ритуальный меч. Народ почтительно закивал и вновь стал осенять себя святым знамением.
– Вот уж не было печали! – оскалилась ведьма. – Нужны вы мне! Не видела от вас помощи раньше ни мне, ни семье моей, покудова сама всех не схоронила. И сло́ва доброго не дождалась от вас, проказа на ваши головы! Но теперь-то и за вами пришли. Всех заберут…
– Ну все, хватит! – На ноги поднялся старейшина деревни, а кроме того, кузнец, Уильям Горт, истинный гигант с кулаками под стать плечам, и, расталкивая других, двинулся к молодой ведьме.
Остальные прихожане одобрительно зашумели – слушать Полли Уэнелли и ее угрозы им было не менее жутко, чем ожидать приближавшейся ночи, когда темная сила из древнего леса Утгарта вновь выйдет на деревенские улицы и начнет творить свои злодеяния. Кошмар повторялся вот уже третий день. На первое утро нашли на улице мертвыми двух несчастных, Тима Блейона и его молодую жену. Они лежали в лужах крови, их тела были жутко истерзаны: у Тима была оторвана голова, а у его супруги – обе ноги. Недостающие части валялись в грязи в десятке шагов от них. Дверь в доме покойных была распахнута настежь – бедняг тащили по мокрой земле. Судя по виду ран, все это сделал огромный зверь, но ни волк, ни медведь не смогли бы так подкрасться и совершить что-нибудь подобное, не оставив никаких следов. Поэтому каждый из деревни искренне считал душегубов демонами.
На вторую ночь жертвой неведомых монстров стал Бертрам-охотник. Тут уж теория с диким зверем совсем отпала. Не могло неразумное животное сперва открыть ворота ограды вокруг дома, а затем и запертую на засов дверь самого дома. Старик был найден на полу, а все его конечности были отделены от тела и лежали, аккуратно разложенные в нескольких дюймах от причитающихся им мест. Печень его была кем-то выгрызена, и снова ни следа убийц. Но теперь всему ужасному происшествию был свидетель. Единственная дочь охотника, Салли-Прикуси-Язык, спрятавшаяся в погребе, видела тварей, но от пережитого ужаса за одну эту ночь и поседела, и говорить разучилась. Никто так и не смог узнать, кто это заявился к ним в дом.
И все это не считая еще трех человек, которые сгинули в лесу. Товарищ старейшины, кузнец из Кэт-Уиллоу, соседнего поселения, рассказал, что и у них люди пропадают, и в других деревнях, что близ леса Утгарта, тоже. Страх надежно поселился в душах крестьян. Детей даже днем не отпускали никуда одних, многие забросили свои привычные заботы и не казали носа из дому. Но чего таить, все понимали: двери и засовы тварям не преграда.
– Да только знаю я, что это за лихо лесное! – выкрикнула ведьма, уже пятясь к выходу. – И помяните слова мои: прочь все бегите, покуда целы! И не помогут против твари жуткой ни вилы, ни топоры! Порождениям ночи не страшна сталь простая. Надежда только на стрелы серебряные! А молитвы… ими только крыс и мышей глухих изгонять.
Полли Уэнелли скрылась за дверью, а растревоженный народ все не успокаивался. У ведьмы хватило храбрости высказать то, о чем остальные в страхе молчали: Хранн вовсе не защитит их. А ночь уже лилась в проем церковных врат вместе с туманом. Скоро… очень скоро…
– Мама, мне страшно, – прошептала девочка десяти лет.
Мать принялась гладить ее по голове, утешая.
– Не плачь, дитя, – попытался успокоить ребенка кто-то рядом. – В храм божий не войти прислужнику зла! Ведьма просто пугает. Она злая, малышка, потому что ее никто не любит.
– А ежели она все же права? – засомневался Питер, прижимая к себе детей. Те уже рыдали в голос. – Как бы безумные угрозы Кривой Ивы не оказалось правдой! Нам нужно оружие против тварей…
– Нет у нас серебряных стрел, даже ложки серебряной, и той – нету! – в отчаянии воскликнул зажиточный Йон Бреннен, у которого-то как раз серебро и водилось, да только тратить его из-за слов какой-то ведьмы рассудительному человеку отнюдь не хотелось.
– За солдатами надо послать! К самому барону идти! – предложил однорукий ветеран Хоган, служивший в молодости в теальской страже. Как руку-то потерял, так со службы его и прогнали, но прежней выправки бывший вояка не утратил, и лучше него в военном деле в деревне никто не смыслил. – Пришлет господин Танкред нам с десяток своих арбалетчиков, да лукарей два с половиной десятка, и все – нет больше лиха лесного!
– Так солдаты же не так просто придут, – возразил Йон. – Как на постой встанут, так всей нашей деревне и разорение. Кур порежут, коз, баранов зажарят и сожрут! Людей из домов повыгоняют! Солдаты – они хуже тех орков! Прячь от них потом наших дочерей и те крохи, что у нас есть… Чего захотят, то и отнимут!
– У некоторых и того нет, что у тебя… – скривился его сосед, Персли Уэйб, у которого все хозяйство – крохотный огород да пара гусей. – Отдать солдатам гуся или помереть от лап неведомых тварей? Да я первый избавителю того гуся зажарю…
– Да полно вам, может, обойдется еще, – прогремел старейшина: как и все кузнецы, он больше верил в ковкость металла, чем в бабкины сказки. – Небось то разбойники по лесам рыщут. Страхом решили народ взять. Негодяи из шайки Серого Ренти.
– Да что им от нас надобно, разбойникам-то? – вскинулась Мэри, жена башмачника. – Взять у нас, почитай, нечего, вот в Теале – дело другое…
– А то и ждут лихие люди, что мы в храме всю ночь просидим, а они тем временем по нашим домам, хлевам да птичникам пройдутся! И ведьму эту, видать, они к нам подослали! – Вдовец Том Греммер поднялся на ноги. – Вы как хотите, соседушки, а я домой пойду, на засовы запрусь и целее буду! А утром детей к тетке отправлю в Кэт-Уиллоу, да, может, и сам ее навещу…
Том и его дети пробрались через толпу и вышли из часовни, за ними потянулись другие – почти половина прихода. Пока спорили, туман лишь стал гуще, ночь уже полностью вступила в свои права, а на небе взошла луна. Тощая и бледная, что блин, раскатанный на ведьминой сковороде и сбоку надкушенный чьей-то пастью.
– Идите с Хранном, дети мои, – тихо напутствовал уходящих отец Тилл уже в третий раз. Но теперь он уже и сам был не рад, что люди расходятся – а что, если заглянет то зло посреди ночи в его келью? Уж больно страшно было смотреть на изуродованное тело бедного Тима Блейона и трупы других бедняг. Точно он до сих пор глядит на тех мертвецов – так и стоит весь ужас перед глазами! Тут уж одним потиром вина не обойдешься, три-четыре надо бы нацедить, только чтобы уснуть.
Бо́льшая часть прихожан вышла, в храме осталась лишь горстка людей, продолжавших неистово молиться. Все опустились на колени. Святой отец спустился со своего возвышения и подошел ближе, двумя руками сжимая ритуальный меч крестовиной вверх. Повернувшись к алтарю лицом и встав на колени, он присоединился к молитве. Он знал, что так поддержит этих людей, да и самому подле них было не так страшно. Когда рядом с тобой кто-то дышит, когда ты чувствуешь его тепло и слышишь его шепот, то и страх делится на всех. Слова защитной молитвы звучали в полупустом нефе, освещенном дрожащим светом немногих оставшихся гореть свечей:
– Хранн Всеблагой! Снизойди к чадам Своим, грешным! Помоги нам, недостойным сынам Твоим, избавь от наветов вражьих и от темного колдовства, ведовства, чародейства и от дум лукавых, да не возмогут они причинить никакого зла. Хранн Защитник, светом сияния Твоего сохрани нас на утро, на день, на вечер, на сон грядущий и силой благости Твоей отврати всякие злые напасти, силу нечистую и демонское искушение. На то есть воля Твоя – навеки и впредь. Меч и Роза.
И молитва действовала! Хранн снизошел, несмотря на злобные ведьмины посулы! Пока не отзвучали слова обращения к богу, и вправду ничего дурного не произошло. Но вот только стоило им затихнуть…
Откуда-то с улицы долетел душераздирающий крик. Затем второй. Этот уже превратился в непрекращающиеся безумные вопли. Длились они целую минуту, никак не меньше. Кричала женщина, сначала от ужаса, а затем от боли. После чего все опять стихло, словно ничего и не было. Отмучилась…
Отец Тилл первым опомнился и кинулся к вратам часовни – они же были до сих пор открыты! Дрожащими руками он затворил створки и стал запирать ржавые засовы, но те не поддавались. В конце концов, помянув несколько раз Бансрота (приняв грех на душу!), ему удалось совладать с непослушным железом. Прихожане – всего полтора десятка, среди которых были женщины и дети, – в ужасе прижались друг к другу, шепча молитвы.
– Молитесь! Молитесь! – только и смог сказать священник.
Язык его онемел, словно святой отец только что выпил терпкой хмельной настойки, коей славилась на всю округу та самая злокозненная ведьма, что приходила сегодня в храм. Предупреждала… О чем же она предупреждала?
– Хранн Всеблагой! Снизойди… – начала маленькая четырехлетняя девочка с заплаканным лицом.
Она еще не слишком хорошо понимала значения всего того, что говорила, но чувствовала, что именно эти странные заумные слова, которым учила ее мать, – то единственное, что нужно сейчас сказать.
И тут раздался жуткой силы удар в двери. Створки дрогнули, но устояли.
– Помоги нам, недостойным…
Со второго удара врата не выдержали и рухнули, засовы отлетели прочь, словно сплетенные из ивовых прутьев. Свечи погасли все как одна, задутые налетевшим порывом ветра.
– Избавь от наветов вражьих…
С ужасом, застывшим в глазах, святой отец поднял перед собой ритуальный меч – жалкая деревяшка, что она могла против…
– И от темного колдовства…
Удар блеснувших когтей разорвал тело священника пополам, кровь окропила пол и колонны.
– Да не возмогут причинить никакого зла…
Разломанные на куски лавки и скамьи с грохотом полетели в стороны, люди зашлись в обреченных криках и плаче…
– Отврати всякие злые несчастия…
Все тише и тише звучали слова молитвы, вопли боли и предсмертные крики заглушили все.
– Силу нечистую и демонское искушение…
Того, что ворвалось в храм, ничуть не смутили святые символы или мнимая людьми неприкасаемость дома божьего. Вряд ли оно просто хотело есть, скорее звериное сердце горячил вид крови, а душу жгла жажда убийства.
– На то есть воля твоя…
Губы девочки еще шептали, но она уже была мертва…
– Меч и Роза, – раздался хриплый голос, принадлежавший ворвавшейся твари.
За канонической фразой последовал дикий хохот, походивший на скрежет металла по камню, – монстру показалось весьма остроумным и логичным завершить молитву ребенка. В опустившейся после на часовню полной тишине кто-то негромко рычал и отвратительно чавкал.
Немолодой приходской священник из Тирсби, отец Тилл, подчиненный дайканской епархии и тамошнему епископу Генриху де Бизу, служил здесь ежедневные мессы, по мере сил своих неся слово божье в темные крестьянские души, благословляя, охлаждая людские сердца или же, напротив, разгорячая их для праведных деяний. Сейчас же проповедник не выглядел готовым поделиться с деревенскими жителями своим бесстрашием и искренней верой в то, что бог защитит и оборонит, поскольку нельзя разделить с кем-нибудь то, чего не имеешь сам.
Обычно прихожане расходились сразу после вечерней службы, но сейчас люди отчего-то не торопились идти по домам и продолжали сидеть, словно ждали от отца Тилла еще одной проповеди. Священник только что закончил вечерню словами отпуста, прощального благословения, но никто из прихожан не двинулся с места, все по-прежнему молча взирали на застывшую подле дубового пюпитра фигуру в черной рясе. Тот небольшой участок пресвитерия, где лежали на постаменте бессмертные символы Хранна, являлся самым освещенным местом в часовне – лампада, свесившаяся на цепи со сводов, походила на комок света, притягивающий к себе немигающие взгляды, словно насекомых в ночи.
– Дети мои, примите благословение отца нашего Хранна, да защитит он всех вас! Меч и Роза! – Голос священника дрогнул. Невзирая на канон, он решил еще раз попрощаться с прихожанами, ведь как любил поговаривать его преосвященство Генрих Дайканский: «Слишком много благословений быть не может». – Идите, дети мои. Хранн с вами.
– Примите у меня исповедь, отче! – раздался голос Питера Брека по прозвищу Заплата, башмачных дел мастера из деревни. Что-что, но в грехах каяться, было прекрасно видно, он сейчас хотел меньше всего: в той резкости, с которой прозвучало его прошение, нельзя было не уловить страх и острое желание найти повод, чтобы задержаться под священными сводами. Рядом с пожилым мастером сидели его жена, дородная женщина лет сорока, и трое детей. Младшему из мальчишек было не более десяти лет, старшему – почти пятнадцать.
– Помилуйте, разве сегодня воскресный день или Благая Седмица? – Священник сжал корешок Святого Писания так крепко, что у него даже побелели пальцы. – Час вечерни отошел. Идите, дети мои, идите, не призывайте беду…
– Да что ж вы, не видите?! Он же сам боится! – прокричал кто-то у самых врат часовни.
Там находился притвор, небольшая часть церкви, которую нельзя было пересекать неверующим, оглашенным, различным отлученным, вроде цыган, людям, уличенным в преступлениях, подозреваемым в ведовстве и нищим. В темном проеме входной арки, прислонившись спиной к одной из начальных колонн и опираясь на кривой ивовый посох, стояла высокая фигура; на голове ее высилась остроконечная шляпа с широкими полями, которую говорившая даже не подумала снять, когда переступала порог святого места. Отец Тилл недовольно поморщился, не в силах скрыть своих чувств. Так вести себя в божьем храме могла только Полли Уэнелли по прозвищу Кривая Ива. Все знали, что, потеряв мужа под Дайканом, эта молодая женщина утратила и всякий стыд: не расчесывала волосы, намеренно пугала деревенских детей жуткими россказнями, разводила черных котов, говорят, что даже якшалась с лесными духами и промышляла наговорами, в общем – ведьма. И куда только старейшина смотрит?!
– Что ты такое несешь, женщина?! – возмутился рыжебородый Том Греммер, человек набожный и состоятельный: одних коров у него три, а уж коз и баранов – так по десятку. С пятью малыми детьми все хозяйство сам держит – жену-то, говаривают, сгнобил, работать заставлял с утра до ночи, она и сбежала от него, бедняжка, в Страну-Без-Забот, мир ее праху. Впрочем, может, ничего такого и не было, а померла его Хелен от лихорадки болотной. Зависть людская, она и не такое придумает.
– Что я несу? – ядовито скривилась Полли, исказив свое довольно симпатичное лицо. – Да то и несу, что только выйдет из лесу кошмарное лихо, так Храннов хлыщ в свой погреб-то и залезет и там вином монастырским зальется по самые уши! Позабыв, к слову, обо всех вас… его детях…
– Уймись, ведьма! На святого человека клевещешь…
– Клевещу? А вы спросите, отчего его так качает прямо с утра, уж не сам ли Хранн Всеблагой под руку слугу своего подталкивает да духом хмельным из его уст святых-непорочных на люд честной дышит?
– Не богохульствуй! – грозно, как ему самому показалось, пристыдил нахалку святой отец. – Вера моя крепка, как и рука, коей, Хранн свидетель, не дрогнув, отряжу тебе Семнадцать Шипов Розы[7] за такие слова!
– Ишь ты, раскипелся, точно котел на огне! – не унималась Кривая Ива.
Народ в храме зашушукался – в прежние дни мерзавку бы живо поставили на место, но сейчас многим здесь казалось, что есть в ее словах изрядная доля правды.
– Не дрогнув, говоришь, отче?..
– И то верно, – поддержал ведьму Питер, – чудища богомерзкие по окрестностям рыщут, из лесов вышедши, а церковь наша, да простит меня милосердный Хранн, даже грехов добрым чадам своим отпустить не желает, прогоняет из стен своих… Ведь сказано было, что «Дом божий – убежище для любого страждущего»! Где еще укрыться от кошмаров лихих, как не здесь?!
Словно в подтверждение его слов откуда-то с улицы, кажется, со стороны леса, раздался одинокий тоскливый вой. Все до единого прихожане стали торопливо осенять себя знамением Хранна, некоторые дети заплакали, а священник настолько сжался от страха, что почти слился со своим пюпитром. Святое Писание он вжимал в грудь, точно щит.
И только острая на язык ведьма расхохоталась:
– Чего ж вы трясетесь, как огоньки свечей на ветру? Аль нет уже ему веры, защитничку вашему? – Длинный палец с острым ногтем ткнул в святого отца. – А ведь то воют еще не сами Твари-из-Ночи, жуткие и злобные, а простой серый волчище, блуждающий по лесу.
– А тебе что за прок нас стыдить, окаянная? – Мэри, жена Питера, поднялась с лавки и уперла руки в бока. – Неужто сердце твое черствое сжалилось над нами? Хочешь помочь своим колдовством от нечисти коварной? Вот уж не поверю!
– Одумайтесь, дети мои! Ибо сказано в Святом Писании: «И да не примут сил других ваши души, отвернувшись от церкви, – тут же продекламировал отец Тилл, недвусмысленно указывая на ведьмины посулы, – а того, кто ввести вас во грех возжелает, отриньте, ибо яд – слова его!»
В подтверждение своих речей священник высоко поднял над собой ритуальный меч. Народ почтительно закивал и вновь стал осенять себя святым знамением.
– Вот уж не было печали! – оскалилась ведьма. – Нужны вы мне! Не видела от вас помощи раньше ни мне, ни семье моей, покудова сама всех не схоронила. И сло́ва доброго не дождалась от вас, проказа на ваши головы! Но теперь-то и за вами пришли. Всех заберут…
– Ну все, хватит! – На ноги поднялся старейшина деревни, а кроме того, кузнец, Уильям Горт, истинный гигант с кулаками под стать плечам, и, расталкивая других, двинулся к молодой ведьме.
Остальные прихожане одобрительно зашумели – слушать Полли Уэнелли и ее угрозы им было не менее жутко, чем ожидать приближавшейся ночи, когда темная сила из древнего леса Утгарта вновь выйдет на деревенские улицы и начнет творить свои злодеяния. Кошмар повторялся вот уже третий день. На первое утро нашли на улице мертвыми двух несчастных, Тима Блейона и его молодую жену. Они лежали в лужах крови, их тела были жутко истерзаны: у Тима была оторвана голова, а у его супруги – обе ноги. Недостающие части валялись в грязи в десятке шагов от них. Дверь в доме покойных была распахнута настежь – бедняг тащили по мокрой земле. Судя по виду ран, все это сделал огромный зверь, но ни волк, ни медведь не смогли бы так подкрасться и совершить что-нибудь подобное, не оставив никаких следов. Поэтому каждый из деревни искренне считал душегубов демонами.
На вторую ночь жертвой неведомых монстров стал Бертрам-охотник. Тут уж теория с диким зверем совсем отпала. Не могло неразумное животное сперва открыть ворота ограды вокруг дома, а затем и запертую на засов дверь самого дома. Старик был найден на полу, а все его конечности были отделены от тела и лежали, аккуратно разложенные в нескольких дюймах от причитающихся им мест. Печень его была кем-то выгрызена, и снова ни следа убийц. Но теперь всему ужасному происшествию был свидетель. Единственная дочь охотника, Салли-Прикуси-Язык, спрятавшаяся в погребе, видела тварей, но от пережитого ужаса за одну эту ночь и поседела, и говорить разучилась. Никто так и не смог узнать, кто это заявился к ним в дом.
И все это не считая еще трех человек, которые сгинули в лесу. Товарищ старейшины, кузнец из Кэт-Уиллоу, соседнего поселения, рассказал, что и у них люди пропадают, и в других деревнях, что близ леса Утгарта, тоже. Страх надежно поселился в душах крестьян. Детей даже днем не отпускали никуда одних, многие забросили свои привычные заботы и не казали носа из дому. Но чего таить, все понимали: двери и засовы тварям не преграда.
– Да только знаю я, что это за лихо лесное! – выкрикнула ведьма, уже пятясь к выходу. – И помяните слова мои: прочь все бегите, покуда целы! И не помогут против твари жуткой ни вилы, ни топоры! Порождениям ночи не страшна сталь простая. Надежда только на стрелы серебряные! А молитвы… ими только крыс и мышей глухих изгонять.
Полли Уэнелли скрылась за дверью, а растревоженный народ все не успокаивался. У ведьмы хватило храбрости высказать то, о чем остальные в страхе молчали: Хранн вовсе не защитит их. А ночь уже лилась в проем церковных врат вместе с туманом. Скоро… очень скоро…
– Мама, мне страшно, – прошептала девочка десяти лет.
Мать принялась гладить ее по голове, утешая.
– Не плачь, дитя, – попытался успокоить ребенка кто-то рядом. – В храм божий не войти прислужнику зла! Ведьма просто пугает. Она злая, малышка, потому что ее никто не любит.
– А ежели она все же права? – засомневался Питер, прижимая к себе детей. Те уже рыдали в голос. – Как бы безумные угрозы Кривой Ивы не оказалось правдой! Нам нужно оружие против тварей…
– Нет у нас серебряных стрел, даже ложки серебряной, и той – нету! – в отчаянии воскликнул зажиточный Йон Бреннен, у которого-то как раз серебро и водилось, да только тратить его из-за слов какой-то ведьмы рассудительному человеку отнюдь не хотелось.
– За солдатами надо послать! К самому барону идти! – предложил однорукий ветеран Хоган, служивший в молодости в теальской страже. Как руку-то потерял, так со службы его и прогнали, но прежней выправки бывший вояка не утратил, и лучше него в военном деле в деревне никто не смыслил. – Пришлет господин Танкред нам с десяток своих арбалетчиков, да лукарей два с половиной десятка, и все – нет больше лиха лесного!
– Так солдаты же не так просто придут, – возразил Йон. – Как на постой встанут, так всей нашей деревне и разорение. Кур порежут, коз, баранов зажарят и сожрут! Людей из домов повыгоняют! Солдаты – они хуже тех орков! Прячь от них потом наших дочерей и те крохи, что у нас есть… Чего захотят, то и отнимут!
– У некоторых и того нет, что у тебя… – скривился его сосед, Персли Уэйб, у которого все хозяйство – крохотный огород да пара гусей. – Отдать солдатам гуся или помереть от лап неведомых тварей? Да я первый избавителю того гуся зажарю…
– Да полно вам, может, обойдется еще, – прогремел старейшина: как и все кузнецы, он больше верил в ковкость металла, чем в бабкины сказки. – Небось то разбойники по лесам рыщут. Страхом решили народ взять. Негодяи из шайки Серого Ренти.
– Да что им от нас надобно, разбойникам-то? – вскинулась Мэри, жена башмачника. – Взять у нас, почитай, нечего, вот в Теале – дело другое…
– А то и ждут лихие люди, что мы в храме всю ночь просидим, а они тем временем по нашим домам, хлевам да птичникам пройдутся! И ведьму эту, видать, они к нам подослали! – Вдовец Том Греммер поднялся на ноги. – Вы как хотите, соседушки, а я домой пойду, на засовы запрусь и целее буду! А утром детей к тетке отправлю в Кэт-Уиллоу, да, может, и сам ее навещу…
Том и его дети пробрались через толпу и вышли из часовни, за ними потянулись другие – почти половина прихода. Пока спорили, туман лишь стал гуще, ночь уже полностью вступила в свои права, а на небе взошла луна. Тощая и бледная, что блин, раскатанный на ведьминой сковороде и сбоку надкушенный чьей-то пастью.
– Идите с Хранном, дети мои, – тихо напутствовал уходящих отец Тилл уже в третий раз. Но теперь он уже и сам был не рад, что люди расходятся – а что, если заглянет то зло посреди ночи в его келью? Уж больно страшно было смотреть на изуродованное тело бедного Тима Блейона и трупы других бедняг. Точно он до сих пор глядит на тех мертвецов – так и стоит весь ужас перед глазами! Тут уж одним потиром вина не обойдешься, три-четыре надо бы нацедить, только чтобы уснуть.
Бо́льшая часть прихожан вышла, в храме осталась лишь горстка людей, продолжавших неистово молиться. Все опустились на колени. Святой отец спустился со своего возвышения и подошел ближе, двумя руками сжимая ритуальный меч крестовиной вверх. Повернувшись к алтарю лицом и встав на колени, он присоединился к молитве. Он знал, что так поддержит этих людей, да и самому подле них было не так страшно. Когда рядом с тобой кто-то дышит, когда ты чувствуешь его тепло и слышишь его шепот, то и страх делится на всех. Слова защитной молитвы звучали в полупустом нефе, освещенном дрожащим светом немногих оставшихся гореть свечей:
– Хранн Всеблагой! Снизойди к чадам Своим, грешным! Помоги нам, недостойным сынам Твоим, избавь от наветов вражьих и от темного колдовства, ведовства, чародейства и от дум лукавых, да не возмогут они причинить никакого зла. Хранн Защитник, светом сияния Твоего сохрани нас на утро, на день, на вечер, на сон грядущий и силой благости Твоей отврати всякие злые напасти, силу нечистую и демонское искушение. На то есть воля Твоя – навеки и впредь. Меч и Роза.
И молитва действовала! Хранн снизошел, несмотря на злобные ведьмины посулы! Пока не отзвучали слова обращения к богу, и вправду ничего дурного не произошло. Но вот только стоило им затихнуть…
Откуда-то с улицы долетел душераздирающий крик. Затем второй. Этот уже превратился в непрекращающиеся безумные вопли. Длились они целую минуту, никак не меньше. Кричала женщина, сначала от ужаса, а затем от боли. После чего все опять стихло, словно ничего и не было. Отмучилась…
Отец Тилл первым опомнился и кинулся к вратам часовни – они же были до сих пор открыты! Дрожащими руками он затворил створки и стал запирать ржавые засовы, но те не поддавались. В конце концов, помянув несколько раз Бансрота (приняв грех на душу!), ему удалось совладать с непослушным железом. Прихожане – всего полтора десятка, среди которых были женщины и дети, – в ужасе прижались друг к другу, шепча молитвы.
– Молитесь! Молитесь! – только и смог сказать священник.
Язык его онемел, словно святой отец только что выпил терпкой хмельной настойки, коей славилась на всю округу та самая злокозненная ведьма, что приходила сегодня в храм. Предупреждала… О чем же она предупреждала?
– Хранн Всеблагой! Снизойди… – начала маленькая четырехлетняя девочка с заплаканным лицом.
Она еще не слишком хорошо понимала значения всего того, что говорила, но чувствовала, что именно эти странные заумные слова, которым учила ее мать, – то единственное, что нужно сейчас сказать.
И тут раздался жуткой силы удар в двери. Створки дрогнули, но устояли.
– Помоги нам, недостойным…
Со второго удара врата не выдержали и рухнули, засовы отлетели прочь, словно сплетенные из ивовых прутьев. Свечи погасли все как одна, задутые налетевшим порывом ветра.
– Избавь от наветов вражьих…
С ужасом, застывшим в глазах, святой отец поднял перед собой ритуальный меч – жалкая деревяшка, что она могла против…
– И от темного колдовства…
Удар блеснувших когтей разорвал тело священника пополам, кровь окропила пол и колонны.
– Да не возмогут причинить никакого зла…
Разломанные на куски лавки и скамьи с грохотом полетели в стороны, люди зашлись в обреченных криках и плаче…
– Отврати всякие злые несчастия…
Все тише и тише звучали слова молитвы, вопли боли и предсмертные крики заглушили все.
– Силу нечистую и демонское искушение…
Того, что ворвалось в храм, ничуть не смутили святые символы или мнимая людьми неприкасаемость дома божьего. Вряд ли оно просто хотело есть, скорее звериное сердце горячил вид крови, а душу жгла жажда убийства.
– На то есть воля твоя…
Губы девочки еще шептали, но она уже была мертва…
– Меч и Роза, – раздался хриплый голос, принадлежавший ворвавшейся твари.
За канонической фразой последовал дикий хохот, походивший на скрежет металла по камню, – монстру показалось весьма остроумным и логичным завершить молитву ребенка. В опустившейся после на часовню полной тишине кто-то негромко рычал и отвратительно чавкал.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента