Страница:
Нор-Тегли вспоминал тот случай, когда он заработал свои последние деньги. Это было более седмицы назад…
Тем днем у основания Хмурой башни прятался некто. Вел он себя странно и подозрительно, явно что-то вынюхивая, за кем-то подглядывая и подслушивая, что творится кругом. Некто был настолько занят своим делом, что не заметил подошедшего к нему гнома, и, когда нищий коротышка ткнул его в спину, дотронувшись до плаща, даже подпрыгнул от неожиданности.
– Господин, – пролепетал гном, вглядываясь в лицо незнакомца. Для любого из тех, кто прожил достаточное время в нищенском пригороде Гортена, стало бы ясно, что этот человек явно не из этих мест. И пусть лицо подозрительного типа было измазано грязью, а одет он был в сильно поношенные одежды – даже последний слепец из шайки Глазастого Ку распознал бы в облике чужака нарочитую маскировку. А если он не отсюда и скрывает свой облик, то у него, возможно, что-то да и найдется в карманах. Подобный прохожий точно достоин называться господином, пока, по крайней мере, не протянет дарящую руку или не отшвырнет просящего в грязь.
– Чего тебе, попрошайка? – оглядевшись по сторонам, спросил незнакомец. Никто из тех, кто видел гнома в предместьях, ни за что не смог бы опознать в нем Нор-Тегли. Все думали, что перед ними просто убогий коротышка. Как-то трудновато было представить себе нищего побирушку-гнома. По мнению людей, сыны гор и предгорий неизменно богаты, шикарно одеты и слишком горды для того, чтобы бродить в подобном виде, валяться пьяными в грязных канавах, спать в сырых подвалах или просить подаяние.
– Господин, не подадите ли сирому да голодному на кусок хлебной лепешки, ради Хранна Милостивца и Синены Заступницы?
Он назвал имена чужих богов, ведь его бог здесь был не в особом почете. Для всех остальных его бог был давно мертв. Уже не раз ему приходилось употреблять эту фразу. Сперва его коробило, но вскоре он настолько привык, что уже не думал о сказанном как о предательстве веры и религии предков. Эти слова он слышал от других нищих – тех жалких людишек, что обитали в туннелях под городом или в полуразваленных лачугах здесь, в предместьях.
– Пошел прочь, мерзкий карлик. – Господин поспешил отойти на пару шагов от попрошайки. Было видно, что в его планы (какие бы они там ни были) не входило с кем-то здесь общаться.
Гном вздохнул и побрел прочь – не впервой ему отказывали, но прилипчивой, словно пух чертополоха на смоле, наглостью местных обывателей он еще не обладал. Хорошо хоть в лицо не плюнули и бока не намяли…
– Эй, ты, – приглушенно позвал его человек, видимо, передумав. – Постой-ка. – Незнакомец поманил его к себе рукой, все так же подозрительно оглядываясь по сторонам. – Карлик, ты хочешь заработать три медяка?
– Конечно, сэр! – Глаза бородача на миг жадно загорелись, но тут же вновь поблекли.
– Ты все тут знаешь? – Подозрительный господин обвел рукой окрестности. Гном кивнул. – Что ты слышал о новых людях, что приходят сюда? Чужаки разные…
– Вроде вас, сэр? – усмехнулся гном. – Здесь таких хватает. Все, в кого ни плюнь, подаются в столицу, еще не зная, что их надеждам здесь не суждено сбыться. Вас, господин, интересует кто-то конкретно?
Человек на мгновение задумался. По его лицу было видно, что он не хочет идти напрямик, не желая рисковать каким-то своим делом, но при этом времени у него не то чтобы много.
– Что ты слыхал о беглых каторжниках?
– А у вас к этим ребятам дела али как? – нахмурился гном. Пусть он и не отсюда родом, но уяснил себе предельно ясно, что порой распускать язык не следует – кое-кто может тебе его и отрезать… прямо с головой. Лично для себя бродяга четко решил ни за что не влезать в свары между тайной стражей и местной преступной братией.
– Мои дела останутся при мне, – твердо сказал человек, и в его руке появились монеты. Их было немногим больше обещанных трех медяков. Дрикх Великий! – неужели в перчатке незнакомца блеснул белым серебряный тенрий?! Это все меняло…
– Кое-кто сказал давеча кое-кому, что сам слышал от кое-кого, а тому напел в ухо некто не далее чем два дня назад, что братья Броганы, известные конокрады, бежали прямо из петли и обосновались не где-нибудь, а именно здесь, на чердаке у Толстухи Мо. Эта всем известная дама приторговывает лепешками с крысятиной – советую, господин, пальчики оближете! – и живет в лачуге у Большой Канавы. Это в четырех кварталах отсюда.
– Братья Броганы… – задумчиво протянул человек. – Нет, это не то. Еще… Есть здесь кто-нибудь, кто сбежал с… Теальской каменоломни?
– Не слыхал о таких. Сплетни, правда, бродят по улицам об одном убивце, что прикопался где-то поблизости, но, как рассказывал кое-кто историю, услышанную от кое-кого, одному своему приятелю, когда я подслушал, его привезли на черной карете, что появилась здесь со стороны нового дайканского тракта, проходящего, как всем известно, и мимо Теала. И он протирает зад неподалеку от сгоревшего дома на улице Грызов или еще где. О подобном наверняка знает Уорл Ловкие Пальцы, что лучше всех играет в кости у «Трех Голубиц» подле Большой Помойной канавы. Если нужно, у него все и спросите. Только не говорите, кто вас к нему послал. И еще… моя плата.
– Хоть ты мне и не сильно помог: бродяги на черных каретах, братья-конокрады да и прочее… ладно, держи… Говоришь, «Три Голубицы»?
Гном кивнул и поспешно протянул руку за деньгами…
Нечего удивляться, что пять медных грошей и один серебряный тенрий быстро испарились, как ночной призрак, попавший в полосу света от фонаря. Прошла какая-то седмица, а у бродяги-гнома уже с вечера не было ни капли во рту, и вездесущий Вчера вновь стал ему докучать своим гнетущим присутствием.
– И нечего там нашептывать, – пробурчал себе под нос Нор-Тегли. – Скоро тебе снова на покой… О чем бормочешь? Хе-хе… Да-да, дружок. – Бородач резко дернул головой, будто получил крепкую затрещину, и несколько раз судорожно моргнул. – У меня есть еще… еще кое-что… Вскоре я куплю себе много эля. На пару-тройку деньков мы простимся с тобой… Я знаю, что не должен отдавать его, но… кто мне что скажет или сделает? Дрикх спустится самолично, чтобы покарать меня? Да будь он таким прозорливым, уже отбил бы мне голову своим молотом только за мысли о том, чтобы хотя бы просто расстаться с его знаком – не то чтобы продать его. Ты не отговоришь меня, Вчера… Я так устал от тебя… я уже не могу… Но все, тише-тише. Не произноси ни слова. Я уже вижу этого человека. Не стоит мне с тобой общаться при нем… Меня все и так считают из-за тебя безумцем. Еще бы – к ним же не приелась, словно репейник, проклятущая тень… Все. Тсс!..
Гном вышел на площадь, точнее, просто на обширное заболоченное пространство между нависающими домами, которые в тумане казались угловатыми обломками скал. В центре располагался колодец, говорят, вырытый так давно, что никто и не упомнит, когда именно. Только здесь во всех предместьях можно было раздобыть чистую воду. Да и то – приходилось платить за каждое ведерко по медяку тому, кто объявил себя единственным хозяином этого места!
На ободе колодца восседал человек, облокотившись спиной об одну из опор навеса. Тощий, как изголодавшийся лис, плут был одет слишком пестро для окружающей серости, но он всегда был не прочь выделиться. Все знали того, кто хозяйничал у Дырявого колодца. Это был ар-ка, или по-простому – цыган. Звали его Мельк, но больше он гордился своим прозвищем – Заплата, что говорило о его жадности и длинных цепких ручонках, способных отодрать от любого бедняги последнюю заплатку (образно говоря, конечно).
Мельк всегда появлялся в зеленом кафтане с тиснеными манжетами и высоким воротником, расшитым рисунками из Жизни Дороги. На одном рукаве были изображены кони и кибитки, тянущиеся вдаль по тракту, контуры детей и женщин с тюками за плечами, на другом – Танцующие с огнем: мужчины с цепями в руках, на конце цепей виднелись скованные из двух тонких полос металла шары, внутри которых плясало пламя. Ар-ка носил широкие алые штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги с острыми носами и щегольскими отворотами. За пестрым нарядом Заплата скрывал или каторжное клеймо на левом плече в виде колеса – цыганского символа, или же гнилую прочерствевшую насквозь душонку. А скорее всего – и то и другое.
Стоило бородачу подойти, как ар-ка подбоченился и принял истинно королевский вид.
– Не спится, друг-гном? – Уж кто-кто, но Мельк Заплата никогда не путал этого нищего с человеческими карликами. – Клянусь пылью с трактов, солнце еще не скоро пробьется через этот туман!
– В горле что-то пересохло, – хрипло хохотнул низкорослый бродяга и резко дернул подбородком. Цыгану было не привыкать к разнообразным странностям своих многочисленных знакомцев.
– Я в долг не даю, ты же знаешь, Лори Дарвейг…
– Я не в долг… Я принес… тут… Почем нынче золото?
Цыган вскочил на ноги так стремительно, будто нечто жуткое и клыкастое вылезло из темных глубин колодца и куснуло его за тощую задницу.
– Неужели у тебя есть что-то еще?! – Округлившиеся глаза цыгана приобрели форму двух полированных блестящих монеток. – Я всегда, всегда знал, что эти пройдохи-гномы вечно прячут что-нибудь про запас.
– Да-да, – не стал спорить Дарвейг. Скрепя сердце он полез за пазуху. Он не должен был… Ему было горько и больно… но пальцы сами вытаскивали на свет большой золотой ключ на золотой же цепочке.
Ар-ка пораженно распахнул рот, его скрюченные пальцы потянулись к невиданному сокровищу. Кончик пальца человека был всего в дюйме от заветного ключа, когда его руку самым неожиданным и бесцеремонным способом с силой оттолкнули в сторону.
– Не смей! – раздался вдруг сбоку знакомый низкорослому хриплый голос, а в запястье Дарвейга кто-то вцепился.
Лори ошарашенно повернул голову. На него глядел хмурый Нор-Тегли в темно-красном плаще с капюшоном. Его длинная холеная борода была столь же рыжей, как хвост проказливой лисицы, яростно прищуренные глаза – налиты сталью. Нищий не мог не узнать своего старинного друга.
– Рубин? – вздрогнул гном. – Что ты здесь?.. Как ты меня нашел?..
Точно железные, пальцы рыжебородого давили на запястье бродяги с силой все сжимающихся кузнечных тисков. Было больно, но Дарвейг не замечал боли – ужаснейший стыд травил душу намного сильнее. Эти глаза… эти осуждающие глаза… Его друг… Больше всего он боялся, что Дори увидит его таким, и вот – он увидел.
– Почтенный! – с приторной полуусмешкой обратился к Рубину цыган. – Клянусь всеми спицами на колесах фургонов ар-ка, вы, должно быть, не заметили, что у нас здесь с господином дела! Еще мой прадед, обочина тракта ему на века, говаривал, что очень некрасиво влезать в чужой разговор!
Дори смерил человека презрительным взглядом. С подобными хлыщами у него разговор был всегда короток, но беспечный цыган пока еще об этом не знал. Мерзавец стоял, уперев руки в бока и выпятив живот, всем своим видом проходимец напоминал почти пустой кожаный бурдюк для воды. Глаза гнома задержались на вещи, примечательной даже на фоне такого цветастого образа: из мешка за плечами мошенника виднелась резная рукоять арбалета. На красивом дереве рунами азрала можно было разглядеть только часть надписи, но Рубин знал ее целиком – сколько раз приходилось видеть. «Гаринир Де», что значило – «Не промахнись» – это было имя легендарного в Хребте Дрикха оружия, которым до недавнего времени владел лучший стрелок по эту сторону гор, Лори Дарвейг. Не требовалось долгих мыслительных изысканий, чтобы понять, как именно перекочевал арбалет к цыгану.
– Нравится, да? – проследил за взглядом гнома ар-ка. – Мой трофей.
Рубин пристально поглядел на друга. В глазах Лори стояли слезы. «Трофей»…
– Даю пятьдесят золотых тенриев, – сквозь зубы проговорил рыжебородый.
– Ого! Клянусь ветром, что шелестит пологом кибитки, это немалые деньги! Но ведь здесь четыре резных рога и две звонкие тетивы из нервущегося волоса кобольда!
– Семьдесят, – поднял цену Дори.
– Мой добрый низкорослый господин, должно быть, туман настолько въелся в твои глаза, что ты не видишь рукояти из черного вяза и тончайшей резьбы на ней? Не нужно забывать и о золотых украшениях в виде… в виде…
– …ловкого зверька неру, – подсказал багровый, точно свекла, Лори, не в силах поднять глаза на свое любимое оружие – родовую вещь, что передавалась от отца к сыну еще со времен Великого Раскола, когда дети Дрикха разделились на Дор-Тегли и Нор-Тегли.
– Да, и ловкого зверька неру, – согласился ар-ка, быстро закивав. – Позволь тебе еще поведать, носитель огненной бороды, о замечательном самовзводном механизме. Таких вещиц ты не встретишь в Гортене.
– Сколько же ты хочешь, сын дороги? Сотня золотых?
Цыган громко и пронзительно расхохотался. Он ткнул пальцем в ничего не понимающего Дори.
– Эта диковинка не продается! Она останется у меня, что бы ты себе ни возомнил! Я ведь еще не падал с коня вниз головой, чтобы продавать подобным тебе такую красоту и редкость! Как тебе моя шутка? Ну, давай же посмеемся вместе, удивленный толстяк! – Здесь утративший всякий стыд ар-ка был уже не прав: гном не удивлялся. Недоумение давно сменилось злостью в гневно сузившихся глазах Рубина.
– Знаешь, человече, я не люблю шуток над собой и своими друзьями.
– Так этот жалкий пропойца твой друг? И что же ты сделаешь, карлик? – скривился цыган, перестав смеяться. Он поднес свое немытое лицо прямо к лицу Дори. – Вы, Нор-Тегли, сильно отличаетесь от своих Подгорных собратьев. Мне стоило бы опасаться какого-нибудь темного Дор-Тегли, что больше жизни любит убивать и которому нравится вид крови. Но вы… – Глаза человека расширились, из перекошенного рта вырвалось сдавленное хрипение.
– Что мы? – поинтересовался Дори, нанося удар за ударом. Одной рукой он сжимал расписной ворот цыганского кафтана, в другой держал стремительно извлеченное из-под плаща тайное оружие – короткий меч с широким клинком – такой же, как был у Ангара. Сталь еще несколько раз вошла в живот пройдохи-ар-ка, превращая его в жуткое кровавое месиво.
– Я говорил тебе, что не терплю шуток над собой. Я не люблю, когда меня называют толстяком и карликом… но больше всего я не люблю, когда различные выродки имеют глупость меня недооценивать.
– Рубин… – испуганно проговорил Лори.
– Бери мешок, и уходим…
Тело рухнуло в колодец. Послышался глухой удар о каменную кладку и всплеск воды глубоко внизу. Меч вновь спрятался в ножны за спиной под плащом. Дори огляделся по сторонам. Улочка была по-прежнему пустынной, предместья еще спали. Туман надежно скрыл преступление.
– Пойдем отсюда. Не отставай…
Старые друзья направились прочь. Под ногами чавкала грязь, скрипели гнилые доски сломанного настила.
– Ты готов был отдать за «Не промахнись» целую сотню золотых? – спросил Лори, нежно гладя рукоять любимого оружия. Он уже и не надеялся, что когда-нибудь вновь сможет коснуться его.
– У меня нет и пяти десятков, – отрезал Дори, тем самым признавшись, что исход всей торговли с Мельком Заплатой был предрешен еще в самом начале. – Не такие уж мы с Дор-Тегли разные – не следует злить гнома.
– Прости меня, Дори, прости… Я больше не мог терпеть тень… Злобный Вчера… Ты ведь знаешь…
– Оставь свои извинения при себе, – жестко ответил Рубин. – Мне они ни к чему.
Они продолжали идти молча, пока Лори вновь не заговорил:
– Ангар знает обо мне? Знает, что я…
– Да.
– Я имел в виду, что я… намеревался продать Ключ и…
Дори резко остановился:
– Еще раз услышу подобное… Ты достал Ключ, чтобы доказать этому дрянному человечишке, что вера в Дрикха открывает любые двери в сердцах и очищает любые души. Ты понял меня?
– Но…
– Ты понял?
– Да, да, Дори, понял, – поспешил согласиться Дарвейг.
– А где сам Непутевый? Что поделывает?
– У него дело, – не вдаваясь в подробности, ответил Дори.
Пройдя галерею насквозь, Ангар вышел под открытое небо и поблагодарил Дрикха, что не потерял сознания от царящей в проходе за спиной вони. Мрачный закуток отнюдь не желал походить на улицу – скорее на некий большой двор, с колодцем, грязным птичником, где курлыкали ободранные голуби, и единственным, ни разу, наверное, не зажигавшимся фонарем на столбе по центру. Со всех сторон нависали, грозя в любую минуту обвалиться, верхние этажи неказистых зданий, флюгера на черепичных крышах давно проржавели, и их никто не собирался чинить или менять на новые. Брусчатка под ногами была в некоторых местах выбита, и в ямах стояли почти никогда не высыхающие грязные лужи – и это при том, что дождь был, кажется, целых три дня назад. Любой из забредших сюда чужаков ни за что не поверил бы, что это место – такая же неизменная часть столицы, как досадное наличие косточек в мясном пироге.
Но при этом Ангар не испытывал никакого чувства омерзения или презрения – в своих вечных скитаниях он видал углы и похуже. Гном предположил, что с появлением купеческого Сообщества Свободных в Гортене и изданием неких королевских указов дела у глубокоуважаемого горожанина Тобиуса Райли и его приспешников действительно пошли не слишком хорошо, если они обосновались в подобном закутке[1]. Правда, долго думать о подобных вещах он никогда не любил, поскольку лишние мысли всегда вгоняли излишне деятельного Нор-Тегли в черную скуку.
Вот и сейчас, не строя никаких особых планов на случай возможных неприятностей, так и не выспавшийся гном широко зевнул и направился к виднеющемуся в конце двора проходу, что терялся в утреннем тумане.
Вся улица была кривой и изломанной, она состояла из множества отдельных отрезков, отчего каждый десятый шаг Непутевый отбивал каблуком на углу, заворачивал за него и осторожно продолжал свой путь по все тому же Слепому Стрелку. Неизвестно, почему улица получила такое название, ее следовало бы переименовать в Слепого Зодчего, поскольку тот умелец, что вычерчивал план ее постройки, уж точно не мог похвастаться остротой зрения. Дома нависали над самой головой своими верхними этажами, по карнизам блуждали тощие и злые коты (Дори здесь бы понравилось), и среди них не было, слава Дрикху, ни одного черного! Предприятие уже обещало быть успешным. Ангар достал из-за ворота камзола золотой Ключ, священный для каждого гнома символ Дрикха, поцеловал его на счастье, после чего засунул обратно, подальше от всевозможных любопытных глаз.
Вскоре улицу перегородила стена. В ней виднелся чернеющий ход, подобный тому, что располагался в начале улицы. Указатель на столбе насмехался: «Пьяный Холм. Ни шагу вперед…» Неким бездельником, не лишенным чувства юмора, на деревяшке была добавлена корявая надпись, вырезанная тупым ножом: «Старий Горад». Стража точно сюда никогда не заглядывала, иначе кое-кого уже давно бы научили грамотности.
Ангар осторожно двинулся под арку, приготовившись в случае чего отразить атаку из темноты. Как ни странно, в галерее никого не было, кроме трупа старого пса: его облезлая шкура обвалилась на ребрах, а на вывалившемся в грязь языке пировали мухи. Смрад здесь стоял еще почище, чем в том проходе, что являлся началом улицы.
Вскоре Непутевый выбрался под открытое небо. Здесь и вправду располагался довольно обширный и высокий холм. На вершину вела крутая дорога с выдолбленной в некоторых местах брусчаткой. У основания возвышенности росли какие-то чахлые деревца. Вдали сквозь молочное марево можно было разглядеть едва видимые контуры огибающей холм внешней городской стены – это означало, что Ангар до сих пор не покинул пределов столицы.
На вершине холма, окутанное волнами тумана, словно огромный надгробный камень, возвышалось нескладное здание в несколько кривых этажей. Его окна были закрыты ставнями, кроме тех, что находились далеко от земли и в которые не представлялось возможным заглянуть, даже если подкрасться к самой стене. Из кирпичной трубы на двускатной крыше вырывался дымок. Взгляд гнома задержался на некоей странной фигуре, восседавшей прямо на черепице у водостока. Неужели соглядатай? И как он туда забрался? Ретировавшись обратно под арку и стараясь сильно не высовываться из-за угла, Ангар достал арбалет, зарядил болт и приблизил оружие к глазу, приготовившись, если что, тут же стрелять. Приглядевшись как следует, гном отметил, что фигура на крыше совсем не шевелится и вообще выглядит какой-то неживой. Вскоре ветерок отогнал прядь тумана, и Непутевый сумел полностью различить своего неведомого противника. Сразу стало ясно, что мнимый соглядатай вырезан из дерева и является грубой работы скульптурой, не отличающейся благообразием форм и пропорций. Это был, несомненно, гном Нор-Тегли с полуобрезанной бородой и огромной плешью на макушке. На лысине сидела толстая деревянная мышь. Губы Ангара расползлись в усмешке – он узнал, в честь кого был поставлен этот превосходный деревянный двойник. Непутевый отличался превосходным зрением, поэтому смог разглядеть в тумане и утренней мгле, как точно резчику удалось повторить крючковатый и зазубренный нос, обвислые от алчности щеки и подточенное черной злобой и завистью ко всем окружающим лицо. Да, догадаться было несложно, ведь над дверью харчевни многозначительно поскрипывала вывеска: «Плешь Глойна. Коротышкам вход заказан».
Пообещав себе как-нибудь в другой раз непременно пальнуть в деревянного старика, Ангар извлек болт из ложа и вернул арбалет в чехол.
Крадучись, гном поднялся на холм. Из верхних окон здания лился багряно-желтый свет, доносился шум пьянствующей толпы. К парадному входу не стоило соваться, поэтому Непутевый прижался к стене и, осторожно пробравшись под окнами, обошел здание кругом. С его тыльной стороны он увидел внушительных размеров люк, пробитый во влажной земле. В такие люки обычно сгружают винные бочки с телеги, и, судя по всему, лаз вел в погреб харчевни. Ангар огляделся по сторонам и приложил ухо к дверце – тихо, и, кажется, нет никого; тогда он склонился над деревянными створками. В руках его появился продолговатый инструмент, напоминающий крюк, подвешенный на растяжке из трех бечевок; к крюку был прицеплен довольно сложный механизм. Шестеренки и какие-то катушки задвигались, негромко зашелестев, стоило гному повернуть несколько раз ключ завода. На бечевке он опустил свой крюк в щель между створками и оттянул первый рычажок. Тут же расцепились зажимы и обхватили запор. Следующие два рычажка заставили механизм отодвинуть тяжеленную доску в сторону, створки в тот же миг раскрылись внутрь – Непутевый всегда умел мастерски обращаться с различными замками. Можно было с полной уверенностью сказать, что «вскрытие» – это единственное искусство, которым он овладел идеально.
Разобравшись с этим примитивным засовом, гном оказался внутри вражьего штаба. Помещение, как он и предполагал, оказалось обширным погребом. Множество бочек располагались пирамидами у стен, бутыли и бутылки лежали на стеллажах, в одном из сухих углов были свалены мешки с мукой, под потолком на веревках висели заготовленные птичьи и кроличьи туши.
Тем днем у основания Хмурой башни прятался некто. Вел он себя странно и подозрительно, явно что-то вынюхивая, за кем-то подглядывая и подслушивая, что творится кругом. Некто был настолько занят своим делом, что не заметил подошедшего к нему гнома, и, когда нищий коротышка ткнул его в спину, дотронувшись до плаща, даже подпрыгнул от неожиданности.
– Господин, – пролепетал гном, вглядываясь в лицо незнакомца. Для любого из тех, кто прожил достаточное время в нищенском пригороде Гортена, стало бы ясно, что этот человек явно не из этих мест. И пусть лицо подозрительного типа было измазано грязью, а одет он был в сильно поношенные одежды – даже последний слепец из шайки Глазастого Ку распознал бы в облике чужака нарочитую маскировку. А если он не отсюда и скрывает свой облик, то у него, возможно, что-то да и найдется в карманах. Подобный прохожий точно достоин называться господином, пока, по крайней мере, не протянет дарящую руку или не отшвырнет просящего в грязь.
– Чего тебе, попрошайка? – оглядевшись по сторонам, спросил незнакомец. Никто из тех, кто видел гнома в предместьях, ни за что не смог бы опознать в нем Нор-Тегли. Все думали, что перед ними просто убогий коротышка. Как-то трудновато было представить себе нищего побирушку-гнома. По мнению людей, сыны гор и предгорий неизменно богаты, шикарно одеты и слишком горды для того, чтобы бродить в подобном виде, валяться пьяными в грязных канавах, спать в сырых подвалах или просить подаяние.
– Господин, не подадите ли сирому да голодному на кусок хлебной лепешки, ради Хранна Милостивца и Синены Заступницы?
Он назвал имена чужих богов, ведь его бог здесь был не в особом почете. Для всех остальных его бог был давно мертв. Уже не раз ему приходилось употреблять эту фразу. Сперва его коробило, но вскоре он настолько привык, что уже не думал о сказанном как о предательстве веры и религии предков. Эти слова он слышал от других нищих – тех жалких людишек, что обитали в туннелях под городом или в полуразваленных лачугах здесь, в предместьях.
– Пошел прочь, мерзкий карлик. – Господин поспешил отойти на пару шагов от попрошайки. Было видно, что в его планы (какие бы они там ни были) не входило с кем-то здесь общаться.
Гном вздохнул и побрел прочь – не впервой ему отказывали, но прилипчивой, словно пух чертополоха на смоле, наглостью местных обывателей он еще не обладал. Хорошо хоть в лицо не плюнули и бока не намяли…
– Эй, ты, – приглушенно позвал его человек, видимо, передумав. – Постой-ка. – Незнакомец поманил его к себе рукой, все так же подозрительно оглядываясь по сторонам. – Карлик, ты хочешь заработать три медяка?
– Конечно, сэр! – Глаза бородача на миг жадно загорелись, но тут же вновь поблекли.
– Ты все тут знаешь? – Подозрительный господин обвел рукой окрестности. Гном кивнул. – Что ты слышал о новых людях, что приходят сюда? Чужаки разные…
– Вроде вас, сэр? – усмехнулся гном. – Здесь таких хватает. Все, в кого ни плюнь, подаются в столицу, еще не зная, что их надеждам здесь не суждено сбыться. Вас, господин, интересует кто-то конкретно?
Человек на мгновение задумался. По его лицу было видно, что он не хочет идти напрямик, не желая рисковать каким-то своим делом, но при этом времени у него не то чтобы много.
– Что ты слыхал о беглых каторжниках?
– А у вас к этим ребятам дела али как? – нахмурился гном. Пусть он и не отсюда родом, но уяснил себе предельно ясно, что порой распускать язык не следует – кое-кто может тебе его и отрезать… прямо с головой. Лично для себя бродяга четко решил ни за что не влезать в свары между тайной стражей и местной преступной братией.
– Мои дела останутся при мне, – твердо сказал человек, и в его руке появились монеты. Их было немногим больше обещанных трех медяков. Дрикх Великий! – неужели в перчатке незнакомца блеснул белым серебряный тенрий?! Это все меняло…
– Кое-кто сказал давеча кое-кому, что сам слышал от кое-кого, а тому напел в ухо некто не далее чем два дня назад, что братья Броганы, известные конокрады, бежали прямо из петли и обосновались не где-нибудь, а именно здесь, на чердаке у Толстухи Мо. Эта всем известная дама приторговывает лепешками с крысятиной – советую, господин, пальчики оближете! – и живет в лачуге у Большой Канавы. Это в четырех кварталах отсюда.
– Братья Броганы… – задумчиво протянул человек. – Нет, это не то. Еще… Есть здесь кто-нибудь, кто сбежал с… Теальской каменоломни?
– Не слыхал о таких. Сплетни, правда, бродят по улицам об одном убивце, что прикопался где-то поблизости, но, как рассказывал кое-кто историю, услышанную от кое-кого, одному своему приятелю, когда я подслушал, его привезли на черной карете, что появилась здесь со стороны нового дайканского тракта, проходящего, как всем известно, и мимо Теала. И он протирает зад неподалеку от сгоревшего дома на улице Грызов или еще где. О подобном наверняка знает Уорл Ловкие Пальцы, что лучше всех играет в кости у «Трех Голубиц» подле Большой Помойной канавы. Если нужно, у него все и спросите. Только не говорите, кто вас к нему послал. И еще… моя плата.
– Хоть ты мне и не сильно помог: бродяги на черных каретах, братья-конокрады да и прочее… ладно, держи… Говоришь, «Три Голубицы»?
Гном кивнул и поспешно протянул руку за деньгами…
Нечего удивляться, что пять медных грошей и один серебряный тенрий быстро испарились, как ночной призрак, попавший в полосу света от фонаря. Прошла какая-то седмица, а у бродяги-гнома уже с вечера не было ни капли во рту, и вездесущий Вчера вновь стал ему докучать своим гнетущим присутствием.
– И нечего там нашептывать, – пробурчал себе под нос Нор-Тегли. – Скоро тебе снова на покой… О чем бормочешь? Хе-хе… Да-да, дружок. – Бородач резко дернул головой, будто получил крепкую затрещину, и несколько раз судорожно моргнул. – У меня есть еще… еще кое-что… Вскоре я куплю себе много эля. На пару-тройку деньков мы простимся с тобой… Я знаю, что не должен отдавать его, но… кто мне что скажет или сделает? Дрикх спустится самолично, чтобы покарать меня? Да будь он таким прозорливым, уже отбил бы мне голову своим молотом только за мысли о том, чтобы хотя бы просто расстаться с его знаком – не то чтобы продать его. Ты не отговоришь меня, Вчера… Я так устал от тебя… я уже не могу… Но все, тише-тише. Не произноси ни слова. Я уже вижу этого человека. Не стоит мне с тобой общаться при нем… Меня все и так считают из-за тебя безумцем. Еще бы – к ним же не приелась, словно репейник, проклятущая тень… Все. Тсс!..
Гном вышел на площадь, точнее, просто на обширное заболоченное пространство между нависающими домами, которые в тумане казались угловатыми обломками скал. В центре располагался колодец, говорят, вырытый так давно, что никто и не упомнит, когда именно. Только здесь во всех предместьях можно было раздобыть чистую воду. Да и то – приходилось платить за каждое ведерко по медяку тому, кто объявил себя единственным хозяином этого места!
На ободе колодца восседал человек, облокотившись спиной об одну из опор навеса. Тощий, как изголодавшийся лис, плут был одет слишком пестро для окружающей серости, но он всегда был не прочь выделиться. Все знали того, кто хозяйничал у Дырявого колодца. Это был ар-ка, или по-простому – цыган. Звали его Мельк, но больше он гордился своим прозвищем – Заплата, что говорило о его жадности и длинных цепких ручонках, способных отодрать от любого бедняги последнюю заплатку (образно говоря, конечно).
Мельк всегда появлялся в зеленом кафтане с тиснеными манжетами и высоким воротником, расшитым рисунками из Жизни Дороги. На одном рукаве были изображены кони и кибитки, тянущиеся вдаль по тракту, контуры детей и женщин с тюками за плечами, на другом – Танцующие с огнем: мужчины с цепями в руках, на конце цепей виднелись скованные из двух тонких полос металла шары, внутри которых плясало пламя. Ар-ка носил широкие алые штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги с острыми носами и щегольскими отворотами. За пестрым нарядом Заплата скрывал или каторжное клеймо на левом плече в виде колеса – цыганского символа, или же гнилую прочерствевшую насквозь душонку. А скорее всего – и то и другое.
Стоило бородачу подойти, как ар-ка подбоченился и принял истинно королевский вид.
– Не спится, друг-гном? – Уж кто-кто, но Мельк Заплата никогда не путал этого нищего с человеческими карликами. – Клянусь пылью с трактов, солнце еще не скоро пробьется через этот туман!
– В горле что-то пересохло, – хрипло хохотнул низкорослый бродяга и резко дернул подбородком. Цыгану было не привыкать к разнообразным странностям своих многочисленных знакомцев.
– Я в долг не даю, ты же знаешь, Лори Дарвейг…
– Я не в долг… Я принес… тут… Почем нынче золото?
Цыган вскочил на ноги так стремительно, будто нечто жуткое и клыкастое вылезло из темных глубин колодца и куснуло его за тощую задницу.
– Неужели у тебя есть что-то еще?! – Округлившиеся глаза цыгана приобрели форму двух полированных блестящих монеток. – Я всегда, всегда знал, что эти пройдохи-гномы вечно прячут что-нибудь про запас.
– Да-да, – не стал спорить Дарвейг. Скрепя сердце он полез за пазуху. Он не должен был… Ему было горько и больно… но пальцы сами вытаскивали на свет большой золотой ключ на золотой же цепочке.
Ар-ка пораженно распахнул рот, его скрюченные пальцы потянулись к невиданному сокровищу. Кончик пальца человека был всего в дюйме от заветного ключа, когда его руку самым неожиданным и бесцеремонным способом с силой оттолкнули в сторону.
– Не смей! – раздался вдруг сбоку знакомый низкорослому хриплый голос, а в запястье Дарвейга кто-то вцепился.
Лори ошарашенно повернул голову. На него глядел хмурый Нор-Тегли в темно-красном плаще с капюшоном. Его длинная холеная борода была столь же рыжей, как хвост проказливой лисицы, яростно прищуренные глаза – налиты сталью. Нищий не мог не узнать своего старинного друга.
– Рубин? – вздрогнул гном. – Что ты здесь?.. Как ты меня нашел?..
Точно железные, пальцы рыжебородого давили на запястье бродяги с силой все сжимающихся кузнечных тисков. Было больно, но Дарвейг не замечал боли – ужаснейший стыд травил душу намного сильнее. Эти глаза… эти осуждающие глаза… Его друг… Больше всего он боялся, что Дори увидит его таким, и вот – он увидел.
– Почтенный! – с приторной полуусмешкой обратился к Рубину цыган. – Клянусь всеми спицами на колесах фургонов ар-ка, вы, должно быть, не заметили, что у нас здесь с господином дела! Еще мой прадед, обочина тракта ему на века, говаривал, что очень некрасиво влезать в чужой разговор!
Дори смерил человека презрительным взглядом. С подобными хлыщами у него разговор был всегда короток, но беспечный цыган пока еще об этом не знал. Мерзавец стоял, уперев руки в бока и выпятив живот, всем своим видом проходимец напоминал почти пустой кожаный бурдюк для воды. Глаза гнома задержались на вещи, примечательной даже на фоне такого цветастого образа: из мешка за плечами мошенника виднелась резная рукоять арбалета. На красивом дереве рунами азрала можно было разглядеть только часть надписи, но Рубин знал ее целиком – сколько раз приходилось видеть. «Гаринир Де», что значило – «Не промахнись» – это было имя легендарного в Хребте Дрикха оружия, которым до недавнего времени владел лучший стрелок по эту сторону гор, Лори Дарвейг. Не требовалось долгих мыслительных изысканий, чтобы понять, как именно перекочевал арбалет к цыгану.
– Нравится, да? – проследил за взглядом гнома ар-ка. – Мой трофей.
Рубин пристально поглядел на друга. В глазах Лори стояли слезы. «Трофей»…
– Даю пятьдесят золотых тенриев, – сквозь зубы проговорил рыжебородый.
– Ого! Клянусь ветром, что шелестит пологом кибитки, это немалые деньги! Но ведь здесь четыре резных рога и две звонкие тетивы из нервущегося волоса кобольда!
– Семьдесят, – поднял цену Дори.
– Мой добрый низкорослый господин, должно быть, туман настолько въелся в твои глаза, что ты не видишь рукояти из черного вяза и тончайшей резьбы на ней? Не нужно забывать и о золотых украшениях в виде… в виде…
– …ловкого зверька неру, – подсказал багровый, точно свекла, Лори, не в силах поднять глаза на свое любимое оружие – родовую вещь, что передавалась от отца к сыну еще со времен Великого Раскола, когда дети Дрикха разделились на Дор-Тегли и Нор-Тегли.
– Да, и ловкого зверька неру, – согласился ар-ка, быстро закивав. – Позволь тебе еще поведать, носитель огненной бороды, о замечательном самовзводном механизме. Таких вещиц ты не встретишь в Гортене.
– Сколько же ты хочешь, сын дороги? Сотня золотых?
Цыган громко и пронзительно расхохотался. Он ткнул пальцем в ничего не понимающего Дори.
– Эта диковинка не продается! Она останется у меня, что бы ты себе ни возомнил! Я ведь еще не падал с коня вниз головой, чтобы продавать подобным тебе такую красоту и редкость! Как тебе моя шутка? Ну, давай же посмеемся вместе, удивленный толстяк! – Здесь утративший всякий стыд ар-ка был уже не прав: гном не удивлялся. Недоумение давно сменилось злостью в гневно сузившихся глазах Рубина.
– Знаешь, человече, я не люблю шуток над собой и своими друзьями.
– Так этот жалкий пропойца твой друг? И что же ты сделаешь, карлик? – скривился цыган, перестав смеяться. Он поднес свое немытое лицо прямо к лицу Дори. – Вы, Нор-Тегли, сильно отличаетесь от своих Подгорных собратьев. Мне стоило бы опасаться какого-нибудь темного Дор-Тегли, что больше жизни любит убивать и которому нравится вид крови. Но вы… – Глаза человека расширились, из перекошенного рта вырвалось сдавленное хрипение.
– Что мы? – поинтересовался Дори, нанося удар за ударом. Одной рукой он сжимал расписной ворот цыганского кафтана, в другой держал стремительно извлеченное из-под плаща тайное оружие – короткий меч с широким клинком – такой же, как был у Ангара. Сталь еще несколько раз вошла в живот пройдохи-ар-ка, превращая его в жуткое кровавое месиво.
– Я говорил тебе, что не терплю шуток над собой. Я не люблю, когда меня называют толстяком и карликом… но больше всего я не люблю, когда различные выродки имеют глупость меня недооценивать.
– Рубин… – испуганно проговорил Лори.
– Бери мешок, и уходим…
Тело рухнуло в колодец. Послышался глухой удар о каменную кладку и всплеск воды глубоко внизу. Меч вновь спрятался в ножны за спиной под плащом. Дори огляделся по сторонам. Улочка была по-прежнему пустынной, предместья еще спали. Туман надежно скрыл преступление.
– Пойдем отсюда. Не отставай…
Старые друзья направились прочь. Под ногами чавкала грязь, скрипели гнилые доски сломанного настила.
– Ты готов был отдать за «Не промахнись» целую сотню золотых? – спросил Лори, нежно гладя рукоять любимого оружия. Он уже и не надеялся, что когда-нибудь вновь сможет коснуться его.
– У меня нет и пяти десятков, – отрезал Дори, тем самым признавшись, что исход всей торговли с Мельком Заплатой был предрешен еще в самом начале. – Не такие уж мы с Дор-Тегли разные – не следует злить гнома.
– Прости меня, Дори, прости… Я больше не мог терпеть тень… Злобный Вчера… Ты ведь знаешь…
– Оставь свои извинения при себе, – жестко ответил Рубин. – Мне они ни к чему.
Они продолжали идти молча, пока Лори вновь не заговорил:
– Ангар знает обо мне? Знает, что я…
– Да.
– Я имел в виду, что я… намеревался продать Ключ и…
Дори резко остановился:
– Еще раз услышу подобное… Ты достал Ключ, чтобы доказать этому дрянному человечишке, что вера в Дрикха открывает любые двери в сердцах и очищает любые души. Ты понял меня?
– Но…
– Ты понял?
– Да, да, Дори, понял, – поспешил согласиться Дарвейг.
– А где сам Непутевый? Что поделывает?
– У него дело, – не вдаваясь в подробности, ответил Дори.
* * *
Гном в сером плаще крался, сливаясь с туманом. Если бы у одного из домов не высился столб с указателем: «Старый город. Улица Слепого Стрелка», Ангар ни за что не нашел бы этот узкий проход под пробитую в стене арку. В полутьме промозглой галереи воняло помоями и нечистотами. В одной из разваливающихся кирпичных стен проглядывала облезлая дверь. Подле нее у трехступенчатой лесенки привалился грязный нищий, который вдруг разразился хриплыми увещеваниями, направленными то ли к самому себе, то ли в адрес горячо любимой стражи, то ли еще кого – кто его разберет? Этот пример человеческого падения являлся вполне достойным дополнением сего местечка.Пройдя галерею насквозь, Ангар вышел под открытое небо и поблагодарил Дрикха, что не потерял сознания от царящей в проходе за спиной вони. Мрачный закуток отнюдь не желал походить на улицу – скорее на некий большой двор, с колодцем, грязным птичником, где курлыкали ободранные голуби, и единственным, ни разу, наверное, не зажигавшимся фонарем на столбе по центру. Со всех сторон нависали, грозя в любую минуту обвалиться, верхние этажи неказистых зданий, флюгера на черепичных крышах давно проржавели, и их никто не собирался чинить или менять на новые. Брусчатка под ногами была в некоторых местах выбита, и в ямах стояли почти никогда не высыхающие грязные лужи – и это при том, что дождь был, кажется, целых три дня назад. Любой из забредших сюда чужаков ни за что не поверил бы, что это место – такая же неизменная часть столицы, как досадное наличие косточек в мясном пироге.
Но при этом Ангар не испытывал никакого чувства омерзения или презрения – в своих вечных скитаниях он видал углы и похуже. Гном предположил, что с появлением купеческого Сообщества Свободных в Гортене и изданием неких королевских указов дела у глубокоуважаемого горожанина Тобиуса Райли и его приспешников действительно пошли не слишком хорошо, если они обосновались в подобном закутке[1]. Правда, долго думать о подобных вещах он никогда не любил, поскольку лишние мысли всегда вгоняли излишне деятельного Нор-Тегли в черную скуку.
Вот и сейчас, не строя никаких особых планов на случай возможных неприятностей, так и не выспавшийся гном широко зевнул и направился к виднеющемуся в конце двора проходу, что терялся в утреннем тумане.
Вся улица была кривой и изломанной, она состояла из множества отдельных отрезков, отчего каждый десятый шаг Непутевый отбивал каблуком на углу, заворачивал за него и осторожно продолжал свой путь по все тому же Слепому Стрелку. Неизвестно, почему улица получила такое название, ее следовало бы переименовать в Слепого Зодчего, поскольку тот умелец, что вычерчивал план ее постройки, уж точно не мог похвастаться остротой зрения. Дома нависали над самой головой своими верхними этажами, по карнизам блуждали тощие и злые коты (Дори здесь бы понравилось), и среди них не было, слава Дрикху, ни одного черного! Предприятие уже обещало быть успешным. Ангар достал из-за ворота камзола золотой Ключ, священный для каждого гнома символ Дрикха, поцеловал его на счастье, после чего засунул обратно, подальше от всевозможных любопытных глаз.
Вскоре улицу перегородила стена. В ней виднелся чернеющий ход, подобный тому, что располагался в начале улицы. Указатель на столбе насмехался: «Пьяный Холм. Ни шагу вперед…» Неким бездельником, не лишенным чувства юмора, на деревяшке была добавлена корявая надпись, вырезанная тупым ножом: «Старий Горад». Стража точно сюда никогда не заглядывала, иначе кое-кого уже давно бы научили грамотности.
Ангар осторожно двинулся под арку, приготовившись в случае чего отразить атаку из темноты. Как ни странно, в галерее никого не было, кроме трупа старого пса: его облезлая шкура обвалилась на ребрах, а на вывалившемся в грязь языке пировали мухи. Смрад здесь стоял еще почище, чем в том проходе, что являлся началом улицы.
Вскоре Непутевый выбрался под открытое небо. Здесь и вправду располагался довольно обширный и высокий холм. На вершину вела крутая дорога с выдолбленной в некоторых местах брусчаткой. У основания возвышенности росли какие-то чахлые деревца. Вдали сквозь молочное марево можно было разглядеть едва видимые контуры огибающей холм внешней городской стены – это означало, что Ангар до сих пор не покинул пределов столицы.
На вершине холма, окутанное волнами тумана, словно огромный надгробный камень, возвышалось нескладное здание в несколько кривых этажей. Его окна были закрыты ставнями, кроме тех, что находились далеко от земли и в которые не представлялось возможным заглянуть, даже если подкрасться к самой стене. Из кирпичной трубы на двускатной крыше вырывался дымок. Взгляд гнома задержался на некоей странной фигуре, восседавшей прямо на черепице у водостока. Неужели соглядатай? И как он туда забрался? Ретировавшись обратно под арку и стараясь сильно не высовываться из-за угла, Ангар достал арбалет, зарядил болт и приблизил оружие к глазу, приготовившись, если что, тут же стрелять. Приглядевшись как следует, гном отметил, что фигура на крыше совсем не шевелится и вообще выглядит какой-то неживой. Вскоре ветерок отогнал прядь тумана, и Непутевый сумел полностью различить своего неведомого противника. Сразу стало ясно, что мнимый соглядатай вырезан из дерева и является грубой работы скульптурой, не отличающейся благообразием форм и пропорций. Это был, несомненно, гном Нор-Тегли с полуобрезанной бородой и огромной плешью на макушке. На лысине сидела толстая деревянная мышь. Губы Ангара расползлись в усмешке – он узнал, в честь кого был поставлен этот превосходный деревянный двойник. Непутевый отличался превосходным зрением, поэтому смог разглядеть в тумане и утренней мгле, как точно резчику удалось повторить крючковатый и зазубренный нос, обвислые от алчности щеки и подточенное черной злобой и завистью ко всем окружающим лицо. Да, догадаться было несложно, ведь над дверью харчевни многозначительно поскрипывала вывеска: «Плешь Глойна. Коротышкам вход заказан».
Пообещав себе как-нибудь в другой раз непременно пальнуть в деревянного старика, Ангар извлек болт из ложа и вернул арбалет в чехол.
Крадучись, гном поднялся на холм. Из верхних окон здания лился багряно-желтый свет, доносился шум пьянствующей толпы. К парадному входу не стоило соваться, поэтому Непутевый прижался к стене и, осторожно пробравшись под окнами, обошел здание кругом. С его тыльной стороны он увидел внушительных размеров люк, пробитый во влажной земле. В такие люки обычно сгружают винные бочки с телеги, и, судя по всему, лаз вел в погреб харчевни. Ангар огляделся по сторонам и приложил ухо к дверце – тихо, и, кажется, нет никого; тогда он склонился над деревянными створками. В руках его появился продолговатый инструмент, напоминающий крюк, подвешенный на растяжке из трех бечевок; к крюку был прицеплен довольно сложный механизм. Шестеренки и какие-то катушки задвигались, негромко зашелестев, стоило гному повернуть несколько раз ключ завода. На бечевке он опустил свой крюк в щель между створками и оттянул первый рычажок. Тут же расцепились зажимы и обхватили запор. Следующие два рычажка заставили механизм отодвинуть тяжеленную доску в сторону, створки в тот же миг раскрылись внутрь – Непутевый всегда умел мастерски обращаться с различными замками. Можно было с полной уверенностью сказать, что «вскрытие» – это единственное искусство, которым он овладел идеально.
Разобравшись с этим примитивным засовом, гном оказался внутри вражьего штаба. Помещение, как он и предполагал, оказалось обширным погребом. Множество бочек располагались пирамидами у стен, бутыли и бутылки лежали на стеллажах, в одном из сухих углов были свалены мешки с мукой, под потолком на веревках висели заготовленные птичьи и кроличьи туши.