Владимир Величко. Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают

   Все согласно покивали головами, а он продолжил:
   – Мы, конечно, сели и поехали дальше, немного поговорив о том, почему она лежала на проезжей части – ведь здоровая, не травмированная. Как-то необычно это было. И мы так бы ничего и не узнали, но, когда возле собаки выходили из машины, я выронил свой мобильник и заметил это только в городе. Мы, конечно, вернулись на то место в надежде найти телефон. Вот там-то мы и обнаружили, что та самая собака лежит на прежнем месте – там, откуда мы ее согнали, – мертвая, как говорится, с признаками переезда колесом автомобильного транспорта: сильно деформированная и в обширной кровавой луже. Других собак ни рядом, ни в отдалении уже не было.
   Назад мы ехали молча. Ни говорить, ни обсуждать это не хотелось. И лишь подъезжая к городу, следователь сказала:
   – А вы обратили внимание, какое отчаяние в глазах у всех собак было? Отчаяние и безнадежность! И голод…
   – Мы в ответе за тех, кого приручили!! – сказал Юра с горечью и добавил: – А наши собаки под машины ложатся.
   Кто ответит за это? Никто…

Танк, бутылка и кровоподтек

   …и Осипов, сказав это, встал и, ни на кого не глядя, вышел в коридор. После этого в комнате повисла тишина. Все старательно принялись жевать рыбку, не поднимая глаз и стараясь не глядеть друг на друга.
   – Ну что вы за люди такие? – через несколько минут с досадой сказал Самуилыч. – Мало вам про мертвых человеков рассказывать, так нет, вы сюда приплели еще и бедных убиенных собачек! Тьфу! Садисты. Один про инцест, другой…
   После этих слов стал разгораться спор о ценностях жизни человека и животного, который вновь прервал Самуилыч:
   – Ша! Нечего спорить. Сколько людей – столько и мнений. Вон Осипов даже вышел, чтоб не глядеть ни на кого, а кто-то недрогнувшей рукой будет убивать и домашних, и диких животных. Хватит! Давайте я вам лучше расскажу веселую историю о том, как я стал судмедэкспертом. Правда, это сейчас она веселая, а тогда, – Самуилыч помолчал, – тогда она мне не казалась веселой, – и, подбирая слова, стал говорить:
   – Свою врачебную деятельность я начинал в погонах – лейтенантом медицинской службы, ибо заканчивал военно-медицинский факультет Томского мединститута. По окончании мне повезло: отправился служить врачом в медсанчасть учебного полка Сибирского военного округа. А это вам не Анадырь, не Камчатка и не пески Средней Азии. Полк находился в пригороде одного из областных сибирских городов. Нас в медчасти было три врача. Кроме меня, старлей из «пиджаков» и начальник – майор медицинской службы, которого я за два года службы ни разу трезвым не видел. Впрочем, пьяным в зюзю – тоже. Кроме врачей, были военфельдшеры, санитары, дезинфекторы. Коллектив небольшой, но дружный. Работа – то бишь служба – мне нравилась. Знаете, такое разумное сочетание медицины и армии. Лечили в основном амбулаторные случаи, то есть все по мелочи. А все серьезное транспортировали в гарнизонный госпиталь.
   Так я прослужил почти два года, когда случился… Впрочем, давайте сначала! Каждую весну и осень у танкистов происходит перевод техники с весенне-летнего периода эксплуатации на осенне-зимний. Тогда механики-водители танков готовят технику для эксплуатации в разных температурных режимах – меняют масла`, антифризы и вообще наводят на технику глянец, так сказать. И вот по окончании периода подготовки комиссия проверяет качество и правильность такой подготовки техники и выставляет оценки. А от оценок зависят отпуска у сержантов, поощрения офицерам и так далее. Такая комиссия, как правило, формируется приказом командира полка из своих же офицеров-танкистов. Впрочем, иногда случались взаимопроверки: комиссия из офицеров нашего полка отправляется проверять подготовку техники в танковое училище, что находилось неподалеку, а группа офицеров из училища направлялась к нам. Вот такая взаимопроверка случилась весной, когда я уже заканчивал второй год службы, и мне вот-вот «светила» третья маленькая звездочка на погоны.
   Комиссию, что приехала проверять технику нашего полка, возглавлял майор, зампотех батальона училища. Ему майора дали совсем недавно, и поэтому он, как говорится, землю рыл, рвение проявлял немыслимое, хотел показать себя.
   Вот, коллеги, представьте себе картинку: перед боксами стоят в ряд танки Т-55, Т-62. Личный состав стоит перед машинами, а проверяющие идут с важным видом мимо, оценивая внешнюю сторону – все ли подкрашено, нет ли грязи и т. д. Да, забыл сказать! На танках экипажей не было, так как машины были учебно-боевыми – на них механики-инструкторы обучали курсантов вождению танка. То есть на одном танке был один сержант – механик-инструктор, который и готовил к проверке закрепленную за ним машину. Поэтому проверяющие осматривали только трансмиссию, ходовую часть и прочее. А вот вооружение – пушку, пулеметы, стабилизатор – не смотрели, так как они не эксплуатировались.
   И вот, когда всю проверку практически закончили, этот майор вдруг заявляет, что надо бы проверить и вооружение. Все, конечно, заскучали, заскулили… уже обед скоро, в офицерской столовке все накрыто уже, как всегда, выставлено определенное количество согревающих жидкостей. В общем, все предвкушают, а этот зануда – проверять танковые пушки!
   Вот здесь-то и произошло действо, давшее толчок моему вылету из рядов Вооруженных сил и влету в ряды гражданских судебных медиков. А произошло вот что. Для того чтобы проверить пушку, башню на танке поворачивают на 45 градусов, и тогда пушка опускается к земле максимально. Тогда можно осмотреть и оценить ствол, наличие или отсутствие в нем смазки, ну и прочую чепуху. И вот сержант сигает в башню и крутит ее вправо, одновременно опуская ствол. Майор снимает чехол дульного среза и приставляет морду к стволу, из которого в тот момент что-то вылетает и бьет его прямо по фейсу. Майор падает на спину и, закрыв лицо руками, верещит будто резаный.
   Все в первую секунду от неожиданности опешили. А потом… А потом майор убирает от лица руки и… Представьте себе картинку: майор сидит на земле, под левым глазом уже обширный, наливающийся синячина, а спереди между ног – там, где разошлись полы шинели, – торчит, словно причинное место, бутылка водки. Все офицеры сначала захихикали, а потом разразились дружным хохотом с комментариями:
   – Говорили же тебе, майор, не надо в пушку лезть, не надо, – приговаривали сквозь смех офицеры, – а ты не послушался! А у них, оказывается, пушки бутылками стреляют!
   – Майор… ха-ха-ха… в бутылку залез, – ну и подобные шуточки в немалом количестве.
   Как легко догадаться, бутылку в пушку (видать, тоже отмечать окончание проверки собирались ребятки) спрятал механик-водитель этого танка: все ведь знают, что пушки не проверяют. А вот майора угораздило усердие проявить! Я, естественно, осмотрел майорский глаз и более серьезных повреждений, чем банальный кровоподтек, у него не обнаружил.
   Этому майору посмеяться бы со всеми, ну в худшем случае, ходатайствовать о том, чтобы сержанта на «губу» отправили (что, кстати, потом и без него было сделано). Но майор оказался… не совсем умным. Он, громогласно пугая всевозможными карами, побежал писать рапорт командиру полка о том, что его умышленно травмировали и что все нагло и радостно смеялись, и так далее… На трех страницах, зануда, накатал и всех туда приплел, даже врача, то есть меня. Типа, я ничего не сделал, а только осмотрел, не оказав помощи.
   Здесь Самуилыч замолк, погрузившись в воспоминания. Мишка Биттер протянул ему полную кружку:
   – Ну а дальше, дальше-то что? Как ты из армии-то вылетел? За что?
   – Дальше… – допив и ставя кружку на стол, – дальше, на следующее утро меня вызвал командир полка! А он у нас был колоритнейшей личностью. Представьте себе героя Гражданской войны Семена Михайловича Буденного и его знаменитые кавалерийские усы. Вот и наш полковник внешне сильно походил на маршала, только росточком был поменьше, зато усами – значительно маршала превосходил: густые, широкие, закрученные на кончиках чуть не до ушей. Усы были предметом его особой гордости, любви и объектом тщательнейшего ухода. Вот, значит, прибыл я к нему, доложился, и он, поглаживая усы, говорит:
   – Лейтенант, слушай приказ! Завтра к 17 часам представить мне… как это, – он глянул в бумажку, – акт обследования майора, в котором подробно описать повреждения и дать им оценку. Выполнять!
   – Товарищ полковник, так товарища майора лучше отправить на экспертизу в город, я же не специалист, у меня нет…
   – А-а-тставить разговорчики, лейтенант! Советский военный врач все должен знать и все уметь! Шагом марш выполнять приказ!
   – Есть! – четко ответил я и строевым шагом выкатился из кабинета.
   Приказ этот меня сильно озадачил, потому как я не имел ни малейшего понятия о том, как составлять такие акты, как определить тяжесть повреждений, а то, что нам преподавали на факультете, я уже давно позабыл. Для начала я подался к своему майору. Он, как всегда, был подшофе и сказал, что тоже ни бельмеса в этом не понимает. Потом, помолчав, выпил еще граммульку разведенного медицинского и сказал:
   – Вот что, лейтенант, а топай-ка ты в город, – и сказал мне адрес, – в бюро судмедэкспертизы. Там тебе и скажут, как писать и как оценить. Поня´л?
   Я так и сделал. Доложил дежурному по полку и отбыл. Довольно быстро нашел Бюро судмедэкспертизы и первого, кого там увидел, это моего сокурсника. Вот с ним-то я и обсудил проблему. Он выслушал и написал примерно так: «На верхнем и нижнем веках левого глаза имеется фиолетовый кровоподтек в форме замкнутого очка…», ну и так далее. И, естественно, определил это повреждение как самое легкое. Довольный и радостный, я вприпрыжку подался в часть и на следующий день в 17 часов был в кабинете полковника.
   – Ну что, сынок, приказ…
   – Так точно! Вот, – и протянул ему свои бумаги. Он углубился в чтение, но вскоре я увидел, как лицо его стало багроветь, он запыхтел и вдруг как шваркнет кулаком об стол:
   – Да как ты посмел, лейтенант, сравнить глаз товарища майора с очком… Ты что, не знаешь, где у мужика очко?..
   – Да я…
   – М-а-а-лчать! – взревел он. – Тебя… за такие… фокусы… на гауптвахту! Глаз с очком сравнить! А это что? – ткнул он в бумаги. – Почему легкие повреждения? Это у тебя они легкие могут быть, а у проверяющего товарища майора они не могут быть легкими…
   – Товарищ полковник, правила для всех…
   – Отставить правила!
   В общем, я попытался полковнику все объяснить, но у него, как говорится, закусило. Он ничего ни слышать, ни понимать не хотел и при этом нес такую чушь, что я не сдержался и на один его выкрик сказал, что у него весь ум в усы ушел, раз до него элементарного не доходит.
   Вот после этого я отправился на 15 суток на «губу». А по выходу – написал рапорт об увольнении. Тогда, в середине 60-х, при раннем Брежневе, уйти из армии было сложно, однако меня почему-то уволили легко.
   И что самое смешное, получая военный билет офицера запаса, я узнал, что за два дня до моего рапорта из Москвы пришел приказ о присвоении мне звания старшего лейтенанта. А на гражданке я через пару недель раздумий пришел в Бюро судмедэкспертизы, и меня без проволочек приняли на работу. Вот так я и стал… тем, кем стал.

Как приходят в экспертизу

   – А не жалеешь, Самуилыч, о том, что ушел в судебку и вообще из армии? – спросил Влад Марлов. – Ведь если б не ушел, тоже, глядишь, до полковника бы дослужился! А с тремя большими звездами-то на погонах и пенсия была б побольше, да и при желании успел бы и в судебке еще поработать!
   – Знаете, ребята, не жалею! Я потом часто возвращался мысленно к тем усам и тому очку. Ну не военный я все-таки человек, и хорошо, что все это случилось, пока был молод, – ответил Вильгельм Самуилович и принялся за рыбку, не забывая и свою кружечку.
   – Можно, я расскажу о своем пути в судебную медицину? – спросил Влад Марлов. – Я ведь тоже не с институтской скамьи пришел в нашу специальность, – добавил он.
   – Давай, Влад, рассказывай, – разрешил Самуилыч.
   – Однажды, совсем недавно, – начал рассказ Влад, – читая детектив Александра Бушкова – что-то про Пиранью, я вычитал такие строки: «…А вскоре в стране начались нешуточные перемены, и начались они с того, что карающий меч единственно верного учения, ненадолго оставив в покое чудище империализма, обрушился, молодецки рассекая воздух, на гидру пьянства и алкоголизма…»
   Когда я это прочитал, то внезапно понял, что этот самый «карающий меч единственно верного учения», помимо «гидры пьянства и алкоголизма», безжалостно прошелся и по мне, грешному! Нет, нет! Это вовсе не то, о чем вы подумали. Не был я частью этой самой гидры пьянства и алкоголизма. Я, если хотите, был именно этим карающим мечом! Ну, конечно, не всем мечом, а лишь малой его частичкой, но тем не менее… В общем, я находился по ту же сторону, что и рука, держащая карающий меч, а сама эта «гидра» находилась в перекрестье прицела «единственно верного учения», и волею обстоятельств и избранной специальности мне тоже пришлось смотреть в этот же прицел.
   Так вот, этот первый молодецкий замах «карающего меча» застал нас с женой в Ялте, где – как оказалось вдруг! – мы занимались крайне предосудительным делом: покидая время от времени наши нагретые местечки на пляже, сливались в единении с этой самой «гидрой»! Ибо, находясь в отпуске и пребывая в здравом уме, нельзя было упустить возможность насладиться великолепием массандровских вин. И мы – наслаждались! Мускаты, Кагоры, Портвейны… м-м-м! Вкуснотень! Как сказал по этому поводу поэт Николай Еремин:
   Южный берег Крыма. Синяя волна… Сигарета «Прима» Да стакан вина. Проплывают мимо Чудо-корабли… Жизнь неповторима, Что ни говори!
   Ну представьте себе жизнь отпускника на летнем море нашей, тогда еще не урезанной в размерах, Родины? С утра пляж, солнце, уже теплая вода и в короткие промежутки между этим великолепием – винные подвальчики, где бесплатно, грамм по двадцать, тебе набулькивают на пробу разнообразнейшие вина. Правда, с условием, что потом минимум один из наиболее понравившихся напитков – купишь. Ну, мы частенько и покупали бутылочку на вечер. И вот в то первое антиалкогольное утро мы, придя на пляж, обнаружили… пустоту! Людей не было! Вернее, почти не было. Так, редкие, единичные отдыхающие тела возлежали на всем огромном ялтинском пляже. Я удивился! Куда подевались соратники по ускоренному превращению белой кожи в золотистую? И лишь попозже, часа через два, мы узнали ужасающую весть: все магазины, винные подвальчики, пивные бары работают отныне только с четырнадцати часов. Это был удар! Ибо загорать «насухую», даже с утра, тогда было не принято.
   Еще запомнились суровые лица и осуждающе поджатые губы сотрудников аэропорта в Симферополе, когда в нашем, открытом для проверки чемодане они увидели разнообразные бутылки Кагоров, Мускатов, Рижских Бальзамов – ну не могу я эти слова писать с маленькой буквы! – в предосудительном количестве! И хоть куплены они были на остатки честно заработанных за год денег, но нам и самим стало как-то неловко и даже стыдно за свои алкогольные устремления. Таково было первое и еще нейтральное соприкосновение с «сухим законом».
   Ну а по приезде домой и выходу на работу меня как раз и направили на передний край борьбы с «гидрой». То есть как нарколога включили в состав районной комиссии, проверяющей предприятия города и района на предмет «алкоголизьма», как выразился секретарь райкома. Поначалу я с увлечением и даже энтузиазмом взялся за эту работу, понимая, что главное – организовать, а уж потом браться за лечение конкретных граждан, страдающих этим широко распространенным недугом. Однако, не проверив и половины предприятий, моя уверенность в правильности и действенности этих мероприятий сильно поколебалась. Я понял, что все делается весьма и весьма формально. Было видно, что на предприятиях, где все-таки имелись местные комиссии, вся работа была только на бумаге, а реальной борьбы с пьянством-то и не было! Таких предприятий было примерно половина. На остальных же – не было и того. Мы как проверяющие одних – хвалили, других – ругали, и даже как-то наказывали. Однако ощущалось, что и наши проверки, и их результаты – только на бумаге, только для отчета «вверх». Все для галочки! Вот об этом я и сказал на большом, расширенном заседании райкома. Сначала выступил руководитель районной комиссии по борьбе с «ней, родимой», где нудно, монотонно и длинно говорил о том, как много предприятий проверили, что в целом боремся мы с алкоголизмом успешно, хотя и имеются отдельные недостатки, но в целом… И тому подобное! Ну а когда пришла очередь профессионала-нарколога – то есть меня, то я, по молодости лет и сопутствующей ей категоричности, встал и сказал все, что думаю. Резко и категорично: мол, работа только на бумаге, реальных дел – никаких, время потрачено зря, и толку от такой работы – ноль! Это было непривычно – правда-матка, да прямо в глаза, да главному районному начальнику! Все аж проснулись! Он же в ответ на мою возмутительную и бестактную выходку хмыкнул и довольно вежливо – хотя и холодно! – меня удалил, чтоб не мешал работе районной комиссии и лично секретарю райкома.
   Посчитав, что после этакого афронта мое участие – к счастью! – в работе комиссии завершено, я со спокойной совестью пошел заниматься тем, чему меня учили – лечить больных. Тем более что в больнице на тот момент объявились сразу двое неотложных больных. Один из них сам прибежал с дикими криками в приемный покой и принялся убеждать медперсонал, что за ним по улице гонится… трамвай! Этот вид транспорта, как вы догадываетесь, в маленьком сибирском городке напрочь отсутствовал! Они ему сказали, что сейчас пришлют вагоновожатого, и он быстренько оказался в моих психиатрических ручках: фиксированный к коечке и с приличной дозой успокаивающего препарата в «мягком месте». Другой был посложнее. Он сначала тихонечко лежал себе на кроватке в хирургическом отделении, а потом вдруг старательно принялся обирать с себя «различных ядовитых насекомых», беспрестанно бормоча что-то себе под нос. Вплотную занявшись ими, я пару дней от них не отходил и поэтому дважды проигнорировал переданную мне персоналом информацию, что надо бы явиться в районную комиссию для продолжения работы. Кончилось это тем, что на третий день главный врач лично прибежал в палату и принялся громко и очень эмоционально, не обращая внимания на медперсонал и больных, говорить в мой адрес… много неприятных слов! Оказалось, что я сорвал уже два выезда, что я возмутительный критикан, что я такой и что я сякой, и что через 10 секунд – и не позднее! – мне следует быть в райкоме!
   Поняв, что против лома – то есть главного врача – нет приема, я бросил моих славных и конкретных алкашиков – отправился бороться с абстрактными! В райкоме на меня еще немного пошипело районное начальство: мол, смотри, дождесси у меня! – и мы отправились на очередное предприятие. И это – как потом оказалось – было последним моим вкладом в дело борьбы с пьянством и алкоголизмом вообще и на посту психиатра в частности.
   А случилось это так. На предприятии, которое мы проверяли в тот день, комиссию возглавлял недавно приехавший в наш город инженер и, соответственно, его совсем не знавший. Выяснив, что работа не ведется совершенно, что результаты равны нулю, представительница райкома пригласила главу комиссии на заседание райкома. И вот этот бедолага говорит ей, что он не здешний, а поэтому поясните, где райком находится? Эта представительница открыла было рот ответить, но тут черт дернул меня влезть со своим остроумием.
   – О, это легко! В центре города, – говорю я, – стоит Ленин с протянутой рукой! Вот за его спиной, мол, райком и ютится! – Я, понятное дело, имел в виду памятник вождю мирового пролетариата В.И. Ленину, который, выбросив руку вперед, как бы говорил всем: верным путем идете, тав-а-и-ищи!
   Так вот, при этих моих словах присутствовавшая здесь же инструктор того самого райкома партии чуть в обморок не упала: Ленин!.. с протянутой рукой!.. кощунство! И не успев вернуться в райком, она прямиком побежала к первому секретарю, где красочно – и конечно, совершенно непредвзято! – рассказала о происшедшем. Вот здесь-то они на мне и отыгрались. Припомнили и мою неуместную критику их работы, и срыв самой работы комиссии, и, главное, злобную клевету на вождя. Сказали, что это пахнет статьей, что я недостоин звания врача, что мне не место в их Советской больнице, что они отправят меня туда, куда Макар телят не гонял пасти. Все это словоизвержение сопровождалось мощными ударами секретарского кулака по столу, закатыванием в соответствующих моментах глаз инструкторши и тому подобное…
   Когда я вернулся в больницу, на крыльце меня уже ждал главный врач с листком бумаги: мол, пиши заявление об увольнении по собственному желанию! Еще сказал, что я дурак, что сам напросился, что работать все равно не дадут, а ты – он осторожненько оглянулся по сторонам – переходи в судебную медицину! Наш эксперт увольняется – место свободное, так что не тяни резину, езжай в город, в Бюро…
   С тех пор минуло несколько лет. Партию, приведшую страну в «коммунистический тупик», попросту отменили, обкомы и райкомы разбежались по сытным демократическим лавочкам. Оставшиеся попытались было организовать ЗАО «ГКЧП», но ввиду полной их неспособности к труду и творчеству (а любой заговор – это колоссальный творческий труд!) все вышло громким пшиком, а сами «заговорщики», получив по мордасам, быстренько оказались в узилищах, правда, весьма комфортабельных. По стране в это время гремели демократические митинги, и на один из них занесло и меня. Там как раз выступал бывший секретарь райкома – тот самый! Он, как вы понимаете, был уже закоренелым демократом, принародно сжегшим свой партийный билет. Увидев меня, он с энтузиазмом, горя насквозь фальшивым сочувствием, поволок на трибуну, крича, что я – жертва тоталитаризьма и вообще коммунистического режима, что я пострадал от произвола «коммуняк» и т. д. Я немного послушал его косноязычные вопли (говорить-то без бумажки он решительно не мог) и принародно, с трибуны, послал его… гораздо дальше того места, где в то время Макар пас телят, и со следственно-оперативной группой поехал осматривать очередное место происшествия.

Мальчик и злой эксперт

Глава 1

   – Хорошая история, Влад! Но сознайся честно – немножко приврал, да?
   – Ну, разве что чуть-чуть! Просто слегка облагородил ситуацию.
   – А вот интересно у других, каким был путь в профессию? – спросил Михаил.
   В комнате к тому времени собралось уже человек двадцать, и при беглом опросе выяснилась интересная вещь. Оказалось, что порядка 90 % всех экспертов, работающих в краевых и областных центрах, пришли в нашу специальность сразу с институтской скамьи, прямиком из интернатуры. А вот 60 % тех, кто работал в районах, пришли в судебку из других врачебных специальностей. Правда, рассказывать о своем пути в судебную медицину никто больше не захотел. Мол, все как обычно. Тем, кто после интернатуры, по определению, нечего было сказать, а остальные легко и просто пришли на освободившиеся в своих районах места без каких-либо эксцессов.
   После этого блиц-опроса все на некоторое время замолчали, сосредоточив внимание на содержимом кружек. Наконец, один из недавно зашедших в комнату экспертов, Марк Мормон – здоровенный детина под 190 см ростом, в прошлом мастер спорта по боксу – сказал:
   – Ну, если вы не против… Давайте я расскажу вам, коллеги… сказочку о извилистом пути – нет-нет, не в судебную медицину – уже в ней самой. Не против? – И оглядев слушателей, начал:
   – Назову эту историю я так: Сказка о маленьком мальчике и злом эксперте.
   В одном небольшом сибирском городке жил мальчик. Жил он, естественно, не один, а с папой и мамой. Папа у мальчика был трудяга каких мало. Он работал инженером по монтажу и регулировке каких-то сложных электронных приборов на железной дороге. Дорога, вернее, обслуживаемый им участок был немаленьким, поэтому папа сутками пропадал в командировках. Мама же мальчика была просто мамой и нигде не работала, поэтому всю нерастраченную энергию, любовь и все свободное время отдавала дому и воспитанию сына. Она, как наседка, прикрывала крылышками своего сынулю, защищая того от любых житейских передряг. И не дай бог, если кто-то обидит его!!! Тут уж берегитесь и трепещите! Всем достанется: и обидчикам ее чада, и тем, кто просто в стороне стоял, и даже сидящим на ветвях дерева любопытным воронам.