Страница:
Сталин никогда не обращался к философской категории свободы. Он мыслил утилитарно, прагматически. Но с его времени мы привыкли надежды и чаяния людей связывать главным образом с будущим. Да, человек должен видеть перспективы, свои и общества. Но без конца говорить о прогрессе, судьбах людей только в контексте «блаженства грядущих поколений» – это и есть иллюзорная свобода. Гармония, совершенство, изобилие, процветание, перенесенные только в будущее, немногого стоят. Нужно найти оптимальное соотношение нынешнего, реального с грядущим. Будущее имеет смысл только в связи с ныне живущими. Об этом как раз говорили и писали многие из тех художников, которых не мог или не хотел понять Сталин. Пройдут годы, и искусство, литература будут главным образом заниматься тем, чтобы славить его, «вождя». Останется тень свободы. А ее возвращение будет таким долгим и таким трудным. Как у Байрона:
Поражение «выдающегося вождя»
Но средь мильонов стал ты властелином,
Ты меч обрел в восторге толп едином,
А Диогеном не был ты рожден,
Ты мог скорее быть Филиппа сыном,
Но циник, узурпировавший трон,
Забыл, что мир велик и что не бочка он.
Поражение «выдающегося вождя»
Троцкий любил путешествовать. Любил хорошо отдыхать. Заботился о своем здоровье. Даже в самые трудные годы после гражданской войны умудрялся ездить на курорты, охоту, рыбалку. За его здоровьем постоянно следили несколько врачей. Он не стеснялся своих аристократических, барских привычек. Весной 1926 года он с женой решил осуществить вояж в Берлин для консультаций с врачами. В Политбюро отговаривали Троцкого от поездки. Но он настоял, и поездка состоялась. Документы Троцкому были оформлены на имя члена Украинской коллегии комиссариата народного просвещения Кузьменко. Попрощавшись на вокзале с Зиновьевым и Каменевым, он отбыл с женой и бывшим начальником своего фронтового поезда Сермуксом.
Я уже говорил, что Троцкий был посредственным политиком, и прежде всего из-за переоценки своего влияния, личной популярности. В борьбе со Сталиным Троцкий, повторюсь, нередко принимал наихудшие для себя решения: не приехал на похороны Ленина, не являлся на ряд заседаний пленума ЦК, Политбюро. И каждый раз его отрывали от этих важных политических дел поездки на отдых, путешествия, охотничьи вылазки, литературная деятельность. Его отсутствие Сталин каждый раз максимально целеустремленно использовал для усиления собственных позиций.
В последующем у Троцкого было много времени описать свою жизнь. В одной из работ он напишет, что во время поездки в Берлин пришел к выводу, что компромисса со Сталиным быть не может. Один из них должен будет уступить дорогу. Но он продолжал верить, что на обочине окажется Сталин. К нему, вспоминал Троцкий, стали льнуть Зиновьев с Каменевым, и они решили, что вместе могут вырвать инициативу из рук генсека. «Я думал, что мы еще сможем не дать произойти термидорианскому перерождению, – самоуверенно писал Троцкий. – Сталина нужно было заставить выполнить ленинскую волю».
Может быть, эти мысли родились у Троцкого под стук колес поезда, а может быть, в часы прогулок по улицам Берлина, но только тогда он, видимо, не вспомнил строки английского поэта-священника XVII века Джона Донна: «…не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе». Будущее готовило ему участь пораженца.
Кроме публичных выступлений против Троцкого, Сталин исподволь вел работу по ограничению его влияния. Как свидетельствует работник секретариата Сталина А.П. Балашов, нередко до заседания Политбюро у генсека собирались его сторонники, где обсуждались меры по ослаблению влияния Троцкого. На эти предварительные совещания не приглашались лишь Троцкий, Пятаков и Сокольников. «Мы уже знали, – говорил мне Алексей Павлович, – что Сталин готовит очередное антитроцкистское блюдо».
Сталин однажды обнаружил, что в программе политучебы для красноармейцев Троцкий по-прежнему называется «вождем РККА». Реакция была незамедлительной. Сохранилась записка Сталина Фрунзе от 10 декабря 1924 года с предложением как можно быстрее пересмотреть эти программы. Через несколько дней они были уточнены. В записке Фрунзе с приложенным рапортом начальника агитпропа политуправления РВС Алексинского говорится, что «Троцкий в политучебе больше не фигурирует как вождь Красной Армии». Сталин «приложил руку» и к тому, что со второй половины 1924 года имя Троцкого больше не присваивалось населенным пунктам и предприятиям, меньше фигурировало в печати в апологетическом стиле. Известны и другие шаги Сталина по постепенному уменьшению популярности и влияния бывшего «вождя РККА».
Сталин, а его поддерживало большинство ЦК, в период между XIV и XV съездами партии последовательно и настойчиво инициировал проведение нескольких объединенных пленумов ЦК и ЦКК, пленумов Центрального Комитета, заседаний Политбюро, на которых обсуждались действия оппозиции, выносились соответствующие решения. По отношению к Троцкому и его союзникам применялись самые различные меры воздействия: предупреждения, вынесение партийных взысканий, выведение из состава партийных органов. Линия оппозиционеров, однако, была неизменна: борьба за «правильный» курс партии шла одновременно с борьбой за лидерство. Но в стане оппозиции скоро появились крупные бреши. По инициативе Сталина, поддержанной другими партийными руководителями, Зиновьев был выведен из состава Политбюро в июле, а Троцкий – в октябре 1926 года. Каменев был освобожден от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Пленум ЦК признал невозможной дальнейшую работу Зиновьева в Коминтерне. Были освобождены от партийных и государственных постов и ряд других оппозиционеров.
Во время XV партконференции, состоявшейся в октябре-ноябре 1926 года, Сталин сделал доклад «Об оппозиции и внутрипартийном положении», в котором оппозиционная троица и ее соратники подверглись жесткой критике. Эти же идеи Сталин изложил и в своем докладе на VII расширенном Пленуме ИККИ в декабре того же года. По черновикам докладов видно, как тщательно Сталин готовился к изобличению фракционеров. На специальных листочках были выписаны все слабые пункты оппозиции, ее «грехи»:
1) Троцкий, Зиновьев, Каменев: нет фактов, а есть лишь измышления и сплетни.
2) Пусть Троцкий объяснит, к кому он примыкал до Октября: левым меньшевикам или правым меньшевикам?
3) Почему Троцкий не состоял в рядах Циммервальдской левой?
4) Разве преследует Сталин полуменьшевика Мдивани? Сплетня.
5) Каменев говорил на IV съезде партии, что допущена ошибка в том, что «открыт огонь налево». Это Каменев левый?
6) Троцкий утверждает, что «предвосхитил» Апрельские тезисы Ленина… Сравнил муху с каланчой!
7) Телеграмма Каменева Михаилу Романову.
8) Зиновьев настаивал на принятии кабальных условий концессии Уркарта[11].
9) Зиновьев: «диктатура партии» и т. д.
Сталин пунктуально, тщательно собрал все известные ему крупные и мелкие прегрешения оппозиционеров (они не во всем были правы) и в своих долгих докладах неутомимо подбрасывал в костер борьбы все новые и новые изобличающие факты. На Пленуме ИККИ его доклад «Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии» (вместе с заключением) продолжался около пяти часов! Основной бой оппозиции Сталин дал по пункту «Ленинизм или троцкизм?». Собрав в кучу все «антипартийные» выступления, многочисленные «платформы», генсек поставил оппозиционеров в безвыходное положение глухой обороны. Сталин не критиковал, а «бил» словами. При этом генсек не замечал, что, громя своих противников, все чаще сам оказывается в оппозиции ленинизму. В его выступлениях было много мелкого, второстепенного. Ортодоксальность генсека душила саму идею борьбы мнений. Сталин уже тогда считал, что любое, даже честное, инакомыслие недопустимо.
Руководители оппозиции пока еще имели возможность защищаться. Но Зиновьев, Каменев, Троцкий, оправдываясь, говорили неубедительно, подолгу, уговаривая, например, делегатов партконференции вначале дать им для выступления по часу, затем еще просили по полчаса, потом – еще по десять – пятнадцать минут… Стенограмма конференции свидетельствует, что, кроме множества цитат основоположников марксизма-ленинизма, да и своих собственных, они практически мало что смогли противопоставить обвинениям в фракционности. Даже Троцкий, славящийся своим красноречием, не мог найти удовлетворительных аргументов, «оправдывающих» его критику партийной политики. В конце чрезвычайно пространного, бледного заявления он лишь подтвердил: «Мы не принимаем навязываемых нам взглядов». Выступавший следом за ним делегат Ю. Ларин метко заметил, что все они присутствуют при моменте, когда «революция перерастает часть своих вождей». Ларин тут же сказал, что в длинных докладах лидеров оппозиции был лишь «литературный спор о цитатах и различных толкованиях различных мест различных сочинений». Троцкий, Зиновьев и Каменев «вели себя не как политические вожди, а как безответственные литераторы». Выступавшие также отмечали, что индустриализацию эти лидеры хотели бы осуществить лишь за счет крестьянства, не думая о социальных последствиях.
Бои с Троцким шли не только в ЦК и ЦКК, в печати, но и в Коминтерне. Троцкий был членом ИККИ, и, когда в мае 1927 года обсуждался вопрос о китайской революции, Сталин решил нанести Троцкому удар и здесь. Приведу фрагмент выступления Сталина на Х Пленуме ИККИ 24 мая 1927 года, малоизвестного широкому читателю.
«Я постараюсь, по возможности, – говорил Сталин, – отмести личный элемент в полемике. Личные нападки тт. Троцкого и Зиновьева на отдельных членов Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиума ИККИ не стоят того, чтобы останавливаться на них. Видимо, т. Троцкий хотел бы изобразить из себя некоего героя на заседаниях Исполкома с тем, чтобы превратить работу Исполкома по вопросам военной опасности, китайской революции и т. д. – в работу по вопросу о Троцком. Я думаю, – продолжал Сталин, – что т. Троцкий не заслуживает такого большого внимания (голос с места: «Правильно!»), тем более что он напоминает больше актера, чем героя, а смешивать актера с героем нельзя ни в коем случае. Я уже не говорю, что нет ничего оскорбительного для Бухарина или Сталина в том, что такие люди, как тт. Троцкий и Зиновьев, уличенные VII расширенным Пленумом Исполкома в социал-демократическом уклоне, поругивают почем зря большевиков. Наоборот, было бы для меня глубочайшим оскорблением, если бы полуменьшевики типа тт. Троцкого и Зиновьева хвалили, а не ругали меня».
Неглубокое по существу выступление Сталина было тем не менее напористым, злым, приклеивало ярлыки оппозиционерам, унижало их как практических деятелей. Исполком готовился к исключению Троцкого из своих рядов, и это произошло 27 сентября того же года. Он остался в одиночестве, продолжая мужественную, но бесперспективную борьбу. Троцкий, после его высылки из СССР, окажется, пожалуй, единственным, кто до 1940 года будет изобличать, опровергать, обвинять Сталина. Но чем дольше и яростней будет раздаваться его одинокий голос, тем очевидней будет становиться: Троцкий борется не только за революцию и ее идеалы, но и за себя. Он никогда, до последнего дня, не сможет примириться со своим фиаско, когда его, почти «гения», вытолкает за кордон, как он скажет, «коварный осетин». Скоро для Троцкого марксизм, социалистические ценности будут иметь значение прежде всего в контексте спасения их от поругания Сталиным. В свою очередь, для генсека Троцкий до самой гибели в Мексике будет олицетворением зла, символом перерождения, самой глубокой личной ненависти. Пожалуй, в своей жизни он испытает чувство ненависти такого же накала только к Гитлеру, «обманувшему», обхитрившему Сталина в 1939–1941 годах. А пока борьба продолжалась.
«Выводы» оппозиционерами сделаны не были. Весной 1927 года ими была направлена в ЦК новая платформа, подписанная 83 сторонниками Троцкого. После нескольких заседаний ЦК и ЦКК Троцкий и Зиновьев в октябре 1927 года были исключены из ЦК ВКП(б). А в следующем месяце – и из рядов партии. XV съезд ВКП(б) (декабрь 1927 г.) подтвердил исключение из партии Троцкого и Зиновьева. Одновременно в числе 75 активных деятелей оппозиции из партии был исключен и Каменев. Правда, Зиновьев и Каменев, в очередной раз покаявшись, вновь будут восстановлены в партии и даже выступят с покаянными речами на XVII съезде.
Троцкого не только исключили из партии, но и по предложению Сталина лишили должности (малозначащей, второстепенной, на какую обычно в СССР отправляли опальных лидеров, если им не грозило худшее). По указанию генсека СНК СССР 17 ноября постановляет:
«1. Освободить тов. Троцкого Льва Давыдовича (так в тексте. – Прим. Д.В.) от обязанностей Председателя Главного Концессионного Комитета…
Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны
Рыков».
Человек, внесший после Ленина наибольший вклад в победу Октябрьской революции и ее выживание в годы гражданской войны, подвергался полному остракизму. Но худшее для этого «выдающегося вождя» было впереди.
Навязывая партии дискуссию за дискуссией в борьбе со Сталиным, Троцкий помимо своего желания все больше укреплял его авторитет как нового лидера партии. Этот вывод парадоксален, но, пожалуй, никто не способствовал так укреплению положения Сталина во главе партийной «колонны», как Троцкий. Характерно, что, когда слово для доклада (как и заключительное слово на XV партконференции) было предоставлено Сталину, ему (только одному) делегаты устроили овацию.
Здесь еще вряд ли можно обвинять Сталина в «организации», подготовленном «сценарии», «спектакле» и т. д. В глазах большей части делегатов генсек постепенно становился реальным вождем партии. Это впечатление заметно усиливалось на фоне неубедительных выступлений представителей оппозиции, которым часто уже не хватало и мужества. Каменев, например, защищаясь одними цитатами, старался одновременно заигрывать со Сталиным, называя его доклад «обстоятельным», с «правильным цитированием», «верными выводами» и т. д. «Единственной заботой Зиновьева и его друзей стало теперь, – зло вспоминал Троцкий, – своевременно капитулировать… Они надеялись если не заслужить благоволение, то купить прощение демонстративным разрывом со мной».
Для всех стало ясно, что объединение Троцкого со своими бывшими противниками, что очень умело использовал Сталин, произошло лишь на платформе концентрации усилий против генсека. Сталин, в ком честолюбивые мотивы и вера в свое особое предназначение все более крепли, не упустил этого исключительно благоприятного шанса. Начав с борьбы идейной, он решил завершить разгром Троцкого политически. Об этом, в частности, свидетельствует его речь на заседании объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 октября 1927 года, на котором обсуждались вопросы повестки дня предстоящего XV съезда партии. На Пленуме было решено, в частности, обсудить на съезде вопрос о троцкистской оппозиции. Во время заседания раздалось несколько выкриков из зала, в президиум передали записки, суть которых в том, что ЦК скрыл «Завещание» Ленина и не выполнил его волю. Сталину больше молчать по этому вопросу уже было нельзя.
Его часовая речь на Пленуме была полна гнева и неприкрытой ненависти к Троцкому. Сталин заученно вновь вспомнил все грехи отверженного лидера начиная с 1904 года. Выступление Сталина не было импровизацией; он всегда тщательно готовился к публичному общению с людьми, особенно на партийных форумах. Видя, что Троцкий свою главную стратегическую линию борьбы против него ведет, опираясь на ленинское предостережение о негативных качествах генсека, Сталин нанес удар Троцкому именно по этой позиции.
«Оппозиция думает «объяснить» свое поражение личным моментом, грубостью Сталина, неуступчивостью Бухарина и Рыкова и т. д. Слишком дешевое объяснение! Это знахарство, а не объяснение… За период с 1904 года до Февральской революции 1917 года Троцкий вертелся все время вокруг да около меньшевиков, ведя отчаянную борьбу против партии Ленина. За этот период Троцкий потерпел целый ряд поражений от партии Ленина. Почему? Может быть, виновата тут грубость Сталина? Но Сталин не был еще тогда секретарем ЦК, он обретался тогда вдали от заграницы, ведя борьбу в подполье, против царизма, а борьба между Троцким и Лениным разыгрывалась за границей, – при чем же тут грубость Сталина?»
Генсек атаку вел под флагом защиты Ленина, которого Троцкий в начале века называл «Максимилиан Ленин», намекая на диктаторские замашки Робеспьера. Генсек буквально добил Троцкого, упомянув о том, что его ранняя брошюра «Наши политические задачи» была посвящена меньшевику П. Аксельроду. Сталин торжествующе прочитал посвящение Троцкого под гул зала: «Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду».
«Ну, что же, – резюмировал Сталин, – скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду»! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как «Павел Борисович», ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к «учителю».
Сталин, вспомнив также июльско-августовский (1927 г.) Пленум ЦК и ЦКК, с сожалением заметил, что тогда он отговорил товарищей от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК. «Возможно, что я тогда передобрил (разрядка моя. – Прим. Д.В.) и допустил ошибку…» Да это просто редчайший случай, когда Сталин «передобрил» и вообще использовал слово «добро»! Редчайший! Тогдашняя кратковременная слабость была эпизодом. Теперь же он призвал к поддержке «тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК».
Что касается ленинского «Письма к съезду», то Сталин дал ему свою трактовку, заявив: «Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает, что «Завещание» Ленина было адресовано XIII съезду партии, что оно, это «Завещание», было оглашено на съезде, что съезд решил единогласно не опубликовывать его, между прочим, потому, что Ленин сам этого не хотел и не требовал». Я уже пытался анализировать последние письма Ленина, поэтому кратко еще раз скажу, что Сталин в октябре 1927 года пошел на искажение исторической правды. В отношении того, к какому съезду обращался Ленин – к XII или XIII, ясности нет. «Завещание» было оглашено лишь по делегациям, а не на съезде. Съезд не принимал решения, тем более единогласного, о неопубликовании «Письма». В отношении того, что «Ленин сам этого не хотел», утверждение полностью лежит на совести Сталина.
В данном случае генсек, ощущая свою крепнущую силу и почувствовав практически полную поддержку участников Пленума, решил дать бой по самому уязвимому для себя пункту, не останавливаясь перед явной фальсификацией. Сталин использовал факт публикации в «Большевике» по настоянию Политбюро (прежде всего по его настоянию) в сентябре 1925 года специального заявления Троцкого по поводу «Завещания» В.И. Ленина. Троцкий, поддавшись нажиму Сталина, написал тогда, что «Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собою разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии… Никакого «Завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключали возможность такого «Завещания», что «всякие разговоры о скрытом или нарушенном «Завещании» представляют собой злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича…».
Мог ли знать тогда Троцкий, что, пытаясь отмежеваться от циркулирующих на Западе слухов о том, что «секретные документы Ленина попали на Запад через руки Троцкого», он окончательно загонит себя в угол, борясь со Сталиным? Колокол, выходит, звонил прежде всего по нем. В глазах Пленума лидер оппозиции предстал теперь как политический интриган, и Сталин не упустил возможности покончить с Троцким.
Приведя цитату Троцкого из «Большевика», Сталин пошел напролом:
«Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК «скрывают» «Завещание» Ленина?..
Говорят (?! – Прим. Д.В.), что в этом «Завещании» тов. Ленин предлагал съезду ввиду «грубости» Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального секретаря другим товарищем. Это совершенно верно. Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании Пленума ЦК после XIII съезда просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос (?! – Прим. Д.В.)… Все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать? Сбежать с поста? Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством… Через год после этого я вновь подал заявление в Пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту. Что же я мог еще сделать?»
Далее Сталин продолжал: «Характерно, что ни одного слова, ни одного намека нет в «Завещании» насчет ошибок Сталина. Говорится там только о грубости Сталина. Но грубость не есть и не может быть недостатком политической линии или позиции Сталина».
Троцкий, большой мастер слова и перевоплощения, сидя в зале заседания Пленума, почувствовал, что эта уничтожающая и торжествующая тирада Сталина означает для него политический конец. Троцкий, как он пишет позже, в Мексике, после речи Сталина физически почувствовал над головой нож гильотины. Троцкий, как и другие революционеры того времени, хорошо знал историю Великой французской революции. Он вряд ли отказал себе в мрачном удовольствии вспомнить 9 термидора и последние слова Робеспьера в Конвенте: «Республика погибла! Настало царство разбойников!» Разумеется, в Робеспьере Троцкий видел сейчас себя. Разница была в том, что Троцкий, как Робеспьер, не мог рассчитывать на санкюлотов Парижа, плебейство столицы. Троцкий оказался фельдмаршалом без войск. Партия была к нему настроена враждебно. Она устала от борьбы. Все было кончено.
Внутренний диалог поверженного кандидата в диктаторы, лидеры партии, был, наверное, самоуничтожающим; как мог он, Троцкий, в смятении думал бывший кумир митинговой толпы, недооценить этого усатого осетина? Почему-то вспомнились слова из речи вечно хитрящего Зиновьева, с которым он поневоле спутался, на последней партконференции:
Потерпев политическое поражение, Троцкий сосредоточился на публицистической деятельности. Готовя рукопись о Ленине, он напишет осенью 1927 года: «Красный террор так же входит в революцию, как и Октябрьский переворот. Классовые враги могут искать, на кого возложить ответственность… Революционер не может отделять ответственность за красный террор от ответственности за пролетарскую революцию в целом… Заслуга Ленина была в том, что он раньше и яснее других понял неизбежность революционной беспощадности… В этих условиях нужно было ясно видеть врага, держать партию в напряженности и учить ее беспощадной расправе над врагом. Вот этому учил партию Ленин…» Страшные слова, в которые верил не только Троцкий. Эти идеи, не зная, кто их автор, мог бы вполне разделить и Сталин. Он их превратит в дело, кровавое дело… Против Троцкого – тоже.
На октябрьском Пленуме 1927 года состоялось последнее выступление Троцкого как политического деятеля партии. Речь его была сумбурной, но страстной. Позже Троцкий писал, что он хотел, но не смог в полной мере предупредить «слепцов», что «триумф Сталина долго не продлится и крушение его режима придет неожиданно. Победители на час чрезмерно полагаются на насилие. Вы исключите нас, но вы не предотвратите нашей победы». Всю речь Троцкий, нагнувшись за трибуной, быстро читает по тексту (а ведь Сталина и других руководителей партии в своем кругу он часто пренебрежительно называл «шпаргальщиками»), стараясь перекричать шум в зале. Его плохо слушают, перебивая возгласами: «клевета», «ложь», «болтун». Кто-то выкрикнул: «Долой фракционера!..» Троцкий спешит сказать все, что он написал: об ослаблении революционного начала в партии, засилье аппарата, создании «правящей фракции», которая ведет страну и партию к термидорианскому перерождению… В речи нет убедительных аргументов, нет ясных тезисов о социализме, но многое в ней верно. Видна ненависть к руководству ЦК, злоба к Сталину, но это почти не находит отклика ни у участников Пленума, ни у коммунистов, которые имели возможность ознакомиться с этой речью Троцкого из дискуссионного листка к XV съезду партии.
Я уже говорил, что Троцкий был посредственным политиком, и прежде всего из-за переоценки своего влияния, личной популярности. В борьбе со Сталиным Троцкий, повторюсь, нередко принимал наихудшие для себя решения: не приехал на похороны Ленина, не являлся на ряд заседаний пленума ЦК, Политбюро. И каждый раз его отрывали от этих важных политических дел поездки на отдых, путешествия, охотничьи вылазки, литературная деятельность. Его отсутствие Сталин каждый раз максимально целеустремленно использовал для усиления собственных позиций.
В последующем у Троцкого было много времени описать свою жизнь. В одной из работ он напишет, что во время поездки в Берлин пришел к выводу, что компромисса со Сталиным быть не может. Один из них должен будет уступить дорогу. Но он продолжал верить, что на обочине окажется Сталин. К нему, вспоминал Троцкий, стали льнуть Зиновьев с Каменевым, и они решили, что вместе могут вырвать инициативу из рук генсека. «Я думал, что мы еще сможем не дать произойти термидорианскому перерождению, – самоуверенно писал Троцкий. – Сталина нужно было заставить выполнить ленинскую волю».
Может быть, эти мысли родились у Троцкого под стук колес поезда, а может быть, в часы прогулок по улицам Берлина, но только тогда он, видимо, не вспомнил строки английского поэта-священника XVII века Джона Донна: «…не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе». Будущее готовило ему участь пораженца.
Кроме публичных выступлений против Троцкого, Сталин исподволь вел работу по ограничению его влияния. Как свидетельствует работник секретариата Сталина А.П. Балашов, нередко до заседания Политбюро у генсека собирались его сторонники, где обсуждались меры по ослаблению влияния Троцкого. На эти предварительные совещания не приглашались лишь Троцкий, Пятаков и Сокольников. «Мы уже знали, – говорил мне Алексей Павлович, – что Сталин готовит очередное антитроцкистское блюдо».
Сталин однажды обнаружил, что в программе политучебы для красноармейцев Троцкий по-прежнему называется «вождем РККА». Реакция была незамедлительной. Сохранилась записка Сталина Фрунзе от 10 декабря 1924 года с предложением как можно быстрее пересмотреть эти программы. Через несколько дней они были уточнены. В записке Фрунзе с приложенным рапортом начальника агитпропа политуправления РВС Алексинского говорится, что «Троцкий в политучебе больше не фигурирует как вождь Красной Армии». Сталин «приложил руку» и к тому, что со второй половины 1924 года имя Троцкого больше не присваивалось населенным пунктам и предприятиям, меньше фигурировало в печати в апологетическом стиле. Известны и другие шаги Сталина по постепенному уменьшению популярности и влияния бывшего «вождя РККА».
Сталин, а его поддерживало большинство ЦК, в период между XIV и XV съездами партии последовательно и настойчиво инициировал проведение нескольких объединенных пленумов ЦК и ЦКК, пленумов Центрального Комитета, заседаний Политбюро, на которых обсуждались действия оппозиции, выносились соответствующие решения. По отношению к Троцкому и его союзникам применялись самые различные меры воздействия: предупреждения, вынесение партийных взысканий, выведение из состава партийных органов. Линия оппозиционеров, однако, была неизменна: борьба за «правильный» курс партии шла одновременно с борьбой за лидерство. Но в стане оппозиции скоро появились крупные бреши. По инициативе Сталина, поддержанной другими партийными руководителями, Зиновьев был выведен из состава Политбюро в июле, а Троцкий – в октябре 1926 года. Каменев был освобожден от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Пленум ЦК признал невозможной дальнейшую работу Зиновьева в Коминтерне. Были освобождены от партийных и государственных постов и ряд других оппозиционеров.
Во время XV партконференции, состоявшейся в октябре-ноябре 1926 года, Сталин сделал доклад «Об оппозиции и внутрипартийном положении», в котором оппозиционная троица и ее соратники подверглись жесткой критике. Эти же идеи Сталин изложил и в своем докладе на VII расширенном Пленуме ИККИ в декабре того же года. По черновикам докладов видно, как тщательно Сталин готовился к изобличению фракционеров. На специальных листочках были выписаны все слабые пункты оппозиции, ее «грехи»:
1) Троцкий, Зиновьев, Каменев: нет фактов, а есть лишь измышления и сплетни.
2) Пусть Троцкий объяснит, к кому он примыкал до Октября: левым меньшевикам или правым меньшевикам?
3) Почему Троцкий не состоял в рядах Циммервальдской левой?
4) Разве преследует Сталин полуменьшевика Мдивани? Сплетня.
5) Каменев говорил на IV съезде партии, что допущена ошибка в том, что «открыт огонь налево». Это Каменев левый?
6) Троцкий утверждает, что «предвосхитил» Апрельские тезисы Ленина… Сравнил муху с каланчой!
7) Телеграмма Каменева Михаилу Романову.
8) Зиновьев настаивал на принятии кабальных условий концессии Уркарта[11].
9) Зиновьев: «диктатура партии» и т. д.
Сталин пунктуально, тщательно собрал все известные ему крупные и мелкие прегрешения оппозиционеров (они не во всем были правы) и в своих долгих докладах неутомимо подбрасывал в костер борьбы все новые и новые изобличающие факты. На Пленуме ИККИ его доклад «Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии» (вместе с заключением) продолжался около пяти часов! Основной бой оппозиции Сталин дал по пункту «Ленинизм или троцкизм?». Собрав в кучу все «антипартийные» выступления, многочисленные «платформы», генсек поставил оппозиционеров в безвыходное положение глухой обороны. Сталин не критиковал, а «бил» словами. При этом генсек не замечал, что, громя своих противников, все чаще сам оказывается в оппозиции ленинизму. В его выступлениях было много мелкого, второстепенного. Ортодоксальность генсека душила саму идею борьбы мнений. Сталин уже тогда считал, что любое, даже честное, инакомыслие недопустимо.
Руководители оппозиции пока еще имели возможность защищаться. Но Зиновьев, Каменев, Троцкий, оправдываясь, говорили неубедительно, подолгу, уговаривая, например, делегатов партконференции вначале дать им для выступления по часу, затем еще просили по полчаса, потом – еще по десять – пятнадцать минут… Стенограмма конференции свидетельствует, что, кроме множества цитат основоположников марксизма-ленинизма, да и своих собственных, они практически мало что смогли противопоставить обвинениям в фракционности. Даже Троцкий, славящийся своим красноречием, не мог найти удовлетворительных аргументов, «оправдывающих» его критику партийной политики. В конце чрезвычайно пространного, бледного заявления он лишь подтвердил: «Мы не принимаем навязываемых нам взглядов». Выступавший следом за ним делегат Ю. Ларин метко заметил, что все они присутствуют при моменте, когда «революция перерастает часть своих вождей». Ларин тут же сказал, что в длинных докладах лидеров оппозиции был лишь «литературный спор о цитатах и различных толкованиях различных мест различных сочинений». Троцкий, Зиновьев и Каменев «вели себя не как политические вожди, а как безответственные литераторы». Выступавшие также отмечали, что индустриализацию эти лидеры хотели бы осуществить лишь за счет крестьянства, не думая о социальных последствиях.
Бои с Троцким шли не только в ЦК и ЦКК, в печати, но и в Коминтерне. Троцкий был членом ИККИ, и, когда в мае 1927 года обсуждался вопрос о китайской революции, Сталин решил нанести Троцкому удар и здесь. Приведу фрагмент выступления Сталина на Х Пленуме ИККИ 24 мая 1927 года, малоизвестного широкому читателю.
«Я постараюсь, по возможности, – говорил Сталин, – отмести личный элемент в полемике. Личные нападки тт. Троцкого и Зиновьева на отдельных членов Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиума ИККИ не стоят того, чтобы останавливаться на них. Видимо, т. Троцкий хотел бы изобразить из себя некоего героя на заседаниях Исполкома с тем, чтобы превратить работу Исполкома по вопросам военной опасности, китайской революции и т. д. – в работу по вопросу о Троцком. Я думаю, – продолжал Сталин, – что т. Троцкий не заслуживает такого большого внимания (голос с места: «Правильно!»), тем более что он напоминает больше актера, чем героя, а смешивать актера с героем нельзя ни в коем случае. Я уже не говорю, что нет ничего оскорбительного для Бухарина или Сталина в том, что такие люди, как тт. Троцкий и Зиновьев, уличенные VII расширенным Пленумом Исполкома в социал-демократическом уклоне, поругивают почем зря большевиков. Наоборот, было бы для меня глубочайшим оскорблением, если бы полуменьшевики типа тт. Троцкого и Зиновьева хвалили, а не ругали меня».
Неглубокое по существу выступление Сталина было тем не менее напористым, злым, приклеивало ярлыки оппозиционерам, унижало их как практических деятелей. Исполком готовился к исключению Троцкого из своих рядов, и это произошло 27 сентября того же года. Он остался в одиночестве, продолжая мужественную, но бесперспективную борьбу. Троцкий, после его высылки из СССР, окажется, пожалуй, единственным, кто до 1940 года будет изобличать, опровергать, обвинять Сталина. Но чем дольше и яростней будет раздаваться его одинокий голос, тем очевидней будет становиться: Троцкий борется не только за революцию и ее идеалы, но и за себя. Он никогда, до последнего дня, не сможет примириться со своим фиаско, когда его, почти «гения», вытолкает за кордон, как он скажет, «коварный осетин». Скоро для Троцкого марксизм, социалистические ценности будут иметь значение прежде всего в контексте спасения их от поругания Сталиным. В свою очередь, для генсека Троцкий до самой гибели в Мексике будет олицетворением зла, символом перерождения, самой глубокой личной ненависти. Пожалуй, в своей жизни он испытает чувство ненависти такого же накала только к Гитлеру, «обманувшему», обхитрившему Сталина в 1939–1941 годах. А пока борьба продолжалась.
«Выводы» оппозиционерами сделаны не были. Весной 1927 года ими была направлена в ЦК новая платформа, подписанная 83 сторонниками Троцкого. После нескольких заседаний ЦК и ЦКК Троцкий и Зиновьев в октябре 1927 года были исключены из ЦК ВКП(б). А в следующем месяце – и из рядов партии. XV съезд ВКП(б) (декабрь 1927 г.) подтвердил исключение из партии Троцкого и Зиновьева. Одновременно в числе 75 активных деятелей оппозиции из партии был исключен и Каменев. Правда, Зиновьев и Каменев, в очередной раз покаявшись, вновь будут восстановлены в партии и даже выступят с покаянными речами на XVII съезде.
Троцкого не только исключили из партии, но и по предложению Сталина лишили должности (малозначащей, второстепенной, на какую обычно в СССР отправляли опальных лидеров, если им не грозило худшее). По указанию генсека СНК СССР 17 ноября постановляет:
«1. Освободить тов. Троцкого Льва Давыдовича (так в тексте. – Прим. Д.В.) от обязанностей Председателя Главного Концессионного Комитета…
Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны
Рыков».
Человек, внесший после Ленина наибольший вклад в победу Октябрьской революции и ее выживание в годы гражданской войны, подвергался полному остракизму. Но худшее для этого «выдающегося вождя» было впереди.
Навязывая партии дискуссию за дискуссией в борьбе со Сталиным, Троцкий помимо своего желания все больше укреплял его авторитет как нового лидера партии. Этот вывод парадоксален, но, пожалуй, никто не способствовал так укреплению положения Сталина во главе партийной «колонны», как Троцкий. Характерно, что, когда слово для доклада (как и заключительное слово на XV партконференции) было предоставлено Сталину, ему (только одному) делегаты устроили овацию.
Здесь еще вряд ли можно обвинять Сталина в «организации», подготовленном «сценарии», «спектакле» и т. д. В глазах большей части делегатов генсек постепенно становился реальным вождем партии. Это впечатление заметно усиливалось на фоне неубедительных выступлений представителей оппозиции, которым часто уже не хватало и мужества. Каменев, например, защищаясь одними цитатами, старался одновременно заигрывать со Сталиным, называя его доклад «обстоятельным», с «правильным цитированием», «верными выводами» и т. д. «Единственной заботой Зиновьева и его друзей стало теперь, – зло вспоминал Троцкий, – своевременно капитулировать… Они надеялись если не заслужить благоволение, то купить прощение демонстративным разрывом со мной».
Для всех стало ясно, что объединение Троцкого со своими бывшими противниками, что очень умело использовал Сталин, произошло лишь на платформе концентрации усилий против генсека. Сталин, в ком честолюбивые мотивы и вера в свое особое предназначение все более крепли, не упустил этого исключительно благоприятного шанса. Начав с борьбы идейной, он решил завершить разгром Троцкого политически. Об этом, в частности, свидетельствует его речь на заседании объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 октября 1927 года, на котором обсуждались вопросы повестки дня предстоящего XV съезда партии. На Пленуме было решено, в частности, обсудить на съезде вопрос о троцкистской оппозиции. Во время заседания раздалось несколько выкриков из зала, в президиум передали записки, суть которых в том, что ЦК скрыл «Завещание» Ленина и не выполнил его волю. Сталину больше молчать по этому вопросу уже было нельзя.
Его часовая речь на Пленуме была полна гнева и неприкрытой ненависти к Троцкому. Сталин заученно вновь вспомнил все грехи отверженного лидера начиная с 1904 года. Выступление Сталина не было импровизацией; он всегда тщательно готовился к публичному общению с людьми, особенно на партийных форумах. Видя, что Троцкий свою главную стратегическую линию борьбы против него ведет, опираясь на ленинское предостережение о негативных качествах генсека, Сталин нанес удар Троцкому именно по этой позиции.
«Оппозиция думает «объяснить» свое поражение личным моментом, грубостью Сталина, неуступчивостью Бухарина и Рыкова и т. д. Слишком дешевое объяснение! Это знахарство, а не объяснение… За период с 1904 года до Февральской революции 1917 года Троцкий вертелся все время вокруг да около меньшевиков, ведя отчаянную борьбу против партии Ленина. За этот период Троцкий потерпел целый ряд поражений от партии Ленина. Почему? Может быть, виновата тут грубость Сталина? Но Сталин не был еще тогда секретарем ЦК, он обретался тогда вдали от заграницы, ведя борьбу в подполье, против царизма, а борьба между Троцким и Лениным разыгрывалась за границей, – при чем же тут грубость Сталина?»
Генсек атаку вел под флагом защиты Ленина, которого Троцкий в начале века называл «Максимилиан Ленин», намекая на диктаторские замашки Робеспьера. Генсек буквально добил Троцкого, упомянув о том, что его ранняя брошюра «Наши политические задачи» была посвящена меньшевику П. Аксельроду. Сталин торжествующе прочитал посвящение Троцкого под гул зала: «Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду».
«Ну, что же, – резюмировал Сталин, – скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду»! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как «Павел Борисович», ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к «учителю».
Сталин, вспомнив также июльско-августовский (1927 г.) Пленум ЦК и ЦКК, с сожалением заметил, что тогда он отговорил товарищей от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК. «Возможно, что я тогда передобрил (разрядка моя. – Прим. Д.В.) и допустил ошибку…» Да это просто редчайший случай, когда Сталин «передобрил» и вообще использовал слово «добро»! Редчайший! Тогдашняя кратковременная слабость была эпизодом. Теперь же он призвал к поддержке «тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК».
Что касается ленинского «Письма к съезду», то Сталин дал ему свою трактовку, заявив: «Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает, что «Завещание» Ленина было адресовано XIII съезду партии, что оно, это «Завещание», было оглашено на съезде, что съезд решил единогласно не опубликовывать его, между прочим, потому, что Ленин сам этого не хотел и не требовал». Я уже пытался анализировать последние письма Ленина, поэтому кратко еще раз скажу, что Сталин в октябре 1927 года пошел на искажение исторической правды. В отношении того, к какому съезду обращался Ленин – к XII или XIII, ясности нет. «Завещание» было оглашено лишь по делегациям, а не на съезде. Съезд не принимал решения, тем более единогласного, о неопубликовании «Письма». В отношении того, что «Ленин сам этого не хотел», утверждение полностью лежит на совести Сталина.
В данном случае генсек, ощущая свою крепнущую силу и почувствовав практически полную поддержку участников Пленума, решил дать бой по самому уязвимому для себя пункту, не останавливаясь перед явной фальсификацией. Сталин использовал факт публикации в «Большевике» по настоянию Политбюро (прежде всего по его настоянию) в сентябре 1925 года специального заявления Троцкого по поводу «Завещания» В.И. Ленина. Троцкий, поддавшись нажиму Сталина, написал тогда, что «Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собою разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии… Никакого «Завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключали возможность такого «Завещания», что «всякие разговоры о скрытом или нарушенном «Завещании» представляют собой злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича…».
Мог ли знать тогда Троцкий, что, пытаясь отмежеваться от циркулирующих на Западе слухов о том, что «секретные документы Ленина попали на Запад через руки Троцкого», он окончательно загонит себя в угол, борясь со Сталиным? Колокол, выходит, звонил прежде всего по нем. В глазах Пленума лидер оппозиции предстал теперь как политический интриган, и Сталин не упустил возможности покончить с Троцким.
Приведя цитату Троцкого из «Большевика», Сталин пошел напролом:
«Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК «скрывают» «Завещание» Ленина?..
Говорят (?! – Прим. Д.В.), что в этом «Завещании» тов. Ленин предлагал съезду ввиду «грубости» Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального секретаря другим товарищем. Это совершенно верно. Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании Пленума ЦК после XIII съезда просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос (?! – Прим. Д.В.)… Все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать? Сбежать с поста? Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством… Через год после этого я вновь подал заявление в Пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту. Что же я мог еще сделать?»
Далее Сталин продолжал: «Характерно, что ни одного слова, ни одного намека нет в «Завещании» насчет ошибок Сталина. Говорится там только о грубости Сталина. Но грубость не есть и не может быть недостатком политической линии или позиции Сталина».
Троцкий, большой мастер слова и перевоплощения, сидя в зале заседания Пленума, почувствовал, что эта уничтожающая и торжествующая тирада Сталина означает для него политический конец. Троцкий, как он пишет позже, в Мексике, после речи Сталина физически почувствовал над головой нож гильотины. Троцкий, как и другие революционеры того времени, хорошо знал историю Великой французской революции. Он вряд ли отказал себе в мрачном удовольствии вспомнить 9 термидора и последние слова Робеспьера в Конвенте: «Республика погибла! Настало царство разбойников!» Разумеется, в Робеспьере Троцкий видел сейчас себя. Разница была в том, что Троцкий, как Робеспьер, не мог рассчитывать на санкюлотов Парижа, плебейство столицы. Троцкий оказался фельдмаршалом без войск. Партия была к нему настроена враждебно. Она устала от борьбы. Все было кончено.
Внутренний диалог поверженного кандидата в диктаторы, лидеры партии, был, наверное, самоуничтожающим; как мог он, Троцкий, в смятении думал бывший кумир митинговой толпы, недооценить этого усатого осетина? Почему-то вспомнились слова из речи вечно хитрящего Зиновьева, с которым он поневоле спутался, на последней партконференции:
При чем тут Блок? Какое отношение ко всему этому имеет Зиновьев, когда добивают его, Троцкого?! Свой шанс он упустил, роились мрачные мысли в мозгу поверженного «фельдмаршала Троцкого» (как с иронией называл его в годы гражданской войны Л. Красин), еще при жизни Ленина. Но мог ли он предположить, что его публично растопчет этот малозаметный в те годы человек?
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых наших лапах?
Потерпев политическое поражение, Троцкий сосредоточился на публицистической деятельности. Готовя рукопись о Ленине, он напишет осенью 1927 года: «Красный террор так же входит в революцию, как и Октябрьский переворот. Классовые враги могут искать, на кого возложить ответственность… Революционер не может отделять ответственность за красный террор от ответственности за пролетарскую революцию в целом… Заслуга Ленина была в том, что он раньше и яснее других понял неизбежность революционной беспощадности… В этих условиях нужно было ясно видеть врага, держать партию в напряженности и учить ее беспощадной расправе над врагом. Вот этому учил партию Ленин…» Страшные слова, в которые верил не только Троцкий. Эти идеи, не зная, кто их автор, мог бы вполне разделить и Сталин. Он их превратит в дело, кровавое дело… Против Троцкого – тоже.
На октябрьском Пленуме 1927 года состоялось последнее выступление Троцкого как политического деятеля партии. Речь его была сумбурной, но страстной. Позже Троцкий писал, что он хотел, но не смог в полной мере предупредить «слепцов», что «триумф Сталина долго не продлится и крушение его режима придет неожиданно. Победители на час чрезмерно полагаются на насилие. Вы исключите нас, но вы не предотвратите нашей победы». Всю речь Троцкий, нагнувшись за трибуной, быстро читает по тексту (а ведь Сталина и других руководителей партии в своем кругу он часто пренебрежительно называл «шпаргальщиками»), стараясь перекричать шум в зале. Его плохо слушают, перебивая возгласами: «клевета», «ложь», «болтун». Кто-то выкрикнул: «Долой фракционера!..» Троцкий спешит сказать все, что он написал: об ослаблении революционного начала в партии, засилье аппарата, создании «правящей фракции», которая ведет страну и партию к термидорианскому перерождению… В речи нет убедительных аргументов, нет ясных тезисов о социализме, но многое в ней верно. Видна ненависть к руководству ЦК, злоба к Сталину, но это почти не находит отклика ни у участников Пленума, ни у коммунистов, которые имели возможность ознакомиться с этой речью Троцкого из дискуссионного листка к XV съезду партии.