Волков Алексей. Клинки надежды

   Офицеры, разумеется, оказались на перроне первыми.
   – Оцепить вокзал! – выкрикнул Усольцев.
   – Вывести лошадей! – вторя ему, добавил Сухтелен. Лошадей в посланном отряде было восемь. Ровно столько, сколько вмещала стандартная теплушка.
   Пока выполнялись приказания, Сухтелен шагнул к встречавшим.
   Их уже успели сбить в кучу, обезоружить, причем сопротивления не оказал ни один.
   – Какая власть в городе? – осведомился подполковник.
   – Что? – отшатнулся один с видом типичного социалистического полуинтеллигента. Нервного, злого, готового обвинять всех лишь за то, что не разделяют его взглядов.
   – Так нету никакой власти, – перебивая его, поведал типичный мелкий лавочник в поддевке. Помимо одежды в пользу этого социального статуса говорило и хитроватое выражение лица, и бегающие глазки, словно мужчина только и думал, как бы поприбыльнее объегорить пришельцев.
   – Совсем нет? А банда? – уточнил Сухтелен.
   Спрашивал, а сам вглядывался в «пленных». Попробуй разберись, кто перед ним: мирные обыватели или разбойники? Тем более, многие с легкостью умудрялись сочетать обе эти ипостаси. Лица угрюмы, ни тени радости. С другой стороны, чего им радоваться? Мало ли кто может заявиться в крохотный городок, а что погоны… Эка невидаль!
   – Была банда, была, – с готовностью кивнул лавочник. – Долго у нас озоровала. Мы и счет дням потеряли. А позавчерась погрузились в поезда да и отправились в сторону Смоленска. Неужто не повстречались?
   Только ли любопытство звучало в последнем вопросе, или еще и легкая издевка?
   – Почему же? Повстречались. Пришлось направить их прямиком ко всем чертям. – Ухмылка Сухтелена без слов поясняла, чем закончилась встреча.
   Ответом было молчание. Задержанные не спешили выражать ни радости, ни горя. То ли не верили, то ли – чем все тот же черт не шутит! – и впрямь были связаны с покойным Янисом. Или, что гораздо проще, считали, будто имеют дело еще с одной бандой, еще более безжалостной, чем предыдущая. Социалист так и вообще зыркал на погоны с явной злобой, а вот в глаза не смотрел. Боялся.
   – Сами-то кто? – опять спросил Сухтелен.
   Может, с этого стоило начать, но не убегут же!
   – Местные мы, – покосился лавочник, и остальные согласно загалдели.
   – А оружие зачем?
   – Так ведь банда! – заявил один из мужиков.
   – Вы что же, с ней воевать собрались? – вступил в разговор подошедший Раден.
   Слышавшие это солдаты невольно захохотали. Пусть обстановка не очень располагала к веселью, однако очень комично было представить эту разношерстную кучку в виде бравых вояк.
   – Ну-ну, – покачал головой Сухтелен.
   Он достал папиросу, чиркнул спичкой, но последняя сразу потухла.
   – Черт! – выругался гусар.
   Раден без тени подобострастия протянул подполковнику зажигалку.
   – Вы что, так с оружием при банде и ходили? – небрежно осведомился барон, пока Сухтелен прикуривал.
   – Походишь при них с оружием! Враз в распыл пустят! – Глаза лавочника продолжали перебегать с одного предмета на другой.
   – Тогда откуда оно у вас? – продолжил расспросы ротмистр.
   – Хто опосля ухода банды подобрал, а у кого и заховано было, – отозвался тот самый мужик, который говорил насчет банды.
   – Тогда какого черта раньше не доставали?! – внезапно вспылил Сухтелен.
   Ответом было молчание. Неприятно сознаваться в собственной трусости, и в то же время любое оправдание – это лишь завуалированное признание в ней.
   – Ваше благородие, кони готовы! – Рослый унтер, шедший с бригадой с самого начала, подошел к подполковнику уставным шагом и четко вскинул руку в приветствии.
   – Сейчас отправимся, – кивнул ему мгновенно успокоившийся Сухтелен и вновь повернулся к жителям: – Пассажиры где? Что с ними?
   Рассказ Орловского о том, как банда снимала с поездов людей, давно не давал ему покоя.
   Пленники замялись, стали переглядываться, кто со страхом, кто просто смущенно. О ком идет речь, они поняли сразу и теперь ждали, кто решится ответить.
   – Порешили их бандюганы, – наконец выдохнул лавочник.
   – Когда? – Сухтелен внутренне был готов к подобной возможности, но все равно внутри у него похолодело.
   – Да, почитай, кажинную ночь энтим и занимались, – вновь встрял давешний мужик. – Все пакгаузы были трупами завалены.
   – Всех?
   – Откуда мы знаем? – зло бросил социалист. – Кого-то, может, приняли в банду. А остальных вместе с детьми…
   – Мы их земле предали. В братской могиле, – дополнил лавочник таким тоном, словно в сделанном было нечто героическое.
   Солдаты насупились. И вроде было не привыкать к всеобщему зверству, но каждый раз, сталкиваясь с бессмысленной жестокостью, воины чувствовали себя виноватыми перед жертвами. Ведь могли бы спасти. Или не могли? Везде не успеешь…
   – Жителей тоже положили изрядно, – упреждая следующий вопрос, вздохнул лавочник. – Из дюжины разве что один уцелел.
   – Свобода, черт! – зло сплюнул Сухтелен.
   – Не вам говорить о свободе! – неожиданно вскинулся социалист. И откуда только в нем проснулась отвага! Или это нервы, оттого что реальность ни в чем не соответствует мечтам?
   – И не тебе, – оборвал его подполковник.
   Обращаться вежливо с подобной публикой он считал ниже своего достоинства. Тем более теперь.
   – Сатрап! – взвизгнул социалист.
   Нервы у одного из солдат не выдержали. Оскорбление командира – это оскорбление всех, кто служит под его командованием. Крепкий солдатский кулак обрушился на челюсть оскорбителя, и полуинтеллигент кулем рухнул на землю. Полежал некоторое время, затем встал. Облизнул окровавленные разбитые губы, однако возмущаться больше не стал. Сила зачастую является лучшим аргументом в споре.
   Сухтелен чуть качнул головой. Действия без приказа он не одобрял, поступок – не осуждал. Некоторые люди сами напрашиваются на зуботычину.
   – Двигаем к ближайшей церкви. Там соберем народ набатом. Сделаю объявление, – объявил подполковник.
   Он повернул к лошадям и не видел, как стало меняться лицо пострадавшего. Социалист почувствовал вкус крови, и это подействовало на него самым странным образом. Глаза полыхнули красноватым отблеском, распухшие губы стали кривиться в недоброй усмешке, и даже в стойке появилось нечто хищное, словно у зверя, выжидающего удобный момент для нападения.
   Следом за Сухтеленом утратили интерес к пленным и солдаты. Не враги же, в конце концов, а кто и как себя вел, пусть Бог рассудит. Один лишь Раден чуть замешкался, собираясь вскинуть драгунку за спину, и краем глаза заметил, как интеллигент тянет что-то из кармана. Дальше сработал инстинкт. Тот самый, который позволял ротмистру выйти живым из самых разных переделок.
   Барон машинально, нисколько не задумываясь, взмахнул винтовкой. Удар прикладом пришелся социалисту выше кисти. Будь лишнее мгновение для замаха – и кость непременно бы хрустнула, а так социалисту, можно сказать, повезло. Лишь выпал из руки браунинг.
   Только сейчас Раден смог увидеть лицо несостоявшегося стрелка. Оно было перекошено не столько от боли, сколько от откровенной злобы и неукротимого желания бить, рвать, терзать. Подобные выражения лиц бывают в рукопашной схватке, когда разум замирает, тушуется и из человека прет звериная сущность. Показалось ли, нет, но из приоткрытого рта торчали клыки, этаким мазком для завершения картины.
   В следующий миг интеллигент бросился на своего обидчика, однако тут навалились солдаты, скрутили, кто-то даже успел не очень сильно огреть прикладом по затылку, другой с чувством двинул ногой под дых…
   Сухтелен стремительно обернулся, увидел, что его вмешательство не требуется, и спокойно произнес:
   – Благодарю, барон. Будьте любезны, найдите священника и звонаря.
   Вид у социалиста по-прежнему был звериный, только зверь теперь был не хищный. Так, хорошо побитая собака. Раден даже усомнился – может, пригрезилось? Красноватый блеск, клыки…
   В возне с социалистом все как-то отвлеклись, перестали обращать внимание на остальных пленников. А зря.
   Случайная кровь привлекла внимание горожан, пробудила в них нечто, доселе скрытое под привычной человеческой маской. Только в отличие от радетеля за всеобщее счастье простые горожане были более дружны. Даже не дружны – дружба чувство высокое и не может распространяться на всех, – а склонны решать проблемы всем миром.
   Миром они и навалились на отвлекшихся солдат. Нападение получилось неожиданно и страшно. Вдвойне страшнее оттого, что не имело никаких разумных причин и оправданий.
   Лица вчерашних лавочников и сельских тружеников перекосились, как перед этим лицо социалиста, глаза стали безумными, налились кровью, а в приоткрывшихся ртах не одному барону померещились клыки.
   Радену удалось отпихнуть ближайшего горожанина прикладом, перехватить винтовку наперевес, а в следующий миг откуда-то со стороны на барона бросился тот самый лавочник в поддевке. Его хищно изогнутые пальцы норовили вцепиться в офицера, и было не понять – в горло или в глаза. Хорошо хоть, что перед выходом ротмистр присоединил к драгунке штык. Выпад дополнился броском лавочника навстречу, и четырехгранное лезвие пробило нападавшего насквозь. Однако уже нанизанный на штык, словно бабочка на булавку, лавочник все продолжал тянуться к барону своими пальцами.
   Раден невольно пятился, налегал на винтовку, норовя отодвинуть противника, а лучше – сбросить его со штыка. На беду, четырехгранный засел в теле плотно, застрял между ребер. Лавочник все напирал, и складывалось такое впечатление, будто он готов был всадить штык в себя еще глубже, только бы дотянуться до врага. Но глубже было некуда…
   Рядом сопели, рычали, кхекали другие солдаты и местные, и некому было прийти на помощь барону.
   До тех пор, пока откуда-то сбоку не подскочил Сухтелен и в упор разрядил в голову лавочника барабан нагана…

ГЛАВА ПЯТАЯ

   – Орловский!
   Голос Шнайдера прорезался над привычным гулом толпы, невольно напомнил то время, когда порою вот так же окликал в университетских коридорах.
   Давно это было. Шумное веселье, бесконечные споры, два юноши в студенческих тужурках, далеко не всегда посещающие лекции… Прогуливать – не самое страшное. Все равно Яшка из категории вечных студентов постепенно перешел в профессиональные революционеры, а Орловский поменял задиристое вольнодумство на четкие догмы военного человека.
   Толпа невольно расступалась перед Яшкой, все таким же худощавым, иссушенным, разве что одетым не в студенческую форму, а в кожаную куртку, галифе и хромовые сапоги.
   – Слушаю. – Невзирая на размолвку, просто так взять и послать старого приятеля не поворачивался язык.
   Да и как ни крути, представитель власти. О легитимности спорить не будем. Став старше и опытнее, Орловский считал законной лишь власть, передающуюся по наследству. Она хоть от Бога…
   – Давай отойдем… – Яшка чуть ли не вцепился в рукав, повлек прочь из собравшейся толпы.
   Перед тем как пойти, Орловский убедился, что отправление отряда задерживается еще на некоторое время.
   – Ну ты и зверь! Напал на меня на совещании так, будто я действительно виноват в случившемся! – Шнайдер откровенно посмеивался. Лишь глаза при этом оставались холодными как лед.
   – А что прикажешь думать, когда Янис произносит пароль, известный лишь нам двоим? – уже без упрека спросил Георгий.
   Если подумать, в жизни случается и не такое. Можно думать о Яшке всякое, однако вряд ли он будет гадить самому себе. В его положении входить в сговор с заезжей бандой нет никакого смысла. Проще создать свою собственную. Чтобы хоть не делить власть с уже существующим атаманом.
   Да и просить удержать дворец лишь для того, чтобы избавиться от заподозренного приятеля… Абсурдно, ибо слишком сложно.
   – Признаю, погорячился, – после краткого раздумья признался Орловский.
   – Вот. Ты горячишься, а мне отдуваться. – Яшка старательно изобразил возмущение.
   – Ангел нашелся, – не сдержавшись, хмыкнул Георгий. – Хочешь сказать, что безгрешен?
   Но напоминать про интриги не стал. Захочет, вспомнит сам. Нет – будет с пеной у рта доказывать, что хотел как лучше. А уж что в итоге вышло…
   – Ты тоже хорош! – Намек был проигнорирован. – Выслужился он. Скромняга!
   Шнайдер кивнул на золотые погоны, где три звезды помещались среди двух просветов.
   Ордена Орловский давно снял. Оставил лишь солдатские «Георгии» еще за японскую, да на шашке висели оба темляка, Анненский и Георгиевский.
   – Я, между прочим, чины кровью заработал. По тылам не отсиживался и в штабах штаны не протирал.
   – Ладно. Давай мириться. Как говорится, кто старое помянет… – произнес Яшка.
   – Мы вроде и не ссорились. – Орловский пожал протянутую руку.
   Конечно, Шнайдер был врагом. Его мир и мир Орловского ужиться вместе не могли. Но стоит ли конфликтовать в открытую? Тем более сейчас, когда от миров этих один пшик…
   – А насчет всяких условий – инициатор не я. Это все Трофим. Он воду старательно мутит, – сказал Шнайдер.
   Орловский чувствовал, что бывший приятель тоже имеет камень за пазухой, скорее всего – не один.
   Тут откуда-то появился Курицын. Увидел, с кем разговаривает Георгий, и скромно остановился в сторонке.
   – Извини, Яков. Скоро объявят посадку, а мне еще столько проверить надо.
   – Между прочим, тобой очень интересовалась Вера. Передавала привет. Надеется на встречу. – Яшка подмигнул. Мол, ты и хват.
   – Передавай и ей. – Привет ни к чему не обязывает. А встреча… Нужна ли она?
   Яков прощально махнул рукой и решительно ввернулся в толпу.