Страница:
Меня же вновь посетили мысли о моих товарищах. Почему Акка, Шерхель, Прохор Лапин, а вместе с ними еще несколько сотен колонистов, отказались от возможности не просто стать гражданами нового государства, но и, говоря канцелярским языком, сделать карьеру в правительстве? Что заставило их довольно резко отказать Лускусу? Впрочем, резко – это только Шерхель. Он попросту послал одноглазого куда подальше, как только узнал, что произошло.
А дело было так: когда Лускус собрал вместе всех лидеров противоборствующих сторон, попросту поручив своим стэлменам похитить их, он поставил условие – или они договариваются о примирении и создании Временного правительства, или вообще никогда не покинут укромной горной долины где-то в отрогах Экваториального хребта. Переговоры продолжались трое суток. В итоге компромисс был достигнут. Сыч добровольно сложил с себя полномочия императора, взамен выторговав в собственность всю промышленность Фербиса. Главы национальных диаспор согласились войти во Временное правительство при условии, что в будущем парламенте Медеи будут представители всех национальностей. Акка и Лапин поставили свои условия: будущее государство должно быть федеративным и не иметь армии. «В нашем случае военные – вечная угроза», – сказала тогда Акка.
Казалось бы, после подписания Большого договора, покончившего с войной, перед всеми открывались великолепные перспективы. Но тут спасенный из смертоносных объятий Жорного леса Шерхель заявил, что он видел будущую федерацию в гробу, причем в соответствующей обуви. Лускус попытался урезонить немца по-приятельски и был послан, причем Зигфрид обнаружил неплохое знание разговорного русского языка. Взбеленившийся одноглазый хотел уже отдать приказ арестовать Шерхеля, но тут выяснилось, что исчезла Акка. Пропала, растворилась в каменном хаосе окрестных гор, оставив с носом славящихся наблюдательностью и осторожностью стэлменов. Впоследствии выяснилось, что и ее гвардия, батальон «Сокол», тот самый, который спас меня и разгромил банду Каракурта, последовал за своим командиром. Ну и, наконец, Лапин, которого Лускус прочил на пост министра Внутренних дел, высказался в том смысле, что ему надоело быть начальником. Прохор вернулся за Лимес, где уже сидел на заводских руинах Шерхель, а следом за своим вожаком через горы и степи двинулись и сибиряки-беловодцы. Сейчас население Лимеса составляло приблизительно четыре тысячи человек, но Лускус говорил, что люди идут и идут к Лапину. Он принимает всех – земли хватает.
– Если так пойдет дальше, они вместе с этим психованным немцем создадут там аналог Горной республики.
По тону одноглазого я понял, что ему это не по вкусу. А он между тем продолжал:
– Нам нужна интеграция, единство, если угодно. А Шерхель и Лапин становятся дестабилизирующим фактором, альтернативой. И если к ним присоединится домина Анна, то все, пиши пропало…
– Почему? – удивился я. – Ну, захотели люди жить по-своему. Живут же общинники на озере Скорби, живет, и процветает, между прочим, Горная республика. Будет еще одно образование – Лимес.
– Мне сейчас некогда объяснять, браток, – грустно сказал тогда Лускус. – Но ты помысли на досуге, и наверняка поймешь, что материалист и идеалист никогда не уживутся в одной лодке. В конечном итоге один утопит другого…
И вот я шагаю по Великой равнине, топчу степные травы, слышу стрекот множества насекомых, крики птиц в небе, но на душе у меня неспокойно. То, чем я в настоящее время занят, досугом ну никак не назовешь, однако именно сейчас я решил распутать клубок противоречий и загадок.
Что предложил Лускус взамен нашей ориентированной на выживание колонии за Лимесом? Да примерно то же самое, что и Сыч – нормальное государство со всеми его атрибутами, включая деньги и собственность. Фактически мы проиграли войну. Не вчистую, не разгромленными на поле боя, но проиграли. Это раз.
Государство неизбежно имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Социальное неравенство или, говоря по-простому, власть богатых над бедными – это еще не самое страшное. Политика, интриги, коррупция, преступность… Это два.
И третье: я уверен, что и Зигфрид, и Лапин, и Акка во времена, когда мы вместе со всеми остальными колонистами боролись за жизнь после катастрофы, были счастливы. Да, черт возьми, именно счастливы! Они нашли себя, свое место в жизни, место, на котором они были востребованы и незаменимы. Да, это была колоссальная ответственность. Риск, смертельная схватка с неизвестностью, игра по чужим правилам, ставка в которой – полмиллиона жизней. Однако они не побоялись сыграть, и выиграли. Наверное, тот тип социальной и экономической организации, который был у нас до войны, едва ли можно назвать комфортным, но он идеально подходил для начального периода. Прошло время, будущее перестало быть пугающим, наступила некая стабильность, да еще и разрешилась вечная дилемма – стоит или нет ждать помощи с Земли? Пусть разрешилась она в пользу «не ждать», но ужасный конец, как известно, лучше, чем ужас без конца. И люди захотели другой жизни, не в обнимку с арбалетом, не под постоянным окриком бригадира или десятника. Людей можно понять. Точнее, я их понимаю. А вот Акка не смогла – или не захотела? Шерхель же, привыкнув к тому, что был безраздельным хозяином над всей промышленностью Лимеса, просто не пожелал стать в Фербисе вторым номером. Лапину, «беловодцу со стажем», вообще претила мысль жить в обществе, из которого он и его единомышленники пытались бежать еще на Земле, создав собственное государство, которое, наверное, можно было бы назвать архаично-анархистским. За это, собственно говоря, беловодцев и сослали на Медею. Гримаса судьбы – в конечном итоге они оказались у разбитого корыта и вынуждены были снова бежать.
Я не знаю, так ли обстоят дела на самом деле. Все вышеизложенное – лишь мои домыслы. Однако другой версии у меня нет. Надеюсь, что послезавтра мы будем на Лимесе. Самое малое через час впереди, в желтоватой дымке, должна показаться горбатая стрела путеукладчика Восточного строительно-монтажного поезда.
Надеюсь, что смогу поговорить с Шерхелем. Тогда, после подписания Большого договора, мы расстались, едва не набив друг другу физиономии.
– Твои знания и умения нужны людям! – убеждал я Зигфрида.
– Этим людям… – последовал брезгливый кивок в сторону свободников, – вполне достаточно желтомазого китайца. За его счет они набьют кошели под завязку.
– Да ты просто медноголовый болван! – вспылил я.
Немец, брызгая слюной, обозвал меня безмозглым ослом, который не видит дальше собственного носа. Я в ответ сравнил его с легендарной собакой, которая сидит на сене, сама не ест и другим не дает.
Шерхель кинулся в драку. Нас растащили стэлмены.
– Жалею, что когда-то считал тебя умным. И другом! – крикнул мне Зигфрид. Я в ответ обматерил его и ушел. Теперь мне предстояло не просто поговорить с ним, но и сделать так, чтобы Шерхель помог мне. Причем выбора у меня не было…
Одно хорошо – я уверен, что Прохор Лапин не откажет в помощи. В конце концов, если начнется эпидемия, она рано или поздно придет в каждый дом.
– Паровоз мы вам дадим. Сами постараемся закончить дорогу как можно скорее. Но…
– Что «но»?
– Может быть, все это… Эпидемия, «пятнуха»… Ну, преувеличено? Может, обойдется?
– Нет, Ерофей. – Клим и Цендорж двинулись вдоль путей, рабочие пошли за ними. На ходу Елисеев продолжил говорить, подтверждая свои слова резкими жестами:
– Возможно, в Горной республике люди уже умирают. Потом «пятнуха» перекинется на другие территории. Это страшнее, чем нашествие хрустальных червей. Нас спасет только вакцина. И, простите за пафос, самоотверженный труд каждого. Так что, мужики, давайте. От вас зависит, как быстро мы перебросим медикаменты на запад.
Бортников снова вздохнул, левой рукой вцепился в бороду, правой махнул машинисту, топтавшемуся у закопченного трудяги-паровоза:
– Савва, разводи пары! Доставишь с ветерком, понял?
– Угу, – заросший до самых глаз черной, в кольцах, бородищей Савва, больше похожий на главаря разбойничьей шайки, чем на меднодорожника, кивнул и полез в кабину. Через несколько секунд паровоз застонал, окутался паром и придушенно засвистел.
– С Богом! – Ерофей перекрестил Клима и Цендоржа. Поднявшись следом за машинистом наверх, они сели на отполированную скамью. Кочегар, покосившись на нежданных пассажиров, нажал босой ногой педаль и бросил в топку дробленый сланец. Щелкнули центровики. Гулко ударили шатуны, провернулись колеса, и мимо узкого окна поплыли штабеля меднодорожных плит, горы щебня, дымящая труба крана, жилые вагончики и лица рабочих. Некоторые из них подняли руки, провожая незваных гостей, оказавшихся горевестниками.
Клим, привалившись к подрагивающей переборке кабины, задремал, но и во сне его не оставляли мысли о грядущем бедствии. Горная республика… Он никогда там не был, но судя по рассказам, место это было непростое.
Горная республика – удивительное место. Точнее, даже не так: Горная республика – удивительная страна. Самое необычное государство, которое я знаю. Первоначально фримены старика Мак-Дауна, покинув место катастрофы посадочного модуля эвакотранспорта «Русь», поселились в живописной долине меж отрогов Экваториального хребта, называемой сегодня Верхней. Мягкий климат, отсутствие хищников, большое количество пахотной земли, альпийские луга, горные леса – настоящая идиллия. Первые желающие потянулись к ним сразу после нашествия хрустальных червей, и до начала войны в Горную республику переселилось не менее сорока тысяч человек. Там принимают всех, кто разделяет их убеждения и готов жить по принципу: «Способности каждого – для общего блага».
Фримены отвергли технологический путь развития. Самые сложные механизмы, используемые ими, – мельница и ткацкий станок. Жители Горной республики сеют местные злаки, в основном полосатку, из волокон которой изготавливаются прочные ткани, возделывают террасные огороды на склонах гор, разводят прыгунов. Каким-то образом они умудрились приручить пугливых альб и туповатых ногоедов. С увеличением населения люди освоили соседние с Верхней долиной земли. Городов в Горной республике нет вовсе, зато имеется масса небольших деревушек, поселков и хуторов на одну-две семьи. Основная статья экономики, конечно же, сельское хозяйство. Мне рассказывали, что в Горной республике каждые полгода проводят праздник урожая, настоящий, общегосударственный, если можно так выразиться, праздник, с карнавалом, награждением особо отличившихся пастухов или косарей, шумными пирушками и состязаниями по бросанию камней в небо. Этот странный вид спорта появился тут, на Медее. На вершине высокой, в двадцать-тридцать, а то и сорок метров, скалы вешается один или несколько медных гонгов. У подножия собираются участники. Специально назначенный судья отбирает метательные камни, следя за тем, чтобы они были примерно одного веса и размера. Потом начинается само состязание. Атлеты по очереди бросают камни, стараясь не просто докинуть до гонгов, но и попасть в один из них. Засчитывается лишь тот бросок, который сопровождался звоном гонга. Постепенно из соревнований выбывают те, кто не смог бросить свой камень на надлежащую высоту и с нужной точностью. Когда в игре остаются сильнейшие, гонги вешают выше, а для бросков подбирают более тяжелые камни. В конце концов остается один самый высоко и точно кидающий атлет, который объявляется победителем и получает чудной титул «Добросившего до Земли». Кстати говоря, я слышал, что этот вид спорта оказался по вкусу жителям Великой равнины, которые, за отсутствием скал, подвешивают гонги или барабаны из шкуры аллимота на треногих вышках.
Политическое устройство республики – самое примитивное. Территориально она разбита на двадцать семь ареалов. Страной управляет Совет старейшин, в который избираются самые уважаемые и опытные люди от каждого ареала. Избирательное право имеет каждый житель Горной республики начиная с четырнадцати лет. Совет старейшин под председательством Главы на своем заседании выдвигает людей в правительство, но это совсем не такое правительство, к которому мы все привыкли. Министерства республики выполняют роль консультативного органа, а все решения принимает все тот же Совет старейшин. Исключение составляет премьер-министр, который входит в Совет и имеет право голоса наряду с избранными старейшинами. В настоящее время пост премьер-министра занимает внучка главы Совета Мерлина Мак-Даун, в прошлом известная как глава боевого крыла фрименов «Леди Омикрон».
Горная республика здорово выручила нас, когда войска свободников шли штурмовать Лимес. Там приняли беженцев, поселив их в Нижнем Загорье, разрешили проход через свои земли для нашей армии и согласились предоставить нам право хранить на территории республики промышленное оборудование и вооружение, вывезенные с плоскогорья.
После окончания войны многие колонисты, в основном те, кто по крови не входил в основные этнические диаспоры, не захотели покидать свой новый дом. Таким образом население Горной республики выросло до восьмидесяти тысяч. И вот теперь всем этим людям грозит мучительная смерть от неведомого заболевания, и жизни их зависят от того, насколько быстро Лускус сможет перебросить вакцину для прививок через пустыни и горные перевалы.
Лимес. Когда-то с легкой руки покойного Желтовского так прозвали тот рубеж, на котором колонисты отражали атаки хрустальных червей. Теперь это название закрепилось за всем плоскогорьем, на которое три с лишним года назад рухнул Большой посадочный модуль эвакуационного транспорта «Русь».
Клим с некоторым волнением смотрел на тускло блестевшую под лучами Зоряной звезды стену, сложенную из медных блоков. Она сильно отличалась от той, первой, восьмиметровой стены, которую воздвигли для защиты от хрустальных червей. Теперь проход между скалами перегораживал настоящий шедевр фортификационного искусства, с бойницами, амбразурами для стрельбы, с предвратными укреплениями. По сторонам от стены гордо высились так и не взятые врагом Северная и Южная башни. На вершине Северной поблескивали зеркала гелиографа, а Южную венчал тонкий шпиль с трепещущим на ветру флагом – зубчатая золотая стена на красном поле.
«Похоже, Шерхель обзавелся собственным гербом», – усмехнулся Клим. Впрочем, усмешка сползла с его лица, когда он обратил внимание, что проломы в Северной башне тщательно заделаны, а в воротах Лимеса стоит хорошо вооруженная стража.
Поселок, раскинувшийся перед стеной, на месте капониров, редутов и линий траншей, назывался просто и незатейливо – Посад. Он представлял собой огромное торжище. Здесь сходилось воедино множество дорог, берущих начало в затерянных на Великой равнине поселениях. Сюда стекались караваны с мясом, шкурами, плодами, медом земляных пчел, на самом деле не имевших ничего общего с настоящими пчелами, и кипами теребленой полосатки, из которой делали ткани и веревки. От южных гор, с озера Скорби, прибывали телеги, груженные рудой, содержащей редкие металлы; с побережья шли повозки с вяленой рыбой, раковинами, сушеной морской травой и солью. Бесконечные склады, амбары, лавки, трактиры, конюшни для прыгунов, загоны для альб и овец – Посад, основанный буквально несколько месяцев назад, похоже, стал одним из главных торговых центров Медеи. Клим про себя отметил, что Шерхель не стал размещать торжище внутри Лимеса, и это стало еще одной каплей, упавшей в «тревожную чашу».
Перед Посадом меднодорожный путь сворачивал влево, к пакгаузам и паровозным депо. Бородатый Савва остановил паровоз, Клим и Цендорж попрощались и спрыгнули на насыпь.
Стараясь не привлекать к себе внимания, они краем поселка, вдоль складов и задних дворов, прошли к скалам и никем не узнанные добрались до ворот. Закованная в броню стража с алебардами дотошно проверяла каждого входящего. Клим вытащил медную пластинку удостоверения, показал молча, глядя в сторону.
Бородатый стражник настороженно посмотрел на странных гостей, хмыкнул и трижды протрубил в подвешенный на цепях огромный рог. Елисеев поморщился – ему очень не хотелось, чтобы жители Лимеса узнали о приезде последнего командующего крепостью до разговора с Шерхелем. Объяснить, почему, Клим мог вряд ли. Но память услужливо вытолкнула откуда-то из глубин:
– Ну, здравствуй, Харитон! Я смотрю, ты все в караульных…
– Э-э-э… Господин Елисеев! О, и господин Цендорж! А я гадаю: кто ж к нам пожаловал? Какими судьбами, позвольте спросить? – Харитон Рогожкин, памятный Климу еще по поимке корректировщика свободников, раздвинул густую бороду широкой улыбкой.
– Какими судьбами – этого я тебе, друг любезный, сказать не могу. Мне нужно срочно повидать Шерхеля и Лапина. Дело важное и спешное, поэтому дай-ка нам провожатого, чтоб мы не плутали.
– Не, так не пойдет, – сразу насупился Харитон и зачем-то положил руку на обух заткнутого за пояс топора. – Я тут для того и поставлен, чтобы герра Шерхеля и господина Лапина никто по пустякам не беспокоил…
– По пустякам?! – мгновенно вскипел Клим. – Я уполномоченный Государственного канцлера! Понимаешь ты, орясина? Да я тебя…
И Клим витиевато выругался. С десяток стражников, собравшихся вокруг, мгновенно выстроились полумесяцем, опустив алебарды. Поодаль собралась приличная толпа любопытных. Дело принимало скверный оборот.
– Ты, Клим Олегыч, зря кипятишься, – примирительным тоном сказал Рогожкин. – Порядок, он ведь сам по себе не складывается, его поддерживать надо. Доложись по чести, тогда уж…
– Смерть идет, – вдруг заговорил Цендорж, глядя поверх шлемов на стену Лимеса. – Всех с собой возьмет. Никого не останется. Дай пройти. Помощь нужна.
Харитон охнул, стражники тревожно переглянулись, а Клим изумленно уставился на своего спутника – слова обычно молчаливого монгола, сказанные с какой-то особой, пронзительной интонацией, задели за живое.
«Ведь и в самом деле никого не останется, – подумал Клим. – Чего я тут выступаю. Этот бородатый Харитон всего лишь выполняет приказ своего начальства и хорошо, что выполняет».
Рогожкин тем временем уже что-то быстро говорил молодому парнишке-посыльному с сумкой на боку. Получив указание, тот выпучил глаза, повернулся на каблуках и умчался в караулку.
– Счас доложим, ответ получим – и все в порядке будет, – скороговоркой забормотал Харитон, со страхом заглядывая Климу в глаза. – А позволь спросить, Клим Олегыч, что за напасть-то? Нам ваши канцлеры, извини, до фени, но если беда настоящая…
– Настоящая, Харитон. И именно что беда, – ответил Клим. Таиться смысла больше не имело, первоначальный план рухнул. Пришлось действовать по наитию. Вскочив на передок чьей-то телеги, Елисеев мрачно оглядел толпу, стражников, шумное торжище за их спинами и начал говорить…
Харитон Рогожкин, отряженный провожать такую важную персону, как уполномоченный Государственного канцлера, тыча корявым пальцем, пояснял:
– Литейни поставили первым делом. Потом кузнечный цех, слесарку. Сборочный вот сегодня пускаем. Скобяной товарец производить стали – жить-то надо. Поселок от войны не пострадал – заводские там поселились, а мы ближе к лесу. Отсюда не видно, а там у нас с десяток деревень. Избы из дерева строим, как положено, чтоб дышалось легко. А то в этих медных коробах жить – ревматизм один и астма…
Клим усмехнулся – в жарком и сухом климате Медеи ревматизм был в списке экзотических заболеваний, да и случаев астмы он тоже не припоминал. Следом за Рогожкиным они отмахали уже не меньше двух километров, миновав дорогу, ведущую к Дому Совета, поселку и школе. Елисеев никак не мог взять в толк, куда они направляются.
– Мы ить как – сами по себе, – увлекшись, продолжал Харитон, поправляя съезжающий с объемистого пуза пояс с топором. – Заводским, конечно, помогаем. Дрова, лес строевой, сланец, руда – все на нас. Поэтому и прибыток пополам идет. Мы как две руки. Каждая свое дело знает, каждая на благо организьма трудится.
Снова усмехнувшись – надо же, «благо организьма!» – Клим перебил словоохотливого сибиряка:
– Ты куда ведешь-то нас?
– Дык на завод! Я ж говорил – сборочный сегодня пускаем. Все там и есть. И герр Шерхель, и Прохор, и остальные.
Пройдя под уцелевшей еще с довоенных времен аркой ворот, Клим с некоторым волнением ступил на заводскую территорию. Цендорж, шагавший следом, тоже посерьезнел, перестав вертеть коротко стриженной головой.
С тех пор как они впервые оказались здесь, вернувшись после экспедиции на «Кондоре», завод Шерхеля сильно изменился. Конечно, после разрушений, нанесенных войной, а точнее – самим основателем, ибо именно Зигфрид и подрывал свое детище во время прорыва свободников за Лимес, многие постройки еще лежали в руинах. Но все равно у любого, попавшего суда, возникало ощущение подавляющей мощи, незыблемой силы могучих медно-паровых богов, сотворенных умелыми человеческими руками.
Высились стены и трубы, больше похожие на башни, змеились кольчатые паропроводы. Дыша гарью, вздыхали топки. Вертелись под навесами огромные колеса, приводящие в движение валы, исчезающие в дымных безднах цехов. Дрожали на фермах высоких крыш отблески пламени. Лязг, гул и рокот давили на уши, едкий чад забивал нос, в горле першило. Проходя между застывших на путях составов с рудой, Клим глянул туда, где до войны располагался химический корпус, но сквозь белесую завесу пара разглядел только исполинские своды, под которыми ворочалось в клубах дыма что-то огромное, тяжкое, с выпирающим горбом.
«Не удивлюсь, если Шерхель создает тут какого-нибудь нового монстра, родственничка приснопамятного «Малыша Вилли». Что-нибудь эдакое… Шагающее, стреляющее и с огнеметом», – подумал Клим. Ему вдруг стало весело. Завод, практически восстановленный немцем, чего и говорить – вселял. Вселял много чего, но в первую очередь уверенность в человеческих силах и разуме. Затея с добычей вакцины из Второго малого модуля уже не казалась Климу бредовой и авантюрной. «Не может быть, чтобы Шерхель и его молодцы ничего не придумали. Главное – убедить их… – Клим снова глянул в сторону бывшего химкорпуса, но просвет между вагонетками заслонил маневровый паровозик с блестящим котлом. – Точнее, – закончил свою мысль Елисеев, – мне надо убедить Зигфрида».
И настроение сразу испортилось. Куда-то улетучилась веселость и то, что в ВКС называют «найс-драйв». Предстоящий разговор с упрямым и неуступчивым немцем придавил Клима не хуже плиты меднодорожного пути.
– Вот и пришли! – Харитон Рогожкин указал на толпу арбайтеров и сибиряков-беловодцев, окруживших сводчатый ангар, на новенькой крыше которого ослепительно круглился отраженный лик Зоряной звезды. – Наш сборочный. Вам туда. Ну, все, прощевайте. Мне на пост. Авось еще свидимся…
И он, потряхивая топорщащимся на животе панцирем, мелкой рысью побежал в сторону ворот, но метров через двадцать перешел на шаг, устало обмахиваясь снятым с головы шлемом.
– Вояка, – Клим хмыкнул. Цендорж, тоже глядевший вслед Рогожкину, выдал короткую фразу, как всегда, годную в афоризмы:
– Кто много ест – мало живет. Плохо!
Подходя к толпе рабочих, Елисеев увидел Шерхеля – немец торчал над собравшимися, стоя на каком-то возвышении, и яростно жестикулируя, что-то говорил – слова тонули в заводском гуле. Клима поразила перемена, произошедшая с немцем, – Зигфрид словно стал выше ростом, оброс рыжей бородой, глаза горели. Самое удивительное – Шерхель тоже заметил их с Цендоржем, и красное лицо его исказила недовольная гримаса. Он бросил в толпу короткую, как удар бича, фразу, спустился и указал кому-то на Клима. Люди начали оглядываться, пытаясь понять, что случилось. Прямо перед Елисеевым возник молодой парень со знакомым лицом и тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Господа, герр Шерхель приказал проводить вас в его кабинет. Идемте!
«Зигфрид не хочет, чтобы мы видели его хозяйство!» – догадался Клим.
А дело было так: когда Лускус собрал вместе всех лидеров противоборствующих сторон, попросту поручив своим стэлменам похитить их, он поставил условие – или они договариваются о примирении и создании Временного правительства, или вообще никогда не покинут укромной горной долины где-то в отрогах Экваториального хребта. Переговоры продолжались трое суток. В итоге компромисс был достигнут. Сыч добровольно сложил с себя полномочия императора, взамен выторговав в собственность всю промышленность Фербиса. Главы национальных диаспор согласились войти во Временное правительство при условии, что в будущем парламенте Медеи будут представители всех национальностей. Акка и Лапин поставили свои условия: будущее государство должно быть федеративным и не иметь армии. «В нашем случае военные – вечная угроза», – сказала тогда Акка.
Казалось бы, после подписания Большого договора, покончившего с войной, перед всеми открывались великолепные перспективы. Но тут спасенный из смертоносных объятий Жорного леса Шерхель заявил, что он видел будущую федерацию в гробу, причем в соответствующей обуви. Лускус попытался урезонить немца по-приятельски и был послан, причем Зигфрид обнаружил неплохое знание разговорного русского языка. Взбеленившийся одноглазый хотел уже отдать приказ арестовать Шерхеля, но тут выяснилось, что исчезла Акка. Пропала, растворилась в каменном хаосе окрестных гор, оставив с носом славящихся наблюдательностью и осторожностью стэлменов. Впоследствии выяснилось, что и ее гвардия, батальон «Сокол», тот самый, который спас меня и разгромил банду Каракурта, последовал за своим командиром. Ну и, наконец, Лапин, которого Лускус прочил на пост министра Внутренних дел, высказался в том смысле, что ему надоело быть начальником. Прохор вернулся за Лимес, где уже сидел на заводских руинах Шерхель, а следом за своим вожаком через горы и степи двинулись и сибиряки-беловодцы. Сейчас население Лимеса составляло приблизительно четыре тысячи человек, но Лускус говорил, что люди идут и идут к Лапину. Он принимает всех – земли хватает.
– Если так пойдет дальше, они вместе с этим психованным немцем создадут там аналог Горной республики.
По тону одноглазого я понял, что ему это не по вкусу. А он между тем продолжал:
– Нам нужна интеграция, единство, если угодно. А Шерхель и Лапин становятся дестабилизирующим фактором, альтернативой. И если к ним присоединится домина Анна, то все, пиши пропало…
– Почему? – удивился я. – Ну, захотели люди жить по-своему. Живут же общинники на озере Скорби, живет, и процветает, между прочим, Горная республика. Будет еще одно образование – Лимес.
– Мне сейчас некогда объяснять, браток, – грустно сказал тогда Лускус. – Но ты помысли на досуге, и наверняка поймешь, что материалист и идеалист никогда не уживутся в одной лодке. В конечном итоге один утопит другого…
И вот я шагаю по Великой равнине, топчу степные травы, слышу стрекот множества насекомых, крики птиц в небе, но на душе у меня неспокойно. То, чем я в настоящее время занят, досугом ну никак не назовешь, однако именно сейчас я решил распутать клубок противоречий и загадок.
Что предложил Лускус взамен нашей ориентированной на выживание колонии за Лимесом? Да примерно то же самое, что и Сыч – нормальное государство со всеми его атрибутами, включая деньги и собственность. Фактически мы проиграли войну. Не вчистую, не разгромленными на поле боя, но проиграли. Это раз.
Государство неизбежно имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Социальное неравенство или, говоря по-простому, власть богатых над бедными – это еще не самое страшное. Политика, интриги, коррупция, преступность… Это два.
И третье: я уверен, что и Зигфрид, и Лапин, и Акка во времена, когда мы вместе со всеми остальными колонистами боролись за жизнь после катастрофы, были счастливы. Да, черт возьми, именно счастливы! Они нашли себя, свое место в жизни, место, на котором они были востребованы и незаменимы. Да, это была колоссальная ответственность. Риск, смертельная схватка с неизвестностью, игра по чужим правилам, ставка в которой – полмиллиона жизней. Однако они не побоялись сыграть, и выиграли. Наверное, тот тип социальной и экономической организации, который был у нас до войны, едва ли можно назвать комфортным, но он идеально подходил для начального периода. Прошло время, будущее перестало быть пугающим, наступила некая стабильность, да еще и разрешилась вечная дилемма – стоит или нет ждать помощи с Земли? Пусть разрешилась она в пользу «не ждать», но ужасный конец, как известно, лучше, чем ужас без конца. И люди захотели другой жизни, не в обнимку с арбалетом, не под постоянным окриком бригадира или десятника. Людей можно понять. Точнее, я их понимаю. А вот Акка не смогла – или не захотела? Шерхель же, привыкнув к тому, что был безраздельным хозяином над всей промышленностью Лимеса, просто не пожелал стать в Фербисе вторым номером. Лапину, «беловодцу со стажем», вообще претила мысль жить в обществе, из которого он и его единомышленники пытались бежать еще на Земле, создав собственное государство, которое, наверное, можно было бы назвать архаично-анархистским. За это, собственно говоря, беловодцев и сослали на Медею. Гримаса судьбы – в конечном итоге они оказались у разбитого корыта и вынуждены были снова бежать.
Я не знаю, так ли обстоят дела на самом деле. Все вышеизложенное – лишь мои домыслы. Однако другой версии у меня нет. Надеюсь, что послезавтра мы будем на Лимесе. Самое малое через час впереди, в желтоватой дымке, должна показаться горбатая стрела путеукладчика Восточного строительно-монтажного поезда.
Надеюсь, что смогу поговорить с Шерхелем. Тогда, после подписания Большого договора, мы расстались, едва не набив друг другу физиономии.
– Твои знания и умения нужны людям! – убеждал я Зигфрида.
– Этим людям… – последовал брезгливый кивок в сторону свободников, – вполне достаточно желтомазого китайца. За его счет они набьют кошели под завязку.
– Да ты просто медноголовый болван! – вспылил я.
Немец, брызгая слюной, обозвал меня безмозглым ослом, который не видит дальше собственного носа. Я в ответ сравнил его с легендарной собакой, которая сидит на сене, сама не ест и другим не дает.
Шерхель кинулся в драку. Нас растащили стэлмены.
– Жалею, что когда-то считал тебя умным. И другом! – крикнул мне Зигфрид. Я в ответ обматерил его и ушел. Теперь мне предстояло не просто поговорить с ним, но и сделать так, чтобы Шерхель помог мне. Причем выбора у меня не было…
Одно хорошо – я уверен, что Прохор Лапин не откажет в помощи. В конце концов, если начнется эпидемия, она рано или поздно придет в каждый дом.
* * *
– Вам все понятно? – Клим смотрел на сгрудившихся вокруг него рабочих. Те, опустив головы, вздыхали, переговаривались, разводили руками. Наконец, начальник Восточного участка магистрали Ерофей Бортников ответил:– Паровоз мы вам дадим. Сами постараемся закончить дорогу как можно скорее. Но…
– Что «но»?
– Может быть, все это… Эпидемия, «пятнуха»… Ну, преувеличено? Может, обойдется?
– Нет, Ерофей. – Клим и Цендорж двинулись вдоль путей, рабочие пошли за ними. На ходу Елисеев продолжил говорить, подтверждая свои слова резкими жестами:
– Возможно, в Горной республике люди уже умирают. Потом «пятнуха» перекинется на другие территории. Это страшнее, чем нашествие хрустальных червей. Нас спасет только вакцина. И, простите за пафос, самоотверженный труд каждого. Так что, мужики, давайте. От вас зависит, как быстро мы перебросим медикаменты на запад.
Бортников снова вздохнул, левой рукой вцепился в бороду, правой махнул машинисту, топтавшемуся у закопченного трудяги-паровоза:
– Савва, разводи пары! Доставишь с ветерком, понял?
– Угу, – заросший до самых глаз черной, в кольцах, бородищей Савва, больше похожий на главаря разбойничьей шайки, чем на меднодорожника, кивнул и полез в кабину. Через несколько секунд паровоз застонал, окутался паром и придушенно засвистел.
– С Богом! – Ерофей перекрестил Клима и Цендоржа. Поднявшись следом за машинистом наверх, они сели на отполированную скамью. Кочегар, покосившись на нежданных пассажиров, нажал босой ногой педаль и бросил в топку дробленый сланец. Щелкнули центровики. Гулко ударили шатуны, провернулись колеса, и мимо узкого окна поплыли штабеля меднодорожных плит, горы щебня, дымящая труба крана, жилые вагончики и лица рабочих. Некоторые из них подняли руки, провожая незваных гостей, оказавшихся горевестниками.
Клим, привалившись к подрагивающей переборке кабины, задремал, но и во сне его не оставляли мысли о грядущем бедствии. Горная республика… Он никогда там не был, но судя по рассказам, место это было непростое.
* * *
Из дневника Клима Елисеева:Горная республика – удивительное место. Точнее, даже не так: Горная республика – удивительная страна. Самое необычное государство, которое я знаю. Первоначально фримены старика Мак-Дауна, покинув место катастрофы посадочного модуля эвакотранспорта «Русь», поселились в живописной долине меж отрогов Экваториального хребта, называемой сегодня Верхней. Мягкий климат, отсутствие хищников, большое количество пахотной земли, альпийские луга, горные леса – настоящая идиллия. Первые желающие потянулись к ним сразу после нашествия хрустальных червей, и до начала войны в Горную республику переселилось не менее сорока тысяч человек. Там принимают всех, кто разделяет их убеждения и готов жить по принципу: «Способности каждого – для общего блага».
Фримены отвергли технологический путь развития. Самые сложные механизмы, используемые ими, – мельница и ткацкий станок. Жители Горной республики сеют местные злаки, в основном полосатку, из волокон которой изготавливаются прочные ткани, возделывают террасные огороды на склонах гор, разводят прыгунов. Каким-то образом они умудрились приручить пугливых альб и туповатых ногоедов. С увеличением населения люди освоили соседние с Верхней долиной земли. Городов в Горной республике нет вовсе, зато имеется масса небольших деревушек, поселков и хуторов на одну-две семьи. Основная статья экономики, конечно же, сельское хозяйство. Мне рассказывали, что в Горной республике каждые полгода проводят праздник урожая, настоящий, общегосударственный, если можно так выразиться, праздник, с карнавалом, награждением особо отличившихся пастухов или косарей, шумными пирушками и состязаниями по бросанию камней в небо. Этот странный вид спорта появился тут, на Медее. На вершине высокой, в двадцать-тридцать, а то и сорок метров, скалы вешается один или несколько медных гонгов. У подножия собираются участники. Специально назначенный судья отбирает метательные камни, следя за тем, чтобы они были примерно одного веса и размера. Потом начинается само состязание. Атлеты по очереди бросают камни, стараясь не просто докинуть до гонгов, но и попасть в один из них. Засчитывается лишь тот бросок, который сопровождался звоном гонга. Постепенно из соревнований выбывают те, кто не смог бросить свой камень на надлежащую высоту и с нужной точностью. Когда в игре остаются сильнейшие, гонги вешают выше, а для бросков подбирают более тяжелые камни. В конце концов остается один самый высоко и точно кидающий атлет, который объявляется победителем и получает чудной титул «Добросившего до Земли». Кстати говоря, я слышал, что этот вид спорта оказался по вкусу жителям Великой равнины, которые, за отсутствием скал, подвешивают гонги или барабаны из шкуры аллимота на треногих вышках.
Политическое устройство республики – самое примитивное. Территориально она разбита на двадцать семь ареалов. Страной управляет Совет старейшин, в который избираются самые уважаемые и опытные люди от каждого ареала. Избирательное право имеет каждый житель Горной республики начиная с четырнадцати лет. Совет старейшин под председательством Главы на своем заседании выдвигает людей в правительство, но это совсем не такое правительство, к которому мы все привыкли. Министерства республики выполняют роль консультативного органа, а все решения принимает все тот же Совет старейшин. Исключение составляет премьер-министр, который входит в Совет и имеет право голоса наряду с избранными старейшинами. В настоящее время пост премьер-министра занимает внучка главы Совета Мерлина Мак-Даун, в прошлом известная как глава боевого крыла фрименов «Леди Омикрон».
Горная республика здорово выручила нас, когда войска свободников шли штурмовать Лимес. Там приняли беженцев, поселив их в Нижнем Загорье, разрешили проход через свои земли для нашей армии и согласились предоставить нам право хранить на территории республики промышленное оборудование и вооружение, вывезенные с плоскогорья.
После окончания войны многие колонисты, в основном те, кто по крови не входил в основные этнические диаспоры, не захотели покидать свой новый дом. Таким образом население Горной республики выросло до восьмидесяти тысяч. И вот теперь всем этим людям грозит мучительная смерть от неведомого заболевания, и жизни их зависят от того, насколько быстро Лускус сможет перебросить вакцину для прививок через пустыни и горные перевалы.
* * *
Эос едва поднялась над Обрывом, когда паровоз подошел к Лимесу.Лимес. Когда-то с легкой руки покойного Желтовского так прозвали тот рубеж, на котором колонисты отражали атаки хрустальных червей. Теперь это название закрепилось за всем плоскогорьем, на которое три с лишним года назад рухнул Большой посадочный модуль эвакуационного транспорта «Русь».
Клим с некоторым волнением смотрел на тускло блестевшую под лучами Зоряной звезды стену, сложенную из медных блоков. Она сильно отличалась от той, первой, восьмиметровой стены, которую воздвигли для защиты от хрустальных червей. Теперь проход между скалами перегораживал настоящий шедевр фортификационного искусства, с бойницами, амбразурами для стрельбы, с предвратными укреплениями. По сторонам от стены гордо высились так и не взятые врагом Северная и Южная башни. На вершине Северной поблескивали зеркала гелиографа, а Южную венчал тонкий шпиль с трепещущим на ветру флагом – зубчатая золотая стена на красном поле.
«Похоже, Шерхель обзавелся собственным гербом», – усмехнулся Клим. Впрочем, усмешка сползла с его лица, когда он обратил внимание, что проломы в Северной башне тщательно заделаны, а в воротах Лимеса стоит хорошо вооруженная стража.
Поселок, раскинувшийся перед стеной, на месте капониров, редутов и линий траншей, назывался просто и незатейливо – Посад. Он представлял собой огромное торжище. Здесь сходилось воедино множество дорог, берущих начало в затерянных на Великой равнине поселениях. Сюда стекались караваны с мясом, шкурами, плодами, медом земляных пчел, на самом деле не имевших ничего общего с настоящими пчелами, и кипами теребленой полосатки, из которой делали ткани и веревки. От южных гор, с озера Скорби, прибывали телеги, груженные рудой, содержащей редкие металлы; с побережья шли повозки с вяленой рыбой, раковинами, сушеной морской травой и солью. Бесконечные склады, амбары, лавки, трактиры, конюшни для прыгунов, загоны для альб и овец – Посад, основанный буквально несколько месяцев назад, похоже, стал одним из главных торговых центров Медеи. Клим про себя отметил, что Шерхель не стал размещать торжище внутри Лимеса, и это стало еще одной каплей, упавшей в «тревожную чашу».
Перед Посадом меднодорожный путь сворачивал влево, к пакгаузам и паровозным депо. Бородатый Савва остановил паровоз, Клим и Цендорж попрощались и спрыгнули на насыпь.
Стараясь не привлекать к себе внимания, они краем поселка, вдоль складов и задних дворов, прошли к скалам и никем не узнанные добрались до ворот. Закованная в броню стража с алебардами дотошно проверяла каждого входящего. Клим вытащил медную пластинку удостоверения, показал молча, глядя в сторону.
Бородатый стражник настороженно посмотрел на странных гостей, хмыкнул и трижды протрубил в подвешенный на цепях огромный рог. Елисеев поморщился – ему очень не хотелось, чтобы жители Лимеса узнали о приезде последнего командующего крепостью до разговора с Шерхелем. Объяснить, почему, Клим мог вряд ли. Но память услужливо вытолкнула откуда-то из глубин:
Из приземистой караулки, грохоча наборным панцирем, выскочил дежурный офицер. Клим пригляделся, устало улыбнулся:
По несчастью или к счастью истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места…
– Ну, здравствуй, Харитон! Я смотрю, ты все в караульных…
– Э-э-э… Господин Елисеев! О, и господин Цендорж! А я гадаю: кто ж к нам пожаловал? Какими судьбами, позвольте спросить? – Харитон Рогожкин, памятный Климу еще по поимке корректировщика свободников, раздвинул густую бороду широкой улыбкой.
– Какими судьбами – этого я тебе, друг любезный, сказать не могу. Мне нужно срочно повидать Шерхеля и Лапина. Дело важное и спешное, поэтому дай-ка нам провожатого, чтоб мы не плутали.
– Не, так не пойдет, – сразу насупился Харитон и зачем-то положил руку на обух заткнутого за пояс топора. – Я тут для того и поставлен, чтобы герра Шерхеля и господина Лапина никто по пустякам не беспокоил…
– По пустякам?! – мгновенно вскипел Клим. – Я уполномоченный Государственного канцлера! Понимаешь ты, орясина? Да я тебя…
И Клим витиевато выругался. С десяток стражников, собравшихся вокруг, мгновенно выстроились полумесяцем, опустив алебарды. Поодаль собралась приличная толпа любопытных. Дело принимало скверный оборот.
– Ты, Клим Олегыч, зря кипятишься, – примирительным тоном сказал Рогожкин. – Порядок, он ведь сам по себе не складывается, его поддерживать надо. Доложись по чести, тогда уж…
– Смерть идет, – вдруг заговорил Цендорж, глядя поверх шлемов на стену Лимеса. – Всех с собой возьмет. Никого не останется. Дай пройти. Помощь нужна.
Харитон охнул, стражники тревожно переглянулись, а Клим изумленно уставился на своего спутника – слова обычно молчаливого монгола, сказанные с какой-то особой, пронзительной интонацией, задели за живое.
«Ведь и в самом деле никого не останется, – подумал Клим. – Чего я тут выступаю. Этот бородатый Харитон всего лишь выполняет приказ своего начальства и хорошо, что выполняет».
Рогожкин тем временем уже что-то быстро говорил молодому парнишке-посыльному с сумкой на боку. Получив указание, тот выпучил глаза, повернулся на каблуках и умчался в караулку.
– Счас доложим, ответ получим – и все в порядке будет, – скороговоркой забормотал Харитон, со страхом заглядывая Климу в глаза. – А позволь спросить, Клим Олегыч, что за напасть-то? Нам ваши канцлеры, извини, до фени, но если беда настоящая…
– Настоящая, Харитон. И именно что беда, – ответил Клим. Таиться смысла больше не имело, первоначальный план рухнул. Пришлось действовать по наитию. Вскочив на передок чьей-то телеги, Елисеев мрачно оглядел толпу, стражников, шумное торжище за их спинами и начал говорить…
* * *
За стеной Лимеса произошли не менее разительные перемены, чем перед воротами. Клим и Цендорж покидали эти места, оставив после себя только руины разрушенных взрывами построек. Конечно, Шерхелю не удалось восстановить все. Дом Совета так и торчал в небо вроде огромного зуба, изглоданного кариесом, на месте госпиталя громоздились груды земли и медных блоков; зияли воронки, оставленные ракетами свободников на пространстве от ворот до завода. Но Елисеев сразу отметил: школа отстроена заново, приведены в порядок дороги, и самое главное – вновь поднялись крыши заводских цехов и густо дымят над ними новенькие трубы.Харитон Рогожкин, отряженный провожать такую важную персону, как уполномоченный Государственного канцлера, тыча корявым пальцем, пояснял:
– Литейни поставили первым делом. Потом кузнечный цех, слесарку. Сборочный вот сегодня пускаем. Скобяной товарец производить стали – жить-то надо. Поселок от войны не пострадал – заводские там поселились, а мы ближе к лесу. Отсюда не видно, а там у нас с десяток деревень. Избы из дерева строим, как положено, чтоб дышалось легко. А то в этих медных коробах жить – ревматизм один и астма…
Клим усмехнулся – в жарком и сухом климате Медеи ревматизм был в списке экзотических заболеваний, да и случаев астмы он тоже не припоминал. Следом за Рогожкиным они отмахали уже не меньше двух километров, миновав дорогу, ведущую к Дому Совета, поселку и школе. Елисеев никак не мог взять в толк, куда они направляются.
– Мы ить как – сами по себе, – увлекшись, продолжал Харитон, поправляя съезжающий с объемистого пуза пояс с топором. – Заводским, конечно, помогаем. Дрова, лес строевой, сланец, руда – все на нас. Поэтому и прибыток пополам идет. Мы как две руки. Каждая свое дело знает, каждая на благо организьма трудится.
Снова усмехнувшись – надо же, «благо организьма!» – Клим перебил словоохотливого сибиряка:
– Ты куда ведешь-то нас?
– Дык на завод! Я ж говорил – сборочный сегодня пускаем. Все там и есть. И герр Шерхель, и Прохор, и остальные.
Пройдя под уцелевшей еще с довоенных времен аркой ворот, Клим с некоторым волнением ступил на заводскую территорию. Цендорж, шагавший следом, тоже посерьезнел, перестав вертеть коротко стриженной головой.
С тех пор как они впервые оказались здесь, вернувшись после экспедиции на «Кондоре», завод Шерхеля сильно изменился. Конечно, после разрушений, нанесенных войной, а точнее – самим основателем, ибо именно Зигфрид и подрывал свое детище во время прорыва свободников за Лимес, многие постройки еще лежали в руинах. Но все равно у любого, попавшего суда, возникало ощущение подавляющей мощи, незыблемой силы могучих медно-паровых богов, сотворенных умелыми человеческими руками.
Высились стены и трубы, больше похожие на башни, змеились кольчатые паропроводы. Дыша гарью, вздыхали топки. Вертелись под навесами огромные колеса, приводящие в движение валы, исчезающие в дымных безднах цехов. Дрожали на фермах высоких крыш отблески пламени. Лязг, гул и рокот давили на уши, едкий чад забивал нос, в горле першило. Проходя между застывших на путях составов с рудой, Клим глянул туда, где до войны располагался химический корпус, но сквозь белесую завесу пара разглядел только исполинские своды, под которыми ворочалось в клубах дыма что-то огромное, тяжкое, с выпирающим горбом.
«Не удивлюсь, если Шерхель создает тут какого-нибудь нового монстра, родственничка приснопамятного «Малыша Вилли». Что-нибудь эдакое… Шагающее, стреляющее и с огнеметом», – подумал Клим. Ему вдруг стало весело. Завод, практически восстановленный немцем, чего и говорить – вселял. Вселял много чего, но в первую очередь уверенность в человеческих силах и разуме. Затея с добычей вакцины из Второго малого модуля уже не казалась Климу бредовой и авантюрной. «Не может быть, чтобы Шерхель и его молодцы ничего не придумали. Главное – убедить их… – Клим снова глянул в сторону бывшего химкорпуса, но просвет между вагонетками заслонил маневровый паровозик с блестящим котлом. – Точнее, – закончил свою мысль Елисеев, – мне надо убедить Зигфрида».
И настроение сразу испортилось. Куда-то улетучилась веселость и то, что в ВКС называют «найс-драйв». Предстоящий разговор с упрямым и неуступчивым немцем придавил Клима не хуже плиты меднодорожного пути.
– Вот и пришли! – Харитон Рогожкин указал на толпу арбайтеров и сибиряков-беловодцев, окруживших сводчатый ангар, на новенькой крыше которого ослепительно круглился отраженный лик Зоряной звезды. – Наш сборочный. Вам туда. Ну, все, прощевайте. Мне на пост. Авось еще свидимся…
И он, потряхивая топорщащимся на животе панцирем, мелкой рысью побежал в сторону ворот, но метров через двадцать перешел на шаг, устало обмахиваясь снятым с головы шлемом.
– Вояка, – Клим хмыкнул. Цендорж, тоже глядевший вслед Рогожкину, выдал короткую фразу, как всегда, годную в афоризмы:
– Кто много ест – мало живет. Плохо!
Подходя к толпе рабочих, Елисеев увидел Шерхеля – немец торчал над собравшимися, стоя на каком-то возвышении, и яростно жестикулируя, что-то говорил – слова тонули в заводском гуле. Клима поразила перемена, произошедшая с немцем, – Зигфрид словно стал выше ростом, оброс рыжей бородой, глаза горели. Самое удивительное – Шерхель тоже заметил их с Цендоржем, и красное лицо его исказила недовольная гримаса. Он бросил в толпу короткую, как удар бича, фразу, спустился и указал кому-то на Клима. Люди начали оглядываться, пытаясь понять, что случилось. Прямо перед Елисеевым возник молодой парень со знакомым лицом и тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Господа, герр Шерхель приказал проводить вас в его кабинет. Идемте!
«Зигфрид не хочет, чтобы мы видели его хозяйство!» – догадался Клим.