Страница:
* * *
Особенно опасным было положение офицеров в районах, где велись военные действия (Дон, Кубань, Северный Кавказ). Там количество погибших офицеров, даже не участвовавших в них, а просто проживавших в этих областях, было особенно велико, тем более, что и общая численность проживавших в этих регионах офицеров была значительной. В Ростове находилось до 17 тыс. офицеров, в Новочеркасске - 3-4 или даже 7 тыс.{173} В местах концентрации большевиствующих элементов расправы имели место еще при Каледине, в одной только слободе Михайловке при ст. Серебряково в ходе резни 26 января было убито до 80 офицеров. Развал строевых частей достиг последнего предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа были факты продажи казаками своих офицеров за денежное вознаграждение{174}.
Большинство осевших в Ростове и Новочеркасске офицеров не решились своевременно примкнуть к Добровольческой армии. "Город Ростов поразил меня своей ненормальной жизнью. На главной улице, Садовой, полно фланирующей публики, среди которой масса строевого офицерства всех родов оружия и гвардии, в парадных формах и при саблях, но...без отличительных для Добровольцев национальных шевронов на рукавах!... На нас - добровольцев как публика, так и "господа офицеры" не обращали никакого внимания, как бы нас здесь и не было! Но некоторые из них останавливали нас и требовали отдания чести! Получив же в ответ что-либо не очень вразумительное, быстро отскакивали и исчезали в толпе..."{175}. "Тысячи офицеров из разбежавшихся с фронта полков бродили по городу и с равнодушием смотрели, как какие-то чудаки в офицерской форме с винтовками на плечах несли гарнизонную службу"{176}. В Ростове скопилось тогда до 17 тыс. офицеров, не считая 2 тыс. казачьих. "Их было очень много, и неизвестно даже, что они думали делать, как предполагали раствориться в той массе разложившейся, беспомощной черни. Быть может, морально убитые незаслуженным унижением творцов революции, они плюнули на все и на вся?"{177} "Обычным вопросом многих, приходящих в Бюро, был: "Что дает Добровольческая организация?" На него мог быть лишь один ответ: "Винтовку и пять патронов" и предупреждение для задумавшихся, что от боль-шевиков можно получить пулю в затылок. Ответ не удовлетворял, а предупреж-дению не верили"{178}.
При занятии большевиками Дона после смерти Каледина и ухода Добро-вольческой армии на Кубань было убито до 500 офицеров{179}, в Новочеркасске с 13 февраля по 14 апреля 1918 г. расстреляно более 500, в т.ч. 14 генерала, 23 полковника и 292 кадровых офицера. Немало погибло и тех, кто, не вступив в Добровольческую армию, надеялся отсидеться в Ростове. Расстрелы происходили и в других населенных пунктах. В частности, партия около 60 ч арестованных офицеров была расстреляна у Луганска{180}, 74 офицера зарублено в ст. Ладыженской{181}, более 60 арестованных, преимущественно офицеров, расстреляно в феврале-марте в Батайске, около 20 в конце февраля в Персиановке. В Ейске 4 мая было расстреляно 7 офицеров, и еще трое 12 июля, не считая одиночных расправ. Другая группа офицеров расстреляна около ст. Новощербиновской Ейского отдела{182}. О судьбах арестовывавшихся тогда можно судить по тому, что, например, на ст. Степной одном из множества пунктов сбора арестованных, из приведенных туда за три дня (середина февраля 1918 г.) 22 ч расстреляно было 18{183}, (в начале года там же помимо военно-революционного комитета отрядом приезжих красноармейцев было расстреляно 17 ч). На Дону и позже, после вторичного занятия его большевиками в начале 1919 г., погибли тысячи людей, в числе которых были оставшиеся в станицах офицеры и их семьи (например, в Урюпинском округе более 7 тыс., в ст. Усть-Медведицкой - 50, Глазуновской 3, Цимлянской 753, Кумшацкой 10, Чертковской 34, Морозовской 200 и т.д.){184}.
На Кубани большевики, заняв узловые железнодорожные станции, имели возможность полностью контролировать прибытие эшелонов с Кавказского фронта (основная часть кубанских полков стала прибывать в конце февраля - начале марта) и все офицеры, находящиеся в них, ими арестовывались. Ряд офицеров был расстрелян после неудачи мартовского восстания (возглавленного войсковым старшиной Ловягиным, братьями Елисеевыми и др.) в Кавказском отделе{185}. В Екатеринодаре в первый же день вступления большевиков 1 марта 1918 г. было схвачено и перебито 83 ч, 4 марта зарублен полковник Орлов с женой и четверыми детьми. В Армавире первой жертвой пал в начале февраля командир 18-го Кубанского пластунского батальона, изрубленный труп которого целую неделю оставался на улице. В начале апреля из арестованных офицеров 12 были казнены в городе, а еще 79 - за городом; в том же месяце были арестованы и расстреляны 38 офицеров-грузин, следовавших из Москвы в Грузию. После вторичного занятия города большевиками 17 июля там было перебито 1342 чел., и только в обследованных 7 (из около 70) станиц - 816{186}.
Такая же участь постигла офицерство, оставшееся в городах Северного Кавказа, где в декабре 1917 г. еще мало что напоминало о происходивших на Дону событиях. "В Кисловодске вы сразу попадали в другой мир. На великолепной террасе курзала масса знакомых из Петербурга и Москвы. Здесь можно было встретить и сановников, и дипломатов, и военных, и светских дам, и знаменитостей императорской сцены, и звезд балета. Светлый высокий зал в блеске электричества, роскошно убранные обеденные столы, наряды, бокалы шампанского, сладости, непринужденный разговор и смех под звуки струнного оркестра - глазам не верилось после боев под Кизетеринкой"{187}. Офицеры-корниловцы, ездившие из Ростова в Минеральные Воды с призывом к тамошним офицерском вступать в армию, услышали в ответ, что они имеют свою "самооборону", которая на деле закончилась тем, что все они погибли от руки простого партизанского отряда красных"{188}. Большая группа офицерства, преимущественно гвардейского, в Минеральных Водах в свое время не откликнулась вовсе на призыв командированного туда ген. Эрдели{189}. То же и в других городах. И эта беспечность обошлась им очень дорого, хотя и не сразу. В конце августа - начале октября 1918 г. в Ессентуках, Пятигорске, Железноводске и Кисловодске были произведены массовые аресты офицеров (в Кисловодске после регистрации их 2 октября) и 6,19 и 20 октября в Пятигорске более 60 из них были зарублены вместе с другими заложниками{190}. Степень организованности офицерства была крайне слабая, и до прихода Добровольческой армии лишь немногие решались бороться самостоятельно. В отряде Шкуро, например, первоначально было 7 офицеров и 6 казаков{191}.
В Ставрополе с 1 января по 8 июля было арестовано не менее 457 ч.; массовые аресты начались в начале мая, когда была схвачена и часть офицер-ской организации; к лету 1918 г. было зарегистрировано до 900 офицеров, из среды которых террор постоянно вырывал новые жертвы. Там расстреливались партии по 67, 96 и т.д. человек{192}. Особенно кровавый террор начался в ночь на 20 июня. Офицеров убивали (главным образом, рубили шашками и кололи штыками) в городской тюрьме, у своих домов, на вокзале, на улицах, в лесу под городом и в других местах{193}. Под влиянием опасности неминуемого уничтожения тайная офицерская организация во главе с полковником П.Ф.Ртищевым подняла 27 июня восстание{194}, но почти все его участники погибли в уличной схватке или казнены после жестоких истязаний{195}. Из 88 членов организации погибло 56{196}. Всего погибло несколько сот человек, трупы 96 из которых уда-лось разыскать{197}.
На Тереке после убийства 13 декабря 1917 г. на ст. Прохладная Терского атамана Караулова (а потом и его заместителя Медяника) казачество окончательно лишилось организующей силы, и край был отдан на волю горских банд и большевиков. Владикавказ в течение всего января 1918 г. безнаказанно грабился ингушами. Только в феврале удалось организовать две офицерские сотни (капитана Глухарева и ген. Рудсона) для охраны города и Терско-Дагестанского правительства от большевиствующих окраин и горцев. 11 марта город был захвачен большевиками, причем 2-я сотня после ожесточенного боя обманом захваченная в плен, была поголовно расстреляна (спаслось лишь 7 чел.). Одновременно образовался Кизлярский фронт под началом полковника Бочарова и некоторые другие очаги сопротивления{198}. В июльском восстании в районе Моздока принимал участие офицерский отряд войскового старшины К.К.Агоева (40 чел.){199}. Осенью 1918 г., когда разгорелось восстание терских казаков под руководством ген. Э.Мистулова, в составе восставших терцев действовала офицерская рота полковника Литвинова в 80-90 ч{200}.
В Дагестане центром консолидации офицерства послужили остатки Кав-казской Туземной дивизии, 6 полков которой, сведенные в Туземный корпус, были в конце 1917 г. отправлены на Кавказ. Командование его (ген.. Половцев, начальники дивизий принц Каджар и ген. Хоранов), находящееся во Владикавказе, не могло реально влиять на события, и сопротивление возглавили командир 1-го Дагестанского полка кн. Н.Б.Тарковский и пехотный офицер полковник Р.Б.Коитбеков. Последний и командир 2-го Дагестанского полка полковник А.Нахибашев возглавляли в начале 1918 г. оборону от большевиков Петровска, где погиб ряд офицеров полка. В Темир-Хан-Шуре полковник кн. Тарковский (помощник и начальник штаба полковник Коитбеков, адъютант капитан Н.Коркмасов, начальник артиллерии ген. Эрдман) приступил к формированию надежных частей из остатков обоих Дагестанских полков и примкнувших русских офицеров ; большую роль в привлечении горцев-добровольцев сыграл бывший начальник Аварского округа штабс-ротмистр К.Алиханов. При активном участии русских офицеров (полковники А.Гольдгар, Ржевуцкий, Зоммер, Дрындин, ротмистр Матегорин, капитаны Кузнецов, Пионтек, поручик Ржевуцкий, Садомцев, Алексеев, Лапин, Брун, Поцверов, Крянев, Джавров, Геннинг, Крыжановский) было сформировано два батальона (полковники Мусалаев и Гаджиев), конный полк (полковник Нахибашев), конно-горная батарея (Б.М.Кузнецов) и бронепоезд (кап. Бржезинский). В Темир-Хан-Шуре, Петровске и Дербенте повторилась та же история, что в других местах: большинство офицеров из местных русских уроженцев не решилось присоединиться и было уничтожено большевиками при вторичном занятии этой местности, кавказцы же дали большой процент явки (в частности, практически все офицеры Дагестанских полков), только 2-3 человека из них перешло к большевикам. В марте этот отряд очистил от большевиков и некоторое время удерживал Петровск и Дербент, но был вынужден отойти в горы, где горцы разошлись по аулам, группа русских офицеров перешла в Грузию, а остальные остались в войсках Тарковского до прихода Добровольческой армии, куда и перевелись. Большинство офицеров-дагестанцев и русских, оставшихся в Дагестане после отхода Добровольческой армии весной 1920 г., были расстреляны сразу или в последующие годы{201}.
В Сибири в начале 1918 г. находилось значительное число офицеров. Это были как офицеры местных гарнизонов, так и возвращающиеся с фронта со своими частями, а также беженцы из Европейской России. По данным Центропленбежа в начале 1918 г. в Сибири находилось около 80 тыс. беженцев, стремившихся дальше - на Дальний Восток и за границу, но застигнутых установлением большевистской власти. В январе-феврале в Челябинске было зарегистрировано 175 тыс. чел., переваливших Урал (при том, что регистрировались не все). В советских документах встречаются данные об избытке офицеров в гарнизонах и сотнях неслужащих офицеров, в большинстве настроенных враждебно к большевикам. Большевистские власти ("Центросибирь") специальным постановлением 28 марта запретили офицерам въезд с запада в Восточную Сибирь, начиная с Енисейской губ. На всех станциях к западу от Иркутска был вывешен приказ о том же Сибирского военкомата от 19 апреля, и в поездах шли проверки и обыски. Целью этих мер было воспрепятствование офицерам присоединиться к действовавшему в Забайкалье Семенову. Но офицеры, высаживаясь со своими подразделениями, не доезжая крупных станций, создавали партизанские отряды из местного населения. Часть присоединялась к чешским эшелонам, среди офицеров которых было много русских. Например, командир одного из них кап. Воронов таким образом значительно пополнил свой эшелон. К январю 1918 г. в Омске скопилось до 6-7 тыс. офицеров, в Томске - до 3 тыс.{202}.
В Красноярске в феврале скрывавшийся там штабс-ротмистр Ямбургского уланского полка Э.Г.Фрейберг сформировал из учащейся молодежи партизанский отряд в 78 чел., с которым ушел в тайгу и действовал в треугольнике Красноярск - Минусинск - Ачинск до июня, когда присоединился к формиро-вавшимся белым частям{203}. В Западной Сибири единственным открытым очагом борьбы стал отряд есаула 1-го Сибирского казачьего полка Анненкова (начальник штаба штабс-капитан Шаркунов), действовавший в январе 1918 г. в районе ст. Шараповской. Да еще отряд сотника Матвеева, совершив налет на Омск, спас из собора войсковое знамя. В ст. Павлодарской создавался еще один, пока не проявивший себя центр во главе с полковником Волковым{204}.
В целях сопротивления офицеры примыкали к организациям любого направления. Посланец Корнилова ген. В.Е.Флуг столкнулся с фактом, что "большинство офицеров эсеровской организации в Томске вовсе не являются социалистами, а в организацию попали случайно, ища какой-нибудь точки опоры". Отмечалось также, что в ряде городов сравнительная малочисленность ор-ганизаций объяснялась недостатком средств, при помощи которых можно было поддерживать офицеров (в Омске рядовому офицеру выплачивалось не менее 250 руб. в месяц, в Иркутске - не более 100). В результате "массы офицеров ис-кали себе заработков в разнообразнейших профессиях, в том числе самых тяже-лых видах физического труда, оставаясь вне существующих организаций"{205}.
В начале апреля, когда Флуг и подполковник В.А.Глухарев прибыли в Томск, тамошняя организация насчитывала 900 чел. (в основном младших офицеров) и офицерской отряд в 1000 чел. в чинах до полковника. Общее руководство осуществлял штаб в составе полковника Сумарокова, подполковника Пепеляева и кап. Василенко. Там же существовал монархический офицерской отряд (до 150 чел.) полковника Вишневского. Полных сведений о численности офицерского подполья не имели даже его руководители. Весной 1918 г. в Сибири существовали и другие военные организации - в Омске (13 дружин), Петро-павловске, Томске, Тайге, Новониколаевске, Барнауле, Камне-на-Оби, Бийске, Семипалатинске (поручик И.А.Зубарев-Давыдов), Красноярске, Иркутске, Усть-Каменогорске (войсковой старшина Виноградский), Канске, Барабинске (поручик Кондаратский) и другие. Сибирь была поделена на два округа Западный (подполковник Гришин-Алмазов) и Восточный (полковник Эллерц-Усов), под-чинявшиеся военному министру Краковецкому и Западно-Сибирскому комитету как органу Временного Сибирского правительства. Центральный военный штаб во главе с Гришиным-Алмазовым (как заместителем Краковецкого) находился в Новониколаевске, штаб Эллерц-Усова - в Иркутске.
Считалось, что организации Западной Сибири насчитывали 8 тыс. членов, в Иркутске - 1 тыс. С учетом действовавших партизанских отрядов общая численность сопротивления составляла, по некоторым подсчетам, в Западной Сибири 10 тыс., и в Восточной 3 тыс. Некоторые отряды насчитывали несколько сот чел. (например, Сарсенова). При этом в Восточном округе не учтены Нижнеудинский, Зиминский, Верхнеудинский, Троицкосавский, Читинский (400 чел.) и другие "пункты" (низшая ячейка организации), а также признававшие Временное Сибирское правительство действовавшие в приленских таежных районах отряды полковника Данишевского, поручика Гордеева и др., а в Запад-ном организации, чьи представители не смогли попасть на съезд руководителей местных штабов 3 мая в Новониколаевске (Славгородского, Павлодарская и др.), а также небольшие отряды, действовавшие в окрестностях городов: кап. Рубцова под Тарой, Кучковского под Акмолинском, есаула Сидорова под Семипалатинском и т.п. Члены подпольных организаций состояли на довольствии 100-300 руб. в мес., было налажено обучение молодежи, кое-где издавались даже подпольные газеты. Сибирские организации имели связи с организациями Поволжья, Зауралья, с семиреченским казачеством, "Туркестанской военной организацией". Некоторые организации (в Томске, Тайге и др.) были раскрыты ЧК. В Иркутске арестован ряд офицеров во главе с подполковником С.Ф.Дитмаром, в Хабаровске - полковник Цепушелов, при разгроме монархической организации Нахобова 29.03 - кап. Ключарев и другие, в Петропавловске 17.03 был расстрелян руководитель восстания прапорщик Ткаченко. В Томске в мае были арестованы служившие в красных частях штабс-капитан Николаев, поручики Максимов и Златомрежев, прапорщик Иванов, в Ишиме - часть офицеров-членов местной подпольной организации, в Омске 29.05 - прибывшие для связи с подпольем 4 анненковских офицера, в начале июня ряд офицеров был арестован в Красноярске{206}. В конце марта-начале апреля 1918 г. произошел "погром буржуазии" в Благовещенске, в ходе которого погибло до 1500 офицеров, служащих и коммерсантов{207}. "В Благовещенске, - писал ген. Нокс, - были найдены офицеры с граммофонными иглами под ногтями, с вырванными глазами, со следами гвоздей на плечах, на месте эполет, их вид был ужасен"{208}. 15.06 в Хабаровске был раскрыт офицерской заговор, связанный с "Комитетом защиты родины и Учредительного Собрания" в Харбине{209}.
Семиреченское казачество сразу не признало большевиков, но строевое офицерство с полками прибыли на родину довольно поздно; в феврале, когда атаманом был избран полковник Ионов, время было упущено и область сильно большевизирована. Атаман был арестован, но казаками во главе с сотником Бортниковым после налета на Верный освобожден{210}. В Ташкенте после анти-большевистского восстания массовые расстрелы начались в ночь на 21 января 1919 г., когда было перебито свыше 2500 ч, и продолжались в течение всего года{211}. По другим данным, в течение первой недели убито до 6 тыс. чел., а затем арестовано до 700, ежедневно по 10-12 убиваемых в тюрьме{212}.
Положение офицеров на территориях, прочно контролировавшихся большевиками Центр, Поволжье, Урал), было потенциально не менее опасно. Здесь они не вырезались в массовом порядке в первые месяцы после октябрьского переворота, как в районах военных действий, но зато за весну и лето 1918 г. были в большинстве выявлены и находились в поле зрения советских властей, которым впоследствии не составило труда их арестовать. Спасаясь от преследований, многие офицеры старались раствориться среди массы населения, отказываясь от своего прошлого и профессии и выдавая себя за унтер-офицеров и солдат. На местах все офицеры брались на учет, причем им вменялось в обязанность регулярно являться к комиссарам и отмечаться, на документах у них ставился штамп "бывший офицер". Этим офицеры ставились в положение изгоев, т.к. подобный штамп служил чем-то вроде знака на халате заключенного. В предписаниях ЧК относительно донесений с мест постоянно подчеркивалась необходимость указывать, сколько в данном городе, уезде и т.д. находится бывших офицеров. В воспоминаниях одного из лиц, состоявших на советской службе в военных органах в Петрограде, есть характерный диалог (он пришел в ЧК ходатайствовать за одного из арестованных): "Когда тов. Чурин прочел документы, он заявил: Да послушайте, ведь этот же господин бывший офицер. - Да, во время войны он был офицером. - Так что ж вы хотите? Этим все сказано. - Но помилуйте, товарищ, я думаю, что принадлежность к офицерскому сословию не является еще достаточной причиной, чтобы держать человека четыре месяца без допроса. - Я не понимаю, что вы от меня хотите? Вы же слышали, что этот человек бывший офицер. - По-моему, это еще не преступление. - Как вы можете мне говорить такие вещи? Если вы революционер, то вы не должны так говорить"{213}.
Следует иметь в виду, что большевистскими указами офицеры были лишены всех видов пенсий (в т.ч. и эмеритальных, т.е. состоявших из отчислений от жалованья в период службы) и, таким образом, те из них, кто не имел гражданской профессии (т.е. все кадровые офицеры), - всяких средств к существованию. В этих условиях, особенно учитывая, что квартиры и дома многих из них были либо разграблены, либо реквизированы большевиками, офицерском и их семьям часто приходилось не только искать средства к пропитанию, но и ютиться по углам. Чтобы прокормить семью, офицерам приходилось устраиваться работать грузчиками, чернорабочими, торговать гуталином и спичками, продавать домашние вещи и т.д. Типичной для офицера этого времени является история полковника Н.Н.Стогова: "Октябрьская революция застала его на фронте. Дивизия распалась, с него сорвали погоны. Только случайно он не сделался жертвой солдатского самосуда. Дома, в провинции, опасно было высунуть нос на улицу, того и гляди, прикончили бы как калединского агента незаметно для себя он перешел на нелегальное положение, отрастил, чтобы не быть узнанным, бороду, оделся Бог весть во что..."{214}. М.А.Нестерович, везшая переодетых офицеров в Оренбург, рассказывала: "В Пензе наши офицеры отправились с матросами на базар, будто за водкой, а на самом деле - искать офицеров, чтобы спасти. Нелюбовский подлинно смахивал на большевика и дурачил матросов, почтительно слушавшихся его. Он привел с собой босого офицера, оказавшегося поручиком Трофимовым, бежавшим из Ташкента, - совсем полусумасшедшего вида....В одном из купе лежал какой-то босяк. Я почувствовала, что это тоже офицер и тотчас успокоила его - свои, дескать. Действительно мнимый солдат рассказал, что дрался под Ташкентом и что избитого и голого его взяла с собой партия дезертиров. Рассказывая, он не выдержал - расплакался"{215}. Астрахань перешла в руки большевиков 24 января 1918 г. после кровавой расправы с офицерством и буржуазией{216}. Войсковой атаман ген. Бирюков арестован и вскоре расстрелян в Саратове{217}. В Астраханской тюрьме с весны до осени 1918 г. находилось свыше 100 офицеров{218}.
Как единодушно свидетельствуют все очевидцы, в настроениях офицерства, оказавшегося под властью большевиков, преобладали пассивность и апатия. В то же время существовало почти всеобщее убеждение, что большевистский режим не может продержаться долго и падет либо сам собою, либо кем-то будет свергнут. Поэтому враждебно-настороженное ожидание чаще всего не выливалось в стремление немедленно начать борьбу. В Москве при объявлении регистрации (14.08.1918 г.) в манеж Алексеевского училища в Лефортово явилось свыше 17 тыс. офицеров{219}, которые тут же арестовывались, и многие из них нашли свой конец в тире соседнего Астраханского гренадерского полка{220}. Вот как описывает эту регистрацию один из офицеров: "На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась за версту. Люди теснились к воротам училища как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в Гулаги и на Лубянку. Пусть не жалуются....Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться"{221}. В Москве было посажено в тюрьмы 15 тыс. офицеров, причем 10 тыс. из них сидели еще к январю 1919 г.{222}. "Все жившие в Петербурге в первую половину 1918 года, должны помнить, что в те дни пред-ставляла собой обывательская масса....полная апатия, забитость и во многих случаях просто трусость невольно бросались в глаза. Множество молодых, здоровых офицеров, торгуя газетами и служа в новых кафе и ресторанах, не верило в долговечность большевиков, еще меньше верило в успех восстания и возлагало все свои надежды на занятие Петербурга...немцами"{223}. В Самаре к началу 1918 г. было около 5 тыс. офицеров, но в организацию из них входило очень мало{224}.
Офицер, живший в Казани в начале 1918 г. вспоминал: "Город задыхался от зверств и ужасов Чека. Сотнями расстреливались невинные русские люди только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры, т.е. люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контр-революции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. В Казань приехал главнокомандующий красной армией Муравьев. Он издал приказ, требующий регистрации всех офицеров. За невыполнение такового - расстрел. Я видел позорную картину, когда на протяжении 2-3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на г.г. офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось - закричи Муравьев: "Становись на колени!" - они бы встали. Таких господ офицеров мы называли "шкурниками". Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина. Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним уничтожить этого изверга. У этих офицеров был один лозунг - борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, т.к. не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы - шкурники - продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду". В Казани тогда было зарегистрировано 3 тыс. офицеров{225}.
Особенно опасным было положение офицеров в районах, где велись военные действия (Дон, Кубань, Северный Кавказ). Там количество погибших офицеров, даже не участвовавших в них, а просто проживавших в этих областях, было особенно велико, тем более, что и общая численность проживавших в этих регионах офицеров была значительной. В Ростове находилось до 17 тыс. офицеров, в Новочеркасске - 3-4 или даже 7 тыс.{173} В местах концентрации большевиствующих элементов расправы имели место еще при Каледине, в одной только слободе Михайловке при ст. Серебряково в ходе резни 26 января было убито до 80 офицеров. Развал строевых частей достиг последнего предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа были факты продажи казаками своих офицеров за денежное вознаграждение{174}.
Большинство осевших в Ростове и Новочеркасске офицеров не решились своевременно примкнуть к Добровольческой армии. "Город Ростов поразил меня своей ненормальной жизнью. На главной улице, Садовой, полно фланирующей публики, среди которой масса строевого офицерства всех родов оружия и гвардии, в парадных формах и при саблях, но...без отличительных для Добровольцев национальных шевронов на рукавах!... На нас - добровольцев как публика, так и "господа офицеры" не обращали никакого внимания, как бы нас здесь и не было! Но некоторые из них останавливали нас и требовали отдания чести! Получив же в ответ что-либо не очень вразумительное, быстро отскакивали и исчезали в толпе..."{175}. "Тысячи офицеров из разбежавшихся с фронта полков бродили по городу и с равнодушием смотрели, как какие-то чудаки в офицерской форме с винтовками на плечах несли гарнизонную службу"{176}. В Ростове скопилось тогда до 17 тыс. офицеров, не считая 2 тыс. казачьих. "Их было очень много, и неизвестно даже, что они думали делать, как предполагали раствориться в той массе разложившейся, беспомощной черни. Быть может, морально убитые незаслуженным унижением творцов революции, они плюнули на все и на вся?"{177} "Обычным вопросом многих, приходящих в Бюро, был: "Что дает Добровольческая организация?" На него мог быть лишь один ответ: "Винтовку и пять патронов" и предупреждение для задумавшихся, что от боль-шевиков можно получить пулю в затылок. Ответ не удовлетворял, а предупреж-дению не верили"{178}.
При занятии большевиками Дона после смерти Каледина и ухода Добро-вольческой армии на Кубань было убито до 500 офицеров{179}, в Новочеркасске с 13 февраля по 14 апреля 1918 г. расстреляно более 500, в т.ч. 14 генерала, 23 полковника и 292 кадровых офицера. Немало погибло и тех, кто, не вступив в Добровольческую армию, надеялся отсидеться в Ростове. Расстрелы происходили и в других населенных пунктах. В частности, партия около 60 ч арестованных офицеров была расстреляна у Луганска{180}, 74 офицера зарублено в ст. Ладыженской{181}, более 60 арестованных, преимущественно офицеров, расстреляно в феврале-марте в Батайске, около 20 в конце февраля в Персиановке. В Ейске 4 мая было расстреляно 7 офицеров, и еще трое 12 июля, не считая одиночных расправ. Другая группа офицеров расстреляна около ст. Новощербиновской Ейского отдела{182}. О судьбах арестовывавшихся тогда можно судить по тому, что, например, на ст. Степной одном из множества пунктов сбора арестованных, из приведенных туда за три дня (середина февраля 1918 г.) 22 ч расстреляно было 18{183}, (в начале года там же помимо военно-революционного комитета отрядом приезжих красноармейцев было расстреляно 17 ч). На Дону и позже, после вторичного занятия его большевиками в начале 1919 г., погибли тысячи людей, в числе которых были оставшиеся в станицах офицеры и их семьи (например, в Урюпинском округе более 7 тыс., в ст. Усть-Медведицкой - 50, Глазуновской 3, Цимлянской 753, Кумшацкой 10, Чертковской 34, Морозовской 200 и т.д.){184}.
На Кубани большевики, заняв узловые железнодорожные станции, имели возможность полностью контролировать прибытие эшелонов с Кавказского фронта (основная часть кубанских полков стала прибывать в конце февраля - начале марта) и все офицеры, находящиеся в них, ими арестовывались. Ряд офицеров был расстрелян после неудачи мартовского восстания (возглавленного войсковым старшиной Ловягиным, братьями Елисеевыми и др.) в Кавказском отделе{185}. В Екатеринодаре в первый же день вступления большевиков 1 марта 1918 г. было схвачено и перебито 83 ч, 4 марта зарублен полковник Орлов с женой и четверыми детьми. В Армавире первой жертвой пал в начале февраля командир 18-го Кубанского пластунского батальона, изрубленный труп которого целую неделю оставался на улице. В начале апреля из арестованных офицеров 12 были казнены в городе, а еще 79 - за городом; в том же месяце были арестованы и расстреляны 38 офицеров-грузин, следовавших из Москвы в Грузию. После вторичного занятия города большевиками 17 июля там было перебито 1342 чел., и только в обследованных 7 (из около 70) станиц - 816{186}.
Такая же участь постигла офицерство, оставшееся в городах Северного Кавказа, где в декабре 1917 г. еще мало что напоминало о происходивших на Дону событиях. "В Кисловодске вы сразу попадали в другой мир. На великолепной террасе курзала масса знакомых из Петербурга и Москвы. Здесь можно было встретить и сановников, и дипломатов, и военных, и светских дам, и знаменитостей императорской сцены, и звезд балета. Светлый высокий зал в блеске электричества, роскошно убранные обеденные столы, наряды, бокалы шампанского, сладости, непринужденный разговор и смех под звуки струнного оркестра - глазам не верилось после боев под Кизетеринкой"{187}. Офицеры-корниловцы, ездившие из Ростова в Минеральные Воды с призывом к тамошним офицерском вступать в армию, услышали в ответ, что они имеют свою "самооборону", которая на деле закончилась тем, что все они погибли от руки простого партизанского отряда красных"{188}. Большая группа офицерства, преимущественно гвардейского, в Минеральных Водах в свое время не откликнулась вовсе на призыв командированного туда ген. Эрдели{189}. То же и в других городах. И эта беспечность обошлась им очень дорого, хотя и не сразу. В конце августа - начале октября 1918 г. в Ессентуках, Пятигорске, Железноводске и Кисловодске были произведены массовые аресты офицеров (в Кисловодске после регистрации их 2 октября) и 6,19 и 20 октября в Пятигорске более 60 из них были зарублены вместе с другими заложниками{190}. Степень организованности офицерства была крайне слабая, и до прихода Добровольческой армии лишь немногие решались бороться самостоятельно. В отряде Шкуро, например, первоначально было 7 офицеров и 6 казаков{191}.
В Ставрополе с 1 января по 8 июля было арестовано не менее 457 ч.; массовые аресты начались в начале мая, когда была схвачена и часть офицер-ской организации; к лету 1918 г. было зарегистрировано до 900 офицеров, из среды которых террор постоянно вырывал новые жертвы. Там расстреливались партии по 67, 96 и т.д. человек{192}. Особенно кровавый террор начался в ночь на 20 июня. Офицеров убивали (главным образом, рубили шашками и кололи штыками) в городской тюрьме, у своих домов, на вокзале, на улицах, в лесу под городом и в других местах{193}. Под влиянием опасности неминуемого уничтожения тайная офицерская организация во главе с полковником П.Ф.Ртищевым подняла 27 июня восстание{194}, но почти все его участники погибли в уличной схватке или казнены после жестоких истязаний{195}. Из 88 членов организации погибло 56{196}. Всего погибло несколько сот человек, трупы 96 из которых уда-лось разыскать{197}.
На Тереке после убийства 13 декабря 1917 г. на ст. Прохладная Терского атамана Караулова (а потом и его заместителя Медяника) казачество окончательно лишилось организующей силы, и край был отдан на волю горских банд и большевиков. Владикавказ в течение всего января 1918 г. безнаказанно грабился ингушами. Только в феврале удалось организовать две офицерские сотни (капитана Глухарева и ген. Рудсона) для охраны города и Терско-Дагестанского правительства от большевиствующих окраин и горцев. 11 марта город был захвачен большевиками, причем 2-я сотня после ожесточенного боя обманом захваченная в плен, была поголовно расстреляна (спаслось лишь 7 чел.). Одновременно образовался Кизлярский фронт под началом полковника Бочарова и некоторые другие очаги сопротивления{198}. В июльском восстании в районе Моздока принимал участие офицерский отряд войскового старшины К.К.Агоева (40 чел.){199}. Осенью 1918 г., когда разгорелось восстание терских казаков под руководством ген. Э.Мистулова, в составе восставших терцев действовала офицерская рота полковника Литвинова в 80-90 ч{200}.
В Дагестане центром консолидации офицерства послужили остатки Кав-казской Туземной дивизии, 6 полков которой, сведенные в Туземный корпус, были в конце 1917 г. отправлены на Кавказ. Командование его (ген.. Половцев, начальники дивизий принц Каджар и ген. Хоранов), находящееся во Владикавказе, не могло реально влиять на события, и сопротивление возглавили командир 1-го Дагестанского полка кн. Н.Б.Тарковский и пехотный офицер полковник Р.Б.Коитбеков. Последний и командир 2-го Дагестанского полка полковник А.Нахибашев возглавляли в начале 1918 г. оборону от большевиков Петровска, где погиб ряд офицеров полка. В Темир-Хан-Шуре полковник кн. Тарковский (помощник и начальник штаба полковник Коитбеков, адъютант капитан Н.Коркмасов, начальник артиллерии ген. Эрдман) приступил к формированию надежных частей из остатков обоих Дагестанских полков и примкнувших русских офицеров ; большую роль в привлечении горцев-добровольцев сыграл бывший начальник Аварского округа штабс-ротмистр К.Алиханов. При активном участии русских офицеров (полковники А.Гольдгар, Ржевуцкий, Зоммер, Дрындин, ротмистр Матегорин, капитаны Кузнецов, Пионтек, поручик Ржевуцкий, Садомцев, Алексеев, Лапин, Брун, Поцверов, Крянев, Джавров, Геннинг, Крыжановский) было сформировано два батальона (полковники Мусалаев и Гаджиев), конный полк (полковник Нахибашев), конно-горная батарея (Б.М.Кузнецов) и бронепоезд (кап. Бржезинский). В Темир-Хан-Шуре, Петровске и Дербенте повторилась та же история, что в других местах: большинство офицеров из местных русских уроженцев не решилось присоединиться и было уничтожено большевиками при вторичном занятии этой местности, кавказцы же дали большой процент явки (в частности, практически все офицеры Дагестанских полков), только 2-3 человека из них перешло к большевикам. В марте этот отряд очистил от большевиков и некоторое время удерживал Петровск и Дербент, но был вынужден отойти в горы, где горцы разошлись по аулам, группа русских офицеров перешла в Грузию, а остальные остались в войсках Тарковского до прихода Добровольческой армии, куда и перевелись. Большинство офицеров-дагестанцев и русских, оставшихся в Дагестане после отхода Добровольческой армии весной 1920 г., были расстреляны сразу или в последующие годы{201}.
В Сибири в начале 1918 г. находилось значительное число офицеров. Это были как офицеры местных гарнизонов, так и возвращающиеся с фронта со своими частями, а также беженцы из Европейской России. По данным Центропленбежа в начале 1918 г. в Сибири находилось около 80 тыс. беженцев, стремившихся дальше - на Дальний Восток и за границу, но застигнутых установлением большевистской власти. В январе-феврале в Челябинске было зарегистрировано 175 тыс. чел., переваливших Урал (при том, что регистрировались не все). В советских документах встречаются данные об избытке офицеров в гарнизонах и сотнях неслужащих офицеров, в большинстве настроенных враждебно к большевикам. Большевистские власти ("Центросибирь") специальным постановлением 28 марта запретили офицерам въезд с запада в Восточную Сибирь, начиная с Енисейской губ. На всех станциях к западу от Иркутска был вывешен приказ о том же Сибирского военкомата от 19 апреля, и в поездах шли проверки и обыски. Целью этих мер было воспрепятствование офицерам присоединиться к действовавшему в Забайкалье Семенову. Но офицеры, высаживаясь со своими подразделениями, не доезжая крупных станций, создавали партизанские отряды из местного населения. Часть присоединялась к чешским эшелонам, среди офицеров которых было много русских. Например, командир одного из них кап. Воронов таким образом значительно пополнил свой эшелон. К январю 1918 г. в Омске скопилось до 6-7 тыс. офицеров, в Томске - до 3 тыс.{202}.
В Красноярске в феврале скрывавшийся там штабс-ротмистр Ямбургского уланского полка Э.Г.Фрейберг сформировал из учащейся молодежи партизанский отряд в 78 чел., с которым ушел в тайгу и действовал в треугольнике Красноярск - Минусинск - Ачинск до июня, когда присоединился к формиро-вавшимся белым частям{203}. В Западной Сибири единственным открытым очагом борьбы стал отряд есаула 1-го Сибирского казачьего полка Анненкова (начальник штаба штабс-капитан Шаркунов), действовавший в январе 1918 г. в районе ст. Шараповской. Да еще отряд сотника Матвеева, совершив налет на Омск, спас из собора войсковое знамя. В ст. Павлодарской создавался еще один, пока не проявивший себя центр во главе с полковником Волковым{204}.
В целях сопротивления офицеры примыкали к организациям любого направления. Посланец Корнилова ген. В.Е.Флуг столкнулся с фактом, что "большинство офицеров эсеровской организации в Томске вовсе не являются социалистами, а в организацию попали случайно, ища какой-нибудь точки опоры". Отмечалось также, что в ряде городов сравнительная малочисленность ор-ганизаций объяснялась недостатком средств, при помощи которых можно было поддерживать офицеров (в Омске рядовому офицеру выплачивалось не менее 250 руб. в месяц, в Иркутске - не более 100). В результате "массы офицеров ис-кали себе заработков в разнообразнейших профессиях, в том числе самых тяже-лых видах физического труда, оставаясь вне существующих организаций"{205}.
В начале апреля, когда Флуг и подполковник В.А.Глухарев прибыли в Томск, тамошняя организация насчитывала 900 чел. (в основном младших офицеров) и офицерской отряд в 1000 чел. в чинах до полковника. Общее руководство осуществлял штаб в составе полковника Сумарокова, подполковника Пепеляева и кап. Василенко. Там же существовал монархический офицерской отряд (до 150 чел.) полковника Вишневского. Полных сведений о численности офицерского подполья не имели даже его руководители. Весной 1918 г. в Сибири существовали и другие военные организации - в Омске (13 дружин), Петро-павловске, Томске, Тайге, Новониколаевске, Барнауле, Камне-на-Оби, Бийске, Семипалатинске (поручик И.А.Зубарев-Давыдов), Красноярске, Иркутске, Усть-Каменогорске (войсковой старшина Виноградский), Канске, Барабинске (поручик Кондаратский) и другие. Сибирь была поделена на два округа Западный (подполковник Гришин-Алмазов) и Восточный (полковник Эллерц-Усов), под-чинявшиеся военному министру Краковецкому и Западно-Сибирскому комитету как органу Временного Сибирского правительства. Центральный военный штаб во главе с Гришиным-Алмазовым (как заместителем Краковецкого) находился в Новониколаевске, штаб Эллерц-Усова - в Иркутске.
Считалось, что организации Западной Сибири насчитывали 8 тыс. членов, в Иркутске - 1 тыс. С учетом действовавших партизанских отрядов общая численность сопротивления составляла, по некоторым подсчетам, в Западной Сибири 10 тыс., и в Восточной 3 тыс. Некоторые отряды насчитывали несколько сот чел. (например, Сарсенова). При этом в Восточном округе не учтены Нижнеудинский, Зиминский, Верхнеудинский, Троицкосавский, Читинский (400 чел.) и другие "пункты" (низшая ячейка организации), а также признававшие Временное Сибирское правительство действовавшие в приленских таежных районах отряды полковника Данишевского, поручика Гордеева и др., а в Запад-ном организации, чьи представители не смогли попасть на съезд руководителей местных штабов 3 мая в Новониколаевске (Славгородского, Павлодарская и др.), а также небольшие отряды, действовавшие в окрестностях городов: кап. Рубцова под Тарой, Кучковского под Акмолинском, есаула Сидорова под Семипалатинском и т.п. Члены подпольных организаций состояли на довольствии 100-300 руб. в мес., было налажено обучение молодежи, кое-где издавались даже подпольные газеты. Сибирские организации имели связи с организациями Поволжья, Зауралья, с семиреченским казачеством, "Туркестанской военной организацией". Некоторые организации (в Томске, Тайге и др.) были раскрыты ЧК. В Иркутске арестован ряд офицеров во главе с подполковником С.Ф.Дитмаром, в Хабаровске - полковник Цепушелов, при разгроме монархической организации Нахобова 29.03 - кап. Ключарев и другие, в Петропавловске 17.03 был расстрелян руководитель восстания прапорщик Ткаченко. В Томске в мае были арестованы служившие в красных частях штабс-капитан Николаев, поручики Максимов и Златомрежев, прапорщик Иванов, в Ишиме - часть офицеров-членов местной подпольной организации, в Омске 29.05 - прибывшие для связи с подпольем 4 анненковских офицера, в начале июня ряд офицеров был арестован в Красноярске{206}. В конце марта-начале апреля 1918 г. произошел "погром буржуазии" в Благовещенске, в ходе которого погибло до 1500 офицеров, служащих и коммерсантов{207}. "В Благовещенске, - писал ген. Нокс, - были найдены офицеры с граммофонными иглами под ногтями, с вырванными глазами, со следами гвоздей на плечах, на месте эполет, их вид был ужасен"{208}. 15.06 в Хабаровске был раскрыт офицерской заговор, связанный с "Комитетом защиты родины и Учредительного Собрания" в Харбине{209}.
Семиреченское казачество сразу не признало большевиков, но строевое офицерство с полками прибыли на родину довольно поздно; в феврале, когда атаманом был избран полковник Ионов, время было упущено и область сильно большевизирована. Атаман был арестован, но казаками во главе с сотником Бортниковым после налета на Верный освобожден{210}. В Ташкенте после анти-большевистского восстания массовые расстрелы начались в ночь на 21 января 1919 г., когда было перебито свыше 2500 ч, и продолжались в течение всего года{211}. По другим данным, в течение первой недели убито до 6 тыс. чел., а затем арестовано до 700, ежедневно по 10-12 убиваемых в тюрьме{212}.
Положение офицеров на территориях, прочно контролировавшихся большевиками Центр, Поволжье, Урал), было потенциально не менее опасно. Здесь они не вырезались в массовом порядке в первые месяцы после октябрьского переворота, как в районах военных действий, но зато за весну и лето 1918 г. были в большинстве выявлены и находились в поле зрения советских властей, которым впоследствии не составило труда их арестовать. Спасаясь от преследований, многие офицеры старались раствориться среди массы населения, отказываясь от своего прошлого и профессии и выдавая себя за унтер-офицеров и солдат. На местах все офицеры брались на учет, причем им вменялось в обязанность регулярно являться к комиссарам и отмечаться, на документах у них ставился штамп "бывший офицер". Этим офицеры ставились в положение изгоев, т.к. подобный штамп служил чем-то вроде знака на халате заключенного. В предписаниях ЧК относительно донесений с мест постоянно подчеркивалась необходимость указывать, сколько в данном городе, уезде и т.д. находится бывших офицеров. В воспоминаниях одного из лиц, состоявших на советской службе в военных органах в Петрограде, есть характерный диалог (он пришел в ЧК ходатайствовать за одного из арестованных): "Когда тов. Чурин прочел документы, он заявил: Да послушайте, ведь этот же господин бывший офицер. - Да, во время войны он был офицером. - Так что ж вы хотите? Этим все сказано. - Но помилуйте, товарищ, я думаю, что принадлежность к офицерскому сословию не является еще достаточной причиной, чтобы держать человека четыре месяца без допроса. - Я не понимаю, что вы от меня хотите? Вы же слышали, что этот человек бывший офицер. - По-моему, это еще не преступление. - Как вы можете мне говорить такие вещи? Если вы революционер, то вы не должны так говорить"{213}.
Следует иметь в виду, что большевистскими указами офицеры были лишены всех видов пенсий (в т.ч. и эмеритальных, т.е. состоявших из отчислений от жалованья в период службы) и, таким образом, те из них, кто не имел гражданской профессии (т.е. все кадровые офицеры), - всяких средств к существованию. В этих условиях, особенно учитывая, что квартиры и дома многих из них были либо разграблены, либо реквизированы большевиками, офицерском и их семьям часто приходилось не только искать средства к пропитанию, но и ютиться по углам. Чтобы прокормить семью, офицерам приходилось устраиваться работать грузчиками, чернорабочими, торговать гуталином и спичками, продавать домашние вещи и т.д. Типичной для офицера этого времени является история полковника Н.Н.Стогова: "Октябрьская революция застала его на фронте. Дивизия распалась, с него сорвали погоны. Только случайно он не сделался жертвой солдатского самосуда. Дома, в провинции, опасно было высунуть нос на улицу, того и гляди, прикончили бы как калединского агента незаметно для себя он перешел на нелегальное положение, отрастил, чтобы не быть узнанным, бороду, оделся Бог весть во что..."{214}. М.А.Нестерович, везшая переодетых офицеров в Оренбург, рассказывала: "В Пензе наши офицеры отправились с матросами на базар, будто за водкой, а на самом деле - искать офицеров, чтобы спасти. Нелюбовский подлинно смахивал на большевика и дурачил матросов, почтительно слушавшихся его. Он привел с собой босого офицера, оказавшегося поручиком Трофимовым, бежавшим из Ташкента, - совсем полусумасшедшего вида....В одном из купе лежал какой-то босяк. Я почувствовала, что это тоже офицер и тотчас успокоила его - свои, дескать. Действительно мнимый солдат рассказал, что дрался под Ташкентом и что избитого и голого его взяла с собой партия дезертиров. Рассказывая, он не выдержал - расплакался"{215}. Астрахань перешла в руки большевиков 24 января 1918 г. после кровавой расправы с офицерством и буржуазией{216}. Войсковой атаман ген. Бирюков арестован и вскоре расстрелян в Саратове{217}. В Астраханской тюрьме с весны до осени 1918 г. находилось свыше 100 офицеров{218}.
Как единодушно свидетельствуют все очевидцы, в настроениях офицерства, оказавшегося под властью большевиков, преобладали пассивность и апатия. В то же время существовало почти всеобщее убеждение, что большевистский режим не может продержаться долго и падет либо сам собою, либо кем-то будет свергнут. Поэтому враждебно-настороженное ожидание чаще всего не выливалось в стремление немедленно начать борьбу. В Москве при объявлении регистрации (14.08.1918 г.) в манеж Алексеевского училища в Лефортово явилось свыше 17 тыс. офицеров{219}, которые тут же арестовывались, и многие из них нашли свой конец в тире соседнего Астраханского гренадерского полка{220}. Вот как описывает эту регистрацию один из офицеров: "На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась за версту. Люди теснились к воротам училища как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в Гулаги и на Лубянку. Пусть не жалуются....Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться"{221}. В Москве было посажено в тюрьмы 15 тыс. офицеров, причем 10 тыс. из них сидели еще к январю 1919 г.{222}. "Все жившие в Петербурге в первую половину 1918 года, должны помнить, что в те дни пред-ставляла собой обывательская масса....полная апатия, забитость и во многих случаях просто трусость невольно бросались в глаза. Множество молодых, здоровых офицеров, торгуя газетами и служа в новых кафе и ресторанах, не верило в долговечность большевиков, еще меньше верило в успех восстания и возлагало все свои надежды на занятие Петербурга...немцами"{223}. В Самаре к началу 1918 г. было около 5 тыс. офицеров, но в организацию из них входило очень мало{224}.
Офицер, живший в Казани в начале 1918 г. вспоминал: "Город задыхался от зверств и ужасов Чека. Сотнями расстреливались невинные русские люди только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры, т.е. люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контр-революции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. В Казань приехал главнокомандующий красной армией Муравьев. Он издал приказ, требующий регистрации всех офицеров. За невыполнение такового - расстрел. Я видел позорную картину, когда на протяжении 2-3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на г.г. офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось - закричи Муравьев: "Становись на колени!" - они бы встали. Таких господ офицеров мы называли "шкурниками". Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина. Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним уничтожить этого изверга. У этих офицеров был один лозунг - борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, т.к. не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы - шкурники - продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду". В Казани тогда было зарегистрировано 3 тыс. офицеров{225}.