Страница:
— Пила?
— Она нет, хахаль ее… — Она поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. — Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно боли головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да не интересно мне…
— А где тебе интересно? — с улыбкой спросил Стас.
— Я учиться хочу, — выпалила Аня. — На дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы, но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой сижу… — Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали тоску. — Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я как-то отмечаться, смотрю у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистая, в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит… Что же ты, дочка, такая молодая, и работу найти не можешь? А ей в ответ, образования нет, блата нет, воровать не могу, короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот она мне и предложила, давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо платить не могу, но и работы, как таковой, не много. Продукты принести, газеты, лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама могу… Я согласилась…
— Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?
— Это сначала, но потом, бабуся мне говорит, тебе надо официально оформиться, про пенсию подумать и все такое… Отвела меня в собес, оказывается социальных работников не хватает, меня сразу и взяли…
— Давно ты ее знаешь?
— Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…
— Ты говорила на допросе, что она была очень одинока, это значит, что ее никто не навещал?
— Почти никто. Разве что соседка, — Аня кивнула на дверь шестьдесят второй квартира, — наведается… Или старая подруга раз в квартал забредет…
— Что за подруга? — напрягся Сергей. — Как зовут?
— Как же ее зовут… — Аня свела брови, вспоминая имя бабусиной приятельницы. — Фамилия у нее еще такая благородная… А! Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая… ну… — Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. — Нафталиновая что ли…
— Как так?
— Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые, прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки, на шее побитый молью писец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было жалко… — Анины глаза увлажнились, не иначе, решили за сегодня выплакать годовой запас слез. — Вот старуха Голицына из их числа.
— Имя не помнишь?
— Ее бабуся Ветой звала…
— Значит, или Лизавета или Виолетта, — резюмировал Стас. — Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?
— Всего раза три. Тяжело ей, наверное, было через всю Москву в гости кататься, старая она была, как и Элеонора Георгиевна… — Аня в задумчивости поскрябала коленку. — Только не очень бабуся любила, когда Вета к ней приезжала… Как-то прихожу я к ней, а Голицына только ушла, я по запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а бабуся грустная, спрашиваю, чем вас так эта Вета расстроила, а она мне отвечает: «Любит Ветка старое вспоминать, а не к чему!». Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная ходила…
— При тебе они не ругались?
— Нет, были очень друг с другом милыми, но особой теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя аристократка: спесивая, надменная, а бабуся простая была женщина, душевная…
— Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?
— Знаете, что я думаю? — взволнованно спросила Аня, и от волнения покрылась крупным потом. — Мне кажется, что Голицына ездила, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и в смерти решили посоперничать.
— Антикварные вещи у Голицыной были, не знаешь? Может, говорила что-то…
— Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и картин, это мне бабуся рассказывала, но еще она говорила, что Вета в картишки поиграть любила, причем, по крупному, вот весь антиквариат и просадила… — Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. — Только если вы думаете, что это она бабусю убила, то зря… Старуха Голицына страдает артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то, что нож сжать, даже застегнуться не может…
Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою собеседницу.
— Мне можно идти? — робко спросила Аня, когда пауза затянулась до неприличия.
— А? — очнулся он. — Что?
— Идти, говорю, можно?
— Да, да, иди, — рассеянно кивнул Стас, после чего развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.
Аня проводила взглядом его худую спину, поправила шапку, вытерла нас варежкой, после чего вышла из подъезда и быстро-быстро, насколько позволяла скользкая подошва стоптанных сапог, потрусила к автобусной остановке. Анюту ждала ее сырая темная комната, ее чахлые цветы, ее раздрызганный многочисленными мамиными любовниками диван, ее домашние шлепанцы, измусоленные соседским котом Тихоном, и несбыточные, рожденные бессонницей, мечты.
День второй
Нужное ей помещение находилось в конце коридора, и пряталось за мощной железной дверью с табличкой «Студия звукозаписи». В данный момент она была не заперта, по этому Ева вошла в звукозаписывающую студию беспрепятственно. Как она и ожидала, в помещении никого не было, кроме сидящего за огромным пультом парня. Парень с умным видом передвигал рычажки, тыкал в кнопки, щелкал тумблерами, короче говоря, игрался, потому что, насколько Ева знала, в техничке он не разбирался совершенно.
Она постояла немного, разглядывая его трогательно-беззащитный затылок, его хрупкие плечики, нежные руки, и не верила своим глазам — Денису никак нельзя было дать его полные тридцать два года, скорее двадцать три, а то и девятнадцать.
Хорошо сохранился, чертяка, мне бы так, — с завистью подумала Ева, а вслух произнесла:
— Дусик, ты играешь в космический корабль? Или в капитана Немо, как в детстве?
Денис вздрогнул и резко обернулся. Вот тут сразу стало ясно, что Ева с завистью поторопилась, потому что лицо его, в отличие от тела, не походило на мальчишечье: оно было по-взрослому порочно, испито, помято, а из уголков глаз в разные стороны бежали лучики морщинок.
Ева подошла к парню и коснулась губами его лба.
— Здравствуй, братик.
— Привет, сестричка, — ласково проворковал Денис, одарив Еву своей фирменной улыбкой (именно она, по мнению газетчиков, делала его лицо юным и прекрасным). — Давно тебя не видел…
Ева кивнула — они действительно давно не виделись. Обычно брат с сестрой общались по средствам телефонов или Интернета, а в последнее время, когда Денис подался в звезды эстрады, даже такое общение стало для них роскошью.
— Как идет запись второго альбома? — поинтересовалась Ева, присаживаясь в кресло. — Путем?
— Путем, — бодро проговорил Денис, пряча глаза.
На самом деле, ничего путного из второго альбома не выходило. А все потому, что продюсер решил экономить на всем: на композиторе, на аранжировщике, на звукорежиссере, даже на бэк-вокале, а без хорошего бэк-вокала Денис не мог вытянуть даже простейший мотивчик…
— Ты чего один сидишь? Где все? — спросила Ева, оглядываясь на дверь.
— Пошли обедать. А я на диете…
— На кокаиновой?
— С ума сошла! — возмутился Денис. — Я наркотики не употребляю!
— Тогда почему так хреново выглядишь?
— Сплю плохо… И вообще… — он нервно дернул ртом. — Жизнь поп-идола не сахар…
— Не рановато ты себя в идолы записал? — насмешливо проговорила Ева.
— В самый раз, — оскалился Денис.
— Смотри, прокатит тебя твой продюсер с бабками, мигом с пьедестала свалишься…
— С чего бы ему меня прокатывать? — насторожился он.
— Слышала, новый фаворит у него появился, не то казах, не то бурят, говорят, жутко красивый… Так что будь начеку, в большие долги не залезай, а то опять по гей-кабакам придется задом крутить, а зад у тебя уже не первой свежести, так что…
— Ты приехала только за тем, чтобы облажать мой зад? — зло воскликнул он.
— Нет, Дусик, я здесь, чтобы сообщить тебе одну новость… — Ева выдержала театральную паузу и прошептала. — Старуха умерла!
Дусик ошарашено уставился на сестру, потом всплеснул руками (Ева терпеть не могла его пидарестические жесты) и выдохнул:
— Не может быть!
— А ты решил, что она, как Дункан Маклауд, бессмертна?
— Честно говоря, да… — Он нервно заправил непокорную русую прядь за ухо. — Вернее, я всегда был уверен, что она всех нас переживет…
— Радуйся, твои мрачные пророчества не сбылись!
— От чего она умерла? Сердце или что?
— А тебе не по фигу? — зло прищурилась Ева, став сразу жутко некрасивой, даже отталкивающей.
— По фигу, конечно, просто… — Он потеряно посмотрел на сестру. — Бабушка ведь… А мы не знаем…
— Бабушка! — передразнила его Ева. — Забыл, как тебя эта бабушка из дома вышвырнула…
— Так за дело же…
— Подумаешь, с парнем в подъезде целовался…
— Это сейчас «подумаешь», а десять лет назад…
— Даже десять лет назад этим уже никого нельзя было удивить… А тем более оскорбить! Это тебе не дремучие восьмидесятые!
— Все равно, — упрямо возразил он, — все равно…
— Еще скажи, что тебе ее жалко!
Дусик ничего не сказал, он лишь шмыгнул носом.
— И не вздумай реветь! — разозлилась Ева.
— Не буду, — прошептал он, незаметно вытирая пальцем выступившие слезы.
Ева страдальчески закатила глаза — она не могла видеть, как брат плачет. Видя его влажные глаза и дрожащие губы, она сразу вспоминала, как рыдал он десять лет назад, стоя перед бабкой на коленях и умоляя простить его. Но старуха прощать не умела, по этому Дусику пришлось уйти…
Только спустя год брат объявился. Худой, больной, жалкий. Он бродяжничал, занимался проституцией, по случаю подворовывал. Ева его отмыла, откормила, подлечи, дала денег, даже попыталась уговорить бабку позволить Дусику вернуться в дом, но все ее старания были напрасны: переступать порог квартиры ему так и не дозволили, а деньги, даденные сестрой, парень быстро пропил — за год совсем непьющий Дениска стал заправским алкоголиком, спасибо, хоть на наркоту не подсел.
Потом он опять пропал, и опять объявился. Только на этот раз в менее потрепанном виде, оказалось, пристроился в какой-то заштатный гей-клубешник стриптизером. К счастью, там он недолго ошивался, через полтора года его заметил некий продюсер, известный в тусовке своим пристрастием к хрупким голубоглазым юношам, и ввел в мир шоу-бизнеса. Три года Дусик был на подтанцовке у одного поющего гея, искусно выдающего себя за гетеросексуала (чему немало способствовало его семейное положение и наличие двоих детей), а недавно запел сам. И не смотря на то, что пел Дусик (ныне Дэнис) слабенько, его дебютный сингл стал хитом, а альбом вошел в двадцатку самых продаваемых.
Так что, можно сказать, что Дусик хорошо устроился, и, скорее всего, он не добился бы такого успеха, не выгони его бабка из дома, потому что на тот момент он учился на экономиста и, не смотря на отвращение к экономике и слабые к ней способности, собирался им стать… Пусть так, но разве мимолетный успех (Ева не сомневалась в его скоротечности), компенсирует многолетние страдания!? Разве он помогает забыть ту боль, которую испытал Дусик, когда любимая бабулечка вышвырнула его из дома, как лишайного котенка, только за то, что он, по ее мнению, поступил непотребно? Нет, тысячу раз нет! И пусть с того ужасного дня прошло уже десять лет, Ева до сих пор не могла простить бабке ее непримиримости, жестокости, ханжества… Даже теперь, когда старуха умерла, она не сумела отпустить ей грехи — Ева была истинной внучкой своей непримиримой бабки.
— Когда похороны? — подавив всхлип, спросил Дусик.
— Мне по хрену, я на них не пойду!
— Зря ты так… Бабка была неплохим человеком… Просто она никогда не меняла своих решений…
— Я тоже их не меняю! — огрызнулась она. — Десять лет назад я решила, что поквитаюсь с ней за тебя…
— И ты поквиталась, — устало проговорил Дусик. — Выжила из собственной квартиры…
— … и даже не приду к ней на похороны! — закончила свою мысль Ева. — Так что если хочешь знать, когда старую мымру закопают, спроси у кого-нибудь другого!
После этих слов Ева резко поднялась с кресла, схватила сумку и, не попрощавшись, выскочила из студии. А Дусик, проводив сестру взглядом, вернулся к своим тумблерам, но перед тем, как погрузиться в игру целиком, он подумал — до чего она похожа на бабушку!
— Кто тама?
— Извините, пожалуйста, за беспокойство…
— Сейчас милицию вызову! — предупредительно прокаркала бабка.
— Не надо… Я просто хотела узнать… Кто будет Элеонору Георгиевну хоронить? Вы не в курсе?
— Ты кто?
— Это я, Анна, я к ней ходила, из собеса…
Договорить Аня не успела, потому что дверь резко распахнулась и на пороге квартиры показалась костлявая старуха в двух очках, надетых одни на другие.
— Помню тебя, — сказала старуха, снимая одни очки, и пристально вглядываясь в Анино лицо. — Нюркой тебя звать… помню… Так чего тебе?
— Я хотела спросить…
— Громче говори, я плохо слышу.
— Хотела спросить, — закричала она во все горло, — кто будет хоронить бабу Лину…
— Вот орать тоже не обязательно, — проворчала старуха. — Я не глухая, просто недослышиваю… Доживешь до моих лет, узнаешь, что это такое…
— Так что там с похоронами? — не очень вежливо перебила Аня.
— Это у тебя надо спросить, ты в собесе работаешь, — окрысилась бабка, после чего захлопнула перед Анной дверь.
Аня отошла на безопасной расстояние от старухиной квартиры и, прислонившись спиной к перилам, задумалась. Где же узнать? У кого? Наверное, надо было, действительно, в собесе поспрашивать, потому что раз бабуся была одинокой, то ее похоронами займется государственная организация, но раз бабу Лину убили, то, наверное, труп еще в морге, и тогда он может там пролежать гораздо больше положенных христианским обычаем трех дней…
Так и не решив, что делать: то ли в собес идти, то ли в милицию, то ли прямиком в морг, Аня зашагала по лестнице вверх. Ей хотелось в последний раз постоять у дверей любимой квартирки, где, не смотря на убогость, пахло дворцом, и где она бывала по-настоящему счастлива.
Когда она поднялась на четвертый этаж, первое, что бросилось в глаза, так это яркая бумажная лента, наклеенная на замок квартиры (опечатана, значит), а второе — лента-то надорвана… А это уже значит, что в квартиру кто-то проник!
Ане стало жутко. Но вместо того, чтобы в панике бежать вон из подъезда, она сделала шаг к двери. Была — не была! Если убьют, значит, такова судьба, тем более, цепляться за жизнь в ее положении просто глупо — упрет, никто и не заплачет…
Стоило прикоснуться пальцами к ручке, как дверь распахнулась — скорее всего, в квартире было открыто окно.
Аня вошла, настороженно оглядываясь по сторонам. В прихожей она никого не обнаружила, как и в кухне, которая просматривалась даже с порога… Но Аня сразу поняла, что в квартире кто-то есть, потому что в ней появился запах, но не тот, что был при бабусе (этот испарился сразу, как хозяйки не стало), другой… Анюта нервно поводила ноздрями, принюхиваясь. Хм… Пахло мужчиной, причем, не абы каким — абы какие смердели перегаром и «Примой» — а богатым, мужественным и… полным, потому что к аромату изысканного парфюма и дорогого табака, примешивался легкий запах пота…
От этого почему-то стало спокойнее, и Аня смело вошла в комнату.
Бабусина спальня была именно такой, какой она привыкла ее видеть. Выгоревшие обои, пожелтевший потолок, с которого свисала пластмассовая люстра, шкаф, тумбочка, кровать, застеленная пледом, в углу круглый стол с белыми разводами от горячего, на нем книжка, любимый бабусин роман «Ярмарка тщеславия», который она настоятельно рекомендовала ей почитать… Аня так засмотрелась на этот истрепанный том, что не сразу заметила мужчину, что застыл в напряженной позе у окна. Был он отлично одет, сед, высок и, как она ранее предполагала, очень тучен. На вид мужчине было лет шестьдесят, но стариком Аня назвать бы его не посмела…
Когда мужчина услышал шаги, он резко обернулся, обратив к Ане породистое лицо с пронзительными карими глазами, и неприветливо спросил:
— Чего надо?
— Простите, ради бога… — залепетала Аня, мигом растеряв свою смелость. — Я хотела узнать…
— Ты кто такая? — так же грозно рыкнул мужчина, делая шаг в ее сторону.
Сейчас прибьет, — обреченно подумала Аня. — Стукнут кулачищем по лбу, и нет меня.
И чтобы не видеть, как он будет замахиваться, она закрыла глаза. Но вместо ожидаемого удара на нее обрушился грубый окрик:
— Я тебя спрашиваю или нет!? А ну отвечай!
Аня приоткрыла один глаз и увидела, что полный господин убивать ее не собирался, он даже рук из карманов не вытащил. Это успокоило, но не сильно, потому что глаза дяденьки, как два пистолетных дула, были нацелены на ее лицо, и от этого взгляда у Ани по телу побежали мурашки.
— Я из собеса… — чуть слышно произнесла она, тайком вытирая вспотевшие ладони. — Меня зовут Анна…
— И что дальше?
— Я хотела узнать, кто будет Элеонору Георгиевну хоронить…
— Ну я.
— А вы кто? — удивленно заморгала Аня.
— Сын. Кто же еще?
Аня ойкнула и уставилась на бабусиного сына с таким ужасом, будто он был приведением.
— Сын? — переспросила она, растеряно приоткрыв небольшой пухлый рот.
— И чего тут странного? — привычно рявкнул он, но, увидев, как вздрогнула девушка, постарался говорить мягче. — У вас в собесе разве не знают, что у нее есть сын?
— Нет. Она одинока…
Эдик раскатисто рассмеялся, чем привел Аню в неописуемое волнение — не девка, а трусливый заяц какой-то.
— Ну старуха, ну дает! Даже государство умудрилась обдурить!
— Вы, правда, ее сын? — все еще не верила Аня.
— Сын, сын, — закивал он, по-прежнему улыбаясь. — Эдуард Петрович Новицкий, к вашим услугам.
— А я Аня, Аня Железнова, — немного осмелела девушка. — Я за вашей мамой ухаживала… Я очень ее полюбила, она была такая… такая… добрая…
Эдик еще внимательнее посмотрел на девчонку — на самом деле такая наивная или притворяется? Девчонка от его пристального взгляда стушевалась: покраснела, опустила очи долу и тут же замолчала. Нет, эта не притворяется, эта от природы такая, решил Эдуард (он хорошо читал по лицам — тюрьма научила), одно не понятно, как она умудрилась эту наивность сохранить, тем более, живя в Москве — столица и не таких развращала…
Угораздило же бедняжку родиться в конце XX века. Таким тут не место, им бы век в XVII, а то и к рыцарям! Сразу видно, к современной жизни не приспособлена, а от этого несчастна и одинока, у подобных девчушек даже подруг нет, не говоря уж о друзьях…
— С кем живешь-то, Анна Железнова? — спросил Эдик приветливо, ему больше не хотелось нагонять на девчушку страху.
— Одна, вернее, с соседями… У меня комната в коммуналке…
— Родители где?
— Мать умерла, а отца у меня никогда не было… — Аня запнулась, — нагуляли меня…
Эдуард Петрович удивленно приподнял брови — у гулящей матери выросла эдакая незабудка. Надо же!
— А жених у тебя, Аня, есть? — решил уточнить он.
— Смеетесь? — смутилась Аня. — Кто на меня позарится?
Вот тут Эдуард был с девушкой не согласен. Позариться на нее мог кто угодно, потому что внешность у нее была очень приятной, единственное, эту приятность под лохмотьями очень трудно разглядеть. Сам он, например, сначала посчитал Аню дурнушкой — уж очень уродовала ее дурацкая мохеровая шапка, сильно старил темный, намотанный на шею, шарф, а мешковатое пальто делало фигуру бесформенной, но теперь, когда девушка стянула с головы свой безобразный убор и расслабила удавку, оказалось, что у нее густые волнистые волосы, нежное овальное личико, большие серые глаза и тонкий, с небольшой горбинкой, нос. Хламиду свою она еще не сняла, но Эдик мог поклясться, что Анютка еще и стройненькая.
— А ты по-другому одеваться не пробовала? — задумчиво спросил Эдуард, закончив осмотр Аниной внешности.
— Нет, — честно призналась она.
— Почему?
— Не пробовала и все.
Маленькая гордячка, с симпатией подумал Эдуард, не хочет признаваться, что денег ей хватает только на еду и это тряпье.
— Хочешь, бабок дам, — неожиданно предложил он. — Пальто себе купишь…
Аня вспыхнула и резко ответила:
— Не надо!
— Просто так, а не за то, о чем ты подумала, — с досадой протянул он. — В благодарность за заботу о матери…
— Все равно не надо. Пальто я себе на следующий год куплю сама.
— Как знаешь, — хмуро проговорил Эдик. — Только мой тебе совет, не отказывайся от помощи, когда ее предлагают искреннее… — Он остро глянул на нее, потом опустил глаза и привычно грубо бросил. — Приходи завтра к двенадцати на похороны. С ментами я договорился, тело сегодня отдадут…
— Я обязательно приду… Но, может, чем помочь?
— До завтра, — отрезал Эдуард, отворачиваясь к окну.
— До свидания, — прошептала Аня в ответ, но не ушла, а, помявшись в нерешительности, привычно робко попросила. — А можно мне взять что-нибудь на память?
Эдуард Петрович резко обернулся, его глаза горели, рот кривился. В этот миг он был страшен, он всегда становился отталкивающе злобным в минуты разочарования. А в данный момент он был жутко разочарован! Как же! Принял обычную попрошайку, аферистку, мародерку за честную девушку. Посчитал ее невинной, искренней, даже пальто ей хотел купить, старый дурень, а девка просто-напросто хотела поживиться: заграбастать пару антикварных штучек (Эдик, правда, ни одной пока не видел, но не сомневался, что они есть — мать всю жизнь собирала старинные вещи и не могла без них жить).
— Ну бери! — процедил он сквозь зубы, стараясь до поры сдержать свой гнев: ему было интересно узнать, где его мамаша устроила тайник.
Аня благодарно улыбнулась, быстро подошла к столу, бережно взяла с него толстую книгу в потрепанном перелете и, прижав ее к груди, вышла из квартиры.
День третий
Надеюсь, бомжи не смотрят телевизор, — подумала она, торопливо вывернув на одну из основных дорожек. Ей не хотелось, чтобы ее здесь видели, и не только бродяги, но и никто другой, потому что приходить на кладбище ей было не к чему. Ей и Алекс об этом сказал. Да и сама она это понимала, но ноги сами принесли ее сюда, так что ничего теперь не поделаешь…
Дорожка, тем временем, сделала плавный изгиб, и перед Лениным взором предстал ряд свежих могил, значит, ей сюда. Лена надвинула шляпу на глаза, погрузила лицо до самого носа в кольцо кашемирового шарфа, приподняла воротник (ей нужна была сто процентная уверенность в том, что ее не узнают ни одна живая душа) и только после этого вышла на открытое пространство.
— Она нет, хахаль ее… — Она поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. — Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно боли головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да не интересно мне…
— А где тебе интересно? — с улыбкой спросил Стас.
— Я учиться хочу, — выпалила Аня. — На дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы, но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой сижу… — Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали тоску. — Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я как-то отмечаться, смотрю у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистая, в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит… Что же ты, дочка, такая молодая, и работу найти не можешь? А ей в ответ, образования нет, блата нет, воровать не могу, короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот она мне и предложила, давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо платить не могу, но и работы, как таковой, не много. Продукты принести, газеты, лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама могу… Я согласилась…
— Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?
— Это сначала, но потом, бабуся мне говорит, тебе надо официально оформиться, про пенсию подумать и все такое… Отвела меня в собес, оказывается социальных работников не хватает, меня сразу и взяли…
— Давно ты ее знаешь?
— Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…
— Ты говорила на допросе, что она была очень одинока, это значит, что ее никто не навещал?
— Почти никто. Разве что соседка, — Аня кивнула на дверь шестьдесят второй квартира, — наведается… Или старая подруга раз в квартал забредет…
— Что за подруга? — напрягся Сергей. — Как зовут?
— Как же ее зовут… — Аня свела брови, вспоминая имя бабусиной приятельницы. — Фамилия у нее еще такая благородная… А! Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая… ну… — Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. — Нафталиновая что ли…
— Как так?
— Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые, прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки, на шее побитый молью писец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было жалко… — Анины глаза увлажнились, не иначе, решили за сегодня выплакать годовой запас слез. — Вот старуха Голицына из их числа.
— Имя не помнишь?
— Ее бабуся Ветой звала…
— Значит, или Лизавета или Виолетта, — резюмировал Стас. — Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?
— Всего раза три. Тяжело ей, наверное, было через всю Москву в гости кататься, старая она была, как и Элеонора Георгиевна… — Аня в задумчивости поскрябала коленку. — Только не очень бабуся любила, когда Вета к ней приезжала… Как-то прихожу я к ней, а Голицына только ушла, я по запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а бабуся грустная, спрашиваю, чем вас так эта Вета расстроила, а она мне отвечает: «Любит Ветка старое вспоминать, а не к чему!». Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная ходила…
— При тебе они не ругались?
— Нет, были очень друг с другом милыми, но особой теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя аристократка: спесивая, надменная, а бабуся простая была женщина, душевная…
— Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?
— Знаете, что я думаю? — взволнованно спросила Аня, и от волнения покрылась крупным потом. — Мне кажется, что Голицына ездила, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и в смерти решили посоперничать.
— Антикварные вещи у Голицыной были, не знаешь? Может, говорила что-то…
— Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и картин, это мне бабуся рассказывала, но еще она говорила, что Вета в картишки поиграть любила, причем, по крупному, вот весь антиквариат и просадила… — Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. — Только если вы думаете, что это она бабусю убила, то зря… Старуха Голицына страдает артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то, что нож сжать, даже застегнуться не может…
Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою собеседницу.
— Мне можно идти? — робко спросила Аня, когда пауза затянулась до неприличия.
— А? — очнулся он. — Что?
— Идти, говорю, можно?
— Да, да, иди, — рассеянно кивнул Стас, после чего развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.
Аня проводила взглядом его худую спину, поправила шапку, вытерла нас варежкой, после чего вышла из подъезда и быстро-быстро, насколько позволяла скользкая подошва стоптанных сапог, потрусила к автобусной остановке. Анюту ждала ее сырая темная комната, ее чахлые цветы, ее раздрызганный многочисленными мамиными любовниками диван, ее домашние шлепанцы, измусоленные соседским котом Тихоном, и несбыточные, рожденные бессонницей, мечты.
День второй
Ева
Огромный черный джип затормозил у крыльца старинного здания, на фасаде которого красовалась золоченая вывеска «Арт-джи», и из недр его показалась роскошная блондинистая сука. Сука (только у них бывают такие хищно-прекрасные лица), плевать хотела на знак «Стоянка запрещена», и на возмущенно сопящего охранника рядом с ним, по этому не стала отгонять машину на стоянку, а бесстрастно щелкнула брелоком сигнализации и стремительно проследовала к зеркальным дверям особняка.Нужное ей помещение находилось в конце коридора, и пряталось за мощной железной дверью с табличкой «Студия звукозаписи». В данный момент она была не заперта, по этому Ева вошла в звукозаписывающую студию беспрепятственно. Как она и ожидала, в помещении никого не было, кроме сидящего за огромным пультом парня. Парень с умным видом передвигал рычажки, тыкал в кнопки, щелкал тумблерами, короче говоря, игрался, потому что, насколько Ева знала, в техничке он не разбирался совершенно.
Она постояла немного, разглядывая его трогательно-беззащитный затылок, его хрупкие плечики, нежные руки, и не верила своим глазам — Денису никак нельзя было дать его полные тридцать два года, скорее двадцать три, а то и девятнадцать.
Хорошо сохранился, чертяка, мне бы так, — с завистью подумала Ева, а вслух произнесла:
— Дусик, ты играешь в космический корабль? Или в капитана Немо, как в детстве?
Денис вздрогнул и резко обернулся. Вот тут сразу стало ясно, что Ева с завистью поторопилась, потому что лицо его, в отличие от тела, не походило на мальчишечье: оно было по-взрослому порочно, испито, помято, а из уголков глаз в разные стороны бежали лучики морщинок.
Ева подошла к парню и коснулась губами его лба.
— Здравствуй, братик.
— Привет, сестричка, — ласково проворковал Денис, одарив Еву своей фирменной улыбкой (именно она, по мнению газетчиков, делала его лицо юным и прекрасным). — Давно тебя не видел…
Ева кивнула — они действительно давно не виделись. Обычно брат с сестрой общались по средствам телефонов или Интернета, а в последнее время, когда Денис подался в звезды эстрады, даже такое общение стало для них роскошью.
— Как идет запись второго альбома? — поинтересовалась Ева, присаживаясь в кресло. — Путем?
— Путем, — бодро проговорил Денис, пряча глаза.
На самом деле, ничего путного из второго альбома не выходило. А все потому, что продюсер решил экономить на всем: на композиторе, на аранжировщике, на звукорежиссере, даже на бэк-вокале, а без хорошего бэк-вокала Денис не мог вытянуть даже простейший мотивчик…
— Ты чего один сидишь? Где все? — спросила Ева, оглядываясь на дверь.
— Пошли обедать. А я на диете…
— На кокаиновой?
— С ума сошла! — возмутился Денис. — Я наркотики не употребляю!
— Тогда почему так хреново выглядишь?
— Сплю плохо… И вообще… — он нервно дернул ртом. — Жизнь поп-идола не сахар…
— Не рановато ты себя в идолы записал? — насмешливо проговорила Ева.
— В самый раз, — оскалился Денис.
— Смотри, прокатит тебя твой продюсер с бабками, мигом с пьедестала свалишься…
— С чего бы ему меня прокатывать? — насторожился он.
— Слышала, новый фаворит у него появился, не то казах, не то бурят, говорят, жутко красивый… Так что будь начеку, в большие долги не залезай, а то опять по гей-кабакам придется задом крутить, а зад у тебя уже не первой свежести, так что…
— Ты приехала только за тем, чтобы облажать мой зад? — зло воскликнул он.
— Нет, Дусик, я здесь, чтобы сообщить тебе одну новость… — Ева выдержала театральную паузу и прошептала. — Старуха умерла!
Дусик ошарашено уставился на сестру, потом всплеснул руками (Ева терпеть не могла его пидарестические жесты) и выдохнул:
— Не может быть!
— А ты решил, что она, как Дункан Маклауд, бессмертна?
— Честно говоря, да… — Он нервно заправил непокорную русую прядь за ухо. — Вернее, я всегда был уверен, что она всех нас переживет…
— Радуйся, твои мрачные пророчества не сбылись!
— От чего она умерла? Сердце или что?
— А тебе не по фигу? — зло прищурилась Ева, став сразу жутко некрасивой, даже отталкивающей.
— По фигу, конечно, просто… — Он потеряно посмотрел на сестру. — Бабушка ведь… А мы не знаем…
— Бабушка! — передразнила его Ева. — Забыл, как тебя эта бабушка из дома вышвырнула…
— Так за дело же…
— Подумаешь, с парнем в подъезде целовался…
— Это сейчас «подумаешь», а десять лет назад…
— Даже десять лет назад этим уже никого нельзя было удивить… А тем более оскорбить! Это тебе не дремучие восьмидесятые!
— Все равно, — упрямо возразил он, — все равно…
— Еще скажи, что тебе ее жалко!
Дусик ничего не сказал, он лишь шмыгнул носом.
— И не вздумай реветь! — разозлилась Ева.
— Не буду, — прошептал он, незаметно вытирая пальцем выступившие слезы.
Ева страдальчески закатила глаза — она не могла видеть, как брат плачет. Видя его влажные глаза и дрожащие губы, она сразу вспоминала, как рыдал он десять лет назад, стоя перед бабкой на коленях и умоляя простить его. Но старуха прощать не умела, по этому Дусику пришлось уйти…
Только спустя год брат объявился. Худой, больной, жалкий. Он бродяжничал, занимался проституцией, по случаю подворовывал. Ева его отмыла, откормила, подлечи, дала денег, даже попыталась уговорить бабку позволить Дусику вернуться в дом, но все ее старания были напрасны: переступать порог квартиры ему так и не дозволили, а деньги, даденные сестрой, парень быстро пропил — за год совсем непьющий Дениска стал заправским алкоголиком, спасибо, хоть на наркоту не подсел.
Потом он опять пропал, и опять объявился. Только на этот раз в менее потрепанном виде, оказалось, пристроился в какой-то заштатный гей-клубешник стриптизером. К счастью, там он недолго ошивался, через полтора года его заметил некий продюсер, известный в тусовке своим пристрастием к хрупким голубоглазым юношам, и ввел в мир шоу-бизнеса. Три года Дусик был на подтанцовке у одного поющего гея, искусно выдающего себя за гетеросексуала (чему немало способствовало его семейное положение и наличие двоих детей), а недавно запел сам. И не смотря на то, что пел Дусик (ныне Дэнис) слабенько, его дебютный сингл стал хитом, а альбом вошел в двадцатку самых продаваемых.
Так что, можно сказать, что Дусик хорошо устроился, и, скорее всего, он не добился бы такого успеха, не выгони его бабка из дома, потому что на тот момент он учился на экономиста и, не смотря на отвращение к экономике и слабые к ней способности, собирался им стать… Пусть так, но разве мимолетный успех (Ева не сомневалась в его скоротечности), компенсирует многолетние страдания!? Разве он помогает забыть ту боль, которую испытал Дусик, когда любимая бабулечка вышвырнула его из дома, как лишайного котенка, только за то, что он, по ее мнению, поступил непотребно? Нет, тысячу раз нет! И пусть с того ужасного дня прошло уже десять лет, Ева до сих пор не могла простить бабке ее непримиримости, жестокости, ханжества… Даже теперь, когда старуха умерла, она не сумела отпустить ей грехи — Ева была истинной внучкой своей непримиримой бабки.
— Когда похороны? — подавив всхлип, спросил Дусик.
— Мне по хрену, я на них не пойду!
— Зря ты так… Бабка была неплохим человеком… Просто она никогда не меняла своих решений…
— Я тоже их не меняю! — огрызнулась она. — Десять лет назад я решила, что поквитаюсь с ней за тебя…
— И ты поквиталась, — устало проговорил Дусик. — Выжила из собственной квартиры…
— … и даже не приду к ней на похороны! — закончила свою мысль Ева. — Так что если хочешь знать, когда старую мымру закопают, спроси у кого-нибудь другого!
После этих слов Ева резко поднялась с кресла, схватила сумку и, не попрощавшись, выскочила из студии. А Дусик, проводив сестру взглядом, вернулся к своим тумблерам, но перед тем, как погрузиться в игру целиком, он подумал — до чего она похожа на бабушку!
Анна
Аня стояла на площадке первого этажа напротив квартиры шестьдесят два и все никак не решалась позвонить. Во-первых, старуха, проживающую в ней, была сущая ведьма, и лишний раз на нее нарываться не хотелось, а во-вторых, не было никакой уверенности в том, что ведьма знает ответ на интересующий Анюту вопрос. Но так как больше спросить было не у кого, Аня собрала в кулак все свое мужество и надавила на звонок. Сначала за дверью не было слышно ни звука, но спустя минуту, раздался старческий голос:— Кто тама?
— Извините, пожалуйста, за беспокойство…
— Сейчас милицию вызову! — предупредительно прокаркала бабка.
— Не надо… Я просто хотела узнать… Кто будет Элеонору Георгиевну хоронить? Вы не в курсе?
— Ты кто?
— Это я, Анна, я к ней ходила, из собеса…
Договорить Аня не успела, потому что дверь резко распахнулась и на пороге квартиры показалась костлявая старуха в двух очках, надетых одни на другие.
— Помню тебя, — сказала старуха, снимая одни очки, и пристально вглядываясь в Анино лицо. — Нюркой тебя звать… помню… Так чего тебе?
— Я хотела спросить…
— Громче говори, я плохо слышу.
— Хотела спросить, — закричала она во все горло, — кто будет хоронить бабу Лину…
— Вот орать тоже не обязательно, — проворчала старуха. — Я не глухая, просто недослышиваю… Доживешь до моих лет, узнаешь, что это такое…
— Так что там с похоронами? — не очень вежливо перебила Аня.
— Это у тебя надо спросить, ты в собесе работаешь, — окрысилась бабка, после чего захлопнула перед Анной дверь.
Аня отошла на безопасной расстояние от старухиной квартиры и, прислонившись спиной к перилам, задумалась. Где же узнать? У кого? Наверное, надо было, действительно, в собесе поспрашивать, потому что раз бабуся была одинокой, то ее похоронами займется государственная организация, но раз бабу Лину убили, то, наверное, труп еще в морге, и тогда он может там пролежать гораздо больше положенных христианским обычаем трех дней…
Так и не решив, что делать: то ли в собес идти, то ли в милицию, то ли прямиком в морг, Аня зашагала по лестнице вверх. Ей хотелось в последний раз постоять у дверей любимой квартирки, где, не смотря на убогость, пахло дворцом, и где она бывала по-настоящему счастлива.
Когда она поднялась на четвертый этаж, первое, что бросилось в глаза, так это яркая бумажная лента, наклеенная на замок квартиры (опечатана, значит), а второе — лента-то надорвана… А это уже значит, что в квартиру кто-то проник!
Ане стало жутко. Но вместо того, чтобы в панике бежать вон из подъезда, она сделала шаг к двери. Была — не была! Если убьют, значит, такова судьба, тем более, цепляться за жизнь в ее положении просто глупо — упрет, никто и не заплачет…
Стоило прикоснуться пальцами к ручке, как дверь распахнулась — скорее всего, в квартире было открыто окно.
Аня вошла, настороженно оглядываясь по сторонам. В прихожей она никого не обнаружила, как и в кухне, которая просматривалась даже с порога… Но Аня сразу поняла, что в квартире кто-то есть, потому что в ней появился запах, но не тот, что был при бабусе (этот испарился сразу, как хозяйки не стало), другой… Анюта нервно поводила ноздрями, принюхиваясь. Хм… Пахло мужчиной, причем, не абы каким — абы какие смердели перегаром и «Примой» — а богатым, мужественным и… полным, потому что к аромату изысканного парфюма и дорогого табака, примешивался легкий запах пота…
От этого почему-то стало спокойнее, и Аня смело вошла в комнату.
Бабусина спальня была именно такой, какой она привыкла ее видеть. Выгоревшие обои, пожелтевший потолок, с которого свисала пластмассовая люстра, шкаф, тумбочка, кровать, застеленная пледом, в углу круглый стол с белыми разводами от горячего, на нем книжка, любимый бабусин роман «Ярмарка тщеславия», который она настоятельно рекомендовала ей почитать… Аня так засмотрелась на этот истрепанный том, что не сразу заметила мужчину, что застыл в напряженной позе у окна. Был он отлично одет, сед, высок и, как она ранее предполагала, очень тучен. На вид мужчине было лет шестьдесят, но стариком Аня назвать бы его не посмела…
Когда мужчина услышал шаги, он резко обернулся, обратив к Ане породистое лицо с пронзительными карими глазами, и неприветливо спросил:
— Чего надо?
— Простите, ради бога… — залепетала Аня, мигом растеряв свою смелость. — Я хотела узнать…
— Ты кто такая? — так же грозно рыкнул мужчина, делая шаг в ее сторону.
Сейчас прибьет, — обреченно подумала Аня. — Стукнут кулачищем по лбу, и нет меня.
И чтобы не видеть, как он будет замахиваться, она закрыла глаза. Но вместо ожидаемого удара на нее обрушился грубый окрик:
— Я тебя спрашиваю или нет!? А ну отвечай!
Аня приоткрыла один глаз и увидела, что полный господин убивать ее не собирался, он даже рук из карманов не вытащил. Это успокоило, но не сильно, потому что глаза дяденьки, как два пистолетных дула, были нацелены на ее лицо, и от этого взгляда у Ани по телу побежали мурашки.
— Я из собеса… — чуть слышно произнесла она, тайком вытирая вспотевшие ладони. — Меня зовут Анна…
— И что дальше?
— Я хотела узнать, кто будет Элеонору Георгиевну хоронить…
— Ну я.
— А вы кто? — удивленно заморгала Аня.
— Сын. Кто же еще?
Аня ойкнула и уставилась на бабусиного сына с таким ужасом, будто он был приведением.
Эдуард
Эдик хмуро смотрел на перепуганную девушку в задрипанном пальто и не мог понять, что ей нужно. Сначала он решил, что она пришла просить подаяния: уж слишком бедно была одета, потом, что попробовать что-нибудь украсть, а теперь и не знал, что думать. Девушка, не смотря на затрапезный гардероб, производила впечатление честного человека.— Сын? — переспросила она, растеряно приоткрыв небольшой пухлый рот.
— И чего тут странного? — привычно рявкнул он, но, увидев, как вздрогнула девушка, постарался говорить мягче. — У вас в собесе разве не знают, что у нее есть сын?
— Нет. Она одинока…
Эдик раскатисто рассмеялся, чем привел Аню в неописуемое волнение — не девка, а трусливый заяц какой-то.
— Ну старуха, ну дает! Даже государство умудрилась обдурить!
— Вы, правда, ее сын? — все еще не верила Аня.
— Сын, сын, — закивал он, по-прежнему улыбаясь. — Эдуард Петрович Новицкий, к вашим услугам.
— А я Аня, Аня Железнова, — немного осмелела девушка. — Я за вашей мамой ухаживала… Я очень ее полюбила, она была такая… такая… добрая…
Эдик еще внимательнее посмотрел на девчонку — на самом деле такая наивная или притворяется? Девчонка от его пристального взгляда стушевалась: покраснела, опустила очи долу и тут же замолчала. Нет, эта не притворяется, эта от природы такая, решил Эдуард (он хорошо читал по лицам — тюрьма научила), одно не понятно, как она умудрилась эту наивность сохранить, тем более, живя в Москве — столица и не таких развращала…
Угораздило же бедняжку родиться в конце XX века. Таким тут не место, им бы век в XVII, а то и к рыцарям! Сразу видно, к современной жизни не приспособлена, а от этого несчастна и одинока, у подобных девчушек даже подруг нет, не говоря уж о друзьях…
— С кем живешь-то, Анна Железнова? — спросил Эдик приветливо, ему больше не хотелось нагонять на девчушку страху.
— Одна, вернее, с соседями… У меня комната в коммуналке…
— Родители где?
— Мать умерла, а отца у меня никогда не было… — Аня запнулась, — нагуляли меня…
Эдуард Петрович удивленно приподнял брови — у гулящей матери выросла эдакая незабудка. Надо же!
— А жених у тебя, Аня, есть? — решил уточнить он.
— Смеетесь? — смутилась Аня. — Кто на меня позарится?
Вот тут Эдуард был с девушкой не согласен. Позариться на нее мог кто угодно, потому что внешность у нее была очень приятной, единственное, эту приятность под лохмотьями очень трудно разглядеть. Сам он, например, сначала посчитал Аню дурнушкой — уж очень уродовала ее дурацкая мохеровая шапка, сильно старил темный, намотанный на шею, шарф, а мешковатое пальто делало фигуру бесформенной, но теперь, когда девушка стянула с головы свой безобразный убор и расслабила удавку, оказалось, что у нее густые волнистые волосы, нежное овальное личико, большие серые глаза и тонкий, с небольшой горбинкой, нос. Хламиду свою она еще не сняла, но Эдик мог поклясться, что Анютка еще и стройненькая.
— А ты по-другому одеваться не пробовала? — задумчиво спросил Эдуард, закончив осмотр Аниной внешности.
— Нет, — честно призналась она.
— Почему?
— Не пробовала и все.
Маленькая гордячка, с симпатией подумал Эдуард, не хочет признаваться, что денег ей хватает только на еду и это тряпье.
— Хочешь, бабок дам, — неожиданно предложил он. — Пальто себе купишь…
Аня вспыхнула и резко ответила:
— Не надо!
— Просто так, а не за то, о чем ты подумала, — с досадой протянул он. — В благодарность за заботу о матери…
— Все равно не надо. Пальто я себе на следующий год куплю сама.
— Как знаешь, — хмуро проговорил Эдик. — Только мой тебе совет, не отказывайся от помощи, когда ее предлагают искреннее… — Он остро глянул на нее, потом опустил глаза и привычно грубо бросил. — Приходи завтра к двенадцати на похороны. С ментами я договорился, тело сегодня отдадут…
— Я обязательно приду… Но, может, чем помочь?
— До завтра, — отрезал Эдуард, отворачиваясь к окну.
— До свидания, — прошептала Аня в ответ, но не ушла, а, помявшись в нерешительности, привычно робко попросила. — А можно мне взять что-нибудь на память?
Эдуард Петрович резко обернулся, его глаза горели, рот кривился. В этот миг он был страшен, он всегда становился отталкивающе злобным в минуты разочарования. А в данный момент он был жутко разочарован! Как же! Принял обычную попрошайку, аферистку, мародерку за честную девушку. Посчитал ее невинной, искренней, даже пальто ей хотел купить, старый дурень, а девка просто-напросто хотела поживиться: заграбастать пару антикварных штучек (Эдик, правда, ни одной пока не видел, но не сомневался, что они есть — мать всю жизнь собирала старинные вещи и не могла без них жить).
— Ну бери! — процедил он сквозь зубы, стараясь до поры сдержать свой гнев: ему было интересно узнать, где его мамаша устроила тайник.
Аня благодарно улыбнулась, быстро подошла к столу, бережно взяла с него толстую книгу в потрепанном перелете и, прижав ее к груди, вышла из квартиры.
День третий
Елена
Кладбищенские ворота были распахнуты, около них толпилась кучка неопрятных нищих, выклянчивающих подаяние у одиноких посетителей погоста. Это были жуткие люди: грязные, беззубые, пьяные, покалеченные, но не в Чеченской войне, в чем они пытались уверить прохожих, а в пьяных драках. Завидев хорошо одетую женщину, они кинулись к ней, протягивая свои черные в волдырях руки, и заныли на разные голоса. Лена попыталась обойти их, но не тут-то было, попрошайки встали стеной, преграждая дорогу. Мысленно выругавшись, она швырнула в самый центр зловонной кучи тел пачку десяток, после чего беспрепятственно прошла на кладбище.Надеюсь, бомжи не смотрят телевизор, — подумала она, торопливо вывернув на одну из основных дорожек. Ей не хотелось, чтобы ее здесь видели, и не только бродяги, но и никто другой, потому что приходить на кладбище ей было не к чему. Ей и Алекс об этом сказал. Да и сама она это понимала, но ноги сами принесли ее сюда, так что ничего теперь не поделаешь…
Дорожка, тем временем, сделала плавный изгиб, и перед Лениным взором предстал ряд свежих могил, значит, ей сюда. Лена надвинула шляпу на глаза, погрузила лицо до самого носа в кольцо кашемирового шарфа, приподняла воротник (ей нужна была сто процентная уверенность в том, что ее не узнают ни одна живая душа) и только после этого вышла на открытое пространство.