И тотчас первой пошла на другую сторону улицы, немного наискосок – подальше от автобазы.
Смею заметить – у этой девочки отличная способность быстро ориентироваться на местности. Там, наискосок, – довольно высокий зеленый забор из штакетника: он отделяет от улицы недурной садик, выращенный перед шестиэтажным, по-моему, домом. В заборе калитка, и Ольга очень здраво рассудила, что если они станут за калиткой в саду и будут там на дорожке потихоньку разговаривать, посматривая куда надо, то к ним никто не сможет придраться.
И наблюдательную позицию они получили роскошную: машина оттуда видна отлично, а они за кустами, слегка даже нависающими над калиткой, не видны совсем. Но только они заняли эту позицию и собрались коллективно подумать, что им делать дальше, как из-за угла зеленой башни вышел довольно молодой высокий человек в зеленой рубашке и в джинсах и, держа в руках какую-то большую непонятную решетку, направился к «Жигулям».
Правда, решетка оказалась всего-навсего автомобильным багажником, который молодой человек взгромоздил на крышу и стал очень аккуратно подравнивать, а затем терпеливо привинчивать, и что-то у него не получилось. Тут между ним и ребятами прополз к Нижней Масловке трамвай. А когда медленно прополз и другой в противоположную сторону, оказалось, что молодой человек открыл задний багажник и извлекает укладку с инструментами. А потом он открыл капот и начал возиться в двигателе. И снова между ними проехал трамвай, а потом два грузовика, и ребят даже начала бить дрожь – от напряжения и от того, что они, говоря по-честному, не знали, как дальше действовать.
…А как они ненавидели того молодого человека! Он же был для них противник, враг. И это очень тяжко вот так, затаившись, видеть совсем рядом противника, который делает какие-то обыкновенные дела, но и эти обыкновенные дела для тебя тоже вражеские. Как бы мирно они ни выглядели, все они – против тебя.
Славик не выдержал и полез в калитку.
– Ты что? – спрашивает Ольга.
– Я там должен стоять. Я здесь больше не могу.
– Не высовывайся! – шипит Данила.
– Я тихонечко, – молит Славик. – Я на одном месте буду стоять, но только там – в открытую.
И представляете, в момент, когда Славик высунулся, вдруг раздался воющий звук автомобильного мотора – такой, как бывает, когда машина должна тронуться с места и шофер слишком сильно нажал на педаль газа. И тут же раздался отчаянный крик Славика:
– Варяг! Варяг!
Ольга, Митя, Данила, Эдик сразу уставились в те «Жигули» – а там капот и крышка багажника по-прежнему торчат вверх. Только хозяин поднял голову и оторопело на Славика смотрит.
Тогда все четверо выскочили из калитки на улицу. И – ничего не видно, потому что опять ползет двухвагонныи трамвай. Но вот он прошел, и, оказывается, по дальнюю сторону зеленой башни – на выезде от домов, расположенных сзади нее, – уже у самой мостовой мигает указателем правого поворота другой беленький «жигуленок», и хозяин его терпеливо пропускает медленно катящийся по той стороне синий «Москвич»-«пикап». Оба левых окна, обращенных к ребятам, открыты, и за рулем виден массивный седой мужчина с круглой, совершенно белой шкиперской бородой, а в заднее окошко высунула нос собака – ирландский сеттер, копия Варяга, ну, конечно, насколько об этом можно было судить на расстоянии чуть ли не сотни метров.
Когда рассказываешь – получается долго. А глаза-то фиксируют все, как киноаппарат. Три секунды – «пикап» проехал, «жигуленок» вывернул и неспешно пополз к улице 8 Марта. А когда он поворачивал, Славик снова крикнул: «Варяг!» – и тогда собака высунула как следует голову и дважды гавкнула. И кто-то, видимо сидевший рядом с ней в глубине, оттянул ее от окна за ошейник, чтобы не высовывалась и не гавкала.
И Митька, и Данила сразу сообразили, что машина – это те самые «Жигули» модели 2103, которые они видели у дома позади башни, а за ее рулем – дядька, который позавчера накупил у них на Башиловской целую сетку бутылок «Байкала». И хотя номер у машины не такой серии и задние фары – каждая из двух, а не из девяти прямоугольников, и вид у дядьки до отвращения приличный, сомнений не было никаких: собака сзади – их украденный Варяг. Ведь голос-то! Голос!
Они стояли на тротуаре оцепеневшие, а сторож у автобазы встрепенулся на Славикины вопли и погрозил метлой.
И тут Эдик как закричит:
– Такси! – и замахал руками.
И все замахали, потому что со стороны улицы 8 Марта плелась старенькая «Волга» с зеленым огоньком, причем она была почему-то даже не салатного, а какого-то нестандартного грязно-рыжего цвета. И двигатель у нее уже издали стучал. И кузов у нее уже издали скрипел. И хотя она ехала медленно, было видно, что останавливаться ради них ее шофер не собирается.
Но мы же знаем, что Эдик Соломатин – человек поступков. Он как понял, что такси не остановится, так и кинулся на мостовую и расставил руки: не пущу! Хорошо, скорость была маленькая.
Шофер выскочил.
Вот если бы я этот детектив придумывал, как говорится, из головы, то в этом месте шофером должен бы оказаться Петя Михнев, так как мне проще было бы все закруглить. Тем более, закругляться давно пора. Но закруглялось-то иначе! И шофером был не юный Петя, а ничем на него не похожий мужчина лет уже сорока, с серым недовольным лицом человека, у которого начинается обострение язвы двенадцатиперстной кишки и который ищет не приключений, а диетическую столовую, ибо есть ему полагается каждые три часа.
Шофер выскочил и еле дух перевел – так он испугался, что вот мог Эдика задавить. И ему больше всего хотелось теперь как следует Эдику дать по шее. Но Эдик, вместо того чтобы уворачиваться, вцепился ему в плечо и крикнул:
– У нас собаку украли! Дедушкину! Сеттера! Вон на той машине! На «Жигулях»! Догоняйте!
А Митька с Данькой и Славик уже захватили заднее сиденье, и Ольга уже бухнулась на продавленное переднее кресло, к тому же так сердито, словно такси ею вызвано и опоздало. И шофер растерялся. Представляете, сколько страсти было не только в словах ребят, но и в каждом движении!
…Немолодой, худосочный, лысоватый, нездоровый человек. Как все таксисты – лишенный житейских иллюзий: сама его служба заставляет быть практичным и трезвым. И всего какую-то минуту назад он думал об одном – покарать мальчишку, безобразничающего на проезжей части улицы! А на него обрушены такие стоны и такие взгляды, что он скребет свою лысину, крякает, садится за руль и, как только за Соломатиным захлопывается задняя дверца, разворачивает колымагу, которой через день «на списание», и пускается в погоню неведомо за кем!
И приходит в настоящую ярость, когда на первом же перекрестке – у Мирского переулка – перед носом вспыхивает красный светофор!
И вылезает из кабины, чтобы с высоты роста получше рассмотреть, где они там, эти «Жигули», куда они собираются сворачивать от трамвайного круга, до которого ему самому еще почти полкилометра – целых две остановки.
Но, на их удачу, день стоит ясный, солнце светит в спину, улица просматривается далеко, а в восемь утра в воскресенье машин еще мало, и, плюхаясь за руль, шофер рапортует своим единомышленникам – он же теперь им тоже единомышленник:
– На Часовую пошел!
И еще на желтый пересекает перекресток, скрежеща, выскакивает переулками на Часовую, и теперь уже всего в полутора кварталах перед собой вылавливает зорким глазом из утренней дымки силуэт удирающей дичи – все мы потомки охотников! Все!..
И расстояние сокращается. И уже можно понять, что заднее стекло «Жигулей», по-прежнему пока еще не спешащих и о погоне за ними не ведающих, затянуто синей полупрозрачной пленкой. А потом становятся видны в машине силуэты голов – двух, считая водителя, человек, и, кажется еще, действительно иногда мелькает нечто вроде собачьей головы.
Об удаче я сказал. А на их неудачу светофоры-автоматы о происходящем не знают и думать не думают, чтоб создать режим наибольшего благоприятствования. Таксист хитрит, высматривает, нет ли милиционеров, нарушает правила. Но конечно, всем назло, у поселка Сокол – у выезда к Волоколамскому и Ленинградскому шоссе, когда разрыв между машинами сократился метров до пятидесяти и никого меж ними уже не было, – «Жигули» аккуратно свернули направо под указующим перстом зеленой стрелки, а эта проклятая стрелка тотчас погасла! И через дорогу у бровки, да еще лицом к их машине, ехидно расставив ноги, стоит могучий черноусый автоинспектор в белом шлеме и роскошной кожаной куртке. И он словно бы угадал тайные мысли таксиста и назидательно пригрозил ему своей полосатой палкой: «Не смей». И машина застыла на самом углу.
Шофер снова выскочил. Вытянул шею вслед «Жигулям». Сел. Отрапортовал: «На Волоколамку пошел». И в этот самый миг денежный счетчик старенькой «Волги» щелкнул немного громче прежнего. Потому что на нем поменялись разом три цифры, и вместо двух нулей и девяноста восьми копеек обозначился ноль один рубль и ноль-ноль.
И шофер как проснулся. Нахмурился. И таким, знаете, безразличным тоном спрашивает:
– А деньги-то у вас есть? Платить?
Рыбкин ойкнул. И все заднее сиденье, до сей секунды в азарте гомонившее, как вымерло. И шофер молчит. Но тут Ольга подняла кулак с зажатым в нем кошелечком и с очень большим достоинством сказала: «Есть!» И с таким же достоинством на следующий вопрос ответила: «Хватит». И на следующий: «Шесть рублей». И на Митькин первый вопрос: что это – остаток от тех тринадцати, которые отец давал на объявление в «Вечерке». А на его второй вопрос – уже сердито: «Сколько осталось – столько осталось». А Рыбкин вспомнил, что мама дала два рубля на сметану.
Ну вот, не мне же вам объяснять, что по разным улицам ездят по-разному.
Ведь Волоколамское шоссе до Тушина – как линейка. На нем, правда, большие подъемы и спуски, но ведь оно прямехонькое. И пока на Соколе стрелка поворота включилась снова и такси вырулило на это шоссе около здания Гидропроекта, никаких белых «Жигулей» впереди видно уже не было. Только когда доехали до самой вершины моста через железную дорогу, что-то вдали, кажется, мелькнуло – и все. И у Покровского-Стрешнева еще с полминуты пришлось постоять перед светофором, а полминуты – это, как минимум, еще полкилометра разрыва. И впереди то и дело, как на грех, возникают канареечные с синими полосами автомашины ГАИ – не разгонишься.
Шофер мне сказал потом, что его перестало беспокоить, хватит ли в конце концов денег у ребят. Он бы заехал на Башиловскую и получил от родителей. А что заплатят и не обидят, он, говорит, почему-то не сомневался. К Покровскому-Стрешневу он уже все знал о Варяге, кое-что обо мне и о бабе Нате, о таксисте Пете, вчерашних поисках, даже о щенке Вавиле. Он только не мог понять, кто же из пятерых мне внуки, а кто не внуки. Точно знал, что мой внук – Соломатин. И остальные, кажется, – тоже, кроме Данилы и Ольги, которые вели себя чопорно, поспокойней.
А вот мучило его другое. Что он, как маленький, влип в эту историю с дурацкой погоней, которая на самом-то деле была неизвестно за кем, и неизвестно, чем должна и чем даже хотя бы могла теперь кончиться!
Вот он выскочил из туннельчика под каналом имени Москвы – как раз где от Волоколамского шоссе ответвляется широкая главная улица нового Тушина, выскочил, притормозил прямо перед милиционером и крикнул:
– Белые «Жигули» – куда?
Милиционер показал: «Прямо».
А что за белые «Жигули» там, впереди? Вдруг другие, вывернувшие у Покровского-Стрешнева? И вообще, а что дальше-то?
Он и у ребят спросил: «А что дальше-то? Вот догоним, что будете делать?» И они там позади зашушукались.
А у метро «Тушинская» он увидел, что «Жигули» проскочили речку, а потом – что не повернули к станции «Трикотажная». Дальше до самой кольцевой дороги сворачивать некуда. А там, к Ленинградскому шоссе, – вряд ли: глупо было бы ради этого заезжать сюда. Значит, либо влево, в Рублево, либо прямо – к музею «Архангельское», в тупичок, либо направо – на Красногорск. А потом куда? До Истры? До Волоколамска? До Великих Лук? До Риги? Смехотища!..
Конечно, он решил, что далеко не поедет. Чуть дальше Опалихи на счетчике выскочит «8 руб. 00 коп.» – и он может остановиться и честно сказать: «Хватит! Покатались!» Ну, о том, чтобы высадить на шоссе, и речи нет. Дал бы им по пятнадцать – двадцать копеек на нос, вернулся бы к Опалихе, сделал бы крюк до платформы, а электричка довезет – у них же там рядом с трамвайным кругом станция, как раз этой, Рижской дороги. Или, может, не к Опалихе. Там, пока дождешься пассажира, больше потеряешь. И конечно, мелочиться, заезжать потом к родителям за этим рублем – себе дороже.
А перед кольцевой дорогой машин навстречу шло много – одна за другой, и все на хорошей скорости. Владелец белых «Жигулей», хоть он сейчас и ушел вперед, все-таки ехал все время аккуратно: можно ехать быстро – ехал быстро, нельзя – ехал медленно. И если бы он собирался у кольцевой сделать левый поворот, он бы стал здесь пережидать эти машины и такси его бы нагнало. И шофер еще почему-то решил, что «Жигули» тоже вряд ли пошли к «Архангельскому», а повернули к Красногорску. И когда он повернул туда сам, то снова спросил своих пассажиров – уже настойчиво:
– Ну, а дальше-то что? Вот если даже догоним, что будете делать?
– Скажем! – твердо сказал Данила. – Скажем им все!
– А если тебя и слушать не станут?
– А вы? – с надеждой спросил Славик Рыбкин.
– А я при чем? Пришей-пристебай! И меня не станут. Я же таксист, а не оперативник, чтоб меры принимать.
Ольга сказала:
– Надо вызывать Наталью Павловну. Попробуют они ее не послушать!
– Это что, прямо на дорогу? – захихикал Митька, который сразу представил себе, как баба Ната величественным автоинспекторским жестом останавливает «Жигули» с похитителями.
– Мы же не будем ждать! – возмутился Данила.
– Да, на дорогу, – безапелляционно ответила Ольга и открыла кошелечек. – Она возьмет в Москве такси. Подберет тебя или Славика где-нибудь здесь, и поедете вдогонку. На, бери двушки!..
Шофер сказал с некоторым облегчением:
– Сейчас пост ГАИ будет. У Красногорска. И московский автомат рядом. Последний.
– Ну, Скородумова, ты – Архимед! – весело сказал Митька. – А вот они куда-нибудь свернут, и мы за ними – ведь нам же надо! Тогда что?
– А мы у поворота тоже кого-нибудь высадим! – азартно сказал Рыбкин. – Будет еще поворот, тоже высадим! Мы четырех можем высадить. А я буду знать, где они скрылись!
Таксист притормозил, потому что уже подъехали к знаку «Пост ГАИ, скорость 40 км», и дальше тихонечко покатил, прижимаясь к бровке шоссе, чтобы кто-то из них высадился у телефонной будки. А Ольга протянула Мите извлеченные из кошелька монетки и скомандовала:
– Вылезай!
– Сама вылезай! – взвился Митя. – Мы же с Данькой обязательно должны сами туда приехать. Туда, где будет конец. Как раз мы! Он же наш, Варяг! Он же сразу покажет, что он наш. А ты ведь ему не своя. Может, он к тебе пойдет, а может, и не пойдет. И не докажешь!..
Машина уже стояла, а они еще пререкались, а время шло! Что могло выручить? Конечно, самоотверженность Эдика Соломатина – тем более, он сидел у правой дверцы. Он сгреб с Ольгиной ладони монетки, выскочил и помахал им вслед.
А за постом ГАИ стояли две очереди. Одна – из машин, поставленных на бровке, а вторая – из их шоферов и владельцев подле флегматичного автоинспектора. И когда бренчащая «Волга», набрав скорость, миновала голову той очереди из машин, таксист – он от себя этого не ожидал – совершенно растерялся. Потому что первыми в ней стояли те самые белые «Жигули» с рыжей собакой на заднем сиденье! И хозяин их, чей облик просто невозможно было не опознать, в эту минуту очень сердито пустил по ветру две аккуратненькие штрафные квитанции, плюхнулся за руль и захлопнул дверцу.
Подарок бога-случая был столь невероятен, что шофер так и опешил и среагировал только секунд через восемь или десять, причем среагировал совершенно неправильно: он вильнул к бровке и затормозил. А белые «Жигули», с шипением набирая скорость, быстро пронеслись вперед.
Но дальше все было очень буднично. Обогнав такси почти нa километр, «Жигули» вдруг перестали уменьшаться в размерах и свернули влево – в Опалиху.
У поворота был высажен очень огорченный Рыбкин.
Главная магистраль Опалихи не для гонок: ни гладкости, ни прямизны, боковые улочки – тем более. У магазина, в пятидесяти метрах от которого, осторожно ковыляя по кочкам, преследуемые «Жигули» свернули с боковой улочки влево, высадили Данилу, как младшего; в ответ на возражения Ольга указала свой кошелек – дескать, а кто расплачиваться будет? – Ну, и, совершив еще всего стопятидесятиметровый зигзаг, так и остановилось у не очень высокого – метра два – и не очень стройно стоявшего, но все же сплошного забора дачи, ворота которой минуту назад закрылись за теми «Жигулями». Мотор «Волги» заглох. Счетчик ее сразу отчетливо щелкнул – нa нем одновременно сменились две цифры: вместо семи рублей сорока восьми копеек сделалось семь пятьдесят, и шофер поспешно его выключил.
Ольга, Митя и таксист выбрались из машины. Шофер недоверчиво осмотрел видневшийся из-за забора мезонин красивого, добротного бревенчатого дома и блестевшее от солнца огромное окно там, наверху, с какими-то игривыми полотняными занавесочками. Покачал головой и вздохнул:
– Ничего себе малина!
А за забором шла какая-то невыносимо веселая жизнь. Сначала хлопали автомобильные дверцы – что-то из машины вынимали. Деревянные ступеньки крыльца гулко отвечали на шаги. Высокий женский голос очень возбужденно говорил: «Вот уж не ждала, вот уж не ждала!» Что-то глухо бормотали разные мужские голоса, похожие на многие другие мужские голоса. Раздался громкий двухголосый лай, и по шуму и по тому, как он перемещался по всему дачному участку, было ясно, что там за забором, то повизгивая, то взлаивая, то рыча, то снова взвизгивая, носились по траве две веселые собаки.
Ребята простояли у забора в неподвижности минут пять. Лотом Митя с надеждой спросил неведомо кого:
– Собачий бой?
Ольга ответила:
– Что-то не похоже.
А шофер вздохнул:
– Ну, а что теперь-то делать?
Подумал, достал из машины фуражку с таксистским значком, надел, сразу принял какой-то очень официальный вид, вынул ключ зажигания, зачем-то поднял стекло у своей дверцы и дверцу захлопнул с таким видом, будто собрался куда-то надолго уйти.
А где-то в доме веселый женский голос вдруг спросил:
– Боря! А кто во второй машине приехал?.. Ну, во второй, которая вот и сейчас стоит. Разве это не с вами?..
И как только глухая калитка открылась, оттуда сначала вылетел Варяг, потом какой-то черный спаниель, а затем в ней остановилась женщина в спортивных брюках с белыми лампасами – видимо, ровесница бабы Наты, только похудощавей ее. Варяг сразу прыгнул на Митьку, стараясь лизнуть его в лицо, а спаниель побежал в сторону леса, и женщина нервно закричала сразу на обеих собак: «Джигит! Джигит! Ко мне! Варяг, фу! Варяг, фу!» – и примирительно добавила:
– Ты не бойся, мальчик, он не укусит. Это же охотничья собака.
Митька с Ольгой схватили Варяга за ошейник сразу с двух сторон, и Митька агрессивно сказал:
– А я не боюсь! Это моя собака!
– Твоя? – ахнула женщина. – Как здорово!
Она почему-то очень развеселилась и крикнула, обернувшись к видневшейся за распахнутой калиткой веранде: «Сергей Дмитриевич, идите сюда! Смотрите, как интересно! Здесь один милый молодой человек претендует на вашего Варяга!..»
…Кому крикнула? Конечно, мне.
Кто она? Это – жена Виктора Семеновича. И дача его. И на белых «Жигулях» Варяга и меня привез его друг – мы все втроем еще в пятницу хотели отбыть в деревню на Валдай, к тамошним озерам и лесам, которые в озера смотрят, и пожням – низменным лугам, на которых утки жируют перед осенним перелетом. Было уговорено увезти меня тишком из «Дубков» на Валдай на три последних дня перед выпиской – с Варягом, конечно! И мне бы хорошо, и Варяг бы набирал рабочую форму, всем так необходимую, да подвел шофер-новичок, тюкнувший крыло оранжевого «Москвича».
Нет, и не так уж это далеко: всего пять – пять с половиной часов по Ленинградскому шоссе и еще полчаса в сторону… Но, понимаете, ведь другу Виктора Семеновича не к чему было сразу, в ночь с воскресенья на понедельник, возвращаться в Москву. Это мы двое собрались ради удовольствия. А он – ради дела: он там писать любит. Поэтому нам дозарезу был нужен второй автомобиль – «Москвич» Виктора Семеновича; ведь не оставишь друга на Валдае «без колес»!..
…Нет, только не уподобляйтесь Наталье Павловне: все-таки я – врач и себе не враг. Мы все предусмотрели: я был надежно прикрыт лучшими лекарствами! И сестрички в моей больнице приготовили мне в дорогу на всякий случай такой набор, что не у всякой бригады «скорой помощи», – за ним заехал друг Виктора Семеновича.
И вот, казалось, до мелочи рассчитали. И начало прошло как по нотам! Наталья Павловна, раз ее предупредили насчет телефонов, до понедельника в санаторий не позвонила бы. Варяг выслежен и уведен. Конечно, когда сидишь в засаде против собственных окон – ну там на скамеечке около кинотеатра, то чувствуешь себя прескверно. И газетой надо прикрываться, чтобы случайно попавшиеся соседи по дому не приметили, не узнали. И я, например, рассчитывал на более трудный вариант, что ребята выведут Варяга во двор, пустят побегать, и я его откуда-нибудь из-за угла поманю – он же ко мне стрелой пойдет. Но тогда действительно – все на секунды, а какой я теперь бегун?
И вдруг известие – идут в магазин за водой!
И все великолепно, кроме одного – оранжевой автомобильной краски! Точней, характера Виктора Семеновича.
У нас был точный график: утром в пятницу он едет на ремонт – фара, новое крыло, окраска, сушка, окраска второй раз, – ну, к пяти, к шести-то он освободится. В семь едем.
И вот в начале седьмого мы с Варягом появляемся в квартире этого писателя – да, да, в доме позади зеленой башни. И я сочиняю в нескольких вариантах успокоительную телеграмму. Последний был такой: «Умоляю не волнуйтесь мы Варягом порядке оба будем понедельник утром целую целую целую очень виноватый дед». Понимаете, все было рассчитано, чтобы успокоились и не сердились: кстати, это писатель посоветовал «целую» повторить три раза. Но мы сидим и ждем, чтовот-вот позвонит Виктор Семенович и я, прежде чем мы выедем к месту встречи, продиктую эту телеграмму по телефону. Все в порядке – никто не страдает. А Виктора Семеновича нет ни в семь, ни в девять, и лишь в десятом часу он звонит в совершенном огорчении: крыло и фару поменял, краски нет! Но утром он ее достанет и в двенадцать – в час выедем. Нет, нет! Ехать по Ленинградскому шоссе четыреста километров, извините, неглиже – с некрашеным крылом, свыше его сил!.. Он, видите, уважает и себя как автомобилиста, и свое дитя, свою машину, еще более. Один день охоты пропал, но другой все же у нас есть!
Утром я снова в заточении в квартире нашего друга-писателя и почитываю роман, до которого все у меня руки не доходили, – с уместным к случаю названием «Сто лет одиночества». И жду уже не охоты, а минуты, когда мне можно будет наконец отправить эту успокоительную телеграмму. А машину красят лишь поздним вечером. И у меня с Виктором Семеновичем уже до возвращения в «Дубки» остались одни сутки. Все прахом! И ничего не остается, как отправить свою телеграмму и поехать хотя бы в Опалиху – к нему на дачу, чтобы уже только набраться духу перед предстоящим возвращением с повинной головой…
Но скажите мне, пожалуйста, как мужчина мужчине: вот если бы у вас была собака чемпионских статей и таких выдающихся способностей и если бы ее необходимо было срочно вывезти на охоту! Срочно! И у друга вашего есть три свободных дня! И вы сами ничем в эти дни не связаны!..
Разве вы не скажете про себя: да неужели же я не имею права?!
Все предусмотрели.
А вот появления уникального рыжего такси, Мити, Ольги и еще Данилы с Эдиком и Славиком, расставленных в качестве живых указателей, и вообще всего этого бума из-за моего дурацкого инфаркта никак себе не представляли.
Мы приехали, взошли на веранду. Прошло каких-то пять минут, и уже чувствую: хорошо сидим!
И тут-то жена Виктора Семеновича этак весело меня зовет. И даже вот такусенькой мысли не было, кого я за калиткой увижу! Вышел – и ни полслова вымолвить не могу.
А теперь представьте сцену: жена Виктора Семеновича и таксист смотрят то на меня, то на Митьку, будто сейчас сообразили, что мы пришельцы из космоса. А мы трое – Митька, Ольга и я – все понимаем сразу.
Одиннадцатилетняя Ольга смотрит на меня с ненавистью, на какую способны только обманутые женщины, а в Митькиных глазах совершенно мистический ужас, хотя он точно знает, что я – не привидение.
– Дед! – говорит Митька. – Милый! Ты понимаешь, что сейчас будет? Сейчас сюда приедет баба Ната!..
Шофер плюнул. Пошел к рыжей «Волге», приоткрыл дверь. Постоял. Захлопнул. Подошел к жене Виктора Семеновича и этак требовательно спрашивает:
– Пакета молока не найдется?
А Митька говорит:
– Дед! Садись в такси и езжай в «Дубки», пока она не приехала. Ведь будет конец света!..
И в это время разносчица телеграмм с нашей почты звонила и звонила понапрасну в нашу пустую квартиру.
А в это время Алексей Петрович Скородумов с категоричностью майора милиции уже заставил Наталью Павловну, взяв такси, подъехать к подъезду его кооперативной башни – и никаких возражений! Он сейчас кой-как оденется и доковыляет до лифта, а дальше все ерунда!
И, пристроив в машине свою гипсовую ногу на уложенный вкось костыль, он мягко задал бабе Нате прямой вопрос: не живет ли кто-либо из наших знакомых где-нибудь за Красногорском на даче – в Снегирях, Гучкове или Опалихе? И, узнав, что там живет не кто иной, как сам Виктор Семенович, принялся доверительно бормотать, что моя, конечно же, не очень остроумная фантазия настолько естественна для мужчин, что его товарищ, специалист по розыску, услышав от Алексея Петровича о пророчествах насчет светлого будущего собаки, сразу сказал: «Он тайком поехал на охоту!» Надо быть мужчиной, чтобы ощутить, как это естественно для нашего брата. Включая неумение рассчитать последствия.
– А что он скажет внукам? И что скажут внуки? – твердила в ответ Наталья Павловна.
– Внуки-то поймут, – отвечал Алексей Петрович. – Они же мужчины, хоть еще и малы ростом. И мыслят так же, как и мы. Важнее, чтобы вы поняли! Вы же еще позавчера клялись безропотно нести свой крест.
– Я его несу, – говорила Наталья Павловна. – Я его несу уже тридцать четвертый год.
И Скородумову очень хотелось, чтобы путь до Красногорска, где стоял у шоссе Эдик, и тем более до Опалихи стал в этот день хотя бы вдвое длиннее.
7
Смею заметить – у этой девочки отличная способность быстро ориентироваться на местности. Там, наискосок, – довольно высокий зеленый забор из штакетника: он отделяет от улицы недурной садик, выращенный перед шестиэтажным, по-моему, домом. В заборе калитка, и Ольга очень здраво рассудила, что если они станут за калиткой в саду и будут там на дорожке потихоньку разговаривать, посматривая куда надо, то к ним никто не сможет придраться.
И наблюдательную позицию они получили роскошную: машина оттуда видна отлично, а они за кустами, слегка даже нависающими над калиткой, не видны совсем. Но только они заняли эту позицию и собрались коллективно подумать, что им делать дальше, как из-за угла зеленой башни вышел довольно молодой высокий человек в зеленой рубашке и в джинсах и, держа в руках какую-то большую непонятную решетку, направился к «Жигулям».
Правда, решетка оказалась всего-навсего автомобильным багажником, который молодой человек взгромоздил на крышу и стал очень аккуратно подравнивать, а затем терпеливо привинчивать, и что-то у него не получилось. Тут между ним и ребятами прополз к Нижней Масловке трамвай. А когда медленно прополз и другой в противоположную сторону, оказалось, что молодой человек открыл задний багажник и извлекает укладку с инструментами. А потом он открыл капот и начал возиться в двигателе. И снова между ними проехал трамвай, а потом два грузовика, и ребят даже начала бить дрожь – от напряжения и от того, что они, говоря по-честному, не знали, как дальше действовать.
…А как они ненавидели того молодого человека! Он же был для них противник, враг. И это очень тяжко вот так, затаившись, видеть совсем рядом противника, который делает какие-то обыкновенные дела, но и эти обыкновенные дела для тебя тоже вражеские. Как бы мирно они ни выглядели, все они – против тебя.
Славик не выдержал и полез в калитку.
– Ты что? – спрашивает Ольга.
– Я там должен стоять. Я здесь больше не могу.
– Не высовывайся! – шипит Данила.
– Я тихонечко, – молит Славик. – Я на одном месте буду стоять, но только там – в открытую.
И представляете, в момент, когда Славик высунулся, вдруг раздался воющий звук автомобильного мотора – такой, как бывает, когда машина должна тронуться с места и шофер слишком сильно нажал на педаль газа. И тут же раздался отчаянный крик Славика:
– Варяг! Варяг!
Ольга, Митя, Данила, Эдик сразу уставились в те «Жигули» – а там капот и крышка багажника по-прежнему торчат вверх. Только хозяин поднял голову и оторопело на Славика смотрит.
Тогда все четверо выскочили из калитки на улицу. И – ничего не видно, потому что опять ползет двухвагонныи трамвай. Но вот он прошел, и, оказывается, по дальнюю сторону зеленой башни – на выезде от домов, расположенных сзади нее, – уже у самой мостовой мигает указателем правого поворота другой беленький «жигуленок», и хозяин его терпеливо пропускает медленно катящийся по той стороне синий «Москвич»-«пикап». Оба левых окна, обращенных к ребятам, открыты, и за рулем виден массивный седой мужчина с круглой, совершенно белой шкиперской бородой, а в заднее окошко высунула нос собака – ирландский сеттер, копия Варяга, ну, конечно, насколько об этом можно было судить на расстоянии чуть ли не сотни метров.
Когда рассказываешь – получается долго. А глаза-то фиксируют все, как киноаппарат. Три секунды – «пикап» проехал, «жигуленок» вывернул и неспешно пополз к улице 8 Марта. А когда он поворачивал, Славик снова крикнул: «Варяг!» – и тогда собака высунула как следует голову и дважды гавкнула. И кто-то, видимо сидевший рядом с ней в глубине, оттянул ее от окна за ошейник, чтобы не высовывалась и не гавкала.
И Митька, и Данила сразу сообразили, что машина – это те самые «Жигули» модели 2103, которые они видели у дома позади башни, а за ее рулем – дядька, который позавчера накупил у них на Башиловской целую сетку бутылок «Байкала». И хотя номер у машины не такой серии и задние фары – каждая из двух, а не из девяти прямоугольников, и вид у дядьки до отвращения приличный, сомнений не было никаких: собака сзади – их украденный Варяг. Ведь голос-то! Голос!
Они стояли на тротуаре оцепеневшие, а сторож у автобазы встрепенулся на Славикины вопли и погрозил метлой.
И тут Эдик как закричит:
– Такси! – и замахал руками.
И все замахали, потому что со стороны улицы 8 Марта плелась старенькая «Волга» с зеленым огоньком, причем она была почему-то даже не салатного, а какого-то нестандартного грязно-рыжего цвета. И двигатель у нее уже издали стучал. И кузов у нее уже издали скрипел. И хотя она ехала медленно, было видно, что останавливаться ради них ее шофер не собирается.
Но мы же знаем, что Эдик Соломатин – человек поступков. Он как понял, что такси не остановится, так и кинулся на мостовую и расставил руки: не пущу! Хорошо, скорость была маленькая.
Шофер выскочил.
Вот если бы я этот детектив придумывал, как говорится, из головы, то в этом месте шофером должен бы оказаться Петя Михнев, так как мне проще было бы все закруглить. Тем более, закругляться давно пора. Но закруглялось-то иначе! И шофером был не юный Петя, а ничем на него не похожий мужчина лет уже сорока, с серым недовольным лицом человека, у которого начинается обострение язвы двенадцатиперстной кишки и который ищет не приключений, а диетическую столовую, ибо есть ему полагается каждые три часа.
Шофер выскочил и еле дух перевел – так он испугался, что вот мог Эдика задавить. И ему больше всего хотелось теперь как следует Эдику дать по шее. Но Эдик, вместо того чтобы уворачиваться, вцепился ему в плечо и крикнул:
– У нас собаку украли! Дедушкину! Сеттера! Вон на той машине! На «Жигулях»! Догоняйте!
А Митька с Данькой и Славик уже захватили заднее сиденье, и Ольга уже бухнулась на продавленное переднее кресло, к тому же так сердито, словно такси ею вызвано и опоздало. И шофер растерялся. Представляете, сколько страсти было не только в словах ребят, но и в каждом движении!
…Немолодой, худосочный, лысоватый, нездоровый человек. Как все таксисты – лишенный житейских иллюзий: сама его служба заставляет быть практичным и трезвым. И всего какую-то минуту назад он думал об одном – покарать мальчишку, безобразничающего на проезжей части улицы! А на него обрушены такие стоны и такие взгляды, что он скребет свою лысину, крякает, садится за руль и, как только за Соломатиным захлопывается задняя дверца, разворачивает колымагу, которой через день «на списание», и пускается в погоню неведомо за кем!
И приходит в настоящую ярость, когда на первом же перекрестке – у Мирского переулка – перед носом вспыхивает красный светофор!
И вылезает из кабины, чтобы с высоты роста получше рассмотреть, где они там, эти «Жигули», куда они собираются сворачивать от трамвайного круга, до которого ему самому еще почти полкилометра – целых две остановки.
Но, на их удачу, день стоит ясный, солнце светит в спину, улица просматривается далеко, а в восемь утра в воскресенье машин еще мало, и, плюхаясь за руль, шофер рапортует своим единомышленникам – он же теперь им тоже единомышленник:
– На Часовую пошел!
И еще на желтый пересекает перекресток, скрежеща, выскакивает переулками на Часовую, и теперь уже всего в полутора кварталах перед собой вылавливает зорким глазом из утренней дымки силуэт удирающей дичи – все мы потомки охотников! Все!..
И расстояние сокращается. И уже можно понять, что заднее стекло «Жигулей», по-прежнему пока еще не спешащих и о погоне за ними не ведающих, затянуто синей полупрозрачной пленкой. А потом становятся видны в машине силуэты голов – двух, считая водителя, человек, и, кажется еще, действительно иногда мелькает нечто вроде собачьей головы.
Об удаче я сказал. А на их неудачу светофоры-автоматы о происходящем не знают и думать не думают, чтоб создать режим наибольшего благоприятствования. Таксист хитрит, высматривает, нет ли милиционеров, нарушает правила. Но конечно, всем назло, у поселка Сокол – у выезда к Волоколамскому и Ленинградскому шоссе, когда разрыв между машинами сократился метров до пятидесяти и никого меж ними уже не было, – «Жигули» аккуратно свернули направо под указующим перстом зеленой стрелки, а эта проклятая стрелка тотчас погасла! И через дорогу у бровки, да еще лицом к их машине, ехидно расставив ноги, стоит могучий черноусый автоинспектор в белом шлеме и роскошной кожаной куртке. И он словно бы угадал тайные мысли таксиста и назидательно пригрозил ему своей полосатой палкой: «Не смей». И машина застыла на самом углу.
Шофер снова выскочил. Вытянул шею вслед «Жигулям». Сел. Отрапортовал: «На Волоколамку пошел». И в этот самый миг денежный счетчик старенькой «Волги» щелкнул немного громче прежнего. Потому что на нем поменялись разом три цифры, и вместо двух нулей и девяноста восьми копеек обозначился ноль один рубль и ноль-ноль.
И шофер как проснулся. Нахмурился. И таким, знаете, безразличным тоном спрашивает:
– А деньги-то у вас есть? Платить?
Рыбкин ойкнул. И все заднее сиденье, до сей секунды в азарте гомонившее, как вымерло. И шофер молчит. Но тут Ольга подняла кулак с зажатым в нем кошелечком и с очень большим достоинством сказала: «Есть!» И с таким же достоинством на следующий вопрос ответила: «Хватит». И на следующий: «Шесть рублей». И на Митькин первый вопрос: что это – остаток от тех тринадцати, которые отец давал на объявление в «Вечерке». А на его второй вопрос – уже сердито: «Сколько осталось – столько осталось». А Рыбкин вспомнил, что мама дала два рубля на сметану.
Ну вот, не мне же вам объяснять, что по разным улицам ездят по-разному.
Ведь Волоколамское шоссе до Тушина – как линейка. На нем, правда, большие подъемы и спуски, но ведь оно прямехонькое. И пока на Соколе стрелка поворота включилась снова и такси вырулило на это шоссе около здания Гидропроекта, никаких белых «Жигулей» впереди видно уже не было. Только когда доехали до самой вершины моста через железную дорогу, что-то вдали, кажется, мелькнуло – и все. И у Покровского-Стрешнева еще с полминуты пришлось постоять перед светофором, а полминуты – это, как минимум, еще полкилометра разрыва. И впереди то и дело, как на грех, возникают канареечные с синими полосами автомашины ГАИ – не разгонишься.
Шофер мне сказал потом, что его перестало беспокоить, хватит ли в конце концов денег у ребят. Он бы заехал на Башиловскую и получил от родителей. А что заплатят и не обидят, он, говорит, почему-то не сомневался. К Покровскому-Стрешневу он уже все знал о Варяге, кое-что обо мне и о бабе Нате, о таксисте Пете, вчерашних поисках, даже о щенке Вавиле. Он только не мог понять, кто же из пятерых мне внуки, а кто не внуки. Точно знал, что мой внук – Соломатин. И остальные, кажется, – тоже, кроме Данилы и Ольги, которые вели себя чопорно, поспокойней.
А вот мучило его другое. Что он, как маленький, влип в эту историю с дурацкой погоней, которая на самом-то деле была неизвестно за кем, и неизвестно, чем должна и чем даже хотя бы могла теперь кончиться!
Вот он выскочил из туннельчика под каналом имени Москвы – как раз где от Волоколамского шоссе ответвляется широкая главная улица нового Тушина, выскочил, притормозил прямо перед милиционером и крикнул:
– Белые «Жигули» – куда?
Милиционер показал: «Прямо».
А что за белые «Жигули» там, впереди? Вдруг другие, вывернувшие у Покровского-Стрешнева? И вообще, а что дальше-то?
Он и у ребят спросил: «А что дальше-то? Вот догоним, что будете делать?» И они там позади зашушукались.
А у метро «Тушинская» он увидел, что «Жигули» проскочили речку, а потом – что не повернули к станции «Трикотажная». Дальше до самой кольцевой дороги сворачивать некуда. А там, к Ленинградскому шоссе, – вряд ли: глупо было бы ради этого заезжать сюда. Значит, либо влево, в Рублево, либо прямо – к музею «Архангельское», в тупичок, либо направо – на Красногорск. А потом куда? До Истры? До Волоколамска? До Великих Лук? До Риги? Смехотища!..
Конечно, он решил, что далеко не поедет. Чуть дальше Опалихи на счетчике выскочит «8 руб. 00 коп.» – и он может остановиться и честно сказать: «Хватит! Покатались!» Ну, о том, чтобы высадить на шоссе, и речи нет. Дал бы им по пятнадцать – двадцать копеек на нос, вернулся бы к Опалихе, сделал бы крюк до платформы, а электричка довезет – у них же там рядом с трамвайным кругом станция, как раз этой, Рижской дороги. Или, может, не к Опалихе. Там, пока дождешься пассажира, больше потеряешь. И конечно, мелочиться, заезжать потом к родителям за этим рублем – себе дороже.
А перед кольцевой дорогой машин навстречу шло много – одна за другой, и все на хорошей скорости. Владелец белых «Жигулей», хоть он сейчас и ушел вперед, все-таки ехал все время аккуратно: можно ехать быстро – ехал быстро, нельзя – ехал медленно. И если бы он собирался у кольцевой сделать левый поворот, он бы стал здесь пережидать эти машины и такси его бы нагнало. И шофер еще почему-то решил, что «Жигули» тоже вряд ли пошли к «Архангельскому», а повернули к Красногорску. И когда он повернул туда сам, то снова спросил своих пассажиров – уже настойчиво:
– Ну, а дальше-то что? Вот если даже догоним, что будете делать?
– Скажем! – твердо сказал Данила. – Скажем им все!
– А если тебя и слушать не станут?
– А вы? – с надеждой спросил Славик Рыбкин.
– А я при чем? Пришей-пристебай! И меня не станут. Я же таксист, а не оперативник, чтоб меры принимать.
Ольга сказала:
– Надо вызывать Наталью Павловну. Попробуют они ее не послушать!
– Это что, прямо на дорогу? – захихикал Митька, который сразу представил себе, как баба Ната величественным автоинспекторским жестом останавливает «Жигули» с похитителями.
– Мы же не будем ждать! – возмутился Данила.
– Да, на дорогу, – безапелляционно ответила Ольга и открыла кошелечек. – Она возьмет в Москве такси. Подберет тебя или Славика где-нибудь здесь, и поедете вдогонку. На, бери двушки!..
Шофер сказал с некоторым облегчением:
– Сейчас пост ГАИ будет. У Красногорска. И московский автомат рядом. Последний.
– Ну, Скородумова, ты – Архимед! – весело сказал Митька. – А вот они куда-нибудь свернут, и мы за ними – ведь нам же надо! Тогда что?
– А мы у поворота тоже кого-нибудь высадим! – азартно сказал Рыбкин. – Будет еще поворот, тоже высадим! Мы четырех можем высадить. А я буду знать, где они скрылись!
Таксист притормозил, потому что уже подъехали к знаку «Пост ГАИ, скорость 40 км», и дальше тихонечко покатил, прижимаясь к бровке шоссе, чтобы кто-то из них высадился у телефонной будки. А Ольга протянула Мите извлеченные из кошелька монетки и скомандовала:
– Вылезай!
– Сама вылезай! – взвился Митя. – Мы же с Данькой обязательно должны сами туда приехать. Туда, где будет конец. Как раз мы! Он же наш, Варяг! Он же сразу покажет, что он наш. А ты ведь ему не своя. Может, он к тебе пойдет, а может, и не пойдет. И не докажешь!..
Машина уже стояла, а они еще пререкались, а время шло! Что могло выручить? Конечно, самоотверженность Эдика Соломатина – тем более, он сидел у правой дверцы. Он сгреб с Ольгиной ладони монетки, выскочил и помахал им вслед.
А за постом ГАИ стояли две очереди. Одна – из машин, поставленных на бровке, а вторая – из их шоферов и владельцев подле флегматичного автоинспектора. И когда бренчащая «Волга», набрав скорость, миновала голову той очереди из машин, таксист – он от себя этого не ожидал – совершенно растерялся. Потому что первыми в ней стояли те самые белые «Жигули» с рыжей собакой на заднем сиденье! И хозяин их, чей облик просто невозможно было не опознать, в эту минуту очень сердито пустил по ветру две аккуратненькие штрафные квитанции, плюхнулся за руль и захлопнул дверцу.
Подарок бога-случая был столь невероятен, что шофер так и опешил и среагировал только секунд через восемь или десять, причем среагировал совершенно неправильно: он вильнул к бровке и затормозил. А белые «Жигули», с шипением набирая скорость, быстро пронеслись вперед.
Но дальше все было очень буднично. Обогнав такси почти нa километр, «Жигули» вдруг перестали уменьшаться в размерах и свернули влево – в Опалиху.
У поворота был высажен очень огорченный Рыбкин.
Главная магистраль Опалихи не для гонок: ни гладкости, ни прямизны, боковые улочки – тем более. У магазина, в пятидесяти метрах от которого, осторожно ковыляя по кочкам, преследуемые «Жигули» свернули с боковой улочки влево, высадили Данилу, как младшего; в ответ на возражения Ольга указала свой кошелек – дескать, а кто расплачиваться будет? – Ну, и, совершив еще всего стопятидесятиметровый зигзаг, так и остановилось у не очень высокого – метра два – и не очень стройно стоявшего, но все же сплошного забора дачи, ворота которой минуту назад закрылись за теми «Жигулями». Мотор «Волги» заглох. Счетчик ее сразу отчетливо щелкнул – нa нем одновременно сменились две цифры: вместо семи рублей сорока восьми копеек сделалось семь пятьдесят, и шофер поспешно его выключил.
Ольга, Митя и таксист выбрались из машины. Шофер недоверчиво осмотрел видневшийся из-за забора мезонин красивого, добротного бревенчатого дома и блестевшее от солнца огромное окно там, наверху, с какими-то игривыми полотняными занавесочками. Покачал головой и вздохнул:
– Ничего себе малина!
А за забором шла какая-то невыносимо веселая жизнь. Сначала хлопали автомобильные дверцы – что-то из машины вынимали. Деревянные ступеньки крыльца гулко отвечали на шаги. Высокий женский голос очень возбужденно говорил: «Вот уж не ждала, вот уж не ждала!» Что-то глухо бормотали разные мужские голоса, похожие на многие другие мужские голоса. Раздался громкий двухголосый лай, и по шуму и по тому, как он перемещался по всему дачному участку, было ясно, что там за забором, то повизгивая, то взлаивая, то рыча, то снова взвизгивая, носились по траве две веселые собаки.
Ребята простояли у забора в неподвижности минут пять. Лотом Митя с надеждой спросил неведомо кого:
– Собачий бой?
Ольга ответила:
– Что-то не похоже.
А шофер вздохнул:
– Ну, а что теперь-то делать?
Подумал, достал из машины фуражку с таксистским значком, надел, сразу принял какой-то очень официальный вид, вынул ключ зажигания, зачем-то поднял стекло у своей дверцы и дверцу захлопнул с таким видом, будто собрался куда-то надолго уйти.
А где-то в доме веселый женский голос вдруг спросил:
– Боря! А кто во второй машине приехал?.. Ну, во второй, которая вот и сейчас стоит. Разве это не с вами?..
И как только глухая калитка открылась, оттуда сначала вылетел Варяг, потом какой-то черный спаниель, а затем в ней остановилась женщина в спортивных брюках с белыми лампасами – видимо, ровесница бабы Наты, только похудощавей ее. Варяг сразу прыгнул на Митьку, стараясь лизнуть его в лицо, а спаниель побежал в сторону леса, и женщина нервно закричала сразу на обеих собак: «Джигит! Джигит! Ко мне! Варяг, фу! Варяг, фу!» – и примирительно добавила:
– Ты не бойся, мальчик, он не укусит. Это же охотничья собака.
Митька с Ольгой схватили Варяга за ошейник сразу с двух сторон, и Митька агрессивно сказал:
– А я не боюсь! Это моя собака!
– Твоя? – ахнула женщина. – Как здорово!
Она почему-то очень развеселилась и крикнула, обернувшись к видневшейся за распахнутой калиткой веранде: «Сергей Дмитриевич, идите сюда! Смотрите, как интересно! Здесь один милый молодой человек претендует на вашего Варяга!..»
…Кому крикнула? Конечно, мне.
Кто она? Это – жена Виктора Семеновича. И дача его. И на белых «Жигулях» Варяга и меня привез его друг – мы все втроем еще в пятницу хотели отбыть в деревню на Валдай, к тамошним озерам и лесам, которые в озера смотрят, и пожням – низменным лугам, на которых утки жируют перед осенним перелетом. Было уговорено увезти меня тишком из «Дубков» на Валдай на три последних дня перед выпиской – с Варягом, конечно! И мне бы хорошо, и Варяг бы набирал рабочую форму, всем так необходимую, да подвел шофер-новичок, тюкнувший крыло оранжевого «Москвича».
Нет, и не так уж это далеко: всего пять – пять с половиной часов по Ленинградскому шоссе и еще полчаса в сторону… Но, понимаете, ведь другу Виктора Семеновича не к чему было сразу, в ночь с воскресенья на понедельник, возвращаться в Москву. Это мы двое собрались ради удовольствия. А он – ради дела: он там писать любит. Поэтому нам дозарезу был нужен второй автомобиль – «Москвич» Виктора Семеновича; ведь не оставишь друга на Валдае «без колес»!..
…Нет, только не уподобляйтесь Наталье Павловне: все-таки я – врач и себе не враг. Мы все предусмотрели: я был надежно прикрыт лучшими лекарствами! И сестрички в моей больнице приготовили мне в дорогу на всякий случай такой набор, что не у всякой бригады «скорой помощи», – за ним заехал друг Виктора Семеновича.
И вот, казалось, до мелочи рассчитали. И начало прошло как по нотам! Наталья Павловна, раз ее предупредили насчет телефонов, до понедельника в санаторий не позвонила бы. Варяг выслежен и уведен. Конечно, когда сидишь в засаде против собственных окон – ну там на скамеечке около кинотеатра, то чувствуешь себя прескверно. И газетой надо прикрываться, чтобы случайно попавшиеся соседи по дому не приметили, не узнали. И я, например, рассчитывал на более трудный вариант, что ребята выведут Варяга во двор, пустят побегать, и я его откуда-нибудь из-за угла поманю – он же ко мне стрелой пойдет. Но тогда действительно – все на секунды, а какой я теперь бегун?
И вдруг известие – идут в магазин за водой!
И все великолепно, кроме одного – оранжевой автомобильной краски! Точней, характера Виктора Семеновича.
У нас был точный график: утром в пятницу он едет на ремонт – фара, новое крыло, окраска, сушка, окраска второй раз, – ну, к пяти, к шести-то он освободится. В семь едем.
И вот в начале седьмого мы с Варягом появляемся в квартире этого писателя – да, да, в доме позади зеленой башни. И я сочиняю в нескольких вариантах успокоительную телеграмму. Последний был такой: «Умоляю не волнуйтесь мы Варягом порядке оба будем понедельник утром целую целую целую очень виноватый дед». Понимаете, все было рассчитано, чтобы успокоились и не сердились: кстати, это писатель посоветовал «целую» повторить три раза. Но мы сидим и ждем, чтовот-вот позвонит Виктор Семенович и я, прежде чем мы выедем к месту встречи, продиктую эту телеграмму по телефону. Все в порядке – никто не страдает. А Виктора Семеновича нет ни в семь, ни в девять, и лишь в десятом часу он звонит в совершенном огорчении: крыло и фару поменял, краски нет! Но утром он ее достанет и в двенадцать – в час выедем. Нет, нет! Ехать по Ленинградскому шоссе четыреста километров, извините, неглиже – с некрашеным крылом, свыше его сил!.. Он, видите, уважает и себя как автомобилиста, и свое дитя, свою машину, еще более. Один день охоты пропал, но другой все же у нас есть!
Утром я снова в заточении в квартире нашего друга-писателя и почитываю роман, до которого все у меня руки не доходили, – с уместным к случаю названием «Сто лет одиночества». И жду уже не охоты, а минуты, когда мне можно будет наконец отправить эту успокоительную телеграмму. А машину красят лишь поздним вечером. И у меня с Виктором Семеновичем уже до возвращения в «Дубки» остались одни сутки. Все прахом! И ничего не остается, как отправить свою телеграмму и поехать хотя бы в Опалиху – к нему на дачу, чтобы уже только набраться духу перед предстоящим возвращением с повинной головой…
Но скажите мне, пожалуйста, как мужчина мужчине: вот если бы у вас была собака чемпионских статей и таких выдающихся способностей и если бы ее необходимо было срочно вывезти на охоту! Срочно! И у друга вашего есть три свободных дня! И вы сами ничем в эти дни не связаны!..
Разве вы не скажете про себя: да неужели же я не имею права?!
Все предусмотрели.
А вот появления уникального рыжего такси, Мити, Ольги и еще Данилы с Эдиком и Славиком, расставленных в качестве живых указателей, и вообще всего этого бума из-за моего дурацкого инфаркта никак себе не представляли.
Мы приехали, взошли на веранду. Прошло каких-то пять минут, и уже чувствую: хорошо сидим!
И тут-то жена Виктора Семеновича этак весело меня зовет. И даже вот такусенькой мысли не было, кого я за калиткой увижу! Вышел – и ни полслова вымолвить не могу.
А теперь представьте сцену: жена Виктора Семеновича и таксист смотрят то на меня, то на Митьку, будто сейчас сообразили, что мы пришельцы из космоса. А мы трое – Митька, Ольга и я – все понимаем сразу.
Одиннадцатилетняя Ольга смотрит на меня с ненавистью, на какую способны только обманутые женщины, а в Митькиных глазах совершенно мистический ужас, хотя он точно знает, что я – не привидение.
– Дед! – говорит Митька. – Милый! Ты понимаешь, что сейчас будет? Сейчас сюда приедет баба Ната!..
Шофер плюнул. Пошел к рыжей «Волге», приоткрыл дверь. Постоял. Захлопнул. Подошел к жене Виктора Семеновича и этак требовательно спрашивает:
– Пакета молока не найдется?
А Митька говорит:
– Дед! Садись в такси и езжай в «Дубки», пока она не приехала. Ведь будет конец света!..
И в это время разносчица телеграмм с нашей почты звонила и звонила понапрасну в нашу пустую квартиру.
А в это время Алексей Петрович Скородумов с категоричностью майора милиции уже заставил Наталью Павловну, взяв такси, подъехать к подъезду его кооперативной башни – и никаких возражений! Он сейчас кой-как оденется и доковыляет до лифта, а дальше все ерунда!
И, пристроив в машине свою гипсовую ногу на уложенный вкось костыль, он мягко задал бабе Нате прямой вопрос: не живет ли кто-либо из наших знакомых где-нибудь за Красногорском на даче – в Снегирях, Гучкове или Опалихе? И, узнав, что там живет не кто иной, как сам Виктор Семенович, принялся доверительно бормотать, что моя, конечно же, не очень остроумная фантазия настолько естественна для мужчин, что его товарищ, специалист по розыску, услышав от Алексея Петровича о пророчествах насчет светлого будущего собаки, сразу сказал: «Он тайком поехал на охоту!» Надо быть мужчиной, чтобы ощутить, как это естественно для нашего брата. Включая неумение рассчитать последствия.
– А что он скажет внукам? И что скажут внуки? – твердила в ответ Наталья Павловна.
– Внуки-то поймут, – отвечал Алексей Петрович. – Они же мужчины, хоть еще и малы ростом. И мыслят так же, как и мы. Важнее, чтобы вы поняли! Вы же еще позавчера клялись безропотно нести свой крест.
– Я его несу, – говорила Наталья Павловна. – Я его несу уже тридцать четвертый год.
И Скородумову очень хотелось, чтобы путь до Красногорска, где стоял у шоссе Эдик, и тем более до Опалихи стал в этот день хотя бы вдвое длиннее.
7
Да, я потом познакомился и с таксистом Петей тоже. Он бывал у нас, пока не ушел в армию, но чаще приходил не в той рубашке с роковыми значками карточных мастей, а в другой – усыпанной перекрещенными дуэльными пистолетами.
Кстати, Петя перепутал не только модель машины и серию номера. Наш приятель его ничуть не «подрезал». Он его, напротив, пропустил. Ведь Петя мчался как оглашенный. Я сидел в тот момент в «Жигулях» со своим кандидатом в чемпионы и все видел. Не знаю уж, как это у Пети одно наложилось на другое! Вообще-то приятель Алексея Петровича говорит, что с очевидцами это случается то и дело. Он по себе знает.
Кстати, Петя перепутал не только модель машины и серию номера. Наш приятель его ничуть не «подрезал». Он его, напротив, пропустил. Ведь Петя мчался как оглашенный. Я сидел в тот момент в «Жигулях» со своим кандидатом в чемпионы и все видел. Не знаю уж, как это у Пети одно наложилось на другое! Вообще-то приятель Алексея Петровича говорит, что с очевидцами это случается то и дело. Он по себе знает.