Страница:
лиловые раковины, что лежат на морских отмелях в сером песке. И еще одна
была убита.
С тонким искусством уборы ее были сотканы так, что ветви кораллов,
которые арабесками заплетали переливающуюся ткань, казались алыми там, где
ткань была ярко зеленой, и угасали там, где полотнища становились подводными
и линялыми.
Наконец одна, пятая, была одета в широкую и легкую кисею, которая,
сквозя и двоясь, казалась то цвета зари, то цвета сумерек.
И все они погибли, эти кроткие супруги, одни с криками, поднимая
умоляющие руки, другие - пораженные неожиданностью и молчаливые.
А между тем этот странный бородатый Владыка любил их всех. Все они
прошли сквозь ворота его уединенного замка утром под звуки флейт, которые
пели в глубине цветочных аркад, или вечером под крики рогов, среди факелов и
обнаженных мечей, все привезенные из дальних стран, куда он посылал искать
их, все робкие, потому что он был надменным, влюбленные, потому что он был
красив, и гордые объятью его рук отдать свою истому и свое желание.
Увы! он любил их - своих жен, и гордых и смиренных, - лишь за их
одежды. Как только ткани, одевавшие их, принимали грациозные формы их
движений и проникались ароматом их тел, как только они отдавали своим
одеждам самих себя настолько, что те как бы становились единосущными им, он
мудрой и жестокой рукой убивал напрасных красавиц.
Его любовь, разрушая, на место поклонения живому существу ставила культ
его тени. Но эта тень была создана на самой их сущности, и эти следы ее, и
эта таинственная радость удовлетворяли его изобретательную душу.
Для каждого из этих платьев была отдельная зала в замке. Мудрый
Владелец запирался на долгие вечера то в одной, то в другой из этих нити
зал, в которых курились различные ароматы. Долгие часы, проводя рукой по
своей длинной, тронутой кое-где серебряными нитями бороде, одинокий
влюбленный смотрел на одежду, висевшую перед ним во всей печали ее шелков,
во всей гордости ее парчей, или во всей недосказанности ее муаров.
Но их было шесть, этих теней, которые в сумерках бродили около старых
развалин, и только шестая, последняя, была одета.
Это было потому, что она была маленькой пастушкой и пасла своих овец на
равнине, поросшей розовым вереском и желтыми слезками, стоя или сидя на
опушке леса посреди стада в своем платье из грубой шерсти, под которым
иногда прятались от ветра слабые ягнята.
Красивые глаза придают простоту самому прекрасному лицу. А ее лицо было
так красиво, что овдовевший Владелец замка, увидевши ее мимоходом, полюбил и
захотел жениться на ней. Борода его была в то время уже совсем белой, и
взгляд его так печален, что пастушке он внушил больше жалости, чем
соблазнила ее честь быть знатной дамой и жить в замке, где она считала часы
по теням башен, падавшим на лес.
Ни один слух о зловещей славе благородного Владельца не проник в
уединение маленькой пастушки. Она была так ничтожна и бедна, что с ней
гнушались разговаривать, и, гордая, она не расспрашивала тех, что проходили
мимо ее хижины. Впрочем, она и не сожалела об этом, потому что она любила.
Хотя ей хотелось иметь новое платье для свадьбы, но она утешала себя тем,
что ее друг никогда бы ее не отметил, если бы ему не понравились ее
шерстяной плащ и чепчик из грубого полотна.
На рассвете звуки труб разбудили лес, и четыре хоругви, развернувшись в
одно время на вершинах четырех башен замка, заволновались и утреннем ветре.
Гул празднества наполнял просторное жилище. Опустился подъемный мост, и
выступила торжественная процессия: вооруженные воины, которые на своих
скрещенных копьях поддерживали корзины г цветами, пажи и лучники. Рядом с
пустым паланкином, качавшимся на плечах негров, ехал сам владелец замка в
кафтане белого шелка, расшитом овальными жемчугами, на которые спадала его
серебряная борода.
Маленькая хижина, около которой остановилась вся эта торжественная
процессия, спала, и ставни были заперты. Слышно было, как овцы тихо блеяли,
да птицы взлетали с ив и с крыши, испуганные этим приближением, но
возвращались назад, успокоенные молчанием кавалькады, ставшей тихо вокруг;
легкий ветер завивал перья султанов, подымал кружева воротников и шевелил
челки коней; по это молчание не помешало тому, что по рядам побежал легкий
шепот о том, что живущая здесь была пастушкой и что зовут ее Гелиадой.
Владелец слез с коня, преклонил колено перед дверью и стукнул три раза;
дверь раскрылась, и на пороге появилась невеста.
Она была совсем нагая и улыбающаяся. Ее длинные волосы сливались с
цветом золотых цветущих слезок. Концы ее молодых грудей розовели, как цветы
вереска. Ее милое тело было просто, и невинность ее так велика, что улыбка
ее, казалось, ничего не знала о ее красоте. И люди, что смотрели на нее,
видя ее столь прекрасной лицом, не замечали ее наготы. Те же, кто заметил,
не удивились, и разве два лакея перешепнулись между собой. Так ей, которая
была бедной, мудрая хитрость внушила быть нагой, и она приближалась нагая,
серьезная, заранее торжествуя над кознями своей Судьбы.
Весь город волновался в ожидании церемонии, назначенной на этот день.
Любопытство увеличивалось тем, что если все знали жестокого Господина но
взыскательности его дорожных пошлин и требовательности земельных налогов, то
никто не знал, кто та, что вместе с ним должна вступить под портал церкви.
Так весь город теснился вокруг процессии, окружавшей таинственные носилки, с
которых сошла эта странная невеста. Сперва они были ошеломлены и приняли это
за новую кощунственную фантазию дерзкого Сюзерена; но так как большинство
было душою наивно и просто и как они много раз видели на церковных стеклах и
на порталах собора фигуры, похожие на эту: Еву, Агнессу и дев-великомучениц,
так же, как она, нежных телом, так же прекрасных кроткими глазами и длинными
волосами, то недоумение их сменилось удивленным благоговением. Они подумали,
что небесная благодать ниспослала это чудесное дитя, чтобы смягчить
неукротимую гордость и жестокость грешника.
Она и он рядом вступили в церковь. Корабль, благоухавший дымами, был
освещен свечами и солнцем. Полдень пылал в распустившихся розах и в
бело-огненных стеклах, и причетники, бритые и угрюмые, глядя на эту нагую
девушку, непонятную для их желаний, думали о том, что владелец Карноэта при
помощи какого-то колдовства женится на Нимфе или Сирене, подобной тем, о
которых говорят языческие книги.
Не приказал ли архиепископ служителям наполнить кадильницы, чтобы дым,
встав между этой Посетительницей и оком Божьим и глазами человеческими,
отделил густой пеленой необычную пару. И сквозь благоуханный туман едва
можно было различить их, склоненных пред алтарем, золотые волосы, серебряную
бороду и благословляющий жест епископского посоха, освящавшего обручение.
Пастушка Гелиада, которая венчалась нагой, долго жила вместе с Синей
Бородой, который любил ее и не захотел убить, как он убил пять других.
И тихое присутствие Гелиады оживляло старый замок.
И ее видели одетой, то в белое платье Аллегорических Дам Мудрости и
Добродетели, перед которыми склоняются Единороги с хрустальными копытами, то
в одежды голубые, как летом тень деревьев на траве, то в хитон лиловый, как
ракушки, что лежат в сером песке морских побережий, то в ткань, расшитую
коралловыми ветвями, то в кисею цвета зари и сумерек, но тяжелому
великолепию этих платьев, подаренных ей супругом, она предпочитала свой
длинный пастушеский плащ из грубой шерсти и чепчик из полотна.
Когда же она умерла, пережив своего мужа, старый замок разрушился
и погрузился в забвение. Так среди нагих теней, блуждающих среди
развалин, она одна была одета и явилась мне в облике той крестьянки, что
показала мне развалины Карноэта". {22}
Синяя Борода нарушает заповедь Аполлона:
"Не старайся продлить мгновение - умирание истомит тебя!". Он пьянящему
любовному напитку, выпитому залпом, предпочитает созерцание хрустальной
мертвой чаши. Он намеренно длит наслаждение и томится сладкой агонией
чувственности.
Он не желает допивать до дна бокала полного вина и дочитывать роман до
последней страницы.
Не ожидая конца, он сам надменно обрывает мгновение. Он убивает мудрой
и жестокой рукой напрасных красавиц для того, чтобы в складках и в аромате
тканей, соприкасавшихся с их телом, навеки закрепить волнующие чары их
чувственной прелести.
Он не творит живой статуи немого бога непрестанным воплощением своих
желаний. Он становится академиком чувственности и хранителем изысканного
музея редкостей, в который он претворил свою жизнь, свою страсть, свои
ненасытные искания.
Но вот в его жизнь, грустную и молчаливую, как символическая
хрустальная чаша, входит нищая пастушка Гелиада. Чаша, к которой могли
прикасаться лишь уста Одиночества и Молчания, наполняется студеной водой
лесного ключа, высеченного копытом крылатого коня.
В замкнутый дом души, в котором бродили капризные и обаятельные тени
кокетливых мучениц, вместе с утренним ветром, лучом солнца и пением птиц
входит пастушка совсем нагая и улыбающаяся. Ей неведомы утонченности
любовных томлений, но ее милое тело так просто, и невинность ее так велика,
что люди, видя ее столь прекрасной лицом, не замечают ее наготы. Шерстяной
крестьянский плащ и чепчик из грубого полотна оказываются прекраснее
изысканных платьев.
Пробежала мышка,
Хвостиком вильнула:
Яичко упало и разбилось.
Дед плачет, Баба плачет,
Курочка кудахчет:
"Не плачь, дед, не плачь, баба!
Я снесу вам яичко другое -
Не золотое - простое",
Концы круга соединяются. Из произведений утонченного французского
символиста выясняется смысл старой русской присказки.
Когда человек спит, он может сознавать это и не может по собственному
желанию нарушить действительность сна. Но достаточно пробежавшей мышке
вильнуть хвостиком, и разбивается золотой сон. И вот, когда раскрываются его
глаза к дневному бытию и он видит перед собой и нагую пастушку и лесной
ключ, то ему становится понятно нетаинственное кудахтанье курочки:
Я снесу вам яичко другое -
Не золотое - простое.
Священное царство Аполлона заключено вовсе не в золотом, а в простом
яичке.
Пусть сны оканчиваются, пусть золотые яички ломаются, несокрушимая
власть Аполлона таится в той творческой силе, что всегда дает новый росток;
силе, которая клокочет и бьется в стройном согласии девяти муз.
"О, творческое присутствие! ничто не могло бы возникнуть, если бы вас
не было девять!".
Нет сомнения, что золотое яичко, снесенное рябою курочкой, - это чудо,
это божественный дар. Оно прекрасно, но мертво и бесплодно. Новая жизнь из
него возникнуть не может. Оно должно быть разбито хвостиком пробегающей
мышки для того, чтобы превратиться в безвозвратное воспоминание, в
творческую грусть, лежащую на дне аполлинийского искусства.
Между тем простое яичко - это вечное возвращение жизни, неиссякаемый
источник возрождений, преходящий знак того яйца, из которого довременно
возникает все сущее.
Старая русская присказка иносказательно учит тому же, чему учил Рескин:
не храните произведений искусства; на площади выносите Тицианов и Рафаэлей.
Пусть погибают и разрушаются бессмертные создания гениев. Бессмертие не в
отдельных произведениях искусства, а в силе, их создающей. Гениальность не
достояние смертного человека, она откровение солнечного бога.
Произведение искусства - золотой сон, который всегда может быть разбит
и утрачен. Поэтому не бойтесь его утратить. Произведение искусства - всегда
ТОЛЬКО ЧУДО.
Но в Аполлоновом мире закон выше чуда.
Ритм смерти и возрождения священнее золотого сна.
"Прислушайся... прислушайся... Есть кто-то, кто говорит устами эхо, кто
один стоит среди мировой жизни и держит двойной лук и двойной факел, тот,
кто божественно есть мы сами".
Так говорит Ренье о тайне простого яичка.
А вот что говорит он о золотых яичках:
"Лик Невидимый! Я чеканил тебя в медалях из серебра, из золота, из
меди, из всех металлов, что звенят ясно, как радость, что звучат глухо, как
слава, как любовь, как смерть. Но самые лучшие сделал я из глины сухой и
хрупкой.
И весь великий сон земли жил во мне, чтобы ожить в них".
Так Анри де Ренье и рябая курочка говорят одно и то же: не старайся
охранять свои сны. Пусть разбиваются золотые яички, они тем прекраснее, чем
хрупче.
Твое "я" - это тот, кто один стоит среди мировой жизни.
Аполлинийское сознание находится вне сферы бытия, опустошаемой
временем, корни его погружены в текучую влагу мгновений.
Внизу - отчаявшиеся люди, бесноватый отрок и ученики, пораженные
ужасом. Наверху - Христос, явивший истинный лик свой.
Внизу - зрелище изначальной скорби, борьбы противоречий, составляющих
механическую основу жизyи. Наверху - вечная гармония бытия, реальнейшая из
реальностей - преображенный истинный лик божества.
Статуя Скопаса, изображающая Аполлона, пятой наступившего на мышь,
являет то же самое архитектурное и символическое расположение частей, что и
Рафаэлево "Преображение".
Что целым рядом фигур подробно изъяснено Рафаэлем, здесь сжато в двух
лаконических символах Аполлона и мыши. Вверху солнечный бог, ниспосылатель
пророческих снов - внизу под пятой у него "жизни мышья беготня".
Так мы видели мышь в целом ряде символических картин:
Мышка-пророчица пела тоненьким голоском на ладони юного Бальмонта.
Белые мыши копошились под алтарем Аполлона в Троаде. На острове Тенедосе бог
истреблял их солнечными стрелами. Мышь являлась для нас то тонкой трещиной,
нарушающей аполлинийское сновидение, то символом убегающего мгновения, то
сосредоточием загадочного и священного страха; гора вечности потрясалась,
чтобы родить сметную мышь; вильнув хвостиком, мышь разбивала золотое яичко,
и мудрая рябая курочка произносила вещие и утешительные слова о том, что
простое яичко лучше золотого. Потом французский поэт показал нам загадочные
хрустальные чаши и женщину у лесного ключа, и грустного владельца Карноэта,
созерцающего платья своих убитых жен, и милую пастушку Гелиаду, и невидимый
лик бога с двойным луком и двойным факелом.
Так слова поэта - "Жизни мышья беготня" - выяснились перед нами как
зрелище изначальной скорби и вечной борьбы, составляющей основу жизни.
И теперь становится понятно, что мышь вовсе не презренный зверек,
которого бог попирает своей победительной пятой, а пьедестал, на который
опирается Аполлон, извечно связанный с ней древним союзом борьбы, теснейшим
из союзов.
Впервые опубликовано в кн.: Северные цветы. Альманах 5. M., 1911, с.
85-115. Статья вошла в "Лики творчества" (с. 165-191) с незначительной
правкой.
Основные положения статьи определились, по всей вероятности, еще в
начале 1909 г. 28 февраля 1909 г. в газете "Новая Русь" в разделе "Хроника
литературы, искусства и науки" сообщалось:
"З марта, в "Салоне" состоится лекция Максимилиана Волошина "Аполлон и
мышь (творчество Анри де Ренье)". Программа:
1. Символ мыши в аполлиническом искусстве. Мгновение и вечность. "Жизни
мышья беготня". Сказка о золотом яичке.
2. Место Анри де Ренье во французской поэзии. Его отношение к Эредиа и
Мал-лармэ.
3. Основные черты его лиризма:
а) Символизм воспоминаний; b) Мимолетность любви и ее лики; с) Чувство
природы. Кентавры, нимфы и сатиры от Пуссена до Латуша. Исторический пейзаж
от Лоррэна до Богаевского; d) Характер впечатлительности Ренье и его
реализм.
4. Связь юношеской поэзии Анри де Ренье и романа из современной жизни.
5. Аполлон и мышь.
Первый кадетский корпус, Университетская наб. Начало в 8 1/2 час.
вечера...".
На лекции 3 марта присутствовали В. Я. Брюсов и И. Ф. Анненский (см.:
Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978, с.
247).
По своей проблематике (отношение сознания и искусства к времени,
"аполлони-ческая" и "дионисийская" сферы сознания, творческое своеобразие
Анри де Ренье) статья "Аполлон и мышь" тесно примыкает к этюду "Horomedon",
статье "Анри де Ренье", "Предисловию к "Музам" Клоделя" и развивает ряд
высказанных в них суждений.
Немногочисленные печатные отзывы о статье Волошина, содержавшиеся в
рецензиях .на пятый выпуск "Северных цветов", могли бы, по-видимому,
подтвердить автору справедливость обращенных к нему слов И. Ф. Анненского в
письме от 6 марта 1909 г.: "Вы будете один <. . .> Вам суждена, может быть,
по крайней мере на ближайшие годы, роль мало благодарная. . ." (см.:
Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год, с. 247).
Фельетонист "Московской газеты" ядовито высмеивал первые строки статьи, где
говорилось о "белой мышке", оказавшейся на столе Бальмонта (1911, 8 июля, .Э
92, с. 3). 7 ноября 1911 г. в той же "Московской газете" в статье "Цветы
прошлого" Нина Петровская писала: "Есть в "Северных цветах" статья Макса
Волошина "Аполлон и мышь". Это ряд искусно построенных парадоксов,
переплетенных завитушками красивых слов. Мысли в ней порхают, как бабочки,
осыпанные слишком яркой искусственной пылью. Но это все и есть обычный стиль
Макса Волошина, достаточно знакомый читателям..." (с. 2).
{1} Когда Бальмонту было двенадцать лет ~ долго не мог утешиться. - 13
февраля 1914 г. К. Д. Бальмонт писал Волошину из Парижа о "Ликах
творчества": "Я получил и книгу твою, в которой многое мне нравится своей
четкостью, силой и своеобразием. "Аполлон и Мышь", быть может, наилучшее в
"Ликах творчества", и я радуюсь, что в эту тонкосплетенную беседку слов
забежала и моя белая мышка. Да напишем памяти этого зверька, оба, по сонету!
Я свой посвящу тебе, а ты свой мне. Хочешь?" (ИРЛИ, ф. 562, он. 3, ед. хр.
231).
{2} В первых строках Илиады ~ воззвание к Аполлону Сминфею... - Имеется
в виду обращение Хриза к Аполлону (песнь 1, ст. 37-42).
{3} ...статуя Аполлона работы Скопаса, где солнечный бог изображен
наступившим пятой на мышь. - Имеется в виду статуя, находившаяся в
малоазиатском городе Хризе, известная по изображениям на монетах. Ср. Сумцов
Н. Мышь в народной словесности. - Этнограф, обозрение, 1891, Э 1, с. 90-91.
{4} ...обе эллинские области, над которыми для нас глубже всего
разверзалось время под кирками Шлимана и Эванса. - Самым значительным
достижением немецкого археолога Генриха Шлимана (1822-1890) было то, что ему
удалось доказать существование фактической основы гомеровского эпоса (он
установил, что легендарная Троя находилась на холме Гиссарлык в Малой Азии)
и открыть "догомеровскую" эгейскую культуру. Английский археолог Артур Эванс
(1851-1941) в течение нескольких десятилетий (1893-1930) вел раскопки на
Крите и открыл неизвестную ранее доэллинскую культуру, которая получила
название микенской.
{5} "Парки бабье лепетанье, жизни мышья беготня. . .". - Строки из
"Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы" (1830) А. С. Пушкина.
{6} У Бальмонта со мы читаем. . . - Далее неточно цитируется
стихотворение "Дождь" (1901).
{7} У Верлэна есть стих: "La Dame-souris trotte dans le bleu crepuscule
du soir". - Неточно цитируются первые два стиха из стихотворения П. Верлена
"Impression fausse" ("Наваждение", 1873), написанного поэтом в брюссельской
тюрьме. У Верлена:
"Dame souris trotte Noire dans le gris du soir. . ." (буквально:
"Госпожа мышь скребется Черная в серости вечера. . ."). Ср. перевод И. Ф.
Анненского: Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии. Л., 1959, с.
277.
{8} ... В аполлинийских образах со не показалась нам грубой
действительностью. - Фраза из первой главы книги Ф. Ницше "Рождение трагедии
из духа музыки". Ср.: Ницше Фридрих. Происхождение трагедии. (Метафизика
искусства) / Пер. Н. Н. Полилова. СПб., 1899, с. 9-10.
{9} Это сон ~ миелит спящий. - Цитата из Ницше (там же, с. 8-9).
{10} Венецианская Догана - таможня в Венеции.
{11} "Пусть твое Я стремится по воле мгновения ~ ныне живу и умираю". -
Фрагменты из первой части ("Слова Монэль") повести М. Швоба "Книга Монэль",
вошедшей в сборник "Лампа Психеи", хранящийся в библиотеке Волошина (см.:
Schwob Marcel. La lampe de Psyche. Paris, 1903, p. 160-162; ср.: Швоб
Марсель. Книга Мональ / Пер. с французского К. Бальмонта и Елены
Ц<ветковской>. СПб., 1909, с. 13-14; Швоб Марсель. Собр. соч. СПб., 1910, т.
1. Лампа Психеи/Пер. Л. Троповского, с. 19-20).
{12} "Horomedon" ~ "Вождь времени". - Ср. статью Волошина "Horomedon"
(Золотое руно, 1909, Э 11-12, с. 55-60), где он утверждал, что Аполлону
более подобает наименование Мойрагета (предводителя Мойр - богинь судьбы,
ведавших настоящим, прошлым и будущим) или Хоромедона (вождя времени). 15
августа 1909 г. Волошин писал С. К. Маковскому: "Я вижу свою (и нашу) задачу
не в том, чтобы исследовать древние культы Аполлона, а в том, чтобы создать
новый - наш культ Аполлона, взявши семенами все символы, которые мы можем
найти в древности. И для нас они, конечно, получат новое содержание.
Соединение идей Аполлона Мойрагета с идеей Аполлона - вождя времени я,
конечно, не считаю античным. Но для современной мысли, полагаю, это
сопоставление может сказать много" (см.: Ежегодник Рукописного отдела
Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978, с. 251).
{13} Поль Клодель ~ к движению ее век. - Перевод Волошина; см.:
Аполлон, 1910, Э 9, отд. "Литературный альманах", с. 30-31.
{14} ... у Плиния ~ указание на то, что греки называли мышь ~ самым
пророчестеенным из всех зверей. - Имеется в виду сообщение Плиния Младшего в
"Естественной истории" (VIII, 57, 82) о том, что мыши предсказали Марсийскую
войну. Ср.: Сумцов Н. Мышь в народной словесности. - Этнографическое
обозрение, 1891, .Э 1, с. 82.
{15} "Воистину мудр лишь тот, кто строит на песке...". - Это известное
изречение Анри де Ренье, своего рода четверостишие в прозе, было
опубликовано факсимильно в книге Ж. де Гурмока "Анри де Ренье и его
творчество" (Gour-mont J. de. Henri de Regnier et son oeuvre. Paris, 1908,
p. 5).
{16} ... и в песенке, сложенной Лоренцо Медичи... - Имеется в виду
знаменитая карнавальная песнь "Триумф Вакха и Ариадны" Лоренцо Медичи
(1449-1492), где воспевается способность наслаждаться мгновением:
Вакх с прекрасной Ариадной
Сходят радостно вдвоем.
Так как время мчится жадно,
Мы лишь этот миг поем...
и где звучит рефрен:
Счастья хочешь - счастлив будь
Нынче, завтра - неизвестно.
(Зарубежная литература. Эпоха Возрождения. М., 1976, с. 81-82. пер. В.
Я. Брюсова)
{17} ... в Весне Ботичелли... - "Весна" - картина Сандро Боттичелли,
созданная в конце 1470-х гг.
{18} ... в грустном Пане Лука Синьорелли... - В картине "Пан - бог
природы и музыки", написанной по заказу Лоренцо Медичи около 1490-х гг.,
преобладают серо-коричневый с зеленым тона, а Пан изображен на фоне
пустынного скалистого пейзажа, что придает картине холодность и мрачность.
{19} "Прохожий, прими эту чашу ~ чем воплощения наших желаний". -
Сокращенный перевод рассказа "Нежданная чаша" ("La coupe inattendue"; см.:
Regnier H - de. La canne de jaspe. Paris, 1908, p. 307-312; ср.: Ренье А.
де. Собр. соч.: В 17-ти т. Л., 1925, т. 1. Яшмовая трость, с. 290-294).
{20} "Я нашел ее в поместье Арнгейм, Улалюм и Психея держали ее в
дивных руках своих". - "Поместье Арнгейм" (1842-1847) - рассказ Э.-А. По, в
котором изображен прекрасный сад, где красота природы доведена до высшего
совершенства искусной рукой художника. Психея и Улалюм - образы его же
стихотворения "Улалюм" (1847).
{21} "Тем, кто приходили в дом Евстаза ~ Одиночества и Молчания". -
Отрывок из рассказа "Евстазий и Гумбелина" ("Eustase et Humbeline"); см.:
Regnier H. de. La canne de jaspe, p. 235-237: ср.: Ренъе А. де. Собр. соч.:
В 17-ти т.. т. 1, с. 231- 232.
{22} "и невозможным казалось ~ развалины Карноэта". - Сокращенный
перевод рассказа "Шестая женитьба Синей Бороды" (см.: Regnier H. de. La
canne de jaspe, p. 221-233; ср. Репье А. де. Собр. соч.: В 17-ти т., т. 1,
с. 218-229).
{23} Ницше видит верный образ Аполлонова мира в "Преображении" Рафаэля.
- Имеется в виду глава 4 книги Ф. Ницше "Рождение трагедии из духа музыки"
(ср.: Нитче Фридрих. Происхождение трагедии, с. 28).
А. М. Березкин
была убита.
С тонким искусством уборы ее были сотканы так, что ветви кораллов,
которые арабесками заплетали переливающуюся ткань, казались алыми там, где
ткань была ярко зеленой, и угасали там, где полотнища становились подводными
и линялыми.
Наконец одна, пятая, была одета в широкую и легкую кисею, которая,
сквозя и двоясь, казалась то цвета зари, то цвета сумерек.
И все они погибли, эти кроткие супруги, одни с криками, поднимая
умоляющие руки, другие - пораженные неожиданностью и молчаливые.
А между тем этот странный бородатый Владыка любил их всех. Все они
прошли сквозь ворота его уединенного замка утром под звуки флейт, которые
пели в глубине цветочных аркад, или вечером под крики рогов, среди факелов и
обнаженных мечей, все привезенные из дальних стран, куда он посылал искать
их, все робкие, потому что он был надменным, влюбленные, потому что он был
красив, и гордые объятью его рук отдать свою истому и свое желание.
Увы! он любил их - своих жен, и гордых и смиренных, - лишь за их
одежды. Как только ткани, одевавшие их, принимали грациозные формы их
движений и проникались ароматом их тел, как только они отдавали своим
одеждам самих себя настолько, что те как бы становились единосущными им, он
мудрой и жестокой рукой убивал напрасных красавиц.
Его любовь, разрушая, на место поклонения живому существу ставила культ
его тени. Но эта тень была создана на самой их сущности, и эти следы ее, и
эта таинственная радость удовлетворяли его изобретательную душу.
Для каждого из этих платьев была отдельная зала в замке. Мудрый
Владелец запирался на долгие вечера то в одной, то в другой из этих нити
зал, в которых курились различные ароматы. Долгие часы, проводя рукой по
своей длинной, тронутой кое-где серебряными нитями бороде, одинокий
влюбленный смотрел на одежду, висевшую перед ним во всей печали ее шелков,
во всей гордости ее парчей, или во всей недосказанности ее муаров.
Но их было шесть, этих теней, которые в сумерках бродили около старых
развалин, и только шестая, последняя, была одета.
Это было потому, что она была маленькой пастушкой и пасла своих овец на
равнине, поросшей розовым вереском и желтыми слезками, стоя или сидя на
опушке леса посреди стада в своем платье из грубой шерсти, под которым
иногда прятались от ветра слабые ягнята.
Красивые глаза придают простоту самому прекрасному лицу. А ее лицо было
так красиво, что овдовевший Владелец замка, увидевши ее мимоходом, полюбил и
захотел жениться на ней. Борода его была в то время уже совсем белой, и
взгляд его так печален, что пастушке он внушил больше жалости, чем
соблазнила ее честь быть знатной дамой и жить в замке, где она считала часы
по теням башен, падавшим на лес.
Ни один слух о зловещей славе благородного Владельца не проник в
уединение маленькой пастушки. Она была так ничтожна и бедна, что с ней
гнушались разговаривать, и, гордая, она не расспрашивала тех, что проходили
мимо ее хижины. Впрочем, она и не сожалела об этом, потому что она любила.
Хотя ей хотелось иметь новое платье для свадьбы, но она утешала себя тем,
что ее друг никогда бы ее не отметил, если бы ему не понравились ее
шерстяной плащ и чепчик из грубого полотна.
На рассвете звуки труб разбудили лес, и четыре хоругви, развернувшись в
одно время на вершинах четырех башен замка, заволновались и утреннем ветре.
Гул празднества наполнял просторное жилище. Опустился подъемный мост, и
выступила торжественная процессия: вооруженные воины, которые на своих
скрещенных копьях поддерживали корзины г цветами, пажи и лучники. Рядом с
пустым паланкином, качавшимся на плечах негров, ехал сам владелец замка в
кафтане белого шелка, расшитом овальными жемчугами, на которые спадала его
серебряная борода.
Маленькая хижина, около которой остановилась вся эта торжественная
процессия, спала, и ставни были заперты. Слышно было, как овцы тихо блеяли,
да птицы взлетали с ив и с крыши, испуганные этим приближением, но
возвращались назад, успокоенные молчанием кавалькады, ставшей тихо вокруг;
легкий ветер завивал перья султанов, подымал кружева воротников и шевелил
челки коней; по это молчание не помешало тому, что по рядам побежал легкий
шепот о том, что живущая здесь была пастушкой и что зовут ее Гелиадой.
Владелец слез с коня, преклонил колено перед дверью и стукнул три раза;
дверь раскрылась, и на пороге появилась невеста.
Она была совсем нагая и улыбающаяся. Ее длинные волосы сливались с
цветом золотых цветущих слезок. Концы ее молодых грудей розовели, как цветы
вереска. Ее милое тело было просто, и невинность ее так велика, что улыбка
ее, казалось, ничего не знала о ее красоте. И люди, что смотрели на нее,
видя ее столь прекрасной лицом, не замечали ее наготы. Те же, кто заметил,
не удивились, и разве два лакея перешепнулись между собой. Так ей, которая
была бедной, мудрая хитрость внушила быть нагой, и она приближалась нагая,
серьезная, заранее торжествуя над кознями своей Судьбы.
Весь город волновался в ожидании церемонии, назначенной на этот день.
Любопытство увеличивалось тем, что если все знали жестокого Господина но
взыскательности его дорожных пошлин и требовательности земельных налогов, то
никто не знал, кто та, что вместе с ним должна вступить под портал церкви.
Так весь город теснился вокруг процессии, окружавшей таинственные носилки, с
которых сошла эта странная невеста. Сперва они были ошеломлены и приняли это
за новую кощунственную фантазию дерзкого Сюзерена; но так как большинство
было душою наивно и просто и как они много раз видели на церковных стеклах и
на порталах собора фигуры, похожие на эту: Еву, Агнессу и дев-великомучениц,
так же, как она, нежных телом, так же прекрасных кроткими глазами и длинными
волосами, то недоумение их сменилось удивленным благоговением. Они подумали,
что небесная благодать ниспослала это чудесное дитя, чтобы смягчить
неукротимую гордость и жестокость грешника.
Она и он рядом вступили в церковь. Корабль, благоухавший дымами, был
освещен свечами и солнцем. Полдень пылал в распустившихся розах и в
бело-огненных стеклах, и причетники, бритые и угрюмые, глядя на эту нагую
девушку, непонятную для их желаний, думали о том, что владелец Карноэта при
помощи какого-то колдовства женится на Нимфе или Сирене, подобной тем, о
которых говорят языческие книги.
Не приказал ли архиепископ служителям наполнить кадильницы, чтобы дым,
встав между этой Посетительницей и оком Божьим и глазами человеческими,
отделил густой пеленой необычную пару. И сквозь благоуханный туман едва
можно было различить их, склоненных пред алтарем, золотые волосы, серебряную
бороду и благословляющий жест епископского посоха, освящавшего обручение.
Пастушка Гелиада, которая венчалась нагой, долго жила вместе с Синей
Бородой, который любил ее и не захотел убить, как он убил пять других.
И тихое присутствие Гелиады оживляло старый замок.
И ее видели одетой, то в белое платье Аллегорических Дам Мудрости и
Добродетели, перед которыми склоняются Единороги с хрустальными копытами, то
в одежды голубые, как летом тень деревьев на траве, то в хитон лиловый, как
ракушки, что лежат в сером песке морских побережий, то в ткань, расшитую
коралловыми ветвями, то в кисею цвета зари и сумерек, но тяжелому
великолепию этих платьев, подаренных ей супругом, она предпочитала свой
длинный пастушеский плащ из грубой шерсти и чепчик из полотна.
Когда же она умерла, пережив своего мужа, старый замок разрушился
и погрузился в забвение. Так среди нагих теней, блуждающих среди
развалин, она одна была одета и явилась мне в облике той крестьянки, что
показала мне развалины Карноэта". {22}
Синяя Борода нарушает заповедь Аполлона:
"Не старайся продлить мгновение - умирание истомит тебя!". Он пьянящему
любовному напитку, выпитому залпом, предпочитает созерцание хрустальной
мертвой чаши. Он намеренно длит наслаждение и томится сладкой агонией
чувственности.
Он не желает допивать до дна бокала полного вина и дочитывать роман до
последней страницы.
Не ожидая конца, он сам надменно обрывает мгновение. Он убивает мудрой
и жестокой рукой напрасных красавиц для того, чтобы в складках и в аромате
тканей, соприкасавшихся с их телом, навеки закрепить волнующие чары их
чувственной прелести.
Он не творит живой статуи немого бога непрестанным воплощением своих
желаний. Он становится академиком чувственности и хранителем изысканного
музея редкостей, в который он претворил свою жизнь, свою страсть, свои
ненасытные искания.
Но вот в его жизнь, грустную и молчаливую, как символическая
хрустальная чаша, входит нищая пастушка Гелиада. Чаша, к которой могли
прикасаться лишь уста Одиночества и Молчания, наполняется студеной водой
лесного ключа, высеченного копытом крылатого коня.
В замкнутый дом души, в котором бродили капризные и обаятельные тени
кокетливых мучениц, вместе с утренним ветром, лучом солнца и пением птиц
входит пастушка совсем нагая и улыбающаяся. Ей неведомы утонченности
любовных томлений, но ее милое тело так просто, и невинность ее так велика,
что люди, видя ее столь прекрасной лицом, не замечают ее наготы. Шерстяной
крестьянский плащ и чепчик из грубого полотна оказываются прекраснее
изысканных платьев.
Пробежала мышка,
Хвостиком вильнула:
Яичко упало и разбилось.
Дед плачет, Баба плачет,
Курочка кудахчет:
"Не плачь, дед, не плачь, баба!
Я снесу вам яичко другое -
Не золотое - простое",
Концы круга соединяются. Из произведений утонченного французского
символиста выясняется смысл старой русской присказки.
Когда человек спит, он может сознавать это и не может по собственному
желанию нарушить действительность сна. Но достаточно пробежавшей мышке
вильнуть хвостиком, и разбивается золотой сон. И вот, когда раскрываются его
глаза к дневному бытию и он видит перед собой и нагую пастушку и лесной
ключ, то ему становится понятно нетаинственное кудахтанье курочки:
Я снесу вам яичко другое -
Не золотое - простое.
Священное царство Аполлона заключено вовсе не в золотом, а в простом
яичке.
Пусть сны оканчиваются, пусть золотые яички ломаются, несокрушимая
власть Аполлона таится в той творческой силе, что всегда дает новый росток;
силе, которая клокочет и бьется в стройном согласии девяти муз.
"О, творческое присутствие! ничто не могло бы возникнуть, если бы вас
не было девять!".
Нет сомнения, что золотое яичко, снесенное рябою курочкой, - это чудо,
это божественный дар. Оно прекрасно, но мертво и бесплодно. Новая жизнь из
него возникнуть не может. Оно должно быть разбито хвостиком пробегающей
мышки для того, чтобы превратиться в безвозвратное воспоминание, в
творческую грусть, лежащую на дне аполлинийского искусства.
Между тем простое яичко - это вечное возвращение жизни, неиссякаемый
источник возрождений, преходящий знак того яйца, из которого довременно
возникает все сущее.
Старая русская присказка иносказательно учит тому же, чему учил Рескин:
не храните произведений искусства; на площади выносите Тицианов и Рафаэлей.
Пусть погибают и разрушаются бессмертные создания гениев. Бессмертие не в
отдельных произведениях искусства, а в силе, их создающей. Гениальность не
достояние смертного человека, она откровение солнечного бога.
Произведение искусства - золотой сон, который всегда может быть разбит
и утрачен. Поэтому не бойтесь его утратить. Произведение искусства - всегда
ТОЛЬКО ЧУДО.
Но в Аполлоновом мире закон выше чуда.
Ритм смерти и возрождения священнее золотого сна.
"Прислушайся... прислушайся... Есть кто-то, кто говорит устами эхо, кто
один стоит среди мировой жизни и держит двойной лук и двойной факел, тот,
кто божественно есть мы сами".
Так говорит Ренье о тайне простого яичка.
А вот что говорит он о золотых яичках:
"Лик Невидимый! Я чеканил тебя в медалях из серебра, из золота, из
меди, из всех металлов, что звенят ясно, как радость, что звучат глухо, как
слава, как любовь, как смерть. Но самые лучшие сделал я из глины сухой и
хрупкой.
И весь великий сон земли жил во мне, чтобы ожить в них".
Так Анри де Ренье и рябая курочка говорят одно и то же: не старайся
охранять свои сны. Пусть разбиваются золотые яички, они тем прекраснее, чем
хрупче.
Твое "я" - это тот, кто один стоит среди мировой жизни.
Аполлинийское сознание находится вне сферы бытия, опустошаемой
временем, корни его погружены в текучую влагу мгновений.
Внизу - отчаявшиеся люди, бесноватый отрок и ученики, пораженные
ужасом. Наверху - Христос, явивший истинный лик свой.
Внизу - зрелище изначальной скорби, борьбы противоречий, составляющих
механическую основу жизyи. Наверху - вечная гармония бытия, реальнейшая из
реальностей - преображенный истинный лик божества.
Статуя Скопаса, изображающая Аполлона, пятой наступившего на мышь,
являет то же самое архитектурное и символическое расположение частей, что и
Рафаэлево "Преображение".
Что целым рядом фигур подробно изъяснено Рафаэлем, здесь сжато в двух
лаконических символах Аполлона и мыши. Вверху солнечный бог, ниспосылатель
пророческих снов - внизу под пятой у него "жизни мышья беготня".
Так мы видели мышь в целом ряде символических картин:
Мышка-пророчица пела тоненьким голоском на ладони юного Бальмонта.
Белые мыши копошились под алтарем Аполлона в Троаде. На острове Тенедосе бог
истреблял их солнечными стрелами. Мышь являлась для нас то тонкой трещиной,
нарушающей аполлинийское сновидение, то символом убегающего мгновения, то
сосредоточием загадочного и священного страха; гора вечности потрясалась,
чтобы родить сметную мышь; вильнув хвостиком, мышь разбивала золотое яичко,
и мудрая рябая курочка произносила вещие и утешительные слова о том, что
простое яичко лучше золотого. Потом французский поэт показал нам загадочные
хрустальные чаши и женщину у лесного ключа, и грустного владельца Карноэта,
созерцающего платья своих убитых жен, и милую пастушку Гелиаду, и невидимый
лик бога с двойным луком и двойным факелом.
Так слова поэта - "Жизни мышья беготня" - выяснились перед нами как
зрелище изначальной скорби и вечной борьбы, составляющей основу жизни.
И теперь становится понятно, что мышь вовсе не презренный зверек,
которого бог попирает своей победительной пятой, а пьедестал, на который
опирается Аполлон, извечно связанный с ней древним союзом борьбы, теснейшим
из союзов.
Впервые опубликовано в кн.: Северные цветы. Альманах 5. M., 1911, с.
85-115. Статья вошла в "Лики творчества" (с. 165-191) с незначительной
правкой.
Основные положения статьи определились, по всей вероятности, еще в
начале 1909 г. 28 февраля 1909 г. в газете "Новая Русь" в разделе "Хроника
литературы, искусства и науки" сообщалось:
"З марта, в "Салоне" состоится лекция Максимилиана Волошина "Аполлон и
мышь (творчество Анри де Ренье)". Программа:
1. Символ мыши в аполлиническом искусстве. Мгновение и вечность. "Жизни
мышья беготня". Сказка о золотом яичке.
2. Место Анри де Ренье во французской поэзии. Его отношение к Эредиа и
Мал-лармэ.
3. Основные черты его лиризма:
а) Символизм воспоминаний; b) Мимолетность любви и ее лики; с) Чувство
природы. Кентавры, нимфы и сатиры от Пуссена до Латуша. Исторический пейзаж
от Лоррэна до Богаевского; d) Характер впечатлительности Ренье и его
реализм.
4. Связь юношеской поэзии Анри де Ренье и романа из современной жизни.
5. Аполлон и мышь.
Первый кадетский корпус, Университетская наб. Начало в 8 1/2 час.
вечера...".
На лекции 3 марта присутствовали В. Я. Брюсов и И. Ф. Анненский (см.:
Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978, с.
247).
По своей проблематике (отношение сознания и искусства к времени,
"аполлони-ческая" и "дионисийская" сферы сознания, творческое своеобразие
Анри де Ренье) статья "Аполлон и мышь" тесно примыкает к этюду "Horomedon",
статье "Анри де Ренье", "Предисловию к "Музам" Клоделя" и развивает ряд
высказанных в них суждений.
Немногочисленные печатные отзывы о статье Волошина, содержавшиеся в
рецензиях .на пятый выпуск "Северных цветов", могли бы, по-видимому,
подтвердить автору справедливость обращенных к нему слов И. Ф. Анненского в
письме от 6 марта 1909 г.: "Вы будете один <. . .> Вам суждена, может быть,
по крайней мере на ближайшие годы, роль мало благодарная. . ." (см.:
Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год, с. 247).
Фельетонист "Московской газеты" ядовито высмеивал первые строки статьи, где
говорилось о "белой мышке", оказавшейся на столе Бальмонта (1911, 8 июля, .Э
92, с. 3). 7 ноября 1911 г. в той же "Московской газете" в статье "Цветы
прошлого" Нина Петровская писала: "Есть в "Северных цветах" статья Макса
Волошина "Аполлон и мышь". Это ряд искусно построенных парадоксов,
переплетенных завитушками красивых слов. Мысли в ней порхают, как бабочки,
осыпанные слишком яркой искусственной пылью. Но это все и есть обычный стиль
Макса Волошина, достаточно знакомый читателям..." (с. 2).
{1} Когда Бальмонту было двенадцать лет ~ долго не мог утешиться. - 13
февраля 1914 г. К. Д. Бальмонт писал Волошину из Парижа о "Ликах
творчества": "Я получил и книгу твою, в которой многое мне нравится своей
четкостью, силой и своеобразием. "Аполлон и Мышь", быть может, наилучшее в
"Ликах творчества", и я радуюсь, что в эту тонкосплетенную беседку слов
забежала и моя белая мышка. Да напишем памяти этого зверька, оба, по сонету!
Я свой посвящу тебе, а ты свой мне. Хочешь?" (ИРЛИ, ф. 562, он. 3, ед. хр.
231).
{2} В первых строках Илиады ~ воззвание к Аполлону Сминфею... - Имеется
в виду обращение Хриза к Аполлону (песнь 1, ст. 37-42).
{3} ...статуя Аполлона работы Скопаса, где солнечный бог изображен
наступившим пятой на мышь. - Имеется в виду статуя, находившаяся в
малоазиатском городе Хризе, известная по изображениям на монетах. Ср. Сумцов
Н. Мышь в народной словесности. - Этнограф, обозрение, 1891, Э 1, с. 90-91.
{4} ...обе эллинские области, над которыми для нас глубже всего
разверзалось время под кирками Шлимана и Эванса. - Самым значительным
достижением немецкого археолога Генриха Шлимана (1822-1890) было то, что ему
удалось доказать существование фактической основы гомеровского эпоса (он
установил, что легендарная Троя находилась на холме Гиссарлык в Малой Азии)
и открыть "догомеровскую" эгейскую культуру. Английский археолог Артур Эванс
(1851-1941) в течение нескольких десятилетий (1893-1930) вел раскопки на
Крите и открыл неизвестную ранее доэллинскую культуру, которая получила
название микенской.
{5} "Парки бабье лепетанье, жизни мышья беготня. . .". - Строки из
"Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы" (1830) А. С. Пушкина.
{6} У Бальмонта со мы читаем. . . - Далее неточно цитируется
стихотворение "Дождь" (1901).
{7} У Верлэна есть стих: "La Dame-souris trotte dans le bleu crepuscule
du soir". - Неточно цитируются первые два стиха из стихотворения П. Верлена
"Impression fausse" ("Наваждение", 1873), написанного поэтом в брюссельской
тюрьме. У Верлена:
"Dame souris trotte Noire dans le gris du soir. . ." (буквально:
"Госпожа мышь скребется Черная в серости вечера. . ."). Ср. перевод И. Ф.
Анненского: Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии. Л., 1959, с.
277.
{8} ... В аполлинийских образах со не показалась нам грубой
действительностью. - Фраза из первой главы книги Ф. Ницше "Рождение трагедии
из духа музыки". Ср.: Ницше Фридрих. Происхождение трагедии. (Метафизика
искусства) / Пер. Н. Н. Полилова. СПб., 1899, с. 9-10.
{9} Это сон ~ миелит спящий. - Цитата из Ницше (там же, с. 8-9).
{10} Венецианская Догана - таможня в Венеции.
{11} "Пусть твое Я стремится по воле мгновения ~ ныне живу и умираю". -
Фрагменты из первой части ("Слова Монэль") повести М. Швоба "Книга Монэль",
вошедшей в сборник "Лампа Психеи", хранящийся в библиотеке Волошина (см.:
Schwob Marcel. La lampe de Psyche. Paris, 1903, p. 160-162; ср.: Швоб
Марсель. Книга Мональ / Пер. с французского К. Бальмонта и Елены
Ц<ветковской>. СПб., 1909, с. 13-14; Швоб Марсель. Собр. соч. СПб., 1910, т.
1. Лампа Психеи/Пер. Л. Троповского, с. 19-20).
{12} "Horomedon" ~ "Вождь времени". - Ср. статью Волошина "Horomedon"
(Золотое руно, 1909, Э 11-12, с. 55-60), где он утверждал, что Аполлону
более подобает наименование Мойрагета (предводителя Мойр - богинь судьбы,
ведавших настоящим, прошлым и будущим) или Хоромедона (вождя времени). 15
августа 1909 г. Волошин писал С. К. Маковскому: "Я вижу свою (и нашу) задачу
не в том, чтобы исследовать древние культы Аполлона, а в том, чтобы создать
новый - наш культ Аполлона, взявши семенами все символы, которые мы можем
найти в древности. И для нас они, конечно, получат новое содержание.
Соединение идей Аполлона Мойрагета с идеей Аполлона - вождя времени я,
конечно, не считаю античным. Но для современной мысли, полагаю, это
сопоставление может сказать много" (см.: Ежегодник Рукописного отдела
Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978, с. 251).
{13} Поль Клодель ~ к движению ее век. - Перевод Волошина; см.:
Аполлон, 1910, Э 9, отд. "Литературный альманах", с. 30-31.
{14} ... у Плиния ~ указание на то, что греки называли мышь ~ самым
пророчестеенным из всех зверей. - Имеется в виду сообщение Плиния Младшего в
"Естественной истории" (VIII, 57, 82) о том, что мыши предсказали Марсийскую
войну. Ср.: Сумцов Н. Мышь в народной словесности. - Этнографическое
обозрение, 1891, .Э 1, с. 82.
{15} "Воистину мудр лишь тот, кто строит на песке...". - Это известное
изречение Анри де Ренье, своего рода четверостишие в прозе, было
опубликовано факсимильно в книге Ж. де Гурмока "Анри де Ренье и его
творчество" (Gour-mont J. de. Henri de Regnier et son oeuvre. Paris, 1908,
p. 5).
{16} ... и в песенке, сложенной Лоренцо Медичи... - Имеется в виду
знаменитая карнавальная песнь "Триумф Вакха и Ариадны" Лоренцо Медичи
(1449-1492), где воспевается способность наслаждаться мгновением:
Вакх с прекрасной Ариадной
Сходят радостно вдвоем.
Так как время мчится жадно,
Мы лишь этот миг поем...
и где звучит рефрен:
Счастья хочешь - счастлив будь
Нынче, завтра - неизвестно.
(Зарубежная литература. Эпоха Возрождения. М., 1976, с. 81-82. пер. В.
Я. Брюсова)
{17} ... в Весне Ботичелли... - "Весна" - картина Сандро Боттичелли,
созданная в конце 1470-х гг.
{18} ... в грустном Пане Лука Синьорелли... - В картине "Пан - бог
природы и музыки", написанной по заказу Лоренцо Медичи около 1490-х гг.,
преобладают серо-коричневый с зеленым тона, а Пан изображен на фоне
пустынного скалистого пейзажа, что придает картине холодность и мрачность.
{19} "Прохожий, прими эту чашу ~ чем воплощения наших желаний". -
Сокращенный перевод рассказа "Нежданная чаша" ("La coupe inattendue"; см.:
Regnier H - de. La canne de jaspe. Paris, 1908, p. 307-312; ср.: Ренье А.
де. Собр. соч.: В 17-ти т. Л., 1925, т. 1. Яшмовая трость, с. 290-294).
{20} "Я нашел ее в поместье Арнгейм, Улалюм и Психея держали ее в
дивных руках своих". - "Поместье Арнгейм" (1842-1847) - рассказ Э.-А. По, в
котором изображен прекрасный сад, где красота природы доведена до высшего
совершенства искусной рукой художника. Психея и Улалюм - образы его же
стихотворения "Улалюм" (1847).
{21} "Тем, кто приходили в дом Евстаза ~ Одиночества и Молчания". -
Отрывок из рассказа "Евстазий и Гумбелина" ("Eustase et Humbeline"); см.:
Regnier H. de. La canne de jaspe, p. 235-237: ср.: Ренъе А. де. Собр. соч.:
В 17-ти т.. т. 1, с. 231- 232.
{22} "и невозможным казалось ~ развалины Карноэта". - Сокращенный
перевод рассказа "Шестая женитьба Синей Бороды" (см.: Regnier H. de. La
canne de jaspe, p. 221-233; ср. Репье А. де. Собр. соч.: В 17-ти т., т. 1,
с. 218-229).
{23} Ницше видит верный образ Аполлонова мира в "Преображении" Рафаэля.
- Имеется в виду глава 4 книги Ф. Ницше "Рождение трагедии из духа музыки"
(ср.: Нитче Фридрих. Происхождение трагедии, с. 28).
А. М. Березкин