Волынская Илона. Хадамаха, Брат Медведя

   – Прости, уважаемый, а сколько будет стоить олень?
   – Смотря какой… – начал мужик и тут же расплылся в обрадованной улыбке: – Э, да я тебя, кажись, знаю! Ты тот самый, что Содани вырубил! Слушай, парень… – нагнувшись к Хадамахе поближе, мужик заговорщицки зашептал, обдавая мальчишку сложной смесью из запахов оленьего сала, хмельной араки и остро пахнущей черемши. – А ты и в следующий раз так сможешь или правду «крикун» орал – случайно все вышло?
   – Однако не шаман я, откуда ж мне знать, как в следующий раз-то будет? – нацепив самое простодушное выражение на физиономию, развел руками Хадамаха. – Так насчет цены, уважаемый…
   – Не шаман, – задирая голову и даже отступая, чтобы оглядеть Хадамаху с головы до ног, согласился мужик. – А насчет цены… Ну, сегодневки молоденькие, только из оленеводства, тебе, парень, пока явно не по сикте. – Он ткнул пальцем в кожаный мешочек с трутом для костра и прозрачной трубочкой малого зажигательного храмика на поясе у Хадамахи, в котором мальчишка держал и немногие свои монеты. – А не начнешь выигрывать, так и подержанного купить не сможешь, – усмехнулся он. – Нормальный олень, не больше пяти Дней пробега, на пяток серебряных и потянет!
   – А если один День? – быстро уточнил Хадамаха.
   – Тогда клади все семь, – кивнул мужик и, вдруг расщедрившись, предложил: – Но если в следующий раз выиграешь – приходи ко мне! Я тебе та-акого олешка всего за четыре серебрушки продам! За ту же цену, что он мне самому достался!
   – А если за две? – переспросил Хадамаха.
   – Да ты сдурел, парень! – мужик аж отшатнулся, едва не зацепив хореем нос Хадамахи. – Хозяева-то нам оленей тоже не задарма отдают! Да и кормить зверей надо, а корма опять же денег стоят… Скажешь тоже – две! Таких цен и не бывает вовсе!
   – Благодарю вас, уважаемый, я все понял. – Хадамаха поклонился и быстро пошел прочь, провожаемый удивленным взглядом мужика.
   Вот и самому мальчишке в прошлый раз показалось, что таких цен не бывает! А если они есть, значит, неспроста! Надо бы сходить к этим торговцам… Хадамаха на мгновение заколебался. Наверняка старшие стражники уже у всех оленьих торговцев побывали, в каждую щель заглянули – а тут он является, и тоже в стражницкой куртке… Да, но он-то вроде как не совсем стражник! – уголки губ у Хадамахи дернулись в улыбке. Он всего лишь новенький из команды городской стражи, тот самый, что завалил Содани! И парень снова зашагал вдоль улицы.
   Проулок вывел его на крохотную площадь. Хадамаха остановился, просто всем телом ощущая – не зря он сюда пришел! Тысяцкий хоть и учил не обвинять никого, пока не найдено достаточно доказательств, но если подозрительное объявление на рынке приводит тебя прямиком к лавке хитрых чукчей, начинаешь чувствовать, что ты на верном пути! Половину маленькой площади занимал обычный у чукчей валкаран – «дом из челюстей кита» – на каркасе из громадных китовых костей, крытых землей да дерном. Хадамаха только покачал головой, представляя, чего стоило довезти эти кости с берегов Великого океана сюда, в таежный Сюр-гуд. За валкараном тянулся частокол из плотно пригнанных бревен, за которым возилась какая-то живность. У входа стояли две женщины в чукотских меховых комбинезонах – то ли жена и дочь, то ли две жены, старшая и младшая, хозяина лавки. Их лбы и носы расчерчивали полосы татуировки, а непроницаемые, как речная вода, глаза неотрывно следили за Хадамахой.
   Напротив, на другой стороне площади, возвышался такой же валкаран. И еще один глухой частокол поднимался позади него, краем смыкаясь с забором соседей. Даже не спрашивая, Хадамаха совершенно точно знал, чье это жилище – всегда и во всех городах Сивир-земли напротив чукчей располагалось жилище гекчей. Хотя оба народа терпеть друг друга не могли, но всегда селились рядом, словно боялись упустить извечного противника из виду. Говорят, когда-то они принадлежали к одному корню. У чукчей и гекчей сохранилось древнее, еще до Кайгаловых войн, писание шамана Гай-дарб о том, как два брата-первопредка – Чук и Гек – в поисках отца совершили невероятное путешествие через всю среднюю Сивир-землю, и о неслыханных трудностях и бедствиях, перенесенных ими в ожидании отцовского возвращения из долгого похода. Правда, заканчивалось предание у каждого народа по-разному. Гекчи утверждали, что подлый Чук убил благородного брата Гека копьем в спину, желая единолично владеть привезенными отцом сокровищами. Чукчи же клялись, что все было наоборот – гнусный Гек всадил в доблестного Чука стрелу из-за угла! Но с тех самых пор нет мира между потомками двух братьев, а для всего остального Сивира возникла немалая проблема – как не перепутать эти два и по внешнему виду, и по обычаям, и по одежке похожие народы. Потому как, случайно назвав незнакомого гекчу чукчей, можно было получить и копье в спину, и стрелу из-за угла, и нож в горло! Ведь кроме хитрости и изворотливости в делах что чукчи, что гекчи отличались изрядной мстительностью и воинственностью.
   Под обжигающими взглядами татуированных красоток невольно хотелось стать меньше. Втянув голову и сильно ссутулив плечи, Хадамаха нырнул в проход валкарана и по длинной низкой галерее выбрался в небольшую круглую комнату. Невысокий чукча в плотной кухлянке из кишок моржа помешивал в котелке. При этом от всей его фигуры веяло тоской, словно не над котлом он склонился, а над гробом с покойником, а опускание ложки в варево было самым горестным делом его жизни. Хадамаха неловко откашлялся. Чукча медленно поднял стриженную в кружок голову. От вытатуированных в уголках рта колечек казалось, что он улыбается, но маленькие узкие глазки были полны таким отчаянием, что всякая мысль о веселье отпала моментально.
   – Что делаешь здеся, стражника? – неприветливо осведомился чукча.
   – Стою вот! – цепляя на лицо самую дурацкую из своих ухмылок, развел руками Хадамаха.
   Каковы бы ни были горести хозяина дома, на Хадамаху он поглядел так, будто нашел наконец их главного виновника:
   – Вижу, что не сидишь…
   – А можно сесть, да? Ты ж не приглашаешь, – наивно обрадовался Хадамаха и немедленно плюхнулся задом на берестяной сундук. Сундук заскрипел под его тяжестью.
   – Не приглашаю, однако, – обеспокоенно глядя на сундук, согласился чукча. – Спрашиваю, зачем пришла, стражника? Обратно иди. Нечего тебе делать у бедного честного чукчи! – и погладил рукоять ножа на поясе.
   Хадамаха отметил, что нож у бедного чукчи совсем не из дешевых – настоящая южная сталь, заточенная в толщину волоска.
   – А не стражник я вовсе! – снова расплываясь в радостной улыбке, сообщил Хадамаха, словно в подтверждение своих слов похлопывая себя по груди стражницкой куртки с гербом.
   Выражение лица чукчи стало даже не похоронным, а вовсе как у покойника, помершего от глубокой и непреодолимой печали над несовершенством Среднего мира и кромешной глупостью его обитателей. Простодушно глядящий на него Хадамаха почувствовал, что надо дать какие-то разъяснения.
   – Игрок я! В каменный мяч играю, за команду городской стражи! Это я самого Содани завалил! – тон Хадамахи был полон совершенно детского хвастовства. – Да ты не видел, наверное… – с сочувственным презрением к человеку, не попавшему на тот знаменательный матч, протянул он.
   – Как не видел – видел я все! – немедленно вскинулся обиженный чукча. – Да чукча, если хочешь знать, в самом первом ряду сидел! – Тут он сообразил, что имеет дело с игроком, отлично знающим, что два первых ряда предназначаются исключительно для жриц, и неохотно исправился. – Ну ладно, в третьем!
   «Даже если в пятом – места там как половина оленя стоят!» – мысленно сказал Хадамаха.
   – Видел все отлично! И тебя видел. Только не думал, что ты мальчишка совсем, больно уж здоровый! – в тоскливых глазах чукчи впервые мелькнула искорка интереса. – В следующий раз тоже Содани выбьешь? – осведомился он, вытаскивая из-под груды шкур свиток писчей бересты и торопливо царапая в нем палочкой для письма.
   Хадамаха моментально вспомнил, как дядя говорил, что все ставки на игру в каменный мяч держат именно чукчи. Кроме тех, конечно, которые держат гекчи. И еще одной, самой большой доли, принадлежащей Храму.
   – А выбью! – все тем же хвастливым детским тоном вскричал Хадамаха. – Что мне тот Содани – вы его-то видели? А на меня поглядите! – и он демонстративно напружинил руки. Чукча неопределенно покачал головой, косясь то на раздувшиеся до толщины старого древесного ствола мускулы Хадамахи, то на его радостную физиономию три раза стукнутого головой об лавку младенца. – Под площадку закатаю! Только мне бы оленя! – опуская руки, неожиданно жалобно закончил Хадамаха.
   Чукча медленно поднял на него глаза от своих записей.
   – Сверху потоптаться?
   – На ком? – приоткрыв рот, уставился на чукчу Хадамаха.
   – На Содани! – рявкнул чукча, кажется, полностью уверившийся, что Хадамахи не стоит опасаться. – Зачем тебе олень, мальчик-стражник?
   – Так ездить же! – глядя на чукчу как на полного дурня, возмутился Хадамаха. – Не на плечах же носить! А у вас береста на рынке висит – олени дешевые!
   Чукча снова погрустнел:
   – Нету оленей, парень, вот как есть – нету! – и он развел руками, бросив невольный горестный взгляд на котелок. – А береста та давно, еще до того, как мэнквы пришли, висит. Планы у чукчи большие были, разбогатеть чукча решил – в разных городах оленьи лавки открыть, там оленями торговать, здесь оленями торговать, хорошими оленями, самыми дешевыми оленями на Сивире. Только разве ж есть удача на Средней земле для бедного чукчи? Город закрыли, не ушли… ай-ой, не пришли олени, убытки, одни убытки, а сколько ж они жрут, те олени, сколько ж они жрут… Ай-ой, мэнквы оленей жрут, мэнквы, потому и не идут олени, нечем торговать бедному чукче, совсем нечем… – Ухватив себя за голову, чукча принялся раскачиваться совсем как недавно потерявший своего белого порша Ягун-ыки.
   В голове у Хадамахи как метель взвихрилась. Оленьи лавки по всему Сивиру… Город закрыли, и олени не пришли… Или чукча все-таки сказал – не ушли? Тысяцкий говорил – непонятно, на что и воровать тех оленей, ведь в Сюр-гуде их продать невозможно! Разве что на мясо – Хадамаха бросил быстрый взгляд на котелок. А если не в Сюр-гуде? Если в другом городе? Но все равно – остаются еще несмываемые номерные знаки под хвостом, по которым краденого оленя можно отыскать хоть на краю Сивира! Дело явно не сходилось, но где-то в желудке все равно тихо ворчал радостный охотничий азарт, подсказывая Хадамахе, что добыча близко, совсем близко…
   – Ай, беда какая! Ай, расстройство какое! – в тон чукче гулко запричитал Хадамаха.
   Чукча осекся, будто поперхнувшись, и опасливо покосился на завывающего мальчишку:
   – Какое расстройство?
   – Тойону нашему расстройство, – неловко поднимаясь, будто собрался уходить, грустно сообщил Хадамаха. – Это ж он меня послал. Пойди, говорит, узнай, сколько там дешевых оленей и хватит ли на всю нашу команду, на всех десятерых человек, – Хадамаха принялся тщательно загибать пальцы, – …да на запасных пятерку, да на меня – на него, в смысле, на тойона. А то ведь денег-то у нас немного, а ехать-то на чем-то надо!
   – Куда ехать? – не понимая, куда в их городе игрокам в каменный мяч нельзя дойти пешком, а надо обязательно ехать на оленях, осведомился чукча.
   – Так на соревнования же! – вскричал Хадамаха. – Разве я не сказал – мы едем на соревнования! В Хант-Манск! – казалось, он сейчас запрыгает от радости, прошибая головой низко нависающий потолок на костяных распорках.
   – Нет, – медленно сказал чукча. – Ты мне не сказал… что вы собираетесь выехать из города!
   Мешанина запахов вспыхнула быстро и резко, как каменный мяч, летящий в голову! Сидящего напротив человека просто захлестнули чувства. Главным было острое, торжествующее ощущение неслыханной удачи, рядом с ней робко теплилась надежда и, толкаясь боками, беспокойно шевелились подозрительность и опасение.
   – А мэнквы как же? Не боитесь, что сожрут? – поинтересовался чукча.
   – Что нам мэнквы – мы сами кого хошь сожрем! – с той же детской хвастливостью откликнулся Хадамаха. – Каждый по игровому камню к седлу – прорвемся!
   По лбу чукчи скатилась крупная капля пота, и Хадамаха невольно задергал носом – запахи резко усилились. Сам он тоже чувствовал ни с чем не сравнимое возбуждение – охота! Самая настоящая охота! Если сейчас его попросят остаться, значит, он и впрямь выследил свою дичь!
   Парень печально кивнул чукче и повернулся к выходу.
   – Эй, погоди! – торопливо окликнул его хозяин.
   Хадамаха на мгновение прикрыл глаза и бесшумно выдохнул – есть! Но когда он обернулся, лицо его не выражало ровным счетом ничего.
   – Слушай, парень… – чукча замялся, явно подбирая слова, чтоб не спугнуть явившуюся в его лавку удачу. – Ты… Ты не торопись… Рилькэиль есть будешь?
   Хадамаха невольно сглотнул слюну. Бабушка их с дядькой разносолами не баловала, да Хадамаха был не из переборчивых: кусок оленины на тарелку – и ладно, лишь бы большой кусок! Но все-таки настоящий рилькэиль – когда все содержимое оленьего желудка тщательно выскребается в котелок, да приправляется кровью и жиром, да варится… Эх, такое он в последний раз ел еще дома. У мамы!
   – Эх-хе-хе, славный был олешка! – чукча медленно, с бесконечно сожалеющим видом наполнял миску Хадамахи. А потом так же скорбно – словно каждая ложка была шагом к неминуемому разорению – принялся наливать свою.
   «Эге, а пожалуй, он не мне еды жалеет! – смекнул Хадамаха. – Пожалуй, он теперь жалеет, что вообще этого оленя варил! Думает, что поторопился. Выходит, двадцать оленей им уже не найти – на одного меньше стало! И выходит – чукча-то совсем в отчаянии!»
   – Благодарствую за приглашение, не могу, однако! Тороплюсь сильно – оленей искать надо! Нам же это… через… – Хадамаха, прищурившись, поглядел на воткнутую в поставец временную свечу и, мучительно морщась, как от непосильной умственной работы, зашевелил губами и пальцами, подсчитывая: – Уезжать через двадцать свечей, во!
   – Так скоро? – чукча аж подпрыгнул. Лицо его отразило последний быстрый всплеск чувств – сомнения, раздумья и, наконец, твердую решимость. Чукча отложил ложку и выпрямился:
   – Вот что, парень! Кому другому бы не помог, но игроку в каменный мяч, да еще завалившему самого Содани… Будут тебе олени! – твердо, словно решаясь на великий подвиг, сообщил он.
   – И за сколько?
   – А за бесплатно! – подвиг перерос в великую жертву.
   Хадамаха рассудил, что в бесплатного оленя не поверит даже игрок в каменный мяч, и недоверчиво нахмурился.
   – Не навсегда, не навсегда даю! – увидев его подозрительную мину, немедленно заторопился чукча. – На время – до Хант-Манска доехать! Так ведь бесплатно! – искушающим тоном продолжил он.
   – А обратно мы на чем – на мэнкве верхом? – грубовато буркнул Хадамаха. – Не-е, дяденька чукча, не пойдет!
   – В том-то и дело! – аж подпрыгнул тот. – Этих оленей родич мой в Хант-Манске заберет, а вам к отъезду новых пригонит – вы на них сюда и доедете! И тоже совершенно бесплатно! – его голос дрожал от сдержанного нетерпения. – А деньги у тебя останутся!
   – У тойона, – поправил Хадамаха.
   Чукча поглядел на него с сожалением, как на калеку убогого:
   – То уж сам решай – у тебя ли, у тойона… – многозначительно протянул он. – Ты, главное, говори – согласен? Ну? Ну? Согласен? Ведь бесплатно же!
   Хадамаха заерзал на сундуке, изображая все муки сомнений, – сундук под его весом тяжело скрипел и вздыхал. Чукча морщился…
   – А ты меня не дуришь? Говорят, вы, чукчи, хи-итрые, – наконец протянул мальчишка.
   – Как можно? – возмутился чукча. – Почитай, собственную городскую стражу надурить? Да у чукчи от одной мысли об этом аж дух перехватывает!
   – Умгум! – молча кивнул Хадамаха. А что, очень даже может быть – перехватывает.
   – Отличные олешки – сильные, выносливые, молодые… – Чукча бросил очередной сожалеющий взгляд на котелок, бормоча: – Теперь уже – все молодые! Номерные знаки – все при них! Чукча честный, чукча надежный – чукча олешек покормит, напоит, почистит, покра… копыта проверит! Довольные останетесь! Ну что, договорились? Через двадцать свечей встречаемся у городских ворот, – уже деловито закончил он. – Вы подходите, и чукча оленей пригонит…
   – Так мы их сами заберем – пораньше! – начал Хадамаха.
   – Нет! Вот это – нет! – решительно ответил чукча, подпихивая Хадамаху к выходу. – Чукча быстрый, чукча ловкий, но чукча все-таки не птица, чукча не летает! Не успею раньше! Вы придете – и чукча с оленями придет, сядете да поедете!
   Ясно, не хочет перед караулом у ворот с крадеными оленями светиться! Все равно глупо – описание ворованных рогачей есть у каждого стражника, им одного взгляда хватит, чтоб пропавших скакунов опознать. Значит, не хватит. Очутившийся на улице Хадамаха остановился, озабоченно оглядываясь на жилище чукчи. Женщины у входа уже исчезли, но ощущение устремленного на него пристального оценивающего взгляда не пропадало. Хадамаха медленно пошел прочь.
   Если только он сообразил все правильно, чукчи планировали торговать оленями дешевыми, потому как прежним хозяевам ничего не платили. Оленей просто угоняли прямо с улиц, а потом переправляли в другой город, где их никто не знает. А сюда приходило стадо скакунов, угнанных на другом конце Сивира. Но появление мэнквов поломало хитрые планы, оставив чукчу со спрятанной невесть где партией ворованных рогачей. Однако если все так, непонятно – как угонщикам удалось избавиться от номерных знаков? И почему вокруг чукотского валкарана совсем-совсем не пахло оленями?
   Хадамаха остановился. Непонятно – и не надо, не его это уже дело! Надо доложить тысяцкому, а через двадцать свечей останется только покараулить у ворот – и хитрый чукча попался! А если нет? Если олени окажутся вовсе не теми оленями? Если тысяцкий просто не поверит – ведь Хадамахе нечего представить, кроме своих соображений! Хадамахины соображения – дядька Пыу от смеха бы лопнул, скажи ему такое! Мальчишка покачал головой… и быстро пошел обратно к валкарану. Он уже не видел, как топчущаяся у ярко освещенного перекрестка мелкая щуплая фигурка двинулась следом.
   Бесшумно скользя сквозь полумрак, Хадамаха вернулся на площадь. Если олени спрятаны не здесь – рано или поздно чукча побежит за ними. Мальчишка стянул с себя тяжелую стражницкую куртку и принялся карабкаться по невысокой полукруглой стене валкарана. Костяной остов тихонько поскрипывал под его тяжестью.
   Щуплая фигурка выскользнула из темноты. Громко сопя от напряженного любопытства, преследователь принялся озираться, вертя головой, как сорока. Сопение перешло в похрюкивание. Человек повернулся и изо всех сил припустил прочь.

Свиток 4,
о хитрых чукчах и коварных гекчах

   Распластавшись на крыше чукотского валкарана, лицом к обнесенному забором внутреннему дворику, Хадамаха старался не шевелиться – при любом движении костяной каркас под ним начинал тихо, но угрожающе поскрипывать. Сохранять неподвижность было несложно – совсем как в засаде у звериной тропы. Но Хадамахе приходилось все время закрывать руками нос, стараясь не чихнуть – дующий со стороны подворья гекчей Ночной ветер доносил оглушающий запах черемши, жженого можжевельника и чаги. Что ли тот гекча травами торгует? Хадамаха задергал носом, стараясь унять невыносимый свербеж.
   Ну где уже этот чукча?
   Словно в ответ на безмолвную мольбу Хадамахи послышались шаги. Парень чуть подался вперед и свесился с крыши. Во дворе позади валкарана было темно, лишь Голубой огонечек, будто зависнув в воздухе, медленно плыл сквозь мрак, приближаясь к дальней части двора, – той самой, где бревнышко к бревнышку сколоченный частокол чукчей вплотную примыкал к такому же высокому частоколу жилища гекчей. Неспешно перемещающийся Огонечек добрался до ограды. Раздался едва слышный скрип. Несколько бревен частокола повернулись, открывая за собой глубокий темный провал.
   Тихо ахнув, Хадамаха ткнулся носом в крышу – из провала вырвался ядреный запах черемши!
   – Приветствую тебя, гнусный гекча, подлого Гека потомок, благородного Чука убийцы! – тихо-тихо, так, что это могли уловить лишь настороженные уши Хадамахи, прозвучало внизу.
   – И я тебя приветствую, мерзкий чукча, отвратительного Чука потомок! – так же тихо прозвучало из провала. – Что тебе надо, кровавый сын братоубийцы? – доброжелательно осведомились с той стороны секретной двери.
   – Я хотел бы забрать одного из своих оленей. Того, последнего… – ничуть не смущенный этим обращением, так же любезно откликнулся хозяин дома. – Если, конечно, тебя не затруднит, о потрох вонючий проклятого рода!
   – Ни в коей мере не затруднит, выползень гнойного семени! – добродушно сообщил его собеседник. На мгновение проем секретного хода опустел – и тут же в нем возник силуэт почти сияющей белизны.
   Умгум! – меланхолично хмыкнул лежащий на крыше Хадамаха. Вот теперь он знает, где прячутся украденные олени!
   Легко, как плыл, белый порш Ягун-ыки ступил во двор. Едва слышно фырча, мягко остановился у валкарана, прямо под прячущимся на крыше Хадамахой. Величественно запрокинул увенчанную роскошными рогами голову. Чукча торопливо привязал могучего рогача и благодарно кивнул стоящему в дверях соседу:
   – Через несколько свечей я вновь потревожу тебя, о выкормыш позорный семейства бесстыдного!
   – Всегда рад тебя видеть, дитя тошнотворное корня гнилого! – гостеприимно откликнулся тот, и потайная дверь между двумя жилищами закрылась.
   Торопливой трусцой чукча пробежался по двору, зажигая от горящего в его плошке Огонечка расставленные вокруг светильники. Хадамаха прищурился от бьющего в глаза яркого света. А вот сейчас он получит ответы на последние вопросы – каким образом хитрый чукча собирался провести краденых оленей мимо стражи у ворот и самое главное – куда он девает номерные знаки!
   Из валкарана выскочили обе женщины с ведрами в руках.
   – Поспешите, однако! – отрывисто скомандовал хозяин дома. – Быстро-быстро все надо делать, чтоб олень высохнуть успел раньше, чем его увидит тот глупый-глупый мальчишка и его совсем глупый тойон!
   «Неужели они будут смывать знаки? Но ведь те – несмываемые!» – ничуть не обиженный на «глупого мальчишку», подумал Хадамаха.
   – Не связывался бы ты с этим оленем, – опасливо пробурчала старшая из женщин.
   – Молчи, женщина, неумная, как вся городская стража! – прикрикнул чукча. – Разве ж можно увидать прямо на наших улицах настоящего порша – и пройти мимо? Да за него я выручу больше, чем за всех остальных оленей!
   – Как бы тебя потом выручать не пришлось, – вздохнула женщина и, плюхнув в ведро толстую кисть на длинной ручке, размашисто провела ею по оленьему боку. На правой стороне белого порша появился длинный мазок черной краски! Обе женщины торопливо заработали кистями – на глазах у Хадамахи белоснежный красавец порш становился угольно-черным!
   Но еще удивительнее было то, что делал хозяин дома! Пару раз проведя южным ножом по точильному бруску, чукча придирчиво попробовал острие на пальце и, удовлетворенно кивнув, двинулся… к оленьему заду. Задрал оленю коротенький хвост – привязанный порш беспокойно переступил копытами, но вырываться не стал.
   Оценивающе прищурившись, как резчик у костяной пластины, чукча оглядел выведенные под хвостом номерные знаки. Выдохнул, как человек перед нелегкой работой. И аккуратно, двумя пальцами придерживая нож, принялся нежными, бережными движениями брить оленю зад!
   Да ведь он же перебривает… Просто перебривает номерные знаки! – мысленно охнул Хадамаха.
   Остро наточенный нож снял полоску ярко окрашенной шерсти, и прямо на глазах у изумленного Хадамахи угловатая восьмерка превратилась в аккуратную тройку. Чукча отстранился, любуясь своей работой, и принялся перебривать девятку на четверку.
   – Открывайте – городская стража!
   Прогремевший голос едва не заставил даже Хадамаху свалиться с крыши. А уж окружившая оленя троица замерла, будто враз обратившись в ледяные скульптуры.
   – Кто это? – глупо выкатив глаза, прошептал чукча.
   Старшая женщина бросила на него презрительный взгляд:
   – Те самые, которые неумные, как я! – не в силах сдержать ехидства, процедила она. – Стражники!
   Не просто стража, а дядька Пыу собственной тощей персоной. Даже не поворачиваясь к улице, даже не принюхиваясь, Хадамаха знал, что это он! Только у Пыу такой голосина, что вороны с неба падали и иголки с елок осыпались! Хотя как этот рев умудрялся помещаться в тщедушном тельце, оставалось загадкой! К запаху Пыу примешивались еще два очень знакомых аромата. Ого, как это он сообразил их привести! Как он вообще догадался, что надо идти на помощь?
   – Задержи их, быстро! – скомандовал чукча, подпихивая старшую женщину к валкарану, и заметался по двору, отыскивая, куда бы спрятать ведра с краской. Похоже, что первым делом надо прятать наполовину перекрашенного оленя, ему в голову не приходило.