Страница:
Уверенность постепенно вливалась в него. Полицейские осведомители докладывали, что, когда он в своем синем, перешитом из военной формы костюме появляется на сцене, «вспыхивают бурные аплодисменты». В тот период он не разрешал печатать его фотографии в газетах. Считал, что человек с неизвестным лицом вызывает повышенный, жгучий интерес.
Масонский документ об итогах Первой мировой войны, отмечен высшим, 33-м градусом
Вскоре партия сменит название. В нем останется слово «рабочая», но пролетариям Гитлер пообещает не высокую повременную оплату. Он посулит вечность грядущего рейха. Партия станет «национал-социалистической», вбирая в себя и националистов, и социалистов… А кайзеровский крест на груди Гитлера будет привлекать потерявшихся после войны фронтовиков…
Партийный билет Гитлера
Архивные документы Германенорден. В них мы нашли список структур, входящих в эту ложу. Копия отпечатана на машинке через синюю копирку. Датирована 1923 годом. Мы видим здесь и Национал-социалистическую рабочую партию Германии. В ней состоит уже более пятидесяти тысяч человек. Но пока она – на скромном 34-м месте.
Партия, в которую пришел Гитлер, была сформирована в 1918 году мюнхенским филиалом Германенорден – обществом Туле. Возможно, именно эта оккультная организация оказалась коллективной предтечей антихриста ХХ века[9].
Много спорят, на самом ли деле некая оккультная структура, в какой степени и какая именно, привела Гитлера к власти. До конца это не ясно никому. Но очевидно другое: почти все люди, составившие протекцию «народному трибуну», были поклонниками Вагнера. Некоторые из них, как Дитрих Эккарт, входили в общество Туле, но в целом они являли собой какой-то неформальный орден. Неформальный, зато – влиятельный. Вагнерианцы прекрасно знали слова своего кумира: «Мы должны сейчас найти героя будущего, который восстанет против разрушения собственной расы. Барбаросса – Зигфрид скоро вернутся, чтобы спасти германский народ в минуту глубочайшей нужды».
Это было сказано за семь лет до рождения Гитлера. Он подрастет, и найдутся люди, способные почувствовать в Гитлере то самое «величие», которое кто-то назвал «потребностью страшных времен».
«После проигранной Первой мировой войны в Германии непременно должен был появиться Парцифаль, который избавит немецкий народ от ужаса и бедствий… Это мог быть только человек из народа. Именно такого человека и разглядел поклонник Вагнера капитан Майр в австрийском ефрейторе, отличавшимся ораторскими способностями и детальным знанием всех опер композитора. Другой вагнерианец, Эккарт Дитрих, добился того, что Гитлера пригласили в Байройт, где с ним встретился Чемберлен, который подтвердил догадку Майра. Ефрейтор действительно оказался тем Парцифалем, которого ждал немецкий народ. Затем вагнерианцы Брукманны и Бехштайны ввели Гитлера в общество и поддержали его финансово»…[20].
Звонил дверной колокольчик. Осмелевший на трибуне, в аристократические салоны Гитлер пока еще входил неуверенно. Вежливо, даже несколько подобострастно, целовал руку хозяйке. Вручал ей букет цветов. Непомерно большой! Отправлял на вешалку свой хлыст из шкуры гиппопотама, велюровую шляпу и макинтош. «Юлий Цезарь в тирольской шляпчонке», – шептал соседу один из гостей. А Гитлер снимал ремень с револьвером… «Как из романа Карла Мая», – подхватывал шутливый тон кто-то другой.
Архив Германенорден. «Рыцарские» игры для подростков
Список структур, входящих в Германенорден. Нацистская партия пока на скромном 34-м месте
Гитлер входил и садился. Чаще всего он с подчеркнутым вниманием слушал. Говорил, запинаясь. Подслащивал ложечкой сахара дорогое вино. Присутствующие переглядывались и улыбались. Но – по-доброму. Тем более, все знали слова хозяйки, немолодой супруги знаменитого фабриканта роялей: «Я хотела бы, чтобы это был мой сын».
Вагнер – пророк германского мессии
Байрейт. Это было место, где собирались одни знаменитости. Гитлер стал здесь завсегдатаем. Для него это было культовое место. И снизить его значение не смогли даже те внутрисемейные коллизии, свидетелем которых он стал. В то время в своих руках все держала здесь вторая жена Вагнера – Козима. Музыкальное руководство ежегодными фестивалями осуществлял сын композитора Зигфрид. Героическое имя! Однако грехи его предков сложились в такую «генетическую цепочку», что он стал гомосексуалистом. Возникала проблема продолжения знаменитого рода.
Гитлер и Винифред Вагнер
Едва ли не насильно Зигфрида женили на англичанке Винифред Уильямс, бредившей Вагнером с детства. У них родились дети – наследники великого композитора. Семья стала счастливой? Вряд ли.
Зигфрид даже к детям был холоден. Зато удивительную теплоту к ним проявлял частый гость – «дядя Адольф». Ему и самому, несомненно, нравилось в Байрейте. По вечерам он часами сидел у камина.
Зигфрид умер почти одновременно со своей матерью. Молодая вдова стала хозяйкой знаменитой виллы и театра…
Вскоре поползли слухи о возможной свадьбе фюрера и невестки Вагнера. Однако если Байрейт стал для Гитлера религией, то Винифред – ее главной жрицей. Не меньше, но и не больше.
Репетиция в Мюнхене
В главной партии
Вскоре партия сменит название. В нем останется слово «рабочая», но пролетариям Гитлер пообещает не высокую повременную оплату. Он посулит вечность грядущего рейха. Партия станет «национал-социалистической», вбирая в себя и националистов, и социалистов… А кайзеровский крест на груди Гитлера будет привлекать потерявшихся после войны фронтовиков…
Архивные документы Германенорден. В них мы нашли список структур, входящих в эту ложу. Копия отпечатана на машинке через синюю копирку. Датирована 1923 годом. Мы видим здесь и Национал-социалистическую рабочую партию Германии. В ней состоит уже более пятидесяти тысяч человек. Но пока она – на скромном 34-м месте.
Партия, в которую пришел Гитлер, была сформирована в 1918 году мюнхенским филиалом Германенорден – обществом Туле. Возможно, именно эта оккультная организация оказалась коллективной предтечей антихриста ХХ века[9].
Много спорят, на самом ли деле некая оккультная структура, в какой степени и какая именно, привела Гитлера к власти. До конца это не ясно никому. Но очевидно другое: почти все люди, составившие протекцию «народному трибуну», были поклонниками Вагнера. Некоторые из них, как Дитрих Эккарт, входили в общество Туле, но в целом они являли собой какой-то неформальный орден. Неформальный, зато – влиятельный. Вагнерианцы прекрасно знали слова своего кумира: «Мы должны сейчас найти героя будущего, который восстанет против разрушения собственной расы. Барбаросса – Зигфрид скоро вернутся, чтобы спасти германский народ в минуту глубочайшей нужды».
Это было сказано за семь лет до рождения Гитлера. Он подрастет, и найдутся люди, способные почувствовать в Гитлере то самое «величие», которое кто-то назвал «потребностью страшных времен».
«После проигранной Первой мировой войны в Германии непременно должен был появиться Парцифаль, который избавит немецкий народ от ужаса и бедствий… Это мог быть только человек из народа. Именно такого человека и разглядел поклонник Вагнера капитан Майр в австрийском ефрейторе, отличавшимся ораторскими способностями и детальным знанием всех опер композитора. Другой вагнерианец, Эккарт Дитрих, добился того, что Гитлера пригласили в Байройт, где с ним встретился Чемберлен, который подтвердил догадку Майра. Ефрейтор действительно оказался тем Парцифалем, которого ждал немецкий народ. Затем вагнерианцы Брукманны и Бехштайны ввели Гитлера в общество и поддержали его финансово»…[20].
Звонил дверной колокольчик. Осмелевший на трибуне, в аристократические салоны Гитлер пока еще входил неуверенно. Вежливо, даже несколько подобострастно, целовал руку хозяйке. Вручал ей букет цветов. Непомерно большой! Отправлял на вешалку свой хлыст из шкуры гиппопотама, велюровую шляпу и макинтош. «Юлий Цезарь в тирольской шляпчонке», – шептал соседу один из гостей. А Гитлер снимал ремень с револьвером… «Как из романа Карла Мая», – подхватывал шутливый тон кто-то другой.
Гитлер входил и садился. Чаще всего он с подчеркнутым вниманием слушал. Говорил, запинаясь. Подслащивал ложечкой сахара дорогое вино. Присутствующие переглядывались и улыбались. Но – по-доброму. Тем более, все знали слова хозяйки, немолодой супруги знаменитого фабриканта роялей: «Я хотела бы, чтобы это был мой сын».
Байрейт. Это было место, где собирались одни знаменитости. Гитлер стал здесь завсегдатаем. Для него это было культовое место. И снизить его значение не смогли даже те внутрисемейные коллизии, свидетелем которых он стал. В то время в своих руках все держала здесь вторая жена Вагнера – Козима. Музыкальное руководство ежегодными фестивалями осуществлял сын композитора Зигфрид. Героическое имя! Однако грехи его предков сложились в такую «генетическую цепочку», что он стал гомосексуалистом. Возникала проблема продолжения знаменитого рода.
Едва ли не насильно Зигфрида женили на англичанке Винифред Уильямс, бредившей Вагнером с детства. У них родились дети – наследники великого композитора. Семья стала счастливой? Вряд ли.
Зигфрид даже к детям был холоден. Зато удивительную теплоту к ним проявлял частый гость – «дядя Адольф». Ему и самому, несомненно, нравилось в Байрейте. По вечерам он часами сидел у камина.
Зигфрид умер почти одновременно со своей матерью. Молодая вдова стала хозяйкой знаменитой виллы и театра…
Вскоре поползли слухи о возможной свадьбе фюрера и невестки Вагнера. Однако если Байрейт стал для Гитлера религией, то Винифред – ее главной жрицей. Не меньше, но и не больше.
Репетиция в Мюнхене
Но все это будет потом. А пока дождила осень 1923 года. О Германии тогда много думали и в Кремле. Точнее, не о ней самой, а о том, что именно в этой стране должен разгореться пожар мировой революции. Позднее секретарь Сталина Борис Бажанов вспоминал: «В конце сентября состоялось чрезвычайное заседание Политбюро, настолько секретное, что на него были созваны только члены Политбюро и я. Никто из членов ЦК допущен не был. Заседание было созвано для того, чтобы фиксировать дату переворота в Германии: 9 ноября 1923 года»[10]. Почему был назван именно этот день? 9 ноября исполнялась годовщина бегства из страны императора Вильгельма. Такие даты вызывают демонстрации, на волне которых и можно осуществить задуманные планы. Это понимали, конечно, не только в Москве.
…Наконец закулисная подготовка завершилась. Занавес поднялся 8 ноября. Вечером Гитлер надел длинный черный сюртук и приколол к груди Железный крест 1-го класса. Он направился в мюнхенскую пивную «Бюргербройкеллер». Там собралось несколько тысяч человек – весь политический бомонд Баварии. Перед ними выступали руководители республики. Очередной докладчик говорил что-то о нравственном обосновании диктатуры и нравственном облике нового человека… В этот момент дверь с шумом распахнулась. В ней появился «новый человек» в черном. Рядом показалось дуло крупнокалиберного пулемета. Зал замер. Гитлер не удержался от театрального жеста. Он поднес к губам кружку, сдул пивную пену и сделал долгий – очень долгий – глоток. Наконец пиво допито. Кружка полетела на пол. Начавшийся путч назовут пивным.
Окруженный сторонниками, с револьвером в руке, главный заговорщик устремился к трибуне. В зале падали стулья.
Гитлер вспрыгнул на стол и выстрелил из пистолета в потолок. В наступившей тишине он провозгласил: «Национальная революция началась!..»
Кто-то в зале начал было кричать: «Театр!» Но штурмовики быстро объяснили им, что, если это и так, то массовка в этом театре должна вести себя соответствующим образом – без реплик. Меж тем в отдельной комнате Гитлер уже «приглашал к сотрудничеству» трех руководителей республики. Стоявшие рядом штурмовики то и дело передергивали затворы. Сам Гитлер картинно потрясал оружием: «Если дело сорвется, то в моем револьвере четыре пули – три для моих соратников, а четвертая – для меня».
Привезли единомышленного Гитлеру генерала Людендорфа.
Пока составлялось имперское правительство, Геринг утешил оставшихся в зале: по крайней мере, вы все получите свое пиво… Грудастые фройляйн действительно исправно разносили «Бюргерброй». По четыре литровые кружки в каждой руке.
Потом появился торжествующий Гитлер. В своем нелепом черном сюртуке он напоминал буржуазной публике официанта. Однако когда главный путчист начал говорить, то, согласно свидетельствам очевидцев, он «вывернул настроение зала как перчатку». Степенные господа начали аплодировать неожиданно для самих себя.
Меж тем в город на грузовиках начали прибывать сторонники нацистов. На улицах слышались песни.
Один отряд штурмовиков распевал:
И вот волнующее утро назначенной даты. 9 ноября. У кого не пропал аппетит и были деньги, мог позволить себе вареное яйцо, кусочек хлеба и чай. Такой завтрак в гиперинфляционной стране стоил около десяти миллионов марок.
В Мюнхене еще не знали, что в этот же день в Берлине произошло другое, казалось бы, прямо противоположное путчу событие. Гельфанд-Парвус объявил о стабилизации марки. Словно циклон и антициклон двинулись навстречу друг другу. Один нес революционную бурю, а другой – временное затишье… перед бурей. Какая сила окажется сильнее? Этого еще не знал никто, однако какие-то люди были спокойны: при любом раскладе все окажется под контролем. Свои люди ведь есть везде. Масонская тактика так и называется: всегда быть в центре зарождающегося циклона…
Меж тем в Мюнхене к полудню нацисты выстроились в колонну. Впереди – внушительная фигура Людендорфа и рядом – скромная – Гитлера. Лозунги – вполне в стиле Коминтерна: «Экспроприация нетрудовых доходов, национализация концернов, конфискация военных прибылей». Марш повторял победоносный поход Муссолини на Рим. Он шел на Берлин…
В решающий час за Гитлером внимательно наблюдали две пары глаз. Согласно воспоминаниям Винифред Вагнер, они с мужем (он был еще жив) видели шествие из окна гостиницы. Улица оказалась для них сценой. Впереди массовки – в сером плаще – шествовал новый Риенци.
Немецкая банкнота достоинством в 10 миллиардов марок. 1923 г.
Первый кордон полиции был окружен и разоружен. У Фельдхернхалле колонна остановилась снова. Впереди – еще одно оцепление.
Гитлер, знавший, что немало полицейских сочувствует нацистам, крикнул: «Сдавайтесь!» В ответ раздался дружный залп. Кругом стали падать люди. Будущий фюрер, придерживая вывихнутую руку, бросился в ближайшую подворотню. Погибнуть, как вагнеровскому Риенци, ему тогда было не суждено. Впрочем, это была еще не премьера. Это была репетиция.
Так что же, национал-социалисты пытались выполнить планы, принятые в коммунистической Москве? Или 9 ноября произошло очередное совпадение?
Придя к власти, Гитлер, конечно, называл коммунизм вселенским злом. А красный переворот в Баварии 1918 года – национальным позором. Но сам он в те дни (всего за пять лет до «пивного путча») почему-то не вступил ни в один из «белогвардейских» Добровольческих корпусов. И ни в какую-либо иную часть, боровшуюся с красными. Нет, он принял тогда иное решение.
Да, было в тех событиях кое-что позорное и для самого, позднего Гитлера. Было… Итак, Бавария ненадолго становится Советской. Во главе республики – еврейские комиссары. Великий магистр общества Туле барон Зеботтендорф заявляет: «Наш единокровный курфюрст сменен Иудой. С сегодняшнего дня нашим символом становится красный орел»… Красный – как феникс, который возрождается из огня. Восстанет из пепла и Германия!
Потом кандидат в члены Туле убивает главу Красной Баварии Курта Айснера. Кинохроника запечатлела многолюдные похороны. За гробом идет и небольшая группа пехотинцев. Среди них – знакомое лицо. Да, Гитлер попал в кадр. Почему он там? Что за нелепость?
Вскоре антикоммунистические отряды под командованием Отто Штрассера врываются в казармы Второго пехотного полка Баварской красной армии. С рукавов срываются кумачевые повязки. В дело вступает военно-полевой суд. Некоторым угрожает расстрел. В том числе – одному ефрейтору.
За что? За то, что был в Совете солдатских депутатов. Но главное – находился в личной охране присланного из России агента Коминтерна Евгения Левине. Этого сынка петербургского банкира, возглавлявшего исполнительную власть Красной Баварии, уже поставили к стенке.
Чуть раньше, перед судьями, Левине глубокомысленно изрек: «Революционер – это мертвец в отпуску»… Однако его охранник был настроен не столь романтически. Умирать он не собирался. Ефрейтор начал активно сотрудничать со следствием. Он не только избежал казни, подобно десяткам других, но и был завербован армейским политическим отделом. Вскоре Гитлер получил должность «доверенного сотрудника». Иначе говоря, негласного информатора.
Много позже автор известной книги «Спор о Сионе» Дуглас Рид напишет, что бывший офицер СА рассказал ему обо всем этом со слов Эрнста Рема. Капитан Рем, сменивший в должности уже знакомого нам капитана Майра, прекрасно знал подноготную Гитлера… После прихода нацистов к власти, в «ночь длинных ножей», этот главный сподвижник фюрера и командир штурмовых отрядов оказался в списке на уничтожение под номером один.
Эта акция называлась «Операция Колибри». Провинциальный баварский отель, где отдыхал Рем, был незаметно окружен эсэсовцами. Гитлер быстро поднялся на второй этаж. Дверь в номер 31 распахнута. Заспанный глава штурмовиков вскакивает с кровати. Гитлер: «На выход! Я арестую тебя за государственную измену». Через два дня Рема расстреляют.
Возможно, идейные (или, скорее, цинично-прагматические) связи Гитлера с коммунизмом и коммунистами начались еще до Мюнхена. Во всяком случае, Дуглас Рид отмечал, что венское политическое дело Адольфа Гитлера бесследно исчезло. И, возможно, вместе с ним исчезла информация о подлинных причинах его переезда в Баварию. Главный антикоммунист Европы мог быть спокоен…
Итак, единственный залп полиции разметал путчистов, как пивную пену.
Вскоре Гитлер понял, что быстрой расправы над ним не будет. Что готовится суд. И совсем он приободрился, когда узнал, кто назначен судьей.
Именно этот юрист вел недавний процесс по поводу драки, устроенной нацистами в пивном зале «Левенброй». Какого-то не понравившегося им оратора они стащили со сцены и долго били ножками от стульев. Тогда Гитлер получил даже меньше возможного: вместо трех – один месяц условно. Судья явно симпатизировал движению. Теперь Гитлер понял, что судьба предоставляет ему сцену в очередной раз.
Евгений Левине – «мертвец в отпуску»
Наконец, процесс открыт. В зале – аншлаг. Все места занимались по специальным билетам. «Народный трибун» эффектно выкрикивал проклятия в адрес «врагов страны и нации». Он даже счел нужным подчеркнуть, что ждал от путча не министерского портфеля, что его амбиции гораздо масштабнее: «Когда я впервые стоял у могилы Рихарда Вагнера, мое сердце переполнялось гордостью за то, что здесь похоронен человек, который запретил писать на могильной плите: «Тут покоится тайный советник, музыкальный директор, Его Превосходительство рыцарь Рихард фон Вагнер». Я горд тем, что этот человек и еще многие люди немецкой истории довольствовались тем, чтобы оставить потомкам свое имя, а не свой титул. Не из скромности хотел я тогда быть «барабанщиком», это – высшее, а все остальное – мелочь».
Гитлер, Людендорф и их соратники, обвиняемые на Мюнхенском процессе 1924 г.
Своим красноречием Гитлер спас свое реноме. Колебания, замирающая неуверенность, трусость – как бы забылись. Перед аплодирующей публикой подсудимый стоял хладнокровным и сохраняющим присутствие духа. Спектакль опять оказался более впечатляющим, чем правда жизни.
Затем – тюрьма Ландсберг. Аплодисменты отзвучали, и в камере Гитлеру приходят мысли о самоубийстве. Порой ему действительно казалось, что все кончено. Крах.
Меж тем Винифред Вагнер снабдила арестанта пишущей машинкой, бумагой и письменными принадлежностями…
На эту бумагу ложились слова Гитлера: «Я не буду распространяться здесь о событиях, которые привели к 8 ноября 1923 года»… Почему? Потому что они и без того всем известны? Или – наоборот? Потому что известны они быть не должны… Нет, не закулисная политика описывалась Гитлером в «Майн кампф».
Поток посетителей народного трибуна возрастал. В его камере появился лавровый венок. В душе Гитлера возродилась мифология Байрейта. Она превратила жизнь безработного в скитания вагнерианского героя. В Зигфрида, призванного в реальность. В миф, олицетворяющий саму нацию.
…Наконец закулисная подготовка завершилась. Занавес поднялся 8 ноября. Вечером Гитлер надел длинный черный сюртук и приколол к груди Железный крест 1-го класса. Он направился в мюнхенскую пивную «Бюргербройкеллер». Там собралось несколько тысяч человек – весь политический бомонд Баварии. Перед ними выступали руководители республики. Очередной докладчик говорил что-то о нравственном обосновании диктатуры и нравственном облике нового человека… В этот момент дверь с шумом распахнулась. В ней появился «новый человек» в черном. Рядом показалось дуло крупнокалиберного пулемета. Зал замер. Гитлер не удержался от театрального жеста. Он поднес к губам кружку, сдул пивную пену и сделал долгий – очень долгий – глоток. Наконец пиво допито. Кружка полетела на пол. Начавшийся путч назовут пивным.
Окруженный сторонниками, с револьвером в руке, главный заговорщик устремился к трибуне. В зале падали стулья.
Гитлер вспрыгнул на стол и выстрелил из пистолета в потолок. В наступившей тишине он провозгласил: «Национальная революция началась!..»
Кто-то в зале начал было кричать: «Театр!» Но штурмовики быстро объяснили им, что, если это и так, то массовка в этом театре должна вести себя соответствующим образом – без реплик. Меж тем в отдельной комнате Гитлер уже «приглашал к сотрудничеству» трех руководителей республики. Стоявшие рядом штурмовики то и дело передергивали затворы. Сам Гитлер картинно потрясал оружием: «Если дело сорвется, то в моем револьвере четыре пули – три для моих соратников, а четвертая – для меня».
Привезли единомышленного Гитлеру генерала Людендорфа.
Пока составлялось имперское правительство, Геринг утешил оставшихся в зале: по крайней мере, вы все получите свое пиво… Грудастые фройляйн действительно исправно разносили «Бюргерброй». По четыре литровые кружки в каждой руке.
Потом появился торжествующий Гитлер. В своем нелепом черном сюртуке он напоминал буржуазной публике официанта. Однако когда главный путчист начал говорить, то, согласно свидетельствам очевидцев, он «вывернул настроение зала как перчатку». Степенные господа начали аплодировать неожиданно для самих себя.
Меж тем в город на грузовиках начали прибывать сторонники нацистов. На улицах слышались песни.
Один отряд штурмовиков распевал:
Из рядов другого отряда слышалось:
Долой евреев, детей сатаны!
Долой евреев из нашей страны!
Пускай они уедут в свой Иерусалим,
И пусть их там встречает прародитель Сим!
Воодушевление было огромным. Казалось, сейчас свершится что-то невиданное. Но в итоге пока все ограничилось ограблением банка.
Когда нож обагрит еврейская кровь,
Германия воскреснет вновь!
И вот волнующее утро назначенной даты. 9 ноября. У кого не пропал аппетит и были деньги, мог позволить себе вареное яйцо, кусочек хлеба и чай. Такой завтрак в гиперинфляционной стране стоил около десяти миллионов марок.
В Мюнхене еще не знали, что в этот же день в Берлине произошло другое, казалось бы, прямо противоположное путчу событие. Гельфанд-Парвус объявил о стабилизации марки. Словно циклон и антициклон двинулись навстречу друг другу. Один нес революционную бурю, а другой – временное затишье… перед бурей. Какая сила окажется сильнее? Этого еще не знал никто, однако какие-то люди были спокойны: при любом раскладе все окажется под контролем. Свои люди ведь есть везде. Масонская тактика так и называется: всегда быть в центре зарождающегося циклона…
Меж тем в Мюнхене к полудню нацисты выстроились в колонну. Впереди – внушительная фигура Людендорфа и рядом – скромная – Гитлера. Лозунги – вполне в стиле Коминтерна: «Экспроприация нетрудовых доходов, национализация концернов, конфискация военных прибылей». Марш повторял победоносный поход Муссолини на Рим. Он шел на Берлин…
В решающий час за Гитлером внимательно наблюдали две пары глаз. Согласно воспоминаниям Винифред Вагнер, они с мужем (он был еще жив) видели шествие из окна гостиницы. Улица оказалась для них сценой. Впереди массовки – в сером плаще – шествовал новый Риенци.
Первый кордон полиции был окружен и разоружен. У Фельдхернхалле колонна остановилась снова. Впереди – еще одно оцепление.
Гитлер, знавший, что немало полицейских сочувствует нацистам, крикнул: «Сдавайтесь!» В ответ раздался дружный залп. Кругом стали падать люди. Будущий фюрер, придерживая вывихнутую руку, бросился в ближайшую подворотню. Погибнуть, как вагнеровскому Риенци, ему тогда было не суждено. Впрочем, это была еще не премьера. Это была репетиция.
Так что же, национал-социалисты пытались выполнить планы, принятые в коммунистической Москве? Или 9 ноября произошло очередное совпадение?
Придя к власти, Гитлер, конечно, называл коммунизм вселенским злом. А красный переворот в Баварии 1918 года – национальным позором. Но сам он в те дни (всего за пять лет до «пивного путча») почему-то не вступил ни в один из «белогвардейских» Добровольческих корпусов. И ни в какую-либо иную часть, боровшуюся с красными. Нет, он принял тогда иное решение.
Да, было в тех событиях кое-что позорное и для самого, позднего Гитлера. Было… Итак, Бавария ненадолго становится Советской. Во главе республики – еврейские комиссары. Великий магистр общества Туле барон Зеботтендорф заявляет: «Наш единокровный курфюрст сменен Иудой. С сегодняшнего дня нашим символом становится красный орел»… Красный – как феникс, который возрождается из огня. Восстанет из пепла и Германия!
Потом кандидат в члены Туле убивает главу Красной Баварии Курта Айснера. Кинохроника запечатлела многолюдные похороны. За гробом идет и небольшая группа пехотинцев. Среди них – знакомое лицо. Да, Гитлер попал в кадр. Почему он там? Что за нелепость?
Вскоре антикоммунистические отряды под командованием Отто Штрассера врываются в казармы Второго пехотного полка Баварской красной армии. С рукавов срываются кумачевые повязки. В дело вступает военно-полевой суд. Некоторым угрожает расстрел. В том числе – одному ефрейтору.
За что? За то, что был в Совете солдатских депутатов. Но главное – находился в личной охране присланного из России агента Коминтерна Евгения Левине. Этого сынка петербургского банкира, возглавлявшего исполнительную власть Красной Баварии, уже поставили к стенке.
Чуть раньше, перед судьями, Левине глубокомысленно изрек: «Революционер – это мертвец в отпуску»… Однако его охранник был настроен не столь романтически. Умирать он не собирался. Ефрейтор начал активно сотрудничать со следствием. Он не только избежал казни, подобно десяткам других, но и был завербован армейским политическим отделом. Вскоре Гитлер получил должность «доверенного сотрудника». Иначе говоря, негласного информатора.
Много позже автор известной книги «Спор о Сионе» Дуглас Рид напишет, что бывший офицер СА рассказал ему обо всем этом со слов Эрнста Рема. Капитан Рем, сменивший в должности уже знакомого нам капитана Майра, прекрасно знал подноготную Гитлера… После прихода нацистов к власти, в «ночь длинных ножей», этот главный сподвижник фюрера и командир штурмовых отрядов оказался в списке на уничтожение под номером один.
Эта акция называлась «Операция Колибри». Провинциальный баварский отель, где отдыхал Рем, был незаметно окружен эсэсовцами. Гитлер быстро поднялся на второй этаж. Дверь в номер 31 распахнута. Заспанный глава штурмовиков вскакивает с кровати. Гитлер: «На выход! Я арестую тебя за государственную измену». Через два дня Рема расстреляют.
Возможно, идейные (или, скорее, цинично-прагматические) связи Гитлера с коммунизмом и коммунистами начались еще до Мюнхена. Во всяком случае, Дуглас Рид отмечал, что венское политическое дело Адольфа Гитлера бесследно исчезло. И, возможно, вместе с ним исчезла информация о подлинных причинах его переезда в Баварию. Главный антикоммунист Европы мог быть спокоен…
Итак, единственный залп полиции разметал путчистов, как пивную пену.
Вскоре Гитлер понял, что быстрой расправы над ним не будет. Что готовится суд. И совсем он приободрился, когда узнал, кто назначен судьей.
Именно этот юрист вел недавний процесс по поводу драки, устроенной нацистами в пивном зале «Левенброй». Какого-то не понравившегося им оратора они стащили со сцены и долго били ножками от стульев. Тогда Гитлер получил даже меньше возможного: вместо трех – один месяц условно. Судья явно симпатизировал движению. Теперь Гитлер понял, что судьба предоставляет ему сцену в очередной раз.
Наконец, процесс открыт. В зале – аншлаг. Все места занимались по специальным билетам. «Народный трибун» эффектно выкрикивал проклятия в адрес «врагов страны и нации». Он даже счел нужным подчеркнуть, что ждал от путча не министерского портфеля, что его амбиции гораздо масштабнее: «Когда я впервые стоял у могилы Рихарда Вагнера, мое сердце переполнялось гордостью за то, что здесь похоронен человек, который запретил писать на могильной плите: «Тут покоится тайный советник, музыкальный директор, Его Превосходительство рыцарь Рихард фон Вагнер». Я горд тем, что этот человек и еще многие люди немецкой истории довольствовались тем, чтобы оставить потомкам свое имя, а не свой титул. Не из скромности хотел я тогда быть «барабанщиком», это – высшее, а все остальное – мелочь».
Своим красноречием Гитлер спас свое реноме. Колебания, замирающая неуверенность, трусость – как бы забылись. Перед аплодирующей публикой подсудимый стоял хладнокровным и сохраняющим присутствие духа. Спектакль опять оказался более впечатляющим, чем правда жизни.
Затем – тюрьма Ландсберг. Аплодисменты отзвучали, и в камере Гитлеру приходят мысли о самоубийстве. Порой ему действительно казалось, что все кончено. Крах.
Меж тем Винифред Вагнер снабдила арестанта пишущей машинкой, бумагой и письменными принадлежностями…
На эту бумагу ложились слова Гитлера: «Я не буду распространяться здесь о событиях, которые привели к 8 ноября 1923 года»… Почему? Потому что они и без того всем известны? Или – наоборот? Потому что известны они быть не должны… Нет, не закулисная политика описывалась Гитлером в «Майн кампф».
Поток посетителей народного трибуна возрастал. В его камере появился лавровый венок. В душе Гитлера возродилась мифология Байрейта. Она превратила жизнь безработного в скитания вагнерианского героя. В Зигфрида, призванного в реальность. В миф, олицетворяющий саму нацию.
В главной партии
Он еще только приближается к трибуне, а в огромном зале уже объявляют: Адольф Гитлер, фюрер германской нации!
…Нет. Мы представим его иначе.
Рихард Вагнер. В главной партии – Адольф Гитлер.
В 1923 году, еще до пивного путча, восходящая звезда политического театра Адольф Гитлер был приглашен в Байрейт. Мечтал ли он, что на этом священном для него Зеленом холме, рядом с домом мастера в свое время будет построен флигель специально для него?!
А тогда, в двадцать третьем, ему предстояла важная встреча. Его ждал теоретик расизма сэр Хьюстон Стюарт Чемберлен, женатый на дочери Вагнера. Парализованного старика вывезли в коляске. Во время рукопожатия на какое-то мгновение оба встретились испытующими взглядами. Вскоре Чемберлен заявил, что Гитлер является «противоположностью политического деятеля», добавляя, что «идеальная политика заключается в ее отсутствии…».
«Похоже, Гитлер принял эти слова близко к сердцу, подменив обычные прозаические цели политика-практика грандиозной концепцией немецкого предначертания и придав эстетическое значение политическим ритуалам посредством их драматизации» [21].
В камере Гитлера появился лавровый венок
Действительно: стройные колонны, униформа, знамена, оркестры бесконечных нацистских парадов будут волновать сердце обывателя не меньше, чем драматические речи самого фюрера. «О Рихарде Вагнере сказано, что он писал музыку для людей, не обладающих музыкальным слухом, с тем же правом можно сказать, что Гитлер делал политику для аполитичных» [47].
Наступил 1932 год. Гитлер уже перебрался из Мюнхена в Берлин и не без жалости расстался с удобными баварскими шортами из кожи: в строгой Пруссии человек в такой одежде не мог восприниматься серьезно. А нацистский фюрер готовил себя к грандиозному будущему. Скоро – выборы рейхспрезидента. Гитлер долго колеблется. Ведь бросить вызов необходимо самому Гинденбургу, прославленному полководцу Первой мировой. НСДАП была на подъеме, но что-то тревожило Гитлера. Как опытный актер, прекрасно чувствовавший свою аудиторию, фюрер понимал: ряды его динамичной партии во многом связаны неустойчивыми эмоциями. Стоит настроению агрессивной истерии немного спать – и тогда конец. Поражения он боялся панически.
Иногда, во время приступов нерешительности, он бросал монетку. В этот раз выпал орел. Решение принято. В один момент города окрашиваются в кровавые цвета нацистских знамен. На мостовых штурмовики целыми сутками кричат: «Германия, пробудись!» Эта массовка куда более эффектна, чем унылые демонстрации коммунистов. Вот под раздражающе-визгливые звуки волынок тянутся они нестройной толпой с поднятыми вверх кулаками. Выкрики: «Голод!» – всего лишь жалкая жалоба. Как проигрывает она победным лозунгам нацистов!
В своем красном «Мерседесе» и днем, и ночью Гитлер мчится из города в город. Его постоянно сопровождает актер Дервин, который профессионально поставил фюреру дыхание и дикцию, а также научил некоторым приемам актерского мастерства.
Был у него актерский дар. Был. Забавляясь, Гитлер любил пародировать другого политического актера – Муссолини. По свидетельству Геббельса, «Гитлер… широко расставлял ноги, вздергивал подбородок, шевелил бровями. Затем под всеобщий смех фюрер, подражая голосу дуче, начинал выкрикивать итальянские слова: «партия», «победа», «макароны», «бельканто» и «баста». Говорят, он делал это более выразительно, чем актер, пародировавший Муссолини в чаплинском «Великом диктаторе».
В близком окружении Гитлер мог и пошутить, но его публичное ампула было, конечно, иным. Он играл величественную роль вождя. И огромным усилием воли старался не выходить из нее никогда. «Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни». Поза, жест, мимический «грим», интонация – все было под контролем.
Смотрите, как он проводит освящение знамен штурмовиков! Очередной знаменосец подходит к Гитлеру, и тот прикладывает новый штандарт к обагренному кровью полотнищу, под которым шла колонна «пивного путча». Каждого фюрер буквально пронзает взглядом. «Что касается торжественных рукопожатий и исполненных значения взглядов, то тут ему нет равных», – замечали современники.
Гитлера снимали часто, и порой кинокамера все же фиксировала моменты, когда фюрер выходил из роли. Вот он на трибуне Олимпиады. Легкая атлетика. Захватывающая эстафета 4 по 100. Перед последним этапом Германия впереди едва ли не на десять метров. Считай, золото уже в кармане. Но вот передача эстафетной палочки и… Что это? Она падает из рук немецкого спортсмена. Гитлер, и рядом с ним Геббельс, вскакивают, снова садятся, в недоумении смотрят друг на друга и разводят руками. Фюрер явно обескуражен и не может скрыть этого.
Но через некоторое время Гитлер снова в своей тарелке. Он выходит к трибуне и… Нет, так просто все было только в начале его карьеры. Когда на афишах писали: «Оратор Адольф Гитлер». Теперь плакаты извещали о встрече с фюрером. Теперь действовал точный режиссерский расчет. Подобно актеру, одержимому страхом наскучить публике, он сопровождал свои выступления все более эффектными номерами.
Однажды Геббельс умышленно затягивал свою речь, ожидая, когда из-за туч выйдет солнце. Божественный герой должен быть освещен самой природой!
Итак, зал полон. Назначенное время наступило, но Гитлер ждет в отдельном помещении. Стакан за стаканом пьет минеральную воду. Получает сообщения о настроении публики. Иногда он формулирует фразу, которую необходимо передать аудитории. Подобранные добровольцы по команде начинают выкрикивать нацистские приветствия. Возникает какое-то движение! Фюрер? Нет, еще не он. Вносят знамена. Играют марши. Наконец, когда возникает ощущение, что напряжение может пойти на спад, Гитлер встает.
В зале раздаются звуки любимого фюрером «Баденвейлерского» марша. Здесь срабатывает закон Вагнера – у каждого оперного героя есть своя выходная тема. Была такая и у Гитлера. Едва заслышав марш, публика уже точно знает, фюрер близко! Шум стихает. Все вскакивают с мест, вытянув руки в нацистском приветствии. «Хайль Гитлер!» Крики сливаются в рев. Обыватели сливаются в нацию. Так им кажется.
И все же он появляется как-то неожиданно. Вспыхивают прожектора. Они ведут быстро идущего Гитлера – не через сцену, а, для усиления эффекта, – через проход для публики. Кажется, что это он излучает свет. Неулыбчивый, замкнутый, движется он мимо рядов. Наконец фюрер выходит к трибуне. Восторженный шум достигает кульминации. Иногда он продолжается слишком долго. Тогда Гитлер делает круговой жест рукой – как бы стирая звук. Воцаряется тишина.
Гитлер освящает знамя
«Первые слова негромко, как бы ища опоры, падали в бездыханную тишину, часто им предшествовала минутная пауза, нужная ему для концентрации и делавшая ожидание слушателей невыносимым…
Какой-нибудь выкрик из зала мог его внезапно вдохновить на ответ или острое замечание, и тогда вспыхивали долгожданные первые аплодисменты. Они давали ему чувство контакта, ощущение восторга, и четверть часа спустя, замечал один из современников, «наступает то, что можно описать только… старинной формулой: «в него вселяется дух». Тогда Гитлер, беспорядочно, импульсивно жестикулируя, поднимая голос, приобретающий металлический тембр, до немыслимых нот, извергал из себя слова» [46]. Его чуткость относительно настроения в зале была поразительна. «Второе Я» Гитлера слышало каждую реплику, срывавшуюся с губ любого слушателя.
…Нет. Мы представим его иначе.
Рихард Вагнер. В главной партии – Адольф Гитлер.
В 1923 году, еще до пивного путча, восходящая звезда политического театра Адольф Гитлер был приглашен в Байрейт. Мечтал ли он, что на этом священном для него Зеленом холме, рядом с домом мастера в свое время будет построен флигель специально для него?!
А тогда, в двадцать третьем, ему предстояла важная встреча. Его ждал теоретик расизма сэр Хьюстон Стюарт Чемберлен, женатый на дочери Вагнера. Парализованного старика вывезли в коляске. Во время рукопожатия на какое-то мгновение оба встретились испытующими взглядами. Вскоре Чемберлен заявил, что Гитлер является «противоположностью политического деятеля», добавляя, что «идеальная политика заключается в ее отсутствии…».
«Похоже, Гитлер принял эти слова близко к сердцу, подменив обычные прозаические цели политика-практика грандиозной концепцией немецкого предначертания и придав эстетическое значение политическим ритуалам посредством их драматизации» [21].
Действительно: стройные колонны, униформа, знамена, оркестры бесконечных нацистских парадов будут волновать сердце обывателя не меньше, чем драматические речи самого фюрера. «О Рихарде Вагнере сказано, что он писал музыку для людей, не обладающих музыкальным слухом, с тем же правом можно сказать, что Гитлер делал политику для аполитичных» [47].
Наступил 1932 год. Гитлер уже перебрался из Мюнхена в Берлин и не без жалости расстался с удобными баварскими шортами из кожи: в строгой Пруссии человек в такой одежде не мог восприниматься серьезно. А нацистский фюрер готовил себя к грандиозному будущему. Скоро – выборы рейхспрезидента. Гитлер долго колеблется. Ведь бросить вызов необходимо самому Гинденбургу, прославленному полководцу Первой мировой. НСДАП была на подъеме, но что-то тревожило Гитлера. Как опытный актер, прекрасно чувствовавший свою аудиторию, фюрер понимал: ряды его динамичной партии во многом связаны неустойчивыми эмоциями. Стоит настроению агрессивной истерии немного спать – и тогда конец. Поражения он боялся панически.
Иногда, во время приступов нерешительности, он бросал монетку. В этот раз выпал орел. Решение принято. В один момент города окрашиваются в кровавые цвета нацистских знамен. На мостовых штурмовики целыми сутками кричат: «Германия, пробудись!» Эта массовка куда более эффектна, чем унылые демонстрации коммунистов. Вот под раздражающе-визгливые звуки волынок тянутся они нестройной толпой с поднятыми вверх кулаками. Выкрики: «Голод!» – всего лишь жалкая жалоба. Как проигрывает она победным лозунгам нацистов!
В своем красном «Мерседесе» и днем, и ночью Гитлер мчится из города в город. Его постоянно сопровождает актер Дервин, который профессионально поставил фюреру дыхание и дикцию, а также научил некоторым приемам актерского мастерства.
Был у него актерский дар. Был. Забавляясь, Гитлер любил пародировать другого политического актера – Муссолини. По свидетельству Геббельса, «Гитлер… широко расставлял ноги, вздергивал подбородок, шевелил бровями. Затем под всеобщий смех фюрер, подражая голосу дуче, начинал выкрикивать итальянские слова: «партия», «победа», «макароны», «бельканто» и «баста». Говорят, он делал это более выразительно, чем актер, пародировавший Муссолини в чаплинском «Великом диктаторе».
В близком окружении Гитлер мог и пошутить, но его публичное ампула было, конечно, иным. Он играл величественную роль вождя. И огромным усилием воли старался не выходить из нее никогда. «Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни». Поза, жест, мимический «грим», интонация – все было под контролем.
Смотрите, как он проводит освящение знамен штурмовиков! Очередной знаменосец подходит к Гитлеру, и тот прикладывает новый штандарт к обагренному кровью полотнищу, под которым шла колонна «пивного путча». Каждого фюрер буквально пронзает взглядом. «Что касается торжественных рукопожатий и исполненных значения взглядов, то тут ему нет равных», – замечали современники.
Гитлера снимали часто, и порой кинокамера все же фиксировала моменты, когда фюрер выходил из роли. Вот он на трибуне Олимпиады. Легкая атлетика. Захватывающая эстафета 4 по 100. Перед последним этапом Германия впереди едва ли не на десять метров. Считай, золото уже в кармане. Но вот передача эстафетной палочки и… Что это? Она падает из рук немецкого спортсмена. Гитлер, и рядом с ним Геббельс, вскакивают, снова садятся, в недоумении смотрят друг на друга и разводят руками. Фюрер явно обескуражен и не может скрыть этого.
Но через некоторое время Гитлер снова в своей тарелке. Он выходит к трибуне и… Нет, так просто все было только в начале его карьеры. Когда на афишах писали: «Оратор Адольф Гитлер». Теперь плакаты извещали о встрече с фюрером. Теперь действовал точный режиссерский расчет. Подобно актеру, одержимому страхом наскучить публике, он сопровождал свои выступления все более эффектными номерами.
Однажды Геббельс умышленно затягивал свою речь, ожидая, когда из-за туч выйдет солнце. Божественный герой должен быть освещен самой природой!
Итак, зал полон. Назначенное время наступило, но Гитлер ждет в отдельном помещении. Стакан за стаканом пьет минеральную воду. Получает сообщения о настроении публики. Иногда он формулирует фразу, которую необходимо передать аудитории. Подобранные добровольцы по команде начинают выкрикивать нацистские приветствия. Возникает какое-то движение! Фюрер? Нет, еще не он. Вносят знамена. Играют марши. Наконец, когда возникает ощущение, что напряжение может пойти на спад, Гитлер встает.
В зале раздаются звуки любимого фюрером «Баденвейлерского» марша. Здесь срабатывает закон Вагнера – у каждого оперного героя есть своя выходная тема. Была такая и у Гитлера. Едва заслышав марш, публика уже точно знает, фюрер близко! Шум стихает. Все вскакивают с мест, вытянув руки в нацистском приветствии. «Хайль Гитлер!» Крики сливаются в рев. Обыватели сливаются в нацию. Так им кажется.
И все же он появляется как-то неожиданно. Вспыхивают прожектора. Они ведут быстро идущего Гитлера – не через сцену, а, для усиления эффекта, – через проход для публики. Кажется, что это он излучает свет. Неулыбчивый, замкнутый, движется он мимо рядов. Наконец фюрер выходит к трибуне. Восторженный шум достигает кульминации. Иногда он продолжается слишком долго. Тогда Гитлер делает круговой жест рукой – как бы стирая звук. Воцаряется тишина.
«Первые слова негромко, как бы ища опоры, падали в бездыханную тишину, часто им предшествовала минутная пауза, нужная ему для концентрации и делавшая ожидание слушателей невыносимым…
Какой-нибудь выкрик из зала мог его внезапно вдохновить на ответ или острое замечание, и тогда вспыхивали долгожданные первые аплодисменты. Они давали ему чувство контакта, ощущение восторга, и четверть часа спустя, замечал один из современников, «наступает то, что можно описать только… старинной формулой: «в него вселяется дух». Тогда Гитлер, беспорядочно, импульсивно жестикулируя, поднимая голос, приобретающий металлический тембр, до немыслимых нот, извергал из себя слова» [46]. Его чуткость относительно настроения в зале была поразительна. «Второе Я» Гитлера слышало каждую реплику, срывавшуюся с губ любого слушателя.