Страница:
– Ну, Галка! Так не честно. Расскажи! Интересно же…
И Снегирева принялась взахлеб рассказывать Черепашке о том, что произошло с ней каких-то полчаса назад. Люся слушала с неподдельным интересом. Только пару раз она перебила Галю вопросами:
– Значит, в какой-то момент они пустят за кадром твое стихотворение?
– Ну да… «Мой единственный человек» называется. Я тебе завтра его прочитаю, – с готовностью отозвалась Галина.
– А в кадре в это время что будет происходить? Ты, случайно, не знаешь? – голосом матерого профессионала поинтересовалась Черепашка.
– Не знаю, – сникла было Снегирева, но тут же воспряла духом, вспомнив слова Николая: – Люсь, режиссер сказал, что еще не решил, как построить сюжет. В смысле композиции, что когда показывать, понимаешь?
– Понимаю… – протянула Черепашка. – Только неплохо было, если б они, перед тем как пускать репортаж в эфир, показали его вначале тебе. А то знаешь как бывает, ожидаешь увидеть одно, а они там так намонтируют, что ты только сидишь у телевизора и диву даешься: это ж надо было так все переврать! Сколько угодно таких случаев, Галь.
– А что же теперь делать? – упавшим голосом спросила Снегирева. – Николай даже не заикался о том, что позовет меня на просмотр.
– Ладно, не переживай раньше времени, – уверенно заявила Черепашка. – Я сегодня буду в «Останкино», зайду к ним в редакцию и постараюсь это дело уладить.
– Спасибо тебе! – кинулась благодарить Черепашку Галя. – Большое…
– Подожди, – перебила ее Люся. – Ты лучше скажи, ты поэму патриотическую писать начала уже?
– Нет пока, – виноватым голосом призналась Снегирева.
– А зря, – подлила масла в огонь Черепашка. – Я сомневаюсь, что с помощью этого репортажа тебе удастся собрать всю сумму, каким бы гениальным и душещипательным он ни оказался.
– Ты права, Люсь… Я обязательно… Прямо сегодня… Честное слово… Хорошо, что ты мне напомнила…
– Да мне-то что? – перебила Галин словесный поток Черепашка. – Передо мной-то ты можешь не оправдываться. Просто я за дело переживаю. Слушай! – вдруг громко выкрикнула она в трубку, так что Снегирева даже вздрогнула от неожиданности. – У меня идея! Короче, живет на свете человек по кличке Патриот. Эта кличка приклеилась к нему еще с середины семидесятых годов, когда он сидел в тюрьме за хранение антисоветской литературы… А ты знаешь, что в те времена называли антисоветской литературой?
– Нет, – ошарашенно призналась Галя. Она все еще никак не могла взять в толк, чем вызвано столь внезапное оживление Черепашки и к чему она вообще заговорила о каком-то уголовнике.
– Солженицын, Василий Аксенов, Венедикт Ерофеев, Набоков, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, – продолжала как из пулемета строчить Люся. – Все это считалось в те годы антисоветской литературой, а людей, которые читали эти книжки и другим давали, называли диссидентами. Слышала такое слово?
– Конечно, – откликнулась Галя. – Только что плохого в стихах Пастернака и почему они антисоветские? – искренне удивилась она.
– А это ты у тогдашних правителей спроси, – хихикнула Люся. – Правда, вряд ли тебе это удастся… Никого из них, кажется, уже в живых нет. Но я не об этом. Ты не перебивай, а то я мысль потеряю. Короче, этого, так сказать, диссидента в тюрьме окрестили Патриотом. А он, надо сказать, и в самом деле очень любил родину. Он потому и хранил у себя все эти книжки и распространял их, что гордился тем, что все эти поэты и писатели – его соотечественники, понимаешь? И еще он боялся, что о них вообще забудут. И в тюрьме все заключенные, даже матерые уголовники, относились к нему с большим уважением. Но про тюрьму много писать не стоит, мне кажется… Короче, нам этот Патриот интересен сейчас, в наше время. Ну, сколько ему может быть лет?
– Где-то под пятьдесят, – оживилась Снегирева. Наконец-то до нее начало доходить, куда клонит Черепашка.
– Ну да, – согласилась та, – я тоже так думаю: около пятидесяти. И он стал дико крутым бизнесменом. Допустим, у него свое издательство…
– Точно! – в тон ей завопила Галя.
– Но он честный издатель, понимаешь? Никого не обманывает, авторам платит, как положено, налоги и все такое, никакими черными делишками не занимается. И издает только настоящую литературу.
– Класс! – восхищенно вдохнула Галя. – Только таких, по-моему, нет на свете… Мне папа рассказывал…
– Да мало ли что тебе папа рассказывал! – возмутилась Люся. – Может, таких издателей действительно не существует… Но у нас же художественное произведение, а не газетный очерк, пойми! Значит, доля вымысла и условности вполне допустима. Мы берем идеальный образ. Это, если хочешь, герой нашего времени! Короче, это издательство тоже называется «Патриот»…
– Здорово! – поддержала подругу Галина. – И он помогает людям! Жертвует деньги на строительство храмов, приюты для бездомных животных, отдельным людям тоже помогает… Но не афиширует это, а даже, наоборот, скрывает от всех. Даже от жены!
– Супер! – одобрительно выкрикнула Черепашка. – Ну а дальше уже дело техники. Сюжет этой поэмы, мне кажется, мы с тобой обе знаем!
– Да! Патриот спасает Игоря и издает потом книжку его стихов!
– Ты прямо мысли мои читаешь! – усмехнулась Черепашка.
– Нет, это ты – мои! – шутливо возразила Галя.
– Только учти, – резко сменила тон Люся, – тут нужно так все это написать, чтобы без соплей получилось… Это же все-таки не мыльная опера. Главное – не впасть в этакий елейно-слащавый тон…
– Согласна. Думаю, это у меня получится, – выразила надежду Снегирева. В эту минуту она и правда не сомневалась, что все у нее получится так, как надо.
– Знаешь, я тоже почему-то в этом уверена. Ну и про конфликт, естественно, не забудь, – сухо, по-деловому заметила Люся. – То есть нужен некий гад, антипод нашего героя, который…
– Ты права, – мягко перебила ее Галина. – Я это понимаю и обязательно придумаю что-нибудь такое, чтобы читатель переживал за судьбу нашего Патриота. А знаешь, – заговорила вдруг Галя совсем другим голосом. – Я недавно по телевизору смотрела выступление Никиты Михалкова…
– Ой, я его чего-то не очень, – сказала Черепашка, и Галя так и представила себе искривленное гримасой лицо подруги.
– Я тоже его, как ты говоришь, не очень, – поспешила оправдаться она. – Но одна фраза мне прямо-таки в душу запала. И, кажется, она как раз сейчас в тему будет.
– Ну и что это за фраза? – без особого энтузиазма в голосе отозвалась Черепашка.
– Сейчас постараюсь точно воспроизвести… О! Короче, речь в передаче шла как раз о патриотизме. И Никита Михалков сказал, что он считает патриотом не того человека, который размахивает знаменами на демонстрациях и пикетах и до хрипоты в глотке орет, что он за родину готов жизнь отдать, а того, кто, увидев на асфальте бумажку, подберет ее и выбросит в урну. По-моему, сильно сказано, а, Люсь? Во всяком случае, мне кажется, что наш Патриот именно из таких.
– Пожалуй, – протянула Черепашка. – Вообще-то я с Никитой Сергеевичем в этом вопросе полностью согласна. Знаешь, я, когда иду по улице и вижу разбросанные пакетики из-под орешков, мороженного, окурки, пачки какие-то пустые, бутылки, все время удивляюсь – ну вот как это можно, не понимаю, идет человек по улице, грызет орешки, допустим… Лезет в пакетик – кончились орешки, и он, не долго думая, берет и швыряет пустой пакетик прямо на асфальт… Бред какой-то! Конечно, это банально говорить, что дома у себя небось не бросил бы! Но тем не менее ведь не бросил бы! – Похоже, эта тема действительно задела Черепашку за живое. Потому что она сильно разволновалась и даже голос от возмущения повысила, что случалось с ней крайне редко.
– Я тоже не понимаю этого, – сказала Галя после паузы. – Конечно, ты можешь не поверить мне, подумать можешь, что я хочу показаться в твоих глазах хорошей… Но мне потому и запала в душу эта михалковская фраза про бумажку, что я сама такая. Конечно, я стараюсь, чтобы никто не видел, как я подбираю с земли мусор, а то подумают, ненормальная… Но у меня даже пакет специальный с собой всегда есть для чужого мусора. Наберу полный пакет, найду урну и выброшу…
– Я тебе верю, – просто сказала Черепашка. – И совсем не думаю, что ты ненормальная. Ты мне подала хорошую мысль – теперь тоже заведу себе такой мусорный пакет.
Поболтав еще немного об уроках и предстоящей контрольной по алгебре, девочки распрощались. И у обеих на душе осталось очень теплое, необычное и светлое чувство. Галя теперь знала точно – у нее появилась настоящая подруга. Примерно такие же мысли возникли в тот момент и в Люсиной голове.
К вечеру почти половина поэмы «Патриот» была написана. Галя просто вымоталась. Такую усталость она, пожалуй, чувствовала лишь однажды, когда ездила с мамой на огород к какой-то маминой сотруднице пропалывать картошку. Но то, конечно, была усталость совсем иного рода. Тогда у Гали ныли и болели все мышцы и вообще ощущение было такое, будто ее палками избили. Теперь же она чувствовала такую пустоту в голове и в душе, что хотелось плакать. И вот что странно: пустота эта была какой-то напряженной, отдававшейся во всем ее теле противной вибрацией…
Словом, в какой-то момент девушка поняла, что если немедленно не встанет из-за стола и не отправится на кухню разогревать ужин, то ее поэма так навсегда и останется недописанной, потому что больше она к ней не вернется. И чтобы этого не случилось, Галина решительно отложила в сторону ручку, закрыла блокнот, поднялась и пошла готовить ужин, хотя есть ей совершенно, ну просто ни капельки не хотелось.
8
9
И Снегирева принялась взахлеб рассказывать Черепашке о том, что произошло с ней каких-то полчаса назад. Люся слушала с неподдельным интересом. Только пару раз она перебила Галю вопросами:
– Значит, в какой-то момент они пустят за кадром твое стихотворение?
– Ну да… «Мой единственный человек» называется. Я тебе завтра его прочитаю, – с готовностью отозвалась Галина.
– А в кадре в это время что будет происходить? Ты, случайно, не знаешь? – голосом матерого профессионала поинтересовалась Черепашка.
– Не знаю, – сникла было Снегирева, но тут же воспряла духом, вспомнив слова Николая: – Люсь, режиссер сказал, что еще не решил, как построить сюжет. В смысле композиции, что когда показывать, понимаешь?
– Понимаю… – протянула Черепашка. – Только неплохо было, если б они, перед тем как пускать репортаж в эфир, показали его вначале тебе. А то знаешь как бывает, ожидаешь увидеть одно, а они там так намонтируют, что ты только сидишь у телевизора и диву даешься: это ж надо было так все переврать! Сколько угодно таких случаев, Галь.
– А что же теперь делать? – упавшим голосом спросила Снегирева. – Николай даже не заикался о том, что позовет меня на просмотр.
– Ладно, не переживай раньше времени, – уверенно заявила Черепашка. – Я сегодня буду в «Останкино», зайду к ним в редакцию и постараюсь это дело уладить.
– Спасибо тебе! – кинулась благодарить Черепашку Галя. – Большое…
– Подожди, – перебила ее Люся. – Ты лучше скажи, ты поэму патриотическую писать начала уже?
– Нет пока, – виноватым голосом призналась Снегирева.
– А зря, – подлила масла в огонь Черепашка. – Я сомневаюсь, что с помощью этого репортажа тебе удастся собрать всю сумму, каким бы гениальным и душещипательным он ни оказался.
– Ты права, Люсь… Я обязательно… Прямо сегодня… Честное слово… Хорошо, что ты мне напомнила…
– Да мне-то что? – перебила Галин словесный поток Черепашка. – Передо мной-то ты можешь не оправдываться. Просто я за дело переживаю. Слушай! – вдруг громко выкрикнула она в трубку, так что Снегирева даже вздрогнула от неожиданности. – У меня идея! Короче, живет на свете человек по кличке Патриот. Эта кличка приклеилась к нему еще с середины семидесятых годов, когда он сидел в тюрьме за хранение антисоветской литературы… А ты знаешь, что в те времена называли антисоветской литературой?
– Нет, – ошарашенно призналась Галя. Она все еще никак не могла взять в толк, чем вызвано столь внезапное оживление Черепашки и к чему она вообще заговорила о каком-то уголовнике.
– Солженицын, Василий Аксенов, Венедикт Ерофеев, Набоков, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, – продолжала как из пулемета строчить Люся. – Все это считалось в те годы антисоветской литературой, а людей, которые читали эти книжки и другим давали, называли диссидентами. Слышала такое слово?
– Конечно, – откликнулась Галя. – Только что плохого в стихах Пастернака и почему они антисоветские? – искренне удивилась она.
– А это ты у тогдашних правителей спроси, – хихикнула Люся. – Правда, вряд ли тебе это удастся… Никого из них, кажется, уже в живых нет. Но я не об этом. Ты не перебивай, а то я мысль потеряю. Короче, этого, так сказать, диссидента в тюрьме окрестили Патриотом. А он, надо сказать, и в самом деле очень любил родину. Он потому и хранил у себя все эти книжки и распространял их, что гордился тем, что все эти поэты и писатели – его соотечественники, понимаешь? И еще он боялся, что о них вообще забудут. И в тюрьме все заключенные, даже матерые уголовники, относились к нему с большим уважением. Но про тюрьму много писать не стоит, мне кажется… Короче, нам этот Патриот интересен сейчас, в наше время. Ну, сколько ему может быть лет?
– Где-то под пятьдесят, – оживилась Снегирева. Наконец-то до нее начало доходить, куда клонит Черепашка.
– Ну да, – согласилась та, – я тоже так думаю: около пятидесяти. И он стал дико крутым бизнесменом. Допустим, у него свое издательство…
– Точно! – в тон ей завопила Галя.
– Но он честный издатель, понимаешь? Никого не обманывает, авторам платит, как положено, налоги и все такое, никакими черными делишками не занимается. И издает только настоящую литературу.
– Класс! – восхищенно вдохнула Галя. – Только таких, по-моему, нет на свете… Мне папа рассказывал…
– Да мало ли что тебе папа рассказывал! – возмутилась Люся. – Может, таких издателей действительно не существует… Но у нас же художественное произведение, а не газетный очерк, пойми! Значит, доля вымысла и условности вполне допустима. Мы берем идеальный образ. Это, если хочешь, герой нашего времени! Короче, это издательство тоже называется «Патриот»…
– Здорово! – поддержала подругу Галина. – И он помогает людям! Жертвует деньги на строительство храмов, приюты для бездомных животных, отдельным людям тоже помогает… Но не афиширует это, а даже, наоборот, скрывает от всех. Даже от жены!
– Супер! – одобрительно выкрикнула Черепашка. – Ну а дальше уже дело техники. Сюжет этой поэмы, мне кажется, мы с тобой обе знаем!
– Да! Патриот спасает Игоря и издает потом книжку его стихов!
– Ты прямо мысли мои читаешь! – усмехнулась Черепашка.
– Нет, это ты – мои! – шутливо возразила Галя.
– Только учти, – резко сменила тон Люся, – тут нужно так все это написать, чтобы без соплей получилось… Это же все-таки не мыльная опера. Главное – не впасть в этакий елейно-слащавый тон…
– Согласна. Думаю, это у меня получится, – выразила надежду Снегирева. В эту минуту она и правда не сомневалась, что все у нее получится так, как надо.
– Знаешь, я тоже почему-то в этом уверена. Ну и про конфликт, естественно, не забудь, – сухо, по-деловому заметила Люся. – То есть нужен некий гад, антипод нашего героя, который…
– Ты права, – мягко перебила ее Галина. – Я это понимаю и обязательно придумаю что-нибудь такое, чтобы читатель переживал за судьбу нашего Патриота. А знаешь, – заговорила вдруг Галя совсем другим голосом. – Я недавно по телевизору смотрела выступление Никиты Михалкова…
– Ой, я его чего-то не очень, – сказала Черепашка, и Галя так и представила себе искривленное гримасой лицо подруги.
– Я тоже его, как ты говоришь, не очень, – поспешила оправдаться она. – Но одна фраза мне прямо-таки в душу запала. И, кажется, она как раз сейчас в тему будет.
– Ну и что это за фраза? – без особого энтузиазма в голосе отозвалась Черепашка.
– Сейчас постараюсь точно воспроизвести… О! Короче, речь в передаче шла как раз о патриотизме. И Никита Михалков сказал, что он считает патриотом не того человека, который размахивает знаменами на демонстрациях и пикетах и до хрипоты в глотке орет, что он за родину готов жизнь отдать, а того, кто, увидев на асфальте бумажку, подберет ее и выбросит в урну. По-моему, сильно сказано, а, Люсь? Во всяком случае, мне кажется, что наш Патриот именно из таких.
– Пожалуй, – протянула Черепашка. – Вообще-то я с Никитой Сергеевичем в этом вопросе полностью согласна. Знаешь, я, когда иду по улице и вижу разбросанные пакетики из-под орешков, мороженного, окурки, пачки какие-то пустые, бутылки, все время удивляюсь – ну вот как это можно, не понимаю, идет человек по улице, грызет орешки, допустим… Лезет в пакетик – кончились орешки, и он, не долго думая, берет и швыряет пустой пакетик прямо на асфальт… Бред какой-то! Конечно, это банально говорить, что дома у себя небось не бросил бы! Но тем не менее ведь не бросил бы! – Похоже, эта тема действительно задела Черепашку за живое. Потому что она сильно разволновалась и даже голос от возмущения повысила, что случалось с ней крайне редко.
– Я тоже не понимаю этого, – сказала Галя после паузы. – Конечно, ты можешь не поверить мне, подумать можешь, что я хочу показаться в твоих глазах хорошей… Но мне потому и запала в душу эта михалковская фраза про бумажку, что я сама такая. Конечно, я стараюсь, чтобы никто не видел, как я подбираю с земли мусор, а то подумают, ненормальная… Но у меня даже пакет специальный с собой всегда есть для чужого мусора. Наберу полный пакет, найду урну и выброшу…
– Я тебе верю, – просто сказала Черепашка. – И совсем не думаю, что ты ненормальная. Ты мне подала хорошую мысль – теперь тоже заведу себе такой мусорный пакет.
Поболтав еще немного об уроках и предстоящей контрольной по алгебре, девочки распрощались. И у обеих на душе осталось очень теплое, необычное и светлое чувство. Галя теперь знала точно – у нее появилась настоящая подруга. Примерно такие же мысли возникли в тот момент и в Люсиной голове.
К вечеру почти половина поэмы «Патриот» была написана. Галя просто вымоталась. Такую усталость она, пожалуй, чувствовала лишь однажды, когда ездила с мамой на огород к какой-то маминой сотруднице пропалывать картошку. Но то, конечно, была усталость совсем иного рода. Тогда у Гали ныли и болели все мышцы и вообще ощущение было такое, будто ее палками избили. Теперь же она чувствовала такую пустоту в голове и в душе, что хотелось плакать. И вот что странно: пустота эта была какой-то напряженной, отдававшейся во всем ее теле противной вибрацией…
Словом, в какой-то момент девушка поняла, что если немедленно не встанет из-за стола и не отправится на кухню разогревать ужин, то ее поэма так навсегда и останется недописанной, потому что больше она к ней не вернется. И чтобы этого не случилось, Галина решительно отложила в сторону ручку, закрыла блокнот, поднялась и пошла готовить ужин, хотя есть ей совершенно, ну просто ни капельки не хотелось.
8
– Галчонок, скорей! Тебя к телефону! Кажется, Игорь! – зажимая рукой трубку, свистящим шепотом сообщила ей мама.
В этот момент Галя как раз занесла было нож над яйцом. В сковороде уже вовсю шипело и злобно скворчало масло.
– Выключи, пожалуйста! – попросила Галя, и тут бежево-розовое яйцо выскользнуло из ее пальцев и, глухо стукнувшись о линолеум, разлилось на нем живописной лужицей с веселым желто-оранжевым кружочком посередине.
– Это к счастью, – заверила дочь Марина Николаевна и поспешила в ванную за тряпкой.
В висках стучала кровь, и все очертания предметов стали вдруг какими-то неясными, расплывчатыми. Охрипшим от волнения голосом Снегирева выдавила:
– Я слушаю…
– Это я. Здравствуй.
– Здравствуй, – ответила Галя, а сама почему-то в эту секунду лихорадочно пыталась вспомнить, сколько же дней прошло после того их ужасного последнего разговора. Десять? Нет, кажется больше…
– Прости меня, – тихо попросил Игорь. – Я – кретин, последний болван…
– Не говори так! – прервала она.
– Нет, я еще хуже… Галя. – Он сделал паузу, а она замерла и слушала, как гулко отдается в ушах каждый удар сердца. – Галя, – повторил Игорь и попросил: – Приезжай ко мне, пожалуйста… Мне очень плохо без тебя… Я не могу без тебя жить.
– Я тоже! – радостно выкрикнула она. – Я тоже без тебя не могу! Ты только не волнуйся, хорошо? Поставь чайник и жди меня… Я очень быстро приеду. Честное слово.
Она уронила трубку и даже не заметила этого.
…Он открыл дверь сразу. Галя даже позвонить не успела. «Значит, сидел в прихожей и ждал!» – подумала она, но без всякого превосходства, а скорее с жалостью.
– Сколько же мы не виделись? Две недели? Нет, тринадцать дней… Я точно знаю. – Глаза Игоря лихорадочно бегали из стороны в сторону, он смотрел на Галю так, словно боялся, что она вот-вот исчезнет, растворится в воздухе. Смотрел и не мог насмотреться. – Видишь, милая, каким самонадеянным дураком я оказался… Ты себе не представляешь, что я пережил за эти дни. Каждую секунду, даже во сне, я думал о тебе… А потом, когда почувствовал, что дальше нельзя, что просто крыша съедет, если я тебя не увижу, взял и позвонил. Вот такой я эгоист, видишь?..
– Никакой ты не эгоист! – Галя приблизилась к Игорю, присела и опустила руку на его черные шелковистые волосы. Потом она долго гладила его по голове, как маленького, склонившись к его плечу, и оба долго не могли произнести ни слова. Потому что оба чувствовали, что говорить сейчас не надо. И еще Галя понимала, что если Игорь начнет сейчас говорить, то заплачет. Почему-то она была уверена в этом. Понимала и знала, что он и сам этого боится, боится, что она увидит его слезы. Поэтому Галя осторожно и нежно поднесла к его губам палец и тихо-тихо прошептала: – Тс-с-с! Маленький, если б ты только знал, какой ты еще маленький, – сказала Галя, когда почувствовала, что опасность миновала.
Сейчас она точно знала, что и в какую секунду надо сделать или сказать. И была уверена в точности своих поступков и слов. Будто это знание спустилось на нее свыше, и девушка осторожно, боясь вспугнуть это новое для себя ощущение, чутко прислушивалась к своему сердцу. Сейчас она полностью доверилась ему.
– Я большой и глупый, – сказал Игорь после долгой паузы. – И если я когда-нибудь скажу тебе что-нибудь такое, как тогда…
– Тс-с-с-с! – Галя снова приложила к его губам палец. – Не надо об этом говорить.
А Игорь и не думал сопротивляться. Он и вправду почувствовал себя вдруг совсем маленьким нашкодившим ребенком.
– А что ты сейчас пишешь? – робко спросил он, когда Галя убрала от его губ палец. Правда, перед тем как спросить это, он успел-таки поцеловать ее палец.
– Пишу?.. – как-то рассеянно переспросила Галя, словно не понимая, о чем идет речь. – А! Поэму пишу, представляешь?
– Поэму? – не смог скрыть удивления он. – А о чем она?
Они до сих пор все еще были в прихожей, и Галя, чтобы выиграть время, жестом предложила перебраться в комнату. В следующую секунду она услышала до боли знакомый скрип рычагов инвалидной коляски. «Ничего! – сама себе сказала девушка. – Скоро ты, Игорек, вылезешь из этой колымаги! Скоро ты будешь ходить так же, как я! Обязательно будешь!»
Гале почему-то вспомнилась сказка Валентина Катаева «Цветик-семицветик». Она очень любила эту сказку и знала ее почти наизусть. Ей вдруг представилось сейчас, что она – девочка Женя, у которой остался лишь один из семи волшебных лепестков, а Игорь – тот хромой мальчик Витя, который не мог играть и бегать вместе с Женей, пока она не вылечила его ногу, истратив на это желание последний лепесток. Галя улыбнулась своим мыслям, и Игорь заметил ее улыбку.
– Это, наверное, очень смешная поэма? – предположил он.
– Почему? – удивилась Галя.
– Но ты так весело улыбаешься, что я подумал…
– Нет, она не смешная.
– Значит, грустная, – предположил Игорь.
– И не грустная. Она об одном человеке, который очень любил свою родину, – сказала Галя и тут же пожалела об этом, увидев как вытянулось лицо Игоря.
– С каких это пор тебя стала волновать патриотическая тема? – В его голосе слышались обида вперемешку с иронией. Наверное, до этого момента Игорь был уверен, что поэма, которую пишет Галя, о любви, и не просто о любви, а о любви Гали к нему, к Игорю.
– Не знаю, – беззаботно пожала плечами девушка. – Я и сама себе удивляюсь, если честно.
– А я вот целую тетрадку за это время исписал, – сказал он, кивая на лежащую на столе толстую тетрадь. – И все это, – он снова повернул голову столу, – посвящено тебе… Все, от первой до последней строчки…
Возникла неловкая, какая-то тягучая пауза. Галя не знала, не нашлась, что сказать, и то прежнее ощущение спокойной уверенности в непогрешимой точности своих слов и поступков в один миг покинуло ее. Теперь девушка чувствовала растерянность и ругала себя за то, что вообще завела речь о своей поэме.
– Я тоже много стихов написала… О тебе, – наконец произнесла она.
– Ты так говоришь, будто оправдываешься передо мной, – грустно усмехнулся Игорь. – Я же понимаю, что на мне свет клином не сошелся… Так что…
– Сошелся! Сошелся! Именно на тебе он и сошелся! – выкрикнула Галя и кинулась к коляске.
Она быстро опустилась на колени и, прежде чем Игорь успел что-либо сообразить, прильнула к его сухим горячим губам и тут же почувствовала, как сильно он хотел этого.
В этот момент Галя как раз занесла было нож над яйцом. В сковороде уже вовсю шипело и злобно скворчало масло.
– Выключи, пожалуйста! – попросила Галя, и тут бежево-розовое яйцо выскользнуло из ее пальцев и, глухо стукнувшись о линолеум, разлилось на нем живописной лужицей с веселым желто-оранжевым кружочком посередине.
– Это к счастью, – заверила дочь Марина Николаевна и поспешила в ванную за тряпкой.
В висках стучала кровь, и все очертания предметов стали вдруг какими-то неясными, расплывчатыми. Охрипшим от волнения голосом Снегирева выдавила:
– Я слушаю…
– Это я. Здравствуй.
– Здравствуй, – ответила Галя, а сама почему-то в эту секунду лихорадочно пыталась вспомнить, сколько же дней прошло после того их ужасного последнего разговора. Десять? Нет, кажется больше…
– Прости меня, – тихо попросил Игорь. – Я – кретин, последний болван…
– Не говори так! – прервала она.
– Нет, я еще хуже… Галя. – Он сделал паузу, а она замерла и слушала, как гулко отдается в ушах каждый удар сердца. – Галя, – повторил Игорь и попросил: – Приезжай ко мне, пожалуйста… Мне очень плохо без тебя… Я не могу без тебя жить.
– Я тоже! – радостно выкрикнула она. – Я тоже без тебя не могу! Ты только не волнуйся, хорошо? Поставь чайник и жди меня… Я очень быстро приеду. Честное слово.
Она уронила трубку и даже не заметила этого.
…Он открыл дверь сразу. Галя даже позвонить не успела. «Значит, сидел в прихожей и ждал!» – подумала она, но без всякого превосходства, а скорее с жалостью.
– Сколько же мы не виделись? Две недели? Нет, тринадцать дней… Я точно знаю. – Глаза Игоря лихорадочно бегали из стороны в сторону, он смотрел на Галю так, словно боялся, что она вот-вот исчезнет, растворится в воздухе. Смотрел и не мог насмотреться. – Видишь, милая, каким самонадеянным дураком я оказался… Ты себе не представляешь, что я пережил за эти дни. Каждую секунду, даже во сне, я думал о тебе… А потом, когда почувствовал, что дальше нельзя, что просто крыша съедет, если я тебя не увижу, взял и позвонил. Вот такой я эгоист, видишь?..
– Никакой ты не эгоист! – Галя приблизилась к Игорю, присела и опустила руку на его черные шелковистые волосы. Потом она долго гладила его по голове, как маленького, склонившись к его плечу, и оба долго не могли произнести ни слова. Потому что оба чувствовали, что говорить сейчас не надо. И еще Галя понимала, что если Игорь начнет сейчас говорить, то заплачет. Почему-то она была уверена в этом. Понимала и знала, что он и сам этого боится, боится, что она увидит его слезы. Поэтому Галя осторожно и нежно поднесла к его губам палец и тихо-тихо прошептала: – Тс-с-с! Маленький, если б ты только знал, какой ты еще маленький, – сказала Галя, когда почувствовала, что опасность миновала.
Сейчас она точно знала, что и в какую секунду надо сделать или сказать. И была уверена в точности своих поступков и слов. Будто это знание спустилось на нее свыше, и девушка осторожно, боясь вспугнуть это новое для себя ощущение, чутко прислушивалась к своему сердцу. Сейчас она полностью доверилась ему.
– Я большой и глупый, – сказал Игорь после долгой паузы. – И если я когда-нибудь скажу тебе что-нибудь такое, как тогда…
– Тс-с-с-с! – Галя снова приложила к его губам палец. – Не надо об этом говорить.
А Игорь и не думал сопротивляться. Он и вправду почувствовал себя вдруг совсем маленьким нашкодившим ребенком.
– А что ты сейчас пишешь? – робко спросил он, когда Галя убрала от его губ палец. Правда, перед тем как спросить это, он успел-таки поцеловать ее палец.
– Пишу?.. – как-то рассеянно переспросила Галя, словно не понимая, о чем идет речь. – А! Поэму пишу, представляешь?
– Поэму? – не смог скрыть удивления он. – А о чем она?
Они до сих пор все еще были в прихожей, и Галя, чтобы выиграть время, жестом предложила перебраться в комнату. В следующую секунду она услышала до боли знакомый скрип рычагов инвалидной коляски. «Ничего! – сама себе сказала девушка. – Скоро ты, Игорек, вылезешь из этой колымаги! Скоро ты будешь ходить так же, как я! Обязательно будешь!»
Гале почему-то вспомнилась сказка Валентина Катаева «Цветик-семицветик». Она очень любила эту сказку и знала ее почти наизусть. Ей вдруг представилось сейчас, что она – девочка Женя, у которой остался лишь один из семи волшебных лепестков, а Игорь – тот хромой мальчик Витя, который не мог играть и бегать вместе с Женей, пока она не вылечила его ногу, истратив на это желание последний лепесток. Галя улыбнулась своим мыслям, и Игорь заметил ее улыбку.
– Это, наверное, очень смешная поэма? – предположил он.
– Почему? – удивилась Галя.
– Но ты так весело улыбаешься, что я подумал…
– Нет, она не смешная.
– Значит, грустная, – предположил Игорь.
– И не грустная. Она об одном человеке, который очень любил свою родину, – сказала Галя и тут же пожалела об этом, увидев как вытянулось лицо Игоря.
– С каких это пор тебя стала волновать патриотическая тема? – В его голосе слышались обида вперемешку с иронией. Наверное, до этого момента Игорь был уверен, что поэма, которую пишет Галя, о любви, и не просто о любви, а о любви Гали к нему, к Игорю.
– Не знаю, – беззаботно пожала плечами девушка. – Я и сама себе удивляюсь, если честно.
– А я вот целую тетрадку за это время исписал, – сказал он, кивая на лежащую на столе толстую тетрадь. – И все это, – он снова повернул голову столу, – посвящено тебе… Все, от первой до последней строчки…
Возникла неловкая, какая-то тягучая пауза. Галя не знала, не нашлась, что сказать, и то прежнее ощущение спокойной уверенности в непогрешимой точности своих слов и поступков в один миг покинуло ее. Теперь девушка чувствовала растерянность и ругала себя за то, что вообще завела речь о своей поэме.
– Я тоже много стихов написала… О тебе, – наконец произнесла она.
– Ты так говоришь, будто оправдываешься передо мной, – грустно усмехнулся Игорь. – Я же понимаю, что на мне свет клином не сошелся… Так что…
– Сошелся! Сошелся! Именно на тебе он и сошелся! – выкрикнула Галя и кинулась к коляске.
Она быстро опустилась на колени и, прежде чем Игорь успел что-либо сообразить, прильнула к его сухим горячим губам и тут же почувствовала, как сильно он хотел этого.
9
«Нет, и все-таки я должна была во всем ему признаться! Как погано-то на душе! Боже, как мне плохо! Хотя, казалось бы, наоборот, мы помирились… Теперь Игорь никогда больше не будет говорить о расставании, я знаю… Скоро, я надеюсь, что очень скоро, я достану деньги на операцию… Все будет хорошо! Все обязательно будет хорошо! Тогда почему же мне так плохо? Господи, почему?»
Гале сидела на кухне, поджав под себя колени и обхватив руками голову. Марина Николаевна, чутко уловив состояние дочери, решила оставить ее в покое, хотя ей было тревожно и как-то не по себе. «Неужели они снова поссорились? – терялась в догадках мама. – Конечно, Игорь очень умный, талантливый… Но, наверное, как все ущербные люди, он очень эгоистичен…» Так рассуждала про себя Галина мама. Ни за что на свете она не произнесла бы этих слов вслух. Когда полгода назад дочь призналась ей, что влюбилась в парня, прикованного к инвалидной коляске, Марина Николаевна даже легкого волнения не позволила себе выразить. Она понимала, что любое неосторожное слово, пророненное ею в адрес Галиного избранника, может нанести дочери глубокую душевную травму. Но на сердце у самой Марины Николаевны, конечно, было не спокойно. Тогда, две недели назад, когда Игорь сказал Гале, что они должны расстаться, она ничего не сказала маме. Но та, естественно, поняла все и без слов. Да и невозможно было не понять, ведь первые три дня (пока Галя не решила действовать) на нее без слез просто смотреть было нельзя. И можно представить себе, как обрадовалась Марина Николаевна, услышав в трубке голос Игоря! И вот опять какая-то размолвка. Ей очень хотелось подойти к Гале, прижать ее к себе, успокоить… Уж она бы нашла нужные слова! Но Марина Николаевна была очень мудрой женщиной, и, сжав свою жалость в кулак, она приказала себе молчать и оставить дочь в покое до тех пор, пока у той не появится потребность поделиться горем. А в том, что это обязательно произойдет, Марина Николаевна почему-то не сомневалась.
Это случилось гораздо раньше, чем могла предположить мама, в тот же вечер, после того, как Марина Николаевна, тихонько вздохнув, вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Буквально через пятнадцать минут эта самая дверь резко распахнулась, и, вся зареванная, Галя выбежала из кухни и со словами: «Как хорошо, что ты у меня есть!» – бросилась маме на шею.
Немного успокоившись, Галя рассказала маме все: и про операцию, которая стоит пять тысяч долларов, и про решение Игоря расстаться, и про то, как ей вначале жить не хотелось, призналась, что даже мысли о самоубийстве ее посещали. А потом она вдруг поняла, что во что бы то ни стало должна достать эти деньги.
Услышав о том, что к ним домой приезжала съемочная группа программы «Времечко», Марина Николаевна улыбнулась:
– Так вот почему, ты меня целовать кинулась, когда я рассказала про эти соседские стеклопакеты!
– Ну да… Я же тогда голову ломала, где достать деньги… А тут ты мне такую идею подкинула!
– Вот какая ты у меня, оказывается, – покачала головой Марина Николаевна, пристально вглядываясь в дочь. – А что Игорю ничего об этом не сказала – молодец! – неожиданно заявила мама. – И не мучайся даже… Представляю себе его реакцию! А я уж думала, вы опять поссорились…
– Нет, что ты, – принялась горячо уверять ее Галя. – Знаешь, как он соскучился! И я тоже, – добавила девушка, чувствуя, как щеки заливает горячая краска. – Игорь дал мне слово: что бы ни случилось, он никогда даже не заикнется о том, что мы должны расстаться… Мам, я его очень люблю…
– Слушай, а ты уверена, что с помощью передачи удастся собрать такую сумму? – мягко перевела разговор на другую тему Марина Николаевна.
– Конечно, нет, – вздохнула Галя. – Ой! – так и подскочила она на диване. – Я же тебе про поэму забыла рассказать!
– Какую еще поэму? – с тревогой, как показалось Гале, спросила мама.
– Патриотическую!
Услышав, что дочь собралась посылать на конкурс патриотическую поэму и даже уже почти половину написала, Марина Николаевна сделала круглые глаза, а потом попросила почитать. Галя охотно согласилась, тем более, что ей так нужны были сейчас доброжелательные «уши».
Прослушав первую главу, Марина Николаевна осторожно поинтересовалась:
– Галь, а ты что, правда все это сама написала?
– Сама… – протянула Галя, боясь взглянуть на маму. – Что, очень плохо, да?
– С ума сошла! – всплеснула руками Марина Николаевна. – Я почему спросила… Слушаю сейчас тебя и ушам не верю: неужели это моя дочь?! Если б ты знала, как я тобой горжусь…
Галя посмотрела на маму. В глазах у той стояли слезы. От этого Гале стало как-то не по себе, и она даже невольно передернула плечами.
– Галчонок, милый! Да ты же у нас, оказывается, гений!
– Ой, мам, – покривилась Галя. – Скажешь тоже… Перестань, а то захвалишь. А мне еще больше половины написать надо!
– У тебя получится… Я уверена! – все никак не унималась Марина Николаевна. – Ты обязательно получишь первую премию!
Она вытерла глаза уголком фартука, потом вскочила и со словами «я сейчас» выбежала из комнаты. Через несколько минут мама вернулась, держа в руках розоватый пакет:
– Вот здесь, Галчонок, ровно тысяча долларов… Мы с папой хотели купить новую стиральную машину и холодильник… Но знаешь, по-моему, старые еще тыщу лет проработают… И папа говорит, что эти надежные, проверенные, а новые еще неизвестно, какие попадутся… – Марина Николаевна протянула Гале пакет.
– Ты отдаешь мне тысячу долларов? – не верила своим глазам девушка.
– Отдаю, – кивнула Марина Николаевна. – Только не тебе, а Игорю на операцию… Бери, пока я не передумала, – вдруг притопнула она ногой, и Галя поспешно взяла из ее рук пакет. – Спрячь в надежное место, – запричитала мама, – и потом, когда пойдут денежные поступления, будешь туда же класть… Я всегда так делаю… Очень важно правильно место выбрать… Нет-нет, ты не смейся! Если место хранения выбрано правильно, деньги быстрей туда потекут! И еще важно, чтобы об этом тайнике никто кроме тебя не знал.
– Есть у меня такое место! – радостно закричала Снегирева и побежала в свою комнату.
Когда Галя доставала из самого нижнего ящика старинного, еще бабушкиного комода круглую жестяную коробку из-под печенья, ей вспомнился вдруг один из ее любимых фильмов «Танцующая в темноте». Там героиня, которую играла Бьёрк, тоже держала деньги в такой же вот жестяной коробке, и, кажется, она тоже была из-под печенья… Нет, Гале совсем не хотелось, чтобы ее деньги постигла та же участь, что деньги Бьёрк. И тем более не хотелось таких трагических последствий, приведших героиню к такой страшной смерти… Но слишком много было общего. В фильме героиня собирала деньги на операцию сыну, и она, Галя, тоже собирает на операцию… Только не сыну, а любимому человеку, но иногда Галя почему-то чувствует, что Игорь будто бы и впрямь ее сын… Несколько раз девушка ловила себя на этом странном ощущении. И последний раз был сегодня, когда она, успокаивая Игоря, гладила его по голове…
Стук в дверь, раздавшийся неожиданно, заставил Галю вздрогнуть. Она едва успела закрыть коробку и сунуть ее в ящик комода.
На пороге стояла смущенная мама:
– Галчонок, ты меня извини, но я все никак не могу успокоиться…
– А в чем дело? – выпрямляясь, спросила Галя.
Она было подумала, что мама хочет, чтобы она вернула ей деньги. Но у Марины Николаевны на уме было совсем другое.
– Скажи, неужели этот… как там его, ну, этот гад из твоей поэмы?
– Прокурор? – удивленно подняла брови Галя.
– Да, да, прокурор… Неужели этот прокурор сможет посадить Патриота в тюрьму? Ведь все обвинения сфабрикованы! Это же чистая липа!
– Мам, ну ты как маленькая, честное слово, – улыбнулась Галя и, подойдя к маме, обняла ее за плечи. – Это же сказка! А в сказках плохих концов не бывает!
– Еще как бывает! – упрямо возразила мама. – А «Колобок»? Ведь слопала-таки его лисица!
– В моей сказке будет хороший конец. Я тебе обещаю. И нашего Патриота никто не слопает: ни прокурор, ни даже самый главный мафиози.
– Слушай, Галка! Мне сейчас знаешь какая мысль вдруг пришла в голову? – Глаза Марины Николаевны заблестели, она нервно теребила воротничок своей полосатой блузки. – А что, если потом, ну после конкурса, показать эту поэму Филиппу Киркорову?
Галя так и ахнула. А в следующий миг залилась веселым, звонким, совсем детским смехом:
– Ну ты даешь! А почему Киркорову, а не Путину? Давай уж сразу Путину! Чего мелочиться! – сквозь смех предложила Галя.
– Зря смеешься, между прочим, – обиделась вдруг мама. – Я тебе плохого не посоветую. Из этой поэмы может получиться отличный мюзикл, не хуже «Чикаго». Точно тебе говорю.
И снова, как вспышка молнии в грозовом небе, сверкнула прямая и яркая параллель с «Танцующей в темноте». Ведь героиня фильма, кстати, как ее звали? Галя помнила, что она приехала в Америку вместе с сыном из Хорватии и бредила американскими мюзиклами. У себя на заводе в самодеятельном театре она даже репетировала какую-то роль… И самые разные ситуации из реальной жизни преломлялись в ее воображении в сцены из мюзикла. И героиней там всегда была она… Только вот как ее звали? Эльза? Эльма? Нет, кажется, Сэльма…
Гале сидела на кухне, поджав под себя колени и обхватив руками голову. Марина Николаевна, чутко уловив состояние дочери, решила оставить ее в покое, хотя ей было тревожно и как-то не по себе. «Неужели они снова поссорились? – терялась в догадках мама. – Конечно, Игорь очень умный, талантливый… Но, наверное, как все ущербные люди, он очень эгоистичен…» Так рассуждала про себя Галина мама. Ни за что на свете она не произнесла бы этих слов вслух. Когда полгода назад дочь призналась ей, что влюбилась в парня, прикованного к инвалидной коляске, Марина Николаевна даже легкого волнения не позволила себе выразить. Она понимала, что любое неосторожное слово, пророненное ею в адрес Галиного избранника, может нанести дочери глубокую душевную травму. Но на сердце у самой Марины Николаевны, конечно, было не спокойно. Тогда, две недели назад, когда Игорь сказал Гале, что они должны расстаться, она ничего не сказала маме. Но та, естественно, поняла все и без слов. Да и невозможно было не понять, ведь первые три дня (пока Галя не решила действовать) на нее без слез просто смотреть было нельзя. И можно представить себе, как обрадовалась Марина Николаевна, услышав в трубке голос Игоря! И вот опять какая-то размолвка. Ей очень хотелось подойти к Гале, прижать ее к себе, успокоить… Уж она бы нашла нужные слова! Но Марина Николаевна была очень мудрой женщиной, и, сжав свою жалость в кулак, она приказала себе молчать и оставить дочь в покое до тех пор, пока у той не появится потребность поделиться горем. А в том, что это обязательно произойдет, Марина Николаевна почему-то не сомневалась.
Это случилось гораздо раньше, чем могла предположить мама, в тот же вечер, после того, как Марина Николаевна, тихонько вздохнув, вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Буквально через пятнадцать минут эта самая дверь резко распахнулась, и, вся зареванная, Галя выбежала из кухни и со словами: «Как хорошо, что ты у меня есть!» – бросилась маме на шею.
Немного успокоившись, Галя рассказала маме все: и про операцию, которая стоит пять тысяч долларов, и про решение Игоря расстаться, и про то, как ей вначале жить не хотелось, призналась, что даже мысли о самоубийстве ее посещали. А потом она вдруг поняла, что во что бы то ни стало должна достать эти деньги.
Услышав о том, что к ним домой приезжала съемочная группа программы «Времечко», Марина Николаевна улыбнулась:
– Так вот почему, ты меня целовать кинулась, когда я рассказала про эти соседские стеклопакеты!
– Ну да… Я же тогда голову ломала, где достать деньги… А тут ты мне такую идею подкинула!
– Вот какая ты у меня, оказывается, – покачала головой Марина Николаевна, пристально вглядываясь в дочь. – А что Игорю ничего об этом не сказала – молодец! – неожиданно заявила мама. – И не мучайся даже… Представляю себе его реакцию! А я уж думала, вы опять поссорились…
– Нет, что ты, – принялась горячо уверять ее Галя. – Знаешь, как он соскучился! И я тоже, – добавила девушка, чувствуя, как щеки заливает горячая краска. – Игорь дал мне слово: что бы ни случилось, он никогда даже не заикнется о том, что мы должны расстаться… Мам, я его очень люблю…
– Слушай, а ты уверена, что с помощью передачи удастся собрать такую сумму? – мягко перевела разговор на другую тему Марина Николаевна.
– Конечно, нет, – вздохнула Галя. – Ой! – так и подскочила она на диване. – Я же тебе про поэму забыла рассказать!
– Какую еще поэму? – с тревогой, как показалось Гале, спросила мама.
– Патриотическую!
Услышав, что дочь собралась посылать на конкурс патриотическую поэму и даже уже почти половину написала, Марина Николаевна сделала круглые глаза, а потом попросила почитать. Галя охотно согласилась, тем более, что ей так нужны были сейчас доброжелательные «уши».
Прослушав первую главу, Марина Николаевна осторожно поинтересовалась:
– Галь, а ты что, правда все это сама написала?
– Сама… – протянула Галя, боясь взглянуть на маму. – Что, очень плохо, да?
– С ума сошла! – всплеснула руками Марина Николаевна. – Я почему спросила… Слушаю сейчас тебя и ушам не верю: неужели это моя дочь?! Если б ты знала, как я тобой горжусь…
Галя посмотрела на маму. В глазах у той стояли слезы. От этого Гале стало как-то не по себе, и она даже невольно передернула плечами.
– Галчонок, милый! Да ты же у нас, оказывается, гений!
– Ой, мам, – покривилась Галя. – Скажешь тоже… Перестань, а то захвалишь. А мне еще больше половины написать надо!
– У тебя получится… Я уверена! – все никак не унималась Марина Николаевна. – Ты обязательно получишь первую премию!
Она вытерла глаза уголком фартука, потом вскочила и со словами «я сейчас» выбежала из комнаты. Через несколько минут мама вернулась, держа в руках розоватый пакет:
– Вот здесь, Галчонок, ровно тысяча долларов… Мы с папой хотели купить новую стиральную машину и холодильник… Но знаешь, по-моему, старые еще тыщу лет проработают… И папа говорит, что эти надежные, проверенные, а новые еще неизвестно, какие попадутся… – Марина Николаевна протянула Гале пакет.
– Ты отдаешь мне тысячу долларов? – не верила своим глазам девушка.
– Отдаю, – кивнула Марина Николаевна. – Только не тебе, а Игорю на операцию… Бери, пока я не передумала, – вдруг притопнула она ногой, и Галя поспешно взяла из ее рук пакет. – Спрячь в надежное место, – запричитала мама, – и потом, когда пойдут денежные поступления, будешь туда же класть… Я всегда так делаю… Очень важно правильно место выбрать… Нет-нет, ты не смейся! Если место хранения выбрано правильно, деньги быстрей туда потекут! И еще важно, чтобы об этом тайнике никто кроме тебя не знал.
– Есть у меня такое место! – радостно закричала Снегирева и побежала в свою комнату.
Когда Галя доставала из самого нижнего ящика старинного, еще бабушкиного комода круглую жестяную коробку из-под печенья, ей вспомнился вдруг один из ее любимых фильмов «Танцующая в темноте». Там героиня, которую играла Бьёрк, тоже держала деньги в такой же вот жестяной коробке, и, кажется, она тоже была из-под печенья… Нет, Гале совсем не хотелось, чтобы ее деньги постигла та же участь, что деньги Бьёрк. И тем более не хотелось таких трагических последствий, приведших героиню к такой страшной смерти… Но слишком много было общего. В фильме героиня собирала деньги на операцию сыну, и она, Галя, тоже собирает на операцию… Только не сыну, а любимому человеку, но иногда Галя почему-то чувствует, что Игорь будто бы и впрямь ее сын… Несколько раз девушка ловила себя на этом странном ощущении. И последний раз был сегодня, когда она, успокаивая Игоря, гладила его по голове…
Стук в дверь, раздавшийся неожиданно, заставил Галю вздрогнуть. Она едва успела закрыть коробку и сунуть ее в ящик комода.
На пороге стояла смущенная мама:
– Галчонок, ты меня извини, но я все никак не могу успокоиться…
– А в чем дело? – выпрямляясь, спросила Галя.
Она было подумала, что мама хочет, чтобы она вернула ей деньги. Но у Марины Николаевны на уме было совсем другое.
– Скажи, неужели этот… как там его, ну, этот гад из твоей поэмы?
– Прокурор? – удивленно подняла брови Галя.
– Да, да, прокурор… Неужели этот прокурор сможет посадить Патриота в тюрьму? Ведь все обвинения сфабрикованы! Это же чистая липа!
– Мам, ну ты как маленькая, честное слово, – улыбнулась Галя и, подойдя к маме, обняла ее за плечи. – Это же сказка! А в сказках плохих концов не бывает!
– Еще как бывает! – упрямо возразила мама. – А «Колобок»? Ведь слопала-таки его лисица!
– В моей сказке будет хороший конец. Я тебе обещаю. И нашего Патриота никто не слопает: ни прокурор, ни даже самый главный мафиози.
– Слушай, Галка! Мне сейчас знаешь какая мысль вдруг пришла в голову? – Глаза Марины Николаевны заблестели, она нервно теребила воротничок своей полосатой блузки. – А что, если потом, ну после конкурса, показать эту поэму Филиппу Киркорову?
Галя так и ахнула. А в следующий миг залилась веселым, звонким, совсем детским смехом:
– Ну ты даешь! А почему Киркорову, а не Путину? Давай уж сразу Путину! Чего мелочиться! – сквозь смех предложила Галя.
– Зря смеешься, между прочим, – обиделась вдруг мама. – Я тебе плохого не посоветую. Из этой поэмы может получиться отличный мюзикл, не хуже «Чикаго». Точно тебе говорю.
И снова, как вспышка молнии в грозовом небе, сверкнула прямая и яркая параллель с «Танцующей в темноте». Ведь героиня фильма, кстати, как ее звали? Галя помнила, что она приехала в Америку вместе с сыном из Хорватии и бредила американскими мюзиклами. У себя на заводе в самодеятельном театре она даже репетировала какую-то роль… И самые разные ситуации из реальной жизни преломлялись в ее воображении в сцены из мюзикла. И героиней там всегда была она… Только вот как ее звали? Эльза? Эльма? Нет, кажется, Сэльма…