Страница:
НЕОЖИДАННОСТЬ, КОТОРУЮ СЛЕДОВАЛО ОЖИДАТЬ
Весь июнь 2000 г. за ланчем мы сидели втроем: Ха– нан – израильтянин из Техниона, я – бывший москвич из Тель-Авива и Джон – профессор университета в Сиэттле, пригласившего нас обоих на несколько месяцев для совместной работы.
Ханан кипятился по поводу переговоров в Кэмп-Дэвиде и пугал Джона приближающейся войной. Джон, как всякий американский еврей, при всем сочувствии Израилю упивался надеждами на мирное урегулирование. Американцу трудно поверить, что компромисс порой может быть опаснее, чем конфронтация. Это противоречит его мировоззрению. Идеальный американец живет утопией, основанной на идее об общественном договоре. Нарушение договоров он воспринимает не как злонамеренное желание использовать против него сам принцип, а как неизбежное отклонение человеческих существ от чаемого совершенства.
Я пытался подсластить Джону горькие пилюли, на которые был так щедр Ханан. Но это давалось мне с трудом. Во-первых, потому что я и сам чувствовал себя израильтянином. Во-вторых, мое жестокое российское прошлое подсказывало то же самое, что Ханану – его израильское. Ханан в молодости служил в разведке и составлял себе представление о намерениях противника не по газетам:
«Чем больше уступает Барак, тем труднее положение Арафата. Поэтому он формулирует свои требования в расчете на их невыполнимость. Ведь после подписания мирного соглашения он останется один на один с голодным народом, которому ему нечего предложить. Его планы и амбиции не имеют никакого отношения к благосостоянию этих людей. Сейчас он – одна из самых влиятельных фигур в международной политике, соучастник планирования будущих судеб арабского мира, человек, способный сконцентрировать на себе внимание миллиарда мусульман и, может быть, направить его в новое русло. Ширак и Клинтон пытаются его задобрить (за наш счет) и даже готовы на финансовые жертвы в надежде, что, став главой своего государства, он мигом потеряет все это влияние и превратится в ординарного иждивенца европейских наций. Но он не собирается так продешевить. Как личность он неизмеримо крупнее своих партнеров по переговорам».
Бедный Джон никак не мог это переварить. Его демократическое сознание не вмещало такого цинизма. То, что говорил Ханан, так не вязалось со всей мировой прессой!
«– Не могут же все лгать.
– Лгать, может быть, слишком сильное выражение, но потакать обывательским взглядам большинство журналистов весьма склонно.
– Но разве мир не лучше войны?
– Смотря для кого. Для нас, конечно, лучше, если это действительно мир, то есть если он обязывает обе стороны. Но если для Арафата и его окружения это всего лишь промежуточная фаза в многолетней войне против нас, нам нужно осознать это и реагировать соответственно. Зачем нам обманывать свой народ и мировое общественное мнение, называя наши уступки мирным процессом, а рейды террористов случайными эксцессами? Арафат сумел собрать вокруг себя тысячи людей, для которых война – это профессия, и мир для них – конец их привилегий. Они могут согласиться на него только в очень крайнем случае. Может быть, они и согласились бы получить взамен что-нибудь действительно впечатляющее, но, во всяком случае, не государственную независимость, которая будет означать для них всего лишь перманентную нищету. Это верно, что такую войну нельзя выиграть одними военными средствами. Но прекратить ее одними уступками тем более невероятно!
– Но если наступит мир, палестинцы опять смогут найти работу в Израиле и проблема их благосостояния будет решена. Постепенно они научатся основам демократической жизни и смогут жить, как все богатые, цивилизованные народы.
– А тогда зачем им нужно палестинское государство? Работать на израильтян можно и без государства. Суть дела в том, что пока они научатся основам демократической жизни, пройдет два или три поколения. А их вожди и военная верхушка хотят уже сегодня жить, как в богатых странах, и с помощью войны это им удается. Они, впрочем, не прочь присваивать и гуманитарную помощь, которую посылают на всех. Пока они не научились демократической жизни, это даже не кажется им преступлением.
– Но все-таки должен же Арафат считаться с интересами своего народа! Десятки тысяч палестинцев работали в Израиле или привозили продукцию своих огородов и садов, а военные действия приводят к их обнищанию.
– Зато тысячам других палестинцев – молодых и амбициозных – война дает смысл и средства к существованию. Арафат живет в мире большой политики, лавирует между американским президентом и саудовским королем, никому не дает отчета в своих делах и финансах и не собирается заниматься обеспечением пропитания для палестинских работяг. Но у него хватает средств для содержания палестинских головорезов, которых он называет полицией. Если бы Арафат подписал мирный договор с Израилем, ему пришлось бы заняться бюджетом своего карликового государства, найти новые источники существования для своего неквалифицированного населения и придумать новые причины для жалкого положения своей страны. В мирном сосуществовании с Израилем его население неконкурентоспособно, а военное счастье, как известно, переменчиво. К тому же вечная демократическая грызня в Израиле поддерживает у арабов иллюзию, что они не сегодня завтра, вот-вот победят…
– Но зачем тогда Арафат пошел на соглашение в Осло?
– Во-первых, у него просто не было выхода. Он лишился поддержки СССР и стремительно падал в финансовую пропасть. Ни одно арабское правительство не радовала перспектива держать у себя его боевиков. Израильское правительство предложило ему отдать часть территорий и содержать этих бандитов в качестве полиции будущей автономии в обмен на мир. Он быстро понял, что слово «территории» содержит нечто конкретное, а в слово «мир» разные люди вкладывают разный смысл. (К тому же в арабском языке есть два разных слова, обозначающих мир, – «салям», означающее окончательный мир – спокойствие, и «сульх», означающее перемирие, прекращение военных действий, перерыв. Во-вторых, за эти реальные уступки от него требовалось немногое, всего лишь символические действия – формальная отмена Палестинской хартии, включавшей требование уничтожения Израиля, и обещание воздерживаться от террора. Такие действия, в сущности, не ограничивают палестинское руководство (не больше, чем другие арабские правительства), которое хорошо научилось водить за нос европейское общественное мнение. В своей же среде у них не было и нет необходимости стесняться. Вот, например, высказывание одного из главных соратников Арафата, Набиля Шаата (1996): «Пока израильтяне движутся в нужном нам направлении, мы готовы с ними сотрудничать. Но в ту секунду, когда они скажут, что запас уступок исчерпан, мы возьмемся за оружие. Разница только в том, что тогда у нас будет 30 тысяч обученных и вооруженных бойцов в освобожденных районах». Примерно то же говорил много раз и Арафат, хотя в более осторожной форме. Барак резко приблизил столкновение с Арафатом, попытавшись перескочить к постоянному урегулированию, поскольку Арафат предпочитал схему сменяющих друг друга промежуточных соглашений, в рамках которых израильтяне уступают ему свою территорию, а он празднует якобы свою очередную победу.
– Почему же тогда израильское руководство пошло на это соглашение?
– Потому что в Израиле, как и во всякой другой демократической стране, есть большая часть населения, которая верит, что уступки агрессору предотвратят войну. Потому что мирная жизнь в этой стране так привлекательна, что провоцирует забыть о далеких опасностях, которые произойдут (а вдруг не произойдут?) от сокращения территорий и приближения границ. Потому что и Гитлер в свое время, не стесняясь, говорил, чего он хочет, а демократические лидеры упорно внушали своим народам, что все это пустые слова, а на самом деле с ним можно договориться. Потому что и в странах диаспоры половина евреев и сейчас верит, что если они будут хорошо себя вести, антисемитизм сам собой исчезнет. Способность человека верить в то, что его успокаивает, облегчает жизнь. Оптимисты живут дольше…
– Какое же решение вы предлагаете?
– Мы, физики, хорошо знаем, что не все задачи имеют решение. Конфликт отцов и детей неразрешим. Сытый голодного не понимает. Демократии поражены коррупцией… Тем не менее жизнь продолжается. И в тех же демократиях даже происходит некоторый прогресс. Уровень безопасности израильского гражданина сейчас среди самых высоких в мире. Он не повысится оттого, что Арафат подпишет с нами еще одно соглашение. Наша безопасность определяется не его намерениями, а нашей способностью себя защитить. И так будет еще десятки лет, пока мы, как и весь западный мир, подвергаемся агрессии со стороны бедных и неустроенных народов, которые не знают других способов улучшения своей жизни, кроме войны. Очень глупо облегчать им эту агрессию, вместо того чтобы наглядно продемонстрировать им гибельность этого пути. В будущем, возможно, произойдут изменения, которые смягчат эту конфронтацию.
– Каков же ваш сценарий будущего развития?
– Арафат будет ужесточать свои требования в расчете поднять уровень конфликта. Его задача – создать впечатление, что проблема носит глобальный характер. Все мусульмане должны быть заинтересованы в палестинском вопросе – и для этого ему нужна Аль-Акса. Он всячески постарается и христиан впутать в свои дела. Только палестинцы – истинные хозяева – якобы могут обеспечить надежную сохранность святых мест всех религий (кроме, конечно, еврейской, которая известна своими заблуждениями). Чем больше уступит Барак, тем больше Арафат будет подчеркивать недостаточность уступок и, в конце концов, он будет якобы вынужден прибегнуть к военному конфликту. Он, конечно, не сможет победить, но его политическое значение во всем мире и, особенно, роль защитника всех верующих от безбожных сионистов, значительно вырастет. По ходу дела погибнет еще и несколько сотен самых темпераментных палестинцев, которые могли бы составить угрозу его личной диктатуре. А то, что было обещано в ходе переговоров, уже как бы само собой рано или поздно приплывет ему в руки, по мере того как евреи будут привыкать к этим требованиям».
По дороге в лабораторию Джон с кроткой улыбкой осуждал буйную политическую фантазию Ханана, а я с ужасом думал: «А что будет, если Арафат все-таки согласится на мирное соглашение? Ведь тогда они начнут стрелять в нас и подкладывать бомбы уже не из Газы, а прямо из Иерусалима…»
Прошло три месяца. Мы с Хананом вернулись соучаствовать в его сценарии. Джон остался мучиться своими сомнениями в Сиэттле. Мир удивлялся или негодовал. В Европе спалили несколько синагог. Отчасти это было сюрпризом. Но не исключено, что тамошние евреи просто плохо себя вели.
Знакомая канадская киножурналистка рассказала моей жене, что примерно тогда же, когда мы с Джоном спорили в Сиэттле, она снимала свой репортаж в Газе и общалась с местными интеллектуалами. Все они в один голос уверяли ее, что из этих переговоров ничего не выйдет, но так же единогласно уклонялись от съемок. Таким образом, сказать, будто никто не мог предвидеть того, что случилось, нельзя. По обе стороны линии фронта были люди, которые знали что вскоре произойдет. Вопрос: почему это оказалось сюрпризом для мирового общественного мнения? Разве то, что всегда было известно нам с Хананом (а также жителям Газы), не могло стать известным всем?
Вопрос этот не так прост. И он не исчерпывается обвинением тележурналистов в необъективности. Трудность, которая равно не дается большинству журналистов и читателей, состоит в том, чтобы представить себе иную культуру и соответствующую ей психологию. Одни и те же поступки в разных культурах оцениваются по-разному.
Читая «Илиаду» Гомера, человек, принадлежащий иудео-христианской цивилизации, сочувствует побежденному Гектору, храбро защищавшему свою родину. А текст воспевает славу агрессору – жестокому убийце Ахиллесу, чья храбрость не подверглась испытанию, поскольку он был неуязвим и знал это. Норвежский парламент присудил премию миротворцам Рабину, Пересу и Арафату за их готовность заключить соглашение, а десятки миллионов мусульман (и с ними Владимир Жириновский) рукоплещут Саддаму Хусейну за его неуступчивость американскому империализму. Родители убитых палестинцами израильских солдат едут на встречу с Арафатом, умоляя его остановить кровопролитие, а семилетняя палестинская девочка в ответ на вопрос журналиста, чего она хочет в новом году, наивно отвечает: «Чтобы убили всех евреев». Эта разница культур не определяется государственными границами. В той же самой стране одни люди проклинают С. Милошевича за то, что он навлек беду и позор на Югославию, а другие смотрят на него как на рыцаря славянской чести.
Арафат сложился в совершенно чуждой нам культуре, однако вынужден был жить и действовать в постоянном контакте с европейцами. Он в совершенстве овладел европейскими клише, но совершенно не поддался европейскому влиянию. Подобно Фиделю Кастро, он оказался гораздо более жизнеспособным последователем советской политической культуры, чем сам СССР. Отличие и удача его движения в сравнении с европейскими террористами, поддержанными Москвой, например, бандой Баадер-Майнхоф, состояло в том, что европейцы действовали против своей гуманно-христианской традиции, а Арафат действовал в мусульманской среде как бы естественно. Если вопрос о соотношении цели и средств несколько отягощал европейцев, в случае Арафата средства были совершенно адекватны его цели и находились в согласии с народной мечтой о победе над неверными. Европейцы как бы жертвовали собой, брали грех на душу ради великой цели, а члены ФАТХа, напротив, выполняли почетный долг всякого правоверного и пользовались одобрением своих родных и религиозных авторитетов.
Глубокомысленный советник израильского премьер-министра Гилад Шер сказал: «Все мы стоим перед загадкой, имя которой – Арафат… Он должен выбрать для себя определенную роль: политика или мечтателя-революционера, жаждущего остаться в истории этаким Саладином (Салах ад-Дин – полководец, разгромивший крестоносцев в Палестине). Выбрав роль исламского воителя, он удовлетворит экстремистов, но не сможет обеспечить конкретные нужды своего народа».
Жаль, что израильтяне не во всех подробностях знают российскую историю. Высказывание Шера по своей наивности идентично словам члена Временного правительства (кажется, Чхеидзе), сказавшего в 1917 в присутствии Ленина, что «нет такой партии в России, которая могла бы единолично взять и удержать власть». Большевики долго потом смеялись над его простотой (пока их самих не начали расстреливать).
У Арафата есть и более близкие примеры для подражания, чем Саладин и Тамерлан. Он, конечно, лучше Шера знает, кого ему надо удовлетворить в первую очередь и как. Его герои – Саддам Хусейн и Муамар Каддафи, которые не очень-то церемонятся со своими молчаливыми народами. Судьба не дала ему нефти, но и с помощью всего лишь бедного рассеянного палестинского народа он сумел сколотить личный счет, превышающий десять миллиардов долларов, и армию соратников. Он любезно согласился принять Нобелевскую премию мира, но, конечно, и не подумал прекратить жуткую антиизраильскую пропаганду на предоставленной ему территории. Все беды, которые теперь посещают палестинцев, начиная от пищевых отравлений после еды немытыми руками вплоть до СПИДа, подхваченного в европейских притонах, идут от происков сионизма. В школе их дети изучают тысячелетнюю историю доблестного палестинского народа, которого невесть откуда взявшиеся коварные сионисты обманом лишили Родины. По ходу военных столкновений регулярно появляются невинные дети (см. выше), убиенные израильскими извергами. Стрельба по евреям производится не просто откуда удобно, а из монастырей и христианских домов в расчете на израильскую реакцию, которая вызовет ожидаемый конфликт и с христианами. Арафат смело требует передать ему также и христианские святыни… Реакция христиан проявляется в повальном бегстве из палестинской автономии. Вифлеем перестает быть христианским городом. Европа негодует. Мирный процесс идет.
Пишут ли об этом в газетах? Показывают ли по телевизору? Итальянский корреспондент, заснявший на пленку зверское убийство двух израильских резервистов в Рамалле, еле унес ноги от справедливого гнева палестинского народа. Кадры эти были показаны в Европе и в Америке. Изменило ли это что-нибудь?
«Ах, как это ужасно! Вы должны скорей договориться, чтобы этого больше не было».
Подскажите, с кем договориться.
Ханан кипятился по поводу переговоров в Кэмп-Дэвиде и пугал Джона приближающейся войной. Джон, как всякий американский еврей, при всем сочувствии Израилю упивался надеждами на мирное урегулирование. Американцу трудно поверить, что компромисс порой может быть опаснее, чем конфронтация. Это противоречит его мировоззрению. Идеальный американец живет утопией, основанной на идее об общественном договоре. Нарушение договоров он воспринимает не как злонамеренное желание использовать против него сам принцип, а как неизбежное отклонение человеческих существ от чаемого совершенства.
Я пытался подсластить Джону горькие пилюли, на которые был так щедр Ханан. Но это давалось мне с трудом. Во-первых, потому что я и сам чувствовал себя израильтянином. Во-вторых, мое жестокое российское прошлое подсказывало то же самое, что Ханану – его израильское. Ханан в молодости служил в разведке и составлял себе представление о намерениях противника не по газетам:
«Чем больше уступает Барак, тем труднее положение Арафата. Поэтому он формулирует свои требования в расчете на их невыполнимость. Ведь после подписания мирного соглашения он останется один на один с голодным народом, которому ему нечего предложить. Его планы и амбиции не имеют никакого отношения к благосостоянию этих людей. Сейчас он – одна из самых влиятельных фигур в международной политике, соучастник планирования будущих судеб арабского мира, человек, способный сконцентрировать на себе внимание миллиарда мусульман и, может быть, направить его в новое русло. Ширак и Клинтон пытаются его задобрить (за наш счет) и даже готовы на финансовые жертвы в надежде, что, став главой своего государства, он мигом потеряет все это влияние и превратится в ординарного иждивенца европейских наций. Но он не собирается так продешевить. Как личность он неизмеримо крупнее своих партнеров по переговорам».
Бедный Джон никак не мог это переварить. Его демократическое сознание не вмещало такого цинизма. То, что говорил Ханан, так не вязалось со всей мировой прессой!
«– Не могут же все лгать.
– Лгать, может быть, слишком сильное выражение, но потакать обывательским взглядам большинство журналистов весьма склонно.
– Но разве мир не лучше войны?
– Смотря для кого. Для нас, конечно, лучше, если это действительно мир, то есть если он обязывает обе стороны. Но если для Арафата и его окружения это всего лишь промежуточная фаза в многолетней войне против нас, нам нужно осознать это и реагировать соответственно. Зачем нам обманывать свой народ и мировое общественное мнение, называя наши уступки мирным процессом, а рейды террористов случайными эксцессами? Арафат сумел собрать вокруг себя тысячи людей, для которых война – это профессия, и мир для них – конец их привилегий. Они могут согласиться на него только в очень крайнем случае. Может быть, они и согласились бы получить взамен что-нибудь действительно впечатляющее, но, во всяком случае, не государственную независимость, которая будет означать для них всего лишь перманентную нищету. Это верно, что такую войну нельзя выиграть одними военными средствами. Но прекратить ее одними уступками тем более невероятно!
– Но если наступит мир, палестинцы опять смогут найти работу в Израиле и проблема их благосостояния будет решена. Постепенно они научатся основам демократической жизни и смогут жить, как все богатые, цивилизованные народы.
– А тогда зачем им нужно палестинское государство? Работать на израильтян можно и без государства. Суть дела в том, что пока они научатся основам демократической жизни, пройдет два или три поколения. А их вожди и военная верхушка хотят уже сегодня жить, как в богатых странах, и с помощью войны это им удается. Они, впрочем, не прочь присваивать и гуманитарную помощь, которую посылают на всех. Пока они не научились демократической жизни, это даже не кажется им преступлением.
– Но все-таки должен же Арафат считаться с интересами своего народа! Десятки тысяч палестинцев работали в Израиле или привозили продукцию своих огородов и садов, а военные действия приводят к их обнищанию.
– Зато тысячам других палестинцев – молодых и амбициозных – война дает смысл и средства к существованию. Арафат живет в мире большой политики, лавирует между американским президентом и саудовским королем, никому не дает отчета в своих делах и финансах и не собирается заниматься обеспечением пропитания для палестинских работяг. Но у него хватает средств для содержания палестинских головорезов, которых он называет полицией. Если бы Арафат подписал мирный договор с Израилем, ему пришлось бы заняться бюджетом своего карликового государства, найти новые источники существования для своего неквалифицированного населения и придумать новые причины для жалкого положения своей страны. В мирном сосуществовании с Израилем его население неконкурентоспособно, а военное счастье, как известно, переменчиво. К тому же вечная демократическая грызня в Израиле поддерживает у арабов иллюзию, что они не сегодня завтра, вот-вот победят…
– Но зачем тогда Арафат пошел на соглашение в Осло?
– Во-первых, у него просто не было выхода. Он лишился поддержки СССР и стремительно падал в финансовую пропасть. Ни одно арабское правительство не радовала перспектива держать у себя его боевиков. Израильское правительство предложило ему отдать часть территорий и содержать этих бандитов в качестве полиции будущей автономии в обмен на мир. Он быстро понял, что слово «территории» содержит нечто конкретное, а в слово «мир» разные люди вкладывают разный смысл. (К тому же в арабском языке есть два разных слова, обозначающих мир, – «салям», означающее окончательный мир – спокойствие, и «сульх», означающее перемирие, прекращение военных действий, перерыв. Во-вторых, за эти реальные уступки от него требовалось немногое, всего лишь символические действия – формальная отмена Палестинской хартии, включавшей требование уничтожения Израиля, и обещание воздерживаться от террора. Такие действия, в сущности, не ограничивают палестинское руководство (не больше, чем другие арабские правительства), которое хорошо научилось водить за нос европейское общественное мнение. В своей же среде у них не было и нет необходимости стесняться. Вот, например, высказывание одного из главных соратников Арафата, Набиля Шаата (1996): «Пока израильтяне движутся в нужном нам направлении, мы готовы с ними сотрудничать. Но в ту секунду, когда они скажут, что запас уступок исчерпан, мы возьмемся за оружие. Разница только в том, что тогда у нас будет 30 тысяч обученных и вооруженных бойцов в освобожденных районах». Примерно то же говорил много раз и Арафат, хотя в более осторожной форме. Барак резко приблизил столкновение с Арафатом, попытавшись перескочить к постоянному урегулированию, поскольку Арафат предпочитал схему сменяющих друг друга промежуточных соглашений, в рамках которых израильтяне уступают ему свою территорию, а он празднует якобы свою очередную победу.
– Почему же тогда израильское руководство пошло на это соглашение?
– Потому что в Израиле, как и во всякой другой демократической стране, есть большая часть населения, которая верит, что уступки агрессору предотвратят войну. Потому что мирная жизнь в этой стране так привлекательна, что провоцирует забыть о далеких опасностях, которые произойдут (а вдруг не произойдут?) от сокращения территорий и приближения границ. Потому что и Гитлер в свое время, не стесняясь, говорил, чего он хочет, а демократические лидеры упорно внушали своим народам, что все это пустые слова, а на самом деле с ним можно договориться. Потому что и в странах диаспоры половина евреев и сейчас верит, что если они будут хорошо себя вести, антисемитизм сам собой исчезнет. Способность человека верить в то, что его успокаивает, облегчает жизнь. Оптимисты живут дольше…
– Какое же решение вы предлагаете?
– Мы, физики, хорошо знаем, что не все задачи имеют решение. Конфликт отцов и детей неразрешим. Сытый голодного не понимает. Демократии поражены коррупцией… Тем не менее жизнь продолжается. И в тех же демократиях даже происходит некоторый прогресс. Уровень безопасности израильского гражданина сейчас среди самых высоких в мире. Он не повысится оттого, что Арафат подпишет с нами еще одно соглашение. Наша безопасность определяется не его намерениями, а нашей способностью себя защитить. И так будет еще десятки лет, пока мы, как и весь западный мир, подвергаемся агрессии со стороны бедных и неустроенных народов, которые не знают других способов улучшения своей жизни, кроме войны. Очень глупо облегчать им эту агрессию, вместо того чтобы наглядно продемонстрировать им гибельность этого пути. В будущем, возможно, произойдут изменения, которые смягчат эту конфронтацию.
– Каков же ваш сценарий будущего развития?
– Арафат будет ужесточать свои требования в расчете поднять уровень конфликта. Его задача – создать впечатление, что проблема носит глобальный характер. Все мусульмане должны быть заинтересованы в палестинском вопросе – и для этого ему нужна Аль-Акса. Он всячески постарается и христиан впутать в свои дела. Только палестинцы – истинные хозяева – якобы могут обеспечить надежную сохранность святых мест всех религий (кроме, конечно, еврейской, которая известна своими заблуждениями). Чем больше уступит Барак, тем больше Арафат будет подчеркивать недостаточность уступок и, в конце концов, он будет якобы вынужден прибегнуть к военному конфликту. Он, конечно, не сможет победить, но его политическое значение во всем мире и, особенно, роль защитника всех верующих от безбожных сионистов, значительно вырастет. По ходу дела погибнет еще и несколько сотен самых темпераментных палестинцев, которые могли бы составить угрозу его личной диктатуре. А то, что было обещано в ходе переговоров, уже как бы само собой рано или поздно приплывет ему в руки, по мере того как евреи будут привыкать к этим требованиям».
По дороге в лабораторию Джон с кроткой улыбкой осуждал буйную политическую фантазию Ханана, а я с ужасом думал: «А что будет, если Арафат все-таки согласится на мирное соглашение? Ведь тогда они начнут стрелять в нас и подкладывать бомбы уже не из Газы, а прямо из Иерусалима…»
Прошло три месяца. Мы с Хананом вернулись соучаствовать в его сценарии. Джон остался мучиться своими сомнениями в Сиэттле. Мир удивлялся или негодовал. В Европе спалили несколько синагог. Отчасти это было сюрпризом. Но не исключено, что тамошние евреи просто плохо себя вели.
Знакомая канадская киножурналистка рассказала моей жене, что примерно тогда же, когда мы с Джоном спорили в Сиэттле, она снимала свой репортаж в Газе и общалась с местными интеллектуалами. Все они в один голос уверяли ее, что из этих переговоров ничего не выйдет, но так же единогласно уклонялись от съемок. Таким образом, сказать, будто никто не мог предвидеть того, что случилось, нельзя. По обе стороны линии фронта были люди, которые знали что вскоре произойдет. Вопрос: почему это оказалось сюрпризом для мирового общественного мнения? Разве то, что всегда было известно нам с Хананом (а также жителям Газы), не могло стать известным всем?
Вопрос этот не так прост. И он не исчерпывается обвинением тележурналистов в необъективности. Трудность, которая равно не дается большинству журналистов и читателей, состоит в том, чтобы представить себе иную культуру и соответствующую ей психологию. Одни и те же поступки в разных культурах оцениваются по-разному.
Читая «Илиаду» Гомера, человек, принадлежащий иудео-христианской цивилизации, сочувствует побежденному Гектору, храбро защищавшему свою родину. А текст воспевает славу агрессору – жестокому убийце Ахиллесу, чья храбрость не подверглась испытанию, поскольку он был неуязвим и знал это. Норвежский парламент присудил премию миротворцам Рабину, Пересу и Арафату за их готовность заключить соглашение, а десятки миллионов мусульман (и с ними Владимир Жириновский) рукоплещут Саддаму Хусейну за его неуступчивость американскому империализму. Родители убитых палестинцами израильских солдат едут на встречу с Арафатом, умоляя его остановить кровопролитие, а семилетняя палестинская девочка в ответ на вопрос журналиста, чего она хочет в новом году, наивно отвечает: «Чтобы убили всех евреев». Эта разница культур не определяется государственными границами. В той же самой стране одни люди проклинают С. Милошевича за то, что он навлек беду и позор на Югославию, а другие смотрят на него как на рыцаря славянской чести.
Арафат сложился в совершенно чуждой нам культуре, однако вынужден был жить и действовать в постоянном контакте с европейцами. Он в совершенстве овладел европейскими клише, но совершенно не поддался европейскому влиянию. Подобно Фиделю Кастро, он оказался гораздо более жизнеспособным последователем советской политической культуры, чем сам СССР. Отличие и удача его движения в сравнении с европейскими террористами, поддержанными Москвой, например, бандой Баадер-Майнхоф, состояло в том, что европейцы действовали против своей гуманно-христианской традиции, а Арафат действовал в мусульманской среде как бы естественно. Если вопрос о соотношении цели и средств несколько отягощал европейцев, в случае Арафата средства были совершенно адекватны его цели и находились в согласии с народной мечтой о победе над неверными. Европейцы как бы жертвовали собой, брали грех на душу ради великой цели, а члены ФАТХа, напротив, выполняли почетный долг всякого правоверного и пользовались одобрением своих родных и религиозных авторитетов.
Глубокомысленный советник израильского премьер-министра Гилад Шер сказал: «Все мы стоим перед загадкой, имя которой – Арафат… Он должен выбрать для себя определенную роль: политика или мечтателя-революционера, жаждущего остаться в истории этаким Саладином (Салах ад-Дин – полководец, разгромивший крестоносцев в Палестине). Выбрав роль исламского воителя, он удовлетворит экстремистов, но не сможет обеспечить конкретные нужды своего народа».
Жаль, что израильтяне не во всех подробностях знают российскую историю. Высказывание Шера по своей наивности идентично словам члена Временного правительства (кажется, Чхеидзе), сказавшего в 1917 в присутствии Ленина, что «нет такой партии в России, которая могла бы единолично взять и удержать власть». Большевики долго потом смеялись над его простотой (пока их самих не начали расстреливать).
У Арафата есть и более близкие примеры для подражания, чем Саладин и Тамерлан. Он, конечно, лучше Шера знает, кого ему надо удовлетворить в первую очередь и как. Его герои – Саддам Хусейн и Муамар Каддафи, которые не очень-то церемонятся со своими молчаливыми народами. Судьба не дала ему нефти, но и с помощью всего лишь бедного рассеянного палестинского народа он сумел сколотить личный счет, превышающий десять миллиардов долларов, и армию соратников. Он любезно согласился принять Нобелевскую премию мира, но, конечно, и не подумал прекратить жуткую антиизраильскую пропаганду на предоставленной ему территории. Все беды, которые теперь посещают палестинцев, начиная от пищевых отравлений после еды немытыми руками вплоть до СПИДа, подхваченного в европейских притонах, идут от происков сионизма. В школе их дети изучают тысячелетнюю историю доблестного палестинского народа, которого невесть откуда взявшиеся коварные сионисты обманом лишили Родины. По ходу военных столкновений регулярно появляются невинные дети (см. выше), убиенные израильскими извергами. Стрельба по евреям производится не просто откуда удобно, а из монастырей и христианских домов в расчете на израильскую реакцию, которая вызовет ожидаемый конфликт и с христианами. Арафат смело требует передать ему также и христианские святыни… Реакция христиан проявляется в повальном бегстве из палестинской автономии. Вифлеем перестает быть христианским городом. Европа негодует. Мирный процесс идет.
Пишут ли об этом в газетах? Показывают ли по телевизору? Итальянский корреспондент, заснявший на пленку зверское убийство двух израильских резервистов в Рамалле, еле унес ноги от справедливого гнева палестинского народа. Кадры эти были показаны в Европе и в Америке. Изменило ли это что-нибудь?
«Ах, как это ужасно! Вы должны скорей договориться, чтобы этого больше не было».
Подскажите, с кем договориться.
МАЛЕНЬКИЙ ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК
Сегодня, 7 февраля 1999 г., около 11 утра Иорданское правительство объявило о смерти короля Хусейна, вернувшегося на родину после безуспешной попытки лечения в США. На похороны главы этого маленького, бедного государства спешат сегодняшний президент Соединенных Штатов и еще четыре бывших американких президента, министры всех стран Европы и премьер-министр Японии. Чем вызвано такое внимание? Король Хусейн несомненно представлял собою исключительное явление, но понять это явление вне его исторического контекста невозможно.
Хусейн стал королем в 1952 г. после того, как на его глазах в иерусалимской мечети его дед – король Абдал– ла – был убит палестинским террористом за то, что накануне встретился с Голдой Меир для мирных переговоров. Хусейн царствовал 47 лет, поставив своеобразный рекорд долголетия на троне (дольше его царствовала только английская королева Елизавета), несмотря на десять покушений и серьезную попытку гражданской войны, предпринятые его палестинскими поддаными. В течение многих лет Хусейн вел тайные переговоры с правительством Израиля, которые в 1994 г. завершились мирным договором.
В том карточном домике, который представляла собой система марионеточных государств Ближнего Востока, сложившаяся в результате лихорадочного дележа наследия Оттоманской Империи между Англией и Францией, Иордания попала на самое дно пирамиды. Спустя три четверти века, благодаря умной, компромиссной политике Абдаллы и Хусейна, Иордания, не имевшая первоначально шанса на выживание, превратилась в самостоятельное государство, определяющее будущее развитие мира на Ближнем Востоке. Вся пирамида взаимоотношений будет потрясена до основания, если эту карту выдернуть из середины…
Однако, помимо политических расчетов, экономических опасений, военной стратегии есть еще в образе «маленького короля» неотразимое обаяние рыцарства. Романтическая верность обязательствам, мужественная поза воина, по своей воле выбравшего мир для своего народа и поставившего свою жизнь на эту карту. В конце века, который превратил бесчестье почти в общую норму, эта несовременная поза маленького короля сделала его великим человеком.
Чувства израильтян по поводу смерти короля Хусейна не так просто описать. Наша жизнь слишком сильно зависит от всего, что творится рядом. Государственные границы – слишком тонкие перегородки, чтобы мы могли чувствовать себя в безопасности в связи со сменой власти в Иордании. Арабские государства – слишком недавние и нестабильные образования, чтобы можно было рассчитывать на здравый смысл обывателей или какие-нибудь устоявшиеся национальные традиции.
Тому, кто хочет понять, что происходит на Ближнем Востоке, нужно забыть на время европейские мерки, марксистскую догматику и русскую литературу. На Ближнем Востоке, бывшем в давние времена цветущим садом, а за полторы тысячи лет религиозных войн и турецкого господства превратившемся в поросшую колючками пустыню, немногие помнят, что «человек по природе добр», что «история человечества – это история борьбы классов» и что «глас народа – глас Божий».
После Первой мировой войны Британское правительство получило мандат Лиги Наций на Палестину, 300 лет бывшую глухой провинцией Оттоманской Империи. Хотя в основе решения Лиги Наций содержалась мысль о создании в Палестине «Еврейского национального очага», первым делом англичан тогда было расплатиться с вождями арабских племен за их поддержку в войне против Турции. Больше двух третей Палестины было выделено бедуинскому роду Хашимитов из Хиджаза (Аравия) под эмират, который чиновники Британского Министерства Колоний, не долго думая, нарекли Трансиорданией («Заиорданье»).
К племени хашимитов принадлежал сам пророк Мохаммад и для всего мусульманского мира такая принадлежность очень много значила. Значит и сейчас. Хотя бедуины говорят на арабском языке и в русской литературе их не отличают от «арабов», они сами думают про себя совершенно иначе и оскорбляются, если их путают с другими. Именно бедуины, пришедшие из соседней Аравии, составили военную и бюрократическую верхушку вновь созданного государства, которому англичане оказали всемерную, многолетнюю помощь. Эта верхушка и сейчас составляет господствующее национальное меньшинство в Иордании, которому принадлежит решающая роль во всех делах.
Король Абдалла – дед Хусейна – проявил выдающиеся качества политика и сумел не только в течение многих лет продержаться на своем шатком троне, но и с большим умом использовать английскую поддержку. Он превратил своих бедуинов в лучшую в регионе армию, ввел у себя разумные законы и наладил экономику, благодаря чему его государство осталось на плаву даже после ухода англичан.
В 1947 г. ООН большинством голосов (при поддержке СССР) приняла решение разделить и оставшуюся треть Палестины еще на два государства: еврейское и арабское. Абдалла немедленно воспользовался этим и оккупировал ту часть, которая должна была составить арабское государство (кроме сектора Газы, оккупированного Египтом). Конечно, все заинтересованные лица в то время понимали, что никакого арабского государства не может быть за отсутствием инфраструктуры, но дипломаты Британской Империи надеялись таким образом усилить свои позиции, предложив двум своим тогдашним вассалам – Трансиордании и Египту – округлить их владения.
С тех пор Трансиордания стала называться Иорданией, а арабы Западного берега Иордана на двадцать лет оказались поддаными ее короля.
Однако, начиная с этого момента, из географии исчезло столь значимое в истории слово – Палестина. Остались только Израиль и Иордания. Причем Израиль был определен как еврейское государство, а Иордания – как бедуинское, хотя бесправное большинство в нем составляли арабы. Спустя тридцать лет после Первой мировой войны это были уже не те арабы, что безропотно подчинялись кому попало, а арабы, привыкшие к британской палестинской администрации, которая всячески поощряла в них зачатки самоуправления. Таким образом открылась вакансия для нового, «палестинского» народа…
Существует в философии лингвистическое направление, которое утверждает абсолютный приоритет словесных формул в сознании (а следовательно, и в исторически реализуемой активности) людей. Не берусь судить категорически, но, мне кажется, что победа Ленина в революции была предопределена его выбором названия для своей малочисленной партии – БОЛЬШЕВИКИ. Партия меньшевиков не смогла бы победить в России независимо от ее программы и качеств вождей просто потому, что «меньшее» в массовом сознании неизбежно уступает «большему».
Примерно такой же уровень интуитивного политического дальновидения проявил и Ясир Арафат, назвавший свое движение «палестинским». Палестинцами теперь можно называть и большинство населения Иордании, и израильских арабов, и жителей Палестинской автономии на Западном берегу Иордана, и многочисленных беженцев из районов военных действий 1947–1948 гг., рассеянных по всему свету. («Кто это палестинцы?» – недоумевала Голда Меир: «я – палестинка».) Это имя, основанное на христианском названии местности, придало локальной проблеме статуса Западного берега неожиданно глобальное значение, от которого зависят и стабильное существование двух государств – Израиля и Иордании – и престиж двух мировых религий.
Культурная наполненность слова «Палестина» настраивает любую европейскую аудиторию на высокий, мечтательный лад («Скажи мне, ветка Палестины, где ты росла, где ты цвела…») и исключает мысль о зле и насилии.
Хусейн стал королем после того, как на его глазах король Абдалла был убит палестинским боевиком за то, что накануне он встретился с Голдой Меир для мирных переговоров. Конечно, Абдалла встречался с Голдой не из-за необъяснимой любви к евреям, а исходя из трезвой оценки перспектив и интересов своего народа. Но… если бы террористические организации состояли из трезвомыслящих людей, вся история человечества, возможно, пошла бы другим путем.
Следует также заметить, что террор является пока единственной действенной формой оппозиции во всем арабском мире от Индийского океана до Атлантического, и Иордания не была исключением.
Хусейн стал королем в 1952 г. после того, как на его глазах в иерусалимской мечети его дед – король Абдал– ла – был убит палестинским террористом за то, что накануне встретился с Голдой Меир для мирных переговоров. Хусейн царствовал 47 лет, поставив своеобразный рекорд долголетия на троне (дольше его царствовала только английская королева Елизавета), несмотря на десять покушений и серьезную попытку гражданской войны, предпринятые его палестинскими поддаными. В течение многих лет Хусейн вел тайные переговоры с правительством Израиля, которые в 1994 г. завершились мирным договором.
В том карточном домике, который представляла собой система марионеточных государств Ближнего Востока, сложившаяся в результате лихорадочного дележа наследия Оттоманской Империи между Англией и Францией, Иордания попала на самое дно пирамиды. Спустя три четверти века, благодаря умной, компромиссной политике Абдаллы и Хусейна, Иордания, не имевшая первоначально шанса на выживание, превратилась в самостоятельное государство, определяющее будущее развитие мира на Ближнем Востоке. Вся пирамида взаимоотношений будет потрясена до основания, если эту карту выдернуть из середины…
Однако, помимо политических расчетов, экономических опасений, военной стратегии есть еще в образе «маленького короля» неотразимое обаяние рыцарства. Романтическая верность обязательствам, мужественная поза воина, по своей воле выбравшего мир для своего народа и поставившего свою жизнь на эту карту. В конце века, который превратил бесчестье почти в общую норму, эта несовременная поза маленького короля сделала его великим человеком.
Чувства израильтян по поводу смерти короля Хусейна не так просто описать. Наша жизнь слишком сильно зависит от всего, что творится рядом. Государственные границы – слишком тонкие перегородки, чтобы мы могли чувствовать себя в безопасности в связи со сменой власти в Иордании. Арабские государства – слишком недавние и нестабильные образования, чтобы можно было рассчитывать на здравый смысл обывателей или какие-нибудь устоявшиеся национальные традиции.
Тому, кто хочет понять, что происходит на Ближнем Востоке, нужно забыть на время европейские мерки, марксистскую догматику и русскую литературу. На Ближнем Востоке, бывшем в давние времена цветущим садом, а за полторы тысячи лет религиозных войн и турецкого господства превратившемся в поросшую колючками пустыню, немногие помнят, что «человек по природе добр», что «история человечества – это история борьбы классов» и что «глас народа – глас Божий».
После Первой мировой войны Британское правительство получило мандат Лиги Наций на Палестину, 300 лет бывшую глухой провинцией Оттоманской Империи. Хотя в основе решения Лиги Наций содержалась мысль о создании в Палестине «Еврейского национального очага», первым делом англичан тогда было расплатиться с вождями арабских племен за их поддержку в войне против Турции. Больше двух третей Палестины было выделено бедуинскому роду Хашимитов из Хиджаза (Аравия) под эмират, который чиновники Британского Министерства Колоний, не долго думая, нарекли Трансиорданией («Заиорданье»).
К племени хашимитов принадлежал сам пророк Мохаммад и для всего мусульманского мира такая принадлежность очень много значила. Значит и сейчас. Хотя бедуины говорят на арабском языке и в русской литературе их не отличают от «арабов», они сами думают про себя совершенно иначе и оскорбляются, если их путают с другими. Именно бедуины, пришедшие из соседней Аравии, составили военную и бюрократическую верхушку вновь созданного государства, которому англичане оказали всемерную, многолетнюю помощь. Эта верхушка и сейчас составляет господствующее национальное меньшинство в Иордании, которому принадлежит решающая роль во всех делах.
Король Абдалла – дед Хусейна – проявил выдающиеся качества политика и сумел не только в течение многих лет продержаться на своем шатком троне, но и с большим умом использовать английскую поддержку. Он превратил своих бедуинов в лучшую в регионе армию, ввел у себя разумные законы и наладил экономику, благодаря чему его государство осталось на плаву даже после ухода англичан.
В 1947 г. ООН большинством голосов (при поддержке СССР) приняла решение разделить и оставшуюся треть Палестины еще на два государства: еврейское и арабское. Абдалла немедленно воспользовался этим и оккупировал ту часть, которая должна была составить арабское государство (кроме сектора Газы, оккупированного Египтом). Конечно, все заинтересованные лица в то время понимали, что никакого арабского государства не может быть за отсутствием инфраструктуры, но дипломаты Британской Империи надеялись таким образом усилить свои позиции, предложив двум своим тогдашним вассалам – Трансиордании и Египту – округлить их владения.
С тех пор Трансиордания стала называться Иорданией, а арабы Западного берега Иордана на двадцать лет оказались поддаными ее короля.
Однако, начиная с этого момента, из географии исчезло столь значимое в истории слово – Палестина. Остались только Израиль и Иордания. Причем Израиль был определен как еврейское государство, а Иордания – как бедуинское, хотя бесправное большинство в нем составляли арабы. Спустя тридцать лет после Первой мировой войны это были уже не те арабы, что безропотно подчинялись кому попало, а арабы, привыкшие к британской палестинской администрации, которая всячески поощряла в них зачатки самоуправления. Таким образом открылась вакансия для нового, «палестинского» народа…
Существует в философии лингвистическое направление, которое утверждает абсолютный приоритет словесных формул в сознании (а следовательно, и в исторически реализуемой активности) людей. Не берусь судить категорически, но, мне кажется, что победа Ленина в революции была предопределена его выбором названия для своей малочисленной партии – БОЛЬШЕВИКИ. Партия меньшевиков не смогла бы победить в России независимо от ее программы и качеств вождей просто потому, что «меньшее» в массовом сознании неизбежно уступает «большему».
Примерно такой же уровень интуитивного политического дальновидения проявил и Ясир Арафат, назвавший свое движение «палестинским». Палестинцами теперь можно называть и большинство населения Иордании, и израильских арабов, и жителей Палестинской автономии на Западном берегу Иордана, и многочисленных беженцев из районов военных действий 1947–1948 гг., рассеянных по всему свету. («Кто это палестинцы?» – недоумевала Голда Меир: «я – палестинка».) Это имя, основанное на христианском названии местности, придало локальной проблеме статуса Западного берега неожиданно глобальное значение, от которого зависят и стабильное существование двух государств – Израиля и Иордании – и престиж двух мировых религий.
Культурная наполненность слова «Палестина» настраивает любую европейскую аудиторию на высокий, мечтательный лад («Скажи мне, ветка Палестины, где ты росла, где ты цвела…») и исключает мысль о зле и насилии.
Хусейн стал королем после того, как на его глазах король Абдалла был убит палестинским боевиком за то, что накануне он встретился с Голдой Меир для мирных переговоров. Конечно, Абдалла встречался с Голдой не из-за необъяснимой любви к евреям, а исходя из трезвой оценки перспектив и интересов своего народа. Но… если бы террористические организации состояли из трезвомыслящих людей, вся история человечества, возможно, пошла бы другим путем.
Следует также заметить, что террор является пока единственной действенной формой оппозиции во всем арабском мире от Индийского океана до Атлантического, и Иордания не была исключением.