Воронин Андрей Николаевич. Убрать слепого

   Он пошел быстрее, чувствуя привычное возбуждение. Возле раскинувшегося на углу цветочного базарчика он немного сбавил шаг. Укутанная до полной бесформенности молоденькая симпатичная продавщица озорно подмигнула ему, предлагая свой товар.
   В высшей степени зазывная девочка, но куда ей до Майи… По сравнению с Майей все женщины казались Максиму Петровичу серыми, словно припорошенными пылью. Он выбрал роскошный букет роз, заплатил, не торгуясь, и, не взяв сдачу, поспешил дальше. Он чувствовал себя молодым. Нелепая и страшноватая фигура майора Сердюка с его изуродованной до отвращения рожей казалась сейчас просто фрагментом полузабытого сна, приснившегося сто лет назад и абсолютно бессмысленного. Тем не менее, сворачивая во двор двенадцатиэтажного панельного дома, стоявшего на тихой улице недалеко от центра, генерал привычно огляделся. Прохожих вокруг не было, только на противоположной стороне дороги, поджидая седока, стоял серебристый БМВ с оранжевым плафончиком частного такси на крыше.
   Генерал переложил букет в левую руку, поправил на шее сбившийся от быстрой ходьбы шарф и направился к подъезду, стараясь не слишком спешить.
   – Вот он, – сказал Батя.
   Слепой окинул быстрым взглядом респектабельного вида мужчину с упакованным в фольгу большим букетом и посмотрел на свой хронометр.
   – Как часы, – сказал он с одобрением.
   – А я тебе что говорил, – усмехнулся Сердюк, – Каждый вторник, в пятнадцать ноль-ноль… Бывает, что и чаще, но вторник у него – дело святое, пусть хоть Кремль загорится.
   – Очень непрофессионально, – заметил Слепой.
   – Да он совсем помешался на этой своей бабе… Погоди, ты куда?
   Глеб, уже взявшийся за ручку дверцы, недоумевающе оглянулся.
   – Туда, – сказал он, делая движение подбородком в сторону приближающегося Строева. – Чего еще ждать?
   – Очухайся, мальчик, – сказал Батя. – День, люди кругом, машина у тебя заметная… Пусть в хату войдет, там и прихватим.
   Глеб поморщился. Конечно, убивать генерала на улице было опасно, но визит на квартиру его любовницы наверняка означал не один, а два трупа. С другой стороны, если про существование этой девки никто не знает, то генерала найдут далеко не сразу.
   Может пройти очень много времени, прежде чем кто-нибудь обнаружит в запертой квартире два тела, и произойдет это, скорее всего, совершенно случайно, если вообще произойдет. Если трупы обнаружат, скажем, через год, это равносильно тому, как если бы их вообще не находили. Просто еще один стопроцентный менторский «глухарь»… Да, Сердюк был прав.
   Глеб расслабился и откинулся на спинку сиденья.
   – То-то же, – словно прочтя его мысли, удовлетворенно сказал Сердюк. – Гуманист хренов.
   Он неторопливо и очень аккуратно навинтил на ствол «магнума» длинный глушитель, лихо крутанул барабан и убрал револьвер за пазуху, не сводя сузившихся глаз с генерала, который, оглядевшись, нырнул во двор.
   – Сождем немного, – сказал Батя. – Пусть разденется, а еще лучше в кровать залезет… Надеюсь, туда он свою пушку с собой не берет. Хотя, если верить слухам, этой, бабе все равно – чем, лишь бы почаще.
   – Н-да, – сказал Слепой, которого совершенно не интересовали подробности интимных отношений генерала и его любовницы.
   Он боролся с нетерпением. Это было довольно новое для него чувство. Раньше, готовясь застрелить того или иного человека, он просто знал, что это необходимо в силу тех или иных причин. Теперь же, по-прежнему точно зная, почему он должен убить генерала, он вдобавок еще и хотел это сделать. Это желание было сродни жажде – его нельзя было обмануть, от него нельзя было отвлечься, и его нельзя было просто перетерпеть, потому что, как и от жажды, от него можно было умереть. Украдкой заглянув в нехорошо поблескивавшие глаза своего напарника, Глеб прочел там такую же жажду и непроизвольно вздрогнул. «Похоже, я становлюсь маньяком», – уже не в первый раз подумал он, но мысль была эмоционально неокрашенной, словно речь шла о каком-то другом, чужом и абсолютно неинтересном ему человеке. В конце концов, у него были вполне веские причины ненавидеть генерала Строева и желать его смерти.
   Выждав оговоренные двадцать минут, они вышли из машины и направились к подъезду. В лифте Сердюк уверенно нажал кнопку девятого этажа.
   – А ты здесь неплохо ориентируешься, – сказал Слепой.
   – Я как чувствовал, – криво ухмыльнувшись, ответил майор. – Заранее к каждой из этих крыс подобрал ключик. Слава богу, время у меня на это было.
   – Хитрец, – сказал Слепой.
   – Тут особой хитрости не надо, – откликнулся Сердюк, со скучающим видом читая украшавшие стены кабины надписи. – Когда жмуриков штабелями кладешь, это не может продолжаться вечно. Рано или поздно тебе захотят замазать глотку, а самый лучший способ для этого ты и без меня знаешь.
   – Да, – сказал Слепой. – Нет человека – нет проблемы.
   – Вот именно.
   Глеб в который уже раз подумал, не это ли послужило истинной причиной того, что генерал Потапчук поручил ему ликвидацию «вольных стрелков». Неужели все-таки Федор Филиппович – один из них?
   Впрочем, теперь это мало интересовало Слепого. Если его догадка верна, то, когда Сердюк приведет его к подъезду знакомого сталинского дома, рука у него не дрогнет. А если нет, тогда… Что ж, тогда он посмотрит, как будут развиваться события.
   Лифт остановился на девятом этаже. Выйдя на площадку, Слепой глазами спросил Батю, куда идти дальше. Майор показал пальцем вниз – квартира генеральской любовницы располагалась на восьмом.
   Слепой одобрительно кивнул и начал следом за напарником бесшумно спускаться по лестнице.
   На площадке восьмого этажа Сердюк приблизился к одной из дверей. За дверью громко играло радио – похоже, генерал по укоренившейся привычке принимал меры против подслушивания. Меры, конечно, очень относительные, но, учитывая, что про это место вряд ли кто-нибудь знал, вполне достаточные и даже излишние.
   Майор кивнул в сторону двери, весело задрав бровь, и Глеб снова утвердительно наклонил голову – доносившиеся сквозь неплотно подогнанное фанерное полотно хриплые завывания Маши Распутиной и сменившая их бодрая скороговорка диктора были достаточно громкими, чтобы заглушить осторожное щелканье замка.
   Сердюк вынул из кармана ключ. Он действительно неплохо подготовился, – подумал Глеб и, вооружившись комочком пластилина, залепил клейкой массой дверные глазки двух соседних квартир.
   В третьей глазка не было, зато имела место старомодная, времен коллективизации, наверное, сквозная замочная скважина. Слепой залепил и ее, мимоходом подумав, откуда мог взяться здесь этот замок, бывший, как минимум, вдвое старше самого дома. Батя тем временем отпер замок и осторожно приоткрыл дверь. Звук надрывающегося радио усилился. Сердюк вынул из-под плаща револьвер и кивнул Глебу.
   С той минуты, как распахнулись двери лифта, оба не проронили ни звука, прекрасно понимая друг друга без слов.
   Майор резко распахнул дверь и вломился в квартиру, держа револьвер перед собой. Он как в воду глядел – генерал Строев был в постели, и пистолет оказался там вместе с ним. Затейница Майя сегодня придумала новую игру – извиваясь всем телом, она жадно облизывала вороненый ствол, доводя тем самым до полного исступления своего любовника, который, тяжело дыша, держал пистолет в руке, положив черноволосую голову женщины к себе на колени. Он сидел на постели лицом к двери и, несмотря на свою чрезвычайную занятость, заметил ворвавшегося в прихожую смутно знакомого бородача раньше, чем тот увидел его.
   Генерал не зря когда-то брал призы на стрельбище – «Макаров» звонко бахнул, подпрыгнув в его руке, и майор Сердюк, не издав ни звука, тяжело обрушился на пол в прихожей с простреленным лбом.
   Слепой выстрелил, не успев даже толком сообразить, что делает. Крупнокалиберная пуля разнесла генералу подбородок и вошла в мозжечок. Строев грузно завалился на левый бок, мгновенно залив кровью белоснежную постель и лицо лежавшей рядом с ним женщины.
   Слепой мимоходом отметил, что женщина обжигающе красива, но главным сейчас было не это, а то, что она уже открыла рот, собираясь не просто закричать, а завизжать на грани ультразвука – это было видно по ее огромным округлившимся глазам, в которых не было ничего, кроме истерической паники.
   Этого нельзя было допустить ни в коем случае, и он выстрелил во второй раз. Раздался неслышный на фоне бравурной фортепианной музыки хлопок. Пуля вошла в открытый рот, выбив два верхних зуба, и вонзилась в стену, разворотив по дороге затылок.
   Женщину швырнуло на постель, и ее разбитая голова легла на поросшую густым седым волосом грудь мертвого генерала. Тело у нее было великолепное, но нагота не вызывала возбуждения, потому что это была нагота уже начавшего остывать трупа, более уместная в морге, чем в этой уютно обставленной однокомнатной квартирке.
   Слепой ногой перевернул тело майора и, увидев черневшее во лбу отверстие, выругался сквозь зубы.
   Все это было плохо – хуже некуда. Вынув из затянутой в тонкую кожаную перчатку безвольно обмякшей ладони Сердюка револьвер, он вложил в нее свой «кольт» со слегка нагревшимся от выстрелов стволом и не мешкая вышел из квартиры, заперев за собой дверь все еще торчавшим из замочной скважины ключом.
   На площадке было пусто и тихо – не то в соседних квартирах никого не было, не то выстрел не привлек ничьего внимания. Никто не приоткрывал дверей и не пытался соскрести с глазков пластилин.
   Слепой сделал это сам – затвердевшая масса снималась легко, и вскоре на площадке не осталось никаких следов незваных гостей. Лифт все еще стоял на девятом этаже. Вся операция заняла не более пяти минут. Глеб вошел в провонявшую мочой и дешевым вином кабину, спустился на первый этаж и неторопливо вышел на улицу.
   Все и в самом деле складывалось из рук вон плохо – Сердюк погиб, не успев сообщить имена организаторов отряда «вольных стрелков». Эти имена можно было бы вытянуть из генерала, но на это не было времени. Если бы Глеб не застрелил Строева, тот наверняка не промахнулся бы. Смерть его любовницы тоже была необходима – во всяком случае, Слепой пытался себя в этом убедить. Она собиралась закричать, и потом, как известно, «нет человека – нет проблемы.» Люди гибнут каждый день и по более ничтожным поводам, а то и вовсе без повода, а эта черноволосая красотка, как ни крути, была нежелательным свидетелем. Теперь, по крайней мере, перед тем, кто станет расследовать это убийство, встанет вполне четкая и логически непротиворечивая картина: майор Сердюк выследил генерала, убил его и любовницу из армейского «кольта» с глушителем и был убит сам – случай довольно редкий, но не сверхъестественный.
   Это, однако, не меняло того факта, что все ниточки, которые вели к руководству окончательно прекратившего свое существование спецотряда, были обрезаны.
   Все, кроме одной.
   Слепой вспомнил про генерала Потапчука и невесело улыбнулся, садясь за руль своего серебристого БМВ с накладными фальшивыми номерами и пластиковым оранжевым плафончиком частного такси на крыше.

Глава 17

   Полковник Сорокин закурил и скривился от отвращения – у сигареты был вкус сушеного навоза, сдобренного соляной кислотой. Учитывая то, что полковник добивал уже вторую пачку за день, в этом не было ничего удивительного. В горле саднило от дыма, язык распух и сделался сухим и шершавым, а в череп как будто закачали под давлением ведро мучного клейстера, удалив предварительно серое вещество.
   Полковник отхлебнул из стакана глоток заваренного капитаном Амелиным чая и скривился вторично – чай отчетливо отдавал березовым веником. Вдобавок, Сорокин обжег язык.
   Амелин сидел здесь же, сочувственно глядя на начальство. На языке у него вертелась очередная острота, но он видел, что полковник не расположен шутить, и потому оставил ее при себе, поскольку ничего более конструктивного предложить не мог.
   – Запри-ка дверь, Михалыч, – сказал полковник и с сомнением посмотрел на свою сигарету, словно решая, как с ней быть.
   Амелин кивнул и, поднявшись, запер дверь на два оборота. Выход, который, похоже, собирался предложить Сорокин, представлялся ему наиболее разумным, хотя, строго говоря, выходом не являлся. Просто в данный момент это было последнее средство для сохранения душевного равновесия. Сорокин уже отодвинул в сторону вызвавший его неудовольствие чай и, гремя ключами, полез в сейф. На столе возникла бутылка водки и два завернутых в бумажную салфетку бутерброда. Это – бутерброды, конечно, а не водка, – был завтрак полковника, заботливо завернутый его супругой. Капитан посмотрел на часы и решил, что для завтрака немного поздновато – на часах было без чего-то одиннадцать вечера, за окном стояла тьма египетская, и опять шел снег.
   – С колбасой, – с непонятной интонацией сказал полковник, разворачивая бутерброды. – С самого Нового года доесть не можем. Садись, капитан, попробуем нанести урон мировому запасу туалетной бумаги и отходов нефтеперерабатывающей промышленности.
   – Приятного аппетита, – сказал Амелин, подсаживаясь к столу.
   Сорокин с мстительным удовольствием раздавил недокуренную сигарету в переполненной пепельнице и вытряхнул ее в корзину для бумаг.
   – Сейчас нарежусь и завалюсь спать прямо здесь, – с какой-то отчаянной лихостью заявил он. – Жена к сестре собиралась, уехала, наверное, уже, так что дома мне делать нечего.
   – И то верно, – согласился Амелин. – А то завтра утром опять на службу собираться…
   – Точно, – сказал Сорокин. – Старость меня дома не застанет. Помнишь такую песню?
   – А то как же, – усмехнулся капитан. – Я в дороге, я в пути… Помню, я маленький был, когда ее все время по радио передавали. Мне все представлялась горбатая старуха с клюкой, как в сказке – ну, вроде бабы Яти. Она в дверь стучится, а ей говорят: нету, мол, его дома, как уехал, так и не приезжал. Мне тогда казалось, что это неплохой рецепт вечной жизни.
   Полковник неопределенно хмыкнул и разлил водку по стаканам. Они выпили молча, не чокаясь, как лекарство или воду в жаркий день. Сорокин крякнул и налил еще.
   – Ото, – сказал капитан. – Я милого узнаю по походке.
   – И не говори, – согласился Сорокин. – Бич алкоголизма.., или язва? Как правильно?
   – Правильно – цирроз, – проинформировал Амелин, деликатно отщипывая краешек бутерброда. – И не алкоголизма, а печени.
   – До цирроза я не доживу, – уверенно отозвался Сорокин. – Эти сволочи меня раньше в гроб загонят.
   Он вдруг так грохнул кулаком по столу, что водка испуганно подскочила в стаканах, и часть ее выплеснулась наружу, залив последнюю сводку происшествий.
   – Что делают, гады, а? – сказал полковник. – Что вытворяют! Людей косят, как траву, взрывают, жгут.., штурмуют, черт их подери! И ни одного задержанного, ни одного подозреваемого, никаких улик!
   И ладно бы, следов не оставляли – все истоптано, кругом пули, гильзы, отпечатки, трупы, свидетели, и всему этому грош цена! Баллистический отдел собрал уже целую коллекцию этих самых так называемых улик, рассортировали по стволам и сидят, любуются. Требуют, понимаешь, сами стволы для сличения…
   – Да, – сочувственно протянул Амелин. – Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей…
   – Избушку на курьих ножках взорвали к чертовой матери, – не в рифму вставил полковник и вцепился зубами в слегка подсохший бутерброд.
   Амелин вздохнул. Все, о чем говорил полковник, он знал не хуже него. Такого количества совершенно безнадежных «глухарей», как то, которое свалилось на них в последнее время, ни капитан, ни полковник никогда не видели. Причем поражало даже не столько количество нераскрытых дел, сколько их качество.
   Масштабы происходившего в Москве смертоубийства более всего напоминали то, что творилось в каком-нибудь Чикаго в период знаменитых гангстерских войн, с той лишь разницей, что гибли здесь не гангстеры, а весьма уважаемые люди. Правда, кое-какие дела этих людей издавали неприятный запашок, и жили они, пока жили, по принципу «не пойман – не вор», но все же… В городе творился беспредел, против которого милиция была бессильна, а средства массовой информации молчали, словно ничего не происходило, либо передавали такое, что у Амелина дыбом вставали волосы – подобной чепухи ему слышать как-то не доводилось.
   – Это все-таки они, – сказал полковник Сорокин, дожевав бутерброд.
   Амелин знал, кто такие эти таинственные «они».
   Этим всеобъемлющим словом полковник называл российские спецслужбы, и произносил он это слово обычно так, словно у него при этом сильно болели зубы.
   – Нет, – сказал капитан, – я все-таки считаю, что это люди Шамиля Басаева или кто-нибудь из солнцевских белены объелся.
   Полковник фыркнул, не удержавшись, но тут же снова нахмурился.
   – Не шути, Михалыч, – сказал он. – Не до шуток мне что-то. Белены объелись – это точно, только солнцевские тут ни при чем. Иначе почему бы нас к этим делам на пушечный выстрел не подпускали?
   – Ну, дела-то как раз из тех, которыми ФСБ занимается, – пожав плечами, заметил Амелин.
   – И, между прочим, всегда пытается свалить их на нас, – добавил Сорокин. – А тут – просто бездна служебного рвения, стопроцентная секретность и нулевые результаты…
   – А генералов своих тоже они шлепают? – спросил Амелин. – Сегодня еще один скончался от сердечного приступа.
   – Отмучился, болезный, – сказал полковник. – Это который же?
   – Алавердян, – коротко ответил капитан. – Из контрразведки. И вот что интересно: как раз перед тем, как у него схватило сердце, кто-то вышиб ему мозги.
   – А ты откуда знаешь? – заинтересовался полковник.
   – А его патрульная машина подобрала, – сказал Амелин. – Ему во время утренней пробежки плохо стало, прямо на улице.
   – «Магнум» или «кольт»? – безнадежно поинтересовался Сорокин и взялся за стакан.
   – А это уж вы у ФСБ спросите, – ответил капитан. – Они его почти сразу к себе уволокли. Но калибр преизрядный, полчерепа как не бывало.
   Он тоже поднял свой стакан, чокнулся с полковником и выпил, не закусывая.
   – Такое впечатление, – сказал Сорокин, отдышавшись, – что кто-то там у них не то рубит хвосты, не то просто сводит счеты. Посторонних жертв не было?
   – На этот раз нет, – сказал Амелин.
   – Даже странно, – удивился Сорокин. – Устали они, что ли?
   Амелин пожал плечами – кто их там разберет?
   Сорокин о чем-то задумался, рассеянно пошуршал сигаретной пачкой, вставил сигарету в угол рта и чиркнул зажигалкой. После водки сигарета пошла хорошо, и он еще немного посидел, пуская дым в полированную поверхность стола и наблюдая, как он растекается по гладкой плоскости, клубясь, словно чернильная жидкость какого-нибудь спрута. Докурив сигарету до половины, полковник решительно придвинул к себе телефон.
   – Нет, – пробормотал он, – придется все-таки звонить. Надеюсь, он еще не спит.
   Амелин удивленно приподнял брови, но промолчал. Сорокин накрутил номер на старомодном аппарате с треснувшим корпусом и стал ждать.
   – Похоже, все-таки спит, – с раскаянием сказал Сорокин, но тут трубку взяли.
   – Эс.., эс.., эслушаю, – сказали в трубке.
   – Мещеряков? Сорокин тебя беспокоит. Да ты, как я погляжу, еще пьяней меня?
   – Только один раз в году, двадцать третьего февраля, Штирлиц мог позволить себе такое, – слегка заплетающимся языком отрапортовал Мещеряков.
   – Ну, ты загнул… До двадцать третьего еще вагон времени.
   – Так и я же не Штирлиц, – резонно возразил Мещеряков. – Ты чего не спишь, полковник?
   Сорокин поколебался еще секунду, но отступать было некуда – если, конечно, он намеревался все-таки разобраться в этой кровавой каше. И потом, это все-таки был Мещеряков – единственный человек в ГРУ, которому доверял полковник Сорокин. Они знали друг друга уже около четырех лет, и за время знакомства прониклись взаимным уважением.
   – Кому не спится в ночь глухую… – запустил для разминки Сорокин.
   – Знаем, знаем, кому не спится, – уверил его Мещеряков.
   – Не только ему, – сказал Сорокин. – Еще не спится милицейскому полковнику, которого одолевают разные мысли. Ты сам-то по какому поводу гуляешь?
   – По серьезному, – ответил Мещеряков. – Хотели мне, брат, генерала дать…
   – Ну?! – изумился Сорокин. – И что?
   – Ну, и не дали. Вот мы с Илларионом тут.., того.., отмечаем это дело.
   – Он у тебя, что ли?
   – Да нет, это я у него. Ты же по сотовому звонишь, тундра.
   – Вон как… И впрямь, тундра – никак не привыкну. Ну, привет ему.
   Сорокин услышал, как Мещеряков, отвернувшись в сторону, передает привет Забродову. С Илларионом Забродовым Сорокин тоже был хорошо знаком. Когда-то тот служил инструктором в учебном центре спецназа ГРУ, не поделил чего-то с начальством и ушел на пенсию. Этот страстный книгочей с подготовкой профессионального убийцы экстра-класса вызывал у Сорокина довольно теплое чувство, к которому, тем не менее, примешивалась изрядная доля опасливого восхищения – несколько раз полковнику доводилось видеть этого пенсионера в деле, с помощью Забродова он распутал пару сложных дел и искренне полагал, что равных бывшему инструктору в его сфере деятельности мало – если с ним вообще кто-то может равняться.
   «Ну, естественно, – подумал Сорокин, слушая, как Забродов в ответ на его приветствие кричит издалека что-то веселое и неразборчивое, – конечно, без этого никуда. Собственно, не будь я таким замотанным, то позвонил бы прямо Забродову – все равно Мещеряков отошлет меня к нему. Через его руки прошло столько народа, что кому, как не ему, знать то, что меня интересует.» Впрочем, что его интересует, полковник и сам знал не совсем твердо, но надеялся, что два гээрушника помогут ему в этом разобраться.
   – Так чего тебе надобно, старче? – спросил Мещеряков. Голос у него был уже почти трезвый. – Ты ведь не просто так про меня вспомнил. Ставлю свои генеральские погоны против твоих, что ты опять впутался во что-то, что превышает твою компетенцию.
   – Сказано грубо, но суть схвачена верно, – вынужден был признать Сорокин. – Ты знаешь, что в Москве творится?
   – Бардак, – немедленно отреагировал Мещеряков. – Или, выражаясь словами классика, воруют.
   – Это общий фон, – сказал Сорокин. – Вот послушай: Малахов. Володин. Строев. Алавердян. А?
   – Шел бы ты спать, полковник, – уже абсолютно трезвым голосом и без тени подначки посоветовал Мещеряков. – И что ты все время лезешь в то, что тебя не касается? Похоронят ведь, и даже не полковником, а лейтенантом.
   – С каких это пор преступления не касаются полковника милиции? – скрипучим от внезапно вспыхнувшей злости голосом поинтересовался Сорокин. – Значит, ты в курсе. Надеюсь, ты хотя бы к этому не причастен?
   – Сорокин, Сорокин, – грустно сказал Мещеряков, – как же ты меня достал. Если бы ты знал, как ты меня достал, то просто не стал бы мне звонить.
   Надеюсь, ты понимаешь, что это не телефонный разговор? Ладно, приезжай сюда. Деньги-то есть у тебя?
   Если есть, прихвати бутылочку, а то мы с Илларионом тут давно сидим, все высосали…
   – Еду, – сказал Сорокин, – ждите, алкоголики.
   Амелин сделал вопросительное движение бровями.
   – Ты свободен, – сказал ему Сорокин. – Катись домой спать.
   – А вы? – спросил капитан. Он умирал от любопытства.
   – Сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала, – немелодично пропел полковник, натягивая пальто.
   Он ощущал подъем – впервые за последние полтора месяца. Мещеряков явно что-то знал. Хорошая или плохая, это была информация, и Сорокин рассчитывал ее добыть, иначе Мещеряков просто не стал бы его приглашать.
   Забродов жил под самой крышей старого, причудливой архитектуры дома на Малой Грузинской. Отпустив такси, Сорокин свернул в узкую длинную арку, чуть ли не ежедневно собиравшую с автомобилистов обильную дань разбитыми фарами и помятыми крыльями, прошел мимо беспечно припаркованного посреди двора старенького «лендровера» цвета хаки с укрепленным на капоте запасным колесом, вошел в подъезд и поднялся на пятый этаж по пологой лестнице с витыми чугунными перилами. Оказалось, что Забродов так до сих пор и не удосужился установить у себя на двери электрический звонок. Сорокин вздохнул и забарабанил в дверь.