Воронова Влада. Муж и муз

   Ни радости в голосе, ни обиды, зато явственно слышится какое-то напряжение и даже некоторая виноватость. С чего бы только?
   Ночевать муз, разумеется, остался у нас. Я постелила ему в зале на диване, дала новую зубную щётку и полотенце, снабдила мужниным банным халатом и тапочками.
   А сама решила в подробностях расспросить супруга о причинах его внезапного сочувствия к античному приблудышу.
   Муж долго увиливал, но всё же разговорился.
   — У меня есть брат, лапка. Младший. Точнее — был брат. Со вчерашнего дня о нём можно говорить только «был». Он наркоман, лапка. Давний наркоман. Он… Там даже на человека ничего похожего уже не осталось, настолько всё… Никаких отношений ни со мной, ни с родителями он не поддерживал года четыре, не меньше. Поэтому я ничего тебе о нём и не говорил. Знаешь, когда мы ещё совсем детьми были, Игорёха под лёд провалился. Тогда я его вытащил. А вот сейчас не смог, — муж запнулся, вытер слёзы. — Днём из милиции позвонили. Завтра надо идти опознавать тело. Менты сказали — передоз. Лапка, я не хочу, не могу видеть и знать, что Игоря больше нет. Этот твой муз… Он очень похож на моего брата. И точно так же тонет в полынье. Только теперь я могу его вытащить. И… Ну не виноват Игорь ни в чём! Он не дурак и не слабак, как все о нём говорили. Просто ему не повезло. А мне не хватило сил. И… Я не хочу знать, что мёртвое, прогнившее от наркотиков тело в морге — это мой брат! Игорь не должен был умирать раньше меня. И тем более, так умирать!
   Муж закрыл лицо ладонями, застонал. Я обняла его, стала утешать. Сначала словами, а после и действиями.
   Когда муж заснул, я тихонько скользнула на кухню и достала с антресоли выбивалку для ковров. Зашла в зал.
   Муз свернул из одеяла плотный кокон, и определить, где голова, а где ноги, было невозможно. Да и неважно, где что, главное — задница совершенно точно посередине. Я половчее перехватила выбивалку и приступила к воспитательной акции.
   Прыгучесть у муза оказалась прямо-таки олимпийская, взвился он под самый потолок.
   Едва муз приземлился, я приложила его ещё разок, покрепче.
   «— Телепат хренов! — рычала я. — Убью!!!»
   Рык был мысленным, но громкость получилась не хуже, чем от голосового крика.
   Муз зажал уши и спрятался за кресло.
   «— А что мне оставалось делать? — возопил он плачуще. — Если творец отвергает музу, это означает смерть. И подыхать в мучениях придётся вовсе не творцу!»
   «— И ты решил спасти свою шкуру за счёт мучений моего мужа. Порву гадёныша!»
   Муз удрал в ванную и заперся изнутри.
   «— Я буду хорошим братом, — пообещал он. — Клянусь Олимпом и Парнасом! Ну сама подумай, зачем твоему мужу такая боль? А так, сдох какой-то наркоман и сдох. Зато брат вылечился, наркотики не употребляет, работает. С их родителями я тоже всё улажу. Никто ничего и не заметит. Если, конечно, ты правду доказывать не примешься».
   «— Да что ты там наработаешь?» — возмутилась я.
   «— На сытый прожиток хватит, — ответил муз. — Я очень хороший штукатур и кафельщик, обои клеить умею».
   «— Ты что, серьёзно?»
   «— Клянусь Олимпом и Парнасом. Чтобы сохранить рабочую форму, музы должны время от времени жить человеческой жизнью. Иначе невозможно создать достоверное художественное произведение. А в человеческой жизни надо как-то зарабатывать на питание, жильё и одежду».
   «— Ну не знаю, — сказала я. — Как-то это всё…».
   «— Твой муж будет рад возвращению брата. Он действительно очень любит своего младшенького. И винит себя во всех несчастьях этого тупого, эгоистичного, донельзя избалованного недородка. Я… Ты не бойся, творчиня, я не подведу того, кто подарил мне имя. Я буду очень хорошим братом».
   «— А своя семья у тебя есть?»
   «— Я что, чем-то похож на человека?» — зло спросил муз.
   «— Извини», — смутилась я.
   Муз немного помолчал.
   «— Мне можно выйти?» — спросил он осторожно.
   — Выходи, — сказала я вслух.
   Муз скользнул на диван, завернулся в одеяло. Лицо грустное, обиженное.
   И как будто моложе, чем было утром. Да, лет на десять моложе.
   — А… — начала было я.
   — Ерунда, — ответил муз. — Возраст нашей внешности легко варьируется от семи лет до ста семи. Творцы разные бывают, кто-то хочет получать помощь от умудрённых сединами старцев и стариц, другие ищут истину в устах ребёнка. Сейчас я в возрасте твоего деверя.
   — Ты действительно на него похож? — усомнилась я.
   — Не совсем. Но сказал же — внешний облик можно варьировать. К утру поменяются и черты лица.
   — Зачем тебе это? Только из-за рассказа? Да напишу я тебе его, чёрт с тобой!
   — Нет! — вскинулся муз. — Не надо. — И прошептал беспомощно: — Пожалуйста.
   Я забралась в кресло, прикрыла думками замёрзшие ноги.
   — Почему хочешь остаться? — спросила его. — Земная жизнь, она ведь тяжёлая. А там у вас Парнасы, Олимпы, Парадизы…
   — Я долго был один, понимаешь? — проговорил муз. — Все только или выгоняют, или используют как вещь. На Парнасе тоже невесело. Там каждый видит только себя. Почему, думаешь, у меня имени не было?
   Мне стало его жаль.
   — Тебя никто и не гонит, — сказала я. — Только пообещай, что когда тебе надоест земная жизнь, ты уйдёшь так, чтобы не причинить боли моему мужу.
   Муз отвернулся.
   — А тебе на мой уход плевать… Ещё и порадуешься… Я без обид, все вы, творцы, одинаковы, и с этим ничего не поделаешь. Те, кто может нас слышать, не хотят слушать, а те, кто хочет слушать, не способны слышать. Все, кто смог зажечь в себе искру творения, присутствия муз на дух не переносят. Едва на порог сунешься, поганой метлой гонят. Те же, кто норовит творить без искры, вцепляются в нас мёртвой хваткой и выжимают до капли. Я до тебя у одной творчини был… Жуть какая до музов охочая. Все наши от неё стоном стонут. Дама детективы с элементами любовного романа строчит. Продуктивность конвейерная. Но в довесок к такой расторопности воображение крольчихи, помноженное на львиные амбиции и полное отсутствие чувства языка. Без музов этой творчине и строчки не написать. Но она нас не слышит! Точнее, слышать-то слышит, но не понимает. Когда наши слова проходят через её уши и мозг, они искажаются в такую низкопробщину, что от обиды за разрушенный замысел в петлю впору. В принципе, детектив — не мой профиль, однако сейчас в моде смешение жанров, и я очень старался… Пережёг себя в этом замысле не хуже феникса. Но знала бы ты, во что она превратила мой сюжет!
   — Во что превратила, мне неинтересно, — сказала я. — Но первоначальный вариант послушаю.
   — Ты скажи ещё, что будешь его записывать.
   — Сам не безрукий, — ответила я.
   — Что? — не понял муз.
   Я вскочила с кресла и включила компьютер.
   — Иди сюда. Садись. Вот это твоя папка, вот файл. Сохраняются изменения вот так… А так создаются новые документы…
   — Да знаю я! — огрызнулся муз. — Компьютером пользоваться умею.
   — Тогда и вопросов нет. Садись и пиши. А вздумаешь влезть в мой текст — убью. Дай-ка я свои папки для надёжности запаролю. Всё, компьютер к твоим услугам.
   — Ты мне что, самому по клавишам стучать предлагаешь?! — возмутился муз. — Для технических работ есть творцы! А я — Создатель Замысла. Моё дело вдохновлять на творчество. Барабанить по клавиатуре — удел более примитивной составляющей творческого процесса, именуемой писателем.
   — А не пошёл бы ты на Парнас, высшая составляющая? — ласково поинтересовалась я. — Напутствие метлой дать не получится, ввиду отсутствия таковой, однако могу предложить кое-что на замену, — потянулась я за выбивалкой.
   Муз мгновенно скрылся в ванной.
   — Да не могу сам текст гнать! — жалобно проскулил он из-за двери. — Нельзя это музам! Наше творчество может приходить в мир только через посредничество человека.
   — Если творишь чужими руками, — сказала я, — то и не жалуйся на искажения творений. Тоже мне, искусство! Союз творца и музы, гибрид бездарности и лени. В книжный магазин уже зайти нельзя, на полках такое стоит, что блевать хочется, а тут разные, якобы литературно одарённые умники заявляют, что набор текста для них низменное занятие. Если бы твои замыслы действительно хоть чего-нибудь стоили, ты не по творцам бы метался, а нанял бы секретаршу с высокой скоростью набора. Достоевский, кстати, свои произведения надиктовывал стенографистам. И ничего, стал классиком.
   Муз молчал.
   — Чтобы утром тебя тут не было, — велела я. — И всем остальным передай — музам вход воспрещён!
   — А твой муж? — тихо спросил муз. — Как он переживёт смерть брата?
   — Лучше один раз оплакать беспутного брата, чем всю жизнь с ним маяться. Ты ещё никчёмней этого дохлого наркомана.
   — Неправда! — выскочил из ванной муз. — Я…
   — Что? — перебила я. — Что конкретного ты сделал, кроме того, что норовил на халяву пристроиться к одержимым графоманией наборщикам текста? Ты даже собственную душу им на подтирку отдавал, лишь бы только самому не работать.
   — Нет!
   — Разве? А как же тогда назвать твои искажённые замыслы? Твоими чувствами и мыслями, всей твоей душой задницу вытерли и выбросили. Только ради того, чтобы пальчики свои сиятельные прикосновением к низменной клавиатуре не осквернить, ты столетиями позволяешь окунать себя в дерьмо по самую макушку.
   Муз с треском захлопнул за собой дверь в ванную. Зашумела вода.
   Я вернулась в зал, села в кресло.
   Вскоре пришёл муз. Глянул на меня волком, шагнул к компьютеру. Мгновение поколебался и сел за клавиатуру.
   Набрал абзац.
   — У тебя словарь Даля есть? — спросил муз.
   — И Даля, и Ожегова. Но только в бумажном виде. Полка рядом с компьютером. Там и все остальные словари — орфографический, орфоэпический. Электронным вариантам я не доверяю, пока они слишком скудные.
   — Нашёл, — сказал муз. — Ага, у этого слова два значения. А синоним… Угу…
   Муз вернулся за компьютер.
   Я сделала музу чай и пошла спать.
   Разбудил меня мужнин ор. Голоса шли со стороны кухни.
   — Где тебя, урод, носило целых полгода? Мать с ума сходит! Вчера в морг похожий на тебя труп привезли. Ты хоть представляешь, что с ней было бы?
   — Так сообщили о нём только тебе!
   Судя по увесистому хлопку и пронзительному визгу, муж пустил в ход забытую мной выбивалку.
   — А на меня, значит, можно наплевать?! — взревел муж.
   Опять хлопок, визг, топот ног по направлению к залу.
   Надо, пожалуй, подниматься и утихомиривать, пока они в пылу братского разговора какую-нибудь мою вазочку не разбили.
   — Я на лечение ездил! — выкрикнул муз. — Я больше не наркоман. Честно.
   И пала тишина.
   Я заглянула в зал.
   Муж стоял в остолбенении. К нему осторожно подошёл муз.
   — Я был на лечении, — повторил он.
   — Почему ты ничего мне не сказал? — тихо проговорил муж.
   — Я боялся, что ничего не получится. Не хотел зря обнадёживать. — Муз подошёл к мужу и сказал просяще: — Не обижайся, брат. Я правда ничего не мог сказать. И теперь не будет больше никаких наркотиков. По-правде не будет. Никогда.
   Муж крепко обнял его, уткнулся лицом в волосы.
   — Игорь… Игорёха…
   Плечи у мужа дрожали.
   — Не надо! — испугался муз. — Пожалуйста. Ведь всё теперь в порядке. Я вылечился, я работать пойду. Пожалуйста, не надо плакать.
   Я тихо скользнула на кухню.
   Пожалуй, не так и плохо, что в нашей жизни появился муз. Мужу, во всяком случае, это пойдёт на пользу.
   А вечером порядком взволнованный и бледный от переживаний муз дал мне распечатку первых десяти страниц своей книги.
   — Хочу! — завопила я, дочитав. — В смысле, давай продолжение, интересно! И стиль классный! Блин, у тебя даже опечаток нет. Не то что у меня…
   — Зато у тебя персональный корректор есть, — ответил польщённый муз.
   — Было бы что корректировать, — вздохнула я.
   — Наладится, — утешил муз.
   И действительно, вскоре наладилось. На первой же городской конференции. Обычно все выступления на таких мероприятиях я слушаю очень внимательно, поскольку рассказывается там много полезного. Но в этот раз… Все докладчики как сговорились и цитировали статьи из фармакологического журнала, который я и сама неделю назад прочитала от корки до корки. Учитывая, что в первоисточнике статьи выглядели несравненно разумнее, чем в трактовке докладчиков, высидеть это сборище до конца было сущей пыткой. Я заткнула уши плеером, открыла блокнот, которым снабжают участников конференций, и, со злости на столь удручающую невезуху, за четыре часа настрочила всю первую главу застопорившейся было книги.
   Получилось более чем неплохо, теперь бы всё это перепечатать.
   Но днём я по горло занята на работе, а вечером за одним компьютером безвылазно сидит муж, за другим — муз. Я же осталась на бобах. Книга тем временем продолжала наращивать страницу за страницей. Уже блокнот закончился, я толстую тетрадь купила. Однако это не выход.
   — Значит так, — сказала я мужчинам. — День рождения у меня через месяц, так что на ноутбук мне заработать успеете.
   Муз и муж переглянусь, вздохнули и клятвенно заверили, что ноутбук у меня будет.
   — Чёрный, с серебристой клавиатурой, — уточнила я.
   — Как скажешь, лапка. — Это муж.
   — Как хочешь, сестричка. — Это муз.
   — Тогда всем чаю, — сказала я.
   — С мятой, — заказал муж.
   — С ванильным печеньем, — поддержал муз.
   Я улыбнулась и пошла на кухню.