Возовиков Владимир. Сиреневые ивы

   История неизменно стоит за тех, кто помнит своих братьев и товарищей, павших в борьбе за общее дело, и никогда не изменяет этой памяти. В Монголии, как и у нас, хранят память о каждом событии, в котором испытывалась дружба наших народов и армий. В Народной Монголии, как и у нас, всеобщей любовью окружены имена героев, отдавших жизни за то, чтобы с этого синего неба людям светили только счастливые звезды. У того, чье имя носит застава, рядом с Золотой Звездой и двенадцатью советскими орденами сиял на груди и монгольский орден. Его служба советской Родине, которую нес он бок о бок с воинами братской страны, была для Монголии так же дорога и необходима, как служба своих бойцов...
   Как бы ни разнились братья внешне, они чем-нибудь да похожи. Вот и сейчас в собранности сержанта Ведерникова, в цепком взгляде Сергея Обухова, в угрюмоватой сосредоточенности Сергея Худякова и Александра Владыкина, в бойкой подвижности Сергея Лапшина нам чудятся чьи-то иные повадки. Ну, конечно, вот с таким же пристрастием и старательностью исполняли боевую работу подчиненные монгольских офицеров Олгодалбазара и Чойжамца, в гостях у которых довелось нам побывать однажды.
   Граница - всегда граница. Связывая братские народы, она все равно требует бдительности, чтобы враг не рассчитывал на слабые звенья там, где погранзнаки стоят друг против друга вехами братства...
   Глядя на уверенную посадку майора Белянина, невольно подумаешь: в седле человек родился, а между тем он еще новичок на кавалерийской заставе. Потребовалось овладеть лошадью - овладел так же быстро и уверенно, как в свое время овладел технологией сборки агрегатов на красноярском комбайновом заводе, в годы срочной армейской службы овладевал оружием, военной тактикой, партийно-политической работой, методикой обучения и воспитания, ведь именно тогда, на срочной службе, Валерий Белянин сдал первый офицерский экзамен и увольнялся в запас младшим лейтенантом. Думал ли, что через три года по партийному призыву придет в пограничные войска замполитом заставы и снова будет учиться, овладевать всеми тайнами границы, учить и воспитывать других?
   Бывает - знакомишься с обаятельным человеком, а через час-другой от обаяния и следа не остается. Майор Белянин при первом знакомстве не производит особого впечатления; ни богатырской стати, ни зычного голоса, и лицо самое обыкновенное, и речь простоватая, на сибирский манер. Но побудешь с ним недолго, и потянет тебя к этому человеку надежно с ним, спокойно и легко. Вспоминаем вехи его пограничной биографии, и многое становится понятным. Через год он сдал экстерном за военное училище, досрочно получил очередное воинское звание, был назначен начальником заставы на ответственный и беспокойный участок. Вскоре его наградили медалью "За боевые заслуги". Он еще молод, а на погонах майорские звезды, на тужурке - орден Красной Звезды. И назначение его начальником именной заставы тоже не случайно.
   Обаятельно истинное мужество: рабочее, повседневное, непоказное, которое сочетает внутреннюю дисциплину и развитое чувство ответственности за дело. Вот это мужество и привлекает к Валерию Владимировичу Белянину его подчиненных. И то, что замечают они в нем прежде всего заботливую доброту, вполне справедливо: самая строгая требовательность доброжелательна, если ее подпирает личный пример командира, если она в интересах службы, в интересах всех и каждого в отдельности.
   Скомандовав полдневный привал в тенистом распадке, майор Белянин последним сходит с лошади, но первым расседлывает своего скакуна, укладывает седло внутренней стороной потника к солнцу - чтоб подсох, привязывает лошадь в тени, где поменьше гнуса, следит, как снимают вьюки пограничники, изредка бросая короткие замечания. Он последним садится, последним открывает фляжку с водой, последним берет ложку, но первым встает после привала. Его Орлик первым оседлан, и у начальника заставы остается время проверить седловку и надежность вьюков. Главные испытания для нас только начинались.
   ...Лошади стелются по крутосклону - кажется, земля опрокидывается на спину с горами и тайгой. Очень это неприятно без привычки - когда небо повисает за твоей спиной. Долгий подъем сменяется острым гребнем, где только-только ступить конскому копыту. Слева - почти отвесный склон, по которому чудом взбегают к вершине хребта стройные лиственницы и ели. Зеленая тьма пади кажется бездонной - человеческий глаз не в силах достигнуть ее дна. Справа - та же зеленая бездна, налитая солнечной дымкой.
   - Сюда нарушителя, пожалуй, и на аркане не затащишь, - говорим соседу, чтоб только отвлечься от гипнотизирующей бездны. Он пожимает плечами.
   - Отчего ж? Мы ведь ходим.
   - Как же его искать, если укроется в этакой пади7
   - На то свои секреты. Главное - обнаружить присутствие. И на то секреты имеются. Да я вам так скажу: на здешнем граните ни один след не спрячешь, в какую бы сторону ни пошел.
   Отчасти нам понятно его иносказание. И в новом свете видится общительность начальника заставы и его заместителя по политчасти. Тот и другой не упустят случая заглянуть в поселок или на ближний прииск, непременно остановятся потолковать со встречным пастухом и лесным объездчиком, и не случайно в бытность нашу на заставе первым ее гостем был председатель местного сельсовета, а замполит весь свой выходной провел в тире и спортивном городке со старшеклассниками соседнего поселка. Вместе с зелеными фуражками границу охраняет каждый местный житель.
   Если у пограничников столько друзей в округе, действительно на здешних камнях чужаку трудно утаить следы.
   На крутом спуске молодые лошади, повинуясь своим нетерпеливым седокам, идут прямо - наискось по склону, лишь две из них, предоставленные собственной воле, поддерживают авторитет "учебных" коней - спускаются не спеша, по всем правилам, разворачивая корпуса из стороны в сторону - словно танцуют фигурный вальс. Пограничники, смеясь, поджидают гостей в седловине, но вот из-за деревьев появляется майор в сопровождении радиста, и улыбки будто смывает с солдатских лиц.
   - Сергей Станиславович, - не по-обычному, ласковым голосом начальник заставы окликает Лапшина. - У вас легко поднимется рука пристрелить свою Реону, если она сломает ногу?
   Бойкий на слово пограничник удивленно смотрит на майора, растерянно касается шеи своей резвой кобылки.
   - А вы, Владыкин, легко расстанетесь с вашим Ежом? И вы, Худяков, с Абреком? Вы, Ведерников, с Пеналом?..
   У сержанта было время уловить смысл вопроса, он виновато опускает глаза.
   - Это не повторится, товарищ майор.
   - При мне не повторится?
   - Не повторится, товарищ майор.
   - Верю. Вперед...
   Горы лихачей не любят. И самое опасное, если человек, привыкая к соседству опасности, забывает о правилах осторожности, которые здесь закон. Заманчиво на глазах друзей прогарцевать по крутому спуску, чтобы и у них, и у тебя самого дух захватило, а вдруг лошадь оступится, угодит ногой в трещину, опрокинется вместе с наездником?
   Нет, майор Белянин никогда не задает вопросов зря.
   Над нами появляется вертолет, пограничники подают условный знак, и пилот, качнув машину, уходит своим маршрутом.
   После очередной связи с заставой отряд круто поворачивает в глухую падь, где едва ли ступала нога человека. Мы и должны убедиться, что не ступала, по крайней мере, в последние дни. Кони бесстрашно вламываются в чащу, перешагивают громадные валежины, но в седлах держаться невозможно - рогатые сучья в любой миг грозят сбросить на землю. Влажный полумрак становится прохладнее, хотя дышать труднее, под ногой чаще и чаще замшелые валуны, где-то возникает и становится отчетливее звон ручья, который набирает силу от бойких, холодных ключей. В таких падях рождаются прозрачные забайкальские реки. Вслепую отводишь кустарник, а в ладонях оказываются зеленые гроздья смородины, они как будто сами просятся в руки, зная, что им здесь созреть и осыпаться ни птицам, ни зверям не осилить могучего урожая ягод, вызревающих в таежной глуши.
   Неожиданно падь распахнулась просторной поляной. Вокруг - стена зарослей, над нею крутые откосы гор, поросших сосной и лиственницей, рвутся в поднебесье. Здесь, на зеленом дне гигантского расширяющегося колодца, словно кто-то рассыпал незатухающие угли костра, их оранжево-красные лучи не в силах пригасить даже полуденный свет. Жарки!.. Весенние жарки в середине июля. Как будто в этом глухом уголке гор задержался май, а беспощадное забайкальское лето течет где-то вдали по сухим, опаленным солнцем хребтам.
   Пограничники внимательно осматривают поляну, тщательно обходя рассыпанный костерок оранжево-красных цветов, а они весело смотрят сквозь сетку серебряных звездочек горного лука, как будто знают, что их никто не сорвет и не затопчет.
   Свежи травы горной пади, ни разу не пересекли мы человеческого следа, но пограничники все так же насторожены и как будто даже недовольны. Начинает казаться, что наш отряд не просто совершает "профилактический" рейд в приграничной полосе, но ведет какой-то целенаправленный поиск. Однако гостям не положено расспрашивать хозяев о их служебных секретах; что можно сказать, они в свое время скажут сами.
   Далеко над горами ворохнулось железо. Удивленно поднимаем головы. Самолет?.. Небо кажется не таким синим, как там, наверху, где по каменным гребням проходит самый рубеж границы, - вероятно, влажный воздух над падью растворяет синь. И снова вдали ворохнулся гром, явно не самолетный.
   - Стоит выйти в рейд - гроза тут как тут, - улыбается Сергей Лапшин, помогая радисту свернуть антенну. - Почаще выходить надо, а то не миновать засухи.
   Как-то не верится, что из знойной бездны неба может упасть хотя бы капля. Но кое-кто из пограничников перекладывает плащ поближе. Начальник заставы смеется:
   - Напрасно. От здешней грозы никакие плащи не укроют. А добрый душ пограничнику только на пользу. Сейчас не октябрь.
   Мы не сделали и сотни шагов от поляны, когда в прогале ветвей над вознесенными в небо скалами возникло седое клубящееся облако и сухим пушечным выстрелом разорвало небо над падью. В полном безветрии странным показался набегающий шелест. После первых редких дождевых картечин на минуту-другую мертвая тишина обняла тайгу, и тогда внезапно, отвесным водопадом, сгибая ветви деревьев, обрушился ливень.
   Пограничники словно не заметили столь резкой перемены в окружающей природе - продолжался поход, продолжалась служба.
   x x x
   Они лежали в кустарнике, в трехстах метрах от контрольно-следовой полосы, когда небо на западе стало чернеть. Весь пройденный путь казался легкой прогулкой в сравнении с несколькими сотнями шагов через открытое пространство, перерезанное лентой вспаханной земли, которую не обойти и не объехать. Где проходит самая черта границы, они не знали, да и не могли знать, как не могли знать и другого: одна контрольно-следовая полоса на их пути или будет и другая. Младший вдруг понял, какую непоправимую ошибку совершил начальник, выбрав для перехода именно эту границу. Если зеленые фуражки обнаружат их след, тревога прозвучит и на той стороне, там станет так же опасно, как здесь. Как же не сообразил он такого простого: если на той стороне тебя сразу встречают свои, можно прорываться решительно, даже под огнем, не обращая внимания на оставленные следы, - лишь бы не догнала пуля!
   ...Но как пройти, не оставив следа? В свое время он перечитал множество детективов, в которых искусные шпионы легко проникали через любые тщательно охраняемые границы, применяя самые невероятные способы - чаще всего на подставках, имитирующих следы кабанов, оленей, медведей и даже тигров, однако позднее узнал: все это лишь плод фантазии сочинителей. Самый неискушенный пограничник, пройдя десяток шагов по такому следу, обнаружит обман, не говоря уж о служебной собаке, которая сразу учует человека. В реальности все проще и труднее. Вот она, совсем не широкая полоска вспаханной земли, и, как ни изощряйся, какой-то твой след на ней останется, и это будет человеческий след, который поднимет на ноги целую заставу, может быть, не одну.
   Он шел через чужую границу впервые, и еще перед посадкой в поезд начальник долго и тщательно инструктировал его, рассказывал о разных способах преодоления пограничных полос, но сейчас, в столкновении с реальностью, ни один из этих способов не годился, как и хитроумные приемы книжных шпионов. Начальник, видно, тоже понял это, он велел ему срезать плотную ветку сосны и сказал: "Через контрольно-следовую полосу ты понесешь меня на себе. Будешь пятиться, заметая следы. Если зеленые фуражки нас обнаружат, они подумают, что прошел один. Надо, чтобы они не сразу поняли, в какую сторону шел нарушитель. Когда же восстановят след, то подумают, что человек пришел с той стороны, и пойдут от нас в противоположную сторону. Потом они, конечно, поймут свою ошибку, но мы будем уже далеко". Просто, зато надежно, как все простое. Да, начальник мудр, но нести его на себе, пятясь, да при этом еще и собственные следы заметать будет тяжело. Однако не начальнику же нести на себе подчиненного, хотя он вдвое сильнее.
   Тревожила смутная догадка, беспокойство все время росло, и вдруг, с первым дуновением ветерка, мысль прояснилась. Советские пограничники увидят один след на вспаханной полосе. И этот след прихватит служебная собака, по нему она пойдет до конца. Значит, в опасный миг начальник может отделиться на каком-нибудь каменистом участке, где его собственный след не будет заметен. Пограничники найдут одного нарушителя и успокоятся. И, как знать, может быть, они найдут уже не человека, а труп? Возможно, и время перехода границы начальник рассчитал в согласии с действием зеленого шарика? Возможно, яд уже "просыпается", чтобы через несколько часов убить!..
   Он почувствовал тошноту, темная, колющая судорога прошла по спине, тело содрогнулось, и зубы лязгнули, как у зверя, проглотившего стрихнин. Лежащий рядом начальник вопросительно посмотрел в его расширенные ужасом глаза.
   - Я отравился, - еле выдавил шепотом младший.
   - Нет. - Начальник качнул головой. - Мы ели одни консервы, пили одну воду. Ты перегрелся. Скоро станет легко - идет гроза... Если большая гроза, план меняется.
   Он вдруг с силой прижал напарника к земле. По "дозорке", вдоль контрольно-следовой полосы, шли два пограничника. Они шли молча, мерным, твердым шагом хозяев, и вороненые стволы автоматов так же мерно покачивались над плечами.
   Если б можно было втиснуться в камень!.. Трава и кусты надежно скрывали нарушителей, до дозорной тропы было неблизко, но оба отчетливо слышали мерные шаги солдат. Эти шаги грохотали, казалось, на все горы, они приближались, словно тяжелый поезд, гремя на стыках, накатывал на двух людей, уткнувшихся лицами в землю. Младший наконец не выдержал, поднял голову, собираясь поднять и руки еще до того, как прозвучит громовой оклик... Солдаты в выцветших под солнцем фуражках и куртках удалялись навстречу надвигающейся туче... Только теперь младший заметил, что начальник его, уткнувшись лицом в траву, сжимает в руке оружие. "Он все-таки больше трус, чем я. И когда трусит, становится полным дураком, хотя в другое время кажется мудрецом. Вступать в перестрелку с советскими пограничниками на их территории?!. Это могут себе позволить опять же лишь киногерои, которых всегда выручит сценарист. Лучше уж сразу застрелиться!.. Но, может быть, он для того и достал оружие? Меня, конечно, первого шлепнет. Надо присматривать за начальником..."
   На западе громыхнуло, и сразу стало темнеть, дунуло сыростью. Стена дождя шла с гор как лавина. Гул тайги, встрепанной мощным порывом ветра, заглох в сплошном шелесте ливня и трескучих разрывах близких молний. Однако молнии - это не автоматы пограничников, и начальник встал, жестом заставив подняться и спутника, наклонился к его уху, крикнул:
   - Переходим сейчас! Ветку оставь, дождь размоет следы... Они теперь не скоро вернутся...
   Да, им повезло - пограничный наряд только прошел, а видимость такая, что в тридцати шагах едва различается дерево. Теперь начальник действует правильно, ведь после дождя уничтожить следы на сырой земле невозможно.
   Пока добежали до контрольно-следовой полосы, промокли до нитки. Но они согласны на то, чтобы их так же мочило сутки, и даже двое.
   За контрольно-следовой полосой, когда начальник слез со спины напарника, они позволили себе оглянуться. Ливень размывал след на глазах, и начальник впервые одобрительно хлопнул младшего по плечу, вздернув в улыбке губу, поросшую редкими волосками. Пока само небо им помогает, нельзя терять время. Надо идти быстро, надо уйти дальше, пока дождь смывает отпечатки следов, уничтожает запахи. Наследить и скрыться - это еще половина искусства лазутчика. Пройти и не оставить следа, чтобы никто и никогда не узнал, что в этом месте была нарушена граница, - вот искусство!
   Они бегом пересекли открытое пространство и нырнули в сумрачный еловый бор. Шли, стараясь держаться открытых мест, где на их следы отвесной стеной падал ливень. Они не знали, что еще в ту минуту, когда только приближались к контрольно-следовой полосе, на ближней заставе прозвучал сигнал тревоги. И что до самой границы еще не близко...
   x x x
   Целый час наш отряд "блуждал" в пади под ровным теплым ливнем. Сумрак быстро схлынул, небо в прогалах ветвей молочно светилось, и дождь, падающий с этой сияющей высоты, казался призрачным. Вспомнились чьи-то слова: "Забайкалье - это немножко другая планета". Впрочем, то же приходилось слышать и о Камчатке, и о Крайнем Севере, и о Средней Азии. Велика наша страна, огромны ее границы, на каждой служба трудна по-своему, и наше великое счастье, что в каждом поколении советских людей есть вот такие парни, с какими ненадолго свела нас судьба на этой заставе. В снегах, в песках, в горах, на самом краю земли, под вечно холодным дыханием ледяных морей они своим непоказным мужеством, честной солдатской работой, бдительным вниманием делают непроходимыми для врага все шестьдесят тысяч километров нашей границы.
   Да, и теперь, под дождем, служба продолжается: всякая звериная тропка, всякий намек на след, сломанная ветка или сдвинутый камень привлекают внимание наших следопытов, а в маленьком отряде каждый следопыт. Шарик тоже работает, описывая круги от края до края пади, и даже тройка гуранов, выскочившая на поляну в двадцати шагах перед нами, заставила его лишь на мгновение насторожиться, а в следующее он уже обнюхивал подозрительную вмятину во мху - не след ли неизвестного человека?
   На закате падь вывела нас к открытой пойме знакомой реки, и тогда дождь кончился так же внезапно, как начался. Местами над водой стлалось белое теплое молоко, всплескивали ожившие рыбы, хватая мошкару, где-то кричал удод, на прибрежной скале ворковали дикие голуби. Ночью пограничники станут в секреты, а пока начальник заставы приказал развести на берегу большой костер из сухостоя и обсушиться. Бездымное жаркое пламя встало сразу и высоко, но не погасило крупных, лучистых звезд, уже проглянувших на отмытом темно-синем небе.
   Майор Белянин переговорил с заставой, снял наушники, приказал радисту свернуть станцию, присел к костру. Когда от его одежды повалил пар, он отодвинулся в сумерки, буднично, как бы между прочим, сказал:
   - Взяли их.
   - Кого?
   - Нарушителей, конечно. Обоих взяли часа два назад.
   Одновременно приходят догадка и досада. Значит, мы действительно искали нарушителей и, пока бродили по гребням и падям, их обнаружил и задержал один из нарядов заставы. Быть рядом и упустить такой случай что может быть досаднее!
   - Пакулов?..
   Майор улыбнулся.
   - Я вижу, вы в Пакулова влюбились. Он, конечно, стоит того, но на сей раз повезло не нам. Их взяли на другой заставе, далеко отсюда.
   - Каким образом?
   - Этого я не знаю. Могу только сказать, что их взяли без выстрела, оба целехоньки. Завтра приедет начальник отряда, можете его расспросить. - Помолчав, майор снова улыбнулся: - Жалеете, что приехали к нам, а не к соседям?..
   - Чего ж теперь жалеть? И кто мог знать?..
   - Да, это правда. - Майор посуровел, на лоб его набежали морщины В том-то вся сложность нашего дела, что задержания не запланируешь. Однако соседи молодцы...
   В сумерках за рекой прокричал гуран, но теперь трубный крик его не показался таким диким, как в прошлую ночь.
   - Валерий Владимирович, - спрашивает один из нас начальника заставы, - если можно, скажите: вы знали о появлении возможных нарушителей? Если можно...
   - Чего ж? - Белянин усмехнулся. - Да только и не знаю, как вам поточнее ответить. Скажу так: мы предполагали, что на участке отряда возможно нарушение границы. Ну а служба у нас такая, что предполагать приходится всегда. И теперь вот тоже...
   Он встал, и пограничники, пообсохшие у жаркого огня, начали поспешно приводить себя в порядок.
   Густели сумерки, слышнее становилось журчанье близкой реки, незнакомая птица кричала в темной пади, медленно умирало пламя костра, ярче разгорались звезды. В темноте замирали шаги пограничников, уходивших на свои ночные посты.
   - Хотите со мной в секрет? - спросил наш постоянный спутник и хранитель Сергей Лапшин. - На три часа. Майор Белянин разрешил...
   Как будто не было многокилометрового дневного похода по горной тайге и жестокой боли в ногах от езды в седле с непривычки.
   - Спасибо, товарищ. Спасибо за честь. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Постоим на берегу
   В темноте генерал узнал его, как узнал бы собственное отражение, но имя вдруг забыл,
   - Кто? - спросил одними губами.
   И одними губами ответил:
   - Иван... Гирин Иван...
   - Узнал... - Тот улыбнулся.
   - Садись, Иван, что же ты? Устал?
   Тот отрицательно качнул головой, шагнул ближе, неслышно колыхнулась сырая, тяжелая плащ-накидка, вода стекала с нее на пластиковый пол салона, и на срезе автоматного кожуха, торчащего из-под полы, набухала в бледных сумерках светящаяся, будто фосфорная, капля.
   - Нет, - сказал тот. - Сидеть некогда. Надо спешить. Я ведь _оттуда_.
   - Да, - кивнул генерал. - Я знаю. Что там?
   - Там - бой. У них, оказывается, были танки, они бросили их против нас. Мы добились, чего хотели.
   - Спасибо, Иван... Мы легко взяли хутор. Но мы опоздали.
   - Нет. - Тот снова качнул головой. - Вы не опоздали. Потом часто кажется, что могли быстрее. Но быстрее было нельзя: человеческим возможностям есть предел.
   - Мы ведь не знали, что так получится...
   - Знали. И ты, и я, и вся рота знала, на что идем... Таня тоже знала, когда просилась с нами.
   - Таня... Что же она не пришла с тобой?
   - Наверное, этого сейчас не надо. У тебя есть другая Таня. И не одна. Жена, дочь, теперь внучка Таня - ты еще не знаешь, а она есть. Генералу показалось, что на усталом лице пришельца мелькнула улыбка, и это было так невероятно, что он вздрогнул. Но спросил, ничем не выдав изумления:
   - Скажи, Иван, как случилось с нею?
   - Разве ты не видел потом?.. Она перевязывала старшину Вахрамеева, когда ее ударил осколок мины. Она произнесла твое имя - это было ее последнее слово.
   - Но если ты пришел, то и она...
   - Я пришел, чтобы спросить о моем однофамильце, старшем лейтенанте Гирине. Что ты решил с ним?
   - Решает его командир.
   - Но за тобой последнее слово.
   - Я думаю, как и его командир: Гирину рано доверять роту. Пусть поучится ответственности за людей.
   - Ответственности? Можно ли научить ответственности, наказывая за смелость?
   - Ты хочешь сказать...
   - Это ты хочешь сказать. Ведь я - это ты.
   Набухшая мерцающая капля сорвалась с автоматного кожуха, высокая тень отступила к противоположной стене, к серому квадрату окна, чтобы раствориться в нем.
   - Иван, погоди! Куда же ты? Хоть минуту...
   - Не могу, - донеслось издалека. - Там идет бой, и солдаты без командира.
   - Но бой закончился давным-давно!
   - Нет. Тот бой никогда не закончится. Никто, даже в самом далеком времени, не может звать нас оттуда. Если мы уйдем со своего рубежа, время пойдет иначе... Помни, мы ни в чем тебя не винили, мы гордились, что первой на тот берег ты послал нашу роту. Мы всегда боялись только одного - трусости. Пусть они знают об этом, и Гирин тоже...
   Генерал сделал движение, чтобы коснуться сырой плащ-накидки друга, чье вечно памятное лицо множество раз являлось ему как неисцелимая, всегда готовая напомнить о себе боль, но рука повисла в воздухе.
   - Иван, погоди, можно ли сравнить то и это? Тогда шла война...
   И, будто эхо, уже из-за стенки салона, из ночного леса;
   - А разве нынче ты учишь их играть в шашки?
   ...Проснувшись, генерал сидел на жестком откидном ложе, приделанном к стенке автобуса; напротив мутно светились два нешироких окошка, похожих на иллюминаторы, и темная ветка березы в одном покачивалась, словно задетая кем-то. Казалось, человек только что стоял рядом, чувствовалась сырость от лужицы, натекшей с его одежды, но генерал знал: иллюзию рождает шорох дождя по тонкой крыше штабного автобуса.
   Он потер виски, нашарил сапоги, обулся, затянул ремень, сразу ощутив знакомую подобранность и легкость, - точно груз большой и трудной жизни перестал давить на его плечи, будто он все еще двадцатилетний комбат. На учениях старые командиры молодеют, молодые взрослеют... Накинув плащ, вышел наружу, постоял у палатки, где спали офицеры штаба. Дождь шуршал по листьям деревьев, позванивали ручьи и капель, ночной лес был наполнен вздохами и шепотом.