Да, с таким коварным типом, как Стеглз, нужно постоянно быть начеку. Он мог бы давать платные уроки Макиавелли [32].
– Все было заранее подстроено, Дживс, – сказал я. – Стеглз сделал это нарочно – обычный трюк, чтобы вывести из строя фаворита.
– Я ни секунды в этом не сомневаюсь, сэр.
– Что ж, как видно, он оставил Бинго в дураках.
– Таково всеобщее мнение, сэр. По словам Брукфилда, в местной пивной «Бык и конь» ставки против мистера Уингема принимают из расчета один к семи, и до сих пор нет желающих.
– Ну и ну! Так в деревне тоже заключают на них пари?
– Да, сэр. И в Твинге, и в соседних селениях. История эта вызвала широкий интерес. Мне говорили, что даже в столь отдаленных местах, как Нижний Бингли, наблюдается всплеск спортивного азарта.
– Что ж, просто не знаю, чем мы можем ему помочь. Если Бинго такой болван…
– Мне кажется, нужно всегда бороться до конца, сэр, и я взял на себя смелость предложить мистеру Литтлу план действий, который может изменить счет в его пользу. Я порекомендовал ему заняться благими делами.
– Благими делами?
– В масштабах нашей деревни, сэр. Читать прикованным к постели, беседовать со страждущими – ну, вы понимаете, сэр. Можно не сомневаться, что положительные результаты не заставят себя ждать.
– Да, конечно, – с сомнением сказал я. – Но, черт подери, если бы я оказался прикован к постели, мне не доставило бы большого удовольствия видеть перед собой физиономию такого шизика, как Бинго, и слушать его несусветную чушь.
– Этот аспект, безусловно, нельзя сбрасывать со счетов, сэр, – сказал Дживс.
Две недели от Бинго не было ни слуху ни духу, и я решил, что он сошел с дистанции и признал свое поражение. И вот как-то незадолго до Рождества я протанцевал весь вечер в «Эмбасси» и вернулся домой далеко за полночь. Я честно отплясал без перерыва до двух ночи, с ног валился от усталости и мечтал поскорее добраться до постели. Вообразите мое разочарование и досаду, когда, войдя в спальню и включив свет, я увидел на своей подушке физиономию Бинго. Паршивец спал в моей постели безмятежным сном младенца со счастливой, мечтательной улыбкой на устах.
Ну, знаете, всему есть предел. Мы, Вустеры, свято чтим вековые традиции гостеприимства, но, когда гость оккупирует вашу постель, тут уж не до традиций. Я запустил в него башмаком, Бинго приподнялся на постели и издал какие-то булькающие звуки:
– А? Что? Что такое?…
– Какого дьявола ты улегся в мою постель?
– А, привет, Берти. Это ты!
– Да, это я. Почему ты улегся в мою постель?
– Я приехал в Лондон по делам и решил остаться на ночь.
– Прекрасно, но почему ты улегся в мою постель?
– Черт тебя подери, Берти, – с раздражением сказал Бинго, – перестань бубнить про эту чертову постель. В соседней комнате есть еще одна. Я своими глазами видел, как Дживс ее стелил. Скорее всего, она предназначалась для меня, но я же знаю, какой ты радушный хозяин, вот и зарулил сюда. Послушай, Берти, – сказал он, явно устав от дискуссии на постельную тему, – я вижу свет.
– Ничего удивительного, уже три утра, вот-вот начнет светать.
– Я выразился фигурально, дубина. Я хотел сказать, что для меня забрезжила надежда. Насчет Мэри Берджесс. Присаживайся, я тебе сейчас все расскажу.
– Не сяду. Я иду спать.
– Прежде всего, – сказал Бинго, подложив под спину подушку и закуривая сигарету из моего настольного портсигара. – надо еще раз воздать должное гению Дживса. Новый Соломон. Я был на грани поражения, когда обратился к нему за помощью, а теперь благодаря ему веду с большим счетом – говорю это тебе после трезвого и непредвзятого анализа. Как ты знаешь, он посоветовал мне отыграть очки за счет благих дел. Берти, старик, – с чувством сказал Бинго, – за последние две недели я ублажил стольких страждущих, что, если бы у меня был брат и меня попросили утешить его на смертном одре, клянусь, я бы прибил его кирпичом. Впрочем, как ни тяжело мне это далось, наш план сработал безукоризненно. Недели не прошло – и она заметно смягчилась. Снова стала кивать мне при встрече на улице и все такое. Два дня назад, когда мы случайно повстречались около их дома, она мне улыбнулась – такой, знаешь, слабой, ангельской улыбкой. А вчера… Ты помнишь этого священника, Уингема? Того носатого парня?
– Конечно помню. Твой соперник.
– Соперник? – Бинго удивленно вскинул брови. – Ну, может быть, когда-то его можно было называть моим соперником. И то с большой натяжкой.
– Вот как? – спросил я, раздраженный его отвратительным самодовольством. – Если хочешь знать, совсем недавно в «Быке и коне» в Твинге, да и в других селениях вплоть до Нижнего Бингли, давали семь к одному, что ты проиграешь.
Бинго вздрогнул всем телом, обильно осыпав одеяло сигаретным пеплом.
– Ставки? – прохрипел он. – Ставки! Ты хочешь сказать, они заключают пари на самое сокровенное, на священное чувство… Проклятье! Неужели люди настолько утратили стыд и для них уже нет ничего святого?… Выходит, ничто в мире уже не свободно от посягательств их омерзительной, животной алчности? Послушай, – задумчиво сказал Бинго, – а может, и мне поучаствовать? Семь к одному! Ничего себе! А кто предлагает такую цену? Впрочем, лучше не стоит. Могут превратно истолковать.
– Ты, я гляжу, совершенно уверен в победе, – сказал я. – Мне казалось, что Уингем…
– Он мне больше не страшен, – сказал Бинго. – Как раз собирался тебе рассказать. Уингем заболел свинкой и выбыл из игры по меньшей мере на месяц. Но это еще не все. Он должен был ставить в Твинге «Школьное рождественское представление», а теперь это поручили мне. Вчера вечером я зашел к старику Хеппенстолу и подписал контракт. Ты понимаешь, что это для меня значит! Целых три недели я буду в центре здешней культурной жизни, а потом меня ждет небывалый триумф во время премьеры. Все будут смотреть на меня с уважением, заискивать и все такое. Представляешь, какое это произведет впечатление на Мэри? Она увидит, что я способен трудиться, что во мне скрыта бездна достоинств, что я не легкомысленный мотылек, как она прежде думала, а…
– Я понял, понял, можешь не продолжать…
– В сельской глуши рождественское представление – очень важное событие. Старик Хеппенстол только им сейчас и занят. Со всей округи слетятся здешние шишки. Будет сам сквайр с семейством. Берти, дружище, это мой звездный час, и я его не упущу. Плохо, конечно, что я не принимал в этом участия с самого начала. Ты не поверишь: тупица священник, начисто лишенный воображения, выбрал для постановки кретинскую сказку из детской книжки столетней давности – ни единой хохмы, нет даже намека на юмор. Сейчас уже поздно менять пьесу, но я по крайней мере добавлю перца. Впишу забавные реплики и уморительные диалоги, надеюсь, это ее немного оживит.
– Ты же отродясь ничего не писал.
– Когда я сказал «впишу», я имел в виду «позаимствую». Для этого я и прискакал в Лондон. Ходил в «Палладиум» [33] на ревю «Обними меня, детка». Там масса находок. Конечно, не так-то просто создать яркое театральное зрелище в сельском актовом зале, без настоящих декораций, с толпой дебилов от девяти до четырнадцати лет вместо труппы, но у меня кое-что уже вырисовывается. Ты ходил на «Обними меня»?
– Дважды.
– В первом действии есть просто классные места, можно передрать оттуда все эстрадные номера. Потом это шоу в «Паласе». Завтра перед отъездом схожу на утреннее представление. Уверен, там тоже найдется что-то стоящее. Короче, можешь не переживать насчет того, что я не в состоянии написать ни строчки. Все будет в лучшем виде, старина, в самом лучшем виде. А теперь, дружище, – сказал Бинго, уютно сворачиваясь под одеялом, – извини, но я не могу болтать с тобой всю ночь. Тебе-то что, ты завтра будешь бить баклуши, а я человек занятой. Спокойной ночи, старик. Закрой за собой поплотнее дверь и погаси свет. Завтрак в десять, я полагаю? Ну, пока. Спокойной ночи.
После этого я три недели не видел Бинго. Зато голос его слышал постоянно – он завел манеру названивать мне по междугородному и советоваться но разным поводам: во время репетиций у него то и дело возникали вопросы. Это продолжалось до тех пор, пока однажды он не поднял меня с постели в восемь утра, чтобы спросить, нравится ли мне название «Счастливого Рождества!». Я решительно потребовал, чтобы он прекратил это издевательство, после чего он угомонился и на какое-то время исчез из моей жизни. И вот в один прекрасный день я зашел переодеться к ужину и увидел, что Дживс рассматривает здоровенное бумажное полотнище, наброшенное на спинку кресла.
– Это еще что такое, Дживс? – воскликнул я. Я с утра чувствовал слабость, и эта штука меня доконала окончательно.
– Это афиша, сэр, ее прислал мне мистер Литтл с просьбой обратить на нее ваше внимание.
– Что ж, считайте, что вам это удалось.
Я еще раз взглянул на афишу. Ничего не скажешь – она и вправду бросалась в глаза. Длиной она была не меньше семи футов, и большая часть текста была выполнена красной тушью такого яркого оттенка, какого мне в жизни не приходилось видеть.
Вот что на ней значилось.
– Что вы об этом скажете, Дживс? – спросил я.
– Признаться, я несколько озадачен, сэр. Думаю, мистеру Литтлу стоило последовать моему совету и сосредоточиться на благих делах.
– По-вашему, представление провалится?
– Я предпочел бы воздержаться от прогнозов, сэр. Но, насколько я знаю, не все, что нравится лондонской публике, подходит для сельского зрителя. Эти столичные штучки могут не снискать должного успеха в провинции.
– Видимо, мне придется тащиться в Твинг на это чертово представление?
– Полагаю, мистер Литтл сочтет себя оскорбленным, если вы не приедете, сэр.
В тесноватом помещении твингского актового зала пахло свежими яблоками. К моему приходу зал был уже полон, я специально пришел за несколько минут до начального свистка. Мне уже приходилось бывать на сельских спектаклях, и я не хотел, чтобы меня запихнули на почетное место в передних рядах, откуда нельзя в случае необходимости незаметно ускользнуть на свежий воздух. Я занял прекрасную стратегическую позицию рядом с дверью в задней части зала.
Отсюда мне была хорошо видна собравшаяся публика. Как всегда в подобных случаях, в передних рядах сидели Важные Шишки: сквайр [34] – краснолицый, спортсменского вида пожилой джентльмен с седыми усами, члены его семьи, многочисленные местные священнослужители и именитые прихожане. За ними следовала плотная группа зрителей, которых можно отнести к нижнему среднему классу. А в задних рядах социальный статус публики круто опускался на несколько ступеней – эту часть зала облюбовали Деревенские Заводилы, которые пришли не столько из любви к драме, сколько польстившись на бесплатный чай после представления. Одним словом, в зале в этот вечер собрались представители всех слоев твингского общества. Шишки перешептывались с любезными улыбками, Нижне-Средние сидели с прямыми спинами, словно одежда у них была из жести, а Заводилы щелкали орехи и обменивались солеными крестьянскими шутками. Мэри Берджесс играла на фортепьяно вальс. Рядом с ней стоял этот священник, Уингем, – как видно, он уже оправился от болезни. Температура в зале была градусов пятьдесят, если не больше.
Кто-то крепко ткнул меня в бок, я оглянулся и увидел Стеглза.
– Привет, – сказал он. – Оказывается, и вы здесь.
Я терпеть не могу Стеглза, но Вустеры умеют скрывать свои чувства. Я изобразил на своем лице что-то вроде улыбки.
– Да вот, Бинго уговорил приехать на его представление, – сказал я.
– Говорят, он приготовил нечто грандиозное, – сказал Стеглз. – Специальные эффекты и прочее.
– Я тоже так слышал.
– Ну да, этот спектакль для него много значит, верно? Он вам, конечно, рассказывал про Мэри Берджесс?
– Рассказывал. А еще я слышал, будто вы принимаете пари семь к одному, что у него ничего не получится, – сказал я и смерил паршивца строгим взглядом.
Он и бровью не повел.
– Невинное развлечение, надо же как-то скрасить монотонность деревенской жизни, – сказал он. – Но вас неверно информировали. Это в деревне дают семь к одному. Я готов предложить вам гораздо лучшие условия. Не хотите рискнуть десяткой из расчета сто к восьми?
– Сто к восьми?! Вы шутите!
– Вовсе нет. У меня ощущение, – задумчиво сказал Стеглз, – своего рода предчувствие: что-то сегодня произойдет. Вы же знаете Литтла. Обязательно где-то напортачит. Сердце подсказывает мне, что представление провалится. А это сильно уронит его в глазах девушки. Его положение всегда было шатким.
– Решили сорвать спектакль? – сурово спросил я.
– Я? – сказал Стеглз. – Господь с вами, да и что я могу сделать? Извините, мне нужно кое с кем переговорить.
Он слинял, а я не на шутку встревожился. Он явно снова замыслил какую-то пакость, и я подумал, что нужно предупредить Бинго. Но сделать это у меня не хватило времени. Не успел Стеглз уйти, как подняли занавес.
В первых сценах спектакля я не заметил никаких следов режиссерской деятельности Бинго, его творческий вклад ограничивался ролью суфлера. Заурядная постановка волшебной сказки, из тех, что продаются перед Рождеством под заголовком «Двенадцать коротких пьес для малышей», или что-нибудь в этом роде. Дети кривлялись на сцене по мере сил, когда юные тупицы забывали текст, из-за кулис гудел голос Бинго, публика, как всегда в таких случаях, пребывала в летаргическом состоянии. Но вот дело дошло до первой задуманной Бинго вставки. Эта была песенка, которую эта… как бишь ее… исполняет в новом ревю в «Паласе»; вы ее сразу вспомните, если я напою вам мелодию, все время вылетает из головы. В «Паласе» эту песню исполняют три раза на бис, и здесь ее хорошо приняли, несмотря на то, что писклявая исполнительница то и дело перескакивала из одной октавы в другую, точно альпийская серна с утеса на утес. Даже Заводимая песенка пришлась по душе. В конце второго куплета весь зал кричал «бис», и девочка с комариным голоском набрала побольше воздуху и принялась исполнять куплет сначала. И тут погас свет.
Это произошло совершенно неожиданно. Лампочки не мигали, свет не слабел постепенно, как это бывает. Он просто разом пропал. Зал погрузился в непроглядную тьму.
Разумеется, это несколько разрушило чары. Люди начали перекликаться в темноте, Заводилы застучали ногами и приготовились повеселиться на славу. Бинго, естественно, тотчас не замедлил выставить себя полным идиотом. Из кромешной темноты до меня донесся знакомый голос:
– Леди и джентльмены, что-то случилось со светом…
Заводилы пришли в восторг от такой ценной информации из официальных источников. Они подхватили его слова словно боевой клич. Через пять минут свет зажегся, и представление было продолжено.
Потребовалось минут десять, чтобы вернуть аудиторию в летаргическое состояние, наконец публика успокоилась, и все шло гладко до тех пор, пока мальчик с плоским, как у камбалы, лицом не занял место перед занавесом, опустившимся после довольно нудной сцены не то про волшебное кольцо, не то про какое-то заклятие, и не запел песню Джорджа Тингамми из «Обними меня, детка!». Ну, вы ее знаете. Она называется «Слушайтесь маму, девушки!», Джордж всегда заставляет публику подпевать припев. Классная песенка, я сам нередко распеваю ее в ванной, но – и это понятно каждому, кроме такого законченного олуха, как Бинго, – она никоим образом не подходит для рождественского детского праздника в деревенском актовом зале. Уже после первого куплета слушатели оцепенели от удивления и стали нервно обмахиваться программками, потрясенная Мэри Берджесс по инерции продолжала аккомпанировать, а стоящий рядом с ней священник стыдливо отвел глаза. Зато Заводилам песня пришлась по душе.
Закончив второй куплет, мальчик попытался улизнуть за кулисы. После чего зрители услышали следующий диалог.
Бинго (гулкий голос из-за сцены): Ты куда?! Давай дальше!
Мальчик (застенчиво): Не буду.
Бинго (еще громче): Дальше, паршивец, а не то я тебе голову оторву!
Мальчик почувствовал, что Бинго и вправду исполнит свою угрозу, и почел за благо подчиниться. Он прошаркал обратно к рампе, закрыл глаза и, нервно хихикая, произнес:
– Леди и джентльмены, а сейчас давайте попросим сквайра Трессидера любезно исполнить припев.
Несмотря на теплые чувства, которые я питаю к Бинго, бывают минуты, когда мне кажется, что его следует держать в определенного рода заведении. Бедняга, видимо, представлял, что это будет кульминацией всего шоу. Он воображал, что сквайр, сияя от счастья, вскочит со своего места, из груди его польется радостная песня, и всеобщему ликованию не будет конца. На самом деле Трессидер – и заметьте, я его за это не осуждаю – остался сидеть там, где сидел, и с каждой секундой все больше багровел и раздувался как шар. Нижнесредние застыли в молчаливом ужасе, словно ждали, что на голову вот-вот рухнет потолок. Во всем зрительном зале только Заводилам эта идея понравилась, и они громкими воплями поддержали это предложение. Для Деревенских Заводил это был настоящий праздник.
И тут свет снова погас.
Когда через несколько минут свет зажегся, все увидели, как сквайр с каменным лицом шагает прочь из зала вместе со всем семейством, Мэри Берджесс сидит за роялем бледная, с застывшим взглядом, а на лице священника написано, что, как ни прискорбно все произошедшее, нет худа без добра.
Представление снова пошло своим чередом. Последовало еще несколько длиннейших кусков из «Пьес для малышей», после чего зазвучало вступление к песенке «Девушка с апельсинами» – коронному номеру из нового ревю в «Паласе». Как я понял, Бинго выбрал его в качестве заключительной сцены первого действия. Вся труппа вышла на сцену, и чья-то рука уже держала край занавеса, чтобы задернуть его в нужный момент. Одним словом, все говорило о том, что это финал. Но очень скоро я понял, что это не просто финал – это финиш.
Вы наверняка видели этот номер в «Паласе». Помните:
Разумеется, в «Паласе» апельсины сделаны из выкрашенной в оранжевый цвет ваты, и девушки не швыряют их изо всех сил, а легким движением кидают зрителям первого или второго ряда. Но в этом спектакле, как видно, пошли другим путем – я понял это, когда начиненный мякотью и семечками болид просвистел мимо моего уха и разбился о стену. Другой с чавкающим звуком угодил в шею какой-то Шишке в третьем ряду. Третий попал мне прямо в нос, и на какое-то время я утратил интерес к происходящему.
Когда я очистил лицо от апельсиновой мякоти и глаза мои перестали слезиться, я увидел, что обстановка в зале напоминает горячую ночку в Белфасте. Воздух был наполнен отчаянными воплями и летящими фруктами. Бинго метался по сцене от одного актера к другому, а те явно получали от всего этого огромное удовольствие. Они понимали, что долго это продолжаться не может, и старались не упустить момент. Заводилы стали подбирать уцелевшие апельсины и бросать их обратно на сцену, так что зрители оказались под перекрестным огнем. Короче говоря, в зале царил полный хаос, и когда всеобщее смятение достигло апогея, свет вырубился в третий раз.
Я решил, что мне пора, и проскользнул к двери. Как только я оказался на улице, публика дружно повалила из зала. Парами и по трое они проходили мимо меня, и мне еще не приходилось видеть зрителей, столь единодушных во мнении. Все как один, независимо от возраста и пола, проклинали беднягу Бинго, причем особой популярностью пользовалась идея подстеречь Бинго у выхода из зала и утопить в деревенском пруду.
Энтузиастов этого научного направления собралось столько и настроены они были так решительно, что я счел своим долгом предупредить дуралея и посоветовать, подняв воротник повыше, слинять через боковой выход. Я вернулся в зал и увидел, что Бинго сидит на каком-то ящике за кулисами, весь мокрый от пота; он напоминал место катастрофы, отмеченное крестом. Волосы у него стояли дыбом, уши печально повисли; было видно, что одно резкое слово – и он заплачет.
– Это все мерзавец Стеглз, Берти, – глухим голосом произнес он. – Я поймал одного мальчишку, прежде чем они все разбежались, и он во всем признался. Стеглз подложил настоящие апельсины вместо ватных шаров, которые я с таким трудом достал, да еще выложил за них целую гинею. Сейчас пойду и разорву этого поганца на мелкие кусочки. Это меня немного отвлечет.
Жаль было прерывать сладкие грезы, но у меня не было выхода.
– Послушай, дружище, – сказал я. – У тебя нет времени на легкомысленные забавы. Тебе нужно убираться отсюда, да поживее!
– Берти, – безжизненным голосом произнес Бинго, – я только что с ней говорил. Она сказала, что это я во всем виноват и что она больше не желает меня видеть. Она, мол, всегда подозревала, что я любитель низкопробных шуток, и ее подозрения подтвердились. Короче, разделала меня под орех.
– Нашел о чем сейчас печалиться, – сказал я. Я никак не мог втолковать дуралею всю серьезность положения. – Ты лучше подумай о том, что у выхода тебя поджидают две сотни дюжих деревенских молодцов с твердым намерением утопить в пруду.
– Не может быть!
– Увы, но это так.
На миг показалось, что бедняга раздавлен. Но лишь на миг. В Бинго есть что-то от английского бульдога. На лице его расцвела безмятежная улыбка.
– Ничего страшного, – сказал он. – Выберусь через подвал и перелезу через стену за домом. Меня им не запугать!
Прошло не больше недели, и вот как-то Дживс, поставив на столик чашку чая, деликатно отвлек меня от изучения спортивного раздела в «Морнинг пост» и обратил мое внимание на объявление в колонке «Помолвки и свадьбы».
Это было краткое сообщение о том, что в скором времени состоится бракосочетание его преподобия достопочтенного Хьюберта Уингема, третьего сына достопочтенного графа Старриджа, и Мэри, единственной дочери покойного Мэтью Берджесса из Уэзерли-Корт, Гэмпшир.
– Ну что ж, – сказал я, пробежав глазами заметку. – Этого следовало ожидать.
– Да, сэр.
– Она не простила ему спектакля.
– Нет, сэр.
– Не сомневаюсь, – сказал я и отхлебнул глоток ароматного горячего напитка, – что Бинго быстро оправится. С ним уже сто раз такое случалось. Мне вас жалко.
– Меня, сэр?
– Ну как же, черт подери, разве вы забыли, сколько усилий потратили для победы Бинго в том забеге? Жаль, что ваши труды оказались бесплодными.
– Не совсем бесплодными, сэр.
– Как это?
– Мои попытки устроить брак мистера Литтла с юной леди и вправду не увенчались успехом, но тем не менее я испытываю чувство удовлетворения от участия в этом деле.
– Понимаю: вы сделали все, что в ваших силах.
– Не только из-за этого, сэр, хотя, разумеется, эта мысль доставляет мне удовольствие. Я в первую очередь имел в виду материальную выгоду.
– Материальную выгоду? Что вы хотите сказать?
– Когда я узнал, что мистер Стеглз заинтересовался борьбой претендентов на руку юной леди, я на паях с моим другом Брукфилдом перекупил тотализатор, который устроил по этому случаю владелец пивной «Бык и конь». И предприятие оказалось чрезвычайно прибыльным. Ваш завтрак готов, сэр. Тосты с почками и грибами. Я подам, как только вы позвоните.
ГЛАВА 16. Долгие проводы Клода и Юстаса
– Все было заранее подстроено, Дживс, – сказал я. – Стеглз сделал это нарочно – обычный трюк, чтобы вывести из строя фаворита.
– Я ни секунды в этом не сомневаюсь, сэр.
– Что ж, как видно, он оставил Бинго в дураках.
– Таково всеобщее мнение, сэр. По словам Брукфилда, в местной пивной «Бык и конь» ставки против мистера Уингема принимают из расчета один к семи, и до сих пор нет желающих.
– Ну и ну! Так в деревне тоже заключают на них пари?
– Да, сэр. И в Твинге, и в соседних селениях. История эта вызвала широкий интерес. Мне говорили, что даже в столь отдаленных местах, как Нижний Бингли, наблюдается всплеск спортивного азарта.
– Что ж, просто не знаю, чем мы можем ему помочь. Если Бинго такой болван…
– Мне кажется, нужно всегда бороться до конца, сэр, и я взял на себя смелость предложить мистеру Литтлу план действий, который может изменить счет в его пользу. Я порекомендовал ему заняться благими делами.
– Благими делами?
– В масштабах нашей деревни, сэр. Читать прикованным к постели, беседовать со страждущими – ну, вы понимаете, сэр. Можно не сомневаться, что положительные результаты не заставят себя ждать.
– Да, конечно, – с сомнением сказал я. – Но, черт подери, если бы я оказался прикован к постели, мне не доставило бы большого удовольствия видеть перед собой физиономию такого шизика, как Бинго, и слушать его несусветную чушь.
– Этот аспект, безусловно, нельзя сбрасывать со счетов, сэр, – сказал Дживс.
Две недели от Бинго не было ни слуху ни духу, и я решил, что он сошел с дистанции и признал свое поражение. И вот как-то незадолго до Рождества я протанцевал весь вечер в «Эмбасси» и вернулся домой далеко за полночь. Я честно отплясал без перерыва до двух ночи, с ног валился от усталости и мечтал поскорее добраться до постели. Вообразите мое разочарование и досаду, когда, войдя в спальню и включив свет, я увидел на своей подушке физиономию Бинго. Паршивец спал в моей постели безмятежным сном младенца со счастливой, мечтательной улыбкой на устах.
Ну, знаете, всему есть предел. Мы, Вустеры, свято чтим вековые традиции гостеприимства, но, когда гость оккупирует вашу постель, тут уж не до традиций. Я запустил в него башмаком, Бинго приподнялся на постели и издал какие-то булькающие звуки:
– А? Что? Что такое?…
– Какого дьявола ты улегся в мою постель?
– А, привет, Берти. Это ты!
– Да, это я. Почему ты улегся в мою постель?
– Я приехал в Лондон по делам и решил остаться на ночь.
– Прекрасно, но почему ты улегся в мою постель?
– Черт тебя подери, Берти, – с раздражением сказал Бинго, – перестань бубнить про эту чертову постель. В соседней комнате есть еще одна. Я своими глазами видел, как Дживс ее стелил. Скорее всего, она предназначалась для меня, но я же знаю, какой ты радушный хозяин, вот и зарулил сюда. Послушай, Берти, – сказал он, явно устав от дискуссии на постельную тему, – я вижу свет.
– Ничего удивительного, уже три утра, вот-вот начнет светать.
– Я выразился фигурально, дубина. Я хотел сказать, что для меня забрезжила надежда. Насчет Мэри Берджесс. Присаживайся, я тебе сейчас все расскажу.
– Не сяду. Я иду спать.
– Прежде всего, – сказал Бинго, подложив под спину подушку и закуривая сигарету из моего настольного портсигара. – надо еще раз воздать должное гению Дживса. Новый Соломон. Я был на грани поражения, когда обратился к нему за помощью, а теперь благодаря ему веду с большим счетом – говорю это тебе после трезвого и непредвзятого анализа. Как ты знаешь, он посоветовал мне отыграть очки за счет благих дел. Берти, старик, – с чувством сказал Бинго, – за последние две недели я ублажил стольких страждущих, что, если бы у меня был брат и меня попросили утешить его на смертном одре, клянусь, я бы прибил его кирпичом. Впрочем, как ни тяжело мне это далось, наш план сработал безукоризненно. Недели не прошло – и она заметно смягчилась. Снова стала кивать мне при встрече на улице и все такое. Два дня назад, когда мы случайно повстречались около их дома, она мне улыбнулась – такой, знаешь, слабой, ангельской улыбкой. А вчера… Ты помнишь этого священника, Уингема? Того носатого парня?
– Конечно помню. Твой соперник.
– Соперник? – Бинго удивленно вскинул брови. – Ну, может быть, когда-то его можно было называть моим соперником. И то с большой натяжкой.
– Вот как? – спросил я, раздраженный его отвратительным самодовольством. – Если хочешь знать, совсем недавно в «Быке и коне» в Твинге, да и в других селениях вплоть до Нижнего Бингли, давали семь к одному, что ты проиграешь.
Бинго вздрогнул всем телом, обильно осыпав одеяло сигаретным пеплом.
– Ставки? – прохрипел он. – Ставки! Ты хочешь сказать, они заключают пари на самое сокровенное, на священное чувство… Проклятье! Неужели люди настолько утратили стыд и для них уже нет ничего святого?… Выходит, ничто в мире уже не свободно от посягательств их омерзительной, животной алчности? Послушай, – задумчиво сказал Бинго, – а может, и мне поучаствовать? Семь к одному! Ничего себе! А кто предлагает такую цену? Впрочем, лучше не стоит. Могут превратно истолковать.
– Ты, я гляжу, совершенно уверен в победе, – сказал я. – Мне казалось, что Уингем…
– Он мне больше не страшен, – сказал Бинго. – Как раз собирался тебе рассказать. Уингем заболел свинкой и выбыл из игры по меньшей мере на месяц. Но это еще не все. Он должен был ставить в Твинге «Школьное рождественское представление», а теперь это поручили мне. Вчера вечером я зашел к старику Хеппенстолу и подписал контракт. Ты понимаешь, что это для меня значит! Целых три недели я буду в центре здешней культурной жизни, а потом меня ждет небывалый триумф во время премьеры. Все будут смотреть на меня с уважением, заискивать и все такое. Представляешь, какое это произведет впечатление на Мэри? Она увидит, что я способен трудиться, что во мне скрыта бездна достоинств, что я не легкомысленный мотылек, как она прежде думала, а…
– Я понял, понял, можешь не продолжать…
– В сельской глуши рождественское представление – очень важное событие. Старик Хеппенстол только им сейчас и занят. Со всей округи слетятся здешние шишки. Будет сам сквайр с семейством. Берти, дружище, это мой звездный час, и я его не упущу. Плохо, конечно, что я не принимал в этом участия с самого начала. Ты не поверишь: тупица священник, начисто лишенный воображения, выбрал для постановки кретинскую сказку из детской книжки столетней давности – ни единой хохмы, нет даже намека на юмор. Сейчас уже поздно менять пьесу, но я по крайней мере добавлю перца. Впишу забавные реплики и уморительные диалоги, надеюсь, это ее немного оживит.
– Ты же отродясь ничего не писал.
– Когда я сказал «впишу», я имел в виду «позаимствую». Для этого я и прискакал в Лондон. Ходил в «Палладиум» [33] на ревю «Обними меня, детка». Там масса находок. Конечно, не так-то просто создать яркое театральное зрелище в сельском актовом зале, без настоящих декораций, с толпой дебилов от девяти до четырнадцати лет вместо труппы, но у меня кое-что уже вырисовывается. Ты ходил на «Обними меня»?
– Дважды.
– В первом действии есть просто классные места, можно передрать оттуда все эстрадные номера. Потом это шоу в «Паласе». Завтра перед отъездом схожу на утреннее представление. Уверен, там тоже найдется что-то стоящее. Короче, можешь не переживать насчет того, что я не в состоянии написать ни строчки. Все будет в лучшем виде, старина, в самом лучшем виде. А теперь, дружище, – сказал Бинго, уютно сворачиваясь под одеялом, – извини, но я не могу болтать с тобой всю ночь. Тебе-то что, ты завтра будешь бить баклуши, а я человек занятой. Спокойной ночи, старик. Закрой за собой поплотнее дверь и погаси свет. Завтрак в десять, я полагаю? Ну, пока. Спокойной ночи.
После этого я три недели не видел Бинго. Зато голос его слышал постоянно – он завел манеру названивать мне по междугородному и советоваться но разным поводам: во время репетиций у него то и дело возникали вопросы. Это продолжалось до тех пор, пока однажды он не поднял меня с постели в восемь утра, чтобы спросить, нравится ли мне название «Счастливого Рождества!». Я решительно потребовал, чтобы он прекратил это издевательство, после чего он угомонился и на какое-то время исчез из моей жизни. И вот в один прекрасный день я зашел переодеться к ужину и увидел, что Дживс рассматривает здоровенное бумажное полотнище, наброшенное на спинку кресла.
– Это еще что такое, Дживс? – воскликнул я. Я с утра чувствовал слабость, и эта штука меня доконала окончательно.
– Это афиша, сэр, ее прислал мне мистер Литтл с просьбой обратить на нее ваше внимание.
– Что ж, считайте, что вам это удалось.
Я еще раз взглянул на афишу. Ничего не скажешь – она и вправду бросалась в глаза. Длиной она была не меньше семи футов, и большая часть текста была выполнена красной тушью такого яркого оттенка, какого мне в жизни не приходилось видеть.
Вот что на ней значилось.
– Что вы об этом скажете, Дживс? – спросил я.
– Признаться, я несколько озадачен, сэр. Думаю, мистеру Литтлу стоило последовать моему совету и сосредоточиться на благих делах.
– По-вашему, представление провалится?
– Я предпочел бы воздержаться от прогнозов, сэр. Но, насколько я знаю, не все, что нравится лондонской публике, подходит для сельского зрителя. Эти столичные штучки могут не снискать должного успеха в провинции.
– Видимо, мне придется тащиться в Твинг на это чертово представление?
– Полагаю, мистер Литтл сочтет себя оскорбленным, если вы не приедете, сэр.
В тесноватом помещении твингского актового зала пахло свежими яблоками. К моему приходу зал был уже полон, я специально пришел за несколько минут до начального свистка. Мне уже приходилось бывать на сельских спектаклях, и я не хотел, чтобы меня запихнули на почетное место в передних рядах, откуда нельзя в случае необходимости незаметно ускользнуть на свежий воздух. Я занял прекрасную стратегическую позицию рядом с дверью в задней части зала.
Отсюда мне была хорошо видна собравшаяся публика. Как всегда в подобных случаях, в передних рядах сидели Важные Шишки: сквайр [34] – краснолицый, спортсменского вида пожилой джентльмен с седыми усами, члены его семьи, многочисленные местные священнослужители и именитые прихожане. За ними следовала плотная группа зрителей, которых можно отнести к нижнему среднему классу. А в задних рядах социальный статус публики круто опускался на несколько ступеней – эту часть зала облюбовали Деревенские Заводилы, которые пришли не столько из любви к драме, сколько польстившись на бесплатный чай после представления. Одним словом, в зале в этот вечер собрались представители всех слоев твингского общества. Шишки перешептывались с любезными улыбками, Нижне-Средние сидели с прямыми спинами, словно одежда у них была из жести, а Заводилы щелкали орехи и обменивались солеными крестьянскими шутками. Мэри Берджесс играла на фортепьяно вальс. Рядом с ней стоял этот священник, Уингем, – как видно, он уже оправился от болезни. Температура в зале была градусов пятьдесят, если не больше.
Кто-то крепко ткнул меня в бок, я оглянулся и увидел Стеглза.
– Привет, – сказал он. – Оказывается, и вы здесь.
Я терпеть не могу Стеглза, но Вустеры умеют скрывать свои чувства. Я изобразил на своем лице что-то вроде улыбки.
– Да вот, Бинго уговорил приехать на его представление, – сказал я.
– Говорят, он приготовил нечто грандиозное, – сказал Стеглз. – Специальные эффекты и прочее.
– Я тоже так слышал.
– Ну да, этот спектакль для него много значит, верно? Он вам, конечно, рассказывал про Мэри Берджесс?
– Рассказывал. А еще я слышал, будто вы принимаете пари семь к одному, что у него ничего не получится, – сказал я и смерил паршивца строгим взглядом.
Он и бровью не повел.
– Невинное развлечение, надо же как-то скрасить монотонность деревенской жизни, – сказал он. – Но вас неверно информировали. Это в деревне дают семь к одному. Я готов предложить вам гораздо лучшие условия. Не хотите рискнуть десяткой из расчета сто к восьми?
– Сто к восьми?! Вы шутите!
– Вовсе нет. У меня ощущение, – задумчиво сказал Стеглз, – своего рода предчувствие: что-то сегодня произойдет. Вы же знаете Литтла. Обязательно где-то напортачит. Сердце подсказывает мне, что представление провалится. А это сильно уронит его в глазах девушки. Его положение всегда было шатким.
– Решили сорвать спектакль? – сурово спросил я.
– Я? – сказал Стеглз. – Господь с вами, да и что я могу сделать? Извините, мне нужно кое с кем переговорить.
Он слинял, а я не на шутку встревожился. Он явно снова замыслил какую-то пакость, и я подумал, что нужно предупредить Бинго. Но сделать это у меня не хватило времени. Не успел Стеглз уйти, как подняли занавес.
В первых сценах спектакля я не заметил никаких следов режиссерской деятельности Бинго, его творческий вклад ограничивался ролью суфлера. Заурядная постановка волшебной сказки, из тех, что продаются перед Рождеством под заголовком «Двенадцать коротких пьес для малышей», или что-нибудь в этом роде. Дети кривлялись на сцене по мере сил, когда юные тупицы забывали текст, из-за кулис гудел голос Бинго, публика, как всегда в таких случаях, пребывала в летаргическом состоянии. Но вот дело дошло до первой задуманной Бинго вставки. Эта была песенка, которую эта… как бишь ее… исполняет в новом ревю в «Паласе»; вы ее сразу вспомните, если я напою вам мелодию, все время вылетает из головы. В «Паласе» эту песню исполняют три раза на бис, и здесь ее хорошо приняли, несмотря на то, что писклявая исполнительница то и дело перескакивала из одной октавы в другую, точно альпийская серна с утеса на утес. Даже Заводимая песенка пришлась по душе. В конце второго куплета весь зал кричал «бис», и девочка с комариным голоском набрала побольше воздуху и принялась исполнять куплет сначала. И тут погас свет.
Это произошло совершенно неожиданно. Лампочки не мигали, свет не слабел постепенно, как это бывает. Он просто разом пропал. Зал погрузился в непроглядную тьму.
Разумеется, это несколько разрушило чары. Люди начали перекликаться в темноте, Заводилы застучали ногами и приготовились повеселиться на славу. Бинго, естественно, тотчас не замедлил выставить себя полным идиотом. Из кромешной темноты до меня донесся знакомый голос:
– Леди и джентльмены, что-то случилось со светом…
Заводилы пришли в восторг от такой ценной информации из официальных источников. Они подхватили его слова словно боевой клич. Через пять минут свет зажегся, и представление было продолжено.
Потребовалось минут десять, чтобы вернуть аудиторию в летаргическое состояние, наконец публика успокоилась, и все шло гладко до тех пор, пока мальчик с плоским, как у камбалы, лицом не занял место перед занавесом, опустившимся после довольно нудной сцены не то про волшебное кольцо, не то про какое-то заклятие, и не запел песню Джорджа Тингамми из «Обними меня, детка!». Ну, вы ее знаете. Она называется «Слушайтесь маму, девушки!», Джордж всегда заставляет публику подпевать припев. Классная песенка, я сам нередко распеваю ее в ванной, но – и это понятно каждому, кроме такого законченного олуха, как Бинго, – она никоим образом не подходит для рождественского детского праздника в деревенском актовом зале. Уже после первого куплета слушатели оцепенели от удивления и стали нервно обмахиваться программками, потрясенная Мэри Берджесс по инерции продолжала аккомпанировать, а стоящий рядом с ней священник стыдливо отвел глаза. Зато Заводилам песня пришлась по душе.
Закончив второй куплет, мальчик попытался улизнуть за кулисы. После чего зрители услышали следующий диалог.
Бинго (гулкий голос из-за сцены): Ты куда?! Давай дальше!
Мальчик (застенчиво): Не буду.
Бинго (еще громче): Дальше, паршивец, а не то я тебе голову оторву!
Мальчик почувствовал, что Бинго и вправду исполнит свою угрозу, и почел за благо подчиниться. Он прошаркал обратно к рампе, закрыл глаза и, нервно хихикая, произнес:
– Леди и джентльмены, а сейчас давайте попросим сквайра Трессидера любезно исполнить припев.
Несмотря на теплые чувства, которые я питаю к Бинго, бывают минуты, когда мне кажется, что его следует держать в определенного рода заведении. Бедняга, видимо, представлял, что это будет кульминацией всего шоу. Он воображал, что сквайр, сияя от счастья, вскочит со своего места, из груди его польется радостная песня, и всеобщему ликованию не будет конца. На самом деле Трессидер – и заметьте, я его за это не осуждаю – остался сидеть там, где сидел, и с каждой секундой все больше багровел и раздувался как шар. Нижнесредние застыли в молчаливом ужасе, словно ждали, что на голову вот-вот рухнет потолок. Во всем зрительном зале только Заводилам эта идея понравилась, и они громкими воплями поддержали это предложение. Для Деревенских Заводил это был настоящий праздник.
И тут свет снова погас.
Когда через несколько минут свет зажегся, все увидели, как сквайр с каменным лицом шагает прочь из зала вместе со всем семейством, Мэри Берджесс сидит за роялем бледная, с застывшим взглядом, а на лице священника написано, что, как ни прискорбно все произошедшее, нет худа без добра.
Представление снова пошло своим чередом. Последовало еще несколько длиннейших кусков из «Пьес для малышей», после чего зазвучало вступление к песенке «Девушка с апельсинами» – коронному номеру из нового ревю в «Паласе». Как я понял, Бинго выбрал его в качестве заключительной сцены первого действия. Вся труппа вышла на сцену, и чья-то рука уже держала край занавеса, чтобы задернуть его в нужный момент. Одним словом, все говорило о том, что это финал. Но очень скоро я понял, что это не просто финал – это финиш.
Вы наверняка видели этот номер в «Паласе». Помните:
Что-то в этом роде. Чертовски забавные слова, и музыка что надо; но главное, из-за чего этот номер пользуется таким успехом, – девушки достают из корзинки апельсины и бросают в зал. Вы, возможно, заметили, что публике ужасно нравится, когда ей что-то бросают со сцены. Всякий раз, когда я смотрел этот номер в «Паласе», зрители визжали от восторга.
Ах, почему бы там чего-то апельсины,
Мои чего-то там чего-то апельсины.
Ах, отчего бы что-то что-то я забыл,
Чего-то там чего-то там еще мой пыл.
Разумеется, в «Паласе» апельсины сделаны из выкрашенной в оранжевый цвет ваты, и девушки не швыряют их изо всех сил, а легким движением кидают зрителям первого или второго ряда. Но в этом спектакле, как видно, пошли другим путем – я понял это, когда начиненный мякотью и семечками болид просвистел мимо моего уха и разбился о стену. Другой с чавкающим звуком угодил в шею какой-то Шишке в третьем ряду. Третий попал мне прямо в нос, и на какое-то время я утратил интерес к происходящему.
Когда я очистил лицо от апельсиновой мякоти и глаза мои перестали слезиться, я увидел, что обстановка в зале напоминает горячую ночку в Белфасте. Воздух был наполнен отчаянными воплями и летящими фруктами. Бинго метался по сцене от одного актера к другому, а те явно получали от всего этого огромное удовольствие. Они понимали, что долго это продолжаться не может, и старались не упустить момент. Заводилы стали подбирать уцелевшие апельсины и бросать их обратно на сцену, так что зрители оказались под перекрестным огнем. Короче говоря, в зале царил полный хаос, и когда всеобщее смятение достигло апогея, свет вырубился в третий раз.
Я решил, что мне пора, и проскользнул к двери. Как только я оказался на улице, публика дружно повалила из зала. Парами и по трое они проходили мимо меня, и мне еще не приходилось видеть зрителей, столь единодушных во мнении. Все как один, независимо от возраста и пола, проклинали беднягу Бинго, причем особой популярностью пользовалась идея подстеречь Бинго у выхода из зала и утопить в деревенском пруду.
Энтузиастов этого научного направления собралось столько и настроены они были так решительно, что я счел своим долгом предупредить дуралея и посоветовать, подняв воротник повыше, слинять через боковой выход. Я вернулся в зал и увидел, что Бинго сидит на каком-то ящике за кулисами, весь мокрый от пота; он напоминал место катастрофы, отмеченное крестом. Волосы у него стояли дыбом, уши печально повисли; было видно, что одно резкое слово – и он заплачет.
– Это все мерзавец Стеглз, Берти, – глухим голосом произнес он. – Я поймал одного мальчишку, прежде чем они все разбежались, и он во всем признался. Стеглз подложил настоящие апельсины вместо ватных шаров, которые я с таким трудом достал, да еще выложил за них целую гинею. Сейчас пойду и разорву этого поганца на мелкие кусочки. Это меня немного отвлечет.
Жаль было прерывать сладкие грезы, но у меня не было выхода.
– Послушай, дружище, – сказал я. – У тебя нет времени на легкомысленные забавы. Тебе нужно убираться отсюда, да поживее!
– Берти, – безжизненным голосом произнес Бинго, – я только что с ней говорил. Она сказала, что это я во всем виноват и что она больше не желает меня видеть. Она, мол, всегда подозревала, что я любитель низкопробных шуток, и ее подозрения подтвердились. Короче, разделала меня под орех.
– Нашел о чем сейчас печалиться, – сказал я. Я никак не мог втолковать дуралею всю серьезность положения. – Ты лучше подумай о том, что у выхода тебя поджидают две сотни дюжих деревенских молодцов с твердым намерением утопить в пруду.
– Не может быть!
– Увы, но это так.
На миг показалось, что бедняга раздавлен. Но лишь на миг. В Бинго есть что-то от английского бульдога. На лице его расцвела безмятежная улыбка.
– Ничего страшного, – сказал он. – Выберусь через подвал и перелезу через стену за домом. Меня им не запугать!
Прошло не больше недели, и вот как-то Дживс, поставив на столик чашку чая, деликатно отвлек меня от изучения спортивного раздела в «Морнинг пост» и обратил мое внимание на объявление в колонке «Помолвки и свадьбы».
Это было краткое сообщение о том, что в скором времени состоится бракосочетание его преподобия достопочтенного Хьюберта Уингема, третьего сына достопочтенного графа Старриджа, и Мэри, единственной дочери покойного Мэтью Берджесса из Уэзерли-Корт, Гэмпшир.
– Ну что ж, – сказал я, пробежав глазами заметку. – Этого следовало ожидать.
– Да, сэр.
– Она не простила ему спектакля.
– Нет, сэр.
– Не сомневаюсь, – сказал я и отхлебнул глоток ароматного горячего напитка, – что Бинго быстро оправится. С ним уже сто раз такое случалось. Мне вас жалко.
– Меня, сэр?
– Ну как же, черт подери, разве вы забыли, сколько усилий потратили для победы Бинго в том забеге? Жаль, что ваши труды оказались бесплодными.
– Не совсем бесплодными, сэр.
– Как это?
– Мои попытки устроить брак мистера Литтла с юной леди и вправду не увенчались успехом, но тем не менее я испытываю чувство удовлетворения от участия в этом деле.
– Понимаю: вы сделали все, что в ваших силах.
– Не только из-за этого, сэр, хотя, разумеется, эта мысль доставляет мне удовольствие. Я в первую очередь имел в виду материальную выгоду.
– Материальную выгоду? Что вы хотите сказать?
– Когда я узнал, что мистер Стеглз заинтересовался борьбой претендентов на руку юной леди, я на паях с моим другом Брукфилдом перекупил тотализатор, который устроил по этому случаю владелец пивной «Бык и конь». И предприятие оказалось чрезвычайно прибыльным. Ваш завтрак готов, сэр. Тосты с почками и грибами. Я подам, как только вы позвоните.