– Биттусилма сама это видела.
   Жена чернокожего сказала:
   – Там была старинная гробница. Жители этого дурацкого города позабыли об этом и построили на месте гробницы дом.
   Симонид печально покачал головой:
   – Огромный камень скатился прямо в священный ручей на вершине холма в Верхнем городе и раскололся. Совершенно ясно: это знамение.
   – Жаль, что с нами нет Эгесистрата, – вздохнула Ио.
   Пасикрат метнул в ее сторону злобный взгляд и сказал:
   – Ну так растолкуй нам это знамение, софист.
   Фемистокл откашлялся и сказал:
   – Симонид уже любезно растолковал его для меня. И мы решили, что лучше пока об этом не говорить.
   – В таком случае, – сказал Пасикрат, – я желаю представить тебе и свое толкование, благородный Фемистокл. Коринф – связующее звено в стране эллинов. Священный источник на холме – это сердце Коринфа. То, что его завалило каменной глыбой, означает, что Коринф будет разрушен! А то, что глыба раскололась и источник вновь получил возможность изливать свои воды, означает, что сама Эллада тоже будет расколота на две части. Когда это произойдет, Коринф расцветет по-прежнему.
   Я не все понял из его слов, но видел, что Симониду и Фемистоклу, похоже, стало не по себе. Так что я спросил Пасикрата, кто именно, по его мнению, уничтожит Коринф.
   – Разумеется, не Спарта! Коринф – наш основной союзник! Если бы я думал, что твоя маленькая рабыня хоть что-нибудь знает о политических намерениях своего родного города, я бы спросил ее, не собираются ли Фивы разрушить Коринф. Но я вынужден признать, что вряд ли она что-то знает.
   Фивы расположены далеко от побережья, как и Спарта. И у богатых Фив вряд ли есть основания нападать на столь далекий от них морской порт.
   – А может, Сотрясающий землю послал в Коринф это знамение? – спросила Ио у Симонида. Он пожал плечами:
   – С позиций разума я бы объяснил все сменой направления подземных потоков. Ну и конечно любой бог может воспользоваться землетрясением, чтобы послать людям предупреждение – прежде всего, разумеется, Сотрясающий землю. Как и любой из хтонических богов.
   Ио кивнула, словно в подтверждение собственных мыслей.
   – А что ты скажешь о тех призраках? – спросила она.
   – Давно установлено, – отвечал Симонид, – что из потревоженных гробниц часто появляются призраки; а в прошлую ночь гробниц было повреждено немало. – Он указал на жену чернокожего. – Вот и от нее мы об этом слышали.
   – Когда я вел отряд, посланный моим родным городом для осады Сеста, – заговорил снова Пасикрат, – то слышал, что варвары осквернили множество гробниц, забрав оттуда не только дары богам, но и то, что было положено в могилы покойникам. Я не слышал, чтобы хоть кто-то из них был за это наказан.
   – А как насчет падения Сеста? – сухо спросил Фемистокл.
   – Ну, если угодно… – сдался Пасикрат. – Да, конечно, это была могучая твердыня, а пала она очень быстро. Мне говорили, что мы не успели еще погрузиться на корабль, который отвез нас домой, как пришло сообщение, что город пал.
   – Что значит "тебе говорили"? – спросила Ио. Я видел, что хоть она и боится Пасикрата, но говорит смело. – Ты же сам там был! И я была, и я тебя отлично помню.
   – Я был болен, – сказал он ей. – Моя рана вызвала лихорадку.
   – Так, значит, это не ты отдал приказ спартанцам отправляться домой? – спросил Фемистокл. – А может, ты?
   Пасикрат помотал головой.
   – Ты ведь больше уже не можешь держать щит, верно? – спросил у него Полос.
   Пасикрат сладко улыбнулся ему, словно ему нестерпимо хотелось погладить мальчика по голове.
   – Пока что могу – щит у меня особый, мне его сделал один из наших искуснейших оружейников и приспособил к нему ремни на застежках. Я покажу его тебе, когда мы доберемся до Спарты.
   По-моему, больше ничего интересного за ужином не говорилось. После трапезы Ио сказала, что хочет прогуляться по берегу озера, и попросила меня пойти с нею. Берег там местами топкий, заросший тростником, хотя видно, где этот тростник сажали специально – для крыш. Еще там ужасно много лягушек. Я спросил Ио, не боится ли она тех страшных птиц.
   – Нет, господин мой, – отвечала она. – Ну, может, немного. – Она взяла с собой свой меч.
   – Их здесь нет, – сказал я ей, – иначе здесь не было бы столько лягушек. Водяные птицы с длинными острыми клювами всегда любили лягушек.
   Ио кивнула и села на упавшее дерево.
   – У тебя ноги не болят, господин мой? Мы сегодня много прошли, а ты даже ни разу не сел на повозку.
   Я признался, что ноги у меня действительно болят, но если она хочет пройти еще, то я, конечно же, пойду с нею.
   – По правде говоря, мне совсем не хочется никуда идти, господин мой. Я всего лишь хотела увести тебя подальше, чтобы другие не подслушали. Я знаю, ты все еще помнишь, как Пасикрат рассказывал о призраке, явившемся в его комнату, и вдруг умолк. Как ты думаешь, почему он умолк?
   Я немного подумал и ответил:
   – Наверное, испугался. Большая часть людей боится привидений, по-моему.
   Но многим стыдно в этом признаться. Возможно, Пасикрату тоже стало стыдно.
   Ио выплюнула изо рта прядку волос, которую задумчиво покусывала.
   – Я так не думаю, – сказала она. – Я хочу сказать, что он, возможно, запросто солгал бы. Вряд ли страх перед привидением заставил его умолкнуть. Если бы он хотел сказать об этом, то сказал бы сразу, еще когда рассказывал, как услышал вопли Каллии или увидел призрака. – Ио соскользнула с дерева и подобрала длинную палку. – Смотри, вот я, например, то привидение. У меня есть копье и большой щит, и я намерена тебя убить.
   Я перехватил палку, которая тут же сломалась.
   – Правильно, – сказала Ио. – Ты бы попытался перехватить копье. – Она отшвырнула сломанную палку и снова уселась на прежнее место. – Я думаю, что Пасикрат поступил именно так. Он, скорее всего, его и перехватил – он ведь очень ловок.
   – Одной правой рукой? Но это же очень трудно, Ио! Да и призрак к тому же прикрывался щитом.
   Она покачала головой.
   – Нет, обеими руками, господин мой! По-моему, как раз об этом он чуть не проговорился. Он еще так странно посмотрел на свою культю, помнишь?
   – Ты хочешь сказать, что он лгал? И вообще никакого призрака не видел?
   – Нет, господин мой. Я хочу сказать, что когда он бился с ним, у него левая рука была! – Больше она ничего не прибавила и уставилась на отражение багровых закатных облаков в водах озера.
   – Рука-фантом? Потому что соперником его был призрак?
   – Ты помнишь Эгесистрата, господин мой? Ты сегодня читал о нем в своем дневнике?
   Я признался, что нет.
   – Он очень хороший прорицатель. Он очень много знает о призраках и богах; помнишь, когда мы с ним еще только познакомились, он говорил, что те люди, которых ты убил своим мечом, вполне возможно, могут вернуться.
   Это ведь ты отрубил Пасикрату руку, господин мой. Своим мечом.
* * *
   Сейчас уже очень поздно, но я не думаю, что Полос спит. Я тоже не мог уснуть, так что зажег эту лампу. Далеко, на склоне горы, кто-то играет на свирели. Когда я ложусь и закрываю глаза, мне видятся танцующие фигуры с той красной вазы из дворца моей памяти – один из танцоров тоже играет на свирели… По-моему, лучше я спать пока не буду и еще кое-что запишу.
   Этот Пасикрат уже поджидал нас с Ио, когда мы вернулись, и сказал, что у него есть в городе дела, а потом попросил меня разрешить ему взять с собой Полоса в качестве помощника. Ио сердито замотала головой, но я, взглянув на культю Пасикрата, позволил ему взять мальчика. Когда Полос вечером вернулся, он весь дрожал и разговаривать с нами не захотел.
   Я пошел в комнату Пасикрата объясняться, но тот поклялся, что Полоса не бил. Было заметно, что Пасикрат сильно ненавидит меня и очень боится. И, похоже, себя он тоже ненавидит за это. Я даже пожалел его, хотя, возможно, этого как раз делать не стоило. Я спросил, в Спарту ли мы идем и родной ли это его город (хотя я был в этом уверен, потому что он обещал Полосу показать там свой особенный щит), и он подтвердил, что все действительно так. Тогда я сказал, что убью его даже посреди спартанской агоры, если он еще хоть раз сделает с Полосом что-нибудь дурное. И он снова поклялся, что ничего дурного ему не сделал.
   Мы разбудили Фемистокла; он сказал, что я не должен угрожать Пасикрату (что я и без него уже понял), и отослал меня спать. Эту комнату мы делим с Полосом, Ио, чернокожим и его женой.
* * *
   Луна стоит высоко в небе. Я перечитал многое в своем дневнике – об Эгесистрате и много раз – о Фаретре. Глаза у меня болят и слезятся от усталости.

Глава 33

КЕНТАВР
   Козлоногий человек назвал его кентавром. Теперь я его боюсь, хотя он всего лишь ребенок, даже младше Ио. Козлоногий отвел Ио в сторонку и спросил об этом кентавре. Она сказала, что он мой раб. А я просто рот открыл от изумления.
   – Ты же все забываешь, господин мой, – отмахнулась Ио. – Но о своей забывчивости все-таки обычно помнишь.
   Я понял, что не могу вспомнить даже, как мы здесь оказались.
   – Ну, ты участвовал в большом сражении… Ты был ранен… – Она моей рукой провела по шраму у меня на голове. – До того, как оказаться здесь, мы побывали в Афинах и в Коринфе, а еще раньше – во Фракии; там-то тебе и достался Полос. А меня ты получил прошлым летом, в Фивах.
   Я пообещал ей, что освобожу их обоих и позволю вернуться к родным, но она сказала, что родителей своих не помнит, а родители Полоса слишком далеко отсюда.
   Тогда я позвал Полоса и сказал ему, что, насколько я понимаю, он несчастлив, ибо раб счастливым быть не может. И я как его невольный хозяин весьма об этом сожалею и сразу же освобожу его, стоит ему только пожелать.
   Он не сводил с меня глаз. Глаза у него большие и темные, как у Ио.
   Вскоре эти прекрасные глаза наполнились слезами, и он сказал, что для него лучше быть рабом доброго человека, который будет его учить, кормить его и защищать, чем скитаться бездомным и в итоге попасть в дурные руки. Хотя я, посетовал он, не всегда должным образом защищаю его и даже велел служить одному очень плохому человеку. Он показал мне этого человека; им оказался Пасикрат, однорукий мужчина, который очень быстро бегал, пока ляжку ему не пропорол дикий кабан. Я пообещал Полосу, что больше никогда никому его не отдам, и сказал, что, если я свое обещание забуду, пусть он мне напомнит.
   Я спросил, что ему сделал Пасикрат, но он убежал. Ио говорит, что не знает этого. По-моему, она что-то подозревает; впрочем, я тоже.
* * *
   Я перечитал предыдущую запись. Сегодня утром мы проснулись уже не на берегу озера, так что, видимо, я по крайней мере один день пропустил и ничего не записывал.
   Этот дом находится в Аркадии, где не встретишь ни одного ровного поля; всюду вокруг нас холмы и горы, многие довольно высокие, но все покрыты зеленью. Здесь никто землю не пашет, что мне представляется странным.
   Женщины вскапывают землю для своих небольших огородов лопатой или короткой мотыгой, сделанной из овечьей лопатки. А мужчины пасут скот – овец, коз, иногда небольшие стада коров и лошадей, – а также занимаются охотой. Мы тоже сегодня охотились; именно тогда-то я и видел кентавра. Вот как это произошло.
   Сегодня утром, когда Ио по моей просьбе перечислила всех членов нашего отряда, Фемистокл велел мне надеть шлем и кирасу. Я взял с собой меч и пару дротиков, хотя щита у меня нет. Чернокожий был экипирован примерно так же, только меч у него длинный. А вот у Пасикрата был всего лишь нож – Ио говорит, это потому, что он бежал весь путь от Спарты сюда, чтобы встретить нас.
   Мы прошли уже довольно далеко, когда обнаружили, что дорогу нам перекрывает оползень. Пасикрат клялся, что оползень случился уже после того, как он пробегал здесь. Если бы у нас не было повозки, запряженной мулом, мы бы просто вскарабкались по камням и преодолели это препятствие; а вот расчистка пути отняла бы у нас много дней. Ничего не оставалось, как повернуть назад и попытаться пробраться на юг другой дорогой, которой Пасикрат не знал; и не успело еще солнце подняться достаточно высоко, как мы заблудились.
   Тогда Пасикрат стал настаивать, чтобы мы снова повернули назад, потому что дорога с каждым шагом становилась все хуже; однако Фемистокл и Симонид хотели Продолжать путь, пока мы кого-нибудь не встретим и не попросим показать нам дорогу. Спор разгорался, когда Тиллон заметил какого-то землекопа и поспешил к нему.
   Спор прекратился; и Биттусилма, улыбаясь всем и каждому, убедила нас, что следует спросить совета у этого землекопа, каким бы этот совет ни оказался. Некоторое время все стояли и смотрели, как Тиллон разговаривает с землекопом, однако они стояли слишком далеко, и нам ничего не было слышно.
   Вскоре они вместе подошли к нам.
   – Он местный, тут неподалеку и родился, – сказал Тиллон. – Говорит, что знает тут все дороги. Он и сам немало странствовал. Обещает проводить нас, если мы будем его кормить и платить ему обол в день.
   Фемистокл вытащил монету и передал Тиллону:
   – Вот, отдай ему плату за первый день; пусть не сомневается в наших намерениях. Как сказал тебе этот добрый человек, – обратился он к землекопу, – мы идем в Спарту и очень спешим. Ты получишь еще два обола в награду, если мы доберемся до Лаконии достаточно скоро.
   Землекоп, весь в грязи и с мотыгой на плече, взял монету и пробормотал слова благодарности.
   – Итак, мы идем вперед или поворачиваем?
   – Раз вы спешите, то лучше идти вперед, тем более что главная дорога тоже завалена. Есть и другие, но все они такие же плохие, как эта, или даже хуже.
   Фемистокл и Симонид выглядели победителями; Пасикрат сердито спросил, какова эта дорога впереди.
   – Хуже, чем здесь, – ответил ему землекоп. – Но повозка проедет.
   Симонид поинтересовался, где можно будет переночевать, и землекоп покачал головой:
   – Там, конечно, есть селяне… Я могу показать вам их дома. Да только пустят ли они вас…
   Он пошел впереди, а мы – с ним рядом и вскоре обогнали всех остальных и повозку.
   – Это Латро, мой хозяин, – сказала землекопу Ио. – Меня зовут Ио, а это Полос.
   Он ухмыльнулся и ласково кивнул каждому, а потом сказал, что его зовут Аглаус. Я заметил, что у него не хватает нескольких передних зубов.
   Ио набралась храбрости и спросила, не рассердится ли на него его хозяин за то, что он оставил работу.
   – Да он обрадуется, что отделался от меня, – ответил землекоп.
   – Где ж ты живешь?
   – Ты имеешь в виду дом? Дома-то у меня и нет.
   – И у нас тоже, – сказала Ио.
   Я пояснил, что я не эллин, поговорил с ним на его языке и спросил, не встречал ли он кого-нибудь из моих земляков.
   Он покачал головой:
   – В Аркадию редко чужеземцы заходят. А люди отсюда еще реже куда-нибудь отправляются – боятся.
   – Разбойников?
   Он кивнул:
   – А этот однорукий действительно из Спарты?
   Ио сказала, что да.
   – Значит, спартанцы вас просто пощадили.
   Полос спросил, кто эти разбойники, но Аглаус притворился, что не расслышал. И сам спросил Ио:
   – А тебе тот человек, что дал мне деньги, нравится?
   – Не так, как мой хозяин и чернокожий или как Полос. Но он, по-моему, хороший человек и приятель Гиперида, нашего старого капитана и большого друга.
   Аглаус кивнул и задумался. Потом спросил:
   – А этот старик?
   – Он, кажется, вроде раба у Фемистокла. Они так, правда, не говорят…
   Хотя он совсем не злой и очень старается помочь Латро.
   – А женщина?
   – Я очень люблю нашего чернокожего, а он любит ее.
   – Я слыхал про таких чернокожих, да только сам ни одного не видал. – Аглаус усмехнулся. – Наверно, это не так плохо – быть чернокожим.
   Интересно, а мы ему странными не кажемся?
   – Не знаю, – призналась Ио. – Я об этом как-то не думала. – Она помолчала. – По-моему, мы ему кажемся не очень красивыми. А ты заметил у него на щеке шрам?
   – Не мог не заметить, – кивнул Аглаус.
   – Это от удара мечом, и я была рядом, когда его ранили. Он очень много крови потерял, и тогда он был намного светлее, примерно как моя рука.
   – Этот парень, Тиллон, по-моему, ничего, а? А второй? Как его звать-то?
   – Диаллос. Они оба ничего плохого тебе не сделают.
   – А этот спартанец с одной рукой?
   – А вот от него держись подальше, – посоветовала Ио.
   – Понятно. Ты других-то спартанцев знаешь?
   – Не очень хорошо, – призналась Ио. – Знала еще Эвтакта и Басия, да только они оба умерли.
   – Что ж, они лучше этого были?
   – Да, чуточку лучше, – сказала Ио. – Нет, впрочем, Басий был значительно лучше! А Эвтакт… ну, Эвтакт был довольно суровый, но не злой. Если кто-то его не слушался, он их бил или наказывал, но вовсе не потому, что ему это нравилось. Просто чтобы они боялись в другой раз его ослушаться. И еще, по-моему, он очень любил деньги, но ведь бывают люди и похуже.
   Я заметил, что он был храбрым воином.
   – А ты его помнишь, господин мой? Но это же просто замечательно!
   Я сказал, что помню, как принесли в жертву девочку и как Эвтакт вдохновлял своих бойцов в том сражении, пока не умер.
   – Меня там не было, – удивленно заметила Ио, – и ты, по-моему, даже и не рассказывал мне об этом. Это было уже после того, как Кердона укусила змея?
   Я признался, что не знаю.
   – А что было после того, как Эвтакт погиб?
   Я припомнил Великую Мать и ее обещания рабам, но мне показалось, что лучше об этом вслух не говорить, и ничего не сказал. И все же был очень удивлен, что все это так хорошо сохранилось в моей памяти – ведь помимо этого дня я помнил лишь свое раннее детство да еще страшный бой у храма.
   Вскоре мы нагнали человека, который нес мертвого юношу. Покойника звали Ликаон, видимо, он был года на два-три моложе Пасикрата. Рана его была ужасна. Все мы, согласно обычаю, выразили отцу покойного сочувствие, а Аглаус низко ему поклонился.
   – Я о тебе слышал, – сказал несчастный отец Фемистоклу. – Я ведь служил в армии. Как и сыновья мои.
   Потом они еще некоторое время вежливо беседовали в том же духе; я не очень прислушивался, наблюдая за теми, кто нес труп, и за их спутниками.
   Их было семеро, и они как-то чересчур внимательно к нам приглядывались – особенно к Пасикрату, к чернокожему и ко мне. Те, у кого руки были свободны, не спускали их с рукоятей больших охотничьих ножей и с дротиков.
   Потом отец мертвого юноши расстелил свой плащ поверх нашего скарба в повозке и велел своим спутникам положить покойника туда. И тогда все сразу расслабились, заулыбались, и я обнаружил, что тоже улыбаюсь. Я спросил Ио, куда мы идем.
   – К ним домой, – с удовольствием сообщила она. – Мы там переночуем, а завтра поможем им с похоронами.
   Фемистокл тоже снял плащ. И вместе со стариком укрыл им мертвого юношу.
   Дом был очень старый и поистине огромный. Там даже сторожевая башня была. Неподалеку виднелись еще дома, и все постройки были обнесены каменной стеной в два раза выше человеческого роста. Отца мертвого юноши зовут Ортиген; у него еще восемь живых сыновей и очень много дочерей.
   Аглаус говорит, что у него уже было три жены и он их всех пережил.
   Один из молодых людей побежал вперед, чтобы предупредить тамошних женщин о случившемся. Они встретили нас на дороге, плакали и рвали на себе волосы. Вскоре старший из сыновей Ортигена предложил Пасикрату, чернокожему и мне вместе с его братьями и другими мужчинами загнать того кабана, который убил Ликаона. Нам всем очень хотелось пойти с ними, в том числе и Полосу, но мальчика я не пустил, напомнив ему о ране, которую кабан нанес покойному.
   Мы были довольно далеко от дома, когда наконец услышали лай гончих – они лаяли отрывисто, возбужденно, видимо, загнали зверя и вынудили его обороняться. Все бросились туда; Пасикрат с чернокожим вскоре всех обогнали. Хоть я и бежал изо всех сил, но все же сильно от них отстал; мы бежали наравне с одним из братьев Ликаона, он даже чуть позади меня.
   Мне было стыдно, что Пасикрат меня обогнал. Я его недолюбливаю, а он меня, по-моему, просто ненавидит. И я решил добраться до загнанного зверя более коротким путем. Как мне показалось, я такой путь обнаружил, однако через минуту я остался совершенно один, все еще в пылу погони, но никого уже не видя и не слыша вокруг. На пути у меня попадалось то одно препятствие, то другое: сперва заросли колючего кустарника, потом трещина, через которую мне было не перепрыгнуть. Злясь на собственную глупость и едва пробираясь шагом вместо того, чтобы бежать, я вышел на открытое пространство.
   И тут Фортуна, которая только что сыграла со мной такую отвратительную шутку, решила мне улыбнуться. Не более чем в полустадии от меня, искоса на меня поглядывая одним глазом, стоял гнедой жеребец, почти еще жеребенок; он подбежал на мой свист с такой готовностью, словно знал меня всю жизнь.
   Здешняя местность слишком камениста для езды верхом, однако я заметил сразу, что по крайней мере стадии две проехать можно. Мне бы хоть до края долины добраться, к кабану поближе! Я вскочил на коня, и мы понеслись неровным галопом.
   Дальше мне придется основываться на том, что рассказывал мне об этой охоте чернокожий (жестикулируя и то и дело прибегая к помощи жены). Кабан засел в старом волчьем логове, и гончие не могли взять его сзади. Кто-то уже побежал в селение за огнем, чтобы выкурить зверя, но не успел этот человек пуститься в путь, как Пасикрат присел на четвереньки и нырнул в логово сам. Если это действительно так, то он безусловно не только самый храбрый человек на свете, но и самый глупый.
   Кабан тут же повернулся и бросился на него – чего, собственно, от него и ожидали. Пасикрат попал ему дротиком в плечо, дротик скользнул и глубоко пропорол зверю бок. Клыки, что убили сына Ортигена, успели лишь легко коснуться бедра спартанца. Если бы логово было более тесным, кто-то из них – или оба – уже, без сомненья, погиб бы.
   Когда кабан развернулся и бросился к выходу из норы, чернокожий, по его словам, вовсе не был первым, кто бросил в зверя дротик; однако именно его дротик застрял в туше кабана, когда тот, прорвав кольцо гончих, бросился в лес и вылетел на опушку прямо передо мной, восседавшим на гнедом жеребце.
   Стая гончих неслась за зверем по пятам.
   Не могу сказать, послушался ли молодой конь моей руки или же по собственному почину бросился на кабана. Мне просто повезло, как потом говорили сыновья Ортигена, и я был на волосок от гибели, когда так удачно метнул в него свой дротик.
   Кабан сразу будто споткнулся, и гончие мгновенно облепили его, как муравьи дохлого жука. Впрочем, все это я тут же позабыл благодаря тому, что случилось далее; хотя сейчас, когда я пишу об этом, мне кажется, я снова вижу этого кабана, его огромную темную голову со сверкающими белыми клыками, занесенными для решающего удара.
   Никто так и не смог мне сказать, чей это конь, хотя братья убитого юноши посоветовали мне оставить его себе, пока кто-нибудь другой не вздумал предъявить на него права. Я спешился – честно говоря, мне очень хотелось извлечь из кабаньей туши свой дротик и посмотреть, попал ли я кабану прямо в сердце или не попал. Дротик действительно пронзил зверю сердце. А вот гнедой, поскольку всем было не до него, куда-то исчез, хотя я бы, конечно, стал искать его и поймал бы, если б не узнал о том, насколько серьезно ранен Пасикрат.
   Кабана выпотрошили и бросили его внутренности собакам, как велит обычай. Кто-то срезал молоденькое деревце, и мы как раз привязывали кабана за ноги к этому деревцу, когда к нам подошел Пасикрат, опираясь о плечо чернокожего. Ему хотелось знать, кто убил кабана, – и, по-моему, особого восторга он не испытал, когда ему сказали, что это я. Тем не менее он поздравил меня и протянул мне руку. Не думаю, что он мне когда-либо нравился, но в тот момент я его почти любил.
   – Я останусь с тобой, – сказал я ему, – пусть они пойдут вперед с кабаном. Может быть, кто-нибудь приведет для тебя лошадь.
   – Вовсе ничего этого не нужно, – тут же заявил Пасикрат. – Я и сам прекрасно доберусь, я знаю дорогу.
   Тогда чернокожий на пальцах объяснил мне, чтобы я шел вместе с остальными, которые понесут кабана, а потом постарался подогнать сюда повозку Фемистокла, если удастся.
   Я согласился и поспешил вперед. И тут я успел увидеть, как среди деревьев мелькнул Полос – я видел его не во весь рост, а лишь до пояса.

Глава 34

ПИР ЗАКОНЧЕН
   Ели и пили очень много – по-моему, даже слишком. Сколько-то я потом проспал и, проснувшись, обнаружил, что валяюсь прямо посреди двора вместе со многими другими людьми. Мне стало стыдно, я встал и пошел от дома к шумевшей неподалеку реке, туда где брод. Там меня сперва вырвало, потом я умылся, снял свой хитон, выстирал его в холодной горной реке, отжал хорошенько и повесил на ветку, чтобы немного подсох на ветру.
   Солнце уже почти село, и я подумал, что лучше все же вернуться в дом. Я надел свой влажный хитон и пошел поговорить с хозяином – его зовут Ортиген; потом я зажег лампу и перечитал вчерашнюю запись в дневнике. Как же мне теперь жаль, что я прямо не написал о том, кого видел! Кто такой, например, "козлоногий человек"? Козопас? Но ведь я знаю и нормальное слово, которым обозначают тех, кто пасет коз!
   Этот день был посвящен погребальному ритуалу, хоронили Ликаона, сына Ортигена. Ио помогала остальным женщинам обмывать тело и умащивать его благовониями. Женщин там было по крайней мере тридцать, хотя со всей работой легко могли бы справиться три, однако каждая женщина в селении хотела как-то поучаствовать в обряде – и поучаствовала. Когда все было готово, Ликаона обрядили в лучшие одежды и красивый зеленый плащ, а на ноги надели новые сандалии с ремешками.