Страница:
— Ну хватит, синьор. Вы даете мне слово вести себя прилично или я рассказываю все кузену?
В общем, после небольшого спора он дал мне слово. И сдержал его. У Занозы действительно была репутация меткого стрелка, хотя и сильно преувеличенная. Просто ему удалось выиграть какой-то глупый спор в одном из лондонских клубов. В Дерби все только об этом и говорили. Мне же казалось, что Заноза попросту тратит время в Лондоне, но я воздержалась от комментариев. На мой взгляд, все, что удерживало его вдали от Торнтона, а значит, и от меня, шло мне на пользу.
Цель всякой девушки, появляющейся в свете, составляет поиск мужа. Сами понимаете, девушки обязаны выходить замуж. Если девушка не находит себе мужа, то она должна: а) стать гувернанткой (если бедна); б) пойти жить к родственникам и превратиться в домработницу (опять же в том случае, если она бедна); либо в) собрать возле себя свой собственный кружок и совершенно оскандалиться (если она богата).
Я была бедна. В противном случае меня скорее всего заинтересовала бы последняя из перечисленных возможностей. Я категорически не интересовалась карьерой гувернантки или домработницы, так что оставалось лишь одно — искать мужа. Итак, светский дебют.
Правда, на моем пути к успеху стояли два серьезных препятствия. Первое и, безусловно, наиболее весомое как раз то, что я была бедна. Большинство мужчин не любят жениться на бедных девушках. Им нравятся жены с приданым. Но мой папа был всего лишь офицером инфантерии, а у мамы было совсем небольшое состояние, так что никто из моих родителей не мог дать за мной хоть сколько-нибудь существенного приданого.
Это была серьезная проблема. Мама неустанно рассказывала мне байки о бедных девушках, которые, как она слышала, блестяще устраивались, но я воспринимала все эти истории здоровым скептицизмом. Ведь то, чего мама никак не брала в расчет, рассказывая мне свои сказки, было на самом деле чрезвычайно важно: все ее блестяще вышедшие замуж героини были писаными красавицами.
Проблема неожиданно решилась буквально за месяц до нашего отъезда в Лондон. И решил ее не кто иной, как Зани? Он сам предложил дать мне приданое!
Мама от радости даже дар речи потеряла.
— Этого как раз достаточно, Дина, — едва душа, сказала она мне, — достаточно, чтобы тебя зауважали, чтобы тебя приняли. О, благослови Господь этого мальчика! — Укоризненный взгляд в мою сторону, и… — Учитывая то, что ты все время грубишь ему, Дина, с его стороны это просто неслыханное благородство!
— Чепуха, — ответила я. — Ни малейшего благородства тут нет. Просто Заноза испугался, что вынужден будет вечно содержать меня, если я так и не найду себе мужа. Так что приданое — в его же интересах, мамочка. Не давай себя охмурить!
Итак, проблема номер один решилась сама собой. Но проблема номер два была немного сложнее. Это касалось моих волос.
В нашем кругу рыжие волосы считаются не слишком привлекательными. Нет-нет, я вовсе не рыжая, вы же помните. Мои кудри розовато-золотистые. Но я вынуждена признать, что некоторые люди склонны считать их рыжими.
В общем, дурацкая масть. К тому же они очень густые и очень кудрявые. Такие густые и кудрявые, что практически невозможно привести их хоть в какой-то порядок. Они клубятся вокруг моего лица и плеч подобно облаку розоватых завитков.
Я их ненавижу. Однажды, когда мне было четырнадцать лет, я даже состригла их, но получилось еще хуже. Теперь волосы снова отросли до плеч и опять ведут себя, как им заблагорассудится.
У Кэролайн чудесные волосы, блестящие и гладкие, и по-настоящему белокурые. И еще у нее прекрасные большие голубые глаза. Мои глаза серо-зеленые. Нет, с ними-то как раз все в порядке. Правда, они не такие большие и выразительные, как у Кэролайн, но вполне приемлемые. Мне, конечно, никогда не быть такой красавицей, как мама, но, слава Богу, взрослея, я стала походить на нее немного больше. И я отнюдь не дурна собой. Если, конечно, не считать волос. А ведь прическа, к сожалению, не такая деталь внешности, которую можно просто не заметить.
Наверное, Заноза все-таки очень правильно поступил, выделив мне кое-какое приданое, иначе терпеть бы ему меня веки вечные!
Но вернемся к предстоящему балу. Обычно балы дебютанток проходят в разгар сезона. А сезон традиционно открывается ассамблеей в Олмаке в первую среду после Пасхи. Сезон длится до лета, когда все общество покидает Лондон и отправляется в поместья или в Брайтон.
А уж потом, осенью, начинается период охоты, когда все члены высшего общества садятся на лошадей и едут добывать лис. В отличие от этой осенней охоты, весной ловят не лис, а спутников жизни. Молоденькие девушки охотятся на мужей, холостяки выискивают себе жен, женатые выбирают любовниц… Такая вот живописная картина.
В основном охота происходит — я говорю сейчас об охоте на мужей — в особняке Олмак. Это настоящий клуб, в котором проходят еженедельные ассамблеи с участием тех, кого называют creme de la creme — сливки общества. Приглашение на такой вечер вам может вручить одна из патронесс. Олмак — весьма ограниченный круг людей. Мама говорит, что он известен еще как ярмарка невест, так что сами понимаете, какую роль он играет в жизни высшего общества.
Конечно, приглашения в Олмак мы с Кэролайн получили. Перед сестрой и кузиной графа Торнтона все двери были открыты — об этом с гордостью известила нас моя мама. Однако еще до поездки в Олмак в лондонском доме Торнтона на Гросвенор-сквер должен был состояться грандиозный бал. Целью этого бала было «представить» нас обществу. Мама из кожи вон лезла, чтобы этот званый вечер стал самым великолепным и самым обсуждаемым событием предстоящего сезона, так что в конце концов, когда пришло время ехать в Лондон навстречу своей судьбе, мы с Кэролайн почувствовали себя подавленными.
Торнтон-Хаус представлял собой городскую усадьбу графов Торнтонов. Построил его дедушка Занозы, тот самый, который обустраивал поместье в Дерби. Обычно в семье Торнтон-Хаус называли «городским домом» или просто по адресу, Гросвенор-сквер, иначе можно было запутаться, где Торнтон-Хаус, а где Торнтон-Мэнор. Городской дом стоял пустым с тех пор, как умер отец Занозы, но его специально открыли к нашему приезду. Когда мы с мамой там появились, дом предстал во всей своей красе. Мама объяснила, что раньше, когда Заноза приезжал в Лондон, он жил всего в нескольких комнатах. Обедал и развлекался он в других местах. Теперь же, поскольку в городской резиденции ему предстояло жить не одному, дом был полностью укомплектован штатом прислуги, вычищен и обеспечен всем необходимым. Сам Заноза обещал вскоре приехать из Шотландии, куда он отправился погостить к своему другу.
Моя спальня оказалась очень милой. Мебель была недавно отполирована, в вазах стояли свежие цветы, а кровать и кресла были покрыты старинными чехлами. Мне тут сразу понравилось, и я помогла Лайзе — служанке, которая пришла, чтобы распаковать вещи, — разместить мои платья в гигантском гардеробе, который загораживал почти всю стену, оклеенную обоями в цветочек. Вообще-то у меня с собой было не слишком много платьев. Мама собиралась заказать для нас с Кэролайн новые наряды на деньги, которые, кстати, щедро предоставил все тот же Заноза — все-таки ему ужасно не терпелось поскорее от меня избавиться. Так что мы отправились в путь, собрав только самое необходимое. Мама заявила, что все наши старые платья годятся разве что для деревни, но никак не подойдут для Лондона.
Я не так уж беспокоилась о своем гардеробе. Гораздо сильнее меня волновали лошади. И дело не в том, что я сомневалась в отменном качестве конюшен Торнтон-Хауса. Дом еще пустовал, но, едва приехав в Лондон, Заноза в первую очередь занялся конюшнями. В основном он, конечно, вполне оправдывал свое прозвище, но уж что касается лошадей, тут на него вполне можно было положиться. Итак, дело не в том, что я усомнилась в удобстве здешних денников, но, как и я сама, мои лошади никогда прежде не покидали своего дома, и мне не хотелось, чтобы животные чувствовали себя неуютно. Их отправили в город за день до нашего отъезда, и я волновалась за них. Поэтому при первой же возможности я прошла в конюшню.
Первым, кого я увидела, перешагнув порог, оказался Кевин — один из грумов Торнтон-Мэнора, которого отправили с лошадьми в Лондон. Ему было примерно столько же лет, сколько мне, и он был моим другом. При виде меня Кевин улыбнулся:
— Не о чем волноваться, мисс Дина. Лошади чувствуют себя отлично.
Я с облегчением вздохнула.
— Не было проблем в дороге?
— Да нет. — Он улыбнулся шире. — Или почти не было. Только Себастьян вдруг решил поухаживать за одной красоткой, вороной кобылой на постоялом дворе, где мы остановились на отдых. А в остальном добрались без происшествий.
Я снова вздохнула.
— Интересно, когда же Себастьян наконец начнет понимать, что он мерин, а не жеребец?
— Некоторые этого так никогда и не понимают, — сказал Кевин. — Особенно если их поздно кастрируют. Правду сказать, кобыла, похоже, тоже не очень почувствовала разницу. — Кевин лукаво улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. У мамы, наверное, случился бы сердечный приступ, если бы она услышала этот разговор. У нее очень смешные представления о том, что может знать приличная юная леди. Если бы я полжизни не сшивалась возле конюшен, то, наверное, не имела бы ни малейшего представления о процессе продолжения рода.
Как вы, должно быть, уже догадались, Себастьян — это моя лошадь. Необычайно красивый гнедой чистокровный конь, почти шестнадцати ладоней в холке, причем отнюдь не безмятежного нрава. Если бы его не кастрировали, он был бы совершенно неуправляем. Мне, конечно, не следовало привозить Себастьяна в Лондон, но я бы ужасно скучала, оставив его дома. Притом если уж лошадь научилась не лягать собаку, то она обязательно научится не пугаться уличной городской суеты. Во всяком случае, я на это надеялась.
— Ну а как Макс? — спросила я, когда черед дошел до лошади Кэролайн.
Макс — огромный гнедой мерин, который прожил долгую и блестящую жизнь, прежде чем уйти на почетную пенсию и возить мою кузину. Макс повидал в своей жизни многое: он участвовал в дерби и выигрывал, много лет скакал по полям вместе с лучшими охотниками Англии. Теперь же, в возрасте шестнадцати лет, нагуливал бока в Торнтон-Мэнор и носил на своей спине Кэролайн с такой учтивостью и надежностью, о которых она только могла мечтать. Макс был настоящим ветераном, и я глубоко уважала его. На самом деле именно я поддерживала его в хорошем состоянии, ведь Кэролайн никогда не задавала ему необходимой нагрузки. И если уж начистоту, то я всегда считала Макса своим конем.
Достав из кармана пучок морковки, я сказала:
— Вот угощение.
— Пойдемте, — пригласил Кевин. — Я покажу вам, как они живут.
Я замечательно провела два часа, поболтала с конюхами, помогала накормить лошадей, а потом отправилась обратно в дом. Увы, едва войдя через боковую дверь под лестницей, я наткнулась на маму.
Она без удовольствия глянула на соломинки, прилипшие к моему зеленому дорожному платью, и сухо заметила:
— Мы садимся обедать меньше чем через полчаса, Дина. Переоденься.
— Да, мэм, — отвечала я. Мне уже давно стало ясно, что лучший способ умиротворить мою маму — соглашаться со всем, что бы она ни сказала. Так намного легче жить, ведь, когда она отвернется, я могу снова делать вес, что хочу.
— Ничего, Дина, — возразила мама, когда я заметила, что она помешана на наших гардеробах. — Поверь, ты не менее утомительна, когда начинаешь толковать о лошадиных кормах.
Следует признать, тут она попала в точку. Я считала, что обсуждение лошадиного меню — захватывающая тема для разговора. Должно быть, маме так же интересно заниматься платьями.
За два дня до великого события — нашего первого бала -Гросвенор-сквер наконец дождался своего хозяина. Мама была ужасно сердита на Занозу за то, что он приехал так поздно. Не знаю, для чего ей понадобилось, чтобы граф появился здесь раньше. Я вполне могла понять необходимость его присутствия на балу, но во всякий другой день перед этим событием он бы только мешался под ногами. Я бы лично предпочла, чтобы Торнтон вообще не показывался на глаза до начала торжества. У меня было предчувствие, что он вряд ли одобрит мое решение привезти в Лондон Себастьяна.
И разумеется, первое, что он сделал по приезде, — это отправился проверить конюшни.
— Дина! — После каких-нибудь пятнадцати минут отсутствия он с криком ворвался в холл. — Зачем, черт возьми, ты притащила в Лондон Себастьяна? Я же велел тебе взять Аницет! Себастьян слишком горяч, чтобы ездить на нем по улицам большого города.
Он действительно просил меня взять Аницет, и я, наверное, даже согласилась с ним. Но, несмотря на то что Аницет — очень хорошая кобыла, я просто не смогла бы уехать без Себастьяна.
— Но он прекрасно себя ведет, — возразила я беспечным тоном. — Не стоит так переживать, Заноза, уверяю тебя. Я каждое утро пораньше отправляюсь на нем в парк, чтобы погонять галопом, так что Себастьян может с самого утра хорошенько размяться. Он все это время вел себя очень пристойно, уверяю тебя.
— Настолько пристойно, что вчера чуть не сбросил тебя под колеса экипажа? — возразил кузен.
«Проклятый болтун Кевин!» — подумала я.
— Да просто тупица кучер сунул свой рог чуть ли не в самое ухо Себастьяну! — возмутилась я. — Я и сама-то, подпрыгнула от неожиданности. — Тут я изобразила заискивающую улыбку. Глаза у Занозы стали совсем синими, а это обычно случается, если он решил предпринять что-нибудь совсем неприятное. Я бы умерла, если бы он приказал мне отправить Себастьяна домой! — Подумай, сколько ты сэкономишь, если я в конце концов убьюсь, — продолжала я.
— Дина! — Это был голос моей шокированной маменьки.
— Не говори так, — вступила мягкосердечная Кэролайн. Заноза ухмыльнулся.
— Похоже, ты права, — сказал он, и мне стало ясно, что я победила: Себастьяна домой не отправят… Во всяком случае, сегодня.
Заноза прибыл в Лондон в сопровождении своего шотландского товарища, у которого он гостил перед этим. Звали приятеля Дуглас Маклауд, жил он на острове Скай и был очень мил. Они познакомились всего несколько месяцев назад на каком-то званом вечере. Дуглас — а именно так он просил себя называть — был на несколько лет старше Занозы, но Торнтон постоянно морочил всем голову, прикидываясь старше, чем на самом деле. Многие его приятели «были старше, чем он сам.
После обеда молодые люди собрались в какой-то клуб, но, уходя, Заноза подошел ко мне.
— Завтра утром поедем в парк вместе, Рыжая. Не уезжай без меня. — Он подкрепил эти слова взглядом, который, как ему кажется, должен был внушить мне трепет. Вообще-то я не очень люблю, когда Заноза так смотрит, но я скорее умру, чем покажу ему, что испугалась.
Я улыбнулась солнечной улыбкой:
— Неужели поднимешься в шесть часов? Заноза поджал губы.
— Да, — отрезал он, снова одарил меня своим подозрительным взглядом и вышел.
— О, дорогая, — проговорила мама, — так # и знала, что Торнтон не одобрит твоей затеи с этой лошадью. — Мама всегда называла Себастьяна «эта лошадь». — И вот теперь он сердится. Ну действительно, Дина, почему ты постоянно ссоришься с ним?
Можете себе представить мое возмущение.
— Я?! Да я вовсе не ссорюсь, мама! Я всего лишь привезла в Лондон своего собственного коня. Не понимаю, почему Заноза ведет себя так, словно я украла его!
— Просто потому, что он боится за тебя, Дина, — сообщила Кэролайн своим мягким голосом и горестно улыбнулась мне. — Кто-то же должен о тебе побеспокоиться, ведь ты совсем ничего не боишься.
— Боюсь, когда это необходимо. Но Себастьяна незачем бояться. Вот завтра утром Заноза сам все увидит. Если, конечно, сумеет проснуться на рассвете после ночной гулянки!
Высказавшись, я не сразу пошла к себе, а заглянула в конюшню и предупредила Кевина, чтобы тот урезал порцию овса для Себастьяна. Пусть будет немного поспокойнее утром. Я почти не сомневалась, что Заноза не проспит назначенного часа. Ведь он никогда не был большим соней.
Раннее апрельское утро мягко играло бледными красками едва занимавшейся зари, а Заноза уже ждал меня в конюшне. Он был одет, будто собирался на дневную прогулку: синий камзол с медными пуговицами, кожаные бриджи, начищенные сапоги и накрахмаленный, тщательно отглаженный французский галстук. Цвет волос на его непокрытой голове вторил свету утренних лучей. Щелкнув по полям моей жокейской шапочки рукояткой кнута, он беззаботно заметил:
— Значит, спрятала свои волосы? Прекрасно. Если расшибешься в лепешку, хотя бы никто не поймет, кто это был.
Я злобно глянула на кузена:
— Я не расшибусь в лепешку!
Копыта зацокали по булыжникам двора — это наших лошадей, полностью готовых к прогулке, вывели из конюшни. Себастьян, слава Богу, кажется, был сегодня паинькой. Единственным мерином, которого он действительно любил, был высокий серый конь Занозы — Игрок. Казалось, лошади обрадуются, очутившись рядом.
У Занозы дома были полные конюшни лошадей, но Игрок всегда оставался его любимцем. На охоту с друзьями он ездил только на нем. Большой — целых семнадцать ладоней в холке — и очень энергичный, он всегда оставался вполне дружелюбным. Нельзя, конечно, сказать, что ездить на нем мог кто угодно. На самом деле Игрок умел взбрыкнуть не хуже Себастьяна. Он, правда, никогда не бунтовал подобно Себастьяну, а вел себя хитрее. Если всадник ему не нравился, он просто переносил всю тяжесть своего массивного тела на передние ноги и топал, как слон. Другое дело, если на нем сидел Заноза — тогда Игрок легко и грациозно нес его вперед, мощно толкаясь задними ногами. Это выглядело очень красиво, но, стоило менее умелому наезднику забраться в седло, как вся красота мгновенно куда-то исчезала. Зрелище было презабавное. Заноза обожал своего коня за чудесный нрав и великолепную прыгучесть. Игрок действительно мог преодолеть любое препятствие, если на спине у него сидел Заноза, это правда. Но я видела, что он вытворяет с другими. Увы, Игрока нельзя было упрекнуть в чрезмерной покладистости.
Однако Игрок не был пуглив, и в присутствии этого крупного невозмутимого мерина Себастьян тоже чувствовал себя спокойнее. Еще бы! Ведь теперь рядом с ним на этой ужасной незнакомой улице был кто-то из домашних. Это внушало ему уверенность. Он прыгнул и попытался встать на дыбы всего с полдюжины раз, прежде чем мы добрались до парка.
Мы отпустили поводья почти сразу, как только въехали под деревья, и лошади пустились вскачь. Как всегда, Игрок пошел чуть впереди, а Себастьян удобно пристроился за его большим серым плечом. От холодного апрельского ветра у меня выступили слезы, и я громко рассмеялась — так было хорошо. Услышав смех, Заноза оглянулся на меня, и я увидела, как блеснули его белые зубы. Наверное, мы могли достигать полного согласия только сидя на лошадях.
Наконец дорога запетляла по лесу, и Заноза осадил коня. Мы перешли сначала на легкий галоп, затем — на рысь и, наконец, поехали шагом. В ветвях пели птицы, небо сияло чистейшей синевой — точь-в-точь как глаза Торнтона, и Себастьян громко фыркал, демонстрируя искреннее удовольствие от прогулки. Я и сама вздохнула от всей души, вторя своему коню. Заноза усмехнулся.
— Каждый раз, когда мне хочется придушить тебя, Рыжая, я вспоминаю о том, что ты, наверное, лучшая наездница из всех, кого я знаю. Это искупает почти все твои недостатки.
Отчаянная радость обожгла мое сердце. Ведь Заноза ни разу не говорил мне комплиментов.
— Неужели я сижу на лошади лучше тебя? — спросила я.
— Разумеется, нет. — Легкая улыбка превосходства приподняла уголки его рта.
Я благоразумно удержалась от ответа, готового сорваться с губ, и вместо этого спросила:
— Значит, я могу оставить Себастьяна в Лондоне?
— Едва ли у меня есть реальный шанс добиться, чтобы ты его отослала,
— отвечал кузен.
— Пожалуй… — протянула я, не сумев подавить улыбку, — это правда.
— Ну и как, успела ты подготовиться к сегодняшнему вечеру? — спросил он после нескольких минут молчания.
— Слава Богу, этот проклятый бал наконец состоится! — воскликнула я.
— Мама просто помешалась на нем. По крайней мере весь последний месяц она не могла говорить ни о чем ином. И если после всех ее хлопот я не подцеплю как минимум трое подходящих женихов, которые в ближайшую неделю сделают мне предложение, то буду чувствовать себя недостойной дочерью.
Он полоснул меня голубым взглядом:
— Не стоит так торопиться, Рыжая. Постарайся уложиться хотя бы в месяц!
Я вздохнула и мрачно предположила:
— Ах, может быть, в Лондоне найдется хоть один джентльмен, который не разбирает цветов…
— Что ты такое говоришь? — удивленно спросил он.
— Ну… — Никак не думала, что из всего мира выберу именно Занозу, чтобы обсуждать с ним мой дефект. Ведь именно он все время настойчиво называл меня «Рыжая». — Не валяй дурака, Заноза, — резко сказала я, — ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Он остановил Игрока, и Себастьян, как благоговеющий влюбленный, тоже замер на месте. Заноза протянул руку и тронул меня за плечо.
— Нет, — сказал он. — Не понимаю. Скажи мне. Я нахмурилась:
— Я говорю о моих волосах, тупица. Ну кто захочет жениться на девушке, у которой на голове закат полыхает?
И отвела глаза, чтобы не видеть его изумленной физиономии. Я почувствовала, что щеки у меня тоже приобрели цвет заката. Я ненавидела Занозу за то, что он заставил меня высказать вслух мой самый сокровенный страх, я выдернула руку и пришпорила Себастьяна. Наверное, я сделала это слишком резко, потому что конь встал на дыбы и рванул вперед. Пришлось потратить несколько минут, чтобы его успокоить.
Когда наши лошади снова бок о бок несли нас к воротам парка, Заноза сказал:
— Дина, я правда не понимаю, почему ты такого мнения о своих волосах.
— М-мф, — фыркнула я.
— Мне неприятно в этом сознаваться… — Голос его был полон какого-то странного раскаяния. — Но должен признаться, что мне нравилось дразнить тебя все эти годы.
— Я заметила, — глухо буркнула я. К полному моему ужасу, слезы уже готовы были покатиться из глаз. Наверное, сказывалось напряжение перед этим ужасным вечером, когда мне предстояло продемонстрировать доброй половине Лондона вес мое пламенное сияние.
— Дина, — сказал Заноза, — у тебя чудесные волосы.
— М-мф, — опять фыркнула я.
— Послушай, ты, маленькая ведьма. — Он снова взял меня за руку. Лошади остановились. Я нехотя подняла глаза на своего спутника. «Вот у кого прекрасная шевелюра, — думала я, глядя, как она сияет на утреннем солнце, густая и белокурая. — Ах, если б мне такую…» — Послушай меня,
— повторил Торнтон. — Твои волосы прекрасны. Честно, это самое красивое, что мне доводилось видеть в жизни. Кавалеры выстроятся в длинную очередь, чтобы потанцевать с тобой.
Наверное, лицо мое выразило недоверие, потому что пальцы Занозы сжались на моем рукаве, и он добавил:
— Да знаешь ли ты, что в Италии был один великий художник. Так вот, он прославился портретами рыжеволосых женщин, которые на самом деле не были и вполовину так красивы, как ты.
— Знаю, знаю, — солидно кивнула я. Было так приятно показать ему наконец, что я не полная идиотка. — Тициан. Синьор Монтелли рассказывал мне о нем.
— Кто такой синьор Монтелли? — удивился Заноза.
— Итальянец, наш учитель танцев, которого пригласила мама, — отвечала я. — Он поцеловал меня в библиотеке и сказал, что я похожа на картину Тициана.
— Что-что он сделал?
Ну вот, слишком поздно я осознала свою ошибку.
— О, это был всего лишь один поцелуй. Он захватил меня врасплох. И я предупредила его, чтобы он больше так не делал, не то ты его застрелишь! Он больше так не поступал.
Заноза закатил глаза к небу. Эта отвратительная гримаса должна была означать, что я сказала или сделала что-то ужасное.
— Поверь, я очень удивилась, — продолжала я. — Ведь он довольно стар.
— Мне мгновенно вспомнилась та сцена в библиотеке. — И потом, у него такой слюнявый рот, — добавила я брезгливо.
Заноза фыркнул:
— Ну и сколько ж ему?
— Наверное, лет тридцать как минимум.
— Боже милосердный, Дина, ты невыносима! Тридцать лет — это совсем не старый!
— Для меня — старый, — отрезала я с безукоризненной логикой. — Ведь мне только что исполнилось восемнадцать.
Заноза убрал руку с моего рукава, выпрямился и тронул лошадь.
— Ну вот, — сказал он, — этот твой итальянский танцор, возможно, и стар, и рот у него слюнявый, но ведь его не остановили твои волосы. Ты хотя бы об этом подумала? Он пытался поцеловать Кэролайн?
Я почувствовала, что глаза у меня чуть не вылезли из орбит.
— Нет, ты что!
— Ну вот видишь, — веско сказал Торнтон.
Я задумалась на несколько минут, а потом проговорила:
— Что ж, наверное, придется мне искать итальянца. Похоже, они все неравнодушны к рыжим.
В общем, после небольшого спора он дал мне слово. И сдержал его. У Занозы действительно была репутация меткого стрелка, хотя и сильно преувеличенная. Просто ему удалось выиграть какой-то глупый спор в одном из лондонских клубов. В Дерби все только об этом и говорили. Мне же казалось, что Заноза попросту тратит время в Лондоне, но я воздержалась от комментариев. На мой взгляд, все, что удерживало его вдали от Торнтона, а значит, и от меня, шло мне на пользу.
***
Мама всю зиму суетилась, готовя Кэролайн и меня к нашему дебюту. Для тех, кому подобные проблемы незнакомы, я опишу их.Цель всякой девушки, появляющейся в свете, составляет поиск мужа. Сами понимаете, девушки обязаны выходить замуж. Если девушка не находит себе мужа, то она должна: а) стать гувернанткой (если бедна); б) пойти жить к родственникам и превратиться в домработницу (опять же в том случае, если она бедна); либо в) собрать возле себя свой собственный кружок и совершенно оскандалиться (если она богата).
Я была бедна. В противном случае меня скорее всего заинтересовала бы последняя из перечисленных возможностей. Я категорически не интересовалась карьерой гувернантки или домработницы, так что оставалось лишь одно — искать мужа. Итак, светский дебют.
Правда, на моем пути к успеху стояли два серьезных препятствия. Первое и, безусловно, наиболее весомое как раз то, что я была бедна. Большинство мужчин не любят жениться на бедных девушках. Им нравятся жены с приданым. Но мой папа был всего лишь офицером инфантерии, а у мамы было совсем небольшое состояние, так что никто из моих родителей не мог дать за мной хоть сколько-нибудь существенного приданого.
Это была серьезная проблема. Мама неустанно рассказывала мне байки о бедных девушках, которые, как она слышала, блестяще устраивались, но я воспринимала все эти истории здоровым скептицизмом. Ведь то, чего мама никак не брала в расчет, рассказывая мне свои сказки, было на самом деле чрезвычайно важно: все ее блестяще вышедшие замуж героини были писаными красавицами.
Проблема неожиданно решилась буквально за месяц до нашего отъезда в Лондон. И решил ее не кто иной, как Зани? Он сам предложил дать мне приданое!
Мама от радости даже дар речи потеряла.
— Этого как раз достаточно, Дина, — едва душа, сказала она мне, — достаточно, чтобы тебя зауважали, чтобы тебя приняли. О, благослови Господь этого мальчика! — Укоризненный взгляд в мою сторону, и… — Учитывая то, что ты все время грубишь ему, Дина, с его стороны это просто неслыханное благородство!
— Чепуха, — ответила я. — Ни малейшего благородства тут нет. Просто Заноза испугался, что вынужден будет вечно содержать меня, если я так и не найду себе мужа. Так что приданое — в его же интересах, мамочка. Не давай себя охмурить!
Итак, проблема номер один решилась сама собой. Но проблема номер два была немного сложнее. Это касалось моих волос.
В нашем кругу рыжие волосы считаются не слишком привлекательными. Нет-нет, я вовсе не рыжая, вы же помните. Мои кудри розовато-золотистые. Но я вынуждена признать, что некоторые люди склонны считать их рыжими.
В общем, дурацкая масть. К тому же они очень густые и очень кудрявые. Такие густые и кудрявые, что практически невозможно привести их хоть в какой-то порядок. Они клубятся вокруг моего лица и плеч подобно облаку розоватых завитков.
Я их ненавижу. Однажды, когда мне было четырнадцать лет, я даже состригла их, но получилось еще хуже. Теперь волосы снова отросли до плеч и опять ведут себя, как им заблагорассудится.
У Кэролайн чудесные волосы, блестящие и гладкие, и по-настоящему белокурые. И еще у нее прекрасные большие голубые глаза. Мои глаза серо-зеленые. Нет, с ними-то как раз все в порядке. Правда, они не такие большие и выразительные, как у Кэролайн, но вполне приемлемые. Мне, конечно, никогда не быть такой красавицей, как мама, но, слава Богу, взрослея, я стала походить на нее немного больше. И я отнюдь не дурна собой. Если, конечно, не считать волос. А ведь прическа, к сожалению, не такая деталь внешности, которую можно просто не заметить.
Наверное, Заноза все-таки очень правильно поступил, выделив мне кое-какое приданое, иначе терпеть бы ему меня веки вечные!
Но вернемся к предстоящему балу. Обычно балы дебютанток проходят в разгар сезона. А сезон традиционно открывается ассамблеей в Олмаке в первую среду после Пасхи. Сезон длится до лета, когда все общество покидает Лондон и отправляется в поместья или в Брайтон.
А уж потом, осенью, начинается период охоты, когда все члены высшего общества садятся на лошадей и едут добывать лис. В отличие от этой осенней охоты, весной ловят не лис, а спутников жизни. Молоденькие девушки охотятся на мужей, холостяки выискивают себе жен, женатые выбирают любовниц… Такая вот живописная картина.
В основном охота происходит — я говорю сейчас об охоте на мужей — в особняке Олмак. Это настоящий клуб, в котором проходят еженедельные ассамблеи с участием тех, кого называют creme de la creme — сливки общества. Приглашение на такой вечер вам может вручить одна из патронесс. Олмак — весьма ограниченный круг людей. Мама говорит, что он известен еще как ярмарка невест, так что сами понимаете, какую роль он играет в жизни высшего общества.
Конечно, приглашения в Олмак мы с Кэролайн получили. Перед сестрой и кузиной графа Торнтона все двери были открыты — об этом с гордостью известила нас моя мама. Однако еще до поездки в Олмак в лондонском доме Торнтона на Гросвенор-сквер должен был состояться грандиозный бал. Целью этого бала было «представить» нас обществу. Мама из кожи вон лезла, чтобы этот званый вечер стал самым великолепным и самым обсуждаемым событием предстоящего сезона, так что в конце концов, когда пришло время ехать в Лондон навстречу своей судьбе, мы с Кэролайн почувствовали себя подавленными.
Торнтон-Хаус представлял собой городскую усадьбу графов Торнтонов. Построил его дедушка Занозы, тот самый, который обустраивал поместье в Дерби. Обычно в семье Торнтон-Хаус называли «городским домом» или просто по адресу, Гросвенор-сквер, иначе можно было запутаться, где Торнтон-Хаус, а где Торнтон-Мэнор. Городской дом стоял пустым с тех пор, как умер отец Занозы, но его специально открыли к нашему приезду. Когда мы с мамой там появились, дом предстал во всей своей красе. Мама объяснила, что раньше, когда Заноза приезжал в Лондон, он жил всего в нескольких комнатах. Обедал и развлекался он в других местах. Теперь же, поскольку в городской резиденции ему предстояло жить не одному, дом был полностью укомплектован штатом прислуги, вычищен и обеспечен всем необходимым. Сам Заноза обещал вскоре приехать из Шотландии, куда он отправился погостить к своему другу.
Моя спальня оказалась очень милой. Мебель была недавно отполирована, в вазах стояли свежие цветы, а кровать и кресла были покрыты старинными чехлами. Мне тут сразу понравилось, и я помогла Лайзе — служанке, которая пришла, чтобы распаковать вещи, — разместить мои платья в гигантском гардеробе, который загораживал почти всю стену, оклеенную обоями в цветочек. Вообще-то у меня с собой было не слишком много платьев. Мама собиралась заказать для нас с Кэролайн новые наряды на деньги, которые, кстати, щедро предоставил все тот же Заноза — все-таки ему ужасно не терпелось поскорее от меня избавиться. Так что мы отправились в путь, собрав только самое необходимое. Мама заявила, что все наши старые платья годятся разве что для деревни, но никак не подойдут для Лондона.
Я не так уж беспокоилась о своем гардеробе. Гораздо сильнее меня волновали лошади. И дело не в том, что я сомневалась в отменном качестве конюшен Торнтон-Хауса. Дом еще пустовал, но, едва приехав в Лондон, Заноза в первую очередь занялся конюшнями. В основном он, конечно, вполне оправдывал свое прозвище, но уж что касается лошадей, тут на него вполне можно было положиться. Итак, дело не в том, что я усомнилась в удобстве здешних денников, но, как и я сама, мои лошади никогда прежде не покидали своего дома, и мне не хотелось, чтобы животные чувствовали себя неуютно. Их отправили в город за день до нашего отъезда, и я волновалась за них. Поэтому при первой же возможности я прошла в конюшню.
Первым, кого я увидела, перешагнув порог, оказался Кевин — один из грумов Торнтон-Мэнора, которого отправили с лошадьми в Лондон. Ему было примерно столько же лет, сколько мне, и он был моим другом. При виде меня Кевин улыбнулся:
— Не о чем волноваться, мисс Дина. Лошади чувствуют себя отлично.
Я с облегчением вздохнула.
— Не было проблем в дороге?
— Да нет. — Он улыбнулся шире. — Или почти не было. Только Себастьян вдруг решил поухаживать за одной красоткой, вороной кобылой на постоялом дворе, где мы остановились на отдых. А в остальном добрались без происшествий.
Я снова вздохнула.
— Интересно, когда же Себастьян наконец начнет понимать, что он мерин, а не жеребец?
— Некоторые этого так никогда и не понимают, — сказал Кевин. — Особенно если их поздно кастрируют. Правду сказать, кобыла, похоже, тоже не очень почувствовала разницу. — Кевин лукаво улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. У мамы, наверное, случился бы сердечный приступ, если бы она услышала этот разговор. У нее очень смешные представления о том, что может знать приличная юная леди. Если бы я полжизни не сшивалась возле конюшен, то, наверное, не имела бы ни малейшего представления о процессе продолжения рода.
Как вы, должно быть, уже догадались, Себастьян — это моя лошадь. Необычайно красивый гнедой чистокровный конь, почти шестнадцати ладоней в холке, причем отнюдь не безмятежного нрава. Если бы его не кастрировали, он был бы совершенно неуправляем. Мне, конечно, не следовало привозить Себастьяна в Лондон, но я бы ужасно скучала, оставив его дома. Притом если уж лошадь научилась не лягать собаку, то она обязательно научится не пугаться уличной городской суеты. Во всяком случае, я на это надеялась.
— Ну а как Макс? — спросила я, когда черед дошел до лошади Кэролайн.
Макс — огромный гнедой мерин, который прожил долгую и блестящую жизнь, прежде чем уйти на почетную пенсию и возить мою кузину. Макс повидал в своей жизни многое: он участвовал в дерби и выигрывал, много лет скакал по полям вместе с лучшими охотниками Англии. Теперь же, в возрасте шестнадцати лет, нагуливал бока в Торнтон-Мэнор и носил на своей спине Кэролайн с такой учтивостью и надежностью, о которых она только могла мечтать. Макс был настоящим ветераном, и я глубоко уважала его. На самом деле именно я поддерживала его в хорошем состоянии, ведь Кэролайн никогда не задавала ему необходимой нагрузки. И если уж начистоту, то я всегда считала Макса своим конем.
Достав из кармана пучок морковки, я сказала:
— Вот угощение.
— Пойдемте, — пригласил Кевин. — Я покажу вам, как они живут.
Я замечательно провела два часа, поболтала с конюхами, помогала накормить лошадей, а потом отправилась обратно в дом. Увы, едва войдя через боковую дверь под лестницей, я наткнулась на маму.
Она без удовольствия глянула на соломинки, прилипшие к моему зеленому дорожному платью, и сухо заметила:
— Мы садимся обедать меньше чем через полчаса, Дина. Переоденься.
— Да, мэм, — отвечала я. Мне уже давно стало ясно, что лучший способ умиротворить мою маму — соглашаться со всем, что бы она ни сказала. Так намного легче жить, ведь, когда она отвернется, я могу снова делать вес, что хочу.
***
Следующие две недели мы были заняты покупками. Поначалу это было интересно. Я не меньше других люблю новые красивые платья, но спустя неделю подумала, что с меня уже довольно. При этом следует признать, что ни моя мама, ни Кэролайн ни капельки не утомились, но зато я сама уже ни на что не годилась. Сколько суматохи из-за каких-то тряпок!— Ничего, Дина, — возразила мама, когда я заметила, что она помешана на наших гардеробах. — Поверь, ты не менее утомительна, когда начинаешь толковать о лошадиных кормах.
Следует признать, тут она попала в точку. Я считала, что обсуждение лошадиного меню — захватывающая тема для разговора. Должно быть, маме так же интересно заниматься платьями.
За два дня до великого события — нашего первого бала -Гросвенор-сквер наконец дождался своего хозяина. Мама была ужасно сердита на Занозу за то, что он приехал так поздно. Не знаю, для чего ей понадобилось, чтобы граф появился здесь раньше. Я вполне могла понять необходимость его присутствия на балу, но во всякий другой день перед этим событием он бы только мешался под ногами. Я бы лично предпочла, чтобы Торнтон вообще не показывался на глаза до начала торжества. У меня было предчувствие, что он вряд ли одобрит мое решение привезти в Лондон Себастьяна.
И разумеется, первое, что он сделал по приезде, — это отправился проверить конюшни.
— Дина! — После каких-нибудь пятнадцати минут отсутствия он с криком ворвался в холл. — Зачем, черт возьми, ты притащила в Лондон Себастьяна? Я же велел тебе взять Аницет! Себастьян слишком горяч, чтобы ездить на нем по улицам большого города.
Он действительно просил меня взять Аницет, и я, наверное, даже согласилась с ним. Но, несмотря на то что Аницет — очень хорошая кобыла, я просто не смогла бы уехать без Себастьяна.
— Но он прекрасно себя ведет, — возразила я беспечным тоном. — Не стоит так переживать, Заноза, уверяю тебя. Я каждое утро пораньше отправляюсь на нем в парк, чтобы погонять галопом, так что Себастьян может с самого утра хорошенько размяться. Он все это время вел себя очень пристойно, уверяю тебя.
— Настолько пристойно, что вчера чуть не сбросил тебя под колеса экипажа? — возразил кузен.
«Проклятый болтун Кевин!» — подумала я.
— Да просто тупица кучер сунул свой рог чуть ли не в самое ухо Себастьяну! — возмутилась я. — Я и сама-то, подпрыгнула от неожиданности. — Тут я изобразила заискивающую улыбку. Глаза у Занозы стали совсем синими, а это обычно случается, если он решил предпринять что-нибудь совсем неприятное. Я бы умерла, если бы он приказал мне отправить Себастьяна домой! — Подумай, сколько ты сэкономишь, если я в конце концов убьюсь, — продолжала я.
— Дина! — Это был голос моей шокированной маменьки.
— Не говори так, — вступила мягкосердечная Кэролайн. Заноза ухмыльнулся.
— Похоже, ты права, — сказал он, и мне стало ясно, что я победила: Себастьяна домой не отправят… Во всяком случае, сегодня.
Заноза прибыл в Лондон в сопровождении своего шотландского товарища, у которого он гостил перед этим. Звали приятеля Дуглас Маклауд, жил он на острове Скай и был очень мил. Они познакомились всего несколько месяцев назад на каком-то званом вечере. Дуглас — а именно так он просил себя называть — был на несколько лет старше Занозы, но Торнтон постоянно морочил всем голову, прикидываясь старше, чем на самом деле. Многие его приятели «были старше, чем он сам.
После обеда молодые люди собрались в какой-то клуб, но, уходя, Заноза подошел ко мне.
— Завтра утром поедем в парк вместе, Рыжая. Не уезжай без меня. — Он подкрепил эти слова взглядом, который, как ему кажется, должен был внушить мне трепет. Вообще-то я не очень люблю, когда Заноза так смотрит, но я скорее умру, чем покажу ему, что испугалась.
Я улыбнулась солнечной улыбкой:
— Неужели поднимешься в шесть часов? Заноза поджал губы.
— Да, — отрезал он, снова одарил меня своим подозрительным взглядом и вышел.
— О, дорогая, — проговорила мама, — так # и знала, что Торнтон не одобрит твоей затеи с этой лошадью. — Мама всегда называла Себастьяна «эта лошадь». — И вот теперь он сердится. Ну действительно, Дина, почему ты постоянно ссоришься с ним?
Можете себе представить мое возмущение.
— Я?! Да я вовсе не ссорюсь, мама! Я всего лишь привезла в Лондон своего собственного коня. Не понимаю, почему Заноза ведет себя так, словно я украла его!
— Просто потому, что он боится за тебя, Дина, — сообщила Кэролайн своим мягким голосом и горестно улыбнулась мне. — Кто-то же должен о тебе побеспокоиться, ведь ты совсем ничего не боишься.
— Боюсь, когда это необходимо. Но Себастьяна незачем бояться. Вот завтра утром Заноза сам все увидит. Если, конечно, сумеет проснуться на рассвете после ночной гулянки!
Высказавшись, я не сразу пошла к себе, а заглянула в конюшню и предупредила Кевина, чтобы тот урезал порцию овса для Себастьяна. Пусть будет немного поспокойнее утром. Я почти не сомневалась, что Заноза не проспит назначенного часа. Ведь он никогда не был большим соней.
Раннее апрельское утро мягко играло бледными красками едва занимавшейся зари, а Заноза уже ждал меня в конюшне. Он был одет, будто собирался на дневную прогулку: синий камзол с медными пуговицами, кожаные бриджи, начищенные сапоги и накрахмаленный, тщательно отглаженный французский галстук. Цвет волос на его непокрытой голове вторил свету утренних лучей. Щелкнув по полям моей жокейской шапочки рукояткой кнута, он беззаботно заметил:
— Значит, спрятала свои волосы? Прекрасно. Если расшибешься в лепешку, хотя бы никто не поймет, кто это был.
Я злобно глянула на кузена:
— Я не расшибусь в лепешку!
Копыта зацокали по булыжникам двора — это наших лошадей, полностью готовых к прогулке, вывели из конюшни. Себастьян, слава Богу, кажется, был сегодня паинькой. Единственным мерином, которого он действительно любил, был высокий серый конь Занозы — Игрок. Казалось, лошади обрадуются, очутившись рядом.
У Занозы дома были полные конюшни лошадей, но Игрок всегда оставался его любимцем. На охоту с друзьями он ездил только на нем. Большой — целых семнадцать ладоней в холке — и очень энергичный, он всегда оставался вполне дружелюбным. Нельзя, конечно, сказать, что ездить на нем мог кто угодно. На самом деле Игрок умел взбрыкнуть не хуже Себастьяна. Он, правда, никогда не бунтовал подобно Себастьяну, а вел себя хитрее. Если всадник ему не нравился, он просто переносил всю тяжесть своего массивного тела на передние ноги и топал, как слон. Другое дело, если на нем сидел Заноза — тогда Игрок легко и грациозно нес его вперед, мощно толкаясь задними ногами. Это выглядело очень красиво, но, стоило менее умелому наезднику забраться в седло, как вся красота мгновенно куда-то исчезала. Зрелище было презабавное. Заноза обожал своего коня за чудесный нрав и великолепную прыгучесть. Игрок действительно мог преодолеть любое препятствие, если на спине у него сидел Заноза, это правда. Но я видела, что он вытворяет с другими. Увы, Игрока нельзя было упрекнуть в чрезмерной покладистости.
Однако Игрок не был пуглив, и в присутствии этого крупного невозмутимого мерина Себастьян тоже чувствовал себя спокойнее. Еще бы! Ведь теперь рядом с ним на этой ужасной незнакомой улице был кто-то из домашних. Это внушало ему уверенность. Он прыгнул и попытался встать на дыбы всего с полдюжины раз, прежде чем мы добрались до парка.
Мы отпустили поводья почти сразу, как только въехали под деревья, и лошади пустились вскачь. Как всегда, Игрок пошел чуть впереди, а Себастьян удобно пристроился за его большим серым плечом. От холодного апрельского ветра у меня выступили слезы, и я громко рассмеялась — так было хорошо. Услышав смех, Заноза оглянулся на меня, и я увидела, как блеснули его белые зубы. Наверное, мы могли достигать полного согласия только сидя на лошадях.
Наконец дорога запетляла по лесу, и Заноза осадил коня. Мы перешли сначала на легкий галоп, затем — на рысь и, наконец, поехали шагом. В ветвях пели птицы, небо сияло чистейшей синевой — точь-в-точь как глаза Торнтона, и Себастьян громко фыркал, демонстрируя искреннее удовольствие от прогулки. Я и сама вздохнула от всей души, вторя своему коню. Заноза усмехнулся.
— Каждый раз, когда мне хочется придушить тебя, Рыжая, я вспоминаю о том, что ты, наверное, лучшая наездница из всех, кого я знаю. Это искупает почти все твои недостатки.
Отчаянная радость обожгла мое сердце. Ведь Заноза ни разу не говорил мне комплиментов.
— Неужели я сижу на лошади лучше тебя? — спросила я.
— Разумеется, нет. — Легкая улыбка превосходства приподняла уголки его рта.
Я благоразумно удержалась от ответа, готового сорваться с губ, и вместо этого спросила:
— Значит, я могу оставить Себастьяна в Лондоне?
— Едва ли у меня есть реальный шанс добиться, чтобы ты его отослала,
— отвечал кузен.
— Пожалуй… — протянула я, не сумев подавить улыбку, — это правда.
— Ну и как, успела ты подготовиться к сегодняшнему вечеру? — спросил он после нескольких минут молчания.
— Слава Богу, этот проклятый бал наконец состоится! — воскликнула я.
— Мама просто помешалась на нем. По крайней мере весь последний месяц она не могла говорить ни о чем ином. И если после всех ее хлопот я не подцеплю как минимум трое подходящих женихов, которые в ближайшую неделю сделают мне предложение, то буду чувствовать себя недостойной дочерью.
Он полоснул меня голубым взглядом:
— Не стоит так торопиться, Рыжая. Постарайся уложиться хотя бы в месяц!
Я вздохнула и мрачно предположила:
— Ах, может быть, в Лондоне найдется хоть один джентльмен, который не разбирает цветов…
— Что ты такое говоришь? — удивленно спросил он.
— Ну… — Никак не думала, что из всего мира выберу именно Занозу, чтобы обсуждать с ним мой дефект. Ведь именно он все время настойчиво называл меня «Рыжая». — Не валяй дурака, Заноза, — резко сказала я, — ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Он остановил Игрока, и Себастьян, как благоговеющий влюбленный, тоже замер на месте. Заноза протянул руку и тронул меня за плечо.
— Нет, — сказал он. — Не понимаю. Скажи мне. Я нахмурилась:
— Я говорю о моих волосах, тупица. Ну кто захочет жениться на девушке, у которой на голове закат полыхает?
И отвела глаза, чтобы не видеть его изумленной физиономии. Я почувствовала, что щеки у меня тоже приобрели цвет заката. Я ненавидела Занозу за то, что он заставил меня высказать вслух мой самый сокровенный страх, я выдернула руку и пришпорила Себастьяна. Наверное, я сделала это слишком резко, потому что конь встал на дыбы и рванул вперед. Пришлось потратить несколько минут, чтобы его успокоить.
Когда наши лошади снова бок о бок несли нас к воротам парка, Заноза сказал:
— Дина, я правда не понимаю, почему ты такого мнения о своих волосах.
— М-мф, — фыркнула я.
— Мне неприятно в этом сознаваться… — Голос его был полон какого-то странного раскаяния. — Но должен признаться, что мне нравилось дразнить тебя все эти годы.
— Я заметила, — глухо буркнула я. К полному моему ужасу, слезы уже готовы были покатиться из глаз. Наверное, сказывалось напряжение перед этим ужасным вечером, когда мне предстояло продемонстрировать доброй половине Лондона вес мое пламенное сияние.
— Дина, — сказал Заноза, — у тебя чудесные волосы.
— М-мф, — опять фыркнула я.
— Послушай, ты, маленькая ведьма. — Он снова взял меня за руку. Лошади остановились. Я нехотя подняла глаза на своего спутника. «Вот у кого прекрасная шевелюра, — думала я, глядя, как она сияет на утреннем солнце, густая и белокурая. — Ах, если б мне такую…» — Послушай меня,
— повторил Торнтон. — Твои волосы прекрасны. Честно, это самое красивое, что мне доводилось видеть в жизни. Кавалеры выстроятся в длинную очередь, чтобы потанцевать с тобой.
Наверное, лицо мое выразило недоверие, потому что пальцы Занозы сжались на моем рукаве, и он добавил:
— Да знаешь ли ты, что в Италии был один великий художник. Так вот, он прославился портретами рыжеволосых женщин, которые на самом деле не были и вполовину так красивы, как ты.
— Знаю, знаю, — солидно кивнула я. Было так приятно показать ему наконец, что я не полная идиотка. — Тициан. Синьор Монтелли рассказывал мне о нем.
— Кто такой синьор Монтелли? — удивился Заноза.
— Итальянец, наш учитель танцев, которого пригласила мама, — отвечала я. — Он поцеловал меня в библиотеке и сказал, что я похожа на картину Тициана.
— Что-что он сделал?
Ну вот, слишком поздно я осознала свою ошибку.
— О, это был всего лишь один поцелуй. Он захватил меня врасплох. И я предупредила его, чтобы он больше так не делал, не то ты его застрелишь! Он больше так не поступал.
Заноза закатил глаза к небу. Эта отвратительная гримаса должна была означать, что я сказала или сделала что-то ужасное.
— Поверь, я очень удивилась, — продолжала я. — Ведь он довольно стар.
— Мне мгновенно вспомнилась та сцена в библиотеке. — И потом, у него такой слюнявый рот, — добавила я брезгливо.
Заноза фыркнул:
— Ну и сколько ж ему?
— Наверное, лет тридцать как минимум.
— Боже милосердный, Дина, ты невыносима! Тридцать лет — это совсем не старый!
— Для меня — старый, — отрезала я с безукоризненной логикой. — Ведь мне только что исполнилось восемнадцать.
Заноза убрал руку с моего рукава, выпрямился и тронул лошадь.
— Ну вот, — сказал он, — этот твой итальянский танцор, возможно, и стар, и рот у него слюнявый, но ведь его не остановили твои волосы. Ты хотя бы об этом подумала? Он пытался поцеловать Кэролайн?
Я почувствовала, что глаза у меня чуть не вылезли из орбит.
— Нет, ты что!
— Ну вот видишь, — веско сказал Торнтон.
Я задумалась на несколько минут, а потом проговорила:
— Что ж, наверное, придется мне искать итальянца. Похоже, они все неравнодушны к рыжим.