Страница:
– Я… – Парень, не ожидавший такого натиска, подвигал крутыми плечами. – Я сообщение хотел сделать.
Глава третья
Глава третья
Санька не трогал кейс до самого обеда. Ходил по квартире туда-обратно, то с тарелками, то в туалет, то мусор вынести, однако к чемоданчику не подходил. Он сам не знал почему, но этого кейса он боялся. Скорее, не по той причине, что в нем находилось что-то, что могло ему угрожать, а потому, что между чемоданчиком и жестоко замученным и затем убитым человеком имелась какая-то связь. Пикулину казалось – щелкни он сейчас замками, и все в его судьбе изменится в недобрую сторону.
До часу дня он оставался спокоен, хотя на чемоданчик косился и не забывал о нем ни на секунду. Потом не выдержал, подошел к телефону и набрал четыре из шести цифр номера телефона Геннадия Владимировича, своего дяди. Набрал и быстро положил трубку на рычаги. Не хватало еще Шельмина в это дело вмешивать! Чего Санька добьется, если заинтригованный дядя приедет к нему домой на своей «шестерке»? Раздастся тот же щелчок замков, только теперь вместо одного хранителя тайны будет два. Несмотря на уважение к Геннадию Владимировичу, что знают двое – знают все. Еще неизвестно, что таят за собой створки кейса, а потому и неизвестно, как в случае шухера поведет себя дорогой дядя.
К половине второго Санька созрел. Тяжелое содержимое кейса, нисколько не стучащее при тряске, интерес, конечно, возбуждало. Однако еще больше томило желание поскорее от всего этого избавиться. И он, выкурив на кухне сигарету и не допив чашку кофе, стал собираться.
Спустившись вниз с кейсом в руке, он дошел до стоянки такси и, увидев знакомую машину с желтой крышей, махнул рукой.
За рулем новенькой «пятерки» сидел бесшабашный, удачливый парень. Санька не помнил случая, чтобы тот хоть раз пожаловался на высокий план и низкий «черный» заработок.
– Ты никак в институт поступил? – фыркнул коллега по парку. – Куда тебя добросить?
Сашка едва не промолвил «до ГУВД», но вовремя спохватился. Произнеси он сейчас это, не отвяжешься от расспросов в парке целую неделю.
– На Каменскую, – ответил он. – Рядом с католическим собором тормознешь. Мне в кабачок заскочить нужно. Друга армейского встретил.
Выскочив из машины, он постоял, прикуривая и одновременно дожидаясь, пока она скроется из вида, потом круто развернулся, перешел дорогу и оказался на площадке, предшествующей высокой мраморной лестнице. Говорят, раньше в этом доме была Торговая купеческая палата. После революции дом заняла ВЧК. Теперь здесь ГУВД.
Только сейчас Санька понял, как трудно взойти по этой лестнице. Что он скажет? Что нашел кейс в машине? При нынешнем развитии оперативного дела его сначала посадят в камеру, потом вызовут саперов, МЧС, «Скорую», вскроют чемоданчик и только потом начнут с ним разговаривать. А где нашел? А почему сразу в милицию не привез? А ведь ты уже покопался в «дипломате»? Что взял оттуда? Денег точно не было? Надо тебя проверить на причастность к совершению различного рода преступлений…
Бросив окурок в чугунную урну, Пикулин поднялся к стеклянным дверям и решительно вошел внутрь.
Сразу пахнуло атмосферой недоверия, и за первые две минуты пребывания в этом заведении Санька трижды почувствовал спиной, как по ней прошлись чьи-то взгляды.
Вопроса, куда идти, не стояло. В подобных случаях нужно двигать к дежурной части.
– А где у вас сидит дежурный? – спросил Санька у первого попавшегося на глаза человека в форме.
– Там же, где и вчера, – добродушно ответил капитан.
– А где он сидел вчера?
– Вон за той стеклянной перегородкой. – И капитан показал, за какой.
Дойдя до двери, Пикулин остановился, и вдруг ему мучительно захотелось домой. Взять пару пива в киоске, развалиться перед телевизором и провести последние часы перед завтрашним рабочим днем в полном одиночестве…
Но, как известно, если дверь не открываешь ты, то, если ты не хочешь в нее заходить, она обязательно откроется сама.
Дубовая мореная створка шатнулась в сторону Саньки, и тот едва успел шагнуть в сторону. Перед таксисом стоял крупный мужчина возрастом между тридцатью и сорока, в костюме спокойного тона. Он задумчиво держал в зубах сигаретный фильтр.
– Что вы хотели? Вам кто нужен?
Санька почувствовал, как взгляд мужчины, словно рентген, проник под его одежду, ощупал от пяток до затылка, потом скользнул лазером, обжигая плечо, по руке, в которой была зажата ручка кейса, и так же снизу вверх поднялся до уровня глаз. От этого взгляда стало сразу неуютно, и Пикулин машинально, словно залепляя свежую прореху в теле, подвигал плечами.
– Я… – выдавил он. – Я сообщение хотел сделать.
Парень наклонил голову вбок. Они были почти одного возраста, однако Санька чувствовал, что теряется перед этим сверстником.
– Какого рода сообщение? – Он был повыше и, словно стараясь высосать из таксиста всю энергию, завис над ним, как уличный фонарь.
– Я хотел дежурному… Вы дежурный?
– Нет.
– Значит, я не к вам, – заявил Санька.
– Это смотря какое сообщение. Возможно, что и ко мне. Труп обнаружили? – Глотая слюну перед этим телепатом, Санька сквозь ужас все-таки догадался, что тот шутит. – Тогда вам ко мне.
– Я, если завтра обнаружу, сразу к вам бегом, – пообещал Пикулин. – А сегодня вещь нашел и хочу ее в милицию сдать.
– Эту? – Взгляд милиционера в штатском опять опустился к правой ладони Саньки.
– Нет, – почему-то сразу соврал тот. – Но если настаиваете, то могу сдать и ее…
Тот отстал, но напоследок еще раз осмотрел визитера.
– Вон там дежурный. – И кивнул в направлении двери.
Войдя в шумное помещение, где кишели милиционеры, гражданские, крикливые женщины и где разговаривали сразу две радиостанции, Санька окончательно растерялся. Он уже жалел о своем благородном порыве. Сквозь стекла в трех подряд камерах виднелись какие-то ужасные рожи, орущие на разный манер, и в это мгновение его посетила догадка, что не пройдет и двух минут, как он присоединится к ним и так же будет прижимать нос к оргстеклу с просверленным в нем отверстиями, призывать милицию к благоразумию и требовать адвоката.
«А на кой мне все это сдалось, если в городе целых два моста, а под ними – глубокая река?!»
– Чего вы хотели, гражданин? – развернулся к нему усатый майор. На его сером кителе красовался значок «Старший оперативный дежурный».
– Я нашел… Я нашел подонка, который регулярно вывинчивает лампочки в моем подъезде! – заявил Сашка, холодея от осознания того, какую реакцию может вызвать такое заявление в помещении городского УВД.
– Чего? – Усы майора распушились, как гагачий пух на морозе. – Свиридов! Вы что, жопу от стула оторвать не можете, чтобы опросить людей перед тем, как направлять ко мне?! А вам, долгожданный мой, ЖЭУ надо прессовать, а не ГУВД! В ЖЭУ!..
Саньку вытолкнули даже не за дверь «дежурки», а за стеклянные двери здания.
Уфф… Вытирая пот на лбу, он спустился с крыльца и плюнул в урну.
– Сходил к ментам… – в бешенстве пробормотал он. – Сдал вещь…
Вернувшись домой, он, не разуваясь, пройдет в комнату, с размаху бросит кейс на кровать и, даже не скинув куртку, начнет выворачивать нишу. В коридор, сваливаясь с полок, посыплются инструменты, банки, зимние ботинки, тюбики с сапожным кремом… Наконец-то он найдет то, что искал. Плоскогубцы, молоток и зубило.
Но сначала – покурить. Сигареты – вот они, на столике, а с зажигалкой пришлось повозиться. Ее не нашлось ни в кармане брюк, ни в зимней коричневой куртке, ни в сигаретной пачке.
Чуть нервничая, Санька прошел в переднюю, где на вешалке висела его рабочая «кожа», и скользнул рукой в карман. Пальцы тотчас почувствовали едва ощутимый на ощупь клочок бумажки. Зацепив его, он вытащил его скорее из интереса. Это был чек. Это должен был быть чек из кассы машины, соединенной со счетчиком. Этот чек он сунул в карман, когда рассчитывался вчера с мертвецом, а вынул и вручил мертвецу другой, из магазина «Пятое колесо».
Глядя на маленький квадратик тонкой бумаги, обнаруженный в кармане, Александр Пикулин онемел.
Этого не могло быть.
Впрочем, почему не могло? В салоне темно. Так с пьяницами всегда удобнее рассчитываться. Таксист в темноте никогда в худшую для себя сторону не ошибется, а вот клиенты, бывает, частенько на этом прокалываются…
Кто прокололся на этот раз, сказать было трудно.
значилось на крошечном прямоугольнике бумаги.
Это был тот самый чек, который должен был оказаться в руке мертвеца, но по ошибке снова оказался в руке Саньки. Выходит, что в сумраке салона ошибаются и таксисты.
Это означало только одно. И говорить об этом даже не хотелось. Об этом не хотелось думать! В кармане дубленки клиента-мертвеца в данный момент находился чек, выбитый кассой счетчика его, Пикулина, машины. И теперь, наверное, уже не в кармане дубленки клиента, а в целлофановом пакетике следователя прокуратуры.
И если от «Пятого колеса» хоть и с трудом, но можно было отвертеться, то от чека из кассы своей машины отвертеться невозможно. Конечно, нужно еще доказать, что это водитель такси поднялся в квартиру и убил своего клиента. Но как могут доказывать в кабинетах уголовного розыска, Санька знал. И как суд может вполне обходиться без доказательств, он тоже имел возможность видеть и слышать.
Он уже забыл, что собирался курить. Теперь оставалось только узнать, из-за чего произошла с ним эта история. Подняв с пола зубило и молоток, он подошел к ненавистному кейсу.
Первый замок отлетит со второго удара, второй – с третьего.
Санька распахнет «дипломат», на секунду задержит взгляд на содержимом и тут же захлопнет.
Потом, уже медленно, словно боясь спугнуть первые ощущения, поднимет крышку снова, чтобы убедиться, что это не сон. И, холодея душой и телом, почувствует, как у него застучит в висках кровь.
Сунув руку внутрь, он возьмет ЭТО и аккуратно уложит на журнальный столик.
Дурных снов Санька за тридцать два года жизни перевидал немало, но сейчас с ним все происходило не во сне, а наяву. Но казалось еще дурнее.
Сашка сидел и сверху вниз смотрел на журнальный столик. Точнее, на предмет, лежащий на нем.
На обычный строительный кирпич.
Это был обыкновенный строительный кирпич.
Ничего другого в кейсе мертвеца не нашлось.
Едва за Георгиевым, отправившимся на поиски таинственной контрольно-кассовой машины, захлопнулась дверь, мобильный телефон в кармане Желябина стал проситься наружу. Не без труда вытянув его, майор поспешил войти в связь, пока абонент не отключился. Но тот и не думал отключаться. Если бы понадобилось, следователь Холмской районной прокуратуры Мацуков вызывал бы Желябина вечность.
– Что у тебя? – выдохнул майор, удовлетворенный тем, что успел.
– У меня все нормально. Возвращайся в квартиру, тебя ждут. Тебе твой начальник еще ничего не говорил?
Желябин спрятал трубку в карман, и в этот момент на столе раздался телефонный зуммер. Так гудели телефоны в кабинетах НКВД в середине прошлого века. Кирилл никогда не гордился деятельностью этого ведомства в годы минувшие, но за неимением возможности установить у себя в кабинете факс «Панасоник» это было наиболее оригинальное решение. Все не так голова болит от этих тайваньских вариаций на европейские хиты.
– Желябин, слушаю.
– Кирилл Сергеевич, – майор сразу узнал голос начальника ГУВД и вспомнил вопрос Мацукова, – ты поступаешь в распоряжение старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Он только что прибыл в город и находится в квартире, где совершено убийство. Странно, что там не находишься ты.
– Я только что оттуда прибыл, – объяснил Желябин. – Все, что мне нужно, увидел. Все, что хотел, узнал.
Действительно, ему там что, находиться до тех пор, пока «труповозка» не приедет?
– Кажется, убиенный профессорствовал в университете, где ты учился? – Генерал был настойчив.
– Да, я его знал, – подтвердил Желябин.
– Вот и хорошо, – начальник подумал, – хорошо, что знал. Значит, твоя помощь столичному следователю будет как нельзя кстати.
Желябин почесал сигаретным фильтром ухо.
– Я не понял… Я вошел в его следственную бригаду?
– А говоришь – не понял.
На том разговор и закончился.
Еще через двадцать минут Желябин припарковал свою машину у двух служебных, стоящих перед третьим подъездом дома на улице Столетова: милицейской и прокурорской. Чуть поодаль стояла черная, как воронье крыло, «Волга» с флагом России вместо региона на номере. Кому принадлежал этот транспорт, догадаться было не трудно.
И он поднялся в квартиру, которую покинул час назад.
И разочарованию его не было предела. Он ожидал, что в квартире посреди засохшей лужи будет стоять лощеный дядька, от которого должно пахнуть дорогим одеколоном. И галстук его – он непременно должен быть черным в красную полоску и хорошо оттенять белоснежную сорочку. Желябин не знал, почему именно черный и почему в красную полоску, но, пока ехал, воображение рисовало перед ним именно эти цвета. Начальник говорил, что «важняк» прибудет со своей группой, и майор, выруливая на Столетова, плохо представлял, как они поместятся в «хрущевке» Головацкого.
И теперь он был растерян, хотя виду и не подавал.
В кресле Головацкого сидела, распластав длани по подлокотникам и широко расставив ноги, весьма подозрительная личность. На вид около сорока лет, может, чуть больше. Галстука не было вообще, зато была трехдневная щетина. Не поверив себе, Желябин вошел в комнату, подозрительно скользнул взглядом по сидящему, поймал его взгляд и прошел на кухню.
– Мацуков, где следователь по особо важным? Где он, Мацуков?
– В кресле, – бросил, не отрываясь от писанины, холмский следователь. – Второго видел? Еще более удивительная фигура.
Желябину пришлось вернуться в комнату и поздороваться. И спросить, кто из двоих неизвестных ему людей представитель Генпрокуратуры, так как он во исполнение распоряжения начальника ГУВД готов влиться в ряды следственной бригады. При этом вид у Желябина был такой, словно он зачитывал написанное террористами послание перед собственной казнью.
– Вы здесь уже были, – вместо «здравствуйте» тихо проговорил неизвестный в кресле. – Что вы можете сказать о жилье?
– Я могу сказать, кто потерпевший, – Желябину не очень понравилось, как с ним обошлись. И теперь ему хотелось показать, что находиться в положении подносчика боеприпасов он не намерен.
– Я спросил о жилье, – повторил мужчина, и это выглядело почти бесцеремонно.
– А кто потерпевший, вас не интересует?
– А вы упрямы, – безразлично буркнул «важняк» и щелкнул крышкой «зипповской» зажигалки. – Я тоже проявлю настойчивость и задам вопрос в третий раз. Что вы думаете об этом жилье?
По спине начальника «убойного» отдела словно прошлись теркой для сыра. Словесная развязность в сочетании с невозмутимостью незнакомца – а его по-прежнему можно было называть именно так – заставили его пошевелить плечами и дернуть веком. Что Желябин ненавидел с детства, так это откровенный снобизм. Эту черту характера майор считал заразной, поражающей всех вокруг. И сейчас начинало казаться, что в Холмск из столицы прибыл разносчик этого вируса.
– Жилье принадлежит семье Безобразовых. Он преподает в университете на кафедре физики, она математик. Они уехали за рубеж отрабатывать гранд, квартиру предоставили потерпевшему. – Желябин сознательно не назвал фамилии Головацкого, раз уж «важняк» так пренебрежительно относится к этому факту.
– Куда за рубеж? – с ударением на «куда» поинтересовался следователь. Глаза его были настолько вялы, что, почувствуй Желябин сейчас запах спиртного, он бы ничуть не удивился.
– В Голландию, – отчетливо произнеся две «л», протянул майор.
– А что, у профессора Головацкого не было в Холмске своего жилья?
Желябин пожал плечами и усмехнулся.
– Одну квартиру он оставил бывшей жене с сыном. Вторую – взрослой дочери. Сам, получается, снимал у Безобразовых.
И вдруг Желябина пробило. «Важняк» знал фамилию убитого ученого. Он сам ее только что назвал. Воспользовавшись разговором двоих приезжих, Желябин проскользнул в кухню и завис над столом, за которым без устали писал протокол Мацуков.
– Вы что, личность уже установили?
Следователь поднял на «убойника» ватный взгляд.
– Нет. Но я думаю, это не составит большого труда. Мужчину видела старшая по подъезду. Ее сейчас приведут.
– Товарищ майор! – раздалось из комнаты, и Кирилл, оттолкнувшись от пластиковой столешницы, вернулся в зал.
– Кирилл Сергеевич, меня зовут Иваном Дмитриевичем Кряжиным. Я – старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России. Расследовать это убийство, как и многое другое, что с ним связано, буду я. – Кряжин посмотрел красными глазами вокруг, нашел пепельницу и придвинул к себе. – Это – старший оперуполномоченный МУРа Сидельников. Перед вами, Кирилл Сергеевич, вся группа, которую я счел нужным привезти в Холмск из Москвы. Ваш начальник по согласованию со мной и за подписью Генерального прокурора по согласованию с заместителем министра внутренних дел ввел в мое подчинение еще двоих сотрудников. Вас. И капитана Георгиева.
Желябин не выдержал и нервно моргнул.
– Ознакомьтесь. – И советник юстиции протянул майору пропечатанную через факс страницу.
Желябин читал и удивлялся. Он, Георгиев… В подчинение… Следственная бригада…
– Когда же вы…
– Успел? – уточнил Кряжин. – Нужно было выбирать: либо переодеваться и бриться, либо заниматься более нужным делом. Я выбрал второе. Мне не важно, что вы подумаете обо мне в первую встречу. Я и без того достаточно высокого о себе мнения.
«Определенно сноб, – подумал Желябин. – Взять и высказаться?»
Ему опять помешал советник из Москвы. Он заговорил с той же непоследовательностью, с коей сделал это минуту назад:
– Я хотел знать, что вы думаете об этом пристанище Головацкого. Но имел в виду, конечно, не право собственности на квартиру. Хотя и это немаловажно. – Встав из кресла, он прошелся, разминая то ли затекшие от долгого сидения, то ли уставшие от беспрестанного движения ноги. – Наверное, я просто неверно поставил вопрос. Что вы думаете об обстановке? Это я хотел узнать!
И вот тут Желябин замялся. То, что думает в Холмске он, Желябин, может толковаться в Москве вовсе не так. Логика федерального центра часто несовместима с размышлениями провинциалов. И это относится и к сыску в том числе. Наговоришь умных вещей, а через пару часов позвонит начальник ГУВД и скажет, что беседовал с Кряжиным и тот выразил свое неудовольствие отсутствием у начальника «убойного» отдела навыков логического мышления.
А впрочем, сколько можно молчать из-за мнительности?
Ты хочешь знать, что Желябин думает об этой квартире? Пожалуйста… Если что – книга жалоб и предложений у начальника Холмского ГУВД…
– В квартире Головацкий появлялся редко и, по-видимому, – заговорил майор, – не рассматривал ее в том качестве, в каком рассматривают люди, снимающие жилье. В квартире пыль, накопившаяся за три недели отсутствия хозяина. Зная Головацкого лично, могу сказать, что это человек завидной педантичности и порядка. Жить в квартире постоянно и ходить по такой пыли он себе вряд ли бы позволил.
Желябин очень удивился, когда Кряжин, снова усевшись в кресло, продолжил с ним разговор, но уже без этих заносчивых ноток. Он разговаривал с ним на равных, что не могло не заставить Желябина оттаять, но никак не изменить своего мнения. Кряжин же, дослушав холмского сыщика, качнул головой, убедился, что в этой части тот закончил, и – не перебил, а мягко, вкрадчиво проговорил:
– Я вам более того скажу, коллега. Пыль в квартире не трехнедельная, а двухмесячная. И в квартире этой до сегодняшнего дня Головацкий не появлялся никогда. А потому вы, конечно, правы. Профессор не рассматривал квартиру в том качестве, в каком вы имеете в виду.
Немало удивления у присутствующих вызвала эта короткая речь, но каждый сделал вид, что не услышал ничего необычного. Воспользовавшись тем, что Кряжин перебрасывался взглядами с Сидельниковым из МУРа, Желябин продолжил:
– Убивали Головацкого, по-видимому, кухонным ножом, а пальцы ломали медным канделябром. Из этого следует, что убивал не профессионал, и в графу «сомнения» можно смело заносить версию о заказном характере убийства.
– Я вам больше скажу, Кирилл Сергеевич… – перебил Кряжин. – Зачем здесь эта дама? – Последнее относилось уже не к майору – в дверях комнаты появилась старушка с испуганными глазами и руками, сложенными на груди, как для погребения. – Кто вы, бабушка?
– Меня милиция пригласила, – сообщила она.
Бабушку проводили на кухню, Кряжин попросил Мацукова предложить ей чаю. Желябин пошевелил плечами – такой стиль общения со свидетелями в Холмске в ходу не был. Действия советника Генпрокуратуры были похожи на те, которые совершает парикмахер, предлагая клиенту полистать журналы, пока он закончит с клиентом предыдущим.
– Так вот, – продолжил советник, – я вам больше скажу. Головацкого вообще никто не собирался убивать. Испуг убийцы при виде получившегося итога был настолько силен, что он, закончив с горлом профессора, не ушел, унося орудие убийства с собой, чтобы выбросить, а вернулся на кухню, вымыл его и поставил в стойку для ножей. Все должно было закончиться только пытками, однако произошло нечто, что заставило напавшего причинить профессору смерть. Сколько у потерпевшего сломано пальцев?
– Шесть, – сказал Желябин.
– Это говорит о том, что перед тем, как умереть, профессор шесть раз подряд отказался отвечать на какой-то вопрос. Когда отказался в седьмой, его убили и, как я думаю, в результате нервного срыва. Преступников было как минимум двое. Кто-то ходил по квартире, искал предметы, а кто-то держал жертву…
– Профессор был пьян, его не нужно было держать, – возразил из кухни Мацуков. Оказывается, он успевал и протокол писать, и вникать в суть происходящего в комнате.
– Если бы он был пьян настолько, что его не нужно было держать, то вряд ли ему задавали бы вопросы и требовали на них ответы.
– Возможно, работали психи, – отвлекшись от протокола, Мацуков вошел в комнату.
– Не видел ни одного психа, который побрезговал бы деньгами из бумажника жертвы и кольцом, которое, по моим прикидкам, стоит никак не менее пятидесяти тысяч.
Кряжин провел рукой по подбородку, отчего раздался звук, похожий на скрип десятка почтовых перьев по бумаге, и улыбнулся. Улыбнулся впервые за все утро:
– Версия с заказным убийством, по-вашему, отпадает. Хулиганство и психические отклонения преступников тоже. Мотив ограбления приказал долго жить, а в квартире не распивали спиртное, что отрицает предположение о бытовом характере убийства. Что же, по-вашему, остается, коллеги?
– Самоубийство, – съерничал стоящий в глубине квартиры участковый уполномоченный.
– У меня есть предположение, – твердо, но тихо заявил Желябин. – Я провел небольшие статистические исследования. – Сказав это, он смутился. – Просмотрел сводки по стране за последний год. И пришел к неожиданному открытию. С марта прошлого года и на январь текущего в стране было убито двенадцать человек, которые по характеру своей профессиональной деятельности относились к научной сфере. Занимались исследованиями в практической области, разработкой программ, теоретическими выкладками.
– И? – Кряжин наклонил голову, ожидая итогового заявления.
– Я считаю, что убийства всех научных деятелей связаны одним мотивом.
Мерзавец Кряжин, вместо того чтобы сразу поддержать или опровергнуть, смотрел на него своими ясными глазами и молчал, заставляя договаривать до конца!..
– Я считаю, что ведется… отстрел научных деятелей страны. Дана лицензия на добычу жизней русских ученых! Кому-то, значит, это нужно.
Кряжин нашел в пачке сигарету и закурил, а Желябин добавил:
– У меня есть данные по всем двенадцати ученым, убитым в различных регионах России.
Советник буркнул: «У меня тоже есть», дотянулся до своей папки, расстегнул ее со звуком, при котором старушка на кухне замолчала, и вынул несколько смятых листков.
– Вы напрасно думаете, Кирилл Сергеевич, что подобную статистику не ведет следователь Генеральной прокуратуры. Давайте вместе послушаем, что у меня получилось… – Разложив на коленях листы, Кряжин дотянулся до торшера, стоящего за креслом, и потянул за шнур. На улице было светло, свет люстры создавал дополнительное освещение, и теперь в комнате не было участка, который не оказался бы освещен со всех сторон. – Итак, господин Желябин… За истекший год было убито: деятелей науки – тринадцать человек, – вы пропустили, видимо, академика Власова, которого застрелили из обреза семь дней назад;
…деятелей шоу-бизнеса, – листок на коленях сменился другим, – четырнадцать;
…морского пароходства, – снова это мерзкое шуршание, – шестнадцать. Таким образом, руководствуясь вашим принципом размышления, можно смело заявлять о том, что кто-то решил извести наш морской флот. У меня подборки еще по нескольким категориям лиц.
До часу дня он оставался спокоен, хотя на чемоданчик косился и не забывал о нем ни на секунду. Потом не выдержал, подошел к телефону и набрал четыре из шести цифр номера телефона Геннадия Владимировича, своего дяди. Набрал и быстро положил трубку на рычаги. Не хватало еще Шельмина в это дело вмешивать! Чего Санька добьется, если заинтригованный дядя приедет к нему домой на своей «шестерке»? Раздастся тот же щелчок замков, только теперь вместо одного хранителя тайны будет два. Несмотря на уважение к Геннадию Владимировичу, что знают двое – знают все. Еще неизвестно, что таят за собой створки кейса, а потому и неизвестно, как в случае шухера поведет себя дорогой дядя.
К половине второго Санька созрел. Тяжелое содержимое кейса, нисколько не стучащее при тряске, интерес, конечно, возбуждало. Однако еще больше томило желание поскорее от всего этого избавиться. И он, выкурив на кухне сигарету и не допив чашку кофе, стал собираться.
Спустившись вниз с кейсом в руке, он дошел до стоянки такси и, увидев знакомую машину с желтой крышей, махнул рукой.
За рулем новенькой «пятерки» сидел бесшабашный, удачливый парень. Санька не помнил случая, чтобы тот хоть раз пожаловался на высокий план и низкий «черный» заработок.
– Ты никак в институт поступил? – фыркнул коллега по парку. – Куда тебя добросить?
Сашка едва не промолвил «до ГУВД», но вовремя спохватился. Произнеси он сейчас это, не отвяжешься от расспросов в парке целую неделю.
– На Каменскую, – ответил он. – Рядом с католическим собором тормознешь. Мне в кабачок заскочить нужно. Друга армейского встретил.
Выскочив из машины, он постоял, прикуривая и одновременно дожидаясь, пока она скроется из вида, потом круто развернулся, перешел дорогу и оказался на площадке, предшествующей высокой мраморной лестнице. Говорят, раньше в этом доме была Торговая купеческая палата. После революции дом заняла ВЧК. Теперь здесь ГУВД.
Только сейчас Санька понял, как трудно взойти по этой лестнице. Что он скажет? Что нашел кейс в машине? При нынешнем развитии оперативного дела его сначала посадят в камеру, потом вызовут саперов, МЧС, «Скорую», вскроют чемоданчик и только потом начнут с ним разговаривать. А где нашел? А почему сразу в милицию не привез? А ведь ты уже покопался в «дипломате»? Что взял оттуда? Денег точно не было? Надо тебя проверить на причастность к совершению различного рода преступлений…
Бросив окурок в чугунную урну, Пикулин поднялся к стеклянным дверям и решительно вошел внутрь.
Сразу пахнуло атмосферой недоверия, и за первые две минуты пребывания в этом заведении Санька трижды почувствовал спиной, как по ней прошлись чьи-то взгляды.
Вопроса, куда идти, не стояло. В подобных случаях нужно двигать к дежурной части.
– А где у вас сидит дежурный? – спросил Санька у первого попавшегося на глаза человека в форме.
– Там же, где и вчера, – добродушно ответил капитан.
– А где он сидел вчера?
– Вон за той стеклянной перегородкой. – И капитан показал, за какой.
Дойдя до двери, Пикулин остановился, и вдруг ему мучительно захотелось домой. Взять пару пива в киоске, развалиться перед телевизором и провести последние часы перед завтрашним рабочим днем в полном одиночестве…
Но, как известно, если дверь не открываешь ты, то, если ты не хочешь в нее заходить, она обязательно откроется сама.
Дубовая мореная створка шатнулась в сторону Саньки, и тот едва успел шагнуть в сторону. Перед таксисом стоял крупный мужчина возрастом между тридцатью и сорока, в костюме спокойного тона. Он задумчиво держал в зубах сигаретный фильтр.
– Что вы хотели? Вам кто нужен?
Санька почувствовал, как взгляд мужчины, словно рентген, проник под его одежду, ощупал от пяток до затылка, потом скользнул лазером, обжигая плечо, по руке, в которой была зажата ручка кейса, и так же снизу вверх поднялся до уровня глаз. От этого взгляда стало сразу неуютно, и Пикулин машинально, словно залепляя свежую прореху в теле, подвигал плечами.
– Я… – выдавил он. – Я сообщение хотел сделать.
Парень наклонил голову вбок. Они были почти одного возраста, однако Санька чувствовал, что теряется перед этим сверстником.
– Какого рода сообщение? – Он был повыше и, словно стараясь высосать из таксиста всю энергию, завис над ним, как уличный фонарь.
– Я хотел дежурному… Вы дежурный?
– Нет.
– Значит, я не к вам, – заявил Санька.
– Это смотря какое сообщение. Возможно, что и ко мне. Труп обнаружили? – Глотая слюну перед этим телепатом, Санька сквозь ужас все-таки догадался, что тот шутит. – Тогда вам ко мне.
– Я, если завтра обнаружу, сразу к вам бегом, – пообещал Пикулин. – А сегодня вещь нашел и хочу ее в милицию сдать.
– Эту? – Взгляд милиционера в штатском опять опустился к правой ладони Саньки.
– Нет, – почему-то сразу соврал тот. – Но если настаиваете, то могу сдать и ее…
Тот отстал, но напоследок еще раз осмотрел визитера.
– Вон там дежурный. – И кивнул в направлении двери.
Войдя в шумное помещение, где кишели милиционеры, гражданские, крикливые женщины и где разговаривали сразу две радиостанции, Санька окончательно растерялся. Он уже жалел о своем благородном порыве. Сквозь стекла в трех подряд камерах виднелись какие-то ужасные рожи, орущие на разный манер, и в это мгновение его посетила догадка, что не пройдет и двух минут, как он присоединится к ним и так же будет прижимать нос к оргстеклу с просверленным в нем отверстиями, призывать милицию к благоразумию и требовать адвоката.
«А на кой мне все это сдалось, если в городе целых два моста, а под ними – глубокая река?!»
– Чего вы хотели, гражданин? – развернулся к нему усатый майор. На его сером кителе красовался значок «Старший оперативный дежурный».
– Я нашел… Я нашел подонка, который регулярно вывинчивает лампочки в моем подъезде! – заявил Сашка, холодея от осознания того, какую реакцию может вызвать такое заявление в помещении городского УВД.
– Чего? – Усы майора распушились, как гагачий пух на морозе. – Свиридов! Вы что, жопу от стула оторвать не можете, чтобы опросить людей перед тем, как направлять ко мне?! А вам, долгожданный мой, ЖЭУ надо прессовать, а не ГУВД! В ЖЭУ!..
Саньку вытолкнули даже не за дверь «дежурки», а за стеклянные двери здания.
Уфф… Вытирая пот на лбу, он спустился с крыльца и плюнул в урну.
– Сходил к ментам… – в бешенстве пробормотал он. – Сдал вещь…
Вернувшись домой, он, не разуваясь, пройдет в комнату, с размаху бросит кейс на кровать и, даже не скинув куртку, начнет выворачивать нишу. В коридор, сваливаясь с полок, посыплются инструменты, банки, зимние ботинки, тюбики с сапожным кремом… Наконец-то он найдет то, что искал. Плоскогубцы, молоток и зубило.
Но сначала – покурить. Сигареты – вот они, на столике, а с зажигалкой пришлось повозиться. Ее не нашлось ни в кармане брюк, ни в зимней коричневой куртке, ни в сигаретной пачке.
Чуть нервничая, Санька прошел в переднюю, где на вешалке висела его рабочая «кожа», и скользнул рукой в карман. Пальцы тотчас почувствовали едва ощутимый на ощупь клочок бумажки. Зацепив его, он вытащил его скорее из интереса. Это был чек. Это должен был быть чек из кассы машины, соединенной со счетчиком. Этот чек он сунул в карман, когда рассчитывался вчера с мертвецом, а вынул и вручил мертвецу другой, из магазина «Пятое колесо».
Глядя на маленький квадратик тонкой бумаги, обнаруженный в кармане, Александр Пикулин онемел.
Этого не могло быть.
Впрочем, почему не могло? В салоне темно. Так с пьяницами всегда удобнее рассчитываться. Таксист в темноте никогда в худшую для себя сторону не ошибется, а вот клиенты, бывает, частенько на этом прокалываются…
Кто прокололся на этот раз, сказать было трудно.
ООО «Пятое колесо»
ИНН 424657839475
28.01.05 13:42
ИТОГ ***** 455.00
НАЛИЧ**** 455.00
СДАЧА **** 45.00
СПАСИБО!
*ПФП 0304388 —
значилось на крошечном прямоугольнике бумаги.
Это был тот самый чек, который должен был оказаться в руке мертвеца, но по ошибке снова оказался в руке Саньки. Выходит, что в сумраке салона ошибаются и таксисты.
Это означало только одно. И говорить об этом даже не хотелось. Об этом не хотелось думать! В кармане дубленки клиента-мертвеца в данный момент находился чек, выбитый кассой счетчика его, Пикулина, машины. И теперь, наверное, уже не в кармане дубленки клиента, а в целлофановом пакетике следователя прокуратуры.
И если от «Пятого колеса» хоть и с трудом, но можно было отвертеться, то от чека из кассы своей машины отвертеться невозможно. Конечно, нужно еще доказать, что это водитель такси поднялся в квартиру и убил своего клиента. Но как могут доказывать в кабинетах уголовного розыска, Санька знал. И как суд может вполне обходиться без доказательств, он тоже имел возможность видеть и слышать.
Он уже забыл, что собирался курить. Теперь оставалось только узнать, из-за чего произошла с ним эта история. Подняв с пола зубило и молоток, он подошел к ненавистному кейсу.
Первый замок отлетит со второго удара, второй – с третьего.
Санька распахнет «дипломат», на секунду задержит взгляд на содержимом и тут же захлопнет.
Потом, уже медленно, словно боясь спугнуть первые ощущения, поднимет крышку снова, чтобы убедиться, что это не сон. И, холодея душой и телом, почувствует, как у него застучит в висках кровь.
Сунув руку внутрь, он возьмет ЭТО и аккуратно уложит на журнальный столик.
Дурных снов Санька за тридцать два года жизни перевидал немало, но сейчас с ним все происходило не во сне, а наяву. Но казалось еще дурнее.
Сашка сидел и сверху вниз смотрел на журнальный столик. Точнее, на предмет, лежащий на нем.
На обычный строительный кирпич.
Это был обыкновенный строительный кирпич.
Ничего другого в кейсе мертвеца не нашлось.
Едва за Георгиевым, отправившимся на поиски таинственной контрольно-кассовой машины, захлопнулась дверь, мобильный телефон в кармане Желябина стал проситься наружу. Не без труда вытянув его, майор поспешил войти в связь, пока абонент не отключился. Но тот и не думал отключаться. Если бы понадобилось, следователь Холмской районной прокуратуры Мацуков вызывал бы Желябина вечность.
– Что у тебя? – выдохнул майор, удовлетворенный тем, что успел.
– У меня все нормально. Возвращайся в квартиру, тебя ждут. Тебе твой начальник еще ничего не говорил?
Желябин спрятал трубку в карман, и в этот момент на столе раздался телефонный зуммер. Так гудели телефоны в кабинетах НКВД в середине прошлого века. Кирилл никогда не гордился деятельностью этого ведомства в годы минувшие, но за неимением возможности установить у себя в кабинете факс «Панасоник» это было наиболее оригинальное решение. Все не так голова болит от этих тайваньских вариаций на европейские хиты.
– Желябин, слушаю.
– Кирилл Сергеевич, – майор сразу узнал голос начальника ГУВД и вспомнил вопрос Мацукова, – ты поступаешь в распоряжение старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Он только что прибыл в город и находится в квартире, где совершено убийство. Странно, что там не находишься ты.
– Я только что оттуда прибыл, – объяснил Желябин. – Все, что мне нужно, увидел. Все, что хотел, узнал.
Действительно, ему там что, находиться до тех пор, пока «труповозка» не приедет?
– Кажется, убиенный профессорствовал в университете, где ты учился? – Генерал был настойчив.
– Да, я его знал, – подтвердил Желябин.
– Вот и хорошо, – начальник подумал, – хорошо, что знал. Значит, твоя помощь столичному следователю будет как нельзя кстати.
Желябин почесал сигаретным фильтром ухо.
– Я не понял… Я вошел в его следственную бригаду?
– А говоришь – не понял.
На том разговор и закончился.
Еще через двадцать минут Желябин припарковал свою машину у двух служебных, стоящих перед третьим подъездом дома на улице Столетова: милицейской и прокурорской. Чуть поодаль стояла черная, как воронье крыло, «Волга» с флагом России вместо региона на номере. Кому принадлежал этот транспорт, догадаться было не трудно.
И он поднялся в квартиру, которую покинул час назад.
И разочарованию его не было предела. Он ожидал, что в квартире посреди засохшей лужи будет стоять лощеный дядька, от которого должно пахнуть дорогим одеколоном. И галстук его – он непременно должен быть черным в красную полоску и хорошо оттенять белоснежную сорочку. Желябин не знал, почему именно черный и почему в красную полоску, но, пока ехал, воображение рисовало перед ним именно эти цвета. Начальник говорил, что «важняк» прибудет со своей группой, и майор, выруливая на Столетова, плохо представлял, как они поместятся в «хрущевке» Головацкого.
И теперь он был растерян, хотя виду и не подавал.
В кресле Головацкого сидела, распластав длани по подлокотникам и широко расставив ноги, весьма подозрительная личность. На вид около сорока лет, может, чуть больше. Галстука не было вообще, зато была трехдневная щетина. Не поверив себе, Желябин вошел в комнату, подозрительно скользнул взглядом по сидящему, поймал его взгляд и прошел на кухню.
– Мацуков, где следователь по особо важным? Где он, Мацуков?
– В кресле, – бросил, не отрываясь от писанины, холмский следователь. – Второго видел? Еще более удивительная фигура.
Желябину пришлось вернуться в комнату и поздороваться. И спросить, кто из двоих неизвестных ему людей представитель Генпрокуратуры, так как он во исполнение распоряжения начальника ГУВД готов влиться в ряды следственной бригады. При этом вид у Желябина был такой, словно он зачитывал написанное террористами послание перед собственной казнью.
– Вы здесь уже были, – вместо «здравствуйте» тихо проговорил неизвестный в кресле. – Что вы можете сказать о жилье?
– Я могу сказать, кто потерпевший, – Желябину не очень понравилось, как с ним обошлись. И теперь ему хотелось показать, что находиться в положении подносчика боеприпасов он не намерен.
– Я спросил о жилье, – повторил мужчина, и это выглядело почти бесцеремонно.
– А кто потерпевший, вас не интересует?
– А вы упрямы, – безразлично буркнул «важняк» и щелкнул крышкой «зипповской» зажигалки. – Я тоже проявлю настойчивость и задам вопрос в третий раз. Что вы думаете об этом жилье?
По спине начальника «убойного» отдела словно прошлись теркой для сыра. Словесная развязность в сочетании с невозмутимостью незнакомца – а его по-прежнему можно было называть именно так – заставили его пошевелить плечами и дернуть веком. Что Желябин ненавидел с детства, так это откровенный снобизм. Эту черту характера майор считал заразной, поражающей всех вокруг. И сейчас начинало казаться, что в Холмск из столицы прибыл разносчик этого вируса.
– Жилье принадлежит семье Безобразовых. Он преподает в университете на кафедре физики, она математик. Они уехали за рубеж отрабатывать гранд, квартиру предоставили потерпевшему. – Желябин сознательно не назвал фамилии Головацкого, раз уж «важняк» так пренебрежительно относится к этому факту.
– Куда за рубеж? – с ударением на «куда» поинтересовался следователь. Глаза его были настолько вялы, что, почувствуй Желябин сейчас запах спиртного, он бы ничуть не удивился.
– В Голландию, – отчетливо произнеся две «л», протянул майор.
– А что, у профессора Головацкого не было в Холмске своего жилья?
Желябин пожал плечами и усмехнулся.
– Одну квартиру он оставил бывшей жене с сыном. Вторую – взрослой дочери. Сам, получается, снимал у Безобразовых.
И вдруг Желябина пробило. «Важняк» знал фамилию убитого ученого. Он сам ее только что назвал. Воспользовавшись разговором двоих приезжих, Желябин проскользнул в кухню и завис над столом, за которым без устали писал протокол Мацуков.
– Вы что, личность уже установили?
Следователь поднял на «убойника» ватный взгляд.
– Нет. Но я думаю, это не составит большого труда. Мужчину видела старшая по подъезду. Ее сейчас приведут.
– Товарищ майор! – раздалось из комнаты, и Кирилл, оттолкнувшись от пластиковой столешницы, вернулся в зал.
– Кирилл Сергеевич, меня зовут Иваном Дмитриевичем Кряжиным. Я – старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России. Расследовать это убийство, как и многое другое, что с ним связано, буду я. – Кряжин посмотрел красными глазами вокруг, нашел пепельницу и придвинул к себе. – Это – старший оперуполномоченный МУРа Сидельников. Перед вами, Кирилл Сергеевич, вся группа, которую я счел нужным привезти в Холмск из Москвы. Ваш начальник по согласованию со мной и за подписью Генерального прокурора по согласованию с заместителем министра внутренних дел ввел в мое подчинение еще двоих сотрудников. Вас. И капитана Георгиева.
Желябин не выдержал и нервно моргнул.
– Ознакомьтесь. – И советник юстиции протянул майору пропечатанную через факс страницу.
Желябин читал и удивлялся. Он, Георгиев… В подчинение… Следственная бригада…
– Когда же вы…
– Успел? – уточнил Кряжин. – Нужно было выбирать: либо переодеваться и бриться, либо заниматься более нужным делом. Я выбрал второе. Мне не важно, что вы подумаете обо мне в первую встречу. Я и без того достаточно высокого о себе мнения.
«Определенно сноб, – подумал Желябин. – Взять и высказаться?»
Ему опять помешал советник из Москвы. Он заговорил с той же непоследовательностью, с коей сделал это минуту назад:
– Я хотел знать, что вы думаете об этом пристанище Головацкого. Но имел в виду, конечно, не право собственности на квартиру. Хотя и это немаловажно. – Встав из кресла, он прошелся, разминая то ли затекшие от долгого сидения, то ли уставшие от беспрестанного движения ноги. – Наверное, я просто неверно поставил вопрос. Что вы думаете об обстановке? Это я хотел узнать!
И вот тут Желябин замялся. То, что думает в Холмске он, Желябин, может толковаться в Москве вовсе не так. Логика федерального центра часто несовместима с размышлениями провинциалов. И это относится и к сыску в том числе. Наговоришь умных вещей, а через пару часов позвонит начальник ГУВД и скажет, что беседовал с Кряжиным и тот выразил свое неудовольствие отсутствием у начальника «убойного» отдела навыков логического мышления.
А впрочем, сколько можно молчать из-за мнительности?
Ты хочешь знать, что Желябин думает об этой квартире? Пожалуйста… Если что – книга жалоб и предложений у начальника Холмского ГУВД…
– В квартире Головацкий появлялся редко и, по-видимому, – заговорил майор, – не рассматривал ее в том качестве, в каком рассматривают люди, снимающие жилье. В квартире пыль, накопившаяся за три недели отсутствия хозяина. Зная Головацкого лично, могу сказать, что это человек завидной педантичности и порядка. Жить в квартире постоянно и ходить по такой пыли он себе вряд ли бы позволил.
Желябин очень удивился, когда Кряжин, снова усевшись в кресло, продолжил с ним разговор, но уже без этих заносчивых ноток. Он разговаривал с ним на равных, что не могло не заставить Желябина оттаять, но никак не изменить своего мнения. Кряжин же, дослушав холмского сыщика, качнул головой, убедился, что в этой части тот закончил, и – не перебил, а мягко, вкрадчиво проговорил:
– Я вам более того скажу, коллега. Пыль в квартире не трехнедельная, а двухмесячная. И в квартире этой до сегодняшнего дня Головацкий не появлялся никогда. А потому вы, конечно, правы. Профессор не рассматривал квартиру в том качестве, в каком вы имеете в виду.
Немало удивления у присутствующих вызвала эта короткая речь, но каждый сделал вид, что не услышал ничего необычного. Воспользовавшись тем, что Кряжин перебрасывался взглядами с Сидельниковым из МУРа, Желябин продолжил:
– Убивали Головацкого, по-видимому, кухонным ножом, а пальцы ломали медным канделябром. Из этого следует, что убивал не профессионал, и в графу «сомнения» можно смело заносить версию о заказном характере убийства.
– Я вам больше скажу, Кирилл Сергеевич… – перебил Кряжин. – Зачем здесь эта дама? – Последнее относилось уже не к майору – в дверях комнаты появилась старушка с испуганными глазами и руками, сложенными на груди, как для погребения. – Кто вы, бабушка?
– Меня милиция пригласила, – сообщила она.
Бабушку проводили на кухню, Кряжин попросил Мацукова предложить ей чаю. Желябин пошевелил плечами – такой стиль общения со свидетелями в Холмске в ходу не был. Действия советника Генпрокуратуры были похожи на те, которые совершает парикмахер, предлагая клиенту полистать журналы, пока он закончит с клиентом предыдущим.
– Так вот, – продолжил советник, – я вам больше скажу. Головацкого вообще никто не собирался убивать. Испуг убийцы при виде получившегося итога был настолько силен, что он, закончив с горлом профессора, не ушел, унося орудие убийства с собой, чтобы выбросить, а вернулся на кухню, вымыл его и поставил в стойку для ножей. Все должно было закончиться только пытками, однако произошло нечто, что заставило напавшего причинить профессору смерть. Сколько у потерпевшего сломано пальцев?
– Шесть, – сказал Желябин.
– Это говорит о том, что перед тем, как умереть, профессор шесть раз подряд отказался отвечать на какой-то вопрос. Когда отказался в седьмой, его убили и, как я думаю, в результате нервного срыва. Преступников было как минимум двое. Кто-то ходил по квартире, искал предметы, а кто-то держал жертву…
– Профессор был пьян, его не нужно было держать, – возразил из кухни Мацуков. Оказывается, он успевал и протокол писать, и вникать в суть происходящего в комнате.
– Если бы он был пьян настолько, что его не нужно было держать, то вряд ли ему задавали бы вопросы и требовали на них ответы.
– Возможно, работали психи, – отвлекшись от протокола, Мацуков вошел в комнату.
– Не видел ни одного психа, который побрезговал бы деньгами из бумажника жертвы и кольцом, которое, по моим прикидкам, стоит никак не менее пятидесяти тысяч.
Кряжин провел рукой по подбородку, отчего раздался звук, похожий на скрип десятка почтовых перьев по бумаге, и улыбнулся. Улыбнулся впервые за все утро:
– Версия с заказным убийством, по-вашему, отпадает. Хулиганство и психические отклонения преступников тоже. Мотив ограбления приказал долго жить, а в квартире не распивали спиртное, что отрицает предположение о бытовом характере убийства. Что же, по-вашему, остается, коллеги?
– Самоубийство, – съерничал стоящий в глубине квартиры участковый уполномоченный.
– У меня есть предположение, – твердо, но тихо заявил Желябин. – Я провел небольшие статистические исследования. – Сказав это, он смутился. – Просмотрел сводки по стране за последний год. И пришел к неожиданному открытию. С марта прошлого года и на январь текущего в стране было убито двенадцать человек, которые по характеру своей профессиональной деятельности относились к научной сфере. Занимались исследованиями в практической области, разработкой программ, теоретическими выкладками.
– И? – Кряжин наклонил голову, ожидая итогового заявления.
– Я считаю, что убийства всех научных деятелей связаны одним мотивом.
Мерзавец Кряжин, вместо того чтобы сразу поддержать или опровергнуть, смотрел на него своими ясными глазами и молчал, заставляя договаривать до конца!..
– Я считаю, что ведется… отстрел научных деятелей страны. Дана лицензия на добычу жизней русских ученых! Кому-то, значит, это нужно.
Кряжин нашел в пачке сигарету и закурил, а Желябин добавил:
– У меня есть данные по всем двенадцати ученым, убитым в различных регионах России.
Советник буркнул: «У меня тоже есть», дотянулся до своей папки, расстегнул ее со звуком, при котором старушка на кухне замолчала, и вынул несколько смятых листков.
– Вы напрасно думаете, Кирилл Сергеевич, что подобную статистику не ведет следователь Генеральной прокуратуры. Давайте вместе послушаем, что у меня получилось… – Разложив на коленях листы, Кряжин дотянулся до торшера, стоящего за креслом, и потянул за шнур. На улице было светло, свет люстры создавал дополнительное освещение, и теперь в комнате не было участка, который не оказался бы освещен со всех сторон. – Итак, господин Желябин… За истекший год было убито: деятелей науки – тринадцать человек, – вы пропустили, видимо, академика Власова, которого застрелили из обреза семь дней назад;
…деятелей шоу-бизнеса, – листок на коленях сменился другим, – четырнадцать;
…морского пароходства, – снова это мерзкое шуршание, – шестнадцать. Таким образом, руководствуясь вашим принципом размышления, можно смело заявлять о том, что кто-то решил извести наш морской флот. У меня подборки еще по нескольким категориям лиц.