Страница:
До реки оставалось уже совсем немного, когда справа на горизонте показалось пыльное облачко. Ворон гнал коня по склону лога, так, чтобы и себя не показывать, и степь было видно, и сразу заприметил этот верный признак скачущих во весь опор лошадей. Что ж, его самые худшие опасения начинали оправдываться. Но отступать было поздно, да и некуда; это только с виду степь бескрайняя, а как пойдет конная облава, так никуда в этой степи и не спрячешься. Оставалось одно – успеть переправиться через Кугоею, и разведчик, хлестнув пару раз плетью по крупу коня, перевел его с размашистой рыси на стремительный галоп. Прятаться больше не имело смысла – все теперь решала скорость, и Ворон гнал своих скакунов во всю прыть, оставляя за собой такое же облачко пыли. Он проскакал по склону лога еще версту и увидел, как впереди, распрямляясь и делаясь глубже, земная морщина выхватывает где-то внизу, в желтоватом мареве знойного дня, темное пятно дымчато-перламутровой зелени древесных крон. Это были ветлы, чьи сонные ветви устало баюкали волны реки. Склоны лога теперь стали круче, постепенно переходя в крутые обрывы оврага; дальше по ним скакать было уже нельзя, и Ворон последний раз глянул на облачко пыли, летящее ему наперерез. Теперь он уже различал трех всадников.
«Это, конечно, еще не облава, – подумал разведчик. – Видно, гонец встретил по пути каких-то хазар, вот и навел их на след».
Он со спокойным сердцем повернул коня вниз, к поросшему репьем дну оврага. Трое хазар – это, конечно, хуже, чем ничего, но гораздо лучше, чем конный разъезд, на который он нарвался сегодня утром. С тремя Ворон легко справлялся и раньше. Тут всегда выручал Дымок; он стремительно летел вперед, а уж в ближнем бою разведчик не знал себе равных, по крайней мере, среди хазар. Но любой бой, даже самый легкий – это всегда игра со смертью, это рок и коварный случай, переменчивый и лукавый, готовый сделать пакость любому богатырю. Бывало, случайная стрела, пущенная почти наугад, попадала в прорезь личины, убивая воина в глаз, и никто, выйдя на рать, не знал своей судьбы до конца. Ну а сейчас лишний риск разведчику был не нужен; если можно проскочить и без драки – он попробует, так оно будет вернее для него и для тех, кто ждет его помощи.
Ворон вихрем промчался по дну оврага и оказался на узкой полоске берега, переходящего в размякший топкий лужок, осокой и тростником сползающий в воду. В двух лётах стрелы правее по берегу скакали хазары. Лезть в трясину при таком раскладе было бессмысленно, и разведчик погнал коня вдоль берега, надеясь найти песчаный пляж или, по крайней мере, глинистый обрыв. Он уже проскакал пару сотен шагов и заприметил вдалеке подходящее место для переправы, как услышал позади себя какие-то крики.
– Поединка! Поединка! – донеслось до его ушей.
Ворон сплюнул через левое плечо и ужасно выругался, помянув недобрым словом того, кто придумал дурацкие правила воинской чести, на которые он, толковый воин и рассудительный мужик, ловился, как ребенок. Вот уже рядом прогалина в густом тростнике, и можно успеть переплыть на другой берег…
– Поединка! Поединка! – вопил сзади хазарин. – Поединка! Трусливый урус.
– Проклятье! – выругался Ворон, останавливая своего коня. – И какой же я дурак!
Поединок – это было слово, которое уже сыграло в судьбе разведчика свою роковую роль, поменяв всю его жизнь. Он ненавидел это слово и само понятие, которое стояло за ним, и всегда говорил себе, что глупо выходить на бой тогда, когда этого хочет враг, глупо и бессмысленно вообще драться с тем, кто сильней и опытней тебя вдвое. Но все эти «глупо» беспомощно отступали перед требованием поединка и правилами воинской чести. Для Ворона слово «поединок» имело особое значение. Причиной этого были события, которые беловежцы помнили как «Сказание о Звере».
Когда-то давно, когда он только начинал свой путь молодого воина и грезил жестокими битвами с врагами Руси, он напросился служить в Белую Вежу, застрявшую в Дикой степи между печенегами и хазарами. Война с печенегами тогда уже кончилась, и только хазары продолжали тревожить русские рубежи, пытаясь вернуть потерянные владения. Одним из таких владений была крепость Саркел, ставшая Белою Вежей. Именно здесь жаждущий подвигов юноша надеялся добыть себе воинской славы. Но вышло все наоборот.
Ворон уже был принят в отроки и получил воинского наставника – настоящего богатыря, славного воина Богорада. Он уже постиг основы воинской науки и участвовал в нескольких стычках с хазарами, заслужив похвалу за храбрость и ловкость. Как вдруг все разом рухнуло, и его путь к княжеской дружине навсегда был закрыт. И всему причиной был этот проклятый обычай поединка.
А вышло все так, впрочем, это отдельная история, которая сохранилась в памяти людей, как «Сказание о Звере».
В то время у хазар появился огромного роста богатырь, и просто невероятной силы; откуда он взялся, никто не знал, но повадился этот хазарин ездить под стены крепости и требовать себе поединщика. И всех, кто к нему выходил, убивал. Очень сильный был хазарин. Воевода крепости Ратибор строго-настрого запретил драться с этим хазарином, но как удержишь витязей, если каждый день этот проклятый хазарин поносит русское воинство самым прескверным образом. Терпят, терпят богатыри, и, глядишь, еще один скачет биться с хазарином. Четверых зарубил насмерть, пятого покалечил, и нет с ним никакого сладу. Тут смотрит Ворон, и его наставник на бой засобирался.
– Зачем ты идешь туда? – испугался тогда юноша. – Он же убьет тебя!
– Рано или поздно нам все равно с ним придется биться, – отвечал Богорад. – Только если будет рать, этот Зверь прежде столько народу погубит, что земля от горя высохнет. А тут, может, я его не силой, так ловкостью возьму.
Он провел рукой по лезвию меча, внимательно глядя, как по поверхности стали пляшут слепящие солнечные блики, помолчал немного, словно задумывал что-то, а потом вздохнул глубоко и добавил спокойно:
– Если суждено мне погибнуть, то такова, значит, судьба моя. Тут уж ничего не поделаешь – от судьбы не уйдешь.
Видел потом Ворон, как бился Богорад со Зверем, как ранил его в лицо. Рассвирепел хазарин страшно, огромной секирой ударил так, что прорубил щит и кисть руки отрубил. Такой дикой силы удар у него был. Но русский витязь еще долго сражался со Зверем, истекая кровью; не давал хазарин ему перевязать рану, все время нападал – мстил за искалеченное лицо. А потом, когда Богорад ослабел от потери крови, Зверь отрубил ему ноги, руки и только потом голову. Раскрутил за волосы отрубленную голову и кинул к воротам города.
Вот тогда и поклялся Ворон отомстить за своего учителя. Но как он, юнец, выйдет на бой с самим Зверем?
– Он тебя как комара раздавит, – печально сказали старые воины. – Рано тебе еще местью заниматься, тебе еще силушки набрать надо, да и подрасти не мешало бы малость.
И только воевода, посмотрев в горящие глаза Ворона, сказал задумчиво:
– Месть, идущая длинной дорогой, никогда не доходит до цели!
– Ты с ума сошел, Ратибор! – замахали руками ратники. – Ты что, мальчишку на погибель толкаешь? Куда ему против этакой силищи!
– А разве силой хотел Богорад одолеть Зверя? – отвечал мудрый воевода.
Вот тогда и решил отважный отрок выследить хазарский стан и отомстить Зверю по-своему. Неделю Зверь не являлся к воротам города; рану свою, видно, лечил. Неделю Ворон мотался по степи вместе со своим другом, искал хазарское кочевье, из которого Зверь появляется. И наконец удача улыбнулась ему.
Ночью, обвязав копыта лошадей, они прокрались к хазарскому стану. Смотрят отроки: костер горит, воины вокруг сидят, лопочут по-своему, по-хазарски. Потом встает Зверь и начинает что-то рассказывать, а сам руками все показывает, как ударил да что сделал. Смотрит на него Ворон и понимает, что хазарский великан про свой поединок с Богорадом хвастает. Тут достал он лук и стрелу-северею да хорошенько прицелился, прямо в лоб Зверю, а тот как раз показывает, как отрубал русскому воину голову. Увидел Ворон, как стрела врагу в переносье вошла, и бежать к лошадям. Друг его стоял чуть подальше и видел, как Зверь лицом вниз повалился да прямо в костер и упал. Долго хазары потом гнались за ними по ночной степи. Три стрелы хазарские Ворон в спине своей привез – чудом только жив и остался. Спасибо, брат ему крепкую кожанку дал; стрелы ее едва пробивали. Обещал потом кольчугу сделать, как подрастет Ворон немного.
Вот такой вышел у Ворона поединок со Зверем.
Уж как потом воевода его благодарил; меч даже подарил и кольчугу дал из своих припасов. А вот дружинники княжьи презреньем его наградили; мол, русскому витязю не к лицу, как вору, по степи красться, да и бить врага надо в честном бою. «Ночным убийцей» Ворона за то и прозвали. Жены их, правда, отроку чуть не в ноги кланялись, уж они-то своих витязей живыми и не чаяли видеть.
С той поры и не стало Ворону места среди дружинников, а пришлось ему стать разведчиком, чтоб по степи мотаться, пленных языков добывать да хазар побивать. Сам воевода его дальше учил всяким премудростям. Но в круг знатных воинов пути ему больше не было. Не любили его бояре да гриди, ну и он им платил той же монетой, просмеивал обычаи и правила воинской чести.
– Честь не в том, как сесть, а в том, чтоб врагу голову снесть, – кричал он какому-нибудь витязю-зазнайке, выезжавшему к хазарам с собственным стягом в сопровождении множества разряженных слуг.
Толку от такого петуха не было никакого, потому что хазары, постреляв его людей из луков, уносились прочь на легких, быстроногих конях. Потом Ворон ночью шел в степь, убивал хазарских сторожей, поджигал их кочевья, угонял лошадей; в общем, мстил им, как положено. Днем он тоже выслеживал и нападал на хазар, если кто в одиночку или даже вдвоем отъезжал в степь, то Ворон был тут как тут. И не было от него никакой пощады кочевникам. Сам себе он всегда говорил, что убивал и будет убивать хазар тогда и там, где ему это будет нужно, и ни на какие дурацкие поединки не пойдет.
И вот тут такая глупость. Ворон сам себе не мог объяснить, что его заставило остановить коней и откликнуться на вызов. Гордость, что ли, какая-то проснулась?
Впрочем, ковыряться в себе времени уже не было. Хазары стремительно приближались, и разведчик, выхватив лук, прижал большим пальцем к его рукомети тонкое древко стрелы.
– Не стреляй, урус! – закричал издалека скакавший впереди всадник. – Я буду драться с тобой на мечах, один на один. Мои слуги не вступят в бой, даже если ты пронзишь мое сердце!
На последних словах хазарин засмеялся, как смеется человек, знающий наверняка, что то, о чем он так легко говорит, никогда не случится.
– Я знаю, русы любят драться на мечах, – продолжал кричать всадник. – И ты не откажешь мне в поединке.
Он продолжал неторопливо скакать вперед, а те, кого он назвал своими слугами, остановили коней за сотню шагов. Один из этих людей держал на кожаной рукавице огромного сокола, у другого в руках была длинная рунка[18]. Видимо, богатый хазарин охотился с соколом на зайцев или лис, когда гонец с двухвостым бунчуком предложил ему другую забаву.
Ворон недоверчиво убрал лук и присмотрелся к своему поединщику. Среднего роста, крепкий, в расшитом узорами синем халате, подпоясанном широким красным поясом с золотыми кистями. Лицо смуглое, широкоскулое, но без свойственной всем хазарам одутловатости. Прямой тонкий нос, тоже не хазарский, и темно-серые раскосые глаза. Пыльные волосы с проседью покрывала высокая, отороченная соболем шапка.
Хазарин не спеша достал из седельной сумки кожаную безрукавку с наплечинами. Множество полос толстой кожи были свернуты и пришиты рядами по всей безрукавке, образуя надежный доспех. Такая кожа, сминаясь, пружинит под ударом, и разрубить ее очень трудно.
– Как тебя звать, воин? – застегивая ремни безрукавки, вполне дружелюбно поинтересовался хазарин.
– Какая тебе разница, – хмуро брякнул Ворон. – Давай начнем поскорей, мне тут некогда лясы точить.
– Судя по тому, что ты ведешь за собой столько оседланных коней, – прищурив хитрые глаза, невозмутимо продолжал хазарин, – ты не простой воин, и эти пустые седла еще помнят убитых тобой всадников. Это твоя доблесть и слава. Я хочу, чтоб ты отдал эту славу мне, когда мой клинок сразит тебя.
– Я тебе ничего не дам, кроме смерти! – обозлился Ворон.
– Зачем смерть? – опять рассмеялся хазарин. – Я могу победить тебя, даже не убив, и тогда ты станешь моим слугой и будешь мне служить, как эти, – он кивнул на двух своих спутников, – пока я тебя не отпущу.
– Поединок насмерть! – выкрикнул русский витязь, выхватывая меч.
– Как скажешь, – усмехнулся хазарин, потянув длинную саблю из ножен. В том, как он вынул клинок, подцепив головку черена оттопыренным мизинцем на совершенно расслабленной, мягкой кисти, чувствовался искусный поединщик. Зажатая в кольце трех пальцев сабля легко крутанулась в его руке сначала в одну, потом в другую сторону, нарисовав в воздухе восьмерку. Воин при этом, казалось, почти ничего не делал, лишь едва заметно двигалась кисть.
Ворон в ответ нарисовал такую же восьмерку и не спеша поскакал навстречу хазарину. Конная сшибка на мечах или саблях не нуждалась в скорости для таранного удара копьем, и потому поединщики, играя клинками, словно нехотя сближались. Хазарин сорвал притороченный к седлу кожаный щит с железным умбоном, от которого крестом расходились широкие полосы стальных накладок, и быстро перехватил его в левую руку. Разведчик тоже закрылся щитом и, привстав на стременах, поскакал чуть быстрее, вращая меч над головой. Такая посадка давала преимущество при ударе мечом. Клинок при этом падал на врага сверху, заставляя его отклоняться назад, терять подвижность, делая более уязвимым. Но в то же время при такой атаке мечнику трудно было защитить свои ноги и удержать равновесие в случае резких движений коня. Вот этим и воспользовался хазарин. Когда кони почти сблизились и оставался всего лишь один шаг до удара стали о сталь, хазарин внезапно резко выгнулся вперед и, прикрываясь щитом, коротко и хлестко махнул саблей. Ворон знал этот выпад и, заранее предвидев его, хотел поймать хазарина на этом движении. Но враг оказался слишком проворен и ударил чуть раньше, чем разведчик ожидал. Почти у самой ноги Ворон остановил лезвие сабли своим клинком, и, продолжая начатый мах, хотел отбросить вражью сталь тяжелым мечом. Но не тут-то было; кисть хазарина моментально размякла, а сабля, как гибкий прутик, прогнулась лишь острием, готовая в любой момент распрямиться и, сорвав свой конец с дола меча, нанести новый удар. Разведчик едва успел опустить щит, как сабля опять хлестнула в ту же точку, а его меч прочертил в воздухе дугу, расходуя понапрасну страшную силу удара. Теперь всадники почти соприкасались стременами, и сабля, прижатая щитом, оказалась внизу, а меч на вымахе вылетел вверх. Не останавливая движения клинка, Ворон рубанул сверху вниз, но, моментально оценив искусство своего противника, подкрутил кистью меч, словно рисуя его острием дугу к правому боку врага. Это был его хитрейший прием, который работал всегда безошибочно. Он открыто изображал рукой прямой удар сверху, заставляя врага закрывать корпус щитом, а кисть в этот момент неожиданно докручивала острие быстрым движением в правое бедро, куда щит не доставал и где доспех обычно имел разрез для удобства ношения. Это было одно из самых уязвимых мест любого воина. Но хазарин не попался на эту уловку, сам, видно, ею пользовался. Его глаза, не отрываясь, следили за каждым движением меча, и щит вовремя дернулся вниз, упреждая удар клинка. Ворон увидел краем глаза, что прием его не проходит, когда рука с мечом еще не завершила свой мах сверху вниз. Кисть же уже развернула клинок острием вниз, там же и оказался щит хазарина, прикрыв правый бок, но открыв его лицо и плечи. Тогда Ворон ослабил хватку меча и ударил хазарина в лицо железным навершием рукоятки. Голова врага мотнулась назад и в тот же миг всадники разминулись. Разведчик, продолжая удар, подправил движение рукояти меча резко вверх, чтоб оттуда быстрым махом назад добить оглушенного хазарина. Но в то же мгновение ощутил сильнейший удар по спине. Любимый прием сабельщиков – удар вдогон чуть не стоил Ворону жизни. Нагнись он в этот момент, и не спасла бы даже кольчуга – удар стального клинка ломает спинной позвонок, как скорлупу ореха. Еще секунда – и воины окончательно разъехались. Хазарин вытирал с лица кровь, Ворон шевелил лопатками ноющей от боли спины.
– Ты, урус, очень хороший воин, – теперь уже без смеха продолжал балагурить хазарин. – Жаль будет тебя убивать.
– Ты лучше себя пожалей! – огрызнулся Ворон и снова поскакал навстречу врагу.
Вновь завертелась круговерть мелькающих клинков. С ноющим звоном сталь билась о сталь, тяжко и гулко сыпались удары в щиты. И опять всадники разошлись, и никто не смог одержать победу.
– Эй, урус, я узнал все твои удары! – скаля зубы, опять кричал хазарин. – Теперь я буду медленно убивать тебя, чтобы ты по капле терял свою жизнь и молил меня о пощаде.
Кочевник поднял вверх руки со щитом и с саблей, раскинув их, как крылья, словно хотел вместить в себя горячий степной ветер и силу неведомых темных богов.
– Ты умрешь, урус! – выдохнул хазарин, опуская руки. – Но для начала я отквитаю тебе твой дерзкий удар по лицу.
Всадники снова схлестнулись. Клинки стремительно летали, сверкая на солнце и выписывая совершенно немыслимые кренделя. Наконец воины разъехались, и по щеке Ворона из короткого косого пореза горячими каплями сочилась алая кровь. Он быстро развернул коня и снова бросился в бой, но, когда неудержимый скок коней опять развел поединщиков, на его руке, ниже локтя, там, где кончался рукав кольчуги, кровоточила неглубокая, но длинная резаная рана от острия сабли.
Ворон снова и снова скакал на врага, но каждый раз получал новую рану, а хазарин только смеялся и балагурил, уговаривая противника сдаться:
– Десять лет службы мне или смерть, храбрый урус. Неужели ты так любишь смерть? Я отучу тебя любить смерть, теперь твои раны будут сильнее и глубже, чтобы ты чувствовал, как жизнь покидает тебя.
Разведчик остановил коня, перевести дух и собраться с мыслями. Он понимал, что бьется в западне, что хитрый хазарин вынуждает его совершать ошибки, зная все его удары наперед и зная еще больше всяких приемов, чем он. Но самое скверное было то, что Ворон, перенимавший обычно с лету все уловки врага, ничего не мог взять из ударов своего страшного противника. Его меч был вдвое тяжелей и не мог учиться легким сабельным ударам кривого клинка, проскальзывающего всюду, словно змеиное жало. Но русский витязь просто не имел права умирать, он должен был одолеть!
И ведь вначале ему удалось ранить хазарина, ранить, потому что тот не знал такого удара. Значит, должен быть еще один удар, такой, который Ворон пока не знает, но обязательно должен узнать. Может, Великий Сварог пошлет ему это знание…
Когда волхв и его верный отрок вновь подошли к восточным воротам, ручеек женщин, уносивших в кувшинах воду от Перунова ключа, почти иссяк. Последний сосуд, наполненный святой влагой, мерно покачиваясь, не спеша плыл на плече пожилой горожанки. Она усталыми шагами дошла до ворот и остановилась передохнуть, поставив кувшин в припудренную пылью жухлую траву. Едва тяжкая ноша покинула ее плечи, как она, охнув, схватилась за поясницу. Видно, наклоны с тяжестью давались ей с трудом.
– Недуг мучит, – участливо посочувствовал Велегаст, останавливаясь рядом с нею.
– Который год покоя нету, – вздохнула женщина обреченно.
– Что же тебя ваш знахарь не лечит?
– Так нету у нас знахаря уж давно, – печально отвечала горожанка, поправляя на голове выцветший убрус. – Поп его греческий выгнал. Сказал, что тот смущает души людей дьявольскими волховскими зельями. Нам теперь велено по случаю болезней всяких к византийскому лекарю ходить.
– Ну и что ж, этот византиец совсем, что ли, не лечит?
– Кого лечит, а кого и нет; тут не разберешь, – снова охнула женщина. – Поп говорит, что лечение помогает только верующим, что если хворь не проходит, то виновата в этом слабость веры в Христа… А еще этот ихний лекарь больно до золота охоч, так что нам, простым людям, осталось только одно – помирать тихо да мучаться.
– Помирать, говоришь. – Велегаст сердито пристукнул посохом. – Это ты погоди, не такая судьба тебе Макошью дадена.
Услышав про богиню Макошь, женщина встрепенулась и обратила полные страдания глаза на говорившего с ней незнакомца.
– Да ты, никак, волхвом будешь, мил человек? – прошептали ее губы.
– Истинно волхвом, добрая Благовея, – улыбнулся Велегаст.
– Ты знаешь мое истинное имя? – от удивления женщина даже забыла про свою боль. – С тех пор как поп запретил нам русские имена, так почти лет двадцать никто меня так не звал.
– Тот, кто вкусил науку Велеса, знает истинные имена не только всех живущих, как обративших свои очи к луне, но и истинные имена всякой вещи природной или созданной руками человеческими, – отвечал волхв, немигающим взглядом въедаясь в женские глаза. – Мне ведома суть всего сущего и все пути земные, и твой путь, Благовея, тоже.
– Боже мой! – всплеснула руками женщина. – И что же мне, скоро ли помирать?
– Рано тебе о смерти думать. – Велегаст провел рукой по седой бороде. – Ты еще сына мужу подаришь и проживешь немало лет.
– Как сына! – испугалась женщина. – Я же больна, да и стара тоже.
– Лекарство от твоей хвори у тебя в руках, – продолжал волхв. – Оно даст тебе не только избавление от болезни, но и вернет силы и молодость.
– Ты смеешься надо мной, незнакомец! – вскричала сердито Благовея. – Нет у меня никакого лекарства.
Стражники у ворот, сомлевшие от солнца и лениво, вполуха слушавшие разговор, вдруг встрепенулись от резкого, обиженного голоса горожанки. Скрипнули их сапоги, принимая на себя вес оторванных от насиженного места тел. Опираясь на копья, воины сделали пару шагов.
– Ты что ж это наших жен обижаешь?! – прогремел грозный голос, не предвещавший ничего хорошего. – Назвался знахарем, а сам что творишь?!
– Вот ты, – Велегаст ткнул пальцем в уже знакомого высокого молодого воина, – пронзишь мое сердце копьем, если здесь и сейчас же эта женщина не излечится от своего недуга.
Не ожидавшие такого поворота воины замолчали, замолчала и растерянная Благовея.
– Лекарство твое у тебя в кувшине, – продолжал волхв, поворачиваясь к женщине.
– Но там же вода, – недоумевала она.
– Да, это вода.
– Какое же это лекарство? – опять начала сердиться Благовея. – Я же ее каждый день пью и…
– Знаешь ли ты, – перебил ее Велегаст, – что родник, где ты берешь воду, священный?
– Слышала, что священный, толку-то что…
– Толку нет потому, что твоя душа как закрытый дом, в который не может войти священная сила Перунова ключа, – терпеливо объяснял волхв, доставая из складок одежды легкий берестяной ковшик. – Темные слова черного волхва запечатали твою душу от лучей животворных отца небесного Сварога. Чужая вера отвратила тебя от благотворного источника. Символ смерти наложили на тебя, дабы не слышала ты гласа Белобога, не видела света Даждьбога. Но тебя, как дитя Светлых Богов, я могу освободить от заклятья Тьмы, от паутины искусных слов из черной книги, которая сковала твой ум, не давая ему вспомнить великую Матерь Сва и Священные Законы Прави.
– Да ты никак колдовать вздумал? – оборвал его хмурый воин, увидев, как старец водит посохом около женщины. – У нас за это на кол сажают.
– Если ты меня хочешь убить, то убей сейчас! – Велегаст обратил на стража свои страшные глаза. – Пронзи мое сердце своим копьем, но никогда не смей называть колдовством знания, данные нам самим Сварогом!
Воин отступил, прикусив язык, вспомнил, наверное, древнюю мудрость, что спорить со стариками и женщинами – все равно что с зимним ветром бодаться – толку никакого, а нос и уши надерет. А волхв тем временем дочитал свое заклинание: «Крест на крест, свет на тьму, с души Благовеи зло изыму, заверну его в глины липучей ком, глубоко под землей теперь его дом».
Потом наклонился к кувшину и протянул женщине берестяной ковшик, полный воды. Иссохшая береста пропускала редкие капли, и они падали в пыль, разбиваясь на мелкие тусклые бусинки, которые, немного прокатившись по земле, превращались в мокрые пятнышки.
– Испей из Перунова ключа, – сказал Велегаст, – и через каждый глоток повторишь такие слова: «Сила небесная, сила земная, сойдись воедино, будь водица святая, Перуновой дланью сбит камня замок, чтоб родник животворный Благовее помог».
Женщина приняла ковшик и недоверчиво покосилась на стражников, словно спрашивая их, пить или не пить.
– Пей, не бойся, – хохотнул молодой воин. – Если что не так, мы этого волхва тут же на копья взденем.
Велегаст не ответил на дерзкие слова, он был весь поглощен созерцанием женщины, пытаясь своим взглядом усилить воздействие чудесной влаги. Наконец Благовея сделала глоток и зашептала слова, потом еще и еще. Щеки ее порозовели, глаза засияли, и, когда она выпила почти все, ее было просто не узнать.
– Стой, – волхв взял ее за руку, не давая все выпить до дна. – Подставляй ладошки.
«Это, конечно, еще не облава, – подумал разведчик. – Видно, гонец встретил по пути каких-то хазар, вот и навел их на след».
Он со спокойным сердцем повернул коня вниз, к поросшему репьем дну оврага. Трое хазар – это, конечно, хуже, чем ничего, но гораздо лучше, чем конный разъезд, на который он нарвался сегодня утром. С тремя Ворон легко справлялся и раньше. Тут всегда выручал Дымок; он стремительно летел вперед, а уж в ближнем бою разведчик не знал себе равных, по крайней мере, среди хазар. Но любой бой, даже самый легкий – это всегда игра со смертью, это рок и коварный случай, переменчивый и лукавый, готовый сделать пакость любому богатырю. Бывало, случайная стрела, пущенная почти наугад, попадала в прорезь личины, убивая воина в глаз, и никто, выйдя на рать, не знал своей судьбы до конца. Ну а сейчас лишний риск разведчику был не нужен; если можно проскочить и без драки – он попробует, так оно будет вернее для него и для тех, кто ждет его помощи.
Ворон вихрем промчался по дну оврага и оказался на узкой полоске берега, переходящего в размякший топкий лужок, осокой и тростником сползающий в воду. В двух лётах стрелы правее по берегу скакали хазары. Лезть в трясину при таком раскладе было бессмысленно, и разведчик погнал коня вдоль берега, надеясь найти песчаный пляж или, по крайней мере, глинистый обрыв. Он уже проскакал пару сотен шагов и заприметил вдалеке подходящее место для переправы, как услышал позади себя какие-то крики.
– Поединка! Поединка! – донеслось до его ушей.
Ворон сплюнул через левое плечо и ужасно выругался, помянув недобрым словом того, кто придумал дурацкие правила воинской чести, на которые он, толковый воин и рассудительный мужик, ловился, как ребенок. Вот уже рядом прогалина в густом тростнике, и можно успеть переплыть на другой берег…
– Поединка! Поединка! – вопил сзади хазарин. – Поединка! Трусливый урус.
– Проклятье! – выругался Ворон, останавливая своего коня. – И какой же я дурак!
Поединок – это было слово, которое уже сыграло в судьбе разведчика свою роковую роль, поменяв всю его жизнь. Он ненавидел это слово и само понятие, которое стояло за ним, и всегда говорил себе, что глупо выходить на бой тогда, когда этого хочет враг, глупо и бессмысленно вообще драться с тем, кто сильней и опытней тебя вдвое. Но все эти «глупо» беспомощно отступали перед требованием поединка и правилами воинской чести. Для Ворона слово «поединок» имело особое значение. Причиной этого были события, которые беловежцы помнили как «Сказание о Звере».
Когда-то давно, когда он только начинал свой путь молодого воина и грезил жестокими битвами с врагами Руси, он напросился служить в Белую Вежу, застрявшую в Дикой степи между печенегами и хазарами. Война с печенегами тогда уже кончилась, и только хазары продолжали тревожить русские рубежи, пытаясь вернуть потерянные владения. Одним из таких владений была крепость Саркел, ставшая Белою Вежей. Именно здесь жаждущий подвигов юноша надеялся добыть себе воинской славы. Но вышло все наоборот.
Ворон уже был принят в отроки и получил воинского наставника – настоящего богатыря, славного воина Богорада. Он уже постиг основы воинской науки и участвовал в нескольких стычках с хазарами, заслужив похвалу за храбрость и ловкость. Как вдруг все разом рухнуло, и его путь к княжеской дружине навсегда был закрыт. И всему причиной был этот проклятый обычай поединка.
А вышло все так, впрочем, это отдельная история, которая сохранилась в памяти людей, как «Сказание о Звере».
В то время у хазар появился огромного роста богатырь, и просто невероятной силы; откуда он взялся, никто не знал, но повадился этот хазарин ездить под стены крепости и требовать себе поединщика. И всех, кто к нему выходил, убивал. Очень сильный был хазарин. Воевода крепости Ратибор строго-настрого запретил драться с этим хазарином, но как удержишь витязей, если каждый день этот проклятый хазарин поносит русское воинство самым прескверным образом. Терпят, терпят богатыри, и, глядишь, еще один скачет биться с хазарином. Четверых зарубил насмерть, пятого покалечил, и нет с ним никакого сладу. Тут смотрит Ворон, и его наставник на бой засобирался.
– Зачем ты идешь туда? – испугался тогда юноша. – Он же убьет тебя!
– Рано или поздно нам все равно с ним придется биться, – отвечал Богорад. – Только если будет рать, этот Зверь прежде столько народу погубит, что земля от горя высохнет. А тут, может, я его не силой, так ловкостью возьму.
Он провел рукой по лезвию меча, внимательно глядя, как по поверхности стали пляшут слепящие солнечные блики, помолчал немного, словно задумывал что-то, а потом вздохнул глубоко и добавил спокойно:
– Если суждено мне погибнуть, то такова, значит, судьба моя. Тут уж ничего не поделаешь – от судьбы не уйдешь.
Видел потом Ворон, как бился Богорад со Зверем, как ранил его в лицо. Рассвирепел хазарин страшно, огромной секирой ударил так, что прорубил щит и кисть руки отрубил. Такой дикой силы удар у него был. Но русский витязь еще долго сражался со Зверем, истекая кровью; не давал хазарин ему перевязать рану, все время нападал – мстил за искалеченное лицо. А потом, когда Богорад ослабел от потери крови, Зверь отрубил ему ноги, руки и только потом голову. Раскрутил за волосы отрубленную голову и кинул к воротам города.
Вот тогда и поклялся Ворон отомстить за своего учителя. Но как он, юнец, выйдет на бой с самим Зверем?
– Он тебя как комара раздавит, – печально сказали старые воины. – Рано тебе еще местью заниматься, тебе еще силушки набрать надо, да и подрасти не мешало бы малость.
И только воевода, посмотрев в горящие глаза Ворона, сказал задумчиво:
– Месть, идущая длинной дорогой, никогда не доходит до цели!
– Ты с ума сошел, Ратибор! – замахали руками ратники. – Ты что, мальчишку на погибель толкаешь? Куда ему против этакой силищи!
– А разве силой хотел Богорад одолеть Зверя? – отвечал мудрый воевода.
Вот тогда и решил отважный отрок выследить хазарский стан и отомстить Зверю по-своему. Неделю Зверь не являлся к воротам города; рану свою, видно, лечил. Неделю Ворон мотался по степи вместе со своим другом, искал хазарское кочевье, из которого Зверь появляется. И наконец удача улыбнулась ему.
Ночью, обвязав копыта лошадей, они прокрались к хазарскому стану. Смотрят отроки: костер горит, воины вокруг сидят, лопочут по-своему, по-хазарски. Потом встает Зверь и начинает что-то рассказывать, а сам руками все показывает, как ударил да что сделал. Смотрит на него Ворон и понимает, что хазарский великан про свой поединок с Богорадом хвастает. Тут достал он лук и стрелу-северею да хорошенько прицелился, прямо в лоб Зверю, а тот как раз показывает, как отрубал русскому воину голову. Увидел Ворон, как стрела врагу в переносье вошла, и бежать к лошадям. Друг его стоял чуть подальше и видел, как Зверь лицом вниз повалился да прямо в костер и упал. Долго хазары потом гнались за ними по ночной степи. Три стрелы хазарские Ворон в спине своей привез – чудом только жив и остался. Спасибо, брат ему крепкую кожанку дал; стрелы ее едва пробивали. Обещал потом кольчугу сделать, как подрастет Ворон немного.
Вот такой вышел у Ворона поединок со Зверем.
Уж как потом воевода его благодарил; меч даже подарил и кольчугу дал из своих припасов. А вот дружинники княжьи презреньем его наградили; мол, русскому витязю не к лицу, как вору, по степи красться, да и бить врага надо в честном бою. «Ночным убийцей» Ворона за то и прозвали. Жены их, правда, отроку чуть не в ноги кланялись, уж они-то своих витязей живыми и не чаяли видеть.
С той поры и не стало Ворону места среди дружинников, а пришлось ему стать разведчиком, чтоб по степи мотаться, пленных языков добывать да хазар побивать. Сам воевода его дальше учил всяким премудростям. Но в круг знатных воинов пути ему больше не было. Не любили его бояре да гриди, ну и он им платил той же монетой, просмеивал обычаи и правила воинской чести.
– Честь не в том, как сесть, а в том, чтоб врагу голову снесть, – кричал он какому-нибудь витязю-зазнайке, выезжавшему к хазарам с собственным стягом в сопровождении множества разряженных слуг.
Толку от такого петуха не было никакого, потому что хазары, постреляв его людей из луков, уносились прочь на легких, быстроногих конях. Потом Ворон ночью шел в степь, убивал хазарских сторожей, поджигал их кочевья, угонял лошадей; в общем, мстил им, как положено. Днем он тоже выслеживал и нападал на хазар, если кто в одиночку или даже вдвоем отъезжал в степь, то Ворон был тут как тут. И не было от него никакой пощады кочевникам. Сам себе он всегда говорил, что убивал и будет убивать хазар тогда и там, где ему это будет нужно, и ни на какие дурацкие поединки не пойдет.
И вот тут такая глупость. Ворон сам себе не мог объяснить, что его заставило остановить коней и откликнуться на вызов. Гордость, что ли, какая-то проснулась?
Впрочем, ковыряться в себе времени уже не было. Хазары стремительно приближались, и разведчик, выхватив лук, прижал большим пальцем к его рукомети тонкое древко стрелы.
– Не стреляй, урус! – закричал издалека скакавший впереди всадник. – Я буду драться с тобой на мечах, один на один. Мои слуги не вступят в бой, даже если ты пронзишь мое сердце!
На последних словах хазарин засмеялся, как смеется человек, знающий наверняка, что то, о чем он так легко говорит, никогда не случится.
– Я знаю, русы любят драться на мечах, – продолжал кричать всадник. – И ты не откажешь мне в поединке.
Он продолжал неторопливо скакать вперед, а те, кого он назвал своими слугами, остановили коней за сотню шагов. Один из этих людей держал на кожаной рукавице огромного сокола, у другого в руках была длинная рунка[18]. Видимо, богатый хазарин охотился с соколом на зайцев или лис, когда гонец с двухвостым бунчуком предложил ему другую забаву.
Ворон недоверчиво убрал лук и присмотрелся к своему поединщику. Среднего роста, крепкий, в расшитом узорами синем халате, подпоясанном широким красным поясом с золотыми кистями. Лицо смуглое, широкоскулое, но без свойственной всем хазарам одутловатости. Прямой тонкий нос, тоже не хазарский, и темно-серые раскосые глаза. Пыльные волосы с проседью покрывала высокая, отороченная соболем шапка.
Хазарин не спеша достал из седельной сумки кожаную безрукавку с наплечинами. Множество полос толстой кожи были свернуты и пришиты рядами по всей безрукавке, образуя надежный доспех. Такая кожа, сминаясь, пружинит под ударом, и разрубить ее очень трудно.
– Как тебя звать, воин? – застегивая ремни безрукавки, вполне дружелюбно поинтересовался хазарин.
– Какая тебе разница, – хмуро брякнул Ворон. – Давай начнем поскорей, мне тут некогда лясы точить.
– Судя по тому, что ты ведешь за собой столько оседланных коней, – прищурив хитрые глаза, невозмутимо продолжал хазарин, – ты не простой воин, и эти пустые седла еще помнят убитых тобой всадников. Это твоя доблесть и слава. Я хочу, чтоб ты отдал эту славу мне, когда мой клинок сразит тебя.
– Я тебе ничего не дам, кроме смерти! – обозлился Ворон.
– Зачем смерть? – опять рассмеялся хазарин. – Я могу победить тебя, даже не убив, и тогда ты станешь моим слугой и будешь мне служить, как эти, – он кивнул на двух своих спутников, – пока я тебя не отпущу.
– Поединок насмерть! – выкрикнул русский витязь, выхватывая меч.
– Как скажешь, – усмехнулся хазарин, потянув длинную саблю из ножен. В том, как он вынул клинок, подцепив головку черена оттопыренным мизинцем на совершенно расслабленной, мягкой кисти, чувствовался искусный поединщик. Зажатая в кольце трех пальцев сабля легко крутанулась в его руке сначала в одну, потом в другую сторону, нарисовав в воздухе восьмерку. Воин при этом, казалось, почти ничего не делал, лишь едва заметно двигалась кисть.
Ворон в ответ нарисовал такую же восьмерку и не спеша поскакал навстречу хазарину. Конная сшибка на мечах или саблях не нуждалась в скорости для таранного удара копьем, и потому поединщики, играя клинками, словно нехотя сближались. Хазарин сорвал притороченный к седлу кожаный щит с железным умбоном, от которого крестом расходились широкие полосы стальных накладок, и быстро перехватил его в левую руку. Разведчик тоже закрылся щитом и, привстав на стременах, поскакал чуть быстрее, вращая меч над головой. Такая посадка давала преимущество при ударе мечом. Клинок при этом падал на врага сверху, заставляя его отклоняться назад, терять подвижность, делая более уязвимым. Но в то же время при такой атаке мечнику трудно было защитить свои ноги и удержать равновесие в случае резких движений коня. Вот этим и воспользовался хазарин. Когда кони почти сблизились и оставался всего лишь один шаг до удара стали о сталь, хазарин внезапно резко выгнулся вперед и, прикрываясь щитом, коротко и хлестко махнул саблей. Ворон знал этот выпад и, заранее предвидев его, хотел поймать хазарина на этом движении. Но враг оказался слишком проворен и ударил чуть раньше, чем разведчик ожидал. Почти у самой ноги Ворон остановил лезвие сабли своим клинком, и, продолжая начатый мах, хотел отбросить вражью сталь тяжелым мечом. Но не тут-то было; кисть хазарина моментально размякла, а сабля, как гибкий прутик, прогнулась лишь острием, готовая в любой момент распрямиться и, сорвав свой конец с дола меча, нанести новый удар. Разведчик едва успел опустить щит, как сабля опять хлестнула в ту же точку, а его меч прочертил в воздухе дугу, расходуя понапрасну страшную силу удара. Теперь всадники почти соприкасались стременами, и сабля, прижатая щитом, оказалась внизу, а меч на вымахе вылетел вверх. Не останавливая движения клинка, Ворон рубанул сверху вниз, но, моментально оценив искусство своего противника, подкрутил кистью меч, словно рисуя его острием дугу к правому боку врага. Это был его хитрейший прием, который работал всегда безошибочно. Он открыто изображал рукой прямой удар сверху, заставляя врага закрывать корпус щитом, а кисть в этот момент неожиданно докручивала острие быстрым движением в правое бедро, куда щит не доставал и где доспех обычно имел разрез для удобства ношения. Это было одно из самых уязвимых мест любого воина. Но хазарин не попался на эту уловку, сам, видно, ею пользовался. Его глаза, не отрываясь, следили за каждым движением меча, и щит вовремя дернулся вниз, упреждая удар клинка. Ворон увидел краем глаза, что прием его не проходит, когда рука с мечом еще не завершила свой мах сверху вниз. Кисть же уже развернула клинок острием вниз, там же и оказался щит хазарина, прикрыв правый бок, но открыв его лицо и плечи. Тогда Ворон ослабил хватку меча и ударил хазарина в лицо железным навершием рукоятки. Голова врага мотнулась назад и в тот же миг всадники разминулись. Разведчик, продолжая удар, подправил движение рукояти меча резко вверх, чтоб оттуда быстрым махом назад добить оглушенного хазарина. Но в то же мгновение ощутил сильнейший удар по спине. Любимый прием сабельщиков – удар вдогон чуть не стоил Ворону жизни. Нагнись он в этот момент, и не спасла бы даже кольчуга – удар стального клинка ломает спинной позвонок, как скорлупу ореха. Еще секунда – и воины окончательно разъехались. Хазарин вытирал с лица кровь, Ворон шевелил лопатками ноющей от боли спины.
– Ты, урус, очень хороший воин, – теперь уже без смеха продолжал балагурить хазарин. – Жаль будет тебя убивать.
– Ты лучше себя пожалей! – огрызнулся Ворон и снова поскакал навстречу врагу.
Вновь завертелась круговерть мелькающих клинков. С ноющим звоном сталь билась о сталь, тяжко и гулко сыпались удары в щиты. И опять всадники разошлись, и никто не смог одержать победу.
– Эй, урус, я узнал все твои удары! – скаля зубы, опять кричал хазарин. – Теперь я буду медленно убивать тебя, чтобы ты по капле терял свою жизнь и молил меня о пощаде.
Кочевник поднял вверх руки со щитом и с саблей, раскинув их, как крылья, словно хотел вместить в себя горячий степной ветер и силу неведомых темных богов.
– Ты умрешь, урус! – выдохнул хазарин, опуская руки. – Но для начала я отквитаю тебе твой дерзкий удар по лицу.
Всадники снова схлестнулись. Клинки стремительно летали, сверкая на солнце и выписывая совершенно немыслимые кренделя. Наконец воины разъехались, и по щеке Ворона из короткого косого пореза горячими каплями сочилась алая кровь. Он быстро развернул коня и снова бросился в бой, но, когда неудержимый скок коней опять развел поединщиков, на его руке, ниже локтя, там, где кончался рукав кольчуги, кровоточила неглубокая, но длинная резаная рана от острия сабли.
Ворон снова и снова скакал на врага, но каждый раз получал новую рану, а хазарин только смеялся и балагурил, уговаривая противника сдаться:
– Десять лет службы мне или смерть, храбрый урус. Неужели ты так любишь смерть? Я отучу тебя любить смерть, теперь твои раны будут сильнее и глубже, чтобы ты чувствовал, как жизнь покидает тебя.
Разведчик остановил коня, перевести дух и собраться с мыслями. Он понимал, что бьется в западне, что хитрый хазарин вынуждает его совершать ошибки, зная все его удары наперед и зная еще больше всяких приемов, чем он. Но самое скверное было то, что Ворон, перенимавший обычно с лету все уловки врага, ничего не мог взять из ударов своего страшного противника. Его меч был вдвое тяжелей и не мог учиться легким сабельным ударам кривого клинка, проскальзывающего всюду, словно змеиное жало. Но русский витязь просто не имел права умирать, он должен был одолеть!
И ведь вначале ему удалось ранить хазарина, ранить, потому что тот не знал такого удара. Значит, должен быть еще один удар, такой, который Ворон пока не знает, но обязательно должен узнать. Может, Великий Сварог пошлет ему это знание…
Когда волхв и его верный отрок вновь подошли к восточным воротам, ручеек женщин, уносивших в кувшинах воду от Перунова ключа, почти иссяк. Последний сосуд, наполненный святой влагой, мерно покачиваясь, не спеша плыл на плече пожилой горожанки. Она усталыми шагами дошла до ворот и остановилась передохнуть, поставив кувшин в припудренную пылью жухлую траву. Едва тяжкая ноша покинула ее плечи, как она, охнув, схватилась за поясницу. Видно, наклоны с тяжестью давались ей с трудом.
– Недуг мучит, – участливо посочувствовал Велегаст, останавливаясь рядом с нею.
– Который год покоя нету, – вздохнула женщина обреченно.
– Что же тебя ваш знахарь не лечит?
– Так нету у нас знахаря уж давно, – печально отвечала горожанка, поправляя на голове выцветший убрус. – Поп его греческий выгнал. Сказал, что тот смущает души людей дьявольскими волховскими зельями. Нам теперь велено по случаю болезней всяких к византийскому лекарю ходить.
– Ну и что ж, этот византиец совсем, что ли, не лечит?
– Кого лечит, а кого и нет; тут не разберешь, – снова охнула женщина. – Поп говорит, что лечение помогает только верующим, что если хворь не проходит, то виновата в этом слабость веры в Христа… А еще этот ихний лекарь больно до золота охоч, так что нам, простым людям, осталось только одно – помирать тихо да мучаться.
– Помирать, говоришь. – Велегаст сердито пристукнул посохом. – Это ты погоди, не такая судьба тебе Макошью дадена.
Услышав про богиню Макошь, женщина встрепенулась и обратила полные страдания глаза на говорившего с ней незнакомца.
– Да ты, никак, волхвом будешь, мил человек? – прошептали ее губы.
– Истинно волхвом, добрая Благовея, – улыбнулся Велегаст.
– Ты знаешь мое истинное имя? – от удивления женщина даже забыла про свою боль. – С тех пор как поп запретил нам русские имена, так почти лет двадцать никто меня так не звал.
– Тот, кто вкусил науку Велеса, знает истинные имена не только всех живущих, как обративших свои очи к луне, но и истинные имена всякой вещи природной или созданной руками человеческими, – отвечал волхв, немигающим взглядом въедаясь в женские глаза. – Мне ведома суть всего сущего и все пути земные, и твой путь, Благовея, тоже.
– Боже мой! – всплеснула руками женщина. – И что же мне, скоро ли помирать?
– Рано тебе о смерти думать. – Велегаст провел рукой по седой бороде. – Ты еще сына мужу подаришь и проживешь немало лет.
– Как сына! – испугалась женщина. – Я же больна, да и стара тоже.
– Лекарство от твоей хвори у тебя в руках, – продолжал волхв. – Оно даст тебе не только избавление от болезни, но и вернет силы и молодость.
– Ты смеешься надо мной, незнакомец! – вскричала сердито Благовея. – Нет у меня никакого лекарства.
Стражники у ворот, сомлевшие от солнца и лениво, вполуха слушавшие разговор, вдруг встрепенулись от резкого, обиженного голоса горожанки. Скрипнули их сапоги, принимая на себя вес оторванных от насиженного места тел. Опираясь на копья, воины сделали пару шагов.
– Ты что ж это наших жен обижаешь?! – прогремел грозный голос, не предвещавший ничего хорошего. – Назвался знахарем, а сам что творишь?!
– Вот ты, – Велегаст ткнул пальцем в уже знакомого высокого молодого воина, – пронзишь мое сердце копьем, если здесь и сейчас же эта женщина не излечится от своего недуга.
Не ожидавшие такого поворота воины замолчали, замолчала и растерянная Благовея.
– Лекарство твое у тебя в кувшине, – продолжал волхв, поворачиваясь к женщине.
– Но там же вода, – недоумевала она.
– Да, это вода.
– Какое же это лекарство? – опять начала сердиться Благовея. – Я же ее каждый день пью и…
– Знаешь ли ты, – перебил ее Велегаст, – что родник, где ты берешь воду, священный?
– Слышала, что священный, толку-то что…
– Толку нет потому, что твоя душа как закрытый дом, в который не может войти священная сила Перунова ключа, – терпеливо объяснял волхв, доставая из складок одежды легкий берестяной ковшик. – Темные слова черного волхва запечатали твою душу от лучей животворных отца небесного Сварога. Чужая вера отвратила тебя от благотворного источника. Символ смерти наложили на тебя, дабы не слышала ты гласа Белобога, не видела света Даждьбога. Но тебя, как дитя Светлых Богов, я могу освободить от заклятья Тьмы, от паутины искусных слов из черной книги, которая сковала твой ум, не давая ему вспомнить великую Матерь Сва и Священные Законы Прави.
– Да ты никак колдовать вздумал? – оборвал его хмурый воин, увидев, как старец водит посохом около женщины. – У нас за это на кол сажают.
– Если ты меня хочешь убить, то убей сейчас! – Велегаст обратил на стража свои страшные глаза. – Пронзи мое сердце своим копьем, но никогда не смей называть колдовством знания, данные нам самим Сварогом!
Воин отступил, прикусив язык, вспомнил, наверное, древнюю мудрость, что спорить со стариками и женщинами – все равно что с зимним ветром бодаться – толку никакого, а нос и уши надерет. А волхв тем временем дочитал свое заклинание: «Крест на крест, свет на тьму, с души Благовеи зло изыму, заверну его в глины липучей ком, глубоко под землей теперь его дом».
Потом наклонился к кувшину и протянул женщине берестяной ковшик, полный воды. Иссохшая береста пропускала редкие капли, и они падали в пыль, разбиваясь на мелкие тусклые бусинки, которые, немного прокатившись по земле, превращались в мокрые пятнышки.
– Испей из Перунова ключа, – сказал Велегаст, – и через каждый глоток повторишь такие слова: «Сила небесная, сила земная, сойдись воедино, будь водица святая, Перуновой дланью сбит камня замок, чтоб родник животворный Благовее помог».
Женщина приняла ковшик и недоверчиво покосилась на стражников, словно спрашивая их, пить или не пить.
– Пей, не бойся, – хохотнул молодой воин. – Если что не так, мы этого волхва тут же на копья взденем.
Велегаст не ответил на дерзкие слова, он был весь поглощен созерцанием женщины, пытаясь своим взглядом усилить воздействие чудесной влаги. Наконец Благовея сделала глоток и зашептала слова, потом еще и еще. Щеки ее порозовели, глаза засияли, и, когда она выпила почти все, ее было просто не узнать.
– Стой, – волхв взял ее за руку, не давая все выпить до дна. – Подставляй ладошки.