Страница:
– На крыши домов, что стоят рядом, посадишь стрелков. Оттуда весь частокол виден, а полати вообще, как на ладони, будут.
– Ну, ты удумал, – Мстивой опять недоверчиво наклонил голову.
– Давай, давай, поторапливайся! Возьми сейчас ополченцев, чтоб заранее на крышах площадки сделали и лестницы тоже. Время у нас еще есть. Часа три, не менее. Должны успеть.
– Это что, и есть твоя хитрость? – уже уходя, спросил сотник с легкой насмешкой.
– Нет, время моей хитрости еще не пришло, – нахмурился Ратибор. – И дай-то Бог, чтоб до нее дело не дошло.
Глава 2
Глава 3
– Ну, ты удумал, – Мстивой опять недоверчиво наклонил голову.
– Давай, давай, поторапливайся! Возьми сейчас ополченцев, чтоб заранее на крышах площадки сделали и лестницы тоже. Время у нас еще есть. Часа три, не менее. Должны успеть.
– Это что, и есть твоя хитрость? – уже уходя, спросил сотник с легкой насмешкой.
– Нет, время моей хитрости еще не пришло, – нахмурился Ратибор. – И дай-то Бог, чтоб до нее дело не дошло.
Глава 2
Дикая степь
Издревле Русь граничит с Дикой степью, изрыгающей со своих необъятных просторов орды кочевников. Уж и заставами богатырскими от нее отгораживалась, и Змиевыми валами[9] отпахивалась, и, казалось, утихло ее разбойное буйство, но нет-нет да и принесет вновь ветер степной на своих крыльях вражьи стрелы.
Сизый дымок от очага тонкой струйкой уходит через косой вырез в вершине юрты. Князь Куеля[10] сидит на вышитых войлочных подушках и смотрит через откинутый полог на заходящее солнце. Из века в век его предки ставили юрты именно так: единственным глазом дома кочевника прямо на запад, чтобы, выйдя утром в степь, видеть ту точку на горизонте, куда они уйдут сегодня или завтра. От поколения к поколению его народ шел по степи на запад, туда, где солнце, касаясь края земли, умирает, истекая кровью, чтобы на следующий день возродиться вновь. Встать в розовом тумане, умыться медовой росой и начать свой новый путь по небосклону, собирая рассыпанные в воздухе крупицы золотого света и небесных даров. Потом оно будет подниматься все выше и выше, наливаясь небесным золотом и сияя от того все ярче и ярче. Но вечером, умирая, оно уронит все свое золото, все собранные за день дары, где-то там, на далеком западе, насыщая землю сказочным богатством. Так гласила легенда, и весь его народ верил в это и упорно шел по сухим степям и каменистым предгорьям с одной надеждой: достичь той далекой благодатной земли. Они шли очень долго и уходили все дальше и дальше на запад, но эта земля все ускользала и ускользала от них. Порой казалось, что она уже совсем рядом: стоит лишь переплыть через реку или перейти горный хребет. Но вскоре становилось ясно, что это не так. Травы на пастбищах быстро истощались, и со всех сторон приходили злобные соседи, пытаясь отнять то малое, что имели они. Так его предкам пришлось научиться защищать свои юрты, так они стали воинами, и тогда они стали зваться кангары, что означало храбрейшие. Кангары разбили всех соседей, но снова ушли дальше потому, что сказочная земля ждала их. Вначале они даже не знали, как она называется, но потом встречные народы сказали им, что далеко на западе есть священная река Ра[11] и около нее находится неистощимая и благодатная земля по имени Ардар. Теперь кангары знали точно, что они недаром столько лет терпели, надеялись и верили в свою великую мечту. Теперь в их народе совсем не осталось тех, кто колебался и говорил, что лучше остаться в той долине или на тех холмах, а не бродить вечно по свету. Теперь все торопились дойти до земли Ардар, ведь если люди знают, как она называется, то значит она совсем рядом. Правда, мудрые старики, настороженно вглядываясь вдаль, говорили, что очень странно и непонятно, почему те народы, которые знают про благодатную землю, сами не ушли туда. Может быть, Землю упавшего солнца уже кто-то занял до них, или боги ее охраняют от непрошеных гостей. Но молодежь и слышать ничего не хотела об осторожности; быстрые кони храбрецов уносили юношей далеко вперед на поиски легендарной земли.
И вот, в один прекрасный день, они принесли радостную весть, что им удалось увидеть землю, которая, как чаша на пиру, наполнена до краев земными благами; и бескрайние луга с высоченной сочной травой, по которым бродят неисчислимые стада диких коз и оленей, и реки, полные удивительной рыбы, и табуны диких коней, быстрых, как ветер. Но самое главное было то, что эта земля касалась вод священной реки Ра, которая была широка, как море, и за которой почти не видно было другого берега суши. Конечно, это она, земля Ардар, решили кангары и вскоре достигли ее, и поселились на этой чудесной земле. Никто теперь уже не вспомнит, сколько прошло лет, полных счастья и изобилия, потому что никто не замечал времени, наслаждаясь каждым новым днем, как ниспосланным свыше чудом. Но однажды, вместо бледно-голубого небесного буслура, который на самом краю земли держит купол небесной юрты, кангары увидели тучи тьмы, ползущие по земле. Мужчины бросились искать оружие, потому что всем сразу стало ясно, что это пришла беда и им придется дорого заплатить за найденный ими земной рай. Долго и яростно бились кангары, защищая свою землю и свои юрты, где прятались жены и дети, но врагов было слишком много, и ради спасения оставшихся от неминуемой гибели они впервые встали на колени и поклонились жестоким чужеземцам. Так кангары стали платить дань хазарам. Но гордый народ не мог долго терпеть унижение, и вскоре нашлись люди, которые стали говорить, что легендарная земля Ардар лежит еще дальше на западе, за великой священной рекой Ра, и что надо идти искать ее, и иные люди, сказавшие, что надо накопить силы и освободить землю, ставшую им родной. Спорили кангары так же яростно, как и бились с врагами, и потому не стало между ними согласия, и некогда единый народ разделился на два разных народа: одни ушли дальше на запад за призраком счастья, а другие остались бороться за свое счастье там, где когда-то имели его. И те, кто остался, так тосковали по своим ушедшим братьям, что в знак памяти и скорби по потерянным родственникам обрезали рукава и полы своей одежды. Это должно было вечно напоминать оставшимся кангарам, что где-то там, вдалеке, есть оторванные от них родные братья и сестры, может быть, навсегда потерянные родичи и соплеменники.
Как разрешится спор, кто будет прав, могло показать только время. И те, кто ушел, доказали свое право называться кангарами, потому что сумели победить угров и изгнать их с занимаемой ими земли. Разбитые угры бежали в страну русов и дальше, а кангары поселились на их земле, чтобы накопить силы, прежде чем идти дальше, ибо народ русов, закрывавший дальнейший путь на запад, был знаменит своими воинами, и слава его всем внушала ужас. Среди тех, кто сумел завоевать свободу и новые земли, был и дед князя Куели, и его по обычаю назвали в честь его великого предка. Отец же князя Куели тоже был великим воином и тоже хотел повторить подвиг своего отца. Он собрал большое войско, потому что вместе с ним подросли новые мужчины, способные носить оружие, и пошел на земли русов потому, что именно там была истинная земля Ардар. Это он сразу понял, когда увидел, как золото стекает по островерхим крышам храмов русов. Конечно же, здесь солнце отдает земле свое небесное золото, и здесь должны быть собраны все мыслимые земные блага. А когда он увидел русов, то снова убедился в правоте своих догадок, потому что красивей людей он нигде не встречал. Их волосы были окрашены солнцем, а глаза – небесной синевой. Белокожие тела их были стройны и прекрасны, словно выточены из слоновой кости[12]. С трепетом в душе подошел степняк к этим людям, но дети этих прекрасных людей, увидев его, стали смеяться, показывать на князя пальцем и кричать:
– Печенги, печенги!
– И точно, печенеги, – сказали взрослые и тоже стали смеяться.
– Что это они кричат? – спросил он своего толмача.
– Они кричат, что вы похожи на обгорелые корешки, – пояснил толмач, который был из пленных угров и давно мечтал хоть как-нибудь отомстить кангарам.
Очень тогда разозлился отец князя, потому что, посмотрев на себя, увидел, что лицо его черно, а ноги кривы и коротки. Да, он действительно похож на обгорелый корешок, но он сумеет отомстить за эту несправедливость, он отберет землю у народа русов, и тогда солнце и небо Ардара сделают и его народ тоже прекрасным, а русов он прогонит в степь, где они сами станут печенегами. Так началась новая война. И вначале кангары-печенеги потерпели страшное поражение, потому что в душе их жил страх перед народом русов, и, когда небольшого роста воин русов удавил огромного печенежского богатыря[13] на глазах всего войска, печенеги бросились бежать, объятые суеверным ужасом. Большого труда стоило отцу Куели доказать всем, что русы такие же люди и так же слабы перед смертью, как и все. Он нападал на беззащитные поселения русов и приводил пленных к своим юртам, где на глазах своих воинов убивал русов, чтобы видели все, как легко и просто их лишить жизни. Так он прогнал страх из сердец своих воинов и вскоре смог впервые победить надменных русов и их князя Владимира.
Много с тех пор воды утекло, давно уже умирающий отец передал свою саблю и власть над родом Куеле. Он так и не смог отвоевать земли русов для своего сына, потому что слишком крепки были стены их городов и слишком много воинов погибло в долгой войне, а князь Владимир привел новых бойцов из далеких лесов, из земли вятичей. Эти вятичи, или, как они сами себя называли, венетичи, стреляли из луков, как боги[14]. Их длинные стрелы не знали промаха и летели намного дальше стрел печенегов. Стоя на высокой башне, такой стрелок один убивал сотню печенегов, и с этим ничего нельзя было поделать. Война угасла сама собой, и князь Куеля, взяв власть в свои руки, сразу же заключил мир с русами, потому что рядом в степи бродили кочевья хазар, их давних и заклятых врагов.
Князь Куеля никогда не воевал с хазарами, но его отец прекрасно помнил, сколько горя принесли хазары его народу, и часто рассказывал, как из-за них печенеги принуждены были покинуть свои земли. «Это страшный и коварный народ», – так он всегда заканчивал свой рассказ и предупреждал Куелю держаться от их стойбищ и городов подальше и никогда не иметь с ними никакого дела. Куеля слушал отца и не понимал его страха; хазары такие же кочевники, как и все жители степей, ничуть не лучше его воинов. Но завет отца он все же исполнял, как того требовал обычай, и до сего дня.
Сегодня же напротив него сидел хазарский посол, медленно пил кумыс и, щуря хитрые глаза, хвалил его богатство и его бесстрашных воинов. Куеля не знал, зачем он впустил в свою юрту хазарина, зачем нарушил отцовский завет. Может быть, он устал слепо повиноваться завещанной мудрости и решил проложить свой путь по степи и найти свою правду, как когда-то его великий дед, который сумел разорвать незыблемость круга родичей и увести часть людей за собой на те земли, которыми теперь свободно владеет его внук. А может быть, все это было простой прихотью печенежского князя, который пресытился однообразием бесконечных скучных дней, когда нет войны и ничто не веселит и не будоражит кровь.
«Ах, война, война! – подумал Куеля. – Ни танцы девушек, ни соколиная охота, ничто не заменит эту дрожь в руках в предвкушении битвы, это ничем не передаваемое наслаждение победы, когда враг повержен и в ужасе бежит, и воздух весь пропитан его кровью и той незримой силой, которая только что гнала чужих воинов в бой. Теперь эта сила исторгнута из их сердец непреодолимым чувством страха и притекает в грудь победителя одним могучим пьянящим потоком».
Он вздохнул и скосил узкие глаза на хазарина, продолжавшего лить свою льстивую речь. Терпение его было на пределе, но он хорошо знал простую формулу посольского дела: чем дольше говорит твой гость, тем важнее его просьба и тем больше можно потребовать золота за свое слово, слово печенежского князя. Поэтому Куеля ждал, поглядывая то на заходящее солнце, то на сизый дымок над танцующим пламенем, то на плескавшийся на дне чашки кумыс.
– Ты бы мог стать великим... – посол хотел сказать «печенежским князем», но осекся и вовремя поправился: – Великим кангарским князем, повелителем всех кангар.
«Ну, сейчас будет просить», – подумал Куеля и не ошибся.
Посол согнулся в низком восточном поклоне:
– Великий хазарский каган обращается к твоей мудрости и к твоей силе, способной свершить великие дела, которые прославят твое имя в веках, и предлагает тебе союз, умножающий мощь наших полков и дарующий нам новые победы над общими врагами.
Хазарин разогнул свою спину, и Куеля с удивлением обнаружил, что перед ним не лежат подобающие такому случаю дары. Это было наглостью, граничащей с презрением, но он, как завороженный, продолжал слушать болтовню посла о грядущем величии и о том, как великий хазарский каган почитает одного его, Куелю, среди всех прочих печенежских князей. Он слушал все это, глядя задумчиво на шею посла и мысленно представляя себе хлесткий удар сабли, и то, как покатится эта ненавистная хазарская голова к его ногам. Интересно, долго ли она после этого будет говорить или умолкнет сразу же? Он прикрыл глаза и открыл их вновь, словно пытаясь избавиться от искушения. Взгляд его опять прилип к толстой шее посла. Наконец хазарин перехватил этот взгляд, и смутная догадка отразилась на его лице легким испугом. Язык его застрял на полуслове во рту, и наступила гнетущая тишина. Лица старейшин племени, сидевших за спиной князя, вдруг потеряли любезное выражение с застывшей приклеенной улыбкой и сделались холодными и непроницаемыми с таким же застывшим выражением, но уже не улыбки, а чего-то другого, неведомого и зловещего.
– Слышал я, что каганбек[15] начал войну с русами, – преодолевая свое искушение и с трудом отводя взгляд от лоснящейся шеи, заговорил Куеля. – Неужели он думает, что я нарушу договор с ними и вступлю на дорогу войны, полную бед и лишений, где никто не знает своего завтрашнего дня, а счастье переменчиво, как осенний ветер.
– Что ты, что ты! – хазарин по-женски замахал руками. – Сила каганбека велика, и у него хватает воинов на войну с русами.
Тут терпение Куели лопнуло, и он в ярости вскочил на ноги с перекошенным от гнева лицом, опрокинув недопитую чашу с кумысом. В одно мгновение он оказался около хазарина и ударом ноги опрокинул его на спину. Обнаженная сабля, отливая кровью в свете закатного солнца, трепетала в его руках, как былинка на ветру, готовая в любой миг скользнуть вниз, к мягкому телу хазарина.
– Я посол великого кагана! – прохрипел хазарин, дрожа от страха. – Я посол!
– Посол?! – закричал Куеля гневно. – Послы переступают порог моей юрты, юрты князя кангаров, только с дарами. А ты либо лазутчик, либо глупец, достойный смерти!
– Я посол, я посол! Я привез от каганбека предложение союза, – извиваясь всем телом, бормотал хазарин.
– Змеиный выродок, как ты смеешь насмехаться надо мной, кангарским князем?! – Князь остановился, тяжело дыша, и рубанул саблей подушку, на которой только что сидел опрокинутый хазарин. – Змеиный выродок! Ты полагаешь, что кангарский князь позволит кому-либо воевать рядом с собой, послушав твою глупую болтовню? Твой хозяин либо так же глуп, как и ты, либо ты скрыл истинную цель своего появления на нашей земле.
Вдруг лицо Куели прояснилось догадкой:
– Да ты, наверное, лазутчик и высматриваешь, сколько у нас воинов и где лучше напасть, чтобы истребить всех нас до единого, как это вы хотели сделать со своими соплеменниками, которые отказались принять иудейскую[16] веру?
– Что ты, что ты! – хазарин снова замахал руками. – Кангарский князь слушал дурные слухи про наш народ. Клянусь тебе Иеговой[17], что намерения наши чисты и совершенно лишены злого умысла.
Печенег на секунду задумался, припоминая завещанные его отцом предания об истории и судьбе его народа, а также нелегких испытаниях, выпавших на их долю, и посол, уловив его настроение, тут же приподнялся на локтях и перешел в наступление:
– Зачем слушать рассказы о прошлом; они плохой советчик в настоящем. Сколько людей, столько и историй о прошлом. В прошлом нет правды; и как сказал один мудрец, то, что скажут про нас завтра, уже будет ложью.
Куеля наступил ногой на грудь хазарина:
– Если боги хотят наказать человека, они лишают его памяти, памяти о своем прошлом. Прошлого нет только у рабов, и только им не нужна своя история.
Лицо его вдруг страшно исказилось от гнева, и сабля, только что былинкой трепетавшая в его руке, молнией ринулась вниз. Хазарин взвизгнул, закрываясь руками, но клинок снова рассек только подушку, на которой сидел раньше посол, и вернулся на прежнее место, словно хищная птица на руку хозяина.
– Если ты сейчас же не скажешь мне, что каганбеку на самом деле нужно, я сделаю с тобой то же самое, а потом брошу твое мерзкое тело на съедение псам, и пусть за этим последует война и прольется кровь, но никто, ты слышишь, никто не посмеет унизить князя кангар!
– Скажу, скажу, – испуганно залепетал посол. – Все скажу, как положено, без утайки, все, как велел передать сам каганбек.
– Так говори же, – сабля Куели все еще колыхалась в его руке, не собираясь так просто ложиться обратно в ножны.
– Каганбек просил тебя, – посол запнулся, дрожащей рукой смахивая холодный пот со лба. – Каганбек нижайше просит тебя, о великий князь кангаров, перехватить русский караван, который скоро прибудет сюда, в твои прекрасные владения. Каганбеку стало известно, что в караване очень много товаров, и это все ты сможешь взять себе, а каганбеку из этого каравана нужен всего лишь только один человек. Один только человек! – хазарин выдавил из себя улыбку и развел руки в стороны, словно подчеркивая малость и ничтожность просьбы. – В залог нашей будущей дружбы.
– Караван с товарами? – Куеля презрительно щурится. – Ты верно перепутал меня с грабителем?
Сабля в его руке сама собой подпрыгнула вверх, и Куеля, обернувшись к старейшинам, засмеялся:
– Этот презренный думает, что мы будем воровать пшеницу, которую русы везут в Сурож. Князь кангар ворует пшеницу! Ха-ха-ха!
Он вдруг резко повернулся к страже, стоявшей у входа, и воинам, видневшимся через открытый полог юрты:
– Вы слышите, воины! Этот хазарин хочет заставить народ кангар воровать пшеницу!
Кажется, сама степь возмущенно загудела за порогом юрты, и отблеск заката упал на багровое от гнева лицо Куели.
– Князю кангар не нужно воровать пшеницу! – испуганно лепечет посол. – Я неудачно выразился! Я прошу простить меня! Я нижайше прошу простить меня! Я всего лишь должен передать просьбу каганбека захватить одного человека в караване. Я думал заинтересовать вас этим делом. Но, если вам не нужна пшеница, вы ее можете отослать каганбеку, и он с радостью купит ее. И хорошо заплатит.
– Хорошо заплатит? – казалось, мимика гнева дошла до предела, но лицо Куели продолжало меняться. – Кангары торгуют пшеницей?!
Степь снова возмущенно откликнулась полузвериным воем.
– Я думаю, это выгодно, – заикаясь выдавил из себя хазарин. – По двойной цене каганбек все заберет и заплатит золотом.
– Золотом?! – кажется, в мозгу Куели мешок пшеницы никак не мог лечь на одну доску рядом с золотой монетой, или его чутье подсказывало ему какой-то подвох.
– Да, золотом, – выдавили дрожащие губы посла. – Думаю, что это очень выгодно.
– Ты что-то недодумал, хазарин. А чтоб тебе легче думалось, – Куеля посмотрел нежно на свой клинок, который ему вдруг стало жалко марать о трясущееся тело этого низкого человека, – мы тебя немного приподымем над землей. Вдруг на высоте твой ум слегка прояснится.
– На кол его! – заорал Куеля, со свистом рассекая клинком воздух.
Стража мгновенно подхватила посла под руки и потащила его вон.
– Стойте, стойте! – заорал хазарин. – Я все скажу!
Князь повелительно поднял руку, и воины остановились.
– Все, все скажу! – продолжал орать посол, зажмурив глаза.
– Последний раз я слушаю твою змеиную речь и, если я не услышу в твоих словах правды... – Куеля посмотрел немигающим взглядом на багровый диск закатного солнца.
– Всю правду, как есть, – торопливо затараторил посол. – Там в караване серебро, много серебра. В пшенице спрятано.
– Серебро? – князь уперся ногой в трясущееся тело.
– Доподлинно серебро! – откликнулся смелея хазарин. – И ты его все сможешь взять, а каганбеку, в знак будущей дружбы, нужен из всего каравана только один человек.
– Серебро в караване, – задумчиво проговорил Куеля, словно не замечая просьбы и обещания дружбы. – Откуда такая уверенность?
Едва прозвучали слова о серебре, как посол впился пристальным взглядом в лицо печенега и зорко стал следить за ним, стараясь уловить хорошо знакомый огонек, который вспыхивает в человеческих глазах всякий раз, когда речь идет о серебре или золоте. Этот огонек надо уметь зажечь, а потом, осторожно подкидывая в него золото, раздувать его все сильней и сильней, пока человек весь не попадет под власть золотого тельца, а душа его не сожмется до размеров песчинки. С такими людьми посол любил работать; они были просты и понятны и не махали саблей, как этот ненормальный князь. Жажда обогащения, живущая в них, делала их послушными чужой воле, и была эта жажда ненасытна, ибо все, что противоестественно человеческой природе, все превращается в губительную страсть, незаметно уничтожающую самого человека. И хазарину показалось, что он видит в глазах Куели этот неповторимый лихорадочный огонек, этот ни с чем не сравнимый блеск зарождающейся жажды богатства.
«Вот он, долгожданный момент, когда все становится на свои места и принимает привычные очертания», – подумал он. Теперь ему, как одному из потомков великого Обадии, остается только умело оплести этого варварского князя паутиной золотых нитей, нитей обещания сказочного богатства, чтобы заставить его служить бездумно и слепо и покориться воле богоизбранного народа.
И он непременно это сделает, ибо уже многих гоев[18] одним только блеском золотых монет сумел заставить служить себе и убивать друг друга.
Сизый дымок от очага тонкой струйкой уходит через косой вырез в вершине юрты. Князь Куеля[10] сидит на вышитых войлочных подушках и смотрит через откинутый полог на заходящее солнце. Из века в век его предки ставили юрты именно так: единственным глазом дома кочевника прямо на запад, чтобы, выйдя утром в степь, видеть ту точку на горизонте, куда они уйдут сегодня или завтра. От поколения к поколению его народ шел по степи на запад, туда, где солнце, касаясь края земли, умирает, истекая кровью, чтобы на следующий день возродиться вновь. Встать в розовом тумане, умыться медовой росой и начать свой новый путь по небосклону, собирая рассыпанные в воздухе крупицы золотого света и небесных даров. Потом оно будет подниматься все выше и выше, наливаясь небесным золотом и сияя от того все ярче и ярче. Но вечером, умирая, оно уронит все свое золото, все собранные за день дары, где-то там, на далеком западе, насыщая землю сказочным богатством. Так гласила легенда, и весь его народ верил в это и упорно шел по сухим степям и каменистым предгорьям с одной надеждой: достичь той далекой благодатной земли. Они шли очень долго и уходили все дальше и дальше на запад, но эта земля все ускользала и ускользала от них. Порой казалось, что она уже совсем рядом: стоит лишь переплыть через реку или перейти горный хребет. Но вскоре становилось ясно, что это не так. Травы на пастбищах быстро истощались, и со всех сторон приходили злобные соседи, пытаясь отнять то малое, что имели они. Так его предкам пришлось научиться защищать свои юрты, так они стали воинами, и тогда они стали зваться кангары, что означало храбрейшие. Кангары разбили всех соседей, но снова ушли дальше потому, что сказочная земля ждала их. Вначале они даже не знали, как она называется, но потом встречные народы сказали им, что далеко на западе есть священная река Ра[11] и около нее находится неистощимая и благодатная земля по имени Ардар. Теперь кангары знали точно, что они недаром столько лет терпели, надеялись и верили в свою великую мечту. Теперь в их народе совсем не осталось тех, кто колебался и говорил, что лучше остаться в той долине или на тех холмах, а не бродить вечно по свету. Теперь все торопились дойти до земли Ардар, ведь если люди знают, как она называется, то значит она совсем рядом. Правда, мудрые старики, настороженно вглядываясь вдаль, говорили, что очень странно и непонятно, почему те народы, которые знают про благодатную землю, сами не ушли туда. Может быть, Землю упавшего солнца уже кто-то занял до них, или боги ее охраняют от непрошеных гостей. Но молодежь и слышать ничего не хотела об осторожности; быстрые кони храбрецов уносили юношей далеко вперед на поиски легендарной земли.
И вот, в один прекрасный день, они принесли радостную весть, что им удалось увидеть землю, которая, как чаша на пиру, наполнена до краев земными благами; и бескрайние луга с высоченной сочной травой, по которым бродят неисчислимые стада диких коз и оленей, и реки, полные удивительной рыбы, и табуны диких коней, быстрых, как ветер. Но самое главное было то, что эта земля касалась вод священной реки Ра, которая была широка, как море, и за которой почти не видно было другого берега суши. Конечно, это она, земля Ардар, решили кангары и вскоре достигли ее, и поселились на этой чудесной земле. Никто теперь уже не вспомнит, сколько прошло лет, полных счастья и изобилия, потому что никто не замечал времени, наслаждаясь каждым новым днем, как ниспосланным свыше чудом. Но однажды, вместо бледно-голубого небесного буслура, который на самом краю земли держит купол небесной юрты, кангары увидели тучи тьмы, ползущие по земле. Мужчины бросились искать оружие, потому что всем сразу стало ясно, что это пришла беда и им придется дорого заплатить за найденный ими земной рай. Долго и яростно бились кангары, защищая свою землю и свои юрты, где прятались жены и дети, но врагов было слишком много, и ради спасения оставшихся от неминуемой гибели они впервые встали на колени и поклонились жестоким чужеземцам. Так кангары стали платить дань хазарам. Но гордый народ не мог долго терпеть унижение, и вскоре нашлись люди, которые стали говорить, что легендарная земля Ардар лежит еще дальше на западе, за великой священной рекой Ра, и что надо идти искать ее, и иные люди, сказавшие, что надо накопить силы и освободить землю, ставшую им родной. Спорили кангары так же яростно, как и бились с врагами, и потому не стало между ними согласия, и некогда единый народ разделился на два разных народа: одни ушли дальше на запад за призраком счастья, а другие остались бороться за свое счастье там, где когда-то имели его. И те, кто остался, так тосковали по своим ушедшим братьям, что в знак памяти и скорби по потерянным родственникам обрезали рукава и полы своей одежды. Это должно было вечно напоминать оставшимся кангарам, что где-то там, вдалеке, есть оторванные от них родные братья и сестры, может быть, навсегда потерянные родичи и соплеменники.
Как разрешится спор, кто будет прав, могло показать только время. И те, кто ушел, доказали свое право называться кангарами, потому что сумели победить угров и изгнать их с занимаемой ими земли. Разбитые угры бежали в страну русов и дальше, а кангары поселились на их земле, чтобы накопить силы, прежде чем идти дальше, ибо народ русов, закрывавший дальнейший путь на запад, был знаменит своими воинами, и слава его всем внушала ужас. Среди тех, кто сумел завоевать свободу и новые земли, был и дед князя Куели, и его по обычаю назвали в честь его великого предка. Отец же князя Куели тоже был великим воином и тоже хотел повторить подвиг своего отца. Он собрал большое войско, потому что вместе с ним подросли новые мужчины, способные носить оружие, и пошел на земли русов потому, что именно там была истинная земля Ардар. Это он сразу понял, когда увидел, как золото стекает по островерхим крышам храмов русов. Конечно же, здесь солнце отдает земле свое небесное золото, и здесь должны быть собраны все мыслимые земные блага. А когда он увидел русов, то снова убедился в правоте своих догадок, потому что красивей людей он нигде не встречал. Их волосы были окрашены солнцем, а глаза – небесной синевой. Белокожие тела их были стройны и прекрасны, словно выточены из слоновой кости[12]. С трепетом в душе подошел степняк к этим людям, но дети этих прекрасных людей, увидев его, стали смеяться, показывать на князя пальцем и кричать:
– Печенги, печенги!
– И точно, печенеги, – сказали взрослые и тоже стали смеяться.
– Что это они кричат? – спросил он своего толмача.
– Они кричат, что вы похожи на обгорелые корешки, – пояснил толмач, который был из пленных угров и давно мечтал хоть как-нибудь отомстить кангарам.
Очень тогда разозлился отец князя, потому что, посмотрев на себя, увидел, что лицо его черно, а ноги кривы и коротки. Да, он действительно похож на обгорелый корешок, но он сумеет отомстить за эту несправедливость, он отберет землю у народа русов, и тогда солнце и небо Ардара сделают и его народ тоже прекрасным, а русов он прогонит в степь, где они сами станут печенегами. Так началась новая война. И вначале кангары-печенеги потерпели страшное поражение, потому что в душе их жил страх перед народом русов, и, когда небольшого роста воин русов удавил огромного печенежского богатыря[13] на глазах всего войска, печенеги бросились бежать, объятые суеверным ужасом. Большого труда стоило отцу Куели доказать всем, что русы такие же люди и так же слабы перед смертью, как и все. Он нападал на беззащитные поселения русов и приводил пленных к своим юртам, где на глазах своих воинов убивал русов, чтобы видели все, как легко и просто их лишить жизни. Так он прогнал страх из сердец своих воинов и вскоре смог впервые победить надменных русов и их князя Владимира.
Много с тех пор воды утекло, давно уже умирающий отец передал свою саблю и власть над родом Куеле. Он так и не смог отвоевать земли русов для своего сына, потому что слишком крепки были стены их городов и слишком много воинов погибло в долгой войне, а князь Владимир привел новых бойцов из далеких лесов, из земли вятичей. Эти вятичи, или, как они сами себя называли, венетичи, стреляли из луков, как боги[14]. Их длинные стрелы не знали промаха и летели намного дальше стрел печенегов. Стоя на высокой башне, такой стрелок один убивал сотню печенегов, и с этим ничего нельзя было поделать. Война угасла сама собой, и князь Куеля, взяв власть в свои руки, сразу же заключил мир с русами, потому что рядом в степи бродили кочевья хазар, их давних и заклятых врагов.
Князь Куеля никогда не воевал с хазарами, но его отец прекрасно помнил, сколько горя принесли хазары его народу, и часто рассказывал, как из-за них печенеги принуждены были покинуть свои земли. «Это страшный и коварный народ», – так он всегда заканчивал свой рассказ и предупреждал Куелю держаться от их стойбищ и городов подальше и никогда не иметь с ними никакого дела. Куеля слушал отца и не понимал его страха; хазары такие же кочевники, как и все жители степей, ничуть не лучше его воинов. Но завет отца он все же исполнял, как того требовал обычай, и до сего дня.
Сегодня же напротив него сидел хазарский посол, медленно пил кумыс и, щуря хитрые глаза, хвалил его богатство и его бесстрашных воинов. Куеля не знал, зачем он впустил в свою юрту хазарина, зачем нарушил отцовский завет. Может быть, он устал слепо повиноваться завещанной мудрости и решил проложить свой путь по степи и найти свою правду, как когда-то его великий дед, который сумел разорвать незыблемость круга родичей и увести часть людей за собой на те земли, которыми теперь свободно владеет его внук. А может быть, все это было простой прихотью печенежского князя, который пресытился однообразием бесконечных скучных дней, когда нет войны и ничто не веселит и не будоражит кровь.
«Ах, война, война! – подумал Куеля. – Ни танцы девушек, ни соколиная охота, ничто не заменит эту дрожь в руках в предвкушении битвы, это ничем не передаваемое наслаждение победы, когда враг повержен и в ужасе бежит, и воздух весь пропитан его кровью и той незримой силой, которая только что гнала чужих воинов в бой. Теперь эта сила исторгнута из их сердец непреодолимым чувством страха и притекает в грудь победителя одним могучим пьянящим потоком».
Он вздохнул и скосил узкие глаза на хазарина, продолжавшего лить свою льстивую речь. Терпение его было на пределе, но он хорошо знал простую формулу посольского дела: чем дольше говорит твой гость, тем важнее его просьба и тем больше можно потребовать золота за свое слово, слово печенежского князя. Поэтому Куеля ждал, поглядывая то на заходящее солнце, то на сизый дымок над танцующим пламенем, то на плескавшийся на дне чашки кумыс.
– Ты бы мог стать великим... – посол хотел сказать «печенежским князем», но осекся и вовремя поправился: – Великим кангарским князем, повелителем всех кангар.
«Ну, сейчас будет просить», – подумал Куеля и не ошибся.
Посол согнулся в низком восточном поклоне:
– Великий хазарский каган обращается к твоей мудрости и к твоей силе, способной свершить великие дела, которые прославят твое имя в веках, и предлагает тебе союз, умножающий мощь наших полков и дарующий нам новые победы над общими врагами.
Хазарин разогнул свою спину, и Куеля с удивлением обнаружил, что перед ним не лежат подобающие такому случаю дары. Это было наглостью, граничащей с презрением, но он, как завороженный, продолжал слушать болтовню посла о грядущем величии и о том, как великий хазарский каган почитает одного его, Куелю, среди всех прочих печенежских князей. Он слушал все это, глядя задумчиво на шею посла и мысленно представляя себе хлесткий удар сабли, и то, как покатится эта ненавистная хазарская голова к его ногам. Интересно, долго ли она после этого будет говорить или умолкнет сразу же? Он прикрыл глаза и открыл их вновь, словно пытаясь избавиться от искушения. Взгляд его опять прилип к толстой шее посла. Наконец хазарин перехватил этот взгляд, и смутная догадка отразилась на его лице легким испугом. Язык его застрял на полуслове во рту, и наступила гнетущая тишина. Лица старейшин племени, сидевших за спиной князя, вдруг потеряли любезное выражение с застывшей приклеенной улыбкой и сделались холодными и непроницаемыми с таким же застывшим выражением, но уже не улыбки, а чего-то другого, неведомого и зловещего.
– Слышал я, что каганбек[15] начал войну с русами, – преодолевая свое искушение и с трудом отводя взгляд от лоснящейся шеи, заговорил Куеля. – Неужели он думает, что я нарушу договор с ними и вступлю на дорогу войны, полную бед и лишений, где никто не знает своего завтрашнего дня, а счастье переменчиво, как осенний ветер.
– Что ты, что ты! – хазарин по-женски замахал руками. – Сила каганбека велика, и у него хватает воинов на войну с русами.
Тут терпение Куели лопнуло, и он в ярости вскочил на ноги с перекошенным от гнева лицом, опрокинув недопитую чашу с кумысом. В одно мгновение он оказался около хазарина и ударом ноги опрокинул его на спину. Обнаженная сабля, отливая кровью в свете закатного солнца, трепетала в его руках, как былинка на ветру, готовая в любой миг скользнуть вниз, к мягкому телу хазарина.
– Я посол великого кагана! – прохрипел хазарин, дрожа от страха. – Я посол!
– Посол?! – закричал Куеля гневно. – Послы переступают порог моей юрты, юрты князя кангаров, только с дарами. А ты либо лазутчик, либо глупец, достойный смерти!
– Я посол, я посол! Я привез от каганбека предложение союза, – извиваясь всем телом, бормотал хазарин.
– Змеиный выродок, как ты смеешь насмехаться надо мной, кангарским князем?! – Князь остановился, тяжело дыша, и рубанул саблей подушку, на которой только что сидел опрокинутый хазарин. – Змеиный выродок! Ты полагаешь, что кангарский князь позволит кому-либо воевать рядом с собой, послушав твою глупую болтовню? Твой хозяин либо так же глуп, как и ты, либо ты скрыл истинную цель своего появления на нашей земле.
Вдруг лицо Куели прояснилось догадкой:
– Да ты, наверное, лазутчик и высматриваешь, сколько у нас воинов и где лучше напасть, чтобы истребить всех нас до единого, как это вы хотели сделать со своими соплеменниками, которые отказались принять иудейскую[16] веру?
– Что ты, что ты! – хазарин снова замахал руками. – Кангарский князь слушал дурные слухи про наш народ. Клянусь тебе Иеговой[17], что намерения наши чисты и совершенно лишены злого умысла.
Печенег на секунду задумался, припоминая завещанные его отцом предания об истории и судьбе его народа, а также нелегких испытаниях, выпавших на их долю, и посол, уловив его настроение, тут же приподнялся на локтях и перешел в наступление:
– Зачем слушать рассказы о прошлом; они плохой советчик в настоящем. Сколько людей, столько и историй о прошлом. В прошлом нет правды; и как сказал один мудрец, то, что скажут про нас завтра, уже будет ложью.
Куеля наступил ногой на грудь хазарина:
– Если боги хотят наказать человека, они лишают его памяти, памяти о своем прошлом. Прошлого нет только у рабов, и только им не нужна своя история.
Лицо его вдруг страшно исказилось от гнева, и сабля, только что былинкой трепетавшая в его руке, молнией ринулась вниз. Хазарин взвизгнул, закрываясь руками, но клинок снова рассек только подушку, на которой сидел раньше посол, и вернулся на прежнее место, словно хищная птица на руку хозяина.
– Если ты сейчас же не скажешь мне, что каганбеку на самом деле нужно, я сделаю с тобой то же самое, а потом брошу твое мерзкое тело на съедение псам, и пусть за этим последует война и прольется кровь, но никто, ты слышишь, никто не посмеет унизить князя кангар!
– Скажу, скажу, – испуганно залепетал посол. – Все скажу, как положено, без утайки, все, как велел передать сам каганбек.
– Так говори же, – сабля Куели все еще колыхалась в его руке, не собираясь так просто ложиться обратно в ножны.
– Каганбек просил тебя, – посол запнулся, дрожащей рукой смахивая холодный пот со лба. – Каганбек нижайше просит тебя, о великий князь кангаров, перехватить русский караван, который скоро прибудет сюда, в твои прекрасные владения. Каганбеку стало известно, что в караване очень много товаров, и это все ты сможешь взять себе, а каганбеку из этого каравана нужен всего лишь только один человек. Один только человек! – хазарин выдавил из себя улыбку и развел руки в стороны, словно подчеркивая малость и ничтожность просьбы. – В залог нашей будущей дружбы.
– Караван с товарами? – Куеля презрительно щурится. – Ты верно перепутал меня с грабителем?
Сабля в его руке сама собой подпрыгнула вверх, и Куеля, обернувшись к старейшинам, засмеялся:
– Этот презренный думает, что мы будем воровать пшеницу, которую русы везут в Сурож. Князь кангар ворует пшеницу! Ха-ха-ха!
Он вдруг резко повернулся к страже, стоявшей у входа, и воинам, видневшимся через открытый полог юрты:
– Вы слышите, воины! Этот хазарин хочет заставить народ кангар воровать пшеницу!
Кажется, сама степь возмущенно загудела за порогом юрты, и отблеск заката упал на багровое от гнева лицо Куели.
– Князю кангар не нужно воровать пшеницу! – испуганно лепечет посол. – Я неудачно выразился! Я прошу простить меня! Я нижайше прошу простить меня! Я всего лишь должен передать просьбу каганбека захватить одного человека в караване. Я думал заинтересовать вас этим делом. Но, если вам не нужна пшеница, вы ее можете отослать каганбеку, и он с радостью купит ее. И хорошо заплатит.
– Хорошо заплатит? – казалось, мимика гнева дошла до предела, но лицо Куели продолжало меняться. – Кангары торгуют пшеницей?!
Степь снова возмущенно откликнулась полузвериным воем.
– Я думаю, это выгодно, – заикаясь выдавил из себя хазарин. – По двойной цене каганбек все заберет и заплатит золотом.
– Золотом?! – кажется, в мозгу Куели мешок пшеницы никак не мог лечь на одну доску рядом с золотой монетой, или его чутье подсказывало ему какой-то подвох.
– Да, золотом, – выдавили дрожащие губы посла. – Думаю, что это очень выгодно.
– Ты что-то недодумал, хазарин. А чтоб тебе легче думалось, – Куеля посмотрел нежно на свой клинок, который ему вдруг стало жалко марать о трясущееся тело этого низкого человека, – мы тебя немного приподымем над землей. Вдруг на высоте твой ум слегка прояснится.
– На кол его! – заорал Куеля, со свистом рассекая клинком воздух.
Стража мгновенно подхватила посла под руки и потащила его вон.
– Стойте, стойте! – заорал хазарин. – Я все скажу!
Князь повелительно поднял руку, и воины остановились.
– Все, все скажу! – продолжал орать посол, зажмурив глаза.
– Последний раз я слушаю твою змеиную речь и, если я не услышу в твоих словах правды... – Куеля посмотрел немигающим взглядом на багровый диск закатного солнца.
– Всю правду, как есть, – торопливо затараторил посол. – Там в караване серебро, много серебра. В пшенице спрятано.
– Серебро? – князь уперся ногой в трясущееся тело.
– Доподлинно серебро! – откликнулся смелея хазарин. – И ты его все сможешь взять, а каганбеку, в знак будущей дружбы, нужен из всего каравана только один человек.
– Серебро в караване, – задумчиво проговорил Куеля, словно не замечая просьбы и обещания дружбы. – Откуда такая уверенность?
Едва прозвучали слова о серебре, как посол впился пристальным взглядом в лицо печенега и зорко стал следить за ним, стараясь уловить хорошо знакомый огонек, который вспыхивает в человеческих глазах всякий раз, когда речь идет о серебре или золоте. Этот огонек надо уметь зажечь, а потом, осторожно подкидывая в него золото, раздувать его все сильней и сильней, пока человек весь не попадет под власть золотого тельца, а душа его не сожмется до размеров песчинки. С такими людьми посол любил работать; они были просты и понятны и не махали саблей, как этот ненормальный князь. Жажда обогащения, живущая в них, делала их послушными чужой воле, и была эта жажда ненасытна, ибо все, что противоестественно человеческой природе, все превращается в губительную страсть, незаметно уничтожающую самого человека. И хазарину показалось, что он видит в глазах Куели этот неповторимый лихорадочный огонек, этот ни с чем не сравнимый блеск зарождающейся жажды богатства.
«Вот он, долгожданный момент, когда все становится на свои места и принимает привычные очертания», – подумал он. Теперь ему, как одному из потомков великого Обадии, остается только умело оплести этого варварского князя паутиной золотых нитей, нитей обещания сказочного богатства, чтобы заставить его служить бездумно и слепо и покориться воле богоизбранного народа.
И он непременно это сделает, ибо уже многих гоев[18] одним только блеском золотых монет сумел заставить служить себе и убивать друг друга.
Глава 3
Берегиня
Уже три недели идет из Чернигова по степи русский караван к Белой Веже, ничего не зная о том, как мир изменился за это время. Не ведают караванщики ни о том, что в Киеве внезапно умер Великий князь Владимир Святославович, ни о том, что начали хазары войну, вознамерившись вернуть отнятые у них Святославом города, а вместе с тем – былую мощь и славу Хазарского Каганата. Долго ждали и высчитывали иудеи-кабалисты нужный день для ответного удара, долго копили силу, собирая тарханов и ал-арсиев, и вот этот час пробил, но первое, что теперь сделает их каганбек, – это захватит Белую Вежу и вернет этой крепости хазарское имя Саркел.
Серый жеребец легко вынес Верена[19] на вершину невысокого пологого холма и, нетерпеливо ударив копытом, остановился. Всадник вытер пот со лба и, тряхнув рыжевато-русыми волосами, огляделся. Отсюда открывался чудесный вид на долину реки Калитвы, несущей свои ленивые воды сквозь густые заросли рогоза к прозрачным струям широкого Северского Донца. Невелика тихая Калитва, болотисты ее берега, но и в ней есть несказанное очарование живого существа, с удивительной нежной душой, которую позволяют увидеть только Светлые Боги и которая пытается достучаться до человека то волшебным шепотом волны, то таинственным отблеском серебристых рыбок, скользящих через отмели с золотистым песком в темно-зеленые омуты. Есть эта душа, и недаром сонные ракиты то там, то здесь склоняют над речной свежестью свои печальные кроны, словно беседуют с сестрицей-рекой. Раньше человек понимал эти беседы, слышал голоса речных духов и духов деревьев, но теперь давно уж все не так. Нет больше людей, которые понимают язык природы, и только легенды повествуют о том, что когда-то человек знал имена духов рек, озер и деревьев, и они любили его и помогали ему.
Серый жеребец легко вынес Верена[19] на вершину невысокого пологого холма и, нетерпеливо ударив копытом, остановился. Всадник вытер пот со лба и, тряхнув рыжевато-русыми волосами, огляделся. Отсюда открывался чудесный вид на долину реки Калитвы, несущей свои ленивые воды сквозь густые заросли рогоза к прозрачным струям широкого Северского Донца. Невелика тихая Калитва, болотисты ее берега, но и в ней есть несказанное очарование живого существа, с удивительной нежной душой, которую позволяют увидеть только Светлые Боги и которая пытается достучаться до человека то волшебным шепотом волны, то таинственным отблеском серебристых рыбок, скользящих через отмели с золотистым песком в темно-зеленые омуты. Есть эта душа, и недаром сонные ракиты то там, то здесь склоняют над речной свежестью свои печальные кроны, словно беседуют с сестрицей-рекой. Раньше человек понимал эти беседы, слышал голоса речных духов и духов деревьев, но теперь давно уж все не так. Нет больше людей, которые понимают язык природы, и только легенды повествуют о том, что когда-то человек знал имена духов рек, озер и деревьев, и они любили его и помогали ему.