Ты любишь мои руки, глаза, губы, но так странно, что даже ночью, когда и светлячок выглядит лампой, тебе не видно моей свечи. А она мерцает сквозь сорочку, одеяло, пытаясь высветить всего тебя. Ты же, прикасаясь ко мне, ворчишь: "Какие холодные пальцы-лягушата! И когда согреешься?"
С минуты на минуту должны были прийти подруги. Но она так устала, что решила прилечь и немного отдохнуть. Лишь коснулась головой диванной подушки, как ее подхватила, понесла метель.
За ней мчался отряд мотоциклистов, шестнадцатилетних мальчишек. Впереди - Чубчик. Они пролетели через весь город и остановились у дома на Московском шоссе.
- Вот здесь, - сказала она.
Из дому вышла Феодосия с трехпалым псом.
- Ай, хороши ребята! - улыбнулась бабка, осмотрев мотоциклетный отряд. - От таких ни один браконьер-разбойник не уйдет.
Феодосия трижды свистнула, и хромой пес превратился в златогривого коня, а на плечах ее запестрел плащ в алых маках.
- За мной, в Большой каньон! - гаркнула бабка, и отряд помчался за скакуном.
А она поехала домой, где ее ждали подруги. И от того, что дома у нее кто-то был, сердце ее согревалось.
По пути заглянула в окно Орфея. Нарядный, в белой гипюровой сорочке, он сидел за пианино, а с дивана на него влюбленно смотрели ребятишки и жена. Музыка и покой поселились в этой семье, и она радостная поехала дальше. Нужно было навестить Лимонникова. Отыскала его с трудом. Он жил теперь в другом доме, подарив одну комнату Ларе с ребенком. Лицо Лимонникова было чистым и розовым, а рост увеличен на двадцать сантиметров.
Домой, скорей, пока не пробило двенадцать. Они вышли встречать ее. Но почему смотрят такими глазами? И зачем пришел Сашенька?
- Что-нибудь случилось? - екнуло сердце. - С Мишуком? Валериком?
- Вот уж и испугалась. Все в порядке, - подхватила ее под руку Смурая. - С этим мотоциклом и забыла о своем юбилее.
- Нет, правда? - не поверила она, все еще чувствуя противное еканье в груди.
- Невера, - улыбнулся Сашенька. - Поздравляю. - И протянул ей букетик фиалок.
Они вошли в подъезд.
- А тебе идет этот наряд, - усмехнулся он, осматривая ее спортивный костюм, шлем, и неожиданно осекся. Лицо его побледнело.
- Что с тобой? - всполошилась она.
- Ты?.. Это ты? - с трудом проговорил он.
Она непонимающе оглянулась на подруг, и увидела, что они тоже изменились в лице.
- Аня, - пролепетала Смурая. - Иди и загляни в зеркало.
Пожав плечами, она поднялась к себе, подошла к овальному зеркалу. Рассмеялась.
- Ну его, оно сегодня шутит веселее, чем всегда. - Подошла к другому, прямоугольному. - Я же говорила этой девчонке, меня здорово разукрасил морозец. И впрямь девушка.
Сняла шлем, стряхнула снег с бровей, щек. Опять посмотрела в зеркало, и глаза ее округлились; оттуда глядела двадцатилетняя Аннушка Зорина. - Что за бес...
Зазвонил телефон. Она сняла трубку.
- С Новым годом, - сказал голос Аленушкина.
- С Новым годом, - ответила она.
- Что новенького?
- Много кое-чего, - сказала со значением.
- Голос у вас сегодня какой-то звонкий, молодой.
- И голос? - пробормотала она, и ее стал разбирать смех. - Это все потому, что мне сегодня шестьдесят.
- Ну? Поздравляю, голубушка. От всей души!
Поймала взгляд Сашеньки: давно не видела этот его взгляд - испуганный, влюбленный, ревнивый. И поспешила повесить трубку.
Все трое продолжали смотреть на нее. Тогда, не понимая, что же все-таки происходит, она собралась с духом и, отгоняя туманящие голову мысли, сказала, как можно равнодушней:
- Зеркала врут. И мое лицо тоже. Рассудите, как я могла оставить вас в своем возрасте, а сама перескочить назад, в другой? Это было бы предательством. Просто сегодня долго дышала свежим воздухом. - И увидела, как Черноморец стала медленно оседать в обмороке. Едва успели подхватить ее, отвели на диван, потерли виски ватой, смоченной в уксусе.
- А где Роща? - обернулась она к Сашеньке. - Почему ты без нее?
Он замялся.
Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала:
- Поехали.
- Куда же ты? - бросилась к ней Смурая и расплакалась, недоверчиво касаясь ее щеки, узнавая и любя в ней свою молодость.
Она обняла подругу:
- Мы скоро вернемся. Привезем Рощу.
Нахлобучила шлем и дала Сашеньке знак следовать за ней.
Опять снежные звезды леденили ее лицо. Она летела на мотоцикле и думала - вот сейчас увидит Рощу и скажет:
- Ты Сашеньку не бросай. Завлекла, так теперь не бросай. Плохо ему будет самому. Он не вредный. Скучным бывает, нудным, капризным. Но ты, пожалуйста, терпи, раз уж связалась с ним. Не слушай подруг, не сбивай себя бабьими сплетнями. Помни: сплошных праздников не бывает. Только с тем и будешь счастлива, кто без тебя не может.
Они мчались по уже новогоднему городу - белому, чистому и светлому от снега. И чем быстрее летел мотоцикл, тем крепче обнимал ее Сашенька. Она знала, что это не ее обнимает он, а Аннушку Зорину, или может, Рощу, и улыбалась сомкнутыми губами. Было ей непривычно хорошо от этих объятий и от того состояния души, которое в последнее время все чаще и чаще приходило к ней.
Вот наконец встретились.
- Здравствуй, Роще! Едем ко мне домой, расскажу тебе все по порядку. Вот он, мой дом. На стене у счетчика висит ключ. Возьми его и спустись вниз. Мотоцикл обычно стоит в подвале. Вот ключ. Ну же, ну! Волнуешься, потому и не лезет в скважину. Спокойней и смелей! Удивляешься, как это я выволакивала его каждый раз по ступенькам вверх? Ничего удивительного карабкаться вверх хоть и тяжело, но приятней, чем ползти вниз. Не пугайся, он вначале всегда так дерзко рычит, а потом укрощается. Слышишь, в каком нетерпении дрожит его теплое бордовое тело? Держись за мои плечи. Поехали! Нас ждут!
Полночь. Улицы пустынны, можно развить скорость и тогда опять почувствуешь ЭТО. Сейчас, еще немного, еще чуть-чуть. Хоть раз в жизни ЭТО надо испытать каждому: когда не поймешь - тебе ли шестьдесят или мне тридцать, тебе ли двадцать или мне восемьдесят и кто ты - Роща или Табачкова, а может, еще кто-то третий, четвертый: Завьялов, Лимонников, девочка с котом, бабка Феодосия, Черноморец, Смурая, Катюша. Ты прекрасна и уродлива, свежа и морщиниста, сильна и беспомощна. Тебя любят и покидают, жалеют и ненавидят. "Будь со мной навсегда" - шепчут тебе и тут же предательски отворачиваются, Кричат "Не уходи!" и выталкивают из памяти вон. И тебе нужно все это перестрадать, во все вжиться, ко всему притерпеться и выдержать. И однажды поймешь: ни дружба, ни любовь, ни удача не проходят, не исчезают, как это тебе казалось раньше. Все с тобой, навсегда, если хоть раз пережил ЭТО: когда у тебя множество глаз и рук, характеров и судеб, имен и лиц, а сердце одно - обыкновенное, маленькое, жалкое, отчаянно бьющееся птахой, готовое вот-вот разорваться. Но может, вовсе и не нужно никуда ехать, чтобы узнать все это, потому что он всегда рядом, зовет и грустит, поет и плачет, тот голосок:
"Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!"
Весной, когда над городом кружил тополиный пух, на проспекте Кирова открылась выставка местных художников.
Среди портретов виноградарей и строителей, ласковых марин и строгих горных пейзажей висела работа Симферопольского художника Александра Табачкова под названием "Амазонка". Картина была написана в охристо-багряных тонах и притягивала фантастичностью сюжета: над крышами пустынного, еще не пробудившегося ото сна города парил силуэт женщины-мотоциклистки. В первых лучах рассветного солнца ее шлем пылал алым цветком, а мотоцикл отбрасывал на улицы города причудливую тень в виде летящего тонконогого коня.
Кто-то открыл, что в трех шагах от картины силуэт мотоциклистки неуловимо истончается, становится изящней, из-под шлема выбивается прядь густых волос, и уже на мотоцикле не женщина в летах, а юная, полная сил девушка. Фигура ее напряженно слита с машиной, которая, кажется, вот-вот слетит с полотна и ворвется в зал.
У картины вмиг собралась толпа. Всем хотелось поймать эту двойственность изображения. Многие стали узнавать в женщине ту, о которой последнее время рассказывали легенды.
Редко когда на выставках подобного рода говорили так много не столько о достоинствах кисти художника, сколько о том, кого она запечатлела.
- Эта женщина попала в аварию и теперь в больнице, - уверяли одни.
- Ерунда, - кипятились другие.
- Ее уже давно нет. А может, никогда и не было, - утверждали третьи.
Но ходил по залу высокий седой человек в берете, прислушивался к разговорам и сердито возражал:
- Не верьте глупым россказням! Она каждый вечер проносится через весь город на своем мотоцикле. Вы разве не слышите?
С минуты на минуту должны были прийти подруги. Но она так устала, что решила прилечь и немного отдохнуть. Лишь коснулась головой диванной подушки, как ее подхватила, понесла метель.
За ней мчался отряд мотоциклистов, шестнадцатилетних мальчишек. Впереди - Чубчик. Они пролетели через весь город и остановились у дома на Московском шоссе.
- Вот здесь, - сказала она.
Из дому вышла Феодосия с трехпалым псом.
- Ай, хороши ребята! - улыбнулась бабка, осмотрев мотоциклетный отряд. - От таких ни один браконьер-разбойник не уйдет.
Феодосия трижды свистнула, и хромой пес превратился в златогривого коня, а на плечах ее запестрел плащ в алых маках.
- За мной, в Большой каньон! - гаркнула бабка, и отряд помчался за скакуном.
А она поехала домой, где ее ждали подруги. И от того, что дома у нее кто-то был, сердце ее согревалось.
По пути заглянула в окно Орфея. Нарядный, в белой гипюровой сорочке, он сидел за пианино, а с дивана на него влюбленно смотрели ребятишки и жена. Музыка и покой поселились в этой семье, и она радостная поехала дальше. Нужно было навестить Лимонникова. Отыскала его с трудом. Он жил теперь в другом доме, подарив одну комнату Ларе с ребенком. Лицо Лимонникова было чистым и розовым, а рост увеличен на двадцать сантиметров.
Домой, скорей, пока не пробило двенадцать. Они вышли встречать ее. Но почему смотрят такими глазами? И зачем пришел Сашенька?
- Что-нибудь случилось? - екнуло сердце. - С Мишуком? Валериком?
- Вот уж и испугалась. Все в порядке, - подхватила ее под руку Смурая. - С этим мотоциклом и забыла о своем юбилее.
- Нет, правда? - не поверила она, все еще чувствуя противное еканье в груди.
- Невера, - улыбнулся Сашенька. - Поздравляю. - И протянул ей букетик фиалок.
Они вошли в подъезд.
- А тебе идет этот наряд, - усмехнулся он, осматривая ее спортивный костюм, шлем, и неожиданно осекся. Лицо его побледнело.
- Что с тобой? - всполошилась она.
- Ты?.. Это ты? - с трудом проговорил он.
Она непонимающе оглянулась на подруг, и увидела, что они тоже изменились в лице.
- Аня, - пролепетала Смурая. - Иди и загляни в зеркало.
Пожав плечами, она поднялась к себе, подошла к овальному зеркалу. Рассмеялась.
- Ну его, оно сегодня шутит веселее, чем всегда. - Подошла к другому, прямоугольному. - Я же говорила этой девчонке, меня здорово разукрасил морозец. И впрямь девушка.
Сняла шлем, стряхнула снег с бровей, щек. Опять посмотрела в зеркало, и глаза ее округлились; оттуда глядела двадцатилетняя Аннушка Зорина. - Что за бес...
Зазвонил телефон. Она сняла трубку.
- С Новым годом, - сказал голос Аленушкина.
- С Новым годом, - ответила она.
- Что новенького?
- Много кое-чего, - сказала со значением.
- Голос у вас сегодня какой-то звонкий, молодой.
- И голос? - пробормотала она, и ее стал разбирать смех. - Это все потому, что мне сегодня шестьдесят.
- Ну? Поздравляю, голубушка. От всей души!
Поймала взгляд Сашеньки: давно не видела этот его взгляд - испуганный, влюбленный, ревнивый. И поспешила повесить трубку.
Все трое продолжали смотреть на нее. Тогда, не понимая, что же все-таки происходит, она собралась с духом и, отгоняя туманящие голову мысли, сказала, как можно равнодушней:
- Зеркала врут. И мое лицо тоже. Рассудите, как я могла оставить вас в своем возрасте, а сама перескочить назад, в другой? Это было бы предательством. Просто сегодня долго дышала свежим воздухом. - И увидела, как Черноморец стала медленно оседать в обмороке. Едва успели подхватить ее, отвели на диван, потерли виски ватой, смоченной в уксусе.
- А где Роща? - обернулась она к Сашеньке. - Почему ты без нее?
Он замялся.
Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала:
- Поехали.
- Куда же ты? - бросилась к ней Смурая и расплакалась, недоверчиво касаясь ее щеки, узнавая и любя в ней свою молодость.
Она обняла подругу:
- Мы скоро вернемся. Привезем Рощу.
Нахлобучила шлем и дала Сашеньке знак следовать за ней.
Опять снежные звезды леденили ее лицо. Она летела на мотоцикле и думала - вот сейчас увидит Рощу и скажет:
- Ты Сашеньку не бросай. Завлекла, так теперь не бросай. Плохо ему будет самому. Он не вредный. Скучным бывает, нудным, капризным. Но ты, пожалуйста, терпи, раз уж связалась с ним. Не слушай подруг, не сбивай себя бабьими сплетнями. Помни: сплошных праздников не бывает. Только с тем и будешь счастлива, кто без тебя не может.
Они мчались по уже новогоднему городу - белому, чистому и светлому от снега. И чем быстрее летел мотоцикл, тем крепче обнимал ее Сашенька. Она знала, что это не ее обнимает он, а Аннушку Зорину, или может, Рощу, и улыбалась сомкнутыми губами. Было ей непривычно хорошо от этих объятий и от того состояния души, которое в последнее время все чаще и чаще приходило к ней.
Вот наконец встретились.
- Здравствуй, Роще! Едем ко мне домой, расскажу тебе все по порядку. Вот он, мой дом. На стене у счетчика висит ключ. Возьми его и спустись вниз. Мотоцикл обычно стоит в подвале. Вот ключ. Ну же, ну! Волнуешься, потому и не лезет в скважину. Спокойней и смелей! Удивляешься, как это я выволакивала его каждый раз по ступенькам вверх? Ничего удивительного карабкаться вверх хоть и тяжело, но приятней, чем ползти вниз. Не пугайся, он вначале всегда так дерзко рычит, а потом укрощается. Слышишь, в каком нетерпении дрожит его теплое бордовое тело? Держись за мои плечи. Поехали! Нас ждут!
Полночь. Улицы пустынны, можно развить скорость и тогда опять почувствуешь ЭТО. Сейчас, еще немного, еще чуть-чуть. Хоть раз в жизни ЭТО надо испытать каждому: когда не поймешь - тебе ли шестьдесят или мне тридцать, тебе ли двадцать или мне восемьдесят и кто ты - Роща или Табачкова, а может, еще кто-то третий, четвертый: Завьялов, Лимонников, девочка с котом, бабка Феодосия, Черноморец, Смурая, Катюша. Ты прекрасна и уродлива, свежа и морщиниста, сильна и беспомощна. Тебя любят и покидают, жалеют и ненавидят. "Будь со мной навсегда" - шепчут тебе и тут же предательски отворачиваются, Кричат "Не уходи!" и выталкивают из памяти вон. И тебе нужно все это перестрадать, во все вжиться, ко всему притерпеться и выдержать. И однажды поймешь: ни дружба, ни любовь, ни удача не проходят, не исчезают, как это тебе казалось раньше. Все с тобой, навсегда, если хоть раз пережил ЭТО: когда у тебя множество глаз и рук, характеров и судеб, имен и лиц, а сердце одно - обыкновенное, маленькое, жалкое, отчаянно бьющееся птахой, готовое вот-вот разорваться. Но может, вовсе и не нужно никуда ехать, чтобы узнать все это, потому что он всегда рядом, зовет и грустит, поет и плачет, тот голосок:
"Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!"
Весной, когда над городом кружил тополиный пух, на проспекте Кирова открылась выставка местных художников.
Среди портретов виноградарей и строителей, ласковых марин и строгих горных пейзажей висела работа Симферопольского художника Александра Табачкова под названием "Амазонка". Картина была написана в охристо-багряных тонах и притягивала фантастичностью сюжета: над крышами пустынного, еще не пробудившегося ото сна города парил силуэт женщины-мотоциклистки. В первых лучах рассветного солнца ее шлем пылал алым цветком, а мотоцикл отбрасывал на улицы города причудливую тень в виде летящего тонконогого коня.
Кто-то открыл, что в трех шагах от картины силуэт мотоциклистки неуловимо истончается, становится изящней, из-под шлема выбивается прядь густых волос, и уже на мотоцикле не женщина в летах, а юная, полная сил девушка. Фигура ее напряженно слита с машиной, которая, кажется, вот-вот слетит с полотна и ворвется в зал.
У картины вмиг собралась толпа. Всем хотелось поймать эту двойственность изображения. Многие стали узнавать в женщине ту, о которой последнее время рассказывали легенды.
Редко когда на выставках подобного рода говорили так много не столько о достоинствах кисти художника, сколько о том, кого она запечатлела.
- Эта женщина попала в аварию и теперь в больнице, - уверяли одни.
- Ерунда, - кипятились другие.
- Ее уже давно нет. А может, никогда и не было, - утверждали третьи.
Но ходил по залу высокий седой человек в берете, прислушивался к разговорам и сердито возражал:
- Не верьте глупым россказням! Она каждый вечер проносится через весь город на своем мотоцикле. Вы разве не слышите?