Ян Василий. Никита и Микитка

   Хозяйка спокойным, ленивым взглядом осматривала мальчика:
   — Вот ты какой, Никитушка! Борис Фёдорович мне говорил, что привезут сюда мальчика. И дьячку одному приказал учить его книги читать и перьями гусиными писать. Дьячок уже и розог заготовил десять веников и указок настругал связку. Дьячок тебя заставит твердить: «Аз-буки» да «аз-буки»! А нам нянюшки твердили, что бука — чёрная, страшная, со рогами, со хвостом — живёт за печкой и ночью ловит непослушных детей. Ну, Никита, чего же ты плачешь? Если бука придёт, мы её прогоним…
   Никита отвернулся и утирал рукавом глаза.
   — Полно! Подь-ка сюда. Теперь ты с нами жить будешь. Мы к тебе буку не пустим. Сегодня вечером блинков напечём и пирогов с вареньем, а завтра пойдёшь во двор с другими ребятами с ледяной горы кататься.

Где же Микитка?

   Микитка шёл по кривым, узким улицам Москвы, следуя за прохожими, и всё ещё надеялся увидеть кого-либо из знакомых мужиков. Быстро темнело. Багровое солнце закатилось, и на красном небе чётко вырисовывались гребни и петушки московских домов. Ветер усиливался, закручивал и засыпал снежной пылью. Лавки с товарами закрывались, громко стучали двери и ставни, задвигаемые железными засовами.
   «Куда мне идти? Куда деваться? — думал Микитка. — Пойти ли в Кремль, искать там князя Никиту? Или повернуть назад и пойти домой, в родную деревню? Обрадуются, поди, маманя и дедушка Касьян… А как же пройти так далеко ночью? И дорогу не найду, и на заставах задержат, и волки задерут…»
   …Люди повсюду спешили, ускоряя шаги, а иные вовсе бежали с фонарями в руках. Скрипели закрываемые ворота. Микитка решил, что раздумывать больше нечего, надо поспешить в Кремль. Осторожно, крадучись вдоль стены, хотел он проскользнуть за спиной чернобородого стрельца, стоявшего с бердышом близ каменного свода кремлёвских ворот.
   — Ты откуда прёшь, малец? — вдруг гулко прогремел зычный голос, и бердыш загородил ему дорогу. — Куда, глядя на ночь, как мышь пробираешься?
   — Мне, дяденька, надо пройти к князю Никите Петровичу…
   — Какому такому Никите Петровичу?
   — Он сегодня приехал к своему дяденьке Борису Фёдоровичу и мне приказывал…
   — Плетёшь ты, парень, неведомо что. Сейчас бродят только лихие, воровские люди, и их вылавливают караульщики, а честный люд лежит на печи. Ну-ка, заворачивай назад, откуда пришёл!..
   Микитка пошёл обратно. А метель усиливалась; последние прохожие, покачивая фонарями, бежали, торопясь укрыться в тёплых избах. За ними побежал и Микитка. Люди скрывались в воротах, а темнота кругом казалась ещё черней.
   Наконец людей на улицах уже не стало видно; где-то, с разных сторон, стали перекликаться караульщики. Гулко постукивали палки по доскам, задребезжали трещотки.
   Микитка плёлся один по улице. Вдруг впереди путь ему загородила решётка. Чёрная тень выступила из снега, и хриплый голос пробасил:
   — Эй, кто идёт? Берегись, рубану!
   Микитка опять бросился назад, попал в боковой переулок, вышел на площадь. Пройдя несколько шагов, он понял, что это не площадь, а засыпанная снегом река с тёмной полыньёй посредине. С одной стороны глухо шумело колесо водяной мельницы и журчала где-то стекавшая вода.
   Мальчик подошёл ближе. Около крыльца стояло несколько розвальней с кулями. Маленькие заиндевевшие лошади стояли неподвижно, низко опустив головы. Микитка заметил в стороне распряжённые сани с ворохом сена. Холод пробирал его, а в санях, казалось, так тихо и удобно укрыться от ветра. Осторожно забравшись в сани, Микитка зарылся в сено, свернулся калачиком и вскоре задремал под равномерный шум колеса мельницы и всплески падавшей воды.

Под водяным колесом

   Под утро плеск колеса и глухой грохот на мельнице затихли. Микитка очнулся от странной тишины… В чистом неподвижном воздухе прозвучал маленький колокол. Второй звонкий удар, третий, четвёртый… Ещё удары, потом всё затихло. Послышались голоса совсем близко:
   — Какой это колокол бьёт? Поди, не церковный?
   — Это хитрое часомерье.
   — На государевом дворе учёный мастер соорудил хитрейшую затею. Царь ему за то мешок серебра отсыпал. Часомерье вертится и звенит, в колокол бьёт и само размеряет и отстукивает часы дневные и ночные, а человека в нём не видать.
   — А у нас на деревне пономарь зазвонит на колокольне — мы и знаем, что утро настало.
   — А ежели проспит?
   — Тогда за него петухи пропоют.
   — Скоро и запрягать. Караульщики решётки отодвинут — тогда и поедем.
   Голоса затихли, шаги проскрипели на крыльце, стукнула дверь на мельнице.
   Микитка лежал в санях, боясь шевельнуться. Принесут мужики мешки с мукой — тогда его найдут. Добро, если только изругают, а то и побьют.
   Осторожно выбрался мальчик из саней. В стороне раздался голос:
   — Глянь-ка, Пахом! Кто-то в твоих санях шебаршит. Ещё гужи срежет…
   Послышался топот шагов. Микитка вскочил, ощупью проскользнул вокруг мельницы, спустился по скату к воде и нашёл под сваями укромный уголок, не засыпанный снегом. Мужики сперва пошумели, потом угомонились.
   Странный писк стал раздаваться около Микитки то в одном месте, то в другом. «Кто это? Крысы? Ещё загрызут!» Микитка уже ясно слышал шорох множества невидимых зверьков, бегавших вокруг него.
   Застывшему на морозе Микитке казалось, что утро наступает невыносимо медленно. Тучи на небе стали слегка розоветь. Мальчик, боясь пошевелиться, сжавшись в комок, продолжал сидеть на выступе между холодными сваями. Наконец он стал ясно различать, как отовсюду из щелей стены, среди щепок и мусора, показывались усатые мордочки с блестящими глазками. Большие серые крысы, стуча коготками по промёрзшей земле, торопливо направились протоптанными тропочками вниз к воде.
   Наверху, на мельнице, застучали подымаемые затворы, зашумела бежавшая подо льдом вода; медленно стало поворачиваться покрытое мшистой слизью старое, чёрное колесо, и все крысы понеслись обратно. Перескакивая одна через другую, они быстро скрылись в широких щелях мельничного подполья.
   Стало совсем светло. На золотых крестах колоколен заиграли первые лучи солнца; с гамом закружились в небе стаи бесчисленных галок. Сани, нагруженные мешками с мукой, потянулись от мельницы; и рядом с маленькими лошадьми, покрытыми серебряным инеем, шагали возчики в рыжих полушубках и мохнатых шапках.
   Микитка уж не чувствовал холода. Веки его слипались. Пёстрые звёздочки крутились перед полузакрытыми глазами. Удары бесчисленных колоколов гудели всё сильнее. Ему казалось, что он, завёрнутый в мягкую, тёплую шубу, сидит на коленях у матери и, припав к её тёплой груди, в дремоте слушает длинную сказку.

Прошка Сполох, медвежатник

   В этот солнечный морозный день Прошка Сполох, поводырь медведей, сказочник и гусляр, проходил вдоль речки Неглинной, огибавшей красную кирпичную стену Кремля. Он вёл за собой на цепи большого бурого медведя.
   Сполох прошёл вдоль большого Неглинного пруда, сдерживаемого плотиной. Сюда съехалось много саней с зерном, ожидая очереди нести кули для помола на мельницу. На дороге около просыпанного зерна ссорились чёрные галки.
   Сполох подошёл к возчикам:
   — Эй, хозяева, родные, ненаглядные! Посмотрите, как дядя Прошка в обнимку с медведем борется…
   В эту минуту сбоку налетела стая дворовых собак; надрываясь от лая, собаки набросились на медведя. Медведь сердито ревел, метался то вправо, то влево, собаки отлетали в сторону. Одна собачонка, видно, больно его куснула; Мишка с такой быстротой обернулся и хватил её лапой, что собака покатилась вниз по косогору, прямо к воде. Медведь с рёвом метнулся за ней и потащил за собой Сполоха. Собачонка, поджав хвост, понеслась со всех ног прочь, к своей подворотне.
   Тут медведь, повернувшись, встал на задние лапы, обняв передними одну сваю, подпиравшую мельничный помост, и стал что-то обнюхивать. Сполох остановился и заметил на выступе между сваями застывшего, съёжившегося мальчика.
   — Кого это мне послал леший? Если жив, сделаю его сотоварищем моему Мишке.
   Сполох осторожно снял беспомощное тело Микитки и посадил на мохнатую спину медведя.
   — Держись крепче! — сказал он мальчику. — Со мной не пропадёшь. Вижу: ты такой же, как и я, бездомный сынок крестьянский. Пойдём мы с тобой по базару, прямо на тёплые воды к дяде Назару — сбитню горячего покушать, речей весёлых послушать. Там мы разогреемся, как в знойный день, и встать-то нам будет лень! Вези-ка, Мишенька, мальца, получишь за это мясца!
   Микитка в полусознании вцепился в бурый пушистый мех, а медведь, переваливаясь на косолапых коротких ногах, поплёлся рядом с посвистывавшим поводырём.

Никита приступает к трудному делу

   Вечер княжич Никита просидел в горнице Марьи Григорьевны, слушал песни и сказки сенных девушек, ел блины и пироги и не помнил, как его уложили спать на лавке.
   Однако утром Никите не пришлось спать сколько вздумается, как он привык в родной усадьбе. Дядька Филатыч растолкал его:
   — Борис Фёдорович к себе требуют! Подымайся! Сейчас!
   — Ой, не пойду! — промычал Никита. — Спать охота!
   Филатыч не уговаривал мальчика, как обычно, а встряхнул его и нарочито страшным голосом прохрипел:
   — Ты оставь свои потягушеньки! Ты теперь в избе у царского опричника Бориса Фёдоровича Годунова! Тут шутить не любят и с тобой возиться не станут. Коли Борис Фёдорович приказал, так сейчас же беги явиться перед его светлые очи!
   У Никиты сон разом прошёл, и он без споров позволил Филатычу одеть его, умыть холодной водой над деревянной лоханью и расчесать волосы гребнем из рыбьего зуба. Затем Филатыч быстро повёл мальчика по лесенкам и крытым переходам в другую, смежную избу.
   Они переступили высокий деревянный порог и вошли в комнату с узким длинным столом. По сторонам его, на скамьях, сидели несколько важных бояр в богатых собольих шубах и высоких бобровых шапках.
   В глубине комнаты, около красного угла, сидел на стольце (табуретке) совсем молодой боярин с чёрными глазами. Он говорил, приветливо обращаясь к гостям, сидевшим неподвижно и безмолвно:
   — Нашим ребятам нужно книжное обучение. Они и сказать и ступить по-писаному, по-учёному не умеют. А им придётся государеву службу нести. Царство наше в два раза выросло и всё растёт и приумножается. Нашим мальцам придётся быть и правителями, и воеводами, суметь и царские указы прочесть, и на бумагах свою подпись начертать.
   — Вестимо дело! — сказали гости.
   — Если же им придётся с иноземцами дело иметь, то, выросши, они должны знать, что им сказать, а о чём умолчать.
   — Что верно, то верно!
   — Поэтому великий государь Иван Васильевич…
   При упоминании имени царя боярин встал, и все гости поднялись с мест и степенно сняли свои меховые шапки, постояли, потом опустились на скамьи и снова надвинули шапки.
   — Поэтому великий государь приказал боярских малолетних сынков собирать и отдавать учёным доброписцам, чтобы те их обучали книжному чтению и искусному письму. В первый черёд я призвал вас, чтобы вы привели ваших сынков и внучат для обучения их грамоте. Вызвал я сирот и питомца моего — княжича Никиту. Вот, не он ли стоит?
   — Кланяйся в пояс! — шепнул Никите Филатыч и подтолкнул его в спину.
   Никита сделал поясной поклон и снял шапку.
   Один из гостей сказал:
   — Привели и мы наших молодцов. В сенях твоего приказу дожидаются.
   — А ну-ка, любезный, — обратился Борис Фёдорович к Филатычу, — кликни, чтобы вошли сюда ребятишки!
   Филатыч открыл низкую дубовую дверь и сделал знак рукой. В комнату один за другим вошли несколько мальчиков девяти-десяти годков в долгополых кафтанчиках, держа в руках меховые шапки.
   — Пусть войдёт также и мастер.
   В комнату вошёл, откашлявшись, коренастый человек с суровым лицом и длинными, до плеч, волосами. Чёрной до полу одеждой он походил на монаха. На широком кожаном поясе сбоку висела медная чернильница и пучок гусиных перьев, перевязанных красной шерстяной ниткой. Под мышкой он держал несколько книг в жёлтых кожаных переплётах и остроконечную меховую шапку.
   Поклонившись сперва хозяину, потом гостям, мастер нараспев провозгласил:
   — Мир и благолепие дому сему! Много лет здравствовать хозяину Борису Фёдоровичу и его пресветлой хозяюшке, молодой боярыне Марии Григорьевне! Пришёл я сразу по твоему приказу, верный твой слуга, Кузьмишка-грамотей. Скажи, чем могу послужить, твою милость заслужить?
   Борис Фёдорович, внимательно осматривая вошедшего учителя, сказал:
   — Искал я дьяка доброго, искусного в наставлении грамоте, чтению и письму, чтобы от него толк для ребят получился. А то проучится мальчонок год, и два, и три, а как отойдёт от мастера, то еле-еле бредёт пальцем только по одной заученной книжице, а другую, незнакомую, и не знает, как прочесть. Указали мне сведущие люди на тебя, Кузьма, как на отменного грамотея и книжника. Возмёшься ли ты ребятишек наших учить?
   — Учить бы я рад, да малые дети, особливо боярские, не любят послушания. Коли твоя милость мне разрешит против ленивцев и грубиянов иметь розгу и витень — ремень, плетью закрученный, то я возьмусь ребят учить. Розга здравию не вредит, аще бьёт, но не ломает кости, а детишек отставляет от злости. Ремень разум в голову детям вгоняет, а родителям послушны дети сотворяет…
   Хозяин лукавым глазом подмигнул степенно сидевшим родителям и, взглянув на мальчиков, испуганно выстроившихся вдоль стены, сказал:
   — Пусть и будет так, как ты говоришь! Поучай их всяким добротам и их постарайся приохотить к книжному ученью. У меня во дворе есть для тебя изба, в ней уже заготовлены и скамьи, и стол, и полки, и книжицы. В эту избу вы идите и с богом начинайте трудное, но светлое дело.
   Учитель поклонился и сказал:
   — Дозволь, государь, твоему людишке, мастеру Кузьмишке, ещё слёзное моление вымолвить. Прикажи твоему домоправителю от квасорассоленных плодов запасцу отсыпать и от пресветлые твоея трапезы говяда или свининки выдать.
   — Это ты получишь.
   — Со всеми сими желаем и птах водоплавных, и млека постоялого, сиречь сметаны, и масла, из семян конопляных изготовленного, для лампады…
   Борис Фёдорович сперва сдвинул брови, но сейчас же лицо его просветлело, и он спокойно сказал:
   — Будут тебе и птахи, и масло древесное, и сметана, сделай только ребят разумными и книжными.
   Потом он повернулся к мальчикам:
   — Никита, подойди-ка сюда!
   Никита робко приблизился. Боярин вынул из-за пазухи искусно обточенную токарем и ярко раскрашенную палочку и вложил в руку мальчику:
   — Вот тебе указка, чтобы ты грязным пальцем твоим не водил и не пятнал светлые листы драгоценной книжицы, а указывал в ней буквы этой нарочитой указкой.
   Все отцы также вынули палочки, заблаговременно для торжественного дня завёрнутые в цветные платки, и каждый дал своему сыну указку и в придачу медовый пряник в виде конька, облитого сахаром, чтобы слаще начиналось ученье.
   — Слушайтесь вашего нового учителя, мастера Кузьму Демьяныча, и не ропщите на его тяжёлую руку, если она будет вас стегать! — говорили отцы. — Помните: «Корень ученья горек, а плоды его сладки!»
   Затем, поклонившись Борису Фёдоровичу, ребята гурьбой вышли из избы вместе с их новым мастером.

Поездка за «потешками»

   На другой день был праздник, и поэтому учитель Кузьма Демьяныч не приступил ещё к ученью.
   Днём Марья Григорьевна заявила, что хочет прокатиться по Москве, и приказала привести несколько мальчиков, живших тут же во дворе. Пришло шесть мальчиков в долгополых кафтанчиках. Они уселись рядом на скамье. Никита заметил, что один из них дичился и держался в стороне от других, у него было смуглое лицо и узкие, слегка скошенные чёрные глаза. Татарский мальчик понравился Никите, и он подошёл к нему:
   — Меня зовут Никита, а как тебя?
   — Был раньше Утемиш, а теперь Ляксандра. А ты тутошний? Раньше тебя здесь я не видел.
   — Нет, я недавно приехал. Давай дружить.
   — Давай.
   — Снегирей сеткой ловить умеешь?
   — Не! Я умею охотиться с соколом, чтобы им бить уток. А ты умеешь ли на коне скакать вперегонки?
   — Это и я сумею. А кто эти другие мальчики?
   — Княжата — сироты: у них также тятьки и мамки либо померли, либо на войне пропали.
   Пришла Марья Григорьевна в меховой просторной шубе, крытой золотой парчой.
   — Идите садитесь в возок. Мы проедем по Москве, и каждому из вас я подарю по потешке.
   Дядька Филатыч одел Никиту. Другие слуги одели и повели мальчиков. Спустились с крыльца во двор. Там стояли два возка, убранных снаружи и внутри сукном и цветными татарскими тканями. В возки были запряжены большие белые кони, разукрашенные лисьими хвостами и бубенцами. Никита влез в возок Марьи Григорьевны, где перед ней сидели на скамеечке две девочки, тоже сиротки, а в ногах уселась нянюшка. В другом возке поместились мальчики и Филатыч. Сзади возков на полозьях уцепились слуги. Другие слуги бежали впереди.
   Ехали медленно, пробираясь узкими улицами Кремля. Слуги кричали, разгоняя встречных.
   — Приехали на Пожарную площадь, — сказал Филатыч, подходя к окошечку. — Куда, государыня, прикажешь прибыть?
   — Остановиться около потешного ряда.
   Сани проехали дальше мимо торговых рядов — суконного, овощного, калашного — и остановились около потешного ряда. На прилавках и на стенках лавок были разложены и развешаны всевозможные занятные, любимые детьми игрушки. Сейчас же прибежали продавцы и принесли в корзинах много всяких самых заманчивых детских потешек.
   Они наперебой показывали и расхваливали свой товар:
   — Вот кожаные птички, деревянные коньки, баранчики! Взгляни, боярыня, на жбанцы и горшочки, и мячики из кожи склеены! Вот котики усатые и зайчата — пострелята меховые! Топорики оловянные! Колокольцы, олени, петушки, мужики деревянные, стрельцы с барабанами и знамёнами!..
   Марья Григорьевна выбрала для Никиты потешный возок с тройкой коньков деревянных, а для Утемиша — кораблик на колёсах с цветными парусами.
   Другим мальчикам были также подарки: пушка деревянная, сабелька с цепочкой, потешный конёк на стоянце деревянном с колесиками, удалой новгородский богатырь, что орешки зубами щёлкает, два козелка рожками бьются, мужик с медведем по наковальне молотками колотят.
   Затем возки проехали к овощному ряду, где Марья Григорьевна купила для всех детей по морковке, репке и горсти орешков, по мороженому яблоку «резань» и по румяному калачику. Дети, довольные угощением, показывали друг другу подарки, когда возки, проехав ещё по людным улицам, снова остановились и Филатыч в окошечко сказал, что приехали на базар, где сейчас все увидят, как играют и потешают народ скоморохи.

Торг на льду

   Возки с ребятами приехали на берег Москвы-реки и попали в самую гущу народа, в шум и суматоху. Гремели барабаны, дикими звуками надрывались длинные трубы, пищали сопелки, завывали дудки и волынки.
   Кони подъехали к деревянному балагану. Раскрыв дверцу, боярыня осталась с обеими девочками в возке, а все мальчики влезли на деревянные ящики и оттуда смотрели на всё, что делалось вокруг.
   На льду реки выстроились длинные ряды ларьков со всевозможными товарами. Влево тянулся рыбный ряд, где стояли, прислонившись к стенкам балаганов, огромные мороженые осётры, белуги и всякие чудовищные рыбы, привезённые с Волги, с Бела-Озера и Студёного моря.
   Между рядами ларьков образовалась широкая площадка, оцепленная стрельцами, сдерживавшими с помощью толстой верёвки напиравшую толпу. С одной стороны площадки, за верёвкой, был деревянный помост с несколькими скамьями, а посредине его находилось высокое затейливое кресло со скамеечкой, обтянутое алым бархатом и обшитое золотыми и серебряными позументами. Это было место для царя, в случае если государь Иван Васильевич пожелает посмотреть игрища и бои молодецкие.
   А дальше, позади балаганов и ларьков, посреди реки протянулась дорожка, и по ней вперегонки проносились коньки-бегунцы, запряжённые в лёгкие саночки: это состязались удальцы — охотники до конских бегов.
   По обе стороны площадки подымались две высокие, из жердей сложенные башенки; с их верхушек, высоко над толпой, тянулся толстый пеньковый канат.
   Наверху на башенках в пёстрых, затейливых одеждах и в остроконечных колпаках с бубенчиками прыгали и метались диковинные люди.
   — Это канатные плясуны — метальники, — объяснял Филатыч. — Сейчас ты увидишь, какие чудеса и выкрутасы они могут выделывать на канате.
   Один метальник, держа в руках длинный шест, осторожно ступая, двинулся вперёд по канату. Когда он дошёл до середины, канат стал раскачиваться, метальник зашатался и каждое мгновение мог сорваться с высоты на землю.
   Трубы замолкли, на верху другой башенки, к которой направлялся канатоходец, появился старик с длинной мочальной бородой и закричал:
   — Эй, Ванюшка, чего зашатался? Стой, милый, сизокрылый! Не торопись, милый друг! Вишь, какой у всех на лицах испуг.
   — Да и я оробел, ей-богу! Спеши мне на подмогу! До твоей беседки не близко, а здесь с морозу склизко.
   — Постой, Ванюша! Маленько продержись! — отвечал ему дед. — Вот идёт Прошка-поводырь. Ведёт из лесу лекаря. Коль расшибёшься, он тебе горячую припарку поставит.
   Послышался рёв, и на площадку вывалился скоком большой мохнатый медведь, звеня цепью, конец которой был продет ему через нос. За медведем шёл высокий, лихой, молодой поводырь:
   — Постой, постой, Потапыч! Куда тебя несёт леший? Взгляни-ка, какой тебе окорок подвешен! Лови его скорей!
   А канатоходец, увидев медведя, закричал:
   — Батюшки-светы! Нигде спасенья нету! Пропадай моя головушка, медведь меня задерёт! — Он высоко подпрыгнул, оборвался и ловко зацепился за канат ногой, повиснув головою вниз.
   Медведь, сопя и обнюхивая, встал на дыбы и размахивал передними лапами, точно собирался поймать канатоходца.
   Но тот, быстро подтянувшись, снова вскарабкался на канат и, легко по нему скользя, ушёл на верхушку башенки.
   Старик с мочальной бородой опять начал выкрикивать:
   — Ну-те, ребятушки, встряхнитесь, встрепенитесь! Поглядите, как крестьянский богатырь Прошка Сполох горит, как порох, никого не боится и будет с медведем биться.
   Около поводыря появился мальчик в колпаке с погремушками и стал наигрывать на дудочке-сопелочке. Медведь начал выделывать разные штуки, а поводырь над ним подшучивал.
   — Гляди, народ честной, перед тобой зверь лесной! Зиму и лето ходит в одной шубе боярской, как хан татарский, — приговаривал Прошка. — Ну-ка, Мишенька, дай сперва тебе на пряники насобираем, а потом народу покажем, как русский мужик с медведем в обнимку борется. Не жалейте, ненаглядные! У вас денег куры не клюют, на полу они валяются, с сором выметаются.
   Мальчик с дудочкой снял колпак и, позванивая им, стал обходить зрителей, собирая деньги. Никита схватил Филатыча за руку:
   — Глянь-ка, Филатыч! Этот дудочник — мой Микитка!
   — Ах он пострелёнок! Вот он куда от своего господина сбежал — скоморохом заделался! Теперь уж он от меня не скроется!
   Микитка, не дойдя до возка, вернулся на площадку, где медведь, встав на дыбы, пошёл навстречу поводырю.
   — Айда, хан Мамай, меня не замай! — говорил Сполох, ловко увёртываясь от медведя. — В лесу ты, поди, всем зверям — грозный царь, а у нас ты бесовский пономарь. Покажи-ка здесь свою силушку!
   Медведь ревел, размахивал лапами, стараясь ухватить поводыря, но тот отлетел, дразня зверя. Вдруг Сполох прыгнул на медведя, ухватил его за правую лапу, поддел под плечо и, дав подножку, разом опрокинул на спину в снег.
   Толпа загоготала, а Сполох поставил ногу на медведя, притворившегося мёртвым:
   — Вот, грозный лесной царь, расшиб ты себе лоб, а свалил тебя твой же холоп. То-то же, милые, ненаглядные! Придут ещё и для нас деньки отрадные! Ну-ка, Потапыч, не плачь, скушай лучше калач!
   Сполох вытащил из-за пазухи большой пряник и всунул в пасть медведю. Тот разом очнулся и, чмокая, стал его уплетать. Народ со всех сторон повалил на площадку, а Филатыч, крепко ухватив Микитку за руку, увёл его вместе с ребятами. Сполох же с медведем быстро скрылись в толпе.

Школьный «козёл»

   Микитка, уцепившись за возок и стоя сзади на полозьях рядом с Филатычем, приехал в Кремль, на боярский двор Бориса Фёдоровича.
   Филатыч провёл Микитку в людскую избу, где стряпухи готовили еду для многочисленных дворовых людей. Здесь Филатыч, опустившись на лавку, поставил Микитку перед собой:
   — Ну, сказывай-рассказывай: своей ли волей али чужой хитрецой ты попал к скоморохам?
   Микитка рассказал, как в Москве его толпою оттёрли от саней, как он попал на мельницу, что близ Неглинного пруда, как он замерзал, а Прошка Сполох его снял, увёз на спине медведя и отогрел.
   — В лесу бы я не заблудился, — говорил, всхлипывая, Микитка. — В лесу я все тропочки знаю. А Москва велика. Спрашивал я стрельцов, как пройти к князиньке Никите Петровичу, а они меня гнали: «Иди, откуда пришёл!»
   — Боюсь, что тебя отстегают за побег… Не забывай, что своей воли холопской у тебя нет, — сказал Филатыч.