Яна Розова
Девушка с ложью на сердце

   Молодая женщина в темном пальто не заметила Павла Петровича, а вот он узнал ее, несмотря на пять лет, прошедших с момента их последней встречи. Она сильно похудела, выглядела как человек, потерявший интерес ко всему на свете, а возможно, и к жизни в целом. Седов заметил также ее легкую хромоту, невидимую теми, кто не знал обстоятельств жизни этой женщины.
   Паша встретил ее в супермаркете «КУБ», где запасался алкоголем на ближайший вечер, она, кстати, затаривалась молочными продуктами.
   «В соответствии с ангельским образом», – заметил про себя Паша.
   Он надвинул козырек фуражки на глаза, схватил с полки бутылку водки и направился к кассам. Лучше он вернется в «КУБ» позже, чем встретится с ней сейчас!
   После той давней истории с гродинской сектой, случившейся в благодатные докризисные времена, отец Сергий считал Пашу героем, дословно: «героем поневоле», но вот ирония – при этой женщине Паша трусил. А ведь теперь их кое-что объединяло: потеря смысла жизни и нежелание приспосабливаться к окружающей среде.
   Итак, Седов сбежал, но встреча не осталась без последствий – весь свой одинокий пьяный вечер Пашка вспоминал события пятилетней давности и людей, встреченных в то время, – то ли к счастью, то ли к беде.

Глава 1
ДОБРОЕ УТРО, КИТАЙ!

   Седов открыл глаза и тут же закрыл их снова. Еще до первой попытки увидеть свет божий он понял, что вчера перепил. Это было нормально.
   Любимым Пашкиным героем всегда был граф де Ла Фер, в просторечии – Атос, но еще совсем недавно Паша и представить себе не мог, как сходны будут их привычки.
   Впрочем, были и отличия: граф, напиваясь, вел долгие беседы о повешенных, ибо алкоголь ему забвения не приносил. А вот Паше – приносил, и еще как. Водочная анестезия купировала тяжелые спазмы памяти, норовящей выбросить в пустое гудящее сознание тлеющие клочья воспоминаний.
   Паша приподнялся с дивана, на котором уснул одетым, и, не сумев сразу одолеть гравитацию, остался сидеть. Он покачивался и позевывал, растирая пальцами веки. Руки, на которые он не любил смотреть из-за покрывавших кожу шрамов, пахли рыбой, что было странно.
   Наконец он сумел встать и поплелся в туалет. Там, над раковиной, висело замызганное зеркало. Оно, издеваясь, отразило мятую морду с заплывшими красными глазами и торчащими в разные стороны рыжими вихрами. По поводу своей непослушной шевелюры Седов не раз досадливо говаривал: хоть бы облысеть скорее!
   – Ё!.. – Этот возглас выразил примерно следующее: «Ну, какие же мы сегодня хорошенькие китайчики!»
   Полез под душ, подставил опухшую рожу свою под прохладные струи, фыркнул, похлопал себя по плечам. Нащупал на полке шампунь, подаренный доброй и брезгливой сводной сестрицей Лилей, вымыл голову. Вылез, обернул тощие чресла провонялым полотенцем и, поддавшись ободряющему влиянию горячей воды, протянул руку к бритвенному станку.
   И ощутил, как вернулась его давняя близкая подруга. Она плюхнулась тяжелой задницей ему на плечи и поймала протянутую к бритве руку за мокрое запястье. Близкую подругу звали красиво – Апатией.
   – К черту бритье…
   С тем и направился в кухню, где принялся искать бутылку. Стерва пропала куда-то, смылась. Сама собой выпилась и выбросилась в мусорку!
   Раздосадованный отсрочкой счастья, Пашка тихо, но смачно выругался и потопал в комнату. По дороге он взял из ванной свои штаны и отбросил полотенце. А войдя в комнату, остолбенел.
   В кресле сидела незнакомая девушка. Гостья выглядела ничем не лучше Пашки – помятое личико и глаза-щелочки, зато была одета. Пашка выпрыгнул из комнаты в коридор и заскакал на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину.
   – Извините! – крикнул он по направлению к комнате. – Вы как вошли?
   – Я не вошла, я проснулась, – сипло возразила гостья. – Ты такой чувствительный с утра! Прямо как в анекдоте про девочку, знаешь? Идет по улице здоровый мужик, а навстречу ему – девочка с битой. Она его – шарах по яйцам, он как закричит! А девочка и говорит: «Ой-ой, какие мы нежные!»
   Тут Пашка все и вспомнил.
 
   Сидя на своем обычном месте возле барной стойки, отставной сыщик и нынешний алкоголик Павел Петрович Седов чувствовал себя вполне комфортно. Он практиковал такие вот выходы в свет, потому что иногда даже алкашей тошнит от одиночества. А тут, в «Бригантине», можно встретить если не людей, так хотя бы ядерных тараканов, переживших свои персональные глобальные катастрофы.
   – Сашок появился, – с ухмылочкой сообщил бармен Вовка. – Но странный! Только пиво пьет.
   Он указал на одного такого ядерного таракана – Сашу Кумарова, сухощавого, коротко стриженного мужика, отставного военного. Саша не появлялся в «Бригантине» уже с полгода.
   Саша с Пашей оба были одинокими и пьющими, но имелись и принципиальные различия: Кумаров искал компании, а Седов – никогда. Кумаров объявлял себя жертвой обстоятельств (безработицы и развода), Седов же, наоборот, винил во всем только одного Павла Петровича. Саша не замечал этих различий, принимая Пашку за себе подобного и делясь с ним всем своим жизненным опытом как с равно пострадавшим.
   Паша машинально оглянулся на Кумарова и тут же был пойман Сашкиным цепким взглядом. Кумаров помахал ему, приглашая подсесть за столик. Причин отказаться не обнаружилось.
   – Ты как? Работу не нашел? – спросил Саша после приветствий.
   – И не искал, – ответил Седов.
   В качестве закуски к пиву у Сашки на столе лежала здоровенная, остро пахнущая жирная вяленая рыбина.
   – Я отгрызу? – Пашка кивнул на рыбу.
   – Угощайся, – небрежно махнул рукой Кумаров. – Я сам теперь только рыбу ем. От мяса меня, короче, воротит.
   Седов вцепился голодными зубами в волокнистую рыбью плоть, а Саша начал общаться:
   – Ну да! Где тут приличную работу найдешь? Одно фуфло. Платят копейки, а пахать надо день и ночь…
   Он все говорил и говорил, пил и пил, пока его речь не стала малосвязной. В конце концов Паша перестал понимать его.
   – Прикинь, – говорил Саша почти интимным тоном, – говорят, что оттуда не возвращаются. Но я же вернулся! Я, короче, точно помню: не дышу, страшно, дергает всего и – хоп! – сердце остановилось. Забрали в морг…
   Услышав «морг», Паша недоверчиво наморщил нос.
   – Ты, слышь, я же там был! ТАМ! Это клево…
   Дальше он забормотал и вовсе непонятное.
   Паша поднялся из-за стола, кивнул бармену и потащил Кумарова на улицу. Поймал частника, назвал примерный адрес Сашки, сунул водителю пятьдесят рублей. Отправив приятеля, Седов ополоснул в туалете руки, устроился за барной стойкой и заказал водки.
   Вот тогда-то он и заметил ее. Справа от него сидела хорошо одетая девушка со светлыми волосами и курила, беспокойно разглядывая в зеркале за стеллажами с бутылками отражение бара. Перед девушкой стоял бокал для мартини, уже пустой и оттого какой-то никчемный.
   Дальше в памяти зиял невосполнимый пробел, а на следующем кадре, выплывшем наутро в памяти, было только ее лицо крупным планом. Они уже познакомились и разговаривали о чем-то вполне интересном, даже и для Паши. Кажется, она рассказывала, как однажды перепила текилы в баре с мужским стриптизом и укусила танцора за…
   – А самое смешное, – говорила девушка, давясь от смеха, – что у него в плавках была мыльница, как у спортсмена!
   Она рассмеялась, широко открыв рот и показывая белые зубки с треугольными неровными клычками, придававшими ее веселому оскалу немного опасный вид. Опасный, но сексуальный. Паша засмотрелся на эти клычки, на розовое горлышко и влажный живой язычок.
   Внезапно девушка вздрогнула, прервав смех. Он так быстро сменился страхом, что показалось, будто в эпизоде вырезали несколько кадров.
   – Ты чего? – спросил он.
   – А, показалось…
   Она снова улыбалась.
   Потом Паша стал травить скабрезные анекдоты, тайно размышляя, как бы затащить новую приятельницу в свою постель…
   Похоже, ему это удалось, поскольку она находилась в его комнате. И не удалось, поскольку он проснулся один на диване, одетый.
   – Можно мне воспользоваться душем? – церемонно спросила узкоглазая с перепою красавица.
   – Да, конечно. – Павел потоптался в дверях, пропуская ее в коридор. Когда гостья закрыла за собой дверь ванной, опомнился: – Постойте! Я дам вам чистое полотенце!
   Теперь он намеревался напоить гостью кофе и выпроводить. Направляясь на кухню, Паша увидел свое отражение в зеркале, висящем в прихожей, и усмехнулся:
   – Доброе утро, Китай!

Глава 2
СТАРАЯ АКТРИСА

   Славяна Владимировна Ожегова всегда любила воскресенья. В годы ее молодости воскресные спектакли собирали аншлаги. Ей часто снилось, как она стоит в свете рампы, а в зале – лица! Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, иногда даже со страстью. И страсть эта в равной степени относится и к Славяне Ожеговой, и к ее Джульетте, ее Катерине, ее Тане, ко всем созданным ею образам, всегда разным, но вечно, бесконечно, талантливо женственным, обаятельным, сильным и живым.
   Увы, старая актриса сознавала, что ее давно забыли, а перед этим еще и записали в неудачницы. Такова жизнь. В свое время Славяне надо было всеми правдами и неправдами оставаться в столице. Ей, восемнадцатилетней дурочке, предлагали небольшие роли на московских подмостках, но Артур, химик по образованию, был командирован работать на новый химический завод в Гродине. Славяна представить себе не могла разлуку с любимым мужем. Она отказалась от ролей, поругалась с мамой и поехала декабристкой в глушь.
   В Гродине Ожегова стала домохозяйкой при всегда занятом муже. Она маялась, рыдала, читала монолог Джульетты с балкона всем прохожим, ругалась с соседкой ради выплеска душивших эмоций, слушала по радио театральные постановки, упиваясь голосом великой Бабановой. Как ей хотелось в Москву! Как ей мечталось о сцене!
   Артур считал жену ненормальной.
   – Хватит выпендриваться! – кричал он каждое утро, обнаружив, что его обувь не начищена, брюки не отглажены, завтрак подгорел, а Славяна кружится по комнате, накинув на голову кружевную пелерину, и причитает: «Отчего люди не летают?» – Посмотрите, какая Любовь Орлова! Если ты и дальше так будешь продолжать, с тобой я разведусь!
   Но Славяна продолжала. Конечно, Артур не развелся с ней: она была такая красавица! А в семьдесят втором в Гродине началась культурная революция: город-спутник химического завода рос как на дрожжах и вскоре превратился в областной центр, а областному центру полагался драматический театр. Драматическому театру полагалась ведущая актриса.
   Талант и блестящие внешние данные Славяны Ожеговой пригодились. И тридцать прекрасных, трудных, долгих, быстротечных, насыщенных, опустошающих, таких памятных каждой минутой лет Славяна отдала Гродинскому драматическому. Она сыграла все главные роли во всех постановках, пережила трех главных режиссеров с их пресловутыми «не верю!» и расфуфыренными пассиями! Она унесла домой сто гектаров цветов от поклонников!
   Славяна была счастлива, слепо, безумно, крылато, волшебно!
   И не заметила, как из примадонны и богини превратилась в сценическое пугало. Ей было пятьдесят пять, она играла, нет, жила Офелию. После спектакля поднялась в свою гримерку, села к зеркалу, стала снимать лицо и вдруг услышала за тонкой перегородкой между своей уборной и уборной другой актрисы:
   – Какой ужас! Уже и Шекспиром зрителя не заманишь! И все из-за бабки! Без слез невозможно смотреть на эту шамкающую беззубым ртом Офелию…
   Это был голос Анненковой, инженю. Славяна полагала, что Ира Анненкова спит с режиссером и оттого получает все вторые роли в постановках. Уже в трех спектаклях Ира была основной партнершей Славяны, играя ее соперниц или наперсниц.
   – Тише, тише! – отозвался режиссер. – Она же за стеной! – И притихшая Славяна различила, как он добавил совсем тихо и досадливо: – Ну не могу, не могу я заменить ее! Она же жена замдиректора химии. Тут такое поднимется!
   «Химией» в народе назывался химический завод, а «замдиректором», конечно, был постаревший, вальяжный Артур. Теперь он гордился своей Славяной, хвастался ею, как недавно полученной звездой Героя Труда, и совершенно забыл, как шпынял жену в молодости.
   Услышанный разговор взбесил Славяну. Да разве возраст помеха гению?! Ожегова вам старая? Да у Ожеговой внешность тридцатилетней! Вот что будет с этой Ирочкой в ее возрасте? Лицо станет как печеное яблоко, а под тушей будут ломаться подмостки!
   Ожегова закатила грандиозный скандал. Ира Анненкова извинилась, режиссер лебезил, но Славяна добилась-таки, чтобы всю грязь разобрали на общем собрании труппы и виноватых в оскорблении заслуженной артистки со смаком размазали по авансцене. Тому и Артур посодействовал.
   Через пару месяцев ославленный режиссер уехал работать в какой-то захолустный Дворец колхозника руководителем драмкружка для особо даровитых доярок. Ира Анненкова подалась в Москву, куда ее пригласили работать в новый театр рабочих окраин. Ой, да пусть себе топчет столицу! Ничего она не вытопчет.
   После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой, и Артур знал, что она не может играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: доски сцены, которые Славяна никогда не замечала, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Лондона, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, папье-маше.
   – Боже! – стонала Славяна по ночам, не в силах уснуть, растирая глаза, будто полные песка. – Боже! За что мне это?
   Однажды в такую ночь Славяна и решила: пора уходить. Уходить сразу, не ожидая окончания сезона, просто приехать и написать заявление. Ее тут же заменят – в театре столько молодых актрисок, нет, не актрисок, а самых настоящих актрис. И им надо играть, они хотят и достойны повторить блестящий путь Славяны.
 
   И вот уже много – считать не хочется сколько – лет старая актриса кормит у подъезда кошек, вспоминает свое прошлое, зная, что старость не имеет будущего. Артур умер, она осталась совсем одна. Мало кто заходит по старой памяти к забытой звезде, мало осталось тех, кто помнил ее на сцене.
   Однако со временем выяснилось, что жить без сцены тоже можно. Грустно, конечно, но ведь Славяна прожила хорошую жизнь, и ей есть что вспоминать! К тому же, как ни странно, каждую секунду появлялась какая-нибудь мелочь, которая требовала внимания и вызывала новый интерес к жизни: те же кошки – они ведь есть должны три раза в день! А единственный племянник Славяны – Пашка?
   «Но, видит Бог, излишняя забота – такое же проклятие стариков, как беззаботность – горе молодежи», – цитировала себе под нос Ожегова, набирая в очередной раз Пашкин телефонный номер. Она всегда делала вид, будто нуждается в помощи сама, а не просто так названивает.
   Племянник никогда не отказывался прийти по делу. Он входил в комнату Славяны, вежливо улыбаясь, убеждая тетку, что все у него в полном порядке, а от самого разило перегаром и серые глаза были тусклые и пустые.
   Она читала в них знакомое до боли: «О, если бы моя тугая плоть могла растаять, сгинуть, раствориться!» – и чуткое сердце подсказывало Славяне – мальчик разрушает себя сознательно. Он хочет прекратить все намного раньше, чем это ему на роду написано.
   Престарелой актрисе казалось, что она снова играет в «Гамлете», спектакле, после которого наступил ее собственный крах. И Гамлет сегодня – ее рыжий Пашка, и в последнем акте его пронзит отравленная шпага, а потом он скажет: «Дальнейшее – молчанье»…
   Ох уж это актерское воображение! Ох уж эти актерские фантазии!
 
   А сегодня воскресенье и настроение такое солнечное, особенное! Будто выходить Славяне на сцену, будто ждет ее аншлаг, цветы, поздний ужин, улыбающийся Артур на новой двадцать первой «Волге».
   Воскресенье само по себе всегда лучше других дней, но в это первое мартовское воскресенье придет в гости к Славяне девушка. Она учится в аспирантуре и пишет диссертацию на тему…
   «На какую тему пишет диссертацию Верочка? – попыталась вспомнить Славяна. – Ах, старая, забыла! Словом, что-то о культуре и театре Гродина в эпоху застоя. Какое же чудесное, неповторимое время был этот застой!»
   Верочка, красивая девушка с удивительно густыми светлыми волосами, появилась точь-в-точь в назначенное время. Она принесла изумительный торт. Славяна очень обрадовалась торту, поскольку сладкое всю жизнь любила, но ради своих ролей постоянно «постилась».
   Накрыли стол для чая, достали старые альбомы, где была масса, огромная масса фотографий, семейных и театральных, где лежали хрупкие пожелтевшие газетные вырезки с хвалебными рецензиями на новую роль Славяны Ожеговой, на бенефис Славяны, на премьеру спектакля с Ожеговой в главной роли.
   Верочка спросила о семье, о детях. Узнав, что у Ожеговой своих деток не было, искренне посочувствовала:
   – Одиноко вам, наверное, сейчас…
   – Вы знаете, Верочка, одиноко мне без театра. А дети… Увы, я столько раз играла материнство, что поверила, будто пережила его на самом деле. Да и племянник есть у меня, сын сестры. Он хороший мальчик, добрый. А то, что пьет… Так время такое…
   Рассказав гостье о Пашке, Славяна немного огорчилась, потускнела.
   Вера поспешила перевести разговор на театральные воспоминания. Славяна улыбнулась, она снова была прекрасна. Ее лицо, умевшее выразить любое из человеческих чувств, раскраснелось от удовольствия воспоминаний, от благодарности к внимательной слушательнице, от счастья быть услышанной. Верочка тоже выглядела взволнованной: она забыла про свой блокнот и про свой научный интерес, а просто слушала, широко раскрыв удивленные глаза, в которых временами стояли самые настоящие слезы.
   После чая с тортом и воспоминаний Славяна ощутила неимоверную усталость. Глаза просто слипались, видимо, давление упало. Или поднялось. Ожегова понятия не имела, чем различаются эти два состояния, поскольку неурядиц с давлением в ее скромном списке физических недомоганий не было.
   И голова закружилась, и ноги похолодели. Верочка обеспокоенно взяла ее за руку, посчитала слабый старческий пульс, заботливо помогла прилечь на диван. А когда старая актриса уснула, деловито прочесала все ящики и комоды в поисках паспорта и документов на квартиру.
   Перед уходом девушка еще раз подошла к старушке. Лицо на подушке было таким белым, что она снова стала искать пульс на худеньком запястье.
   – Нет, – твердила она, – нет, не может быть!
   Это всего-навсего диланиум, от него не умирают, он обещал…

Глава 3
ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

   Она появилась на кухне: волосы собраны на затылке, лицо гладкое, совсем не китайское, а очень даже милое. Села за стол, придвинула чашку кофе, потянулась к сигарете.
   – Как спалось? – глупо спросил Паша, угодливо протягивая ей огонь.
   – Хорошо…
   Паша ждал удобного момента, чтобы сказать, что ему, дескать, надо уходить, и он с удовольствием проводит ее до остановки. Все равно за бутылкой идти! Однако девушка все сидела и сидела над чашкой, не притрагиваясь к кофе. Вот уже и сигарета обратилась в смятый на дне пепельницы бычок, и была подкурена другая…
   – Вы не спешите? – неожиданно для себя самого ляпнул хозяин.
   Девушка вздрогнула и подняла на него глаза. К своему изумлению, Паша обнаружил в этих карих глазах выражение, которое раньше видел только в кино, у героинь триллеров типа «Крик» или «Рассвет мертвецов». Чем же он так напугал ее?
   – Я… мне некуда спешить. Можно я еще тут побуду?
   – Ты из дома убежала? – В голосе Седова зазвенело легкое раздражение, он даже не заметил, как перешел на «ты». – А мама волноваться не будет?
   Девушка снова опустила глаза. Потом вдруг сказала:
   – Я могу заплатить. Мне надо на время спрятаться.
   А вот этого Паша и вовсе не любил! В таких вот фразочках многое можно упрятать: и желание придать себе немного криминального флеру, и спекуляцию на сочувствии, и ловушку для идиота, вдруг возомнившего себя Ланселотом.
   – Если у тебя проблемы – иди в милицию, – посоветовал он мрачно. – Извини.
   Глядя на него с тем же самым выражением ужаса, она сумбурно заговорила:
   – Мне придется вернуться, он все равно меня найдет. Ох, проснуться бы и начать все заново! Просто жить, просто по улицам ходить…
   По мере развития ее «сюжета» Паша чувствовал, как нарастает в голове тягучая боль. Девушка уже казалась ему яркой представительницей породы отпетых грузчиц. Встречались ему такие еще во времена службы в милиции. Рассказы грузчиц скрывали разное. Одна такая была воровкой, другая – мошенницей. Но попадались и совсем туманные экземпляры – наркоманки или дурные от скуки жены богатых мужей. Вот именно к последнему типу и отнес Паша свою новую знакомую.
   А она все говорила, нервно помахивая рукой с потухшей сигаретой:
   – Он говорит одно, а делает другое. Я много чего вытерпела…
   – Погоди, – перебил ее Паша. Он уже допил свой кофе, и теперь во рту высыхал вкус дешевой растворимой бурды, сладкий и горелый. – Мне нет дела до всех этих подробностей. Пойди к своим друзьям-подругам, отсидись у них.
   И тут, к растущему раздражению алчущего Пашки, зазвонил дверной звонок. Он сразу решил, что это Лилька, и пришла она, как всегда, со своим любопытством и тарелкой горячих пирожков.
   Он открыл дверь, намереваясь перехватить воображаемую тарелку, одновременно не пустив благодетельницу в свое логово. Однако в дверном проеме вместо невысокой Лили стояли два крупных мужика в одинаковых серых пальто. Паша только и успел мяукнуть: «Вам ко…», как его решительно задвинули входной дверью в узенький коридорчик, а потом и вовсе ухватили за шиворот.
   – Где Эля? – спросил один из мужчин. – Бармен сказал, что она ушла с тобой!
   – Кто? – хрипло переспросил Пашка. Инстинкты человека, побывавшего в мордобойных ситуациях не единожды, подсказали не сопротивляться.
   – Жена моя где?
   Из кухни в комнату метнулась отчаянная тень.
   Мужики бросили Пашку и рванули за ней. Паша потряс головой и пошел к месту действия. Там разворачивалась мелодрама: гостья Павла, белая как полотно и натурально стучащая зубами, забилась в угол, а посетители наступали на нее, выговаривая в два голоса:
   – Немедленно возвращайся домой! Знаешь, что тебе за это будет?!
   Внезапно девушка вскочила. Паша с изумлением заметил, что она делает рывок к окну, словно позабыв, что находится на седьмом этаже!
   Один из мужчин ловко преградил ей путь. Она, вскрикнув, приостановилась, и тогда он ударил ее наотмашь по лицу. Девушка отлетела на добрых два шага, с силой врезавшись в стену, безвольно стекла на пол. На выцветших обоях осталось кровавое пятно.
   – Эй! – возмутился Пашка. – Нельзя же так!
   Ударивший Элю ничего хозяину квартиры не ответил. Он аккуратно подобрал полы своего пальто, склонился над девушкой, лежащей, будто тряпичная кукла, облитая кетчупом.
   – Ничего, – сказал он, поднимая ее на руки. – Отойдет!
   Второй тип в сером пальто обернулся на Пашину гневную реплику.
   – Вы простите нас… – сказал он совершенно иным, крайне вежливым и деликатным тоном. – Можно вас на пару слов?
   Паша не мог оторвать глаз от безвольной женской руки. Его возмутила эта грубая и беспощадная расправа. Но, осадил он себя, в сущности, какое ему дело?
   – Видите ли, – снова заговорил мужчина. Павел оторвал взгляд от светлого пятна волос, растаявшего в полутьме коридора, и поднял глаза на собеседника. Лицо этого человека явно привыкло менять свои выражения быстро и убедительно. – Видите ли, это семейное дело, так сказать. Эля немного не в себе. Так вот, мы нашли для нее хорошего специалиста, а она убегает, не хочет лечиться. Это все очень тяжело и хлопотно, понимаете? – Он достал из кармана тяжелый, блеснувший желтым металлом портсигар и одним гусарским жестом откинул крышку перед самым носом Павла. – Я просто хочу попросить вас не рассказывать никому о том, что произошло, и вообще о том, что Эля была у вас. Мы договорились?
   Паша сделал вид, что портсигара не заметил, ему было неприятно. Мужчина расценил выражение испитого и помятого лица парня по-своему.
   – Вот, возьмите! – Вместо портсигара перед Пашкой возникла веселенькая зелененькая бумажечка.
   Он брезгливо наморщил нос, усыпанный рыжими веснушками, и, поворачиваясь спиной к протянутой купюре, сухо сказал:
   – Катитесь отсюда.
 
   У ларька Паша нарвался-таки на встречу с Лилей. Увидев кузину, он вздохнул: их отношения с сестрой всегда были сложными. Проблема заключалась в излишней болтливости Пашиной двоюродной сестры.
   Самый яркий случай, иллюстрирующий ситуацию, произошел в третьем классе. В свои десять лет Пашка увлекся пиротехникой. В те времена петардами на улицах не торговали, приходилось самостоятельно раздобывать порох, селитру, спички и прочие расходные материалы. К тому же надо было самому изготавливать боеприпас, рассчитывать пропорции составляющих так, чтобы достичь максимальной боевой мощи снаряда. Паша в этом деле был талант – его самодельные бомбы взрывались круче всего.
   Вот однажды и бабахнуло… На первом этаже их жилого дома повылетали несколько стекол, жильцы страшно перепугались. Пашка понял, что надо ложиться на дно. Зато Лиля была в курсе Пашкиного подвига и очень гордилась своим талантливым братом. Благодаря ей Пашку изобличили, и ему здорово досталось.