Янг Джордж. Механический фиговый листок

капли смазки. Золушка отправляется с сыном управляющего, и с тех пор они
счастливо катаются вместе.
Арабелла взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Домой ехать слишком
рано, если она не хочет снова подвергнуться циничному перекрестному
допросу.
Арабелла промучилась до одиннадцати, а потом уехала. Она хотела
покататься до полуночи, и так бы оно и было, не надумай она поехать через
город. И конечно же, она очутилась на улице, где находился магазин
подержанных автоплатьев. Вид стилизованного забора вызвал приятные
воспоминания, и, проезжая мимо, она бессознательно снизила скорость. Когда
Арабелла поравнялась с въездом, колеса у нее уже еле-еле вертелись, а
заметив облаченного в "пикап" человека, она и совсем остановилась, что
получилось у нее вполне естественно.
- Привет, - сказала она. - Что вы делаете?
Он подъехал к обочине, и, увидев его улыбку, она обрадовалась, что
остановилась.
- Пью стакан апреля, - ответил он.
- Вкусно?
- Очень. Я всегда был неравнодушен к апрелю. Май на него похож, но
немного тепловат. Ну а июнь, июль и август вызывают у меня только жажду
золотого вина осени.
- Вы всегда говорите метафорами?
- Только с избранными, - ответил он. И, помолчав, добавил: - Почему бы
вам не въехать и не постоять тут до двенадцати? Потом мы отправимся
куда-нибудь есть сосиски и пить пиво.
- Хорошо.
Площадка была забита поношенными платьями и костюмами, но ее старого
платья не было. Она была рада этому, потому что при виде его только
расстроилась бы, а ей хотелось сохранить приятное волнение, начавшее
теснить грудь. И ей это удалось. Ночь была не по-апрельски тепла. Изредка
в перерывах между яркими вспышками рекламы Большого Джима можно было даже
увидеть несколько звездочек. Говард рассказал немного о себе - как он днем
учится, а вечерами работает, но когда она спросила, где он учится, он
сказал, что и так слишком много говорил о себе и теперь ее очередь. Она
тоже рассказала ему о своей работе, о фильмах и телепередачах, которые
смотрела, и наконец о книгах, которые когда-то читала.
Потом они оба стали говорить, перебивая друг друга, время летело как
птица, торопящаяся в южные края, и не успела Арабелла опомниться, как
приехал человек, работавший с двенадцати до восьми, а они с Говардом уже
ехали по направлению к кабачку "Золотой скат".
- Может быть, - сказал он, когда они уже подкатили к ее гаражу, - вы
заедете за мной завтра вечером и мы выпьем вместе еще один стакан апреля?
Если вы не заняты, - добавил он.
- Нет, - сказала она, - я не занята.
- Тогда я вас буду ждать, - сказал он и поехал.
Она смотрела, как гаснут, исчезают во тьме задние огни его "пикапа".
Откуда-то донеслась песня. Арабелла всматривалась в темные тени, стараясь
разглядеть, кто поет. Но на улице, кроме нее, никого не было, и тогда она
поняла, что поет ее сердце.


Арабелле казалось, что следующий день никогда не кончится, а когда он
наконец кончился, с тусклого неба полил дождь. Ей хотелось узнать, вкусен
ли апрель во время дождя, и скоро (после еще одного сеанса в открытом
кинотеатре) она узнала, что дождь никак не портил вкуса, если были все
другие составные части напитка. А они были, и она провела еще один
быстролетный вечер с Говардом, сначала на площадке, рассматривая звезды
между вспышками рекламы Большого Джима, потом в "Золотом скате" за
сосисками и пивом и, наконец, прощаясь с Говардом у своего гаража.
На следующий вечер все составные части опять были налицо, и на
следующий, и на следующий... В воскресенье они отправились на пикник в
горы. Говард выбрал самый высокий холм. Взобравшись по извилистой дороге
на вершину, они остановились там, нашли стоянку под старым вязом и ели
приготовленные ею картофельный салат и сандвичи, передавая друг другу
термос с кофе. Потом они закурили и, овеваемые полуденным ветерком, лениво
разговаривали.
С вершины холма открывался великолепный вид на лесное озеро, которое
питала небольшая речка. На другой стороне озера виднелся забор резервации
нудистов, а за ним на улицах одной из деревень резервации можно было
разглядеть людей. На таком расстоянии они казались почти неразличимыми
точками, и сначала у Арабеллы мелькнула только смутная догадка насчет
того, что же это такое. Однако постепенно они полностью овладели ее
вниманием, и она уже ни о чем другом и думать не могла.
- Должно быть, это ужасно! - сказала она вдруг.
- Что ужасно? - поинтересовался Говард.
- Жить вот так, в лесах, голыми. Как... как дикари.
Говард посмотрел на нее своими голубыми и глубокими, как лесное озеро,
глазами.
- Вряд ли можно назвать их дикарями, - сказал он, помолчав. - У них
такие же машины, как у нас. Школы, библиотеки. У них есть торговля и
ремесла. Правда, заниматься всем этим они могут только в пределах
резервации, но чем это отличается от жизни, скажем, в деревне или даже
городе? В общем, я бы сказал, что они цивилизованные.
- Но они раздетые!
- Разве так ужасно ходить раздетым?
Он опустил свое ветровое стекло и наклонился к ней совсем близко. Потом
он опустил ее ветровое стекло, и в лицо ей повеяло свежим ветром. По
глазам его она увидела, что он хочет ее поцеловать, и не отстранилась. Она
была рада, что не отстранилась, потому что поцелуй этот ничем не напоминал
ни поползновений мистера Карбюратора и Гарри Четырехколесного, ни
замечаний отца и намеков матери. Потом она услышала, как открылась дверца
машины, потом другая, и почувствовала, что ее вытаскивают на солнце и
апрельский ветер. Ветер и солнце были свежие и теплые, свежие, теплые и
чистые, и ей вовсе не было стыдно, даже когда Говард прижал ее к груди, не
закрытой костюмом-автомобилем.
Это был долгий сладостный миг, и никогда бы ему не кончаться. Но он
кончился, как кончается все.
- Что это? - спросил Говард, поднимая голову.
Она тоже услышала шорох колес, посмотрела вниз и увидела, как
промелькнул и исчез за поворотом блестящий белый кабриолет.
- Ты... ты думаешь, они нас видели? - спросила она.
Говард помедлил, обдумывая ответ.
- Нет, не думаю. Наверное, кто-нибудь был тут тоже на пикнике. Если бы
они поднимались на холм, мы бы услышали шум мотора.
- Не услышали бы... если на нем глушитель, - сказала Арабелла. Она
скользнула в свое автоплатье. - Я думаю, нам лучше уехать.
- Хорошо.
Он полез в свой "пикап".


- В следующее воскресенье... ты поедешь со мной? - спросил он.
Глаза его были серьезными, они умоляли.
- Да, - услышала она свой голос, - я поеду с тобой.
В следующее воскресенье было даже лучше, чем в первое, - день теплее,
солнце ярче, а небо голубее. Снова Говард вынул ее из платья, прижал к
себе, целовал, и снова ей не было стыдно.
- Пойдем, - сказал он, - я хочу тебе что-то показать.
Они стали спускаться вниз к лесному озеру.
- Но ты идешь ногами, - запротестовала она.
- Нас никто не видит, так не все ли равно? Пойдем!
Она стояла в нерешительности. Сверкавший внизу ручеек придал ей
решимости.
- Пойдем, - сказала она.
Сначала ей было тяжело идти по неровной земле, но потом она привыкла и
вприпрыжку бежала рядом с Говардом. У подножия холма они вошли в рощу, где
росли дикие яблони. Через рощу пробегал ручеек, с журчанием обтекая
поросшие мхом камни. Говард лег на землю и припал губами к воде. Она
сделала то же самое. Вода была ледяная, Арабелле стало холодно, и кожа у
нее покрылась пупырышками.
Они лежали бок о бок. Листья и ветви причудливо разузорили над ними
небо. Их третий поцелуй оказался слаще прежних.
- Ты бывал здесь раньше? - спросила она, когда они наконец выпустили
друг друга из объятий.
- Много раз, - сказал он.
- Один?
- Всегда один.
- А ты не боишься, что Большой Джим узнает?
Он рассмеялся.
- Большой Джим? Большого Джима не существует. Автопромышленники
придумали его, чтобы запугать людей и заставить их носить автомобили,
чтобы люди побольше покупали их и почаще меняли, а правительство
содействует этому, так как без увеличения оборота автомобилей экономика
потерпела бы крах. Сделать это нетрудно, потому что бессознательно люди
давно одевались в автомобили. Весь фокус состоял в том, чтобы заставить
людей носить автомобили сознательно, заставить их чувствовать себя неловко
без автомобилей в общественных местах и, если возможно, даже испытывать
стыд. Особого труда это тоже не составило, хотя, конечно, автомобили
пришлось сделать маленькими и приладить к человеческой фигуре.
- Не смей так говорить. Это... это богохульство! Еще подумают, что ты
нудист.
Он пристально посмотрел на нее.
- Так ли уж позорно быть нудистом? - спросил он. - А разве не позорно,
например, быть хозяином магазина и нанимать мерзавцев вроде Гарри
Четырехколесного, которые влияют на нерешительных покупательниц, а потом
ломают их покупки, чтобы они не воспользовались пунктом договора,
гласящим, что непонравившееся платье можно вернуть в течение суток?
Прости, Арабелла, но лучше, чтобы ты это знала.
Она отвернулась, чтобы он не увидел ее слез. Он взял ее руку, нежно
обхватил за талию. Она не противилась, когда он поцеловал ее в мокрые
щеки. Приоткрывшаяся было рана затянулась, и на этот раз навсегда.
Он крепко обнял ее.
- Придешь со мной сюда еще раз?
- Да, - ответила она, - если ты хочешь.
- Очень хочу. Мы снимем наши автомобили и убежим в лес. Мы натянем нос
Большому Джиму. Мы...
На другом берегу в кустах что-то щелкнуло.
Она застыла в объятиях Говарда. Кусты зашевелились, и показался
полицейский в автомундире. Поднялась большая квадратная рука с портативным
звуковидеомагнитофоном.
- Ну-ка, подойдите, - произнес громкий голос. - Большой Джим хочет вас
видеть!


Судья Большого Джима неодобрительно посмотрел на Арабеллу из-за
ветрового стекла своего черного "кортеза", когда ее привели к нему.
- Как вы думаете, хорошо это, - сказал он, - снять платье и бегать
вприпрыжку с нудистом?
Арабелла побледнела.
- С нудистом? - воскликнула она недоверчиво. - Но Говард не нудист.
Этого не может быть!
- Может. Собственно говоря, он хуже, чем нудист. Он добровольный
нудист. Однако мы понимаем, - продолжал судья, - что вы этого не знали, и
в какой-то мере мы сами виноваты в том, что он вас опутал. Если бы не ваша
непростительная потеря бдительности, он не мог бы вести двойную жизнь -
днем учиться в нудистском педагогическом институте, а по вечерам убегать
из резервации и работать в магазине подержанного платья и пытаться
обратить в свою веру хороших людей вроде вас. Поэтому мы будем к вам
снисходительны. Вместо того чтобы отобрать права, мы дадим вам возможность
исправиться - отпустим вас домой, чтобы вы загладили свое предосудительное
поведение: просите прощения у родителей и впредь ведите себя хорошо. Между
прочим, вы многим обязаны молодому человеку по имени Гарри
Четырехколесный.
- Я... я обязана?
- Да, вы. Если бы не его бдительность и преданность Большому Джиму,
может статься, мы бы узнали о вашем поступке слишком поздно.
- Гарри Четырехколесный? - удивленно сказала Арабелла. - Он, должно
быть, ненавидит меня.
- Ненавидит вас? Милая девочка, он...
- И я знаю почему, - продолжала Арабелла, не замечая, что перебила
судью. - Он ненавидит меня, потому что показал мне себя в истинном свете,
а себя настоящего он в глубине души презирает. Вот... вот почему и мистер
Карбюратор тоже ненавидит меня!
- Послушайте, мисс Радиатор, если вы будете продолжать в том же духе, я
могу пересмотреть свое решение. В конце концов...
- А мои мама и папа! - продолжала Арабелла. - Они ненавидят меня,
потому что тоже показали себя в истинном свете, и в глубине души они себя
тоже презирают. Такую наготу не могут скрыть даже автомобили. А Говард?
Ему не за что ненавидеть себя... как и мне. Что... что вы с ним сделали?
- Разумеется, выпроводили обратно в резервацию. Что еще мы могли с ним
сделать? Уверяю вас, больше он не будет вести двойной жизни. А теперь,
мисс Радиатор, поскольку я уже покончил с вашим делом, не вижу причины для
вашего дальнейшего пребывания в суде. Я человек занятой и...
- Судья, а как становятся добровольными нудистами?
- Демонстративно появляются на людях без одежды. До свиданья, мисс
Радиатор!
- До свиданья... и спасибо.
Сначала она поехала домой, чтобы собрать свои вещи. Мать и отец ждали
ее в кухне.
- Грязная шлюха! - сказала мать.
- И это - моя дочь, - добавил отец.
Не говоря ни слова, она проехала через комнату и поднялась вверх по
аппарели к себе в спальню. Собралась она быстро: кроме книг, у нее почти
ничего не было. На обратном пути через кухню она задержалась ровно
настолько, чтобы сказать "до свиданья". Лица родителей вытянулись.
- Погоди, - сказал отец.
- Погоди! - закричала мать.
Арабелла выехала на улицу, даже не взглянув в зеркало заднего вида.
Оставив позади Макадам-плейс, она направилась в городской сад. Несмотря
на поздний час, там еще были люди. Сначала она сняла шляпку-шлем. Потом
автоплатье. Арабелла, освещенная мигающим светом рекламы Большого Джима,
стояла в центре собравшейся толпы и ждала, когда приедет кто-нибудь из
полиции нравов и арестует ее.


Утром ее препроводили в резервацию. Над входом висела надпись:
"Посторонним вход воспрещен!"
Надпись была перечеркнута свежей черной краской, и над ней наскоро
выведена другая:
"Ношение механических фиговых листков запрещается".
Страж, который ехал слева от Арабеллы, свирепо выглядывал из-за своего
ветрового стекла.
- Опять забавляются, нахалы, - пробурчал он.
Говард встретил Арабеллу у ворот. По его глазам она поняла, что все в
порядке, и тотчас оказалась в его объятиях. Забыв о наготе, она плакала,
уткнувшись лицом в лацкан его пиджака. Он крепко прижимал ее к себе, она
ощущала его руки сквозь ткань пальто. Глухо доносился его голос:
- Я знал, что они следят за нами, и дал им возможность поймать нас в
надежде, что они сошлют тебя сюда. Поскольку они не сделали этого, я
надеялся... я молил бога, чтобы ты пришла сама. Дорогая, я так рад, что ты
здесь. Тебе здесь понравится. У меня коттедж с большим садом. В общине
есть плавательный бассейн, женский клуб, любительская труппа...
- А священник? - спросила она сквозь слезы.
Он поцеловал ее.
- Священник тоже есть. Если поторопимся, то застанем его, пока он не
ушел на утреннюю прогулку.
Они вместе пошли по тропинке.