Янковский Дмитрий Валентинович. Знак Пути

Дмитрий Янковский
Знак Пути
(Воин-2)

Пролог

   Гребцы упирались босыми ногами, скользя по начищенным доскам палубы, весла скрипели натужно, надрывно, унося корабль прочь от опасного берега. Раскаленное солнце нещадно жгло загорелые спины, мигом превращая бусинки брызг в искристые пятнышки соли, струящийся пот разогнал привычные запахи моря, резким духом заполнив пространство от борта до борта.
   – Ррррезвей, бесовы дети! – взревел мускулистый кормчий. – Шкуры живьем посдираю!
   Он придержал край богатой туники и снова злобно шарахнул бичом. Наотмашь, никуда особо не целясь. За кормой широко разбегались круги от падения тела, а отправиться вслед за подстреленным русичем ромей не хотел.
   – Что ж за стрелок там такой? – лицо стоявшего рядом воина стало белей морской пены. – С полутора стадий стрелу пустить в самую середку груди… Может наугад бил, на удачу? Случайно можно и в муху попасть!
   – Ага… – кормчий смахнул рукавом пот и настороженно глянул в сторону быстро удаляющегося берега. – На нашем путнике доспех был не хуже твоего. Он тоже случайно проткнулся как яичная скорлупа? Я даже не могу представить, какая сила нужна для такого выстрела.
   – И какой лук… – кивнул воин. – Жаль, хороший доспех в воду канул. Зато меч остался.
   – Ты на него роток не разевай! – кормчий нагнулся и поднял оружие с палубы. – Путник погиб, мне теперь деньги вернуть надобно.
   – Так он же вперед уплатил!
   – Половину. Только половину… – задумчиво молвил кормчий, с интересом разглядывая надпись на мече.
   Внезапно он услышал то ли далекое пение, то ли размеренный шепот. Звук надвигался, усиливался, но воин рядом даже ухом не повел.
   «Перегрелся.» – решил кормчий, усаживаясь у руля. – «Голову надо смочить».
   Он зачерпнул из-за борта, поливая с ладошки курчавые волосы, но звук не сделался тише, наоборот облекся в ясные слова.
   – Веруешь ли ты, грешный, в Господа единого и истинного? – вкрадчиво молвил Голос.
   – Верую… – ошарашено прошептал ромей, нащупав золотой крест под туникой.
   – Я глас Его и воля Его, – продолжал Голос. – Ты, грешный, избран для исполнения этой воли. Только исполняя беспрекословно, сможешь обрести царствие небесное. Теперь ты не раб Божий, а надзиратель над всеми рабами, не овца, а волк. Будешь ли нести этот крест с достоинством?
   Кормчий тряхнул головой и глянул на облаченного в доспех спутника, словно видел его впервые. Рука крепко сжимала тяжелую рукоять.

Часть первая

1.

   Избу заполняла спокойная теплая тишина. Уставшие за день звуки с трудом пробивались сквозь плотно прикрытые двери, теряли силу, остроту и объем. Но за окошком, затянутым бычьим пузырем, бушевала красавица южная ночь, купая в водопадах звездного света голос пробуждающегося леса. Трели сверчков стекали по густой траве к размеренно дышащему в скалах морю, смешивались с редкими вскриками ночных птиц, с тихим, но непрестанным шепотом ветра в густых ветвях. В Таврике лес никогда не бывает безмолвным – ни в редкую зимнюю стужу, ни в густой летний зной.
   Микулка уселся за старый, надежный, грубо сколоченный стол, и язычок масляной лампы задрожал в его темных глазах. Желтое сияние высветило знакомые стены, укрытые пеленой полумрака, застарелую копоть, отбросило по углам ночные шорохи и лохматые тени. Дом по прежнему дышал спокойствием и уютом, радостно принял вернувшегося отрока, укутав позабытым за полный год странствий запахом оседлости. Может именно этот запах, остающийся в дальних закоулках памяти, придает витязям силы в бою? Наверно именно он разнит степняка-печенега с землепашцем-русичем. И если печенегу нужно прорываться вперед пока ноги держат, не жалеть сил для движения к новым пастбищам, то русич должен еще и вернуться. К жене, к ребятишкам малым, к родному порогу. Потому-то Боги и даровали русичу сил больше, чем десятерым печенегам.
   Бычий пузырь оконца переливался багряными сполохами, отражая полыхавший возле избы костер, Микулка вынырнул из невеселых раздумий, расслышав ввалившийся снаружи богатырский хохот Витима. Тьфу ты… От такого не то что из раздумий вынырнуть можно – из портков выскочишь с непривычки.
   Ладно… Сколько не думай, а решение принимать все одно придется. Пусть конь думает, у него башка огроменная, а человек славен делами. Сколько ни думай, а ежели не сумеешь мысль свою передать другим, научить, помочь, то в копейку цена таким мыслям. Микулка подхватил Кладенец, закинул за спину на кожаной перевязи и скрипнувшая дверь выпустила его под выгнутый купол ночного неба, до черноты вылизанный языками костра.
   – Ну наконец-то! – пророкотал зычным басом слегка захмелевший Витим. – Чего ты бродишь как леший по лесу?
   Лицо воеводы раскраснелось, заросшее короткой черной бородкой, а ворот широкой белой рубахи распахнулся навстречу теплому дыханию вечера.
   Вокруг костра разместилась вся небольшая дружина – соратники, с которыми удалось остановить само Зло на ночном Перевале. Лениво развалился в траве Ратибор Теплый Ветер, возле него лежал огромный лук и колчан полный стрел. Охотский кафтан, не мало на своем веку повидавший, был аккуратно вычищен к Микулкиной свадьбе и теперь отливал густой синевой, сливаясь с ночью. Стрелок отрешенно жевал ломоть мяса и было видно, что это не первый кусок в этот вечер, но судя по уверенным движениям челюстей – далеко не последний. Рядом Волк, затянутый в грубую черную кожу, пощипывал струны заморской лютни, темное дерево пело словно живое, легко прилаживая музыку к словам новой песни, в ногах пристроился узкий меч, сверкающий железом небесного камня.
   Сершхан, едва зажившими от колдовского огня руками, нанизывал ощипанных куропаток на вертел, изогнутая сарацинская сабля оттягивала пояс причудливо расшитого халата, но цвет глаз и светлые волосы безошибочно выдавали русича.
   Только тут, в собственном доме, Микулка наконец хорошенько пригляделся к новым друзьям, до этого в кутерьме событий они мелькали рядом как бесплотные тени – даже возраст угадывался с трудом. Странные они… Будто душа каждого спрятана под незримым пологом, только у Волка порой вырывается на белый свет, когда поет свои дивные песни.
   Но теперь видать многое… Видать глубокую жизненную усталость Витима, да он и старше всех, уж за тридцатую весну явно минуло. Видать молодую горячность Волка, пытающегося выглядеть старше, хотя едва двадцать третье лето встретил. Ратибор с Сершханом чуть младше Витима, но скрытности в них поболе, Сершхан так и вовсе как не от мира сего – весь какой-то неприметный, о нем вспоминаешь только когда говорит.
   Микулка тихонько подошел к самому костру и Витим, не вставая с земли, шутливо хлопнул его по плечу:
   – Уж на собственной свадьбе посидел бы! – не унимался воевода, влажно поблескивая хмельным взглядом. – Эх… С такой-то невестой рядышком! Ну, Микула, казывай чего надумал. Когда отправляемся?
   Дива улыбнулась, довольная похвалой, и даже в неверном свете огня стал заметен румянец, заливший прекрасное, как сама эта ночь, лицо. Она нежно обняла подошедшего Микулку, прильнув к нему всем телом.
   – Уже не невеста! – гордо заявила девушка. – При вас ведь клятву Леле давали! Значит он муж мой, а я ему жена!
   Паренек улыбнулся, но черточки грусти еще мелькали в глазах отголосками мыслей. Он не осознавал, что решение уже принято, принято в полдень этого дня, когда у идола Лели в Суроже нарек он Диву своей женой. Теперь уж не мог, не имел права, распоряжаться жизнью только по собственной воле.
   – Я остаюсь. – чуть дрогнувшим голосом молвил Микулка. – Тут мой дом. И семья моя здесь. Не для того Боги даровали жизнь человеку, чтоб проводить ее в странствиях и нескончаемых битвах. Наоборот, и странствия, и битвы нужны лишь затем, чтоб проложить дорогу к своему счастью.
   – Ну, конечно… – сощурился Витим. – Ты свое счастье заслужил… А мы, сирые, пойдем дальше, приносить свое в жертву чужому. Неужто после всего пережитого сможешь на печи лежать, о бабий бок греться? Столько дел впереди, а ты аки трусливый пескарь зарываешься в теплый ил. Не ждал я от тебя такого, не ждал…
   – Так что, – с досадой вздохнул Микулка, – Все, кому вы счастье добудете, не достойны его? Они-то на печи лежат, не стесняются…
   – Они не воины! Весь этот люд другими делами занят, чтоб мы могли за его счастье биться.
   Сершхан укрепил вертел на суковатой рогатине и решительно поднял взор.
   – Мне кажется, ты не прав, Витим. – тихо молвил он. – Это мы бьемся, чтоб они могли свое дело делать. Никак не иначе. Я видал степняков, жил с ними, знаю чем они дышат. Вот у них все для битвы, для движения вперед. Нет ни своей земли, ни дома, но нам ли на них ровняться? Нам ли жить одним днем? Пусть остается Микула, он действительно заслужил свое счастье. Мы же себя просто еще не сыскали.
   – Не знаю… – пожал плечами воевода. – По мне мужчина без войны, все равно как баба без приплода. Пустоцвет.
   Это больно ранило Микулку в самое сердце. Витим не очень-то выбирал слова, выражая бурлившие чувства воина, но не они задели, а едва различимая правота, скрытая в этой мысли. Было что-то недостойное в сидении за надежными стенами уютного дома… Словно ухватив у жизни заслуженную награду, боишься ее утратить, а потому силы, могущие пойти на доброе дело, остаются и скудеют без всякого проку.
   За спиной паренька отдыхал в ножнах верный Кладенец, он тоже спал после тяжких битв, но был готов по первой надобности выскочить, шелестя отточенной сталью, и стать на защиту всего, во что верил молодой витязь. В этой спокойной готовности было спасение самооправдания, но не этого искал Микулка, а верного решения, может быть даже подсказки. Но души бывших владельцев старинного меча безмолвно затаились в булате, хотя раньше их таинственный Голос не раз выручал, когда у самого не хватало опыта и умения. Теперь он звучал редко, заставляя и позволяя принимать решения самому, но именно сейчас мудрый совет был нужен как никогда.
   – Да ладно вам дуться друг на друга! – с набитым ртом пробурчал Ратибор. – Заняться что ли нечем? Вон сколько еды!
   Витим махнул рукой и снова налег на добытый в Суроже мед, а Микулка отбросил сомнения понимая, что не себя боится лишить заслуженного счастья, а молодую жену, которая не меньше его выстрадала право пожить спокойно. Мало ли она сделала, мало ли пережила, чтоб быть рядом с ним? Как же можно теперь бросить ее, отправившись в невесть какие дали? Или таскать ее за собой по пыльным дорогам заросшей дремучими лесами Руси, подвергая опасностям дальних странствий. Да и зачем? Когда Громовник, посланник Зла, выступил против целого света, никто из Дружины не дрогнул, никто не подумал о себе. Надо было остановить Зло и они сделали это, хотя каждый мог не вылезать из сытого Киева. Теперь же Громовник мертв, рыб собой на дне морском кормит, а Зло снова отброшено далеко за студеное море. Можно и дух перевесть. Если враги побеждены, зачем отыскивать новых? В этом ли человечье счастье?
   – Все же я остаюсь… – уверенно молвил Микулка и взгляд его полыхнул отсветом пламени. – Хочу побыть с Дивой. Люба она мне! Не хочу променять ее и на все радости мира.
   – Это верно. – серьезно кивнул Сершхан. – Самое верное решение всегда то, которое исходит от сердца.
   – И то, – перебирая струны вставил Волк, – Которое самое доброе. Стоит, наверно, сложить песню о витязе, оставившем воинский путь ради своей любимой. Ладная выйдет песня.
   – И что толку с такой? – сморщился Витим. – Песня должна призывать к чему-то, а от этой только слезы у девок в три ручья. Хотя может от сырости грибов станет больше – какой никакой все же толк. Спел бы лучше о том, что сколько врагов ни бей, а меньше их не становится, что Зло только силушкой одолеть можно, а не вздохами и ахами, и не крестьянской сохой. Вот то будет песня…
   Волк пропустил это бурчанье мимо ушей, привык за долгое время к привычкам воеводы. Но разговор не клеился, каждый думал о своем, глядя в багряные отсветы раскаленных углей, все понимали, что попрощавшись с Микулкой, попрощаются с частью себя.
 
   Поутру четверо витязей снарядили коней и провели их по залитой росой тропе к Велик-Камню, оттуда путь на запад, в ромейский Херсонес. Микулка пошел тоже, не в силах вымолвить слова прощания, но у Велик-Камня остановился, невыразимая грусть наворачивала на глаза горькие слезы.
   – И куда вы теперь? – спросил он, чтоб только не молчать.
   – Куда? – пожал плечами Витим. – Дел ведь по горло! Колдовской меч Громовника остался с ромеями, его нужно сыскать, пока бед не наделал. Это главное, потому как самое опасное. А там поглядим.
   – Ну что ж… – склонил голову паренек. – Доброго вам пути!
   Он повернулся и не оглядываясь зашагал вниз, лесная тропка услужливо стелилась почти до самой избушки, постепенно теряясь в густой траве, а в памяти надолго засел удаляющий стук копыт. Микулка пересек поляну с еще дымившимися остатками праздничного костра, остановился у самой избушки и вдруг взглянул на все совсем другими глазами. Мрачные мысли отступили точно так же, как затих далеко на западе конский топот, стало ясно, что все невзгоды и горести остались позади или хотя бы в стороне, а впереди только радость, добро и любовь. Он улыбнулся, распахнув дверь настежь и ароматы утреннего леса ворвались в дом вместе с солнечным светом.
   Дива вздрогнула от скрипнувшей в сенях двери, но Микулка радостно взглянул на лежавшую под одеялом девушку, подошел, улыбнулся.
   – Что с тобой, милая? – ласково спросил он, беря ее за руку.
   – Я… Я боялась, что ты не вернешься! Для витязя всегда находится что-то важнее тихого счастья.
   – Ну уж нет! – рассмеялся он. – Не для того я столько ждал этих дней, чтоб все бросить, едва достигнув желанного. Не уйду от тебя, не брошу… Ты мне люба больше солнышка ясного!
   – И куда твои други отправились?
   – Знамо куда – за Витимом… Кажется он решил все зло на свете извести за одну свою жизнь. Верный друг и славный вой, но порой мне кажется, что битва для него уже не достижение цели, а сама цель. Что-то в нем надломилось, а что и когда, мне не ведомо. Но однажды мы попали в нехорошую переделку из-за необдуманности его шагов. Еле выбрались…
   – Теперь он решил вернуть Камень?
   – Нет, Камень его волнует мало. Спрятан надежно, а большой нужды в нем нет. Витим больше озабочен колдовским мечом, что остался от Громовника. Ты ведь всего не ведаешь…
   – Ну так расскажи! Может и я чем смогу подсобить.
   Микулка стянул сапоги, скинул уличную одежку и залез на печь, устроившись рядом с Дивой.
   – Про мой меч ты знаешь. Он держит в себе души витязей, которые бились им во все времена. И они говорят со мной, сама слышала. Помогают, наставляют на верный путь. Правда я этот Голос слышу всегда, а другие только когда Кладенец того хочет. Но ты не знаешь, что такой меч не один.
   – Не один? – искренне удивилась Дива.
   – Да, их много. Но сколько именно, ни кто не знает. Одно скажу точно – и у Ратибора, и у Волка, и у Витима такие мечи. Даже сарацинская сабля Сершхана носит в себе души бывших владельцев.
   – Но ведь мечи у всех разные! У Волка совсем старинный, выкованный еще когда люди железа не знали и делали булат из небесных камней, у Сершхана вообще сабля.
   – Верно, разные. Да только есть на них одна примета – надпись. На каждом мече она разными письменами писана, но смысл всегда один.
   – «И ты вместе с нами». – вспомнила девушка. – Что это значит?
   – Что и моя душа после смерти оживет в этом булате. Но не только… Все мы чувствуем, что прошли до встречи какой-то похожий путь, да и сама встреча не случайна… Словно все, носящие эти мечи, являются частью чего-то большого и важного. И надпись как напоминание, что наша жизнь не принадлежит нам самим, а предназначена для чего-то пока неведомого. Один мудрый волхв поведал, что такие мечи может ковать лишь тот, кто имеет власть над душами мертвых, а власть эту дает Камень, похищенный Громовником. Теперь Громовник мертв, Камень так и остался в Рипейских горах, но не это главное, а то, что в своих странствиях он как-то попал в злые руки. Понимаешь, у Громовника был такой же меч, как у нас, только злой, дающий недобрые советы и наставляющий на путь Зла. Он и есть орудие Зла, как наши мечи и мы сами стали орудием Добра в этой бесконечной битве неведомых сил.
   – И теперь этот меч… – закусила губу девушка.
   – Остался на ромейском корабле. – кивнул Микулка. – Не известно, где и когда его кто-то найдет и чем это может кончится. Потому Витим не откладывая повел дружину на поиски.
   – И ты не пошел с ними? – дрогнувшим голосом спросила Дива, понимая, чего стоило мужу такое решение.
   – Да. Я верю в то, что вещь, пусть даже говорящая, не имеет власти над человеком. Тот, у кого Зло в душе, найдет в мече поддержку, но и без него творил бы худые дела. А если человек идет по пути Добра, никакая говорящая железяка не остановит его, не свернет в сторону.
   – Все таки этот меч опасен для нестойких душ. – поежилась девушка. – Мало ли он может наплести своему новому владельцу?
   – Вот когда будет враг, тогда и надо с ним биться. Пока меч один, он не так уж и страшен. Камень гораздо опаснее, потому как если он снова попадет в злые руки, то кроме дружины Добра появится и дружина Зла. Вот это будет действительно худо.
   Микулка умолк, стараясь успокоиться после всех треволнений недавних дней, а Дива обняла его и прижалась всем телом. Это ли не счастье? За такое точно стоило биться.
   Молодой витязь уже не сомневался в правильности своего решения.
   – А что ты мне хотела сказать после свадьбы? – вспомнил он вдруг. – Помнишь, еще в Киеве отец твой рек, что нам придется жить не по людским законам. Други уехали, теперь нам никто не мешает. Поведай, отчего отказаться придется ради твоих милых глаз. Или условие больше не нужно?
   – Нужно, Микулушка… Нужно. – вздохнув молвила девушка. – И не моя это прихоть, даже не отца моего. Не одному тебе отказаться придется от того, что другие мужья получают с женою, но и мне долгие годы нельзя жить привычной жизнью. Понимаешь, мы с тобой разного роду… В моих жилах половина крови Богов, половина людской, а в тебе вся людская, лишь капля божьей. Потому нам нельзя сочетаться обычным союзом, потомство будет ущербное. А чтоб не случилось такого, нужно пройти три испытанья тебе и три мне, выполнять каждому по три условия пока не минут семь лет.
   – Всего по три? – улыбнулся Микулка. – От этого не помрем. И какие же?
   – Я не могу семь лет собирать вместе четыре ветра, остригать волосы и оборачиваться птицей…
   – Ну а я?
   – Тебе нельзя брать меня как жену, брать других женщин, а еще нельзя даже краешком глаза взглянуть, как я расчесываюсь. Семь лет.
   Улыбка медленно сползла с лица паренька.
   – Семь лет? – непослушными губами переспросил он. – Тяжкое условие. Если не смотреть как ты расчесываешься еще можно, то остальное…
   – Ты ведь обещал выполнить все.
   В слова Дивы вкрались холодные нотки, словно две льдинки одна о другую звякнули, хотя голосок так и остался спокойным, даже тише сделался нежели прежде.
   – И выполню… – так же тихо отозвался Микулка. – Не потому, что цену честному слову знаю, а от того, что люблю тебя больше жизни… Не смогу без тебя! А что от утех? Маята одна. Ты мне мила не только как девка, знаешь сама. Гораздо хуже, что ты горлицей обернуться не сможешь.
   – Ты правда так думаешь?
   – Правда, любимая! Иди ко мне, хорошая ты моя…
   Микулка прижал к груди девичью голову, глаза сами зажмурились от пряного аромата волос, руки гладили, гладили мягкие теплые пряди.
   – Зато через семь лет, – шепнула Дива. – Рожу тебе сына. В нем капля крови Богов будет больше и жарче той, что горит в жилах всех смертных. Вся твоя сила в нем возродится, еще и пополнится.

2.

   – Ромеи с мечом ушли на заход. – остановив коня молвил Витим. – Значит и нам туда. Проще всего нанять корабль и вдоль берега пройти до тиверских земель. Меч не песчинка, наверняка про него услышим.
   – Тогда проще идти вдоль берега, а не плыть. – пожал плечами Сершхан. – Больше весей пройдем, больше узнаем всякого.
   Лес вокруг поредел, все чаще попадались освещенные солнцем поляны, а ветер был едва ощутим, тянул с запада прохладу и соленую свежесть. Витязи остановились на восточном склоне Покат-горы, за которой белокаменный Херсонес высил неприступные стены.
   – Вы оба правы. – примирительно сказал Ратибор, хорошо знавший эти места. – Морем идти проще, а посуху больше выведаем. Поэтому чтоб зазря зад об седло не морщить и попусту не болтаться по синим волнам, нужно немножко подумать. Ромеи могли пойти в Царьград, а могли по Днепру подняться до Киева, но уж в любом случае к тиверцам они не пойдут.
   – Это почему? – усомнился Витим.
   – Потому, что Громовник был их единственным грузом. Ромей – человек практичный, он не станет идти куда-то без пользы. Когда наш ворог свалился за борт, они здорово струсили и возвращаться в Херсонес не стали, убоялись встречаться с нами. С перепугу могли рвануть и в Царьград, все таки там все свои и укрыться не сложно. Если так, то нам их уже не достать, по крайней мере сейчас. Тут уж точно придется ждать, когда меч себя как-то проявит. Но практичность в ромеях гораздо сильнее трусости, зачем им идти в Царьград без товара? И уж тем более дальше Днепра им делать нечего. Они пойдут вверх по реке, скорее всего до самого Киева или пока не найдут подходящий товар.
   – Вилами по воде писано! – сплюнул в траву воевода. – То ли туда, то ли сюда… Куда захотят, туда и пойдут! У них сто дорог, а у нас только та, по которой они двинулись. По моему, в этих торгашах трусость гораздо сильнее жадности. Всех денег на свете не заработаешь, это даже они понимают, а если сдохнешь, то пропадет уже нажитое. Нет, они пойдут в Царьград. И нам туда нужно. Походим, послушаем… Наверняка найдем то, что ищем. А уж добывать не нам учиться!
   – Ты их жадность не уменьшай, а трусость не преувеличивай. Ради выгоды они пускаются в очень опасные странствия, а порой и гибнут. Не скажу, что ромей за копейку кинется головой в омут, но мимо оброненной точно не пройдет.
   – Это ты о чем?
   – О мече. Им он нужен как тонущему булыжник, они не воины. А вот продать его будут рады.
   – Меч можно продать и в Царьграде… – скривился Витим. – Эка невидаль! Добрую сброю можно сторговать где угодно.
   – А вот и нет! Какой меч у Громовника?
   – Германский, судя по ране у девки…
   – Ага! И кому он нужен в Царьграде? Там ведь мечи носят только на службе. Царьградские жители слишком вольготно себя чувствуют, чтоб тягать железо у пояса. А воинам и страже германский меч ни к чему, у них должны быть мечи ромейские, такой уж обычай. А вот в Киеве, или в какой-нибудь днепровской веси, продать такое оружие можно с хорошей выгодой. А потом там же купить товар и везти его домой. Хочешь найти ромея – ищи выгоду.
   – Верно! – согласился Сершхан. – Нужно дойти до Днепра морем, а там поглядим.
   – Ладно, лешак с вами. Значит пойдем прямиком до Днепра. Денег вот маловато… Хватит ли на найм корабля?
   – Меньше надо было на мед тратить… – не сдержался Волк. – Но можно продать коней, не тащить же их на корабль.
   – И то верно. Тогда в путь!
   Они пустили коней скорой рысью и быстро поднялись на вершину Покат-горы, с которой открывался сказочный вид на мраморный город и море. Лес кончился, теперь небольшой отряд виднелся на западном склоне как солнце в небе, разве что не светился. Витязи спустились к распахнутым высоченным воротам, вдвое больше киевских, и настороженно двинулись внутрь.
   Широкий проход в стене встретил тяжелой нездоровой сыростью, не столько освежающей, сколько, не смотря на густую тень, удушливой и липкой. Все тут было чужим и каким-то враждебным, камень подчеркивал не столько величие, сколько хмурую тяжесть построек – это не теплое дерево русских теремов! Стена давила землю удивительной толщиной, шагов пятнадцать, не меньше, в проходе веяло не только мрачной сыростью и духотой, но и здорово попахивало застоялыми нечистотами. Лишь снова выехав на яркий солнечный свет, друзья вздохнули свободней.
   – Ни стражи на входе… – несказанно удивился Волк. – Ни мыта не берут… Ну и народ!
   – Стражи нет по понятной причине. – пояснил Сершхан. – Какой дурак попрет на такой город напуском? Разве что русич. Еще, глядишь, и осаду устроит. Нас величием не остановить, а вот другие боятся одного лишь неприступного вида.
   Ратибор согласно кивнул и добавил:
   – А мыта не берут из выгоды. Если не брать, то в городе будет толочься больше народу, а коль так, весь этот люд оставит на базаре не мало денег. И торговцам радость, и в казну серебро, потому как всякий торговец подать платит.
   – Тьфу ты… – улыбнулся Витим. – Что за народ? Все не как у людей. Сняли бы тогда ворота к Ящеру… Сколько железа пропадает!
   – Ворота только от нас. – серьезно сказал Ратибор.
   – В смысле? – не понял воевода.
   – От русичей.
   Город просто поражал своим грузным, навязчивым великолепием – деревянных домов не было вовсе, многие сложены из тесанного камня в два-три поверха, а были громады и в четыре поверха, светились белоснежным мрамором.
   – Как они воду наверх тягают? – изумился Витим. – Скорячиться ж можно…
   – В домах, что попроще, это дело невольникам поручено, – объяснил Ратибор, – а в те, огроменные, идут по земле желоба и свинцовые трубы, ведут воду прямо в дом из-за города.