Страница:
Ник Япп, Мишель Сиретт
Эти странные французы
НАЦИОНАЛИЗМ И САМОСОЗНАНИЕ
Предостережение
Основная жизненно важная забота французов – быть истинными французами. Они абсолютно убеждены в собственном превосходстве – общественном, моральном и индивидуальном – над всеми остальными народами мира. Но в том-то и заключается их знаменитый шарм, что они нас, то есть этих остальных, не презирают, а жалеют: ведь мы, увы, не французы.
Понятие la force ("сила, власть, держава") лежит в основе всего, что французы сделали – не важно, хорошо или плохо, – в течение, по крайней мере, последнего тысячелетия. La force – суть их жизни. Это понятие связано с другими, не менее великими понятиями: la gloire ("слава") и la patrie ("родина"). Заметим, это существительные исключительно женского рода, что свидетельствует о безграничной энергетической мощи данной нации.
Французов привлекает живой трепет жизни, ее движение, ее блеск и красота. С виду они всегда аккуратны и щеголеваты, однако под внешним лоском скрываются горячие сердца, а порой французам свойственны и довольно дикие, можно сказать, атавистические порывы.
Скорее всего, другие народы были бы, в большинстве своем, неприятно поражены или даже возмущены таким государственным символом, как обнаженная Марианна, нагота которой лишь чуть-чуть прикрыта тонкой вуалью. (Этот символ Французской Республики встречается на французских деньгах и почтовых марках.) Марианна скачет по баррикадам с мушкетом в руках, и у французов сей образ вызывает слезы истинного патриотизма. И хотя национальным символом Франции вполне можно считать также петуха – птицу с пестрым оперением, производящую чрезвычайно много шума, готовую драться со всеми предполагаемыми соперниками подряд и не откладывающую яиц, – французы никогда не забывают, что их страна носит женское имя: la France.
Французы общительны, их трудно чем-либо смутить, и они прямо-таки созданы для всяких торжеств – банкетов, свадеб, фестивалей, праздников, – которые превращают в настоящие спектакли, с наслаждением занимаясь лицедейством и пребывая в полном восторге от своих ролей и костюмов. Дома же им тесно, они чувствуют себя узниками, заключенными в мрачную темницу. Зато французы удивительно хорошо смотрятся и чувствуют себя в таких местах, как офис, ресторан, вестибюль аэропорта (ну кто, кроме француза, может хорошо смотреться в вестибюле аэропорта?), оперный театр или бульвар. Возможно, их собственное поведение порой оставляет желать лучшего, но лицедеи они всегда отменные.
Понятие la force ("сила, власть, держава") лежит в основе всего, что французы сделали – не важно, хорошо или плохо, – в течение, по крайней мере, последнего тысячелетия. La force – суть их жизни. Это понятие связано с другими, не менее великими понятиями: la gloire ("слава") и la patrie ("родина"). Заметим, это существительные исключительно женского рода, что свидетельствует о безграничной энергетической мощи данной нации.
Французов привлекает живой трепет жизни, ее движение, ее блеск и красота. С виду они всегда аккуратны и щеголеваты, однако под внешним лоском скрываются горячие сердца, а порой французам свойственны и довольно дикие, можно сказать, атавистические порывы.
Скорее всего, другие народы были бы, в большинстве своем, неприятно поражены или даже возмущены таким государственным символом, как обнаженная Марианна, нагота которой лишь чуть-чуть прикрыта тонкой вуалью. (Этот символ Французской Республики встречается на французских деньгах и почтовых марках.) Марианна скачет по баррикадам с мушкетом в руках, и у французов сей образ вызывает слезы истинного патриотизма. И хотя национальным символом Франции вполне можно считать также петуха – птицу с пестрым оперением, производящую чрезвычайно много шума, готовую драться со всеми предполагаемыми соперниками подряд и не откладывающую яиц, – французы никогда не забывают, что их страна носит женское имя: la France.
Французы общительны, их трудно чем-либо смутить, и они прямо-таки созданы для всяких торжеств – банкетов, свадеб, фестивалей, праздников, – которые превращают в настоящие спектакли, с наслаждением занимаясь лицедейством и пребывая в полном восторге от своих ролей и костюмов. Дома же им тесно, они чувствуют себя узниками, заключенными в мрачную темницу. Зато французы удивительно хорошо смотрятся и чувствуют себя в таких местах, как офис, ресторан, вестибюль аэропорта (ну кто, кроме француза, может хорошо смотреться в вестибюле аэропорта?), оперный театр или бульвар. Возможно, их собственное поведение порой оставляет желать лучшего, но лицедеи они всегда отменные.
Какими они видят себя
Французы считают себя единственной по-настоящему цивилизованной нацией в мире и уверены, что их задача – вести остальные народы за собой, освещая им путь ореолом собственной избранности.
Во всех жизненно важных вопросах они, безусловно, эксперты, а то, в чем они себя экспертами не чувствуют, просто не имеет для них ни малейшего значения.
Французы видят славу для себя и в том, что остальным представляется явным поражением. Поскольку Франция выиграла практически все войны, в которых когда-либо участвовала, то французы уверены: их Родина не может не быть победительницей. В связи с чем никак не перестанут удивляться, зачем это англичанам понадобилось называть лондонский вокзал Ватерлоо – в честь той битвы, которую французы проиграли?
Француз почтет за честь для себя соблазнить женщину, с чувством победителя подаст к столу отлично поджаренный антрекот и явственно почувствует, что принадлежит к величайшей нации в мире, откупорив бутылку какого-нибудь " grand cru" (лучшего из местных сухих вин). Недаром французы прозвали своего короля Людовика XIV "Король-Солнце" – ведь они видят великолепие и блеск во всем, что делают. Ну а Францию ее государственные деятели как эпохи Возрождения, так и времен де Голля и даже Ширака всегда уподобляли сияющему небесному светилу, себе самим отводя роль Спасителей человечества.
Во всех жизненно важных вопросах они, безусловно, эксперты, а то, в чем они себя экспертами не чувствуют, просто не имеет для них ни малейшего значения.
Французы видят славу для себя и в том, что остальным представляется явным поражением. Поскольку Франция выиграла практически все войны, в которых когда-либо участвовала, то французы уверены: их Родина не может не быть победительницей. В связи с чем никак не перестанут удивляться, зачем это англичанам понадобилось называть лондонский вокзал Ватерлоо – в честь той битвы, которую французы проиграли?
Француз почтет за честь для себя соблазнить женщину, с чувством победителя подаст к столу отлично поджаренный антрекот и явственно почувствует, что принадлежит к величайшей нации в мире, откупорив бутылку какого-нибудь " grand cru" (лучшего из местных сухих вин). Недаром французы прозвали своего короля Людовика XIV "Король-Солнце" – ведь они видят великолепие и блеск во всем, что делают. Ну а Францию ее государственные деятели как эпохи Возрождения, так и времен де Голля и даже Ширака всегда уподобляли сияющему небесному светилу, себе самим отводя роль Спасителей человечества.
Какими они видят других
Желая обрести реальную основу для собственного чувства превосходства, французы готовы великодушно мириться с фактом существования в мире других государств и народов.
Однако не стоит ждать от них "политической корректности"! В делах они проявляют себя как настоящие расисты, шовинисты и ксенофобы, хотя, завидев представителя какой-либо иной нации, француз всегда скорее улыбнется, а не нахмурится.
Французы считают англичан мелочными, невоспитанными, довольно нелепыми и совершенно не умеющими одеваться людьми, которые большую часть времени проводят, копаясь на грядках в саду, играя в крикет или сидя в пабе за кружкой густого, сладкого, теплого пива. И тем не менее, французы наблюдают за англичанами с неослабевающим любопытством.
Англичан во Франции также считают "вероломными". Эвакуация британской армии из Дюнкерка в 1940 году воспринимается французами как " lache " (трусливая), хотя тогда спасено было максимально возможное количество и самих французов.
Французы вполне могут за глаза называть многочисленных англичан, приезжающих по делам в Кале, "дерьмом собачьим" и считать вообще всех жителей Британских островов "предателями" (поскольку во французском суде до сих пор дебатируется вопрос о том, не был ли Наполеон отравлен во время своего пребывания на острове Св.Елены), однако после стаканчика доброго шотландского солодового виски способны многое им простить.
Немцев французы хоть и перестали ненавидеть, но особой любви к ним не испытывают. Они твердо уверены: немцы обладают существенно более низким уровнем культуры; а вот превосходство Германии в области промышленного развития французы признают почти с удовольствием.
По отношению к немцам они отчетливо ощущают также вполне определенное политическое превосходство: ведь Германия утратила всякое "международное присутствие", лишившись после Первой мировой войны всех своих колоний. Честно говоря, и сама Франция – давно уже не самая большая колониальная держава в мире, однако французское право, французский язык и французская культура не только сохранились, но и играют значительную роль во многих государствах на всех континентах земного шара – в Канаде и на Новых Гебридах, в Индо-Китае и Французской Гвиане, в Кот д'Ивуар (ранее Берег Слоновой Кости) и Ливане.
Как бы это ни было неприятно французам, но у них с немцами много общего: педантизм в соблюдении установленных норм и правил, излишняя суховатость в общении, вера в свое историческое предназначение и взятая на вооружение концепция расовой чистоты.
Испанцев французы считают народом гордым, но чересчур шумливым, и порицают за то, что в Испании производят слишком много вина, истощая виноградники Юга (для французских вкусовых рецепторов испанское вино, возможно, грубовато, но они вынуждены признать, что "бывает и такое".
На этой оси восхищенно-презрительного отношения к различным нациям не нашлось места бельгийцам и швейцарцам. Швейцарцы – постоянный объект безжалостных шуток в рекламных роликах французского телевидения. И потом, эти швейцарцы, возможно, очень гостеприимные, так странно говорят по-французски и совершенно помешаны на чистоте!
Французы, ценя стиль во всем, просто не могут не испытывать презрения к бельгийцам, считая их глуповатыми и начисто лишенными изящества манер и тонкости восприятия. Среди французов бельгийцы всегда слыли "тупицами", и про них рассказывалось и рассказывается неимоверное количество шуток и анекдотов. Таких, например, как этот:
Два бельгийских солдата спят под деревом. Неожиданно их будит страшный грохот. "Черт побери! – говорит один. – Гроза начинается!" "Нет, – откликается другой, – это бомбардировка." "Ну и слава богу! – доволен первый. – Уж больно я грозы боюсь".
Впрочем, в наши дни шутки по адресу бельгийцев оказались слегка окрашены завистью: французы отлично понимают, что уровень жизни в Бельгии существенно выше, чем во Франции.
Однако не стоит ждать от них "политической корректности"! В делах они проявляют себя как настоящие расисты, шовинисты и ксенофобы, хотя, завидев представителя какой-либо иной нации, француз всегда скорее улыбнется, а не нахмурится.
Французы считают англичан мелочными, невоспитанными, довольно нелепыми и совершенно не умеющими одеваться людьми, которые большую часть времени проводят, копаясь на грядках в саду, играя в крикет или сидя в пабе за кружкой густого, сладкого, теплого пива. И тем не менее, французы наблюдают за англичанами с неослабевающим любопытством.
Англичан во Франции также считают "вероломными". Эвакуация британской армии из Дюнкерка в 1940 году воспринимается французами как " lache " (трусливая), хотя тогда спасено было максимально возможное количество и самих французов.
Французы вполне могут за глаза называть многочисленных англичан, приезжающих по делам в Кале, "дерьмом собачьим" и считать вообще всех жителей Британских островов "предателями" (поскольку во французском суде до сих пор дебатируется вопрос о том, не был ли Наполеон отравлен во время своего пребывания на острове Св.Елены), однако после стаканчика доброго шотландского солодового виски способны многое им простить.
Немцев французы хоть и перестали ненавидеть, но особой любви к ним не испытывают. Они твердо уверены: немцы обладают существенно более низким уровнем культуры; а вот превосходство Германии в области промышленного развития французы признают почти с удовольствием.
По отношению к немцам они отчетливо ощущают также вполне определенное политическое превосходство: ведь Германия утратила всякое "международное присутствие", лишившись после Первой мировой войны всех своих колоний. Честно говоря, и сама Франция – давно уже не самая большая колониальная держава в мире, однако французское право, французский язык и французская культура не только сохранились, но и играют значительную роль во многих государствах на всех континентах земного шара – в Канаде и на Новых Гебридах, в Индо-Китае и Французской Гвиане, в Кот д'Ивуар (ранее Берег Слоновой Кости) и Ливане.
Как бы это ни было неприятно французам, но у них с немцами много общего: педантизм в соблюдении установленных норм и правил, излишняя суховатость в общении, вера в свое историческое предназначение и взятая на вооружение концепция расовой чистоты.
Испанцев французы считают народом гордым, но чересчур шумливым, и порицают за то, что в Испании производят слишком много вина, истощая виноградники Юга (для французских вкусовых рецепторов испанское вино, возможно, грубовато, но они вынуждены признать, что "бывает и такое".
На этой оси восхищенно-презрительного отношения к различным нациям не нашлось места бельгийцам и швейцарцам. Швейцарцы – постоянный объект безжалостных шуток в рекламных роликах французского телевидения. И потом, эти швейцарцы, возможно, очень гостеприимные, так странно говорят по-французски и совершенно помешаны на чистоте!
Французы, ценя стиль во всем, просто не могут не испытывать презрения к бельгийцам, считая их глуповатыми и начисто лишенными изящества манер и тонкости восприятия. Среди французов бельгийцы всегда слыли "тупицами", и про них рассказывалось и рассказывается неимоверное количество шуток и анекдотов. Таких, например, как этот:
Два бельгийских солдата спят под деревом. Неожиданно их будит страшный грохот. "Черт побери! – говорит один. – Гроза начинается!" "Нет, – откликается другой, – это бомбардировка." "Ну и слава богу! – доволен первый. – Уж больно я грозы боюсь".
Впрочем, в наши дни шутки по адресу бельгийцев оказались слегка окрашены завистью: французы отлично понимают, что уровень жизни в Бельгии существенно выше, чем во Франции.
Особые отношения
Что касается политики, то французам нравится, когда их лидеры (вне зависимости от партийной принадлежности) заявляют во всеуслышание: " L' Europe, c' est moi !" ("Европа –это я!"). Французы не считают существование Европейского Экономического Сообщества столь уж необходимым, но раз уж пришлось его создать, то, конечно же, главенствующую роль в этом сыграли французы – инициатором создания Общего Рынка еще в 50-е годы был французский экономист Жан Монне (известный производитель коньяка и разных фантастических идей).
И теперь Франция охотно предоставляет возможность остальным членам Сообщества (прежде всего немцам) вкладывать средства в его развитие, взяв на себя роль распределителя этих средств, единственно способного придать данному европейскому "Клубу" соответствующий облик и культурный вес.
Исторически отношения французов, американцев и канадцев являли собой смесь любви и ненависти, что понятно, ибо Франция некогда владела немалой частью американского континента, а Канаду в значительной степени населяют именно выходцы из Франции. Но постепенно отношения между этими государствами становились все более сложными.
В наши дни, например, демонстрируемый во французском кинотеатре канадский фильм на французском языке обязательно должен быть снабжен субтитрами, потому что французы не в силах разобрать, что там наговорили на звуковую дорожку эти канадцы – у них просто ужасный акцент! То же самое и с американцами: издавна ими восхищаясь – точнее, их конституцией, правовой системой и тем, что они тоже (!) выставили-таки со своей территории этих англичан, – французы отнюдь не в восторге от их "американства", то есть от того, что американцы – не французы.
Зато американцы – одно поколение за другим – всегда влюблялись во Францию и французов (о, влюблять в себя французы умеют отлично!), однако без какой бы то ни было взаимности.
И теперь Франция охотно предоставляет возможность остальным членам Сообщества (прежде всего немцам) вкладывать средства в его развитие, взяв на себя роль распределителя этих средств, единственно способного придать данному европейскому "Клубу" соответствующий облик и культурный вес.
Исторически отношения французов, американцев и канадцев являли собой смесь любви и ненависти, что понятно, ибо Франция некогда владела немалой частью американского континента, а Канаду в значительной степени населяют именно выходцы из Франции. Но постепенно отношения между этими государствами становились все более сложными.
В наши дни, например, демонстрируемый во французском кинотеатре канадский фильм на французском языке обязательно должен быть снабжен субтитрами, потому что французы не в силах разобрать, что там наговорили на звуковую дорожку эти канадцы – у них просто ужасный акцент! То же самое и с американцами: издавна ими восхищаясь – точнее, их конституцией, правовой системой и тем, что они тоже (!) выставили-таки со своей территории этих англичан, – французы отнюдь не в восторге от их "американства", то есть от того, что американцы – не французы.
Зато американцы – одно поколение за другим – всегда влюблялись во Францию и французов (о, влюблять в себя французы умеют отлично!), однако без какой бы то ни было взаимности.
Какими их видят другие
Для представителей многих других народов самое сложное в восприятии французов – чрезвычайная противоречивость и переменчивость последних. А все потому, что другим не дано распознать во всех деяниях французов одно-единственное начало: желание блюсти прежде всего собственные интересы, что, как известно, является отличительной чертой всякой крестьянской идеологии.
Четкую последовательность действий французы вообще воспринимают как нечто очень скучное, а скучным быть, с их точки зрения, совершенно непозволительно.
Подобное отношение свойственно всей их жизни вообще. Французские женщины, например, вполне сочувствуют феминисткам и готовы к ним присоединиться, но… не ценой утраты женственности, которой так славятся француженки. Французскими живописцами созданы поистине восхитительные шедевры, зато французские обои – самые безобразные в мире. Французы очень много работают, но увидеть, КАК они это делают, практически невозможно. Вы можете ехать по дорогам Франции в любое время суток, в любой день недели, месяца, года – и 95 процентов ее городов и деревень покажутся вам необитаемыми или погруженными в летаргический сон.
Четкую последовательность действий французы вообще воспринимают как нечто очень скучное, а скучным быть, с их точки зрения, совершенно непозволительно.
Подобное отношение свойственно всей их жизни вообще. Французские женщины, например, вполне сочувствуют феминисткам и готовы к ним присоединиться, но… не ценой утраты женственности, которой так славятся француженки. Французскими живописцами созданы поистине восхитительные шедевры, зато французские обои – самые безобразные в мире. Французы очень много работают, но увидеть, КАК они это делают, практически невозможно. Вы можете ехать по дорогам Франции в любое время суток, в любой день недели, месяца, года – и 95 процентов ее городов и деревень покажутся вам необитаемыми или погруженными в летаргический сон.
Какими они хотели бы казаться другим
Поскольку французы абсолютно убеждены в собственном превосходстве, то им, в общем-то, все равно, какими они кажутся кому-то другому.
ХАРАКТЕР
Основной тип француза
Тайная мечта каждого француза – быть похожим на Сирано де Бержерака, замечательного хвастуна и щеголя, героя комедии Эдмона Ростана. Сирано, как и д'Артаньян, был гасконцем, болезненно воспринимавшим недостатки собственной внешности и способным сокрушить любого, кто осмелился бы над ним посмеяться; это великий рубака и, в то же время, замечательный поэт, чьи стихи проникнуты бесконечной нежностью; это страстный любовник, однако он погибает из-за своей великой (самой великой в мировой литературе!) любви, увы, неразделенной; это, в общем-то, неудачник, но поражения он терпит столь блистательно, что достоин всяческого восхищения. И вот что, пожалуй, в Сирано для французов дороже всего: он даже умирает щегольски, не отступив ни на шаг!
Ну а о своей мечте стать похожим на Жерара Депардье любой француз говорит открыто. Когда в 1991 году на роль Сирано выбрали именно Депардье, это была поистине гениальная режиссерская находка: ведь он входит в список – и довольно-таки длинный! – французских звезд (Эдит Пиаф, Ив Монтан и " les autres ", то есть "многие, многие другие"), которым удалось подняться "из грязи в князи". Французам нравится, когда у их героев и героинь – как реальных, так и вымышленных, – печальное прошлое: чтобы в детстве их развратили, обездолили, сделали соучастниками преступлений – чтобы, короче говоря, они были изгоями, которым удалось пробиться лишь ценой огромных усилий.
Депардье французы любят прежде всего не за кинематографические роли, а за то, что он делает в реальной жизни. С точностью до наоборот действует, например, давнишняя голливудская система, при которой экранный персонаж буквально превращается во всеобщего идола. Депардье – прежде всего мужчина, а уж потом кинозвезда. Он способен отказаться от большой роли в фильме, потому что в его поместье созрел виноград и на носу сбор урожая, или открыто заявить, что если бы он был женщиной, то непременно соблазнил бы режиссера Ридли Скотта, которого называют "стихийным бедствием".
Ну а о своей мечте стать похожим на Жерара Депардье любой француз говорит открыто. Когда в 1991 году на роль Сирано выбрали именно Депардье, это была поистине гениальная режиссерская находка: ведь он входит в список – и довольно-таки длинный! – французских звезд (Эдит Пиаф, Ив Монтан и " les autres ", то есть "многие, многие другие"), которым удалось подняться "из грязи в князи". Французам нравится, когда у их героев и героинь – как реальных, так и вымышленных, – печальное прошлое: чтобы в детстве их развратили, обездолили, сделали соучастниками преступлений – чтобы, короче говоря, они были изгоями, которым удалось пробиться лишь ценой огромных усилий.
Депардье французы любят прежде всего не за кинематографические роли, а за то, что он делает в реальной жизни. С точностью до наоборот действует, например, давнишняя голливудская система, при которой экранный персонаж буквально превращается во всеобщего идола. Депардье – прежде всего мужчина, а уж потом кинозвезда. Он способен отказаться от большой роли в фильме, потому что в его поместье созрел виноград и на носу сбор урожая, или открыто заявить, что если бы он был женщиной, то непременно соблазнил бы режиссера Ридли Скотта, которого называют "стихийным бедствием".
Выдумщики
Экспериментаторы по природе, французы отличаются особой любовью ко всяким выдумкам и фантазиям. Это одна из наиболее ярких черт французского национального характера. Нет такого совершенства, которое нельзя было бы испортить, нет ничего абсолютно прекрасного, чего нельзя было бы опошлить. Собственно, французов куда больше интересует не некий конкретный конец пути, а само путешествие и те заманчивые возможности, которые оно сулит.
Им нравятся любые новые идеи и концепции, они постоянно забавляются с такими серьезными вещами, как демократия, ядерная энергия, железные дороги и всякие технические штучки.
Главное для французов – быть на высоте самых современных требований. Они с удовольствием проглотят даже вопиющее надувательство, если им докажут, что это абсолютнейшая новинка, на которой еще не высохла краска. Французы не разделяют британского цинизма по отношению к рекламе. Англичане вполне могут восхищаться рекламой, но покупать отнюдь не спешат, ну а французы рекламу как таковую не ценят вовсе, зато сломя голову бросаются покупать любую новинку.
Похоже, им нравится ощущение быстротечности жизни, ее бешеная скорость, ее энергетика, стиль, переменчивая мода. Им вообще нравится все самое модное – одежда, сленг, самые последние фильмы и всевозможные технические изобретения; но у понятия "самый модный" жизнь заведомо коротка, иногда всего несколько дней, и вскоре "самое модное" становится достоянием вчерашнего дня. Недаром в философии французов понятие " passe ", "прошлое", является одним из ключевых.
При подобном подходе в жизни с одной стороны может господствовать элитарная технократия, а с другой – совершенно дурацкие культы, например пресловутый " Dur - Etre " ("Быть ребенком так трудно!"), когда орды девочек-подростков с детскими сосками на шее, кривляясь и сюсюкая, выкрикивают слова популярной песенки.
Здесь, как и во всем, что они делают, французы постоянно балансируют между возвышенным и нелепым.
Им нравятся любые новые идеи и концепции, они постоянно забавляются с такими серьезными вещами, как демократия, ядерная энергия, железные дороги и всякие технические штучки.
Главное для французов – быть на высоте самых современных требований. Они с удовольствием проглотят даже вопиющее надувательство, если им докажут, что это абсолютнейшая новинка, на которой еще не высохла краска. Французы не разделяют британского цинизма по отношению к рекламе. Англичане вполне могут восхищаться рекламой, но покупать отнюдь не спешат, ну а французы рекламу как таковую не ценят вовсе, зато сломя голову бросаются покупать любую новинку.
Похоже, им нравится ощущение быстротечности жизни, ее бешеная скорость, ее энергетика, стиль, переменчивая мода. Им вообще нравится все самое модное – одежда, сленг, самые последние фильмы и всевозможные технические изобретения; но у понятия "самый модный" жизнь заведомо коротка, иногда всего несколько дней, и вскоре "самое модное" становится достоянием вчерашнего дня. Недаром в философии французов понятие " passe ", "прошлое", является одним из ключевых.
При подобном подходе в жизни с одной стороны может господствовать элитарная технократия, а с другой – совершенно дурацкие культы, например пресловутый " Dur - Etre " ("Быть ребенком так трудно!"), когда орды девочек-подростков с детскими сосками на шее, кривляясь и сюсюкая, выкрикивают слова популярной песенки.
Здесь, как и во всем, что они делают, французы постоянно балансируют между возвышенным и нелепым.
Самовосприятие
Интеллектуально и духовно французы по-прежнему в большой степени чувствуют себя связанными с землей, невероятно романтизируя сельскую, деревенскую жизнь. Каждый француз в душе – истинный " paysan " ("пейзанин").
Давно уехавший из родных мест и живущий в городе француз способен простить все на свете дородному селянину, который на досуге стреляет белок, откармливает подвешенных в сетке гусей, чтобы сделать "fois gras" (паштет из гусиной печенки), а собственную печень истязает грубым сидром. Таким крестьянам можно простить даже баррикады из отживших свое тракторов, или забрасывание камнями полицейских, или (тем более!) сжигание живьем английских ягнят.
Даже когда французы нервно курят, сидя за рулем своих "пежо" и "рено", застрявших в пробке, вызванной подобными акциями протеста, в глубине души они исполнены глубокого сочувствия к этим правонарушителям и ощущают с ними истинное духовное родство.
Взяв старт с простой деревенской площади, французы достигли невероятных высот интеллектуального развития. Если постиндустриальные общества Великобритании, Германии, Японии и США были поглощены одним нездоровым занятием: деланием денег, то французы не только стояли у колыбели европейской культуры, но и приумножили ее плоды, ибо, по их глубокому убеждению, европейская культура – единственная культура в мире, которой действительно стоит обладать!
Давно уехавший из родных мест и живущий в городе француз способен простить все на свете дородному селянину, который на досуге стреляет белок, откармливает подвешенных в сетке гусей, чтобы сделать "fois gras" (паштет из гусиной печенки), а собственную печень истязает грубым сидром. Таким крестьянам можно простить даже баррикады из отживших свое тракторов, или забрасывание камнями полицейских, или (тем более!) сжигание живьем английских ягнят.
Даже когда французы нервно курят, сидя за рулем своих "пежо" и "рено", застрявших в пробке, вызванной подобными акциями протеста, в глубине души они исполнены глубокого сочувствия к этим правонарушителям и ощущают с ними истинное духовное родство.
Взяв старт с простой деревенской площади, французы достигли невероятных высот интеллектуального развития. Если постиндустриальные общества Великобритании, Германии, Японии и США были поглощены одним нездоровым занятием: деланием денег, то французы не только стояли у колыбели европейской культуры, но и приумножили ее плоды, ибо, по их глубокому убеждению, европейская культура – единственная культура в мире, которой действительно стоит обладать!
58 миллионов философов
Для француза очень важно слыть " serieux ", человеком серьезным. Серьезные научные дискуссии, напркмер, разгораются во Франции повсюду и по любому поводу – обсуждаются произведения литературы, демократические свободы, неприкосновенность частной жизни и т.д.
Вообще, каждую из граней современной действительности, даже самую мельчайшую, французы изучают как бы под неким философским микроскопом. В 1992 г. перед референдумом всем гражданам страны был разослан текст Маастрихтского соглашения. И, разумеется, каждый француз этот текст прочитал!
В связи с тем, что жители Франции поголовно увлечены различными философскими веяниями и концепциями, ими куда сложнее управлять, чем, скажем, немцами, которые по натуре своей склонны подчиняться государственной власти, или англичанами, которые, хоть и будут ворчать, но все же поступят, как им было ведено.
Во всех странах Запада существует проблема безработицы. Для американцев, испанцев, голландцев, датчан, итальянцев, англичан, немцев и бельгийцев эта проблема вполне конкретна: нехватка рабочих мест. А вот для французов это, прежде всего, вопрос "цивилизованности государства".
Стоит обронить словечко, и от Нанта до Нанси, от Канн до Кале подающие надежды философы, сидя за своими персональными компьютерами, примутся формулировать новые теории и концепции. А по всей Франции еще 58 миллионов философов замрут в нетерпеливом ожидании.
Вообще, каждую из граней современной действительности, даже самую мельчайшую, французы изучают как бы под неким философским микроскопом. В 1992 г. перед референдумом всем гражданам страны был разослан текст Маастрихтского соглашения. И, разумеется, каждый француз этот текст прочитал!
В связи с тем, что жители Франции поголовно увлечены различными философскими веяниями и концепциями, ими куда сложнее управлять, чем, скажем, немцами, которые по натуре своей склонны подчиняться государственной власти, или англичанами, которые, хоть и будут ворчать, но все же поступят, как им было ведено.
Во всех странах Запада существует проблема безработицы. Для американцев, испанцев, голландцев, датчан, итальянцев, англичан, немцев и бельгийцев эта проблема вполне конкретна: нехватка рабочих мест. А вот для французов это, прежде всего, вопрос "цивилизованности государства".
Стоит обронить словечко, и от Нанта до Нанси, от Канн до Кале подающие надежды философы, сидя за своими персональными компьютерами, примутся формулировать новые теории и концепции. А по всей Франции еще 58 миллионов философов замрут в нетерпеливом ожидании.
СИСТЕМА ЦЕННОСТЕЙ
Несмотря на озаренное революциями и мятежами прошлое, французам удалось создать вполне устойчивую, даже, пожалуй, неколебимую систему жизненных ценностей. Они, например, всегда с огромным уважением относились к развитому интеллекту, к высокой квалификации, а также к деятельности некоторых академических институтов.
Ибо, хотя во Франции и существуют еще пережитки старой классовой системы (немногочисленные аристократы, чьи предки не были обезглавлены Мадам Гильотиной), основа французской государственной системы – это прежде всего меритократия[1].
В США считается, что любой человек может достичь всего на свете, если по-настоящему этого захочет. В Великобритании установка несколько иная: любой может достичь всего на свете, если докажет, что он на это способен. Во Франции же уверены: любой может достичь всего на свете, если получил соответствующую квалификацию, ну а если он ее получил, то ему попросту обязаны предоставить возможность достичь всего, чего он хочет, сразу же, как он докажет, что шел к своей цели правильным путем, соблюдая общепринятые нормы и условности.
Перед умом французы поистине преклоняются. Наибольшее уважение и любовь у них всегда вызывали продукты интеллектуальной деятельности, то есть одновременно Ума и Чувств. Они способны поклоняться как идеям, так и тем, кто эти идеи создает. Именно поэтому французские политики различного масштаба получают возможность выступать с любыми самыми дерзкими, фантастическими, дорогостоящими и, в общем-то, нелепыми прожектами, которые просто обречены на всеобщее одобрение (даже если ясно, что впоследствии они могут закончиться страшным провалом) именно потому, что изначально были столь дерзкими, фантастичными и т.д.
В 80-е годы, например, французы начали лихорадочно искать нефть под Парижем. Остается лишь восхищаться их способностью питать столь дикие, пугающе несбыточные надежды.
У них хватает смелости бесконечно экспериментировать, терпеть неудачи и снова ставить эксперименты – поистине это народ, не обремененный собственным прошлым, а всегда готовый использовать настоящее как трамплин для прыжка в будущее и упивающийся этой своей способностью!
Ибо, хотя во Франции и существуют еще пережитки старой классовой системы (немногочисленные аристократы, чьи предки не были обезглавлены Мадам Гильотиной), основа французской государственной системы – это прежде всего меритократия[1].
В США считается, что любой человек может достичь всего на свете, если по-настоящему этого захочет. В Великобритании установка несколько иная: любой может достичь всего на свете, если докажет, что он на это способен. Во Франции же уверены: любой может достичь всего на свете, если получил соответствующую квалификацию, ну а если он ее получил, то ему попросту обязаны предоставить возможность достичь всего, чего он хочет, сразу же, как он докажет, что шел к своей цели правильным путем, соблюдая общепринятые нормы и условности.
Перед умом французы поистине преклоняются. Наибольшее уважение и любовь у них всегда вызывали продукты интеллектуальной деятельности, то есть одновременно Ума и Чувств. Они способны поклоняться как идеям, так и тем, кто эти идеи создает. Именно поэтому французские политики различного масштаба получают возможность выступать с любыми самыми дерзкими, фантастическими, дорогостоящими и, в общем-то, нелепыми прожектами, которые просто обречены на всеобщее одобрение (даже если ясно, что впоследствии они могут закончиться страшным провалом) именно потому, что изначально были столь дерзкими, фантастичными и т.д.
В 80-е годы, например, французы начали лихорадочно искать нефть под Парижем. Остается лишь восхищаться их способностью питать столь дикие, пугающе несбыточные надежды.
У них хватает смелости бесконечно экспериментировать, терпеть неудачи и снова ставить эксперименты – поистине это народ, не обремененный собственным прошлым, а всегда готовый использовать настоящее как трамплин для прыжка в будущее и упивающийся этой своей способностью!
Страстная любовь к собственным корням
Население Франции и Англии примерно одинаково, но площадь Франции превосходит площадь Англии более чем в два раза. Именно поэтому каждый, кто приезжает во Францию, прежде всего испытывает ощущение простора. Места здесь, казалось бы, хватит на всех.
Однако французам отнюдь так не кажется. С их точки зрения, во Франции просто негде повернуться. И не только потому, что они недолюбливают (хоть и скрывают эту неприязнь) иммигрантов, которые селятся во французских домах и особняках и лишают коренных жителей рабочих мест, но и потому, что французам свойственно болезненно-собственническое отношение к каждой канаве, куче навоза и кусту крапивы на родной земле.
Земля – точнее, владение ею, – может послужить тем самым яблоком раздора, из-за которого рушатся тесные родственные и семейные узы, распадаются благополучные крепкие браки. "Жан де Флоретт" и "Манон ручьев" были отнюдь не выдумкой Марселя Паньоля[2]. В первом фильме герой, которого играл Жерар Депардье, застрелился, во втором – повесился. И все из-за земли! Но каждому французу близки и понятны переживания обоих киногероев.
Единственным долговременным и действительно ценным достижением Французской революции французы считают то, что она дала народу землю, которую не отнимет ни один родственник-интриган, явившийся вдруг невесть откуда.
Исключением из правил в подобном трепетном отношении к земле составляет, разумеется, продажа ненужных участков "этим предателям", англичанам, готовым, как последние идиоты, купить любой дряхлый амбар или полусгнивший свинарник где угодно – от Роскофа до Рокамадура. Одно дело ссориться из-за одного-двух камней с кровными родственниками, но совсем другое – ободрать как липку совершенно незнакомого человека, да к тому же иностранца!
Вполне возможно, места во Франции действительно хватает всем – чисто теоретически. Но на практике его никогда не бывает и не будет достаточно, даже если население страны уменьшится в два, а то и в четыре раза. Без зазрения совести французский фермер или крестьянин готов убить брата, дядю, тетю или племянника за клочок земли и пустит в ход любые длительные уговоры и лесть, чтобы добиться у родной бабушки дарственной на земельные владения; потом старушке придется, правда, коротать оставшиеся дни где-нибудь в жалком флигельке, если внучку вдруг взбредет в голову разбить дополнительную грядку и посадить бобы.
Однако французам отнюдь так не кажется. С их точки зрения, во Франции просто негде повернуться. И не только потому, что они недолюбливают (хоть и скрывают эту неприязнь) иммигрантов, которые селятся во французских домах и особняках и лишают коренных жителей рабочих мест, но и потому, что французам свойственно болезненно-собственническое отношение к каждой канаве, куче навоза и кусту крапивы на родной земле.
Земля – точнее, владение ею, – может послужить тем самым яблоком раздора, из-за которого рушатся тесные родственные и семейные узы, распадаются благополучные крепкие браки. "Жан де Флоретт" и "Манон ручьев" были отнюдь не выдумкой Марселя Паньоля[2]. В первом фильме герой, которого играл Жерар Депардье, застрелился, во втором – повесился. И все из-за земли! Но каждому французу близки и понятны переживания обоих киногероев.
Единственным долговременным и действительно ценным достижением Французской революции французы считают то, что она дала народу землю, которую не отнимет ни один родственник-интриган, явившийся вдруг невесть откуда.
Исключением из правил в подобном трепетном отношении к земле составляет, разумеется, продажа ненужных участков "этим предателям", англичанам, готовым, как последние идиоты, купить любой дряхлый амбар или полусгнивший свинарник где угодно – от Роскофа до Рокамадура. Одно дело ссориться из-за одного-двух камней с кровными родственниками, но совсем другое – ободрать как липку совершенно незнакомого человека, да к тому же иностранца!
Вполне возможно, места во Франции действительно хватает всем – чисто теоретически. Но на практике его никогда не бывает и не будет достаточно, даже если население страны уменьшится в два, а то и в четыре раза. Без зазрения совести французский фермер или крестьянин готов убить брата, дядю, тетю или племянника за клочок земли и пустит в ход любые длительные уговоры и лесть, чтобы добиться у родной бабушки дарственной на земельные владения; потом старушке придется, правда, коротать оставшиеся дни где-нибудь в жалком флигельке, если внучку вдруг взбредет в голову разбить дополнительную грядку и посадить бобы.
Буржуазия как класс
Быть буржуа – это не конкретный общественный статус, не принадлежность к определенному классу, а, скорее, образ жизни. Причем этот образ жизни, как ни странно, вызывает у французов одновременно и восхищение, и отвращение. Буржуазия привлекает их уверенностью в себе, отсутствием вульгарности, своей надежностью и долговечностью. Однако французам отвратительны предсказуемость буржуазии, отсутствие любознательности, излишняя респектабельность. Это тяжелый внутренний конфликт, и разрешить его французам пока что не удалось.
С первого взгляда кажется, что во французском буржуазном обществе царит истинное равенство – попробуйте, например, представить себе, чтобы в Англии посетитель ресторана говорил официанту "сэр". И все же незаметное глазу прежнее деление на классы в общем-то соблюдается. Среди выходцев из рабочего класса крайне мало юристов, университетских профессоров, врачей или бухгалтеров высокой квалификации. Сыну обыкновенного шофера по-прежнему чрезвычайно трудно стать архитектором, а уж дочери шофера – и подавно.
Сама буржуазия тоже делится на несколько весьма различающихся между собой подклассов:
Крупная ( grande ) буржуазия – это выходцы из таких всем известных семей, которые в некоторых других странах называют "хорошими". Типичный пример – де Голль. Подобные "хорошие семьи" играли важную роль в великом прошлом Франции.
Средняя ( bonne ) буржуазия или просто буржуазия – это отпрыски новой породы французов, которым, скорее, предначертано сыграть главную роль в великом будущем страны.
Мелкая ( petite) буржуазия вызывает у французов наибольшее презрение: ее представители не сыграли сколько-нибудь существенной роли в великом прошлом Франции и вряд ли получат приличную роль в ее великом будущем. К тому же ряды мелкой буржуазии постоянно пополняются за счет рабочих, пусть даже и великих тружеников.
С первого взгляда кажется, что во французском буржуазном обществе царит истинное равенство – попробуйте, например, представить себе, чтобы в Англии посетитель ресторана говорил официанту "сэр". И все же незаметное глазу прежнее деление на классы в общем-то соблюдается. Среди выходцев из рабочего класса крайне мало юристов, университетских профессоров, врачей или бухгалтеров высокой квалификации. Сыну обыкновенного шофера по-прежнему чрезвычайно трудно стать архитектором, а уж дочери шофера – и подавно.
Сама буржуазия тоже делится на несколько весьма различающихся между собой подклассов:
Крупная ( grande ) буржуазия – это выходцы из таких всем известных семей, которые в некоторых других странах называют "хорошими". Типичный пример – де Голль. Подобные "хорошие семьи" играли важную роль в великом прошлом Франции.
Средняя ( bonne ) буржуазия или просто буржуазия – это отпрыски новой породы французов, которым, скорее, предначертано сыграть главную роль в великом будущем страны.
Мелкая ( petite) буржуазия вызывает у французов наибольшее презрение: ее представители не сыграли сколько-нибудь существенной роли в великом прошлом Франции и вряд ли получат приличную роль в ее великом будущем. К тому же ряды мелкой буржуазии постоянно пополняются за счет рабочих, пусть даже и великих тружеников.