Ярославцев С.. Дьявол среди людей

   Х.: Еще в Ташлинске… «Белый верблюд», да?
   П.: Не в этом дело, полковник. Вы же об договориться интересовались… Ну, поначалу все пошло гладенько, поговорили, объект не отказывается… А через день этот мой человечек отдает концы. Острая коронарная недостаточность. И привет от тети Франи. А объект сидел себе дома в шести километрах. Вот так с ним договариваться.
   Т. (мрачно): Теперь-то мы знаем, что для него и шесть тысяч не предел.
   Х.: Шесть тысяч километров… три тысячи семьсот пятьдесят миль!
   П.: Вы считаете, как покойный Архимед, мой Портос.
   Х.: Что? Да… (Титову.) А вы еще уверяете, полковник, что у вас нет никакой информации!
   Т.: А вы полагаете, полковник, что такая информация вам поможет?
   Х.: Ну, все-таки…
 
   Пауза.
 
   Х.: Одно утешение – в советские руки он тоже не дался.
 
   Пауза.
 
   Х.: А если ударить из космоса?
   Т.: Куда ударить? По Краснодару? А если мы в ответ врежем по вашей Филадельфии какой-нибудь?
   Х. (уныло): Да нет, полковник, вы меня не так поняли… Но послушайте, ведь у него есть жена, ребенок…
   П.: Двое детей, полковник. С прошлого года – двое.
   Х.: Тем более! Я уверен, всем нам известно, что существует набор определенных приемов…
   Т. (резко): Это не наши методы, полковник!
   П.: И шо вы, начальничек, целку с себя строите? Не ваши методы… Вы же с профессионалами говорите!
   Х.: Вот именно. Стыдитесь, полковник!
   Т.: Уверяю вас… О чем бишь я? Да! Краснодар!
   Х.: Вот-вот. Сами-то вы были на этом Енисее?
   П. (разражаясь хохотом): На Кубани, полковник! Не на Енисее, не на Рейне, не на Меконге, чтоб я так жил! На Кубани!
   Х.: Ладно, на Кубани… Так вы сами-то были на Кубани?
   Т.: Не приходилось, полковник.
   Х.: Вот и мне не приходилось, полковник. А между тем…
   П.: А между тем не пора ли нам… Полковник, вы говорили, что здесь есть ледяная водка.
   Т.: И я не соврал, полковник. Уберите-ка со столика ноги, что за манеры…
 
   Он достает из холодильника водку и ставит на столик. Секунду любуется запотевшей бутылкой, затем виновато разводит руками.
 
   Т.: Только придется, видимо, без закуски…
   П.: А вот тут, батенька, мы вас и поправим!
 
   Он ставит к себе на колени объемистый дипломат, раскрывает его и выставляет на столик солидную пластмассовую коробку.
 
   Х.: Если уж на то пошло… (Извлекает из портфеля несколько пакетов в пергаментнойбумаге.) Американцу не к лицу оставаться в долгу.
   Т.: Нет слов.
 
   Он идет к буфету и возвращается с рюмками, тарелками и вилками, после чего живо подсаживается к столику.
 
   Т.: Ну-ка, ну-ка, полковник, что у вас там?
   Х. (разворачивая пакеты): Сандвичи, полковник. Прославленные американские сандвичи. Вот с ветчиной, вот с куриным салатом… а вот и с анчоусами…
   Т.: М-м-м! Прелесть. Где вы все это достаете, полковник?
   Х.: Секрет фирмы, полковник… (Плотнику.) А вы чем нас порадуете, полковник?
   П. (снимая крышку с пластмассовой коробки): У меня скромно, по-домашнему.
   Х. (подозрительно): Что это?
 
   Титов наклоняется над коробкой, нюхает. На лице его появляется выражение восторга.
 
   Т.: Не может быть! Шкварки? Гусиные шкварки?
   П.: Точно, полковник. Самые натуральные грибины. И заметьте, свежие. Гусь еще вчера утром гулял на птицеферме. А уж о мастерстве поварихи…
   Х. (нетерпеливо): К делу, к делу! Полковник, распорядитесь, будьте любезны.
 
   Титов разливает водку, все поднимают рюмки.
 
   Т.: Ваше здоровье, полковник. Ваше здоровье, полковник.
   П.: Лыхаим, полковник! Лыхаим, полковник…
   Х.: Гамбэй, полковник. Гамбэй, полковник!..
   Т.: Это по-каковски, полковник?
   Х.: По-китайски, полковник.
   Т.: Тоже красиво. Что ж, содвинем их разом!
   Х.: Содвинем!
 
   Все чокаются, выпивают и набрасываются на шкварки.
 
   Х.: Чудесно. Так вы говорите, полковник, у вас здесь есть знакомая птицеферма и знакомая повариха…
   П.: Провокатор, чтоб я так жил…
   Т.: В таком случае, по второй.
 
   Разливает водку. Все выпивают и принимаются за сандвичи. Хайтауэр вдруг отваливается на спинку дивана.
 
   Х.: Вот странное дело, меня потянуло в дремоту…
   П.: А я так наоборот, разошелся. Как, если по третьей, полковник?
 
   Титов с готовностью разливает.
 
   Х. (расслабленным голосом): Мне не надо, пожалуй. Если не возражаете, я слегка прилягу…
   Т.: Сделайте одолжение, полковник…
 
   Хайтауэр умащивается на диване, подложив под голову свой портфель, и почти тотчас же издает заливистый храп. Плотник и Титов с недоумением глядят на него.
 
   П.: Что это его так развезло? С двух-то рюмок…
   Т.: От жары, наверное…
   П.: Может, и от жары… Ничего, проспится. Послушайте, полковник, вы так мне ничего и не скажете?
 
   Пауза.
 
   Т.: Мне нечего сказать. Я ничего не знаю. Знаю лишь одно.
   П.: Выкладывайте.
   Т. (мрачно): На небе один Бог, на земле один его наместник. Одно солнце озаряет Вселенную и сообщает свой свет другим светилам. Все, что непокорно Москве, должно быть… (Умолкает, словно спохватившись, торопливо опрокидывает своюрюмку и откусывает половину сандвича.)
   П.: Все, что непокорно Москве, должно быть… Понятно. Значит, бес – это ваша работа? Методом проб и ошибок, как говаривала тетя Бася.
 
   Хайтауэр говорит, не открывая глаз.
 
   Х.: О чем вы там шепчетесь?
   П.: Я его вербую, а он не поддается, чудак…
 
   Хайтауэр, кряхтя, принимает сидячее положение.
 
   Х.: Нашли где вербовать… Здесь, наверное, в каждой стене по «жучку».
   П.: Вы правы, полковник. Моя ошибка. А ну их к бесу, все эти дела. Предлагаю веселиться. Что бы такого… Да вот хоть бы… Сейчас я вам спою и спляшу!
 
   Титов судорожно хохочет.
 
   Х. (брюзгливо): Спляшете… В последний раз я видел, как вы плясали, в Эль-Кунтилле. С петлей на шее. И ваши божественные ножки в драных ковровых туфлях дрыгались в футе от земли…
   П.: И всегда-то вы все путаете, полковник! На вешалке там плясал не я, а бедняга Мэдкеп Хью, которого вы…
   Т.: Да хватит вам препираться, в самом деле!
   П.: Правильно. Хватит, хватит, хватит. К черту дела! Смотрите и слушайте сюда!
 
   Полковник Плотник вскакивает, засовывает большие пальцы рук под мышки и запевает, высоко вскидывая ноги:
 

 
Авраам, Авраам, дедушек ты наш!
Ицок, Ицок, старушек ты наш!..
 

Эпилог второй (простодушный)

   Внутренний монолог Кима Волошина. Ранним августовским вечером он сидит на берегу речки Бейсуг и предается бесплодным размышлениям о превратностях своей странной судьбы. Солнце клонится к закату, от речки пованивает, комары массами выходят на прием пищи, но ни один не приближается к бесу.
 
   Хорошо было богам. Зевсу, например. Выпил, закусил, трахнул молнией кого надо, грохнул громом где надо и обратно выпивать и закусывать. Даже промашки им с рук сходили. Кормит это Геба отцовского орла и проливает, руки-крюки, громокипящий кубок, как нерадивая лахудра кастрюлю со щами на коммунальной кухне. Ну и ухмыляется – так-де все и было задумано… Ее бы в мои сапоги! А здорово было бы, кабы опрокинула она этот самый кубок папочке Зевсу на бороду! Он бы доченьке показал небо с овчинку…
   Да, боги нынче повывелись. И я при всей своей мощи никакой не бог. Бедный разум мой человеческий, не поспевает он за этой мощью. С другой стороны, можно было бы и гордиться. В моем лице создался невиданный юридический прецедент. Во всем мире (и у богов тоже) принцип какой? Устанавливается преступление, и за него следует наказание. Сто тысяч лет этот принцип действовал, и тут возник я и его перевернул. Я не устанавливаю преступление. Доказательством преступления является моя кара. Казнен – значит, злоумышлял. Лишен разума – значит, преступил. В штаны навалил – значит, намеревался причинить ущерб Киму Волошину…
   Но мне от этого радости мало, вообще только душевная смута. Во-первых, злоумышление злоумышлению рознь, а наказания – какие попало. Вон та девчонка Таську по снегу валяла, шалость детская, невинная… И погибла. А эти, что сговаривались меня ракетами ущучить, всего лишь поносом отделались. Правда, больше не сговаривались и, надо полагать, другим сговариваться заказали…
   Чу! Ну вот, еще кому-то досталось. И крепко досталось, упокой грешную душу его, Господи… Интересно, за что это я его так? Досадно, что не всегда дано мне это знать. А впрочем, что-то, наверное, вроде инстинкта сохранения разума. Наверное, знай я все, с ума бы сошел от ужаса и злости. Много, много их, и сильны они, и все против меня… Но я хоть и один, но сильнее их всех, я для них дьявол, источник всех зол… Они сами создали дьявола, а теперь норовят загнать его в преисподнюю. Интересно, хоть это-то они соображают? Нет, по-моему. Просто как эти комары: толкутся вокруг, крови жаждут, а приблизиться не смеют…
   Ладно, если хотят жить, пусть научатся вертеться. Пусть привыкают к сосуществованию с дьяволом. Хотят мира – будет им мир, а к войне я готов всегда. И не о них моя забота. Васька, Васенька, Василек мой, сыночек. Так-то все вроде хорошо. Люсенька здорова, Таська уже и слышит, и говорит довольно внятно. Васька розовый и резвый, лихо ползает по комнате, смеется-заливается, когда его к потолку подбрасываешь… И лезть к ним я отучил. Два раза лезли, вспоминать противно. А может, и больше двух раз… Да, пока все вроде хорошо. Но боязно мне, боязно, Ким Сергеевич!
   Ведь Васька – моя плоть и кровь. Люся рожать боялась. Что если перешло к нему от меня все это? Нет, не боязно мне, а страшно. Бесовское отродье. Мать манной кашей пичкает – злоумышление. Тут же удар – и конец. Сестренка на прогулке в лужу не пускает – злоумышление. Удар – и конец. А удар по матери или по Таське – это моментально мой ответный удар. Мощь моя, как всегда, намного опередит мой бедный разум… Нет, страшно мне, страшно. А может быть, обойдется? Господи, глупо ведь наделять младенца такими силами!
   Вот опять. Еще кто-то попался. Летят сегодня, как мошкара на огонь. Знают же, как у меня: напавшего – истреби. И все равно летят…
   Точно это вырвалось из безумной души знаменитого японца: неужели никого не найдется, кто бы задушил меня, пока я сплю?

Эпилог третий (стандартный)

   Без даты. Без географии.

   Машина вынеслась на взгорок, и полковник Титов резко затормозил и выключил двигатель. Впереди, шагах в полутораста, посередине проселка зияла глубокая яма, окаймленная бугристым ободом из застывшей стекловидной массы. Из ямы еще поднимался сероватый пар и несло химической вонью.
   – Термофугас?.. – то ли вопросительно, то ли утвердительно проговорил Хайтауэр.
   – И все-то вы знаете, полковник, – огрызнулся Титов.
   – Еще бы не знать… Вы же его с нашего слизали.
   Не сводя глаз с ямы, Хайтауэр выбрался из машины, извлек из заднего кармана плоскую флягу и отхлебнул. Полковник Плотник тоже вылез и остановился рядом.
   – Оставьте глоток, полковник, – попросил он.
   Хайтауэр, не глядя, сунул флягу в его протянутую руку.
   – Все, как будто, – произнес он, вытирая ладонью губы.
   – Да, бес умер, – отозвался Титов.
   – И давно пора, – рассеянно сказал Плотник и тоже вытер губы. Протянул флягу Титову. – Будете, полковник?
   Титов помотал головой. Плотник вернул флягу Хайтауэру. Тот, по-прежнему не спуская глаз с ямы, снова приложился.
   Изувеченные, наголо ободранные деревца по сторонам ямы курились сизыми и белыми дымками, потрескивало невидимое на солнце пламя. Налетел порыв ветра, и одно из деревьев с шумом рухнуло поперек проселка. Все вздрогнули. Плотник вдруг шагнул в сторону, нагнулся и поднял из травы какую-то черную тряпицу. Тряпица тоже слегка дымилась – неширокая полоска черного бархата.
   – Да, – произнес Плотник. – Конец, и Богу слава. И вовремя, вовремя, друзья мои. Мы в этом маленьком дельце уже увязли по самое «не балуйся». А теперь все шито-крыто. И никто не узнает, где могилка его.
   Титов оторвал взгляд от ямы и посмотрел на небо. Небо было синее, по нему лениво ползли снежного цвета облачка. Хорошее небо. Отменная погода. И прекрасный пейзаж. Только вот яма смердит… и откуда вдруг взялось здесь столько ворон? Гляди-ка, десятки, сотни налетели! И еще летят… и не каркают, сволочи, вот что странно… Э, ерунда. Все в порядке. Конец, и Богу слава, хотя я и атеист, кажется…
   И тут что-то мигнуло в огромном пространстве. И их не стало. Всех троих. Только валялась в траве полоска черного бархата. Но вскоре и она исчезла.