Яшин Александр. Сладкий остров

Ее-то, как выяснилось после, у поэта и не оказалось. Но он усердно взялся за
работу. На то он и был поэт, а не Робинзон Крузо.
Ранним утром поэт выходил из своего особнячка, крылечко которого
напоминало предбанник, и, осмотревшись и потянувшись, скрывался за камышами.
Нос у него обгорел и лупился. Вскоре его голова без единого всплеска
отплывала от берега и повертывалась на воде, как на широкой тарелке. Ни
одной волны, ни круга, ни даже ряби! Это было удивительно, потому что даже
водомерки, скользящие по озеру, даже мотыльки, упавшие на его зеркальную
гладь, и те оставляли за собой какой-то след, пусть мгновенный,
незначительный... Поэт не оставлял после себя никакого следа, он не плыл, не
порхал, а между тем продвигался вперед, вроде одноклетчатого существа.
Он переливался, как амеба.
О том, что поэт не фыркал, не сопел, не отдувался - и говорить было
нечего. На поверхности озера не было ничего, кроме живой, бесшумно моргающей
и бесшумно передвигающейся головы. Сделав небольшой круг, голова
возвращалась к камышам и исчезала. А через пять - десять минут оттуда снова
выходил поэт, неторопливый, спокойный и просветленный. Кожа на его красном
носу лупилась еще больше.
Чем и когда и как питался поэт - одному богу известно. Рыбы не ловил,
ягод не собирал, ни корней, ни червей из земли не выкапывал. Но он не худел
и всегда был благостен и доволен собой, значит, какую-то пищу употреблял,
кроме духовной.
Работал поэт с упоением, но не спеша. Нельзя было сказать, что у него
сам топор вот так и ходит, так и тычет долото. Костер не потухал целый день.
К костру поэт тащил все, что удавалось найти на острове и в воде. Так, в
мусорной яме он обнаружил чугун с отбитыми краями, который заменил ему
котел. Паклю натаскал из пазов домика, в котором жил. На подоконниках между
летними и зимними рамами буграми лежала вата - он и ее использовал как
паклю. Гвозди вытаскивал отовсюду, где находил их, даже из собственной
табуретки, из-за чего та в конце концов развалилась. Из воды был извлечен
ржавый металлический прут, им поэт пользовался как паяльником, когда
заделывал битумом щели в лодке: прижмет кусочек битума к борту лодки и
растапливает его каленым прутом.
Похоже, что эта работа давно была знакома поэту. Мы восхищались
методичностью, с какой он проделывал одно и то же по нескольку раз, пока не
добивался какого-то результата. Восхищались его терпеливостью и упорством.
- Труд на пользу! - сказал я как-то, подходя к костру.
- Спасибо. Но будет ли польза, еще неизвестно. О какой вы пользе
говорите?
- О лодке. Спустите лодку на воду, и она будет служить вам.
- Я на днях уезжаю. Вероятно, не успею закончить.
- А вы закончите. Другие сядут в лодку - о вас добром вспомнят. Вот и
памятник нерукотворный.
- Зачем мне памятник? Сам труд доставляет удовольствие. Я о пользе не
думаю. Просто работаю, и все тут.
Самым трудным для него было установить уключины, старые поржавели и
погнулись. Поэт отыскал на поваленном и полусгнившем телеграфном столбе два
крюка с изоляторами. Изоляторы разбил, крюки раскалил на костре и выпрямил.
"Кузнец, настоящий кузнец!" - восхищались мы. Один борт лодки треснул, когда
поэт забивал уключины, но это было уже не так страшно. К вечеру все было
склеено.
Два дня ушло на то, чтобы вытесать весла. Для весел поэт снял с крыши
своего дома две тесины. "Столяр, настоящий столяр-краснодеревщик!" -
восхищались мы.
Накануне отъезда с острова поэт заявил, что работу он все-таки успел
закончить. Правда, сказал он об этом без воодушевления. А мы восхитились еще
больше: дескать, для него это обычное дело. Старый мастер! Золотые руки!
Торжественно проводив поэта, всячески славя и превознося его, мы решили
опробовать творение его рук и ума. Сели в лодку трое, налегли на весла,
выехали на середину озера и... нахлебались воды. Гнилая лодка развалилась.
Ненужная бессмысленная работа! Неужели он так и стихи пишет? Для чего, для
кого?

1 сентября 1960 г. Мичуринец

НОВАЯ СЧИТАЛКА

Мы с Мишей играли на берегу Новозера в прятки. Пользовались считалкой
про зайчиков.

Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет.
Ай-ай,
Ой-ой,
Умирает зайчик мой!
-- Жалко! - сказал Миша.
- Кого?
- Зайчика.
И мы с Мишей решили тут же пересочинить детскую считалку так, чтобы
зайчик не умирал.
Предлагаем нашим друзьям новый, оптимистический вариант старой
считалки:

Раз, два, три, четыре, пять.
Вышел зайчик погулять.
Кто-то в зайчика стреляет -
Он бежит, не умирает,
Не желает умирать.
Раз, два, три, четыре, пять.

Миша несокрушимо верил в силу слова.
- Теперь зайчиков в лесу будет много! - сказал он.
- Оптимистическая считалка!
- Что это такое, оптимистическая? Я просто зайчика пожалел. А так,
конечно, охотник его все равно убьет.

1962

КАМЕННАЯ ГРЯДА

Всю жизнь ищет каждый свою
каменную гряду, каменную гряду жизни.
Не всякий ее находит.

Умелый выбор места для ужения - едва ли не самое главное в мастерстве
рыболова. Отец обычно уезжал в камыши к соседним островам, либо на середину
озера, где также торчала трава из воды, либо на противоположный берег.
Кто-то сказал, что посередине озера проходит каменная гряда, называли
ее даже окуневой. Но где она - никто не открывал: Отец искал ее настойчиво,
он готов был промерить шестом все озеро вдоль и поперек, но где взять шест
такой длины? И что это за гряда такая - каменная, окуневая? Вероятно, не зря
люди секретничают, скрывают ее? Нападешь на гряду - вернешься с ведром
пятисотграммовых окуней. А то и по килограмму красноперых наберешь. Вот что
такое гряда! Вот где душу бы отвести! В надежде на такую удачу можно бродить
по озеру целый день и забираться в отдаленные уголки за два-три километра.
И отец бродил далеко. С утра он исчезал, и мы не видели его по целому
дню.
А однажды к нашему дому подошли другие рыбаки, колхозники с неводом. И
за несколько минут поймали у нас под носом, прямо у мостков, где мать обычно
белье стирала, несколько пудов лещей и щук. Закинули они невод с лодки,
полукругом, один конец на берегу и другой подвели к берегу, а потом все
вышли из лодки и стали вытягивать невод на берег за оба конца. Невод - это
длинная однорядная сеть мелкой вязки с кошелем посередине. По низу сети
подшиты грузила - во всю длину холщовая кишка, набитая песком, а чтобы
верхняя часть невода не тонула, она оснащена поплавками - деревянными
пластинками и берестяными трубочками.
Я не назвал бы прогрессивным способ ловли рыбы неводом, но зато он
добычлив: несколько заметов, и весь колхоз обеспечен. И, времени на это
уходит немного. А в горячую пору сенокоса время все же ценится.
Как горевал отец! Волос на себе, конечно, он не рвал, но неистовствовал
в полную силу и заново пересматривал всю свою жизнь.
- Вот,- говорил он,- всю жизнь так. Все куда-то рвешься, бежишь,
летишь, а на поверку выходит, никуда лететь не надо. Недаром сказано: не
знаешь, где найдешь, где потеряешь. Неисповедимы пути наши. Темна вода во
омутах. Хочешь больше - ничего не получаешь. Не жадничаешь - и жить легче, и
удачи - вот они! В детстве так же бывало: спешишь за грибами, за ягодами в
Лубники, в Городцы, в даль несусветную, там, дескать, всего много, а
какая-нибудь бабка костыляет около деревни, около твоего же дома и - что
тебе грибов, что ягод! Ну не обидно ли: всю рыбу забрали у нас под носом, у
нас на глазах. Нашу рыбу! Можно сказать, собственную, домашнюю нашу! Даже не
выловили, а выгребли, будто из аквариума вычерпали. Только представить себе,
что около нас все дно теперь пустое, голое. Даже раков подмели всех до
одного, даже ракушки на дне не осталось ни единой. На этом берегу и жить
теперь неинтересно. Переселяться надо куда-нибудь.
Неводом, впрямь, выгребли все живое, что оказалось в этот час на дне
вблизи нашего берега. В илистой грязи, в тине, вместе с крупными рыбами
барахтались раки, бились десятисантиметровые окуньки и подъязки, плотва и
ершики - всякая мелочь и молодь. Полупудовые щуки в этом черном месиве
выглядели как огромные плахи на паровозном тендере.
А рыбаки были недовольны.
- Откуда столько грязи взялось? - ворчал то один, то другой.- Совсем
недавно чистое дно было. Видно, ветер нагнал. Вся рыба ушла под невод с этой
грязью.
- Как вся рыба? А это что?
- Ну какая это рыба, пуд-два, не больше.
Отец нервничал целый день, ночью плохо спал, обижался на самого себя. А
утром снова отплыл с удочками в какой-то кривоколенный озерной переулок.
Саша и Миша никуда не пошли и не поехали, а с разрешения матери
привязали свою лодочку к траве метрах в трех от берега, как раз там, где
вчера колхозники зачистили все дно неводом, и начали таскать лещей, точно
таких же, какие в невод попали. И Саша решил:
-- Как быстро рыба растет. За одну ночь и - лещи!

6 сентября 1960 г.

МАМИНЫ СКАЗКИ (Утро)

Миша лег в постель и просит:
- Мама, расскажи сказку!
- Но сейчас поздно,- отбивается мать.- Все сказки на покой ушли, в
камыши спрятались.
- Как это? - удивляется Миша.- Разве они птицы или рыбы?
Миша удивляется притворно, он только делает вид, что всему верит на
слово, а на самом деле он все понимает.
- Как это сказки спрятались? - переспрашивает он.
- А вот так. Встань завтра пораньше, выйди на берег и, может быть,
увидишь, как сказки начнут из камышей выплывать. Может быть, они и тебе
покажутся. Только пораньше встать надо, засыпай скорее.
- Хитрая ты, мама! - говорит Миша, все понимая.
Но поутру он поднялся раньше всех и, наскоро одевшись, вышел к озеру.
Ноги сразу стали мокрыми, влажный холодок проник под рубашку, на руках выше
локтей появились гусиные пупырышки. Небо чуть-чуть порозовело, но сзади
острова, за спиной Миши, поэтому казалось, что утро еще не наступило. Миша
спрятался за кустиком напротив камышей и стал ждать.
Долго ничего не происходило. Густой белый туман над озером побелел еще
больше и начал медленно передвигаться. Вдали за озером объявились верхушки
деревьев, только верхушки, до этого лес не был виден совсем. Говорят, что
утром туман поднимается. Как же он поднимается, если из тумана сначала
показались верхушки леса?.. Значит, туман не поднимается, а опускается,
уходит в воду. "Хитрые!" - думает Миша.
Крякнула утка в камышах. Очень интересно крякнула, громко. Еще раз
крякнула. Может, она не в камышах, а где-нибудь на чистом месте, только
из-за тумана ничего не видно, и кажется, что она в камышах. Утром каждый
звук далеко-далеко слышно. Опять крякнула утка. Как-то странно она все-таки
крякает... "Не обманешь! - говорит про себя Миша.- Это самая настоящая утка,
а никакая не сказка!"
Почти у самого берега плавают круглые листья, словно зеленые тарелочки,
и между ними белые твердые цветы. Это водяные лилии, их очень много. Одни
совсем распустились, а есть такие, что как, маленькие зеленые горшочки с
трещинками. А в горшочках белое молоко.
Лилий становилось все больше, они видны уже за камышами, потому что
туман уходит в воду. Утром цветы, наверно, холодные и хрупкие. Миша
вспоминает, что лягушка-царевна со стрелой во рту сидела вот около таких
лилий. А где это он ее видел и когда? Но видел же ведь, точно, без обмана.
Миша почти не дышит и внимательно вглядывается в чашечки цветов на
озерной глади. Тихо-то как! И вдруг из воды, прямо из воды, на глазах у Миши
вылезает из воды новый цветок и развертывает во всю ширину свои лепестки. Да
нет, Мише это не показалось! Так вот прямо взял да и развернулся целый белый
цветок, хоть кричи. Это же удивительно! Это же здорово!
Но Миша не закричал и даже не пошевелился. И правильно сделал. А вдруг
это не цветок вовсе? Вдруг это и есть сказка, самая настоящая? Скрывалась
всю ночь под водой, а когда пришло время, когда посветлело да потеплело, она
и появилась и развернулась. Ух, ты!
Потом из камышей выплыла утка. Нарядная, разноцветная и большая. Очень
большая. И глаза у нее черные, блестящие, как пришитые круглые пуговки. Миша
никогда не видал дикую утку так близко. Только вот в чем дело: если бы утка
была далеко, то, конечно, это была бы утка,- понятно. Дикие утки все
боязливые, дикие. Но эта совсем рядышком, ну просто невозможно как близко.
Разве могут настоящие утки подплывать к человеку так близко? Не могут - в
этом все дело. Это же сказка! Видно, мама не обманывала его. Хитрая! Конечно
же, это и есть сказка, да еще с серыми утятами,- вот они!
Утята, серые комочки, выкатились из камышового тростника, как из глухой
таежной трущобы, и заскользили вокруг своей матери, брызгаясь и попискивая.
Они были очень похожи на куриных цыплят, только сказочные и катышками
катались не по земле, а по воде.
Теперь Миша уже во все мог поверить. Он сидел как завороженный, как
зачарованный, и ждал: что же будет дальше? А дальше было вот что: утка
исчезла, утята исчезли, и на воде появилась змея. Это была третья сказка.
Черный уж плыл по озеру, извиваясь, тела его не было видно, над водой
торчала одна черная голова, но почему-то само собой разумелось, что и сам он
весь черный. Черный змей плыл по воде, а след за собой оставлял красный,
почти кровавый, и Мише стало страшно. Но когда он обернулся, словно хотел
найти защиту, то увидел, что с другой стороны острова всходит красное солнце
и потому все вокруг становится розовым и красным. Зеленые листья на деревьях
побагровели, будто осенью; травяной луг покрылся цветами, на оконных стеклах
заиграли отсветы огня, словно в каждой избе затопилась печь. Лодка, стоявшая
у мостков, с веслами, опущенными в воду, вдруг стала прозрачной, и вокруг
нее заиграли солнечные зайчики. Порозовели даже камышинки на воде, и в этих
густых розовых зарослях запела птичка. Вероятно, это была птичка, кто же
еще?.. Но какая?.. А черный змей уж доплыл до берега и пропал. Все как в
сказке. Начинался день.
Миша встал на ноги. Начинался день, и он хотел идти домой. Наверно,
мама заждалась его, волнуется. Не может быть, чтобы она не заметила, когда
он уходил из дому. Но в это время на озере кто-громко чмокнул. Миша замер.
Опять кто-то чмокнул - смачно, влажно. Целуются? Нет. Скорее, кто-то
чавкает. Все как в сказке. И поет, поет птичка в камышах.
Чавканье продолжалось. Миша стал догадываться, что под зелеными
тарелочками лилий рыба ловит ртом воздух. А может быть, это не рыба? Как же
не рыба, если ее даже видно? И зеленые тарелочки вздрагивают и покачиваются
после каждого поцелуя.
А здорово было бы, думает Миша, если бы сейчас вдруг приплыла к нему
щука и спросила: "Чего тебе надобно, Миша?" А он бы ей: "По щучьему веленью,
по моему хотенью..." Вот бы все ребята удивились! И девочки тоже! И мама бы
с ума сошла! И папа бы... И Сашка...
- По щучьему веленью, по моему хотенью,- шепчет Миша,- чего бы мне
такого пожелать?
Огромная щука подплыла к самому берегу, и Миша ее увидел, но у нее была
такая пасть, что ни с каким делом обращаться к ней он не захотел. Это была
не та щука, это щука была из страшной сказки.
- Миша! Где ты? - звала его мать.- Не заснул ли где-нибудь?
Нет, Миша не заснул. Разве можно было бы столько всего увидеть и
услышать, если бы он заснул?
-- Иду, мама! - крикнул он, и сразу все сказки исчезли, и страшная щука
уплыла от берега. Только невидимая птичка все пела и пела в камышах, хорошо
пела. Она так и не показалась Мише. Наверно, это была самая интересная
сказка.

28 сентября 1960 г. Сладкий остров

ГРИБНЫЕ ШАШЛЫКИ

На Сладком острове наша хозяйка с утра до вечера чистила свежую рыбу.
Бывало, только управится с одной порцией окуней - мы несем вторую, больше
первой. Разделает щук - мы ей подбрасываем лещей да налимов. Исколола она
себе руки и наконец взмолилась:
- Не могу больше, дайте передохнуть!
Особенно трудно было хозяйке с заготовкой рыбы впрок: для засолки не
хватало посуды, а сушить на плите, без всяких приспособлений - муторное
дело, плита раскалена, рыба на ней не сохнет, а горит. Разумеется, мы не
перестали ловить рыбу, а в ответ на ее мольбы и почти истерические слезы
взяли удочки и снова ушли на озеро.
Не управлялась наша хозяйка с рыбой.
То же самое получилось и с грибами. В грибную пору мы почти перестали
спать. От жилья до ближайшего леска не больше половины километра, и обычно
нам еле хватало этого расстояния, чтобы протереть глаза да прожевать
утренние бутерброды.
Кто знает, как возникает, с чего начинается страсть. Первое время мы
охотились только за белыми да за рыжиками и возвращались домой с полупустыми
корзинами. Терпения и настойчивости было с избытком, умение накапливалось с
каждым выходом, но корзины не становились полнее. В чем дело? Неужели грибы
в лесу перевелись? Мы изощрялись, лазили в самые густые кусты, куда не
забирался ни один грибник, обследовали придорожные канавы, не брезговали уже
ни сыроежками, ни волнушками, не отказывались от любых корней. Но все-таки
грибов находили мало. Их стало много, когда мы узнали, что в лесу на каждые
два десятка съедобных грибов приходится не больше одной поганки. Значит, мы
топчем культурные грибы только потому, что не знаем их.
В здешних местах все неизвестные грибы называются собачьи губы. Их даже
в руки брать брезгуют. Зато подберезовики называют здесь обабками,
подосиновики - красными грибами, боровые рыжики - бабаухами, волнушки -
вовденицами. А собачьими губами оказались и вкуснейшие опята всех видов, и
удивительные сочные чушки, или свинушки, или дуньки - где как их назовут, и
белые, как грузди, ореховики, и, конечно, лисички, сморчки, чернушки... О
грибной лапше, о трюфелях и говорить не приходится, здесь о них просто не
слыхали.
А мы вычитали из книжек, что даже мухоморы многие вполне пригодны для
пищи. Вот когда лес заговорил с нами и открыл нам свои кладовые. Чем больше
узнавали мы грибов, тем полнее становились наши корзины и ненасытнее
страсть. Теперь радостям нашим не было конца.
Не радовалась только наша хозяйка.
Первая ее работа была - выкидывать из наших корзин все собачьи губы.
Делалось это втайне от нас. При этом она хвалила нас за хороший улов. Затем
она сортировала остатки нашей добычи, раскладывая ее на три кучки: для
соленья, для варенья, для сушенья. Солить было почти нечего, так как рыжиков
мы приносили незначительное количество, а груздей вообще не находили. На
варево шли старые подберезовики и подосиновики, огромные и рваные, как
ошметки, как лапотные обноски, да изредка белые царские грибы, похожие на
заплесневевшие пироги-колобаны. Зато сушить было что. Но как сушить, где
сушить? И начались мученья, как с рыбой.
Хорошо тем, у кого есть широченная русская печь, за широким челом
которой, на поду, как на мощеном дворе, может развернуться любая телега. А
если вместо пекарки в доме только плита, а в городском доме и плита не
дровяная, а газовая, тогда как быть?
У нас плита дровяная. Пока ее топишь, она раскаляется докрасна,
закроешь трубу - с полчаса еще не остывает, а через полчаса хоть снова топи,
в духовке даже заварка чая в фарфоровом чайнике через полчаса становится
теплой, как помои.
Хозяйка поначалу раскладывала грибные шляпки прямо на чугунную доску
плиты. Они мгновенно пускали сок, пузырились, закипали и не сохли, а
варились. После этого она попробовала нанизывать грибы на нитки и
развешивать их над жарко топящейся печкой. Работы было много, а толку мало,
потому что требовалось, чтобы печка топилась беспрерывно день за днем. К
тому же нитки то и дело обрывались. Тогда хозяйка раздобыла камышовой соломы
и, застлав его внутренность духовки, раскладывала грибы на камыше.
Получалось неплохо, но велик ли под у плиты? На нем умещалось самое большое
десять хороших шляпок и столько же корешков в промежутках. Забраковав и этот
способ, хозяйка стала в тупик: требовалось что-то придумать новое, а что? На
солнышке, что ли, развешивать грибные цепочки? Так ведь осень, когда его,
солнышка, дождешься, да и выглянет оно либо нет? А может, просто под
навесом, на воздухе попробовать? Заготовляет же белка грибы на зиму и сушит
их на воздухе, в том же лесу... Нанизывает она по грибочку на сучок и -
ничего, получается. Накалывает на сучок по грибочку... Накалывает...
Мало-помалу хозяйка нашла способ сушить грибы, вышла из положения. Она
стала накалывать грибы на лучинки, как шашлык на палочки, и раскладывать эти
палочки в духовке на боковых ее выступах, предназначенных для противня.
Грибы просыхали быстро и хорошо, не подгорая, не теряя соков. Мы так и
назвали палочки "грибными шашлыками".
- Может быть, и лучку добавлять надо между белыми шляпками, по
нескольку кружочков? - спросил кто-то однажды.- Чтобы уж шашлык так шашлык!
Хозяйка неожиданно для всех вытащила вдруг такое, что мы даже
засмеяться не смогли от удивления,- такое вытащила, будто всю свою жизнь
занималась искусствоведением, а не грибами, не рыбой.
- С лучком - это уже декадентство! - сказала она.
Вот ведь что делается на белом свете, совсем сравнялась деревня с
городом.
Грибные шашлыки выручили нас всех. Теперь мы, не боясь ничьей воркотни
и унизительного недоброжелательства, могли по целым дням собирать грибы, а
хозяйка обрабатывала их быстро и надежно, даже с охотой. Видно, шашлыки
готовить все же интереснее, чем просто грибы сушить.
Записал я сейчас эту историю и задумался: а для чего, собственно, я ее
записал? Мелко, непроблемно и вряд ли высокохудожественно. Правда, реализм
налицо, но, может быть, это уже не реализм, а ползучий натурализм, и, стало
быть, ничего, кроме вреда, от него ждать нечего. Скажет кто-нибудь, будто я,
вместо того чтобы заниматься своим кровным делом, служить народу, составляю
заметки для поваренной книги. Для чего все это?
А может, не "для чего", а "для кого"? Может, мою заметку и впрямь
прочитает не одна домашняя хозяйка и будет при случае сушить грибы точно
таким же простым способом, как я описал. А от них научатся другие, и
пойдет... И получится, что я все-таки послужу своей заметкой о грибных
шашлыках и не думая, что служу...

17 сентября 1961 г. Мичуринец

СПАСИБО, ЧТО РАЗБУДИЛ МЕНЯ

- Прости, родная, что я разбудил тебя.
- А что случилось?
- Скорей оденься, и выйдем на берег. Там удивительно хорошо!
- Ты знаешь, что я и вчера не спала?
- Знаю, прости, пожалуйста, одевайся скорей!
В окна проникал свет: то ли сияние неба, то ли сияние озера. По полу и
по стенам двигались белые лунные полосы. Женщина тяжело поднялась с постели,
набросила на плечи легкий ситцевый халатик, и он тоже засветился на ней.
- Пойдем скорей, в такую ночь нельзя сидеть в доме,- повторял мужчина.
- Я не сидела. Я только что заснула. Ты знаешь об этом?
- Да!
- Знаешь, что я очень трудно засыпаю?
- Да!
- Что я опять принимала снотворное?
- Да! Я все знаю. Пойдем скорей!
Когда они вышли на крыльцо, женщина ахнула и заторопилась на берег
озера. На ходу она сдернула с плеч халатик и надела его как следует, в
рукава. Мужчина теперь шел сзади, он даже отставал.
Озеро посверкивало и ликовало от берега до берега, все насквозь; и
оттого, что оно было рядом, мир казался шире и глубже. Луна сияла одинаково
кругло и в небе и в озере, только представлялось, будто в озере отражается
ее обратная сторона.
К черным камышам на середине озера и дальше - к черному лесу на
горизонте был перекинут лунный мостик из круглых березовых плашек. Мостик
был наплавной, и, если ступить на него, побежать по нему, он, конечно,
закачается и начнет прогибаться.
Женщина остановилась у самого лунного мостика, на песчаной отмели, и
повернулась к мужчине.
- А у твоих ног тоже лунный мостик! - сказала она, сказала так весело,
что мужчина заулыбался.
В этот миг далеко за озером раздался крик птицы, будто потревоженный
петух спросонок вскинул голову и спросил кого-то: все ли в порядке?
Крик повторился. Женщина замерла, как зачарованная.
- Это петух?
- Нет. В той стороне только болота, жилья нет.
- Кто же это?
- Догадайся сама.
- Не могу.
- Это журавли кричат.
- Почему же они кричат?
- Не спится, наверно. Такая ночь...
- Понятно.
Журавли успокоились, и стало слышно, как над головой зашелестели
листья, еле слышно зашелестели, а у самых ног, там, где песок и галька,
вдруг легонько плеснула вода. Плеснула, откатилась и опять плеснула. Ночной
плеск воды, как плеск времени. Боже мой, как все интересно!
- Спасибо тебе, родной мой! - сказала женщина.
- Прости, что я разбудил тебя.
-- Спасибо, что разбудил. Иначе бы я ничего не знала об этих ночах, об
этом нашем мире. Спасибо, что ты не даешь мне спать.

1960

ЖУРАВЛИ

Сила слов

Были в детстве моем и праздники, и весна не одна, и не одна золотая
осень. Много было всего. Были и свои журавли в небе.
Когда с полей убирали хлеб, поля становились шире и светлее, чем
прежде, горизонт отодвигался куда-то вдаль. И над этой ширью и золотом
появлялись треугольники журавлей. Для детей это время птичьих перелетов
всегда празднично. Мы выбегали из домов, неслись за околицу и кричали
вдогонку журавлям:

Журавли, журавли,
Выше неба и земли
Пролетайте клином
Над еловым тыном,
Возвращайтесь домой
По дороге прямой!

Или много раз повторяли, приплясывая, одни и те же слова:

Клин, клин журавлин,
Клин, клин журавлин!..

Птицы шли по небу ровно, спокойно, красиво.
Но находились озорники, которые не желали добра птицам, хотели
расстроить их порядок. Бывало, какой-нибудь босоногий заводила вдруг вопил
истошным голосом:

Передней птице
С дороги сбиться,
Последнюю птицу -
Вицей, вицей.
Хомут на шею!
Хомут на шею!

Или:

Переднему - хомут на шею,
Заднему - головешку под хвост!..

И часто журавлиный треугольник неожиданно начинал ломаться, птицы,
летевшие сзади, рвались вперед либо уходили в сторону, а вожак, словно
испугавшись, что он остался впереди совсем один, круто осаживал, делал
поворот и пристраивался в хвост колонны. Мы удивлялись силе наших слов,
визжали от удовольствия. Но кто-нибудь из взрослых давал подзатыльник
озорнику, и хорошие чувства брали верх в детской душе. Мы в раскаянье
кричали уже хором, чтобы слышнее было:

Клин, клин журавлин!
Путь-дорога!
Путь-дорога!

Кричали до тех пор, пока журавли не выравнивались.
И вот опять вспомнилось мне детство.
В этом году дожди, затяжные, упрямые, начались так рано, что стало
казаться, будто вовсе не было лета. Свету недоставало даже в полях, и утром
и в полдень было одинаково пасмурно. Сырость пронизала небо и землю, в самом
густом лесу не оставалось ни одного сухого места. Дороги испортились,
поплыли, шипели, как тесто в квашне, вылезая на стерню, на луговую отаву.
Листья на деревьях, всегда мокрые, не желтели и не облетали, сколько ни
свистел ветер по ночам. Где же "бабье лето"? Где золотые рощи? Где кружевная
паутина на скошенных лугах?.. Наверно, и птицы уже улетели, давно улетели...
Но вот выдался солнечный денек. Потом другой, третий... И стала осень
делаться заново. Пришла тишина, мягко пригрело солнце, подсохла земля, даже
дороги стали проезжими. А когда просохли на деревьях листья, оказалось, что
они давно желтые. Как-то утром, проснувшись, моя дочка глянула в сад на
засверкавшую осинку и ахнула: "Папа, у тебя под окном красавица!" Потом
закружилась и листва в воздухе, облетели осинки, березки, тополя, даже дубы
начали понемногу оголяться. Совсем сквозным стал орешник, и откуда ни
возьмись на опушку рощи выступили вдруг елочки.
А солнце с каждым днем становилось нежнее к земле, ласковее. Казалось,
и так красиво кругом, а оно как выглянет, как начнет наводить порядок - не
налюбуешься, не нарадуешься.
Наконец затрубили, закурлыкали журавли в небе. Все-таки взяла осень
свое и на этот раз: появились над полями птичьи треугольники. Странным
показалось это: зачем они покидают нашу землю? Все устроилось так хорошо,
стало тепло и тихо, сейчас бы жить и жить, а вот улетают.
Стою я на крыльце, вспоминаю детство, слежу за журавлями и вдруг вижу -
нарушился их строй, сбились птицы в кучу, заходили кругами, стремительно
набирая высоту. Словно самолет пронесся близко,- завертело их ветром,
подкинуло.
Но мне представилось, что это опять ребятишки-озорники из какой-нибудь
соседней деревни сбили журавлей с толку обидными словами. Я поверил в это, и
такое доброе чувство к летящим птицам охватило всю мою душу, что я не
заметил, как начал, правда, негромко, почти про себя, но все-таки вслух
шептать слова, которые знал с детства: "Клин, клин журавлин! Летите не
сбивайтесь, домой возвращайтесь!.. Путем-дорогой! Путем-дорогой!.."
И вот уже выправились журавли моего детства, угомонились их
всполошенные голоса, и, благодарные, полетели птицы все дальше и дальше под
ясным солнцем родного края, полетели путем-дорогой.
1954