Страница:
ТРУС
Как-то раз я гостил в доме одного моего друга, того самого крепкого фермера, что живет по ту сторону Бен Балбена и горы Круп, и мне попался на глаза молодой человек, который в спутницах моих – а со мною были обе хозяйские дочки – вызвал явную неприязнь. Я их спросил, почему они его не любят, и услышал в ответ, что он трус. Меня это заинтересовало, ибо многие из тех, кого тесанные грубо дети природы принимают за трусов, суть всего-то навсего мужчины и женщины, чья нервная система настроена слишком тонко для повседневного крестьянского житья-бьпъя. Я постарался разглядеть этого парня поближе; но нет же, крепко сбитое тело, лицо – кровь с молоком, в общем, ничего, что предполагало бы неподобающую тонкость чувств. Несколько времени спустя он рассказал мне свою историю сам. Жил он прежде жизнью лихой и беспутной, до тех самых пор, пока, два года назад, возвращаясь домой поздно ночью, не почувствовал вдруг, что опускается сквозь землю в мир духов. На какое-то время перед ним встало во тьме лицо его мертвого брата, тут он повернулся и бросился бежать. Остановился он только у крестьянского хутора, примерно в миле от того места. Он с разбегу ударился всем телом в дверь, с такою силой, что толстая деревянная щеколда переломилась, и он буквально упал вовнутрь, на пол. С той самой ночи он оставил прежнюю свою беспутную жизнь, но стал совершеннейшим трусом. Его никак невозможно было заставить даже взглянуть на то место, где он увидел лицо брата, он готов был сделать крюк в две мили, чтобы только не идти по этой дороге; и ни одна девчонка, будь она хоть «первая раскрасавица на всю страну» не дождется от него чтобы он стал ее с вечеринки провожать до дома ночью, если только вместе с ним не пойдет еще кто-нибудь, так он сказал.
ТРИ О'БИРНА И ЗЛЫЕ ФЭЙРИ
В сумеречном царстве есть и был от века явный переизбыток всяческих вещей красивых и ценных. Там больше любви, нежели на земле; там больше танцуют; и сокровищ всяких там тоже больше, чем у нас. Может быть, в самом начале земля и была создана так, чтобы удовлетворять по возможности желания на ней живущих, но с тех пор она давно успела состариться, и следы упадка ныне видны повсеместно. Что же удивительного в том, что мы пытаемся время от времени стянуть хотя бы что-нибудь из сокровищниц того, иного царства.
Один мой друг гостил как-то раз в деревне, неподалеку от Слив Лиг. Случилось ему проходить мимо развалин старой крепости, называлась она, кажется, Кэшл Нор. Человек с изможденным совершенно лицом, со спутанными волосами, одетый в невероятные лохмотья, забрался у него на глазах в развалины и принялся там рыть землю. Друг мой обратился к селянину, работавшему там же, невдалеке, и спросил, что это за человек. «Это третий О'Бирн», – был ответ. Несколько дней спустя ему удалось-таки выяснить, в чем тут дело: в языческие времена в крепости этой схоронили большое количество золота и прочих дорогих вещей и наложили заклятие на местных злых фэйри, заставивши их сторожить клад; но в один прекрасный день клад будет найден, и принадлежать он будет клану О'Бирнов. До той поры трое О'Бирнов должны его найти и умереть. Двое уже сделали свое дело. Первый копал до тех пор, пока не ухватил краем глаза угол каменного саркофага, в котором, согласно преданию, и был спрятан клад; но тут же некое существо, похожее на огромных размеров косматого пса, примчалось откуда-то с гор и разорвало его в клочья. На следующее утро клад опять ушел глубоко в землю. Пришел второй О'Бирн и принялся копать, и рыл землю, пока не нашел саркофаг; он поднял крышку и даже успел увидать, как сверкнули внутри груды золота. Но в следующий миг глазам его предстало нечто настолько ужасное, что он тут же, не сходя с места, рехнулся и тоже вскоре умер. Клад же снова погрузился в землю. Теперь копает третий О'Бирн. Он уверен, что в тот же самый миг, как отыщет и поднимет наверх клад, умрет ужасной какой-нибудь смертью, но чары рассеются, и О'Бирны станут отныне и вовеки веков так же богаты, как были во время оно.
Один крестьянин из местных видел как-то раз этот самый клад. Он случайно подобрал с земли заячью берцовую кость. Поднял ее к глазам; в кости была просверлена дырка; он глянул сквозь дырку и увидел под землей кучу золота. Он бросился домой за лопатой, но когда он вернулся обратно к развалинам старой крепости, места, где золото показалось ему, он так и не смог отыскать.
***
1. Очевидно, имеется в виду толкуемое обыкновенно мистически место из Песни Песней, где невеста сравнивается с лилией долин, цветущей, кстати, в Леванте в апреле-мае. «Я нарцисс саронский, лилия долин! Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами» (2, 1-2). Ландыш по-английски буквально – лилия долин.
2. В качестве примера приводят обычно «Fis Adamnan» – «Видение Адамнана», приписываемое Св. Адамнану, аббату Айоны (625-704).
3. Рори О'Коннор (1116-1198), последний из верховных королей Ирландии.
4. Сказитель, исполнитель (без аккомпанемента) народных песен, прибауток и т.д.
5. Речь идет об «Aislinge Meic Conglinne» – «Видении МакКуанлинна», созданной в XII веке пародии на жанр видений, в которой МакКуанлинн, странствующий школяр, высмеивает коркских монахов.
6. Британская система судопроизводства, не имеющая жесткого уголовного уложения, целиком основана на системе прецедентов, решений, вынесенных когда-либо по сходному делу.
7. Мэйв (в произношении У. Б. Йейтса), Медб (в принятой русской транскрипции), Мэб (у Шекспира и Шелли) и т. д. – один из центральных персонажей ирландского эпоса, по сути скорее мифологический, нежели исторический, королева Коннахта, главная противница Кухулина. Похоронена, по преданию, под каирном из белых камней на горе Нокнарей, возвышающейся над городом Слайго.
8. В ирландской мифологии и в фольклоре верхами, да еще по горам, ездят обычно обитатели сидов, в то время как персонажи героического склада предпочитают колесницы. Схожий с кельтским древний страх и удивление привыкших к колесницам индоевропейцев перед человеком, сидящим на лошади верхом, мог породить у греков и фигуру кентавра – также, кстати, с явным хтоническим оттенком. Ср. германского Вотана как предводителя «дикой охоты» мертвых воинов.
9. См. примечание 20.
10. В поздней пьесе Иейтса «Смерть Кухулина» (1939) о старой Мэйв говорится, что у нее теперь «один глаз посередине лба». В относительно ранней небольшой поэме «Старость королевы Мэйв» (1903) ничего подобного, однако, Иейтс за ней не замечал. Там она скорее воплощение той самой «героической красоты», о которой и идет здесь речь.
11. Фергус, сын Ройга, – также один из ключевых персонажей уладского цикла. Будучи королем Тары, а значит, и верховным королем всей Ирландии, добровольно удалился от дел и поселился в Уладе, во владениях короля Конхобара, будущего, так сказать, сюзерена Кухулина. Затем, после убийства людьми Конхобара Найси, любовника красавицы Дейрдре, и других сыновей Уислиу, гарантом безопасности которых выступал фактически сам Фергус, уходит вместе с тремя тысячами примкнувших к нему уладских воинов в Коннахт, откуда в течение шестнадцати лет совершает на Улад жестокие набеги. Был любовником королевы Мэйв, причем отчасти с ведома ее мужа, короля Айлиля, и во время войны за Донна Куальпге выступил вместе со своими уладами на ее стороне. См. также примеч. 92.
12. Хорек по-английски – pole cat или же, на диалекте, marten cat , то есть прямой родственник кошки, которая просто – cat .
13. Поэма Уильяма Морриса, опубл. 1868-1870.
14. Диармайт, или же Дермот, – один из персонажей так называемого «цикла Финна», речь в котором идет о событиях, происшедших в Ирландии лет через двести после Кухулина, Фергуса, Конхобара и Медб, то есть где-то в районе II – III вв. нашей эры. С Диармайтом бежит Грайне, или Гранья, дочь короля Тары, в то самое время, как к ней сватается сам Финн, он же, по МакФерсону, Фингал, предводитель фениев, касты вольных воинов-охотников, охранявших берега Ирландии и подчинивших попутно себе почти всю страну, за исключением Улада и самой Тары. После смерти Диармайта Финну удается завоевать любовь Грайне, и он возвращается с ней к своим фениям, которые, увидевши их вместе – а Грайне как раз склонила голову на плечо Финка, – разражаются дружным и неостановимым смехом.
15. Гобан, или Гоб, – так же, как и Рафтери, персонаж множества ирландских сказок и побасенок. См. переведенные на русский язык сказки из сборника Шамаса МакМануса «Золотое зерно к земле тянет».
16. Энгус, он же Мак Ок (валл. Мабон, галльск. Мапонос), – бог, один из Племени богини Дану, сын Дагда и Боанн. Трикстер, связывается также с понятиями молодости, красоты и поэзии – вдохновения вообще. Соотносился разом с Гермесом и с Дионисом. Атрибуты – арфа и птицы (4 или больше), летающие вокруг головы. Четыре птицы – бывшие его поцелуи, которым он решил таким образом «продлить жизнь». Покровитель любящих, хотя порой его покровительство принимает достаточно странные, на человеческий взгляд, формы. Он может, к примеру, сообщить каждому из двух разлученных, что возлюбленный его умер, с тем чтобы, умерев от горя, они соединились навсегда за гробом, т. е. у него, у Энгуса, под рукой. Именно он послал чудовищного вепря, который растерзал Диармайта, а потом зачаровал его душу игрою на арфе.
Эдайн, или же Эгайн, – смертная, дочь уладского короля Айлиля, которую Энгус «присоветовал» своему приемному отцу Мидиру. Мидир, однако, был женат, и жена его, «безумная» Фуамнах, задалась целью Эгайн извести, в результате чего бывшая смертная девушка за тысячу с небольшим лет в первой своей жизни пережила ряд перевоплощений. Причем часть времени, спасаясь от Фуамнах, она прожила с самим Энгусом в «стеклянном дворце». Мидир узнает об этом последним, но у него к приемному сыну претензий нет. В конце концов Энгус убивает Фуамнах (Мидир, кстати, и в этом случае ничего не имеет против), но Эгайн, унесенная в образе мухи насланным Фуамнах вихрем, падает в Уладе в питье одной тамошней дамы, через 9 месяцев опять рождается обычной смертной девочкой и снова получает при рождении имя Эгайн. На ней женится Эохайд, король Улада, однако в это же время Айлиль Ангуба, его сын, также проникается к ней пламенной страстью. Она несколько раз соединяется с ним, но позже выясняется, что с ней каждый раз бывал не Айлиль, который погружался на это время в магический сон, а Мидир, прежний ее божественный муж. В конце концов Мидир, не называя имени своего, является к Эохайду, выигрывает у него Эгайн в фидхелл (своеобразные ирландские шахматы) и уносит ее с собой, несмотря на все принятые Эохайдом меры. Эохайд идет на сидов войной, в результате чего Мидир вынужден возвратить ему Эгайн. Эохайд дает клятву, что с этих пор никаких претензий к Мидиру у него нет и не будет, после чего Мидир сообщает ему главную новость – с Эохайдом рядом сидит не сама Этайн, а ее от Мидира дочь. Дочь эта, Эохайдом изгнанная и едва не убитая, станет впоследствии женой короля Этерскела и матерью короля Конайре. Эохайда же, мстя за честь деда, убьет Сигал, внук Мидира.
Образ Этайн вообще достаточно часто являлся Иейтсу по ночам, между сном и явью.
17. Обычное в Ирландии название для знахарей-ведунов.
18. В поэме Джона Китса «Ламия» (1819) у богини Ламии есть в Коринфе волшебный дворец, в котором она прячет Люция, своего возлюбленного.
19. Сердце.
20. Правильное ирландское произношение слова Sidhe .
21. Ср. сходный греческий сюжет о Мелеагре.
22. Вероятнее всего, у Ренана в «Истории народа Израильского» (1887).
23. Греческий философ (233-304), неоплатоник, последователь Плотина.
24. Английское выражение, аналогичное русскому «будь я на твоем месте», звучит буквально: «Если бы я был в твоих сапогах».
Примечания
* Я не стал бы и теперь выражаться столь же категорично. Злых духов у нас куда больше, чем мне тогда казалось, но все же не так много, как в Шотландии, и я продолжаю пребывать в уверенности, что народное воображение в нашей стране склонно скорее к причудливому и фантастическому.
** Имеется в виду религиозное общество, к которому она принадлежала.
*** Королева, королева маленького народца, приди (лат.) – этими словами пользовался как заклинанием в Виндзорском лесу Лилли, астролог.
****Ирландские фэйри, насколько я знаю, иногда бывают одного с нами роста, иногда несколько выше, иногда же всего около трех футов от земли. Старуха из Мэйо, на которую я так часто здесь ссылаюсь, уверена, что это у нас в глазах есть нечто такое, отчего они кажутся нам то большими, то маленькими.
*****Слово «транс» здесь уместно не вполне. МакГрегор Матерс (Мэйторс, МакГрегор (1834-1918) – лидер и духовный наставник розенкрейцерского общества «Герметический Орден Золотая Заря», членом которого Йейтс стал в 1890 году. Позже, на рубеже веков, отношения между Мэйторсом и Йейтсом, занимавшим к тому времени в «Золотой Заре» достаточно высокое положение, стали довольно сложными, но интерес к этому человеку Иейтс сохранил до конца своих дней. Еще один из сквозных персонажей и alter ego Йейтса, спиртуалист и декадент Майкл Робартес, соотносится именно с этой фигурой. – Примеч. пер.) него последователи научили меня понимать под трансом состояние, вызванное в человеке волею и через посредство собственного воображения. Девушка была, несомненно, в самом настоящем трансе, приятель же мой настолько подпал под ее влияние, что услышал детские голоса словно бы в обычном, физическом мире и «здешними» своими ушами. Чуть позже, как минимум дважды, ее транс подействовал так же и на меня, и я тоже слышал и видел часть из того, что видела и слышала она, но так, словно бы «работали» мои физические глаза и уши.
******Королева Виктория.
*******В моем «Ветре в камышах» есть баллада на эту тему.
********С тех пор мне удалось выяснить, что от брака смертного с духом пошли вроде бы не Керваны, а их предшественники в замке Хэкетт – собственно Хэкетгы, которые как раз и отличались ко всему необычайной красотой. Я думаю, мать лорда Клонкерри происходит все-таки от Хэкетгов. Вполне вероятно, что во всех этих историях имя Керван просто-напросто заменило более раннее имя (1902). Замок Хэкетт был подожжен и сгорел во время гражданской войны, 1924 (гражданская война между Ирландской Республиканской Армией и «черно-пегими» националистами, воевавшими на стороне проанглийского Ирландского Свободного Государства, коснулась и лично У.Б. Иейтса. В 1922 году бойцы ИРА взорвали возле Тор Баллили т. н. «старый мост», а самого Йейтса посадили под своеобразный домашний арест, «но в остальном были отменно вежливы и даже сказали: "Доброй ночи, спасибо вам", – так, словно получили от нас мост в подарок». – Примеч. пер.).
*********Не сомневаюсь, что Клут-на-Бэйр следует возводить к гэльскому СаШеас Веаге, что значит, собственно, Старуха Бэйре. Бэйре, или Бэйр, или Вера, или Дэра, или же Дхера, была дама более чем заметная, возможно даже, Матерь Всех Богов собственной персоной. Стэндиш ОТрэйди считает местом постоянного ее обитания Лох Лит, или Серое Озеро на горе Фьюз. Может быть, я просто плохо расслышал рассказчика или же сам рассказчик в данном случае ошибся, произнеся вместо Лох Лит – Лох Иа, ибо Лох Лит в Ирландии, мягко говоря, название достаточно распространенное.
ДРАМКЛИФФ И РОССЕС
Драмклифф и Россес были всегда и во веки веков пребудут – дай-то Бог! – обителями покоя воистину неземного. Мне приходилось жить от них невдалеке, а время от времени и в самом сердце каждого из них; этому обстоятельству я и обязан множеству историй о здешних ши. Драмклифф – обширная изумрудно-зеленая долина, раскинувшаяся у подножия горы Бен Балбен, на которую сам Святой Колумба (1), собственной персоной, выстроивший в долине множество монастырей, от коих давно уже остались одни развалины, взобрался как-то раз, чтоб вознести слова молитвы ближе к небу. Россес – небольшая выдающаяся в море песчаная пустошь, сплошь поросшая низкой и жесткой травой: словно светло-зеленую скатерть разостлали между круглой, увенчанной белым каирном Нокнарей и «Бен Балбеном, где ястребы парят»:
«Когда б не Бен Балбен, не Нокнарей,
Скольких бы не было с нами парней», -
– есть у местных моряков такая присказка.
На северной оконечности Россеса есть маленький мыс: скалы, песок, трава, местечко унылое и дикое. Мало кто из местных осмелился бы вздремнуть в тени невысоких тамошних утесов, потому как уснувший имеет шанс попасться на глаза тамошним фэйри и проснуться «странненьким» – они просто-напросто унесут его душу к себе. Кратчайшего хода в сумеречное царство, нежели через песчаный этот мыс, нет и не было, ибо где-то здесь есть невероятной длины и глубины пещера, занесенная ныне песками, «полная – в край – златом-серебром и с превеликим множеством богатых покоев и залов». Давным-давно, когда вход в пещеру еще можно было при желании между дюнами отыскать, туда забрела, говорят, собака, и в развалинах форта, на расстоянии более чем изрядном от моря, люди слышали потом, как она там, глубоко под землей, воет. Этими фортами, крепостями, или, как здесь говорят, ратами, выстроенными задолго до того дня, с которого начала свои отсчет современная история, Россес и Колумкилле просто усеяны, в буквальном смысле слова. В том самом, где слышали собаку, есть, как и во многих других, подземные кельи. Как-то раз, из чистого любопытства, я забрался туда сам, и проводник мой, необычайно рассудительный и «читающий» местный крестьянин, оставшийся, понятно, на поверхности, в конце концов опустился у лаза на колени и сдавленным голосом крикнул мне: «Сэр, с вами все в порядке?» Я забрался достаточно далеко, он перестал меня слышать и испугался: а вдруг и меня, как ту собаку, утащили фэйри.
Этот форт, или рат, стоит на гребне невысокого холма, и невдалеке, на склоне, разбросана горсть соломою крытых домиков. Однажды ночью сын тамошнего фермера вышел из дома и, обернувшись, увидел, что дом его весь в огне. Он бросился было назад, но тут на него «нашли чары», он вскочил верхом на забор, поджал ноги и принялся охаживать забор хворостиной, и забор казался ему самой настоящей лошадью. Так он и скакал верхом на заборе всю ночь, и многое по дороге видел, пока рано утром его оттуда не сняли и не увели в дом; в себя он полностью пришел только через три года. Вскорости после этого случая сам фермер решил срыть рат до основания. Тут же у скотины его начался мор, все лошади и коровы сдохли одна за другой, и это было отнюдь не единственное постигшее его несчастье, а в конце концов его самого привели домой соседи, и он так и просидел до самой смерти возле очага, уткнувшись лбом в колени, и «ни толку от него не было, ни проку».
В нескольких сотнях ярдов к югу от Россеса есть еще один мыс, а на нем своя пещера, не занесенная, правда, песком и доныне. Лет двадцать тому назад у мыса этого потерпел крушение бриг; троих или четверых местных рыбаков оставили на берегу на ночь, чтобы никто не покусился на сидевший на камнях невдалеке от берега корпус судна. Ровно в полночь они увидели на камушке у входа в пещеру двух скрипачей в красных шапочках – те наяривали смычками что было мочи. Рыбаки дали деру. Немного погодя на берег высыпала целая толпа деревенских, прибежавших поглядеть на скрипачей, но тех и след уже простыл.
Для умудренных опытом местных жителей зеленые холмы и леса вокруг полны неувядающего чувства тайны. Когда пожилая крестьянка стоит в дверях своего домика и, по собственным ее словам, «глядит на горы и думает о благодати Божьей», Бог ближе к ней, чем к кому-либо другому, потому что иные, языческие боги ходят с нею рядом: ибо на северном склоне Бен Балбена, где и в самом деле полным-полно ястребов, распахивается настежь на закате квадратная белая дверь и выезжает вниз, в долину, кавалькада явных нехристей на белых конях с красными ушами, а чуть дальше к югу из-под широкого белого чепца, окутывающего, что ни вечер, вершину Нокнарей, выходит Белая Леди, которая и есть, вне всякого сомнения, сама королева Мэйв. Да разве может она в подобных вещах усомниться хоть на минуту, пусть даже священник и качает недовольно головой, слушая подобного рода бредни? Разве, не так уж давно, пастушок из соседней деревни не видел Белую Леди своими глазами? Она прошла так близко, что даже задела его краем юбки. «Тут он упал и три дня лежал, как словно мертвый».
Как-то вечером, покуда миссис Х. угощала меня замечательными своими коржиками, ее муж рассказал нам достаточно длинную историю, едва ли не самую занятную из всего, что я слышал на пустоши Россес. Не один бедолага со времен Финна Мак Кумала (2) мог бы рассказать о подобном же приключении, ибо Добрый Народец не прочь время от времени повторить старую добрую шутку. Для того чтоб в этом убедиться, достаточно послушать десяток рассказчиков из десяти разных мест – либо сами они, либо самые близкие их знакомые удивительно часто попадают в ситуации, схожие до крайности. «В те времена, когда нам часто приходилось ездить по каналу, – начал он, – возвращался я как-то раз из Дублина домой. Когда мы добрались до Маллингара, канал кончился, и дальше мне пришлось идти пешком; а мы столько времени тащились по каналу, что у меня все тело затекло, и устал я, что твоя собака. Со мной было несколько человек приятелей, и мы то пешком шли, а не то кто-нибудь подвозил нас немного на телеге. Так мы и брели себе, пока не увидели возле дороги девчонок – они доили коров – и не остановились, чтобы поговорить с ними, пошутить, и все такое. Слово за слово, ну, в общем, попросили мы у них молока. "Нам тут и нацедить-то не во что, – они нам говорят, – пойдемте к нам домой". Мы пошли к ним домой, сели у очага и ну чесать языками. Чуть погодя товарищи мои ушли, а я остался – уж больно мне не хотелось отрываться от огня и от приятной беседы. Я спросил у девчонок, не найдется ли у них чего перекусить. Над огнем висел котел, они вынули оттуда мясо, положили его на блюдо и велели мне есть только там, где оно совсем уже сварилось, в самый раз. Когда я поел, девчонки как-то разом все ушли, и больше я их не видал. Дело шло к вечеру, а я все сидел себе и сидел, и так уж мне не хотелось никуда идти. Чуть погодя в дом вошли двое мужчин, и они тащили на себе покойника, за руки и за ноги. Я, едва их увидал, тут же схоронился за дверью. Ну, они проткнули покойника вертелом, и один другому говорит: "А кто будет вертеть мясо над огнем?" А другой ему в ответ: "Эй, Майкл Х., давай-ка, выбирайся из-за двери, будешь мясо вертеть". Я, конечно, вылез, зуб на зуб со страху не попадет, и принялся поворачивать вертел. "Майкл Х., – говорит мне тот, что первым подал голос, – если мясо подгорит, мы тебя самого на вертел и насадим", – и с этими словами оба они ушли. Так я там и сидел до полуночи, дрожал и поворачивал вертел. В полночь они вернулись, и один сказал, что мясо подгорело, а другой – что зажарилось в самый раз. Они стали ссориться из-за мяса, но порешили оба на том, что меня все ж таки на сей раз трогать не стоит; они уселись было у огня, и вдруг один как крикнет: "Майкл Х., а расскажи-ка ты нам сказку!" "Черта лысого, – говорю, – тебе, а не сказку." Тут он хвать меня за плечо, да и вышвырнул вон. А снаружи-то буря, мгла, просто черт знает что. Я за всю свою жизнь худшей ночи не видел. И тьма – хоть глаз коли. Так что когда один из них вышел из дому и хлопнул меня по плечу и спросил: "Майкл Х., ну а теперь? теперь ты согласен рассказать нам сказку?" – так я с готовностью ему ответил: "Да, расскажу". Он впустил меня в дом, посадил у очага и говорит: "Ну, начинай". "Я, – говорю, – знаю одну только сказку. Как сидел я на этом самом месте и пришли двое, вы самые, притащили покойника, а потом насадили его на вертел и поставили меня вертеть его над огнем". "Что ж, – говорит он мне, – вполне подходящая сказка. Ну ладно, иди, ложись вон там и спи себе с миром". И я пошел, как было сказано, и лег; а наутро проснулся посреди зеленой лужайки, на травке!»
Редкий год в Драмклиффе не являются какие-нибудь предзнаменования и знаки. Перед удачной путиной многие видят в небе сельдевую бочку в обрамлении грозового облака; а в месте, называемом здесь Колумкиллев Плес, где сплошь трясина и топь, наблюдают в подобных же случаях древнее судно, выплывающее из дали морской, и правит им сам Святой Колумба. Бывают, впрочем, и дурные знамения. Несколько путин тому назад один рыбак видел у самого горизонта знаменитую Хай Бразил (3), берег, где всякий, кто бросит якорь, не найдет ни забот, ни печали, ни насмешек и брани, и будет гулять всю жизнь в тенистых рощах и наслаждаться беседою с Кухулином и прочими героями времен стародавних. Все, однако же, уверены, что явление Хай Бразил предвещает какое-нибудь национальное бедствие.
Драмклифф и Россес просто битком набиты духами. На болотах ли, у дорог, вратах, на склонах холмов и у берега моря они являются во всех мыслимых видах: безголовые женщины, мужчины в доспехах, призрачные зайцы, псы с огненными языками, тюлени-свистуны, и так далее, и тому подобное. Буквально на днях такой вот тюлень-свистун потопил у самого берега судно. Есть в Драмклиффе кладбище, древности невероятной, в «Анналах Четырех Магистров» (4) имеется запись о воине по имени Декадах, умершем в 871 году: «Верный долгу своему боец из племени Конна лежит в Драмклиффе под крестом орехова дерева». Не так давно одна старушка зашла поздно ночью на кладбище помолиться, и вдруг перед нею встал человек в стальных доспехах и спросил ее, куда она идет. Местные, все как один, уверены, что это был «верный долгу своему боец из племени Конна» (5), который и после смерти с принятою в древние времена верностью долгу своему несет на кладбище бессрочную вахту. Здесь все еще в ходу обычай спрыскивать порог в доме, где умер маленький ребенок, куриной кровью, чтобы отвлечь от слабенькой его души злых духов. Злые духи вообще падки на кровь. Если ты, перебираясь через стену в развалины форта, поранишь нечаянно руку, жди неприятностей.